Ива плакучая — разлука.
Вокзалы - место, где всё начинается и заканчивается. Тугие гнёзда, где пересекаются артерии, и просто узелки на память, узелки, которые можно читать, как книгу или ладонь. Слияние воль, бесконечный поток, несущий эритроциты людей от одного дела к другому сквозь континенты и города - безостановочное, не то чтобы добровольное переливание. Без посредников, из запястья в запястье, ладонь к ладони. Этими воодушевляющими приливами и отливами нельзя было не проникнуться, хотя сложно сказать, что начало двигаться раньше: человечество - туда-сюда по своим делам - или ваши губы - навстречу. Только не на вокзалах.
- Мне не холодно, - говорит Алиса, но ивовые листья серёжек в её ушах едва заметно трясутся, тускло поблёскивая серебристыми боками, опровергая, предательски выдавая. - Да возьми же, - Франциск, слыша нетерпеливое гудение паровоза, с всё возрастающим раздражением суёт ей в руки перчатки, шарф... Будь его воля, он бы пальто с себя стянул в порыве какого-то судорожного волнения, перекрывающего ток мыслей, но это не слишком бы помогло – модной одежде положено смотреться красиво, но никак не греть. Дым, и небо, и мелкие рыбьи чешуйки снега, наслаивающиеся под ногами, - декорация для сказки. На вокзале сердце всегда бьётся у самого горла, непослушной сельдью, а то и целым тунцом рвётся из рук, губ и глаз, пытаясь уплыть вверх по реке на нерест. - В вагоне мне всё это не понадобится. - А что ты будешь прижимать к щеке, печально вздыхая и глядя вдаль? Она дала бы ему пощёчину, а может, уткнулась бы в плечо, пряча лицо, но один всплеск чувств незамедлительно приведёт к извержению, остановить которое будет непросто; к тому же, нетерпеливые проводницы уже топают окаблученными ножками, умудряясь исказить французский до невозможности, изорвать и обслюнявить в своих торопящих расставание ртах.Раньше на вокзалах не целовались, чтобы не задерживать отправление поезда. Теперь это просто привычка - что-то от викторианской эпохи, что-то от допотопных плохих примет, что-то от привлекательных для туристов и заскучавших местных жителей традиций; если короче, всё, чем вы были и не были, не успели или не хотели стать. И изобретательность - умение выразить страсть и нежность другими способами, такая славная, старая игра, продолжаемая разве что потому, что никто не додумался её прекратить. И не захотел.
- Ты точно сумеешь о них позаботиться? Вивьен с решительностью тореадора сжимает в кулачке плетёную ручку ивовой корзины, из которой доносится многообещающее попискивание. Не такой уж долгий путь, цыплята должны его выдержать, но вот сердце Артура... Пока ещё письмо дойдёт, что с его драгоценным выводком всё в порядке, он успеет трижды сойти с ума. - Я всё-таки женщина. А ты - такой старик. Не слушая больше ворчания, она вынимает из-под клетчатого платка отчаянно-тёплый и мягкий пушистый комочек, чтобы приложить его к уже слегка заросшей щеке. Только тогда Кёркленд и замолкает - может, боится испугать птенца ещё больше, но, вероятно, сильнее поражён внезапно накрывшей его нежностью. Они стоят так до последнего. Не только поцелуи умеют задерживать поезда.Время связало вас более прочными узами, чем ожидалось. Раньше море не позволяло протянуться неразрывной нити - приходилось пересаживаться на паром, отдавая себя на волю волн, но теперь и бескрайняя, казалось бы, солёная вода расступилась перед тем, что никто из вас ни за что на свете не назвал бы любовью - и другим не позволил бы. Кажется, очутившись на вокзале, приложив пальцы к запястью, так и чувствуешь пульсацию чужого сердца. Правда или ложь?
В этот раз слова встают комом в горле у обоих, Что-то не получается завязать разговор, а нехватка времени погружает в ещё большее напряжение, и внезапно кажется, что осталось столько несказанных слов - но найти их так трудно. А ведь хочется непременно сделать это прямо сейчас, и разговоры о погоде не помогают, а стук колёс вот-вот послышится - и ещё сильнее ветер шумит в неизбежно лысеющих ивах, что взяли этот безымянный полустанок в окружение, не давая всем находящимся здесь лишний раз вздохнуть. Поезд трогается, но и Франциск не может оставаться на месте. Он бежит, зная, что Артур так и не скрылся в вагоне, а с упрёком и откуда-то взявшимся, табачно-горьким смехом смотрит из тамбура на то, как Бонфуа на своих и впрямь по-лягушачьи длинных ногах несётся по перрону, распихивая по определению недовольных людей с таким языческим неистовством, будто от этого зависит вся его жизнь. Подныривая под вывесками, перепрыгивая тележки носильщиков, придерживая так и норовящую слететь с головы широкополую шляпу, он бежит, пока не кончается платформа, едва успев затормозить на самом её краю, - так остаётся смутное ощущение, что что-то от него продолжает движение вместе с поездом, уносится с ним по другую сторону моря, следуя неотвязно, с щенячьей преданностью... Или, может быть, это что-то - Кёркленд. Вернее всего.Вокзалы значат разлуку. Любой поцелуй в этих зачарованных местах - неизменно прощальный, а ведь расставаться порой так больно - даже с лучшим из знаний, что вы увидитесь вновь. Этого не может не случиться с бессмертными странами, им, пожалуй, не так страшно, но вот людям целоваться на перроне, на лестнице, в переходе уж точно должно быть запрещено. Это невыносимо. Остановитесь, пожалуйста. Что вы делаете? От этого никому не станет лучше. Каждый ваш поцелуй (здесь) может оказаться последним.
Алиса вталкивает её в кабинку и с силой захлопывает дверцу. Обычно такая смелая (хоть на словах) и вызывающе-прекрасная (хоть с виду) Вивьен смотрит на спутницу почти с ужасом, а расстояния между ними считай что и нет, поэтому неизбежность прикосновений порождает короткое замыкание. Грязные стенки, пол в разводах и лихорадочное притяжение, которое могло бы заставить унитаз треснуть, а трубы – лопнуть, затапливая весь этаж. - Милая, ну не здесь же... - растерянные руки в очевидном несоответствии словам уже обхватывают напряжённую, по-бычьи затвердевшую шею - они всё знают лучше. Кёркленд расстёгивает пуговички брендового пиджака почти рывком, ни о чём не думая. Её страсть всегда близка к раздражению и столь же несдержанно-хлёсткая - не проходит сама собой, можно только смириться и не перечить. В отличие от злости, которую лишь бы на ком сорвать, это может принести и радость. - Я обещаю, никаких поцелуев. И вправду, лишь укусы - на плечах и на бёдрах, и откуда в этой субтильной дамочке столько силы? Может быть, это и есть самое важное, что с ними может случиться? Так сложно подобрать название - и чувство узнать не легче. Иногда лучше не произносить имён, это может привести к беде. Острые ноготки рассекают кожу, точно ивовые прутья грозовой ночью. Желание кричать в самом деле помогает заглушить жажду поцелуев. Хоть на время.Впрочем, и от этого есть лекарство, всё в самом деле зависит от точки зрения. Если нет прощального поцелуя, сразу кажется, будто вы и не расстались вовсе. Без завершённого ритуала ничего не имеет смысла - все обещанные, но не отданные прикосновения, объятия откладываются до следующей встречи, которая теперь просто обязана случиться. Это не потеря, это обещание. И это всё-таки любовь, без приглашения шагающая за вами след в след.
Артур пытается что-то сказать, он правда пробует нанизывать звуки так, чтобы вышло слово, но получается у него так смешно и беспомощно, что Вивьен остаётся лишь прервать его из сострадания: - Хватит, хватит, я поняла. - Ничего ты не понимаешь, - вот это получается выговорить совершенно отчётливо. Дух упрямого бессмысленного соперничества витает в воздухе - ну а как иначе, когда сосуществуешь с тремя жизнелюбивыми братьями, а из саженцев пробивается к солнцу неизбежно только один? Появился бы здесь сейчас хоть кто-то из этих рыжиков... Бонфуа беспомощно оглядывается - поезд вот-вот тронется, а бросать Артура одного в таком состоянии не хочется совершенно. Разве что посадить на скамеечку, отключившись от нежного, сопливого лепета... Нет, так только хуже. Кёркленд в этом твидовом пиджачке, который они вместе выбрали всего парой дней ранее, уморительно похож на забытого кем-то плюшевого мишку - только ещё беспомощно тянет вслед руки-лапки и, сам же себе противореча, с извечной гордостью вопит так, что мартовские кошки обзавидуются: - Уходи! Потом начинает, видимо, в попытке показать, что его-то всё устраивает, напевать себе под нос что-то прилипчивое и отчаянно-попсовое, и тогда у Вивьен уже совсем обрывается сердце. Удивительно собранная и спокойная, одетая прямо-таки по-королевски, потратившая на причёску добрый час, она садится рядом, прислоняя чемодан к витой чугунной ножке скамейки, и с удивительным хладнокровием наблюдает за тем, как поезд домой уезжает без неё. Ничего, не он первый и не он последний. Артур с доверчивостью уличного котёнка, уставшего убегать, тяжело задрёмывает на её плече. Благо, это тёплая летняя ночь, сухой дневной жар не спешит рассеяться и южный ветер гонит по пахнущим током рельсам листья ивы, смешки и всхлипы.На вокзалах не всегда расстаются - иногда происходят встречи. Но и тогда... что толку спешить с поцелуями, когда для них ещё впереди столько времени? В таком тонком деле, несомненно, нужна рассудительность. И выдержка, много-много выдержки, а ещё поразительное красноречие - чтобы как можно достовернее выразить словами то, что могло бы уместиться всего в одно соприкосновение губ.
Алиса приходит на вокзал, когда чувствует себя одиноко. Иногда это оправданно - Вивьен просится в кабину к знакомому машинисту и тратит день, разъезжая туда-обратно между столицами, чтобы только угостить гроздью винограда или сочным персиком, выслушать зачитанную негромким голосом среди извечной путевой суматохи пару страниц из середины главы какой-нибудь странной книги или просто поймать взгляд, направленный всегда в нужную сторону с уверенностью ненапрасного ожидания.А вообще, всё это ерунда - и вокзалы, и ивы, и любовь со всеми её поцелуями, и даже вы двое. Банально и предсказуемо, так приелось, тоскливо, раздражающе... Неизбежно. Никогда не закончится, в отличие от любой из встреч и каждой из разлук.