Последняя война Республики

      Цезарь не понимал, что происходит. Его глаза заливал яркий солнечный свет, из которого появлялась женская фигура. Златовласая девушка в великолепном платье розового цвета, на котором был необыкновенный пояс с драгоценными камнями. В руке она держала золотую чашу с каким-то благоухающим вином. Юлий сразу понял, что перед ним богиня любви Венера, та самая, к которой он и возводил свой род. Впервые за многие годы с тех пор как он был избран великим понтификом, его посетило божественное явление. - Да, я слышу, богиня Венера, - от всего происходящего перед ним Гай немного растерялся. Это было похоже на какой-нибудь приятный сон, но вот только ощущения тепла и необычно светлой энергии, исходящей от Афродиты, были более чем реальны. Учитывая события, произошедшие накануне, это было более чем странно.       Ответ ничуть не изменил выражения лица богини, с одной стороны светлое, радостное, но вместе с тем в розоватых глазах Цезарь видел тревогу. Очевидно, что Афродита чего-то опасалась и, видимо, потому решила обратиться к своему потомку. Но диктатор даже не мог найти причины такого поступка богини, учитывая ее могущество.       Теперь он был в каком-то белом мраморном зале, больше напоминавшем великолепный храм. Венера же опустилась на одно из нескольких кресел, какие были перед Цезарем и, видимо, предназначались для других богов, какие могли бы появиться. При этом Гай никак не мог понять, снится ему все это или происходит на самом деле и сейчас он далеко от своей армии и находится где-то на Олимпе. - По всему миру идет шепот, Цезарь. Ты его не слышишь? Тот голос тьмы, что идет по свету, от Нумидии до Боспора. Тот, что зовет Фарнака, Буребисту и других на войну против Рима, - прикрыв глаза, как-то чересчур загадочно начала Венера, да так, что Гай практически ничего не понял, да и завораживающая атмосфера могущественной любви заполняла его. – Мать всех Чудовищ вернулась в наш мир. - Мать всех Чудовищ? Легендарная Ехидна, что была рождена Геей в месть Олимпу? Та, которую убил легендарный Герой Геркулес? – это заявление сбило Цезаря с толку куда больше, чем все предыдущие слова Венеры и в целом необычная атмосфера происходящего. Слова Афродиты даже заставили забыть о сомнениях в реальности происходящего. – Что значит, что она вернулась в наш мир? Как такое возможно?       Он отлично знал все те легенды, которые теперь куда больше напоминали невероятные сказки, где Ехидна была главной злодейкой, противостоящей Героям и Богами и строящая им всякие козни. Ее дочери нередко сражались с людьми, а порой и с богами, а некоторые и вовсе оказывались у них на службе, вроде Цербера. Всю эту затянувшуюся историю завершил Геракл, убивший злобную дракайну за что, помимо других подвигов и получил себе место на Олимпе. Но даже если это все было в действительности, прошло больше тысячи лет и Ехидна никак не могла вернуться с того света. - Именно. Она вместе со своими дочерьми и союзниками готовит поход против Рима и Олимпа, - теперь на соседнем троне, из таких же частичек света, возник торжественного и сильного вида мудрец с бородой и молнией в руке. Узнать Юпитера для Юлия не составило труда, но это лишь больше сбило диктатора с толку, который попросту не понимал, что собственно происходит. Венера, бог-громовержец, вернувшаяся непонятно как и непонятно откуда Мать всех Монстров, да еще и Фарнак с Буребистой и, судя по всему Юбой из Нумидии. – И этот поход скоро начнется. Отступник Фарнак уже готов к наступлению, лишь ждет разрешения. - Так… Фарнак союзник Ехидны? И откуда она взялась, если ее убили очень и очень давно? – все эти откровения были как ведро ледяной воды на голову немолодого полководца. Царь Понта и Боспора каким-то образом заручился поддержкой давно мертвого чудовища и теперь вместе с ней собирается воевать с Римом. И вот тут Цезарь неожиданно осекся.       Он вспомнил слова Цицерона, которые тот говорил в Сенате о том, что Фарнак многих пленных куда-то отдает, как думал сам Туллий, каким-нибудь варварам-каннибалам, о которых к тому же в свое время говорил и Дивикон. Правда, там были лишь робкие догадки, основанные на непонятных слухах и историях напуганных кимвров и тевтонов. А теперь выходило, что это полчища Ехидны зачем-то забирали себе людей, которых им отдавал понтийский царек и выгоняли варваров-германцев. Все это выглядело попросту нелепо, да еще и с таким интервалом. И тем не менее, у Гая было плохое предчувствие по поводу ответа кого-либо из богов. - Да, Юлий, она была убита очень давно, но, наверное, богиня Гея так и не оставила свои планы мести нам за свержение титанов. Это единственное объяснение тому, что она вернулась в наш мир, - на этот раз говорила Афродита, что было немного необычно, учитывая, что ее отец был куда главнее, а разговор с диктатором вела, по сути, богиня любви. – И вернулась гораздо опаснее той, что была тысячу лет назад. Она одержима местью, а ее потомство, готовое сражаться за нее, не поддается подсчету. - Скифы и сарматы уже пали под их ударами, Понт и Дакия готовы сражаться на их стороне, Нумидия колеблется, - теперь, сбоку от Афродиты, материализовалась сурового и холодного вида дама, из под шлема которой выглядывали темные волосы. В одной руке она держала копье, в другой щит, а на эгиде висела отрезанная голова легендарной Медузы Горгоны. Однозначно, это была Минерва или, как ее называли в Греции, Афина. – Египет тоже… Остальные слишком слабы, чтобы помешать ее планам и остается только зажатая в кольцо Республика.       Все это было чересчур сумбурно для человека, пусть и такого великого и важного, как Цезарь. Он сейчас стоял перед тремя богами, не зная, скольких ему еще придется увидеть и с трудом понимал, чего они от него добиваются. Это еще не считая того, что диктатор попросту не успевал переварить такой объем новой информации. Но как только этот раздробленная на мелкие и, казалось бы, совершенно несвязанные части, мозаика начала складываться, Юлию стало весьма не по себе. Сейчас ему даже захотелось проснуться и списать все на дурной сон, Ведь если все, о чем ему сейчас говорят олимпийцы, правда, то положение как его, так и Рима было крайне удручающим. Ему-то и Помпея было разбить непросто, а тут еще каких-то существ из старых легенд. - Так, то есть у нас под носом появляется древнее чудовище, которое ищет союзников по всему миру, и я узнаю об этом только сейчас? – слишком сбитый с толку ураганом самых разнообразных догадок цезарь даже на минутку забыл, что разговаривает с богами и задает им подобные вопросы. Правда, какого-то осуждения с их стороны ему не встретилось. – И зачем я здесь тогда? - Потому что ты проявил себя как достойный, смелый и верный своему делу лидер. Твое сердце никогда не смущал страх, и оно не слушало многочисленных предательских соблазнов, - на этот раз ответ и вовсе последовал от новоприбывшего бога, закованного в тяжелую броню, у которого отсутствовал только шлем, обнажая огненного цвета волосы. Это был Марс, один из самых почитаемых богов в Риме и самый ненавидимый в Греции. – Именно такой Герой и нужен Олимпу. Хотя я мог бы справиться и сам, но… Пусть Рим отплатит нам за то могущество, которое мы ему дали. - Да, Цезарь, ты победил самого Помпея в неравных условиях, ты всегда находил гениальные выходы из безвыходных ситуаций и за это я начала тебя уважать, особенно после вчерашнего, - на этот раз, с легкими нотками восхищения в голосе, высказалась Афина, которая еще недавно доказывала брату и сестре, что Гней выиграет битву при Фарсале. Но тактическое мастерство нового римского диктатора ее немало впечатлило. – Ты заслуживаешь почетного звания Героя Олимпа.       Вот эти слова Цезаря впечатлили уже не так сильно, как все предыдущее. В принципе, учитывая долгую прелюдию, можно было понять, что к этому рано или поздно подойдут, и все равно это было несколько неожиданно. Конечно, статус Героя богов-олимпийцев был крайне почетный и выгодный, но дался он лишь тем, кто самолично должен был сражаться с детьми Ехидны, а Цезарь, который особо никогда и не махал мечом, не слишком подходил на эту роль. Все-таки он был полководцем, а по силе на место Героя куда лучше подошел бы Марк Антоний. - Я – Герой? Нет, я не смею возражать вашей воле, но почему именно я? – все-таки, с осторожностью поинтересовался Цезарь, чтобы понять, зачем богам потребовался именно он – немолодой диктатор, который был блестящим тактиком и стратегом, но уж никак не борец с монстрами из древних легенд. Этот вопрос богов нисколько не смутил, ведь они уже обсуждали эту тему раньше, еще до Диррахия. – Вряд ли я свои-то годы смогу победить сильнейшего врага богов. Может быть, есть кто-то более подходящий? - Мы ведь уже говорили, что теперь у Ехидны есть огромная армия, с какой не управится даже сильнейший бог. Чтобы разбить их, нужна сильнейшая армия людей с гениальным руководителем во главе, - сразу же дала ответ Афина мудрым тоном. Боги очень сомневались, что хоть у какого-нибудь Героя хватит сил хотя бы попасть в логово Ехидны, не то, что сразиться с ней. И это не считая армий людей-союзников. А вот с римскими легионерами – самыми сильными и дисциплинированными воинами на данный момент шансы уже были неплохие. – А у тебя есть сильнейшая держава мира и непобедимая армия, которую ты ведешь к победам. - Лучше пронзи сердце этого порождения тьмы своим мечом и принеси сюда ее голову! – куда более эмоционально потребовал бог войны, от души топнув тяжелым сапогом по мраморному полу, явно представляя, как давит отрубленную голову посмевшей унизить его дракайны. - Да, Цезарь, ты должен как наш Герой победить Мать всех Чудовищ и раздавить ее хищнические орды. Сделай это, и ты получишь все, что только захочешь, - сразу же принялся развивать тему Зевс, вскинув свободную руку, направленную в сторону диктатора. – Моя дочь Венера будет твоей покровительницей в этом противостоянии!       Сейчас богиня любви с заинтригованным взглядом ожидала какой-либо реакции своего нового подопечного. А тот все еще находился в смятении, понимая, что теперь его ожидает. Конечно, Цезарь не отказался бы от лишней победоносной войны во славу Рима и себя, но от него открыто требовали повторить подвиги давно минувших дней и идти на войну с плохо знакомым противником. Будь у Юлия выбор, он бы предпочел слегка повременить с этим и разузнать о новой угрозе как можно больше. Но если боги не ошибались и Фарнак с другими врагами Рима уже договорились с Ехидной, война была попросту неизбежна. - Хорошо, если она пойдет на меня, я дам ей бой и разгромлю ее войска… Наверное, - диктатор молчал довольно долго, видя с каждой минутой молчания все больше разочарования на лицах богов, которых он попросту боялся злить. К тому же, возможность повторить легендарные подвиги древности и получить за это все, что только было угодно, явно симпатизировало сердцу Цезаря.       Диктатор явно хотел добавить что-то еще, но не успел. В этот момент Афродита поднялась со своего трона и медленно, плавно и изящно подошла к Юлию, держа в руке ту самую чашу. По легендам человек, испивший из нее, не только получал особое покровительство богини любви, но и приобретал вечную юность. Гай даже впал в какой-то блаженный ступор, смутно догадываясь, что Венера посчитала его достойным. - К сожалению, мое вино уже не дает такого эффекта, как это было раньше, - слегка отступив от общего торжественного и возвышенного тона, проговорила богиня, протягивая это волшебное вино. - Но все же испей из божественной чаши, мой Герой, и получи мое благословение и защиту.       В происходящее, несмотря на его кажущуюся полную реальность, верилось с трудом. Цезарь отчетливо ощущал аромат благоухающего вина, который заставлял забыть обо всем, стоя на коленях перед неотразимой Афродитой. Это было слишком невероятно, чтобы быть правдой, но отказываться от той чести, которую оказала ему богиня любви было невозможно. Он аккуратно взял протянутую чашу чуть дрожащими от волнения руками и сделал совсем небольшой глоток, словно не желая злоупотреблять даром олимпийцев.       Даже малого количества вина хватило для того, чтобы все тело словно окутало чистое блаженство. Мгновенно забылась боль, и словно затянулись старые раны, а тело сбросило всю тяжесть проведенных в тяжелых походах лет. От одного глотка ощущения были подобны месяцу-другому расслабления на целебных источниках Байи. Все тело обновлялось в этом блаженстве, придавая ему какую-то невиданную ранее силу. - Выглядит лет на пять-десять моложе. Раньше работало гораздо лучше, - коротко заключила Афина, наблюдая со своего трона за не слишком кардинальным преображением римского диктатора, одно лишь лицо которого омолодилось на несколько лет, хотя до того юнца из храма Юпитера ему было еще очень далеко. - Ничего, когда он покончит с Ехидной, будет как надо. А сейчас я помогу тебе в защите от ее чар, - после этих слов Афродита забрала чашу из рук Цезаря, который несколько рассеяно щупал вновь густую темную шевелюру, вместо седины, которую скрывал лавровый венок. Сразу же богиня любви аккуратно дотронулась до фамильного перстня Юлия, с рубином и тот слегка засиял красно-розовым цветом. – Пусть перстень Энея будет оберегать тебя от ее магии, мой Герой. А теперь ступай в Египет, и восстанови порядок в этой стране, пусть она поддержит вас в самый темный час… - В Египет? Но что там нужно сделать? – слегка непонимающе спросил Цезарь, на секунду даже осекся, услышав собственный, несколько помолодевший голос. Он как можно тщательнее выслушал слова богини, но не совсем понял, что та имеет в виду. Само собой, Египет был очень богат как людьми, так и ресурсами и был крайне полезен в любой ситуации, но что имелось в виду под наведением порядка в стране? В последние дни и месяцы у Цезаря было куда больше дел, вроде войны с Помпеем и далекая земля его интересовала в последнюю очередь.       Насколько помнилось, в стране недавно умер старый фараон, в завещании указавший сыну Птолемею и дочери Клеопатре править совместно. Причем судьей, в случае их споров и распрей назначался Рим, что фактически ставило Египет в зависимость от Республики. Про правящую семью он знал лишь то, что Птолемей был младше сестры и имел не самую приятную репутацию самодура, да еще и марионетки каких-то вельмож. Во всяком случае, именно такие новости ему и приходили, а глубже копать не было ни времени, ни желания. - Царек Птолемей, этот мелкий, но коварный мальчишка выгнал свою сестру и решил править самолично. Не удивлюсь, если он тоже присоединиться к Ехидне, - спокойно проговорил Зевс, чей голос доносился словно откуда-то издалека. – Тебе нужно вернуть Клеопатру на трон, а еще лучше оставить ее единственной и надежной правительницей Египта. Нельзя допустить, чтобы Мать Чудовищ взяла страну под свой контроль! Когда ты сделаешь это, Цезарь, ты получишь свое снаряжение Героя, с помощью которого ты и сокрушишь наших врагов. - Да, теперь я понял. Я наведу порядок в Египте, как вы и требуете и с его помощью дам бой Матери всех Чудовищ, - с легким, неожиданным налетом пафоса пообещал Юлий, поднимаясь на ноги. Сейчас он ненадолго понял, что ощущают воины, слушающие его или Антония речи. Тем более, как вспомнил сам Цезарь, солдаты и легаты доносили ему о том, что Помпей собирался бежать в Египет к Птолемею за помощью и отплытием туда Юлий убивал нескольких зайцев одним выстрелом.       Но после этих слов свет внезапно начал гаснуть, а боги исчезать. Пропало то ощущение божественного присутствия, и диктатор вновь погрузился во тьму, словно ничего такого и не было на Олимпе. Как будто его буквально спустили с небес на землю. И только теперь Юлий смог открыть глаза и проснуться.       Солнце едва пробивалось в его большую красную палатку, в которой он провел уже много лет в бесконечных походах. Стопка дописанных табличек, повествующих о гражданской войне, лежала рядом на столике, а фигуры солдат так и оставались стоять на карте, изображая план прошедшей битвы. Снаружи доносился не совсем понятный шум, в котором причудливо перемешались радостные, иногда и пьяные восклицания солдат, радовавшихся долгожданной победе, стук кузнечных молотков и иногда марши каких-то небольших отрядов. Ничего необычного здесь не было.       Все намекало на то, что вся та сцена на Олимпе с богами, которые сделали его своим Героем ради борьбы с Ехидной и ее детьми, было лишь чересчур реалистичным сном. Все же накануне Цезарь одержал, наверное, самую значительную победу в полной схваток жизни. Но рубин в перстне сиял тем же чуть необычным розово-красным светом, как и на Олимпе. Да и тело его тоже чувствовало себя так, словно он вернулся лет так на пять назад.       Тем не менее, Цезарь решил не придавать какого-то особого значения этому и начал собираться, чтобы найти своих легатов. Несмотря на оглушительную победу, Помпей еще был жив и свободен, и нужно было выработать план дальнейших действий. Да, гражданская война закончилась, но расслабляться еще было рано. Покоя не давали как слова о сторонниках оптиматов в Риме, так и слухи о реваншизме Фарнак, вкупе с тем, что он услышал от богов. На ходу придумывая распоряжения, диктатор покинул свою палатку.       Перед глазами Цезаря раскинулась вся та же равнина и противоположный холм. Несмотря на то, что битва закончилась еще вечером, тела погибших до сих пор продолжали хоронить, а раненые перевязывали раны. И, тем не менее, в лагере, в центре которого находился шатер диктатора, царила торжественная и радостная атмосфера, так как тяжелая братоубийственная война практически закончилась, во всяком случае в таких масштабах. Легионеры внизу напевали какие-то песни или просто рассказывали друг другу, что делали в битве. Центурионы же в другой части лагеря собрали более менее важных пленников и теперь ждали, как же Юлий распорядится их судьбой. - О, поздравляю, Цезарь. Ты опять спас нас, - знакомый, правда, слегка заспанный голос окликнул Цезаря со спины. Обернувшись, диктатор увидел довольного, но чуть медлительного то ли от недосыпа, то ли от ночной гулянки, Антония. Хотя он и был слегка растрепан, тем не менее выглядел он весьма прилично. – Поздравляю с победой, мой друг. - Спасибо, Антоний. Без тебя она вряд ли была бы возможна, так что это и твоя заслуга тоже. Кстати, а кого там центурионы внизу собрали? – чуть похлопав друга легата по плечу, поинтересовался Юлий, поскольку пленников сюда доставляли едва ли не всю ночь и даже сейчас приводили некоторых знатных беглецов. - Да в основном те кавалеристы, которым ты предлагал копьями по лицу бить. Ну и другие командиры Помпея, вроде Лонгина или Брута. Лабиена и Марцелла поймать не удалось. Что нам делать с пленниками? – попросил указаний легат, поскольку вечером никаких распоряжений еще не было, да и большинство союзников Помпея еще не угодили в плен.       Цезарь ненадолго задумался, решая как быть с захваченными знатными римлянами. Сам диктатор не сомневался, что вряд ли бы этот вопрос задал бы сам себе его противник, скорее наследник Суллы предпочел бы попросту перебить их. Но подобные меры вряд ли бы понравились нейтральным сенаторам или родственникам казненных и потому Юлий оказался перед дилеммой. Кассий Лонгин, хоть и был в рядах Помпея, ранее проявил себя как очень неплохой военачальник и спас остатки армии Красса от окончательного разгрома, а Брут и вовсе был несколько симпатичен Гаю. Они и другие пленники могли бы очень пригодится, хотя бы как примеры проявления милости Цезаря, которая помогла бы успокоить опасения насчет нового террора. - Я думаю, будет выгоднее их отпустить, если пообещают не выступать против нас. Нет смысла проливать кровь побежденных, здесь это скорее навредит нам. Своего мы уже добились, - подумав минут пять, пришел к решению Гай, зная, что помилование побежденных, причем еще и не слишком опасных противников неплохо поможет его имиджу среди не определившихся и колеблющихся в этом противостоянии. – Меня куда больше Лабиен, Марцелл и Помпей беспокоят. - Хорошо, я передам, чтобы их освободили, - коротко кивнув, согласился Антоний, в голосе которого звучал легкий скепис по поводу решения друга. Все же легат слабо верил в силу милосердия к побежденным врагам, но возражать диктатору не стал. Вместе с тем Марк, только, более менее, проснувшись в ходе разговора, заметил что-то необычное в повелителе. – Юлий, ты немного… Поменялся за эту ночь. Словно пару лет скинул. Гай замолчал, совершенно забыв о том, что произошло ночью за обдумыванием дальнейших действий и решения судеб побежденных. Только сейчас он вспомнил о некоторых переменах в своем теле и не знал, как лучше ответить своему другу. - Наверное, это потому, что я наконец достиг того, к чему шел все эти годы. Хотя сон сегодня странный немного приснился, - немного обдумав ответ, дал его Юлий, все еще с непривычкой поглаживая вновь более-менее выросшую шевелюру. – Как будто я угодил на Олимп, и боги просили меня сразиться с какой-то Матерью всех Монстров. - Мать всех Чудовищ? Хех, друг мой, если они на самом деле и существовали, то это было более тысячи лет назад. Сегодня-то ей откуда взяться? – легат сначала не понял, о ком именно идет речь, но покопавшись в памяти, понял. На минутку Антоний даже вспомнил, как еще в детстве любил повторять какие-нибудь подвиги легендарных героев, но сейчас это воспринималось им как очень древняя история и не факт, что происходившая на самом деле. – Сегодня тех же чудовищ можно только в театре увидеть, не более. Если не считать, конечно, тех случаев, когда я… Ладно, это не важно. - Да, но вот, что странно. Цицерон говорил о каких-то странных друзьях Фарнака, Дивикон, в твоем же присутствии говорил про каких-то женщин, выгнавших кимвров и тевтонов, да и Катилина постоянно о какой-то «общей знакомой» упоминает в своих письмах. Честно, не нравится мне все это, - а вот Цезарь не был настолько уверен в мифичности Ехидны, особенно после сегодняшней ночи. Слишком много было, пусть и косвенных, но указаний на то, то надвигается какая-то жуткая угроза. Конечно, он был бы очень рад, окажись все это лишь какой-то ошибкой или если найдется реалистичное объяснение, но нехорошие подозрения закрадывались в душу диктатора. – Надеюсь, в этот раз я ошибаюсь. Не хотелось бы иметь дело с кем-то опаснее Фарнака. - Юлий, ты просто перевозбудился вчера, вот и сны такие. Все-таки, мой друг осуществил мечту, к которой шел все последние годы. А Цицерона вообще лучше не слушать, постоянно про меня какие-то гадости говорит, - такой ответ Цезаря заставил Антония ненадолго задуматься, ведь логика и доля истины в словах друга присутствовали. Но, тем не менее,       Марк не думал верить в возвращение каких-то легендарных монстров, учитывая, что и в самих мифах этого не обещалось. – Если даже они не врут, то наверняка это просто очередные варвары будут, а не Медузы, гарпии и минотавры… Кстати, что нам делать теперь? Помпей и Лабиен сбежали, а срок твоих полномочий диктатора скоро может истечь. Антоний и Цезарь весьма увлеклись обсуждением реальности мифических монстров, что напрочь позабыли о том, что, несмотря на разгром, лидеры оптиматов смогли ускользнуть от них. Гай прямо подозревал, что Помпей сбежал в Египет, зная, что Птолемей – нынешний фараон, был обязан своим троном именно великому полководцу. И, хотя армии у Гнея больше не было, был риск того, что царь-подросток решит оказать мятежнику помощь, чем затянет еще сильнее и без того затратную войну между римлянами. Помимо прочего, Цезарю был необходим свой влиятельный человек времени, кроме Пизона, который мог бы продлевать срок его полномочий. Да и про Фарнака какие-то чересчур противоречивые слухи ходили и списывать со счетов правителя Понта и Боспора было рановато. - Мы сделаем так, Антоний. Ты поедешь в Рим и присмотришь за Сенатом, чтобы никто не отказал мне в продлении срока. Кальвину передай, чтобы он взял три-четыре легионов и выдвинулся в Малую Азию, как ее проконсул. И пусть лучше поставит легионы поближе к Фарнаку, чтобы тот не думал, что мы забыли о нем, - начал излагать свой план Цезарь после нескольких минут планирования. Он собирался учесть все возможные угрозы и проблемы, чтобы назначить людей для их решения. – Требонию я скажу, чтобы отравился с войсками в Испанию, там сейчас неспокойно, много сторонников Помпея. Сам я вместе с Руфионом и Марцеллином отправлюсь в Египет за Помпеем. Надеюсь, там все и закончится.

******

      Солнце только взошло, освещая прекрасные горы Лидии – некогда могущественного государства, а сейчас одной из богатейших провинций Римской Республики. Луч небесного светила пробивался сквозь редкие деревья, слегка заливая вход в едва заметную пещеру в одном из забытых ущелий. Несмотря на весьма симпатичный пейзаж, это место пользовалось дурной славой, и мало кто из местных жителей решался потревожить его обитательницу. В упомянутой сырой, поросшей мхом и обвитой паутиной пещере смотрела на свое отражение женщина с телом паука – Арахна.       Вместо густых и шелковистых темных волос она видела на своей голове лишь жалкие седые клочки, такие же жуткие и бесцветные, как и ее паутина. Не осталось и былого, прекрасного утонченного лица лидийской красавицы, осталось лишь искореженное веками лицо старухи, а шею вместо жемчужных ожерелий обвивал так и не заживший синий след от петли, который до сих пор причинял ей боль. Уже неизвестно какой раз созерцая свое лицо, Арахна не смогла сдержать слез, которые текли из ее потухших лазурных глаз и с гневом ударила это отражение.       Прошло уже больше тысячи лет, а паучиха никогда не оставляла надежду однажды проснуться от этого кошмара. Снова жить среди людей, гулять при свете дня, не опасаясь, что кто-то увидит ее уродливое тело. Она вновь хотела пройтись по траве своими настоящими, человеческими ногами, почувствовать ими землю, а не ползать на этих восьми жутких палках. Арахна проклинала свое уродливое тело, в котором она толком не могла заниматься даже своим любимым делом – прядением. Она желала однажды вновь сесть у своего ткацкого станка и восхищать людей своим искусством, в которой ей никогда не было равных на земле. Но теперь вместо разноцветных ниток у нее была лишь ужасная, бесцветная паутина, годящаяся лишь на то, чтобы ловить с ее помощью каких-нибудь насекомых. С таким материалом, который она была вынуждена ткать всю свою оставшуюся жизнь.       Арахна навсегда запомнила тот день, когда она потеряла все, а ее жизнь, по сути, закончилась. Тот день, когда она решила состязаться в своем искусстве с самой Афиной Палладой. Нет, она не была хуже самой богини мудрости, вовсе нет. Ее полотно даже в чем-то и превосходило творение рук дочери Зевса. Но на свою беду, Арахна решила отобразить в своей работе самих богов и посмела изобразить их такими, какими они были на самом деле. Все ведь знали, что Аполлон и Артемида дети громовержца-Зевса и его очередной любовницы Лето и ткачиха посмела лишь показать их вместе, а Геру изобразила жестокой и ревнивой женщиной, насылающей проклятья на своих соперниц. Показав на своем полотне то, что все и так прекрасно знали, она как-то умудрилась прогневить богиню мудрости, которая в ярости уничтожила ее работу.       Арахна бы еще поняла, если ее работа действительно была бы хуже по исполнению, но она никак не могла понять, почему Афина сочла оскорблением богов и так всем хорошо известный факт, который никем и не скрывался. Ткачиха тогда попросту не выдержала позора и оскорбления, которое ей нанесла богиня мудрости и свила петлю из остатков своего полотна, чтобы уйти из этого мира. Но когда жизнь уже почти покинула ее тело, Афина спасла ее, заодно одарив бессмертием. Однако, не успела Арахна и понять, что произошло, как богиня окропила ее какой-то водой и после этого все и случилось. С жуткой и невыносимой болью ее тело преобразилось. Ее ноги пронзила невероятная, жгучая боль, которая разорвала их на восемь новых, отвратительных паучьих лап. От человека в ней осталась лишь верхняя часть тела, и та вся искорежилась и согнулась, а остальная превратилась в уродливое паучье туловище. И даже все, что осталось в ней от прежней Арахны было изувечено. - Живи, непокорная. Но ты будешь вечно висеть и вечно ткать, и будет длиться это наказанье и в твоем потомстве, – сухие и жестокие слова Афины навсегда были выбиты в памяти Арахны. Она со слезами умоляла богиню мудрости о смерти, лишь бы не оставаться жить в этом теле, но та была непреклонна. Бывшая ткачиха теперь могла лишь вечно существовать в уродливом теле где-то, где никто не сможет увидеть ее.       Арахна с грустью смотрела на едва пробивающийся в ее пещеру свет, понимая, что она никогда не сможет ощутить его тепло. Даже несмотря на то, что она жила в такой глуши, куда люди почти не заходили, она боялась покинуть свое убежище, опасаясь, что кто-то увидит ее такой. Она вечно будет здесь, в сырой пещере, бессильная хоть как-то исправить свое положение, не то, что поквитаться с той, кто обрекла ее на вечные страдания.       Тоскливые мысли паучихи прервал едва слышный шум шагов, а через минуту одна из нитей паутины чуть задрожала – видимо кто-то приближался к ее пещере. Этого не было так давно, что Арахна даже перепугалась и поспешила укрыться в каком-нибудь темном уголке своей тюрьмы. Она надеялась, что путник, который приближался к ней, развернется и оставит лидийскую ткачиху наедине со своим горем.       Но шаги и не думали отдаляться, наоборот, Арахна уже слышала как кто-то осторожно идет по каменному полу пещеры, стараясь не цепляться за паутину. Краем глаза паучиха могла разглядеть явно женский силуэт, который настойчиво шел к ней, словно нарочно. Вместе с тем она почувствовала себя как-то странно, словно сам воздух изменился и теперь пытался унести прочь неприятные мысли и боль.. - Кто бы ты ни был, покинь это место человек! Уходи отсюда, пока ты не встретил свою страшную смерть! – как можно более твердо и угрожающе потребовала Арахна, сидя в тени и слегка потрясая паутиной. Пожалуй, единственным плюсом ее нового тела был жуткий голос, услышав который даже смелый воин с большой вероятностью пустился бы наутек. - Я знаю, что это ты, Арахна, - впервые за сотни долгих лет паучиха услышала чужой голос, отчего попросту растерялась. В ее памяти отпечатался лишь холодный и жестокий голос Афины Паллады, но этот был совершенно иным. Хотя он и был сух, но он не выражал никакой ненависти или презрения, с которым постоянно сталкивалась ткачиха. В нем слышалось и сочувствие, как от человека, который искренне соболезнует какой-то утрате. – Я долго искала тебя.       Арахна растерянно собиралась с мыслями, она не могла поверить, что кто-то намерено ее искал, ведь даже издевательства над ее уродливым телом не стоило того, чтобы пройти такой непростой путь и добраться до ее укрытия. Сейчас самые разнообразные догадки вертелись в голове паучихи, которая пыталась понять, зачем она кому-то понадобилась - Кто ты и зачем ты пришла ко мне? – наконец, спросила Арахна, желая узнать, кого она так заинтересовала. Краем глаза она оглядела свою гостью. Длинные и аккуратные, но неестественно сине-зеленые блестевшие в лучике солнца волосы, прохладные, вместе с тем и совсем не жестокие, золотые глаза. Наряд гостьи открыто говорил о том, что она далеко не последний человек в обществе, из-за редкой голубого оттенка краски и дорогой ткани. Притом, что одежда была довольно откровенной. Видя такую красивую женщину, безобразная паучиха не удержалась и несколько слез упали на холодные камни. – Что такая красивая, человеческая женщина как ты забыла здесь? И как ты вообще смогла меня найти, я же выбрала наименее доступное место? - Да, согласна, это было очень нелегко, но у людей в одной из деревень неподалеку об этом месте ходят всякие жуткие слухи. Ох, прости, я не сказала тебе. Я не совсем человек, точнее совсем не человек, – гостья видимо заметила, как тяжело хозяйке пещеры лишь от одного вида человеческой девушки и поспешила исправить ситуацию. Вмиг ее ноги скрутило в длинный и мощный синий хвост, а прекрасные волосы тут же превратились в извивающихся, но притом и не отвратительных змей. От увиденного Арахна опешила и не смогла отвести взгляд, все же о подобных существах она хоть и слышала, но как давно это было. – Я Ламоника – Медуза и повелительница Ламий, одна из дочерей Ехидны. И я пришла, чтобы помочь тебе, Арахна.       Паучиха не сразу поняла гостью, но медленно в памяти начали всплывать эпизоды из казавшейся сном прошлой человеческой жизни. Она вспоминала истории о жутком монстре, которая обращала людей в камень. Великий Герой с помощью богов отрубил Медузе Горгоне голову и использовал ее дар, чтобы спасти прекрасную Андромеду из лап чудовища. И теперь то самое легендарное чудовище стояло перед старой, не способной умереть паучихой. И даже, несмотря на преображение Ламоники, которым она наверняка хотела как-то унять тоску Арахны, ей стало лишь хуже. Ведь даже в теле женщины змей со змеиными же волосами она выглядела невероятной красавицей, не то, что сморщенная и безволосая ткачиха. Один лишь взгляд на Ламонику царапал измученное сердце паучихи. - Помочь? Ты мне очень поможешь, если уйдешь и перестанешь мучить меня своей… Красотой, - последнее слово Арахна выдавила из себя вместе с новыми слезами. Она даже не верила, что какие-то твари, подобные Медузам выглядят моложе и красивее ее. Со смутной надеждой ткачиха развернулась и прямо посмотрела в желтые глаза Ламоники, стараясь не моргать. Это был шанс, наконец, покончить с нескончаемым кошмаром – обратиться в камень, как и все жертвы Горгоны. Арахна с надеждой ждала, когда она перестанет чувствовать свои паучьи лапы, надеялась ощутить хоть какой-то намек на окаменение. Но ничего не происходило. – Почему… Почему ты не можешь использовать свою силу? Прошу, сделай это… Помоги… Покончи с моими муками. - Арахна, я не хочу мучить тебя и обращать в камень. Я хочу действительно помочь тебе, – лицо Ламоники исказило какое-то недоумение. Видимо она не ожидала, что Арахна настолько сломлена и подавлена. Сейчас, судя по виду, Медузе и самой было противно, что лишь ее присутствие причиняет ткачихе невыносимые муки, по сравнению с которыми Тантал в Тартаре живет в вечном наслаждении. Сейчас синяя ламия аккуратно приблизилась к несчастной Арахне, стараясь быть максимально мягкой, что было для нее очень непривычно. - Да… И чем же ты мне поможешь? Сможешь снять проклятие Афины? Я выслушиваю это от той, кто даже будучи чудовищем… Красивее и лучше меня! Ты сможешь сделать меня снова человеком?! Или, может, просто покончишь со мной раз и навсегда?! – на последнем вопросе паучиха попросту не выдержала и снова заплакала. Она сжала свое лицо, царапая его когтями, уродуя еще сильнее, и отвернулась. Это было еще ужаснее. Перед ней был шанс, наконец, покончить с жалким существованием в сырой пещере и проклятом теле, но Ламоника, как поняла Арахна, не собиралась дарить ей избавление. Стоны страдающей ткачихи эхом прокатывались по небольшой пещере, еще сильнее давя ее и без того сломанную душу.       От этого Ламоника даже растерялась, видя, что все ее попытки даже выстроить диалог с паучихой терпят неудачу. Со слегка шокированным видом, Медуза лихорадочно соображала, как расположить к себе Арахну и убедить, что она пришла вовсе не издеваться над ней и не убивать ее. Немного подумав, Ламоника наконец сконцентрировалась в потоке разрывающих сердце стонов и слез и подполза еще чуть ближе к паучихе. - Да, может быть я красивее тебя, Арахна, но именно поэтому я и пришла сюда. Поделиться с тобой тем, что изменит твою жизнь в лучшую сторону, – ламия аккуратно встала рядом с плачущей паучихой так, чтобы быть вровень с ней. Она необычайно нежно для самой себя положила теплую руку на сгорбленную человеческую половину Арахны и начала плавно поглаживать. И, когда ткачиха хоть немного успокоилась и пришла в себя, медуза решила ей кое-что рассказать. Сейчас Ламонике было крайне неудобно, она явно не хотела что-то говорить, но все же начала. – Знаешь, когда я была еще ребенком, моя мама рассказывала мне историю о Медузе Горгоне, которая жила сотни лет назад. Той самой, копией которой я и являюсь. Она была точно такой же человеческой девушкой, как и ты Арахна, невероятно красивой, настолько, что ее красоте завидовали даже боги. И однажды бог морей Посейдон, обернувшись птицей, возжелал заполучить ее силой. Спасаясь от бога, Медуза попыталась спрятаться в святилище Афины Паллады и, прижавшись к ногам ее статуи умоляла о защите. Но богиня мудрости осталась глуха к ее мольбам и позволила Посейдону изнасиловать девушку прямо в ее храме. Медуза надеялась и молила богов о том, чтобы этот кошмар закончился, но даже после того, как бог морей оставил ее, Афина не только не помогла ей, но и обвинила в том, что та осквернила ее святилище. В наказание Паллада превратила половину ее тела и все волосы в змей, а ее взгляд превращал в камень любого, кто посмотрит на нее.       Ламоника с неохотой делилась историей из своего детства. Все же, медуза была довольно холодной и старалась не проявлять каких-либо эмоций, особенно перед незнакомцами и теми, кого считала недостаточно близкими. Но здесь был иной случай, и открытость ламии приносила свои плоды. Арахна уже заметно успокоилась и скорее с каким-то интересом заворожено слушала Ламонику. Та, выдержав небольшую паузу и пригладив свои шипящие и норовящие отклониться в сторону волосы, продолжила. - Из-за этого проклятия Афины, Медуза погубила многих людей, кто был близок ей или пытался помочь. Не в силах больше выносить постоянных утрат и боли, она сбежала на неизвестный никому остров. Скрываясь ото всех, Медуза со слезами умоляла богов о прощении и молила избавить ее от проклятия. Но даже Афродита была бессильна как-то разрушить магию своей сестры, а остальные олимпийцы были глухи к ней. В одиночестве, она могла лишь проливать горькие слезы о своей несправедливой участи, пока однажды на острове не появилась моя мать – Ехидна, – ее имя Ламоника произнесла с необычной нежностью, чему наверняка и сама удивилась. – Она помогла Медузе и поделилась с ней частицей своей силы. Вмиг страшное тело чудовищной змеедевы преобразилось. Пропали все шрамы и увечья, ее человеческая половина стала даже прекраснее, чем до этого и выглядела примерно так же, как и я сейчас. Более того, проклятый взгляд перестал нести смерть, и Медуза научилась его контролировать. Это невероятно разозлило богов, и они отправили за ее головой Героя Персея в крылатых сандалиях. Но даже воин олимпийцев с их снаряжением не смог одолеть монстра. Он не смог устоять перед взглядом Медузы и та обратила его руки и ноги в камень, а затем предалась той близости, которой была лишена долгие годы. После нее Персей отказался от пути Героя и стал мужем Горгоны. - Но там же не так совсем все было. Персей убил Медузу, а с помощью ее головы спас Андромеду. Разве нет? - Арахна с увлечением слушала историю от Ламоники, но выглядела она абсолютно не так, как она всегда считала. Паучиха точно помнила, что еще до своего состязания, более тысячи лет назад, слышала совершенно иную историю. От столь необычного взгляда на нее, паучиха даже слегка позабыла о том, с чего вообще все началось. Впервые за сотни лет, она хоть с кем-то говорила, не подвергаясь осуждению или насмешкам. - Арахна, ты веришь тем, кто так поступил с тобой? Боги лживы, они лгут всем: друг другу, людям, самим себе тоже. А признавать, что их Герой оказался бессилен перед тем, кого они сами создали из-за собственных пороков, никогда не станут. А с Андромедой там вообще история немного другая, но в итоге все закончилось плохо, - слова ткачихи заставили ламию со змеиными волосами слегка улыбнуться, видимо сочла чересчур наивными. Немного переведя дух, Ламоника поняла, что слишком увлеклась и позабыла об изначальной цели визита. – И, вот к чему это все было. Я пришла от Ехидны, потому, что она хочет дать тебе новую жизнь в новом теле, у которого будут такие возможности, которых ты и представить себе не можешь. Моя мать хочет, чтобы ты присоединилась к нам, забыла этот кошмар и… Отомстила.       С этими словами Медуза извлекла из своего легкого одеяния небольшой флакончик с жидкостью розового цвета и протянула паучихе. Арахна робко схватилась своими старыми иссохшими руками за это зелье, словно за соломинку, которая была ее единственным спасением. Она с жадностью и волнением смотрела на это невиданное зелье, вспоминая все, что говорила ей до этого Ламоника, в том числе и историю о Медузе. Паучиха также смотрела и на саму повелительницу ламий и на ее красивое, пусть и змеиное тело, перед которым любому мужчине было бы сложно устоять. Редкие розовые пузырьки плясали, отражаясь в тусклых глазах Арахны, соблазнительно маня ее к новой жизни. Но в голове витали и сомнения, ведь ей обещали исправление всех несчастий и пока ничего не просили взамен. - Ох… Это крайне щедро со стороны твоей матери, но она дает мне это просто так? Безо всяких условий? – подрагивающим из-за сомнений голосом поинтересовалась паучиха, рассматривая зелье с разных сторон, но пока не решаясь открыть. К тому же, ее мучил еще один вопрос, который был для нее самым болезненным и важным. – И эта сила… Она сможет снова сделать меня человеком? - Сомневаюсь, все же это проклятие богини и снять такое будет очень сложно, - весьма неуверенно ответила Ламоника. Все-таки она от рождения была монстром и умела маскироваться под людей, а не пострадала от проклятий. Арахна, услышав такой ответ, сильно помрачнела и, волей сдерживая слезы, попыталась вернуть зелье ламии. – Но с другой стороны, ты снова станешь красивой, и даже твоя паучья половина не будет вызывать отвращение у людей. К тому же, ты сможешь вновь заняться своим искусством, которое они признают. Из твоей паутины будут ткаться одежды, ради которых богатейшие люди мира будут бороться друг с другом и продавать последние сокровища. Представь себе Афину, когда она узнает, что ее проклятие станет твоим преимуществом. И она ничего не сможет тебе сделать. - Афина? Как же я ненавижу эту стервозную богиню. Как она посмела так поступить со мной?! – упоминание имени Афины в сочетании с возможностью мести буквально взорвало Арахну. Готовая минуту назад заплакать паучиха с шипением ударила рукой по воде, в которую она смотрела, представляя, что там богиня мудрости. Сейчас ее голос вместо отчаяния наполнился какой-то ядовитой ненавистью.– Ничего, однажды она пожалеет за то, что «пощадила» меня. Я заставлю ее медленно гореть изнутри от яда, которым она наделила меня и ждать, когда богиня сломается и начнет молить о смерти. Но это будет лишь началом… Если будет.       Арахна с наслаждением вздохнула, словно девушка, вспоминающая о любимом, которого давно не видела. Паучиха не раз представляла, как поступит с Афиной, если однажды справедливость восторжествует. В своих фантазиях она видела лишь две картины, как она становится снова человеком, либо как мучает богиню. Арахна с удовольствием представляла, как на ее глазах гниющая изнутри от ее яда, Афина потеряет свою невозмутимость и, сквозь слезы, будет молить ее о пощаде, как некогда сама паучиха. И лишь, когда сладкая симфония страданий Афины усладит и залечит тысячелетнее мучение, ткачиха представляла, как каким-нибудь образом превратит ее во что-то уродливое, подобное себе. Но это были лишь крайне смелые фантазии, которые хоть как-то согревали то, что раньше было ее душой и сердцем. - Вот именно! С этой силой она уже будет не так страшна тебе, к тому же, ты не будешь одна, - воодушевленно и нежно проговаривая эти слова, Ламоника даже слегка обернулась вокруг находящейся в смятении Арахны, чтобы видеть ее лицо. – Ехидна с радостью примет тебя к нам и ты больше не будешь одинока. И вместе, мы покончим с этими божками, которые издеваются над людьми. Именно этого мы и хотим от тебя - помощи в мести. В обмен на новую жизнь нужно просто помочь моей матери и все. А когда падет Олимп, рухнет и твое проклятье, Арахна. В нашем новом мире никто не осмелиться осудить или поиздеваться над твоим новым прекрасным телом. Наоборот, все будут им восхищаться. Паучиха же слушала слова искусительницы змеедевы, которая обещала ей чуть ли не все в обмен на то, о чем в глубине души мечтала сама Арахна. Предложение было, без преувеличения, идеальным, что все же слегка напрягало ее. Но с другой стороны, даже если здесь кроется какой-то обман, то станет ли ткачихе от этого хуже. Она смотрела на свое постаревшее лицо, на этот неизлечимый след от петли на шее, либо на свое черное, отвратительное мохнатое тело паука и понимала, что хуже этого уже точно не будет. - Хорошо, но только Афина будет моей, когда это все закончится, - наконец, набравшись решимости, Арахна уняла дрожь в руках и открыла этот флакон с зельем. Пещера чуть ли не сразу наполнилась ароматом, который паучиха не чувствовала даже когда была человеком. Это было приятнее тысячи разных благоухающих цветов, настолько головокружительного аромата попросту не существовало в природе.       Недолго думая, Арахна сразу же одним глотком выпила это розовое зелье. Оно сразу обожгло ее, но только без боли, скорее это был как жар какого-то наслаждения, о котором ее тело уже забыло. Это приятное ощущение стало чуть ли не мгновенно растекаться по всему ее телу, от кончиков скрюченных пальцев до последней пары паучьих ног. Арахна словно погрузилась в какой-то горячий источник, который одним разом вышвырнул из ее тела всю боль. Она уже собиралась закрыть глаза в этом наслаждении, но ее прервало ее собственное отражение.       Искореженное, сморщенное лицо старухи прямо на ее глазах едва ли не засияло фиолетовым цветом, одновременно с этим еще и изменяясь в форме. Не успела Арахна толком удивиться, как на нее смотрела та самая лидийская ткачиха, которую она последние сотни лет видела лишь в своих снах. Ровное, абсолютно без изъянов лицо юной девушки с сияющими лазурными глазами, которая в растерянности хваталась за нежные, как шелк, длинные темные волосы. Тот страшный след от петли и вовсе растворился, словно его и не было. Казалось, на нее смотрит совсем другая девушка, являющаяся лишь фантазией Арахны.       Паучиха, дрожа от волнения, опустила свои, теперь мягкие и нежные, как прекрасная ткань, руки в воду и омыла свое лицо, искренне боясь проснуться. Но прохладная вода лишь освежила это прекрасное лицо, которое теперь было даже лучше, чем у той самой, молодой ткачихи. Если бы Арахна не была бы женщиной, то наверняка бы без памяти влюбилась в это отражение. К тому же, паучиха только сейчас поняла, что она перестала горбиться, как старуха и вновь чувствовала себя стройной красавицей, какой когда-то и была. И даже ее проклятие – тело паука перестало быть уродливым, поскольку черные брюшко и лапы перекрасились в симпатичный фиолетовый цвет. Буквально через пару минут после того глотка, перед Ламоникой стояла совершенно другая паучиха – красивая, стройная, стильная и, наверняка, соблазнительная. Назвать ее нынешнее тело ужасным попросту не повернулся бы язык, несмотря даже на всю неестественность. - Я… Не верю в это. Это правда я? – несмотря на то, что ее изменение завершилось, Арахна до сих пор не верила, что она больше не та уродливая паучиха. Даже тот жуткий скрипучий голос исчез, словно его и не было. Вместо него была мягкая мелодия молодой девушки, которой наверняка позавидовали бы даже сирены. - Да, Арахна, это действительно ты. И это твое новое тело, с которым ты сможешь осуществить все свои мечты и заниматься с успехом любимым делом, не боясь гнева богов, - восторженно подтвердила довольная собой Ламоника, о которой паучиха и вовсе позабыла. Она с нескрываемым удовольствием смотрела на растерянную, еще ничего не понимающую, Арахну.

******

      Помпей мрачно мерил шагами палубу корабля, посматривая на понемногу приближающийся порт Пелузия. Старая крепость из бело-желтого, возвышавшаяся над берегом и отбрасывая тень на не самый большой городок, всегда была ключом к Египту со стороны Палестины. Именно здесь назначили встречу советники малолетнего царя Птолемея сбежавшему полководцу, после Фарсальского разгрома полностью лишившегося армии. От огромного войска, которого всерьез опасался Цезарь остались лишь разбежавшиеся в разные провинции легаты, да немногочисленные рабы, слуги и легионеры, которые сопровождали его в Египет. Здесь он надеялся найти если не поддержку, так хотя бы убежище, прекрасно зная, что противник не оставит его в покое.       Помпей не горел желанием плыть в Египет за помощью малолетнего царя, который, хоть и был обязан своим троном Магну, но вряд ли реально что-то решал. По тем сведениям, которые были у Помпея, страной реально заправляли три советника-воспитателя юного царя – евнух-казначей Потин, полководец Ахилла и советник Теодат. Все трое несколько дней назад пообещали принять проигравшего и защитить его от Цезаря. Правда, Помпей все же сомневался в этой группе. Он почувствовал бы себя куда надежнее, если бы отправился в Парфию.       На недавнем совете в Киликии, где в последний раз он собрался с ближайшими соратниками оптиматами, Гней предлагал отправиться за помощью к царю Ороду. Одно его имя после битвы при Каррах вызывало у большинства римлян смесь страха перед его непобедимыми всадниками и ненависти за унизительное поражение и убийство Красса. Такой союзник очень бы пригодился Помпею и он хотел опереться на него, а не на крайне сомнительного царя Нумидии Юбу или марионетку Птолемея. Но многие соратники отговаривали его от идеи заключать союз со столь одиозными врагами Рима и Магн, с неохотой, принял решение отправиться в Египет.       Опираясь на борт покачивающегося корабля, Помпей продолжал смотреть на понемногу приближающуюся гавань скромного, практически не примечательного египетского городка. Едва ли не однообразные, простые здания из песчаного цвета камня, местами сливающиеся с окружающим ландшафтом и крепостью не вызывали и малой доли того чувства величия, как великолепная Александрия. Магн очень хотел бы снова, вместе с новой женой Корнелией, плывшей вместе с ним, проплыть в тени величественного маяка, издалека встречавшего своим светом всех мореплавателей. Возможно, заглянуть в знаменитую библиотеку, в которой были собраны труды знаменитых ученых и писателей со всего Восточного Средиземноморья. Но сейчас он смотрел на блеклый приграничный городок, надеясь увидеть хоть кого-то на песчаном берегу.       Помпей в ожидании протирал потеющий от жары и волнения лоб. Он лихорадочно всматривался, уставшими от событий последнего года, карими глазами в чуть различимые силуэты на берегу. Магн не мог разобрать, придворные ли это или какие-то нищие рыбаки, собирающиеся на свое дело. Полководец вновь и вновь прокручивал в голове ответ Потина о том, что тот готов оказать ему всю необходимую поддержку, держась за него как последнюю надежду. Ведь окажись это ложью, Помпей окажется абсолютно беззащитен перед Цезарем, который был совсем близко. Не раз, посреди ночи или морского тумана, прославленный полководец с опаской всматривался в появлявшиеся из ниоткуда очертания римского корабля. Ему казалось, что еще немного, и он вновь встретится с бывшим другом лицом к лицу.       По палубе с таким же неопределенным и взволнованном видом ходили и его соратники, решившие плыть за Помпеем в Египет. На корабле царила едва ли не гробовая тишина, прерывавшаяся лишь криками чаек и плеском воды за бортом. Иногда легионеры о чем-то вполголоса перешептывались за спиной своего лидера, но ему не было дела до этих разговоров. Единственное, что он краем уха мог разобрать, так это едва ли не пессимистические нотки в голосах уже ни в чем не уверенных людей. Его воины попросту не знали, что им делать дальше. Один лишь центурион, всегда стоявший рядом с Помпеем, словно телохранитель, Луций Септимий выглядел более менее спокойно. Даже чем-то довольным, словно он точно знал, что их будет ждать на берегу. Этот здоровяк, который уложил немало цезарианцев при Фарсале, был единственным, кто не поддавался общему унынию экипажа. В основном Луций молча смотрел на тот же берег, что и Помпей, изредка с хладнокровным спокойствием разминая руки или рассматривая свой меч в ножнах. Рядом с ним мало кто мог чувствовать себя спокойно, но как ни странно,       Магна его присутствие скорее приободряло. Рядом с этим надежным и сильным центурионом, уже старый военачальник чувствовал себя в безопасности.       В этой молчаливой, пессимистичной, с проблесками надежды атмосфере корабль понемногу приближался к порту, где, как заметил Помпей, уже собирались люди. По их торжественным одеяниям он решил, что это и есть та самая процессия, которую отправили ему навстречу Птолемей и Потин. Правда, их самих старый военачальник не мог найти среди десятка другого солдат в церемониальных легких доспехах, украшенных золотом. Перед ними возвышался постаревший солдат в необычной для Египта греческой броне. Подобную, обычно, носили греческие наемники и, судя по всему, это был их лидер – Ахилла, один из регентов Птолемея. - Готовьтесь, мы на месте! – громко приказал своим спутникам Помпей, готовый сейчас прямо так спрыгнуть на пристань. Птолемей все же решил помочь ему и наверняка собирался принять у себя в Александрии. Его уставшее от бесконечных потрясений сердце за последний год, наконец, вновь наполнилось надеждой, придавая силы к дальнейшей борьбе. Хотя после Фарсала шансов развернуть ситуацию в свою сторону было совсем немного, Помпей готов был обеими руками хвататься за самый призрачный и тусклый лучик надежды.       Заранее подготовленная на палубе лодка по команде была спущена на воду. Твердой, но несколько дрожащей от предвкушения походкой Магн спустился в нее, взяв лишь свое письмо с просьбой о помощи к царю Птолемею. Септимий помог своему командиру занять место в лодке с двумя гребцами, которая сразу же направилась к берегу. Помпею казалось, что время тянется мучительно долго. Плыть до берега на двух веслах было совсем немного, но для сгорающего от предвкушения и надежды лидера разница между ударами по воде тянулась чуть ли не вечность. Он сдерживал себя, стараясь не торопить двух гребцов, которые словно чувствуя настрой повелителя, плыли как можно быстрее. Волнений и страхов, как ни странно, Гней не чувствовал. При нем на всякий случай был его меч, да и великан-центурион Луций внушал бы окружающим страх и уважение.       Расстояние все сокращалось и Помпей в ожидании мял пальцы, рассматривая с надеждой все более приближающуюся процессию. Теперь он хорошо видел мощного и загорелого Ахиллу, не самого мощного, но и не слабого воина. На понемногу стареющем лице, украшенном парой небольших шрамов, Магн видел какое-то волнительное ожидание, которое излучали желтые как сам песок глаза. Рассматривая гостя на расстоянии точного броска копья, Ахилла с некоторым волнением стер пот со лба и размеренным шагом пошел навстречу Помпею. - Великий Помпей, для меня и для всего Египта огромная честь приветствовать вас. Царь Птолемей Тринадцатый выражал вам благодарность за помощь, которую вы ранее оказали ему, - как бы Ахилла не старался быть повежливее и польстивее, его голос был сухим, как пустынный ветер. Видимо, опытный воин не очень любил это дело. Когда лодка уже причалила, полководец протянул руку сидящему в лодке коллеге, чтобы поприветствовать его и помочь ступить на египетский берег. – И для меня огромная честь встретить одного из лучших граждан Рима. - Благодарю, Ахилла, - держась за руку могучего гоплита, Помпей поднялся из лодки, тяжело ступая на пристань, сжимая в свободной левой руке табличку с обращением к фараону. Хватка у царского командира, несмотря на высокий пост, все еще оставалась сильной. – Я приготовил послание для царя Птолемея…       Магн не успел договорить. Все тело пронзила острая, жгучая боль, от которой у Помпея потемнело в глазах. Полководец не выдержал ее и рухнул на одно колено, невероятным усилием воли сдерживая стон. Он не мог позволить себе даже перед лицом возможной смерти проявить слабость, недостойную его великого титула. Собрав силы, которые быстро покидали его и так не молодое тело, вместе с алой, как римский штандарт кровью, вытекающей на песок, он обернулся, чтобы хотя бы увидеть, от кого пришел удар. Луций Семптимий с каменным, даже в расплывающемся зрении лицом, стоял, вонзив меч в спину своего полководца. Казалось, что ему даже безразлично, кого он сейчас убивал – своего командира и одного из величайших полководцев или какого-то грязного варвара.       Пораженный таким предательством Магн попробовал правой рукой хотя бы вытащить свой меч и нанести хоть один, не важно какой, но удар по тому, кто так поступил с ним. Но, как ни старался Помпей, Ахилла сухо и крепко держал старую руку за запястье, не позволяя вырвать ее из стальной хватки. И в глазах гоплита виднелось все такое же безразличие, словно то, что он сейчас делал не более, чем обыденная и рутинная работа. - Царь Птолемей будет доволен вами, Септимий, чуть позже вы получите то, что мы вам обещали, - до медленно угасающего сознания Помпея этот голос греческого наемника шел откуда-то издалека. Теперь он не тешил себя хоть какой-то надеждой, что хоть кто-то из здесь присутствующих образумится и поможет ему. Нет, его просто заманили сюда лишь для того, чтобы так грязно с ним расправиться.       Собрав остатки сил в подрагивающую и слабеющую свободную руку, Помпей лишь взглянул на палящее в безоблачном небе солнце и накинул на голову тогу, проваливаясь в темноту. Он не хотел доставлять своим убийцам хоть какого-то удовольствия. Лишь один стон, чтобы выплеснуть накопившуюся боль издал Помпей, перед тем как с достоинством принять следующие удары.

******

      Цезарь в раздумьях раз за разом перечитывал письма знаменитого заговорщика Катилины, чья группа в свое время посеяла среди знатных римлян настоящую панику. Лишь благодаря уловкам Цицерона их деятельность не привела к новому хаосу в Вечном Городе, который только недавно оправился от кровавой войны и террора Суллы, борьбы между его преемниками, мятежа популяра Сертория и, конечно же, восстания Спартака. Как ни странно, Катилина в этом письме четко писал, что предводитель рабов стоял в Альпах, ожидая помощи от варваров и той самой Повелительницы, о которой мятежник не раз упоминал.       Все это было в высшей степени странно. Цезарь был свидетелем разгрома заговора, перед его глазами до сих пор стоял образ Цицерона, размахивающего посланиями заговорщиков друг другу и аллоброгам перед бледными от волнения сенаторами. Оно и понятно, сторонники Луция Сергия Катилины собирались перебить многих из них и ввести в город лояльные им войска, дабы развязать террор. И все пойманные участники заговора, например отчим Марка Антония Лентул или квестор Цетег, в большинстве признавались в союзе с врагами Рима, но ни о какой Повелительнице не шло и речи, а учитывая характер Туллия, тот бы непременно упомянул о ее альянсе с мятежниками. Сам же Катилина вскоре был убит под Писторией и уже не мог ничего рассказать о таинственной союзнице. Все происходящее в последнее время сильно напрягало Цезаря, эти письма, непонятные намеки от Цицерона, который сам не понимал их смысла, тот странный сон после победы при Фарсале, загадочная Повелительница и «общая подруга», о которой никто не знает. Юлий ломал голову, пытаясь понять, кто она. Широкий диапазон, начиная от таинственного племени варваров и заканчивая самой, якобы возрожденной Ехидной, хотя последний вариант полководец пытался отсеять, настолько странным и нелепым он был. Даже сидя на борту удобного корабля, в лучах жаркого египетского солнца разные догадки не диктатору покоя. Было ощущение, словно сам воздух этого мира наполняется тяжестью и тревогой, обещая что-то грандиозное и ужасное.       Их корабль приближался к Александрии – величественной столице Египта, основанной легендарным Александром Македонским. Еще пару дней назад Юлий видел луч света, исходящий от огромного маяка на острове Фарос, манящий всех людей, начиная торговцами и заканчивая учеными в великий город. Цезарь никогда не бывал в этом городе, хотя очень многое слышал от своих знакомых. Посетившие столицу Египта ярко расписывали гигантский белый маяк, огромнейшую библиотеку, собравшую в своих стенах тысячи рукописей ученых и деятелей культуры. На рынках Александрии были товары со всего света, начиная от далекой и загадочной Индии и заканчивая таинственной и полумифической Эфиопией. Да и дома обычных жителей ярко контрастировали даже с римскими инсулами, отличаясь друг от друга самыми разными, поражающими воображение изображениями. После их рассказов Египет представлялся загадочной и слегка мистической страной, процветающей и купающейся в роскоши, в отличие от весьма скромного в сравнении с ним Рима.       Цезарь рассчитывал не задерживаться в Египте надолго, ведь его интересовали лишь Помпей и Птолемей, малолетний царь, чью лояльность нужно было заполучить. Потому диктатор плыл всего лишь с одним легионом, и тот больше для наведения порядка в случае непредвиденных обстоятельств. Даже спутников он себе взял не самых выдающихся. Легат Марцеллин, который неплохо проявил себя при Фарсале и зарекомендовал себя как неплохой администратор, но все же, как командир он был весьма средним. Легат, который хорошо исполняет приказы для экспедиции вполне подходил. Чуть дальше, практически на носу корабля, на борт облокотился Руфион – совсем еще молодой, по сравнению с остальными, командир, который непринужденно о чем-то разговаривал с центурионом. Цезарь внимательно вглядывался в темные глаза этого юнца, который за разговорами о всякой ерунде, вроде египетских или сирийских товаров пытался скрыть волнение. Естественно, до отправки в Египет вместе с самим диктатором этот потомок вольноотпущенников вряд ли мог мечтать о подобных перспективах. И, тем не менее, в его весьма непосредственном лице читалась и решимость, желание проявить себя как можно лучше.       И теперь великий город был прямо по курсу. Перед римским кораблем, в лучах солнца купалась широкая площадь перед великолепным дворцом, на который даже приблизительно было не протолкнуться от множества мелких лавок и торговцев, над которыми иногда возвышались темные обелиски. Видимо сегодня был особый день, и практически вся пристань была занята кораблями, приплывшими в Александрию со всего Средиземноморья. Огромная тень от мраморного маяка с огромной статуей Посейдона ненадолго скрыла римский корабль от палящего солнца. Фасад города прямо таки был пропитан величием и монументальностью, кажется, не было ни одного, даже самого непримечательного здания, которое не было бы отделано мрамором или украшено шикарными изображениями.       Лишь от пребывания в городской бухте захватывало дух. Руфион с чуть приоткрытым ртом крутил кудрявые волосы, переваривая такой вид. Даже обычно занятый и немного мрачный Марцеллин забыл о своих делах при виде города. Сам Цезарь никогда в жизни, наверное, не видел ничего подобного. Богатейший римлянин Марк Лициний Красс, который нередко кичился роскошными виллами во всех концах Италии был просто образцом скромности. А уж царь Вифинии Никомед так и вовсе был последним нищим, живущим в развалившемся и прогнившем доме, настолько его дворец, в котором какое-то время довелось пожить Цезарю, проигрывал Птолемеям. Хотя вспоминать эту историю Юлий крайне не любил.       Однако как следует насладиться видом не получилось, поскольку корабль весьма быстро причалил к большой пристани. Не прошло и пары минут, как несколько греческих гвардейцев фараона перекинули на корабль специальный мостик и встали по бокам от него, как бы образуя подобие почетного караула. Сквозь толпу торговцев не было видно, появился ли сам Птолемей на ступенях дворца, но судя по количеству прибывшей стражи и слуг, он уже ждал Цезаря. - Руфион, Марцеллин, возьмите нескольких легионеров и идите за мной. Не стоит заставлять царя Египта ждать нас в столь жаркий день, - скомандовал диктатор, решив взять с собой относительно небольшую охрану, чтобы не пришлось пробиваться через толпу к дворцу. Заодно он поправил рукой вновь чуть съехавший на глаза венок и алый плащ, дабы выглядеть достойно перед юным царем.       Руфион лишь ударил себя в грудь, другой рукой протирая лоб, намокший от жары и некоторого волнения, и жестами подозвал к себе нескольких воинов, стоявших на палубе. Марцеллин же нехотя оторвался от своих табличек и карт, которые он явно с увлечением рассматривал и поспешил присоединиться к свите своего диктатора. Подготовка заняла лишь несколько минут, и уже вскоре Цезарь аккуратно проходил со своей группой сквозь толпу, наполненную предложениями и возгласами на самых разных языках. Путь занял относительно немного времени и вскоре перед диктатором предстал сам фараон Египта со своей свитой.       В окружении гвардейцев и слуг в белых одеждах на золотом троне сидел совсем еще юноша в не совсем подходящем ему по размеру черно-золотом немесе и пестрящей самыми разными цветами одежде. Цезарь хорошо чувствовал, как юный Птолемей смотрит на него своими желтыми, как песок, мало что понимающими глазами, словно римский диктатор был каким-то экзотическим товаром, привезенным из дальних стран. Опытному политику и полководцу хватило лишь одного взгляда на этого озирающегося и вжимающегося в свой трон юношу, чтобы понять, что это лишь марионетка тех, кто стояли рядом с ним. На фоне пары десяткой охранников и слуг особенно выделялся стоящий справа от Птолемея мужчина со странно завитыми волосами и золотыми украшениями, как на них, так и на бирюзовом одеянии. Его лицо походило на бюст какого-то прекрасного греческого мужчины, разве что было ощущение, что внутри этой красоты таится змея, чей яд иногда наполнял зеленоватые, подкрашенные черным глаза. Как слышал Цезарь, это был евнух Потин – регент и фактический правитель Египта. С другой стороны расположился высокий, с украшенным парой шрамов лицом гоплит Ахилла, который чуть ли не опирался на зачем-то поставленный рядом сосуд. Третьим из советников Птолемея был его учитель Теодат походящий на классического философа или оратора старик в синем платье, который мерил гостя своим задумчивым и глубоким взглядом, словно желая прочитать мысли Цезаря. - Наш божественный повелитель – царь Птолемей из священного рода Хора, властелин Верхнего и Нижнего Египта, избранник Птаха, живой образ бога, сын солнца… - даже не дожидаясь, когда Цезарь и его спутники встанут перед фараоном, начал Потин. От его невероятно слащаво-приторного голоса Цезарю сразу стало не по себе, ибо настолько подхалимского тона он не слышал даже от галлов, когда те преподносили ему разные дары или молили о пощаде. Вспомнив, насколько длинным бывает титул фараона, Юлий не выдержал и решил побыстрее перейти к делу. - И так далее приветствует меня. Я Гай Юлий Цезарь – диктатор Рима на один год, - особо не стесняясь, закончил за регента-казначея римлянин, почувствовав на себе его змеиный взгляд. После столь короткого приветствия, которое можно было расценить и как издевку, Цезарь быстро отсалютовал фараону и продолжил. – Приветствую царя Птолемея и его сестру – царицу Клеопатру.       Конечно, ее тут не было, и Птолемей сидел на троне как единоличный правитель Египта в окружении своих стражей и кукловодов. Тем не менее, само упоминание Клеопатры словно зажгло костер из сухих дров и хвороста внутри юного фараона. В этот момент казалось, что он просто подскочит с трона, но Птолемей ограничился тем, что с силой сжал руками свой трон. - Не упоминайте ее имя в моем присутствии, - стараясь держать себя в руках, чуть ли не прошипел Птолемей, чем сразу же вызвал не самые одобрительные взгляды своих регентов, которым наверняка не хотелось, чтобы фараон вообще присутствовал на встрече с представителем Рима. – Она пыталась отравить меня и убить. Теперь она к счастью мертва и не верьте той проходимке, которая выдает себя за нее. - Мой повелитель… - попытался вклиниться в диалог Теодат, который наклонился было к Птолемею, чтобы что-то ему прошептать. Видимо юный царь сказал что-то лишнее, и учитель хотел его поправить, но не успел. - Она мертва? Мне доводилось слышать, что на самом деле это ее пытались отравить, а потом и вынудили из страха за собственную жизнь бежать из дворца, - несколько непонимающе спросил Цезарь, поскольку заявление фараона о смерти собственной сестры и появление самозванки под ее именем было какой-то ерундой. Вот тут Птолемей уже едва не взорвался и впился руками в золотой трон, словно пытаясь пронзить его своими ногтями. Само его лицо на какую-то секунду перекосило так, словно от мраморного бюста отвалился хороший кусок. Однако царь вновь поспешил взять себя в руки и ответить Цезарю на его замечание по поводу неточности. - Кто говорит вам такие глупости?! Теодат и Потин сказали мне, что моя сестра-царица мертва и теперь кто-то выдает себя за нее, - чуть скрипя зубами, прошипел Птолемей, словно змея готовящаяся к броску. После этого вопроса он несколько успокоился и, посмотрев сначала на своего казначея, а затем на воспитателя, уже более спокойно спросил. – Вы же так мне об этом сказали? - Да, но… Вы слишком буквально все восприняли, мой повелитель, позвольте я вам объясню, - на этот раз уже не шепотом попросил фараона Теодат, явно опасаясь, что тот вновь ляпнет какую-нибудь несуразицу. Даже не ожидая ответа, он склонился над ухом царя и начал что-то шептать. И, судя по несколько сморщившемуся лицу Птолемея, он действительно что-то неправильно интерпретировал.       Не горя желанием возиться с этими льстивыми интриганами и ничего толком не знающем царьком, Цезарь прошел чуть дальше и решил переговорить с Ахиллой. Он надеялся, что этот, судя по рассказам, прославленный воин ответит ему все сразу и по делу, без увиливаний и приторно-подхалимского голоса, как у Потина. Последнего, судя по всему, непросто было слушать и Руфиону, который чуть ли не облегченно вздохнул, пользуясь небольшой паузой в переговорах, предпочитая слушать разговоры в толпе на неизвестных ему языках. - Ахилла, мне говорили, что ты отважный воин, побывавший в десятке сражений, не раз смотревший в глаза смерти и я надеюсь, что ты не побоишься мне прямо сказать. Что на самом деле с Клеопатрой и где она в данный момент находится? – не желая терять много времени, в лоб потребовал ответа Цезарь, смотря на египетского полководца как на подчиненного легионера. - Она собиралась отравить своего брата и лишилась прав на престол, как законная царица она мертва, по крайней мере, это имел в виду Потин, который раскрыл ее заговор. Сейчас она находится со своей армией неподалеку от Пелузия. Я думаю, она готовится к большой войне за трон, - сухо и спокойно, как что-то докладывающий офицер, прочеканил Ахилла, практически не проявляя эмоций. Разве только немного похвальбы самим собой. – Моя армия без труда разобьет ее сброд. - Цезарь, не могли бы мы узнать, зачем ты к нам все-таки пожаловал? Разве у диктатора больше нет никаких дел, кроме посещения нашего города? – на этот раз прямо поинтересовался Потин все тем же голосом, который уже успел достать легатов Юлия.       Взяв небольшую паузу, Цезарь перевел дух, что-то вспоминая. Это казалось несколько глупо, но на ум вновь пришел тот сон про Олимп, где боги просили Гая избавиться от Птолемея или, как минимум, вернуть Клеопатру. И действительно, оставлять без присмотра хоть и зависимую, но весьма богатую страну, которой еще и правили столь ненадежные придворные, было несколько неразумно. В этом болоте интриг был необходим свой человек, на которого можно было бы легко положиться. И это точно был не тринадцатый Птолемей. - Рад, что вы спросили. Надеюсь, вы не забыли, что прошлый царь завещал свой трон, как сыну, так и дочери. А следить за выполнением его последней воли он назначил Рим. А поскольку я был избран диктатором Сенатом и Народом Вечного Города, я обязан решить этот спор, - вновь проходя вдоль свиты Птолемея, начал Юлий, направляясь, на сей раз, к Потину. – Более того, не забывайте о том, что покойный Птолемей был должен Республике и мне десять миллионов денариев за определенную… Помощь. Поэтому я хочу устранить противоречия между Птолемеем и Клеопатрой, а также чтобы вы воздали Риму и лично Цезарю то, что должны.       Цезарь не стал конкретно упоминать о истории, когда они с Помпеем примерно 12 лет назад, будучи консулом, вместе признали Птолемея Авлета Двенадцатого фараоном Египта. Все это происходило из-за фальшивого завещания, которым бравировал Цицерон с требованием превратить Египет в римскую провинцию, якобы исполняя волю покойного одиннадцатого царя. За определенную сумму, Помпей и Юлий решили проблему и признали Авлета законным царем. Правда, тот так и не смог расплатиться сполна за помощь и потому теперь Гай был не против одним махом решить сразу две проблемы – обеспечить лояльность Египта и пополнить казну за счет полузабытого долга. - Великий Цезарь лично приплыл к нам за деньгами? И разве возможно ли вернуть Клеопатру на трон, когда по нашим законам, она лишилась этого права и является мятежницей? – на этот раз поинтересовался Теодат, чуть кланяясь Цезарю, явно стараясь его задобрить. Вряд ли хоть кто-то из этой троицы был доволен появлением Цезаря в Александрии, да еще и с такими намерениями. - Покойный Птолемей Авлет завещал именно Риму заниматься вашими семейными распрями. Я буду судить справедливо и выполню волю моего старого друга. А деньги… Думаю, пока я буду здесь, вы соберете нужную сумму? – абсолютно не впечатленный столь кривым и наигранным раболепием, отчеканил Юлий, поправляя свой любимый венок на голове. - Потин, я надеюсь, у тебя найдутся средства на погашения долга? Все-таки ты у нас главный казначей и уж точно не бедный человек, - чуть усмехнувшись, подтрунил Ахилла над своим коллегой, который от подобного укола едва заметно посуровел. - Благородный Цезарь, вам нет нужды разбираться в этой маленькой дворцовой интрижке. Почему бы нам просто не договориться? – последние слова евнух произнес с какой-то особой интонацией, подойдя поближе к диктатору, что заставило Руфиона даже немного заволноваться, настолько это странно выглядело, да и сам Потин доверия не внушал никакого. – Давайте мы сейчас выплатим вам четверть суммы, а потом пришлем в Рим полную стоимость. И все будут довольны, и у Сената и лично у Цезаря будет достаточно денег. Более того, в знак своего уважения, мой повелитель хотел бы преподнести тебе особый подарок. - Вы предлагаете мне взятку? Ладно, это мы можем обсудить и потом. Что же это за дар, который Птолемей хочет преподнести римскому диктатору? – предложение от Потина, отчасти из-за желания навести здесь порядок, а отчасти из-за отвратительности самого евнуха, Гай особо не думал принимать. Но вот подарок от египетского царя интриговал больше. Что такого особенного мог бы преподнести ему этот подросток на троне, которым в открытую манипулируют.       Вместо прямого ответа вперед вышел Ахилла, взяв услужливо протянутый Теодатом какой-то золотой перстень, который и протянул Цезарю. Сначала диктатор не понял, что это все значит и вопросительно покрутил в руках золотое кольцо со львом, держащим меч. Он не сразу вспомнил, что давно он видел это украшение на руке своей дочери Юлии – это был перстень ее мужа Гнея Помпея, который он привез откуда-то из Палестины, видимо как трофей от одного из местных царьков. Это уже наталкивало на нехорошие подозрения, но еще ужаснее было обнаружить чуть заметные, подсохшие красные точки на нем. Легаты за его спиной совершенно ничего не понимали, поскольку не знали, кому это украшение принадлежит. - Это еще не все, Цезарь. В качестве залога нашей будущей дружбы я дарю вам вот это, - словно глашатай в амфитеатре, объявлявший о начале боя, начал юный царь. Казалось, он считал, что продемонстрировав ему перстень Помпея и содержимое сосуда, который стоял рядом с Ахиллой, он заставит римского диктатора растаять и принять все их условия. Он просто сгорал от нетерпения, и даже не дав никому и слова сказать, начал торопить вельмож. – Покажите ему самое главное, я хочу увидеть то, как он обрадуется нашей помощи Риму!       Не желая испытывать терпение повелителя, двое греческих гвардейцев взяли тот самый сосуд за ручки и подняв его, перенесли поближе к римлянам, чтобы вся свита Цезаря увидела сюрприз фараона. Один из воинов снял крышку и, опустив руку в него, вытащил на солнечный свет голову за короткие волосы. Юлий мгновенно узнал это, пусть и искаженное лицо и аккуратную прическу и короткую бороду – это была голова Гнея Помпея.       В этот момент диктатору показалось, что он оглох, он не слышал ни криков торговцев, ни шагов, ни криков птиц, что иногда пробивались сквозь общий шум. Он был попросту растерян, поскольку никак не думал, что его противник так закончит. Цезарь еще утром думал, как ему придется уговаривать всю эту шайку выдать ему Помпея, а то и вовсе столкнуться вновь после Фарсалы, но нет. Великий полководец был мертв и его, несколько изуродованная голова теперь была всего лишь подарком от Птолемея.       По лицу Марцеллина проскочила какая-то грустная усмешка, видимо просто от неожиданности, или от доли злорадства, все же ему в Греции от Магна досталось. А вот Руфион, казалось, даже несколько побледнел. Нет, конечно, ему и ранее доводилось видеть отрубленные головы, но он никак не мог представить что те, кто по словам Цезаря были союзниками, так поступят с человеком, который пришел к ним за защитой. Довольными здесь были лишь Потин, Птолемей и Теодат. И если регенты еще надеялись на одобрение со стороны шокированного диктатора, то вот сам фараон ждать не мог. - Ты доволен таким подарком, Цезарь? – с нетерпением и ожиданием, чуть приподнявшись на своем троне начал Птолемей, словно он смотрел какую-то театральную постановку, в которой далее по сценарию Юлий должен был горячо благодарить его. Но растерянное лицо Цезаря заставило юношу вопросительно покоситься на своих советников. – Ты ведь доволен? Потин, Ахилла, Теодат, почему он не благодарит меня? Вы же сами говорили, что его это порадует! - Я думаю, моему божественному повелителю стоит удалиться, - явно чувствуя, что затея с таким подарком оказалась, мягко говоря, неудачной, Потин решил взять дело в свои руки и убрать мелкого правителя. Тот уже наговорил немало ерунды, да и сейчас лучше было что-то решать, поскольку диктатор был, мягко говоря, не в восторге от головы своего старого противника.       Ничего не понимающий в происходящем фараон лишь несколько растерянно озирался, косясь то на своих регентов, то на римлян, то на эту голову, но так и не посмел ничего возразить. Минута и несколько слуг, подняв трон вместе с царем, направились обратно во дворец. Все еще пытающийся отойти от увиденного, Цезарь даже не смотрел вслед удаляющемуся царю. Да и кукловоды Египта выглядели теперь как-то неуверенно, понимая, что сейчас сделали ситуацию куда хуже. - Я так понимаю, это твои люди убили Помпея, Ахилла? – наконец, переварив увиденное, диктатор обратился к командиру греков, с трудом сдерживая нотки раздражения в голосе. Все же, хоть Помпей и был врагом Цезаря, но все же никак не заслуживал такого конца. Тем более, Магн был римским гражданином и мог быть предан смерти лишь по решению римского же суда. - Если ты уже догадался, Цезарь, то зачем же спрашивать? – сухо и словно с долей недоумения поинтересовался грек, собираясь надеть свой шлем и уйти отсюда. Здесь ему явно уже нечего было делать, да и разговаривать сейчас с диктатором было не самой лучшей идеей. - Но позвольте, разве Цезарь не желал его смерти? Разве римский диктатор не казнил бы своего врага? – аккуратно, максимально вежливо поинтересовался до того практически молчавший Теодат. Сейчас он словно пытался завуалировано извиниться и оправдаться за убийство Помпея. - Возможно и так. Но это была бы казнь по римским законам, по справедливому решению Сената и Народа Рима, а не бессудное убийство, как во времена Цицерона или Суллы. Наверняка еще и в спину, - по идее, вопрос воспитателя Птолемея должен был сбить Цезаря с толку, но тот мгновенно отчеканил ответ. Гай прекрасно понимал, что Помпея попросту нельзя было оставлять в живых, но такое убийство не имело практически никакого смысла, поскольку теперь инициативу местных интриганов можно было выдать за приказ самого Цезаря.       Не желая более разговаривать с этой шайкой убийц, диктатор тяжело и торопливо зашагал обратно к своей свите, стирая стекающий из под венка пот. Все происходило как-то совсем не так, как он изначально планировал, а вид головы Помпея и вовсе словно уколол его в само сердце. Сейчас Цезарь хотел где-нибудь посидеть в тишине и все еще раз обдумать, поскольку ситуация принимала не самый приятный оборот. Но оставалось еще одно дело. - Руфион, подойди, к тебе дело, - жестом подозвав молодого легата, который и сам не до конца пришел в себя от увиденного, Цезарь, несколько сбивчиво, начал излагать свою просьбу. – Так, Руфион, отправь солдат, пусть разыщут тело Помпея. Нужно будет провести обряд очищения и сделать… Сам понимаешь, все как и положено. Он должен быть похоронен как римский гражданин, хоть он и был нашим соперником. Легат не стал ничего говорить в ответ, лишь уверенно и коротко кивнул, позвав за собой пару легионеров, чтобы унести отсюда этот злосчастный сосуд с головой. Сам Цезарь, более не желая сегодня разговаривать с регентами, зашагал с оставшимися легионерами прямиком во дворец.

******

      Роскошную комнату заливал лунный свет, пробивающийся сквозь полупрозрачные шторы. Богато расписанные разными египетскими изображениями и иероглифами стены словно блестели, купаясь в лучах ночного светила и нескольких светильников. На паре участков стены были выбиты бюсты каких-то древних фараонов. За заставленным аккуратными стопками табличек и свитков столом сидел сам Цезарь, посматривая на карту Александрии. Сейчас он думал, как можно будет грамотно расставить свои малочисленные войска на случай непредвиденной ситуации, ибо от шайки Потина можно было ожидать любой подлости. Иногда он отвлекался, вновь крутя в руке окровавленный перстень покойного врага.       Причем сам Цезарь толком не мог понять, почему смерть Помпея так поразила его. То ли из-за того, что он все равно, несмотря на распри, помнил об их старой дружбе или все это было из-за столь вероломного и подлого поступка со стороны Потина и его дружков. Хотя, посматривая на этот перстень диктатор невольно вспоминал и свою красавицу-дочь Юлию Цезарис, которая была женой Гнея Помпея. При всем желании, он никогда не смог бы забыть ее завитые шелковистые волосы как у матери, которые хотелось бы гладить снова и снова и ее большие и добрые зеленые глаза. И конечно он никогда не забыл бы и день их свадьбы, незадолго до похода в Галлию, и их недолгой, но безусловно искренней и прекрасной любви. Тогда Цезарь и предположить не мог, что больше никогда не сможет вновь увидеть свою дочь, а их дружба с Помпеем уйдет в могилу вместе с Юлией.       Где-то за этими шторами был выход на обширный балкон, с которого открывался вид на чудные сады, в которых якобы можно было увидеть растения со всего света, начиная от далекой и сказочной Эфиопии и заканчивая таинственной Индией. Оттуда диктатора иногда беспокоила музыка или песни, видимо дворцовые слуги организовали какую-то гулянку, или это были его собственные легионеры, несколько потерявшие голову от местной роскоши. Все же, хоть Рим был и более могущественным, его граждане предпочитали куда более скромный образ жизни. Цезаря все эти украшения, полностью занимающие стену, как и несколько ваз из золота или серебра с экзотическими фруктами скорее напрягали. Да и пока ему было важнее придумать, как выйти из сложившейся ситуации и решить проблему с Птолемеем и его регентами. - Аве, Цезарь! – неожиданно для просидевшего час другой в тишине и покое Цезаря, дверь в коридор распахнул стоявший за ней Руфион, по привычке приветствуя своего диктатора. И, судя по его легкой растерянности, повод беспокоить Юлия у него был весомый. – Там в коридоре… Из какого-то скрытного прохода в стене вышли две девушки с каким-то ковром. Говорят, что их послала к вам царица Клеопатра и просят, чтобы вы их приняли. - От Клеопатры? – услышав это имя, Гай встрепенулся и протер уже немного усталые и сонные глаза. На появление посланников Клеопатры он никак не рассчитывал, тем более сегодня. Хотя перед прибытием в Александрию он и отправил послание царицы, но не ожидал ее столь быстрой реакции. – Да, пропусти их.       Пока Руфион скрылся за дверью, Цезарь несколько торопливо развернул свое кресло, заодно поправляя красный плащ, чтобы придать себе более важный вид. Не успел он как следует его расправить, а в дверях уже появились две девушки в весьма легких, но несколько запылившихся белых платьях, которые держали с двух сторон свернутый ковер. И судя по всему, ковер был не самым легким. Где-то позади этой парочки стоял и молодой легат, в чьих глазах, как показалось Цезарю, проскочил какой-то огонек, но заострять на этом внимания не стоило. - Вы принесли Цезарю послание от Клеопатры? – с легким недоумением, но все так же важно, как и при любых переговорах, поинтересовался Цезарь, подпирая рукой голову. Ему не совсем было понятно, зачем царица Египта прислала ему каких-то девушек, которые, судя по всему, ее служанки, да еще и с красным ковром с изображениями разных мифических существ, сотканным наверняка в Персии. Вряд ли они могли бы вести переговоры с ним лучше самой Клеопатры или, на худой конец, какого-нибудь ее более важного вельможи. - Да, наша повелительница просила вручить вам этот дар. Только, она хотела, чтобы это было наедине, - коротко изложила одна из служанок, та, что была со светлыми волосами и, как оказалось, довольно таки приятным и малость игривым голосом. Просьба была довольно таки необычной, и девушкам явно мешало, то, что они стоят перед открытой дверью, а за их спиной маячит вооруженный легат с парой легионеров. - Наедине? Если уж такова ее воля, то пусть. Руфион, оставь нас, - оценив пожелание служанок, Цезарь жестом попросил своего легата, который едва ли не всегда ходил с ним, выйти и закрыть дверь. Сам командир, услышав просьбу диктатора, сначала словно хотел что-то возразить, но не решился на это. Руфион, взглянув на Цезаря с некоторой опаской, словно о чем-то предупреждая, оставил комнату и закрыл за собой массивные двери. – Итак, я понимаю, этот ковер и есть ее дар мне? Да и зачем его так нести на руках, а не на плечах?       Эта деталь со способом переноски ковра была весьма странной, поскольку так за края тащить его было куда сложнее.. Да и был он довольно таки объемным, и вряд ли даже двум служанкам было легко его нести, держа руками его края. Сейчас они, наконец, смогли его положить на пол, притом делали это максимально осторожно, словно это были какие-нибудь легко бьющиеся сосуды. - Это слишком дорогой ковер, Цезарь, чтобы нести его как любой другой, - наконец, выдохнув от облегчения, довольно прохладно заявила вторая служанка, которая отличалась пока разве что темным цветом волос от коллеги. Минуту восстанавливая дыхание, она вместе с подругой склонилась над ковром, словно думая, как лучше его будет его развернуть.. – Да и по другому было бы не очень удобно - Вам или ковру? – с долей усмешки поинтересовался Цезарь, поднявшись из кресла и подойдя к этому самому ковру. Как-то слишком много вокруг него возни было со стороны этих гостей. Слегка опираясь рукой на меч, висящий на поясе, он решил проверить одну посетившую его догадку. – Разверните его, мне хочется рассмотреть его получше. - Позвольте, Цезарь, разве этот ковер не свернут лицевой стороной наружу? – с ноткой игривости поинтересовалась служанка, поправляя светлые волосы, которые иногда закрывали ее лицо. Заодно она вместе с подругой пыталась развязать небольшие узлы, которые были на краях ковра. – Зачем вам любоваться его изнанкой? - Мне бы хотелось взглянуть на нее больше, чем на крылатых львов или одноглазых великанов, - подойдя вплотную к красному ковру, на котором были вытканы самые разные мифические существа, начиная от крылатых женщин и заканчивая огромными змеями, он аккуратно вытащил свой меч и легко приставил к ковру. – Может быть, будет проще разрезать его и таким способом посмотреть, что внутри? - Нет-нет, ни в коем случае! Одну минутку, - даже просто направленный в центр ковра меч припугнул даже не слишком эмоциональную девушку с темными волосами, которая торопливо принялась его разворачивать. Диктатор в этот момент несколько отошел назад и убрал меч обратно в ножны, внимательно наблюдая за процессом.       Это заняло не так много времени. В какой-то момент, когда ковер уже был почти раскатан по полу, обе девушки встали на колени, как будто что-то ожидая. И прямо сейчас оттуда грациозно поднялась высокая темноволосая женщина, поправляя полупрозрачное и довольно таки откровенное белое платье. Руки ее украшали золотые браслеты, драгоценные камни которых сияли в лунном свете. Это чересчур экзотическое зрелище уже могло покорить кого угодно, особенно не привыкших к роскоши римлян. Но больше всего диктатора поразили глаза фиолетового цвета, вокруг которых была аккуратно нанесена темно-синяя краска. Казалось, что просто глядя в них, можно было утонуть, провалиться в самую глубокую пропасть, какая только существует в этом мире. В этот момент Цезарь мог лишь порадоваться тому, что его рука не сжимала меч, иначе от эффектного появления такой невиданной красавицы, тот мог с грохотом упасть на пол. - Лучезарная Клеопатра, дитя Исиды, любимица Луны и Солнца, царица Египта и Ливии, - практически одновременно, торжественно и с восхищением произнесли ее служанки, все еще кланяясь своей повелительнице. С легкостью и грацией поправив на себе после пребывания внутри ковра платье, фараон плавно подошла к столу, чтобы быть как можно ближе к Цезарю. - Благодарю вас, Ирада и Хармион, можете оставить нас наедине, - необыкновенно чарующим, словно идеально отрепетированным голосом поблагодарила служанок Клеопатра, словно забыв о наличии диктатора в комнате. Дважды ей просить не пришлось и буквально через минуту обе девушки скрылись за дверью, оставив царицу Египта наедине с Цезарем.       К этому момент Юлий более менее пришел в себя, оправившись после столь эффектного и, безусловно, гениального и весьма смелого появления Клеопатры во дворце, в котором ей совсем не рады. Сама фараон, казалось, идеально готовилась к этому моменту, каждый, даже незначительный ее жест или движение приковывали внимание, не позволяя толком оторваться. Все это невольно напоминало Цезарю рассказы о змеях кобрах, которые обитали в этой пустынной стране. Якобы они могли парализовать и загипнотизировать свою жертву одним лишь взглядом, а потом вцепиться в нее, отравляя смертельным ядом. И сейчас ему казалось, что царица Египта вот-вот обовьется вокруг него, но пока та просто стояла напротив, рассматривая римлянина своими чудесными глазами. - Весьма остроумная идея, проникнуть в охраняемый своими врагами дворец, укрывшись в ковре, - видя, что Клеопатра ожидает именно его, начал Цезарь, пройдя от стола к развернутому наизнанку ковру. Римлянин не льстил и не врал, ему действительно пришлась по душе одновременно смелая и оригинальная затея царицы Египта. – Кстати, а как им удалось подобраться ко дворцу со столь ценной ношей? Люди Птолемея и мои легионеры охраняют все входы. - Легко, есть некоторые входы, про которые ни Птолемей, ни его хозяева не знают или просто забывают поставить охрану. Один из них прямо в этом коридоре за изображением Хора и Осириса. Он ведет прямо к Нилу. Подплыть на лодке, найти потайной проход и по нему попасть в свой же дворец, для истинной правительницы Египта нет ничего невозможного, - несмотря на нотки лести в чарующем голосе Клеопатры, это совершенно не раздражало Цезаря. Было ощущение, что царица очень долго оттачивала владение интонацией и прекрасно балансировала на грани, не сваливаясь к откровенному подхалимству, как это было у Потина, после слов которого так и хотелось оттяпать ему язык. Слушать ее было одно удовольствие, хотя говорила она, казалось, о довольно простых вещах. - Надо будет получше ознакомиться с вашим дворцом, царица, - с легкой усмешкой и интересом ответил Цезарь, сам не замечая, как весь его обычно сухой и спокойный облик тает под каким-то непонятным давлением, исходящим от Клеопатры. Заложив руки за спину, Юлий подошел к одной из нескольких серебряных ваз с фруктами, любуясь большими красными яблоками. – Итак, я рад, что вы получили мое приглашение на… - Приглашение? Мне не требуется приглашение, чтобы встретиться с моим гостем в моем дворце, - на этот раз с некоторым возмущением возразила царица, чем неплохо удивила диктатора. На его памяти, его уже пару лет никто настолько прямо не перебивал, даже ее взбалмошный брат. Правда, возмутиться этим попросту не получалось и Клеопатра, уже более спокойно, продолжила, беря в руку золотой кубок. – Я прибыла сюда, чтобы ты знал, что воины Ахиллы понемногу собираются в лагерях за городом. Этой ночью Исида явилась мне и повелела встретиться с тобой, Цезарь, чтобы помочь тебе выбраться из безвыходной ситуации, в которой ты оказался.       Диктатор сначала не догадался, о чем именно говорит Клеопатра, но быстро вспомнил про то, что у командира Птолемея немало греческих наемников на территории Александрии и прилегающих поселений. Правда, битвы с египтянами Цезарь боялся в данный момент меньше всего, фактически все входы в город и сам дворец контролировали его легионеры и, в случае чего, можно было спокойно держать осаду. Одарив царицу несколько снисходительным взглядом, словно слегка посмеиваясь над ее наивностью, Гай взял себе одно яблоко. - А вот это не самая лучшая идея, Цезарь. Эти яблоки ты привез с собой или, может их уже пробовали твои рабы или слуги? Тебя не пугает, что в одном из этих симпатичных яблок тебя поджидает не самая легкая и приятная смерть? – видя, как диктатор собирается прямо во время таких переговоров с ней перекусить, заметила Клеопатра. Казалось, она просто не может существовать, не пытаясь сделать свои слова как можно более красивыми и эффектными. Даже если они связаны с отравлением. – Поверь мне, умирать от яда не самый приятный способ отправиться на суд Осириса. - Хм, а в вашем Египте можно хоть что-то съесть, не опасаясь скорой встречи с Хароном и Плутоном? Хотя, это еще один способ выбраться из безвыходной, как вы говорили, ситуации, - покрутив перед глазами красное яблоко, Юлий, без особого волнения попробовал его, смотря, как фараон на секунду растерялась от такой смелости. Лишь усмехнувшись, Цезарь положил яблоко обратно, вновь закладывая руки за спину, словно стараясь придать себе более важный вид, нежели тот, что был у Клеопатры. - Это было довольно смело, есть хоть что-то во дворце, где никому нельзя доверять, - под секундным впечатлением, произнесла царица, присаживаясь на один из стульев, явно желая несколько передохнуть после путешествия в отнюдь не волшебном и удобном ковре. – Я так думаю, Цезарь, ты не побоишься посадить меня одну на трон Египта, который по праву принадлежит мне? - Вообще-то, я прибыл сюда ради того, чтобы решить ваш с братом конфликт и выполнить завещание вашего отца, а не отдавать трон лишь вам, - не дожидаясь одобрения своей гостьи, диктатор тоже предпочел сесть в свое кресло напротив. – То есть, вы вновь должны будете править вместе.       Он отчетливо помнил текст последней воли Птолемея Авлета, которую зачитывали пару лет назад в Риме после смерти царя. Согласно ей, власть в стране переходила Клеопатре и ее младшему брату Птолемею Тринадцатому. Причем ради соблюдения местных обычаев и традиций пришлось организовать их насквозь формальный брак. Сначала, как помнил Цезарь, сестра правила единолично, но потом началось что-то странное. Непонятные слухи о смерти или отравлении одного из правителей, периодическое их исчезновение с глаз придворных и, наконец, тайное бегство Клеопатры из Александрии. Если Цезарь собирался восстановить порядок, как этого просил Авлет, нужно было примирить брата и сестру, хотя отношения между ними, как сам римлянин убедился, оставляли желать лучшего. - Я истинная царица Египта, Цезарь, я дочь Исиды и я куда больше достойна трона. Ты видел моего брата? Эта мелкая кукла в руках уродливых кукловодов и двух слов толком связать не может, а я могу говорить со всеми подданными на их родном языке, - вот теперь Клеопатра, как будто, малость потеряла контроль над собой, особенно при упоминании их совместном с братом правлении. Видимо, она относилась к нему ничуть не лучше, чем он к ней. – А еще эта дань извращенному обычаю. Я уж лучше залезу в пасть к крокодилу, чем в постель к этому мелкому мерзавцу. Пойми, Цезарь, трон Египта по праву мой и всякий, кто отрицает это, мой враг. К счастью, их не так уж и много: смазливый кастрат Потин, который куда больше походит на не умеющую ухаживать за своим видом женщину, болтун Теодат и прямолинейный Ахилла. Вся эта шайка пыталась из страха и зависти отравить меня! - Да, тут вы правы, царица. Птолемей чересчур бестолковый даже для того, что бы понять, что им манипулируют, - тут Цезарь при всем желании не мог не признать правоты Клеопатры. Мелкий царек ему не понравился с первого взгляда, но его вспыльчивость, покорность и какая-то страсть наблюдать за вручением голов важным гостям окончательно похоронили фараона в глазах диктатора. Тем более, оставить Птолемея на трон означало искать дружбы с Потином, к которому после того, что было днем и подходить было противно, так и к его дружкам. А так придется дружить лишь с одной, весьма умной, смелой и, чего скрывать, весьма красивой царицей. – Хорошо, допустим, я помогу вам остаться на троне одной. Что же взамен получит Сенат и Народ Рима, а также главный проводник его воли? - То, что Рим всегда хотел от Египта. Зерно плодородной долины Нила, драгоценности, торговый путь вплоть до Пунта и Эфиопии. Я уже не говорю про то, что армия моей страны одна из самых больших и сильных в Средиземноморье. А тот старый долг Авлета мы выплатим, достаточно лишь потрясти этого раскрашенного казначея. И ты сможешь обладать всем этим, Цезарь, - последние слова Клеопатра произнесла как-то особенно чарующе, даже с ноткой какой-то эротичности, заодно поправляя свое платье, попутно элегантно отпивая вино из кубка. Видимо, так она пыталась еще сильнее склонить диктатора к сотрудничеству. - Конечно, все это звучит очень заманчиво, но… Это мне говорит та, кто располагает лишь двумя симпатичными служанками и ковром, в котором она должна скрытно проникать в свой же дворец, - в этот раз Юлий постарался не вестись на ее аккуратные и соблазнительные уловки и трезво оценить ситуацию и потому его замечание прозвучало как издевательство над Клеопатрой. Хотя диктатор был не так далек от истины, все же пока, несмотря на все свое очарование, которое врезалось и приятно грело душу, сражаться за царицу было несколько опрометчиво.       Судя по всему, сама фараон такой юмор не слишком оценила и неожиданно прохладно посмотрела на своего собеседника, отчего тот даже несколько неуютно себя почувствовал. Казалось, она сейчас вскочит с кресла, как и ее брат, но Клеопатра лишь прохладно сделала еще один глоток и поставила кубок на столик. Но уязвленность внутри нее была видна невооруженным глазом. - Это была весьма плохая шутка, Цезарь, я настаиваю, чтобы ты следил за своим языком в присутствии царицы. Может быть ты забыл, но у меня стоит армия возле Пелузия, которая готова двинуться на Александрию, как только я прикажу им это сделать. К тому же, в самой столице многие ждут моего возвращения, - сначала царица просто не смогла сдержать откровенного возмущения такой дерзостью, но потом слегка оттаяла и вновь начала плавно переходить на привычный приятный, почти музыкальный голос. – Пойми меня, Цезарь, я не хочу, чтобы ты закончил как Великий Помпей, а без моей помощи у тебя нет шансов. - Да, наверное, никто этого не хочет. Получить удар в спину от тех, кого считаешь своими друзьями и союзниками. Как же это мне знакомо, - с долей грустной усмешки бросил в ответ Юлий, невольно вновь вспоминая эту жуткую картину на ступенях дворца. А ведь относительно недавно они были союзниками и чуть ли не друзьями, но всего некоторое время назад обещали отрезать друг другу головы. Сам того не ожидая, диктатор начал делиться с мучающими го мыслями с царицей, видимо он так до конца и не пришел в себя от подарка Птолемея. – И почему же эта власть так рушит доверие? Лет десять назад мы с Помпеем и Крассом договорились втроем защитить Республику от внутренних распрей и друг от друга. Мы стали союзниками и забыли о наших конфликтах. А после смерти Лициния и Юлии Магн как будто увидел во мне злейшего врага. А он ведь был мужем моей единственной и любимой дочери. Или мой лучший галльский легат – Лабиен. Он променял нашу долгую дружбу на мнение откровенно запуганного Помпеем Сената. А теперь я диктатор Рима и я не знаю, могу ли я еще кому-то довериться, кроме Антония и не получить нож в спину.       Цезарю было не слишком приятно вспоминать все это. Сколько раз он оказывался в ситуации, когда казавшиеся верными ему друзьями обнажали свою подлую личину в самые тяжелые моменты. И если бы это были только вожди галлов, готовые продать друг друга и саму Галлию за римские подачки или безыдейные сенаторы, которые лишь примыкают к сильнейшему, то это вряд ли бы разочаровало диктатора. Гораздо хуже было, если от него отворачивались те, кому он доверял больше всего или были ему ближе всего. Даже его вторая жена – Помпея Сулла и то предпочла ему того развратника Клодия Пульхра, которого Цезарь сам и продвигал в трибуны. Или старик Лабиен, который еще год-другой назад поддерживал все инициативы своего проконсула, предпочел бросить его в самый ответственный в жизни момент и переметнуться к Помпею. Все эти предательства и измены происходили с ним далеко не в первый раз, но каждый бил практически в самое сердце. - Не стоит рассказывать мне о предателях, Цезарь. Я прекрасно понимаю, каково это, когда даже твой брат протягивает тебе кубок с отравленным вином, - несколько непривычно и мрачно произнесла Клеопатра, выслушивая сетования диктатора. После этого она плавно, только теперь в ее движениях была некоторая театральная трагичность и грусть. Царица Египта грациозно обошла Цезаря и аккуратно встала у него за спиной, слегка положив руки ему на плечи. – Я знаю, насколько больно, когда пусть и не родная, но все же сестра Арсиноя распускает о тебе порочные слухи, а потом пытается спрятать кобру в твоей постели. Предатели слабы, Цезарь, они лишь завистливо смотрят на наши успехи, понимая, что никогда не превзойдут нас. Мы можем победить их. Ты победил и Лабиена и Помпея, восстановил справедливость в своем доме. Помоги и мне покарать предателей и восстановить порядок в Египте. Нашем Египте… - Да, но могу ли я довериться и тебе? Помпей тоже считал Птолемея своим союзником и другом. Я не сомневаюсь, что ты не последуешь его примеру, но так мне тоже говорили многие, - теперь уже без особой уверенности спросил Юлий, поскольку всякая официальная обстановка переговоров, которая была в начале, словно испарилась. Это походило скорее на случайную встречу двух побитых жизнью путников в придорожном трактире, чьи трагедии были так похожи друг на друга. Еще неудобнее было оттого, что Клеопатра едва ли не переходила на шепот, изливая свои сладкие и трагичные речи в уши диктатора. - Один предатель лишь предал другого предателя, а преданные ими восстановят справедливость и накажут изменников. Я вижу и я чувствую, Цезарь, что твое сердце просит, требует справедливости для этого мира. И я искренне рада за римлян, что ими правит человек, который не допустит в отношении своего народа беззакония и произвола льстивых вельмож, - теперь фараон с каким-то придыханием словно взывала не к самому диктатору, а его потаенным желанием, сердцу и душе. Она сейчас походила на просительницу, которая искала заступничества у всесильного монарха или бога, но притом она умудрялась и сохранить свое достоинство. – Я хочу спасти свою страну, Юлий и только ты можешь помочь мне. Не потому, что я слишком слаба для этого, вовсе нет. Это потому, что я верю и доверяю тебе. И мне совсем не выгодно предавать того, кто помог мне. Более того, почему бы нам не скрепить наш союз куда более… прочным способом?       Вот эти слова Клеопатры откровенно застали Цезаря врасплох. Он, конечно же, был готов довериться ей и помочь вернуться на престол, тем более что Птолемей и фальшивого сестерция не стоил. Но последние слова Клеопатры прозвучали уж как-то чересчур откровенно, в последний раз он подобное слышал разве что от первой жены Корнелии Цинны, когда они лишь познакомились. А с Кальпурнией о таких вещах вообще редко доводилось говорить и их отношения куда больше тянули на некую платоническую любовь, а не телесную. Возможно, он просто неправильно понял смысл последнего предложение, но то, что царица Египта чуть ли не целовала его висок, а руки уже чуть ли не оплетали грудь весьма недвусмысленно намекало на то, чего она на самом деле хочет. - Я не могу на это согласиться, - минуту посидев в молчании, все же ответил, стараясь быть как можно более уверенным, Юлий. Возражать Клеопатре уже было сложно, но диктатор все же постарался сбросить с себя ее чары обаяния и обольщения, которыми она окутывала его каждым движением и каждым словом. Но все же ему не хотелось сейчас предавать Кальпурнию, хотя виделись они с ней крайне редко. – У меня уже есть жена, Клеопатра, если ты об этом. - Жена, которую ты видишь лишь раз в несколько лет, и которая не может дать тебе наследника? Цезарь, я могу дать тебе все это и даже гораздо больше, чем ты можешь себе представить, - судя по интонации, фараон едва сдержала разочарование, хотя быстро его замаскировала некоторым недоумением. Цезарь очень надеялся, что после его отказа, она оставит его, но, кажется, он лишь больше завел ее. – Тем более, что может скрепить нашу дружбу и наше доверие, как небольшая тайна, о которой мало кто будет знать. И даже если диктатор Рима откажется, все равно пойдут слухи о том, что между нами что-то произошло. Тебе ли не знать об этом, а, царица Вифинии?       Это была ошибка. Дочь Птолемея Авлета почти сразу это осознала, увидев промелькнувшие искорки гнева в глубоко посаженных глазах диктатора. - Ради всех богов, что существуют в этом мире, прошу, не напоминай мне об этом и не называй меня царицей Вифинии, – последние слова Клеопатра явно произнесла с игривой издевкой, от которой Цезарь не заметил, как сжал кулаки и зубы. Его невероятно раздражало даже малейшее упоминание или малейший намек на его пребывание в Вифинии и конкретно на якобы имевшую место связь с царем Никомедом. Эта откровенная ложь превратилась в невероятно стойкий миф и уже лет 20-30 все противники донимали Гая этой откровенной выдумкой. – И не говори так про Кальпурнию. Может она и не может мне дать всего, что я хочу, я не могу бросить ее. - Было бы неплохо, если бы она была здесь и все это слышала. Но пойми, независимо от твоего решения добрые люди, вроде вашего Цицерона или моей сестры Арсинои расскажут ей о твоем предательстве, даже если его не будет, - не унималась Клеопатра, словно продолжая мягко и аккуратно надпиливать волю диктатора, все больше и больше склоняя его принять свое предложение. И сдерживаться против ее обольщения и обаяния было невероятно трудно. – Она все равно отреагирует одинаково на эту историю, либо поверит ей, либо нет. А так, ты сможешь хотя бы доверять мне, а я тебе. Ведь чем больше будет между нами нитей, которые нас связывают, тем больше доверия и меньше вероятность предательства. Я ведь права?       Ответить сразу ей было сложно. Цезарь попросту не мог толком сосредоточиться, будучи практически опутан египетской царицей, которая все настойчивее и настойчивее требовала его согласия. И бороться с ней было невозможно. Цезарь победил многих, своим влиянием он заставил уважать себя даже кровожадных морских разбойников, к которым однажды попал в плен. Он мог разбить огромные армии галлов, германцев и бриттов, победить самого Великого Помпея и примкнувшего к нему Лабиена, но не мог устоять перед этим обаянием Клеопатры, от которого, казалось, не было никакого укрытия или спасения. И хотя внутри было какое-то нежелание и неприятие предложения фараона, он не мог с ним справиться.