Последняя война Республики

      Побитый и понурый римский лагерь на одном из немногочисленных холмов в засушливых окрестностях города Зелы воспрянул духом, как только часовые заметили знакомые знамена легионов, которые ранее отправились в Египет. После поражения от Фарнака, остатки армии Дейотара и Кальвина, опасаясь полного разгрома, были вынуждены уходить, уступив и расположенный несколько севернее город Зелу, над которой теперь издевательски реял штандарт Понтийского царя, который был поднят им как можно выше, видимо с надеждой склонить к подчинению окрестные поселения.       Чуть дальше, за еще одним холмом, должно было расположиться и само боспорское войско. Окрыленный победой под Никополем, Фарнак прошелся со своей армией по восточной Анатолии, оставляя, как утверждали лазутчики и редкие беженцы, опустевшие поселения, нетронутыми были лишь те, где его признавали своим правителем и наследником знаменитого Митридата Евпатора. Теперь он с новыми силами рвался дальше, вглубь полуострова и римскому наместнику вместе с союзными войсками предстояло дать ему бой на этих холмах.       Цезарь с одним из своих египетских легионов в качестве подкрепления появился очень вовремя. Дела в Египте практически полностью были улажены, и теперь Юлий срочно спешил к своей армии в Анатолии, которую так сильно поджимало войско Понта и Боспора. По просьбе Клеопатры, он оставил ей для поддержания порядка три своих легиона, а с последним довольно быстро прибыл на место, которое указывал в своих письмах Домиций Кальвин – командир легионов Анатолии, потерпевший поражение под Никополем. Этих сил не хватало для перевеса над новым врагом Республики, но Юлий, опасаясь окончательного разгрома всех войск в этих провинциях, предпочел скорость численности.       В лагере наместника Анатолии, в который въехал победоносный диктатор, царила не самая приятная атмосфера. Перед глазами Цезаря предстали несколько обреченные, но все же сохранявшие решимость, несмотря на превосходство врага, легионеры. Посреди множества палаток за невысокой стеной они продолжали готовиться к своей, возможно, последней битве, с безучастным видом приводя в порядок свое снаряжение после проигранного боя.       Галатийцы выглядели и вовсе потерянными. Проезжая к главному шатру, диктатор видел группу солдат Дейотара, которые заново, из едва ли не подручных материалов сооружали себе щиты и копья, а у многих варваров оружия вообще не было, и теперь они пытались как-то наспех соорудить себе что-то новое для следующей битвы, которая должна была скоро произойти.       Иногда на глаза проезжавшему по лагерю диктатору попадались и люди, которые вовсе не походили на военных, одетых совершенно по-разному, среди которых были как и римские колонисты, наверное еще последней войны с Митридатом, так и местные греки. В основном это были какие-то женщины, порой с детьми. Иногда попадались и мужчины, но их было заметно меньше. Не то, чтобы это было как-то необычно для военного времени, но до Юлия часто доходили слухи о жестоких поступках боспорского царя, который после победы над римлянами и захвату части Анатолии по полной наслаждался властью в своих новых владениях.       Не задерживаясь среди небольших однообразных палаток, диктатор направился прямиком к большому красному шатру, зная, что там его должен был встретить провалившийся, отчасти и из-за него самого, Гней Домиций Кальвин. Вокруг самой палатки толпились явно подавленные или разозленные неудачей легионеры, о чем-то довольно грубо разговаривавшие друг с другом. Из-за необходимости перебросить подкрепления в Египет, анатолийский командир остался без трех легионов и потерпел, справедливости ради, не самое позорное поражение от превосходящего противника. Слезая с лошади и направляясь внутрь охраняемой палатки, Юлий надеялся, что разговор с Кальвиным пройдет более-менее нормально, хотя ожидать можно было всего. Сам азиатский наместник уже ждал его у входа, опасливо посматривая в сторону той группы воинов Республики, которая сейчас чуть притихла, заметив рядом диктатора. - Аве, Цезарь! – едва заметив Юлия, несколько взволнованно поднял руку Домиций, салютуя правителю Республики, другой рукой спешно поправляя сбившиеся рыжие волосы на своей голове. В его зеленых глазах, несколько потускневших с их последней встрече, тлели угольки неуверенности и растерянности, видимо командиру легионов Анатолии очень нелегко давалось его поражение под Никополем. Вместе с тем его тело в присутствии правителя едва заметно затряслось в какой-то тихой ярости и гневе, видимо, он очень сильно ждал встречи с ним для чего-то важного. - Аве. Домиций, а что это за собрание у твоей палатки? Чем эти люди так недовольны? Мне показалось, что я даже у входа в лагерь слышал их ворчание, – сразу же поинтересовался Юлий, пока решив ничего не выяснять у анатолийского наместника о состоянии сил его легионов и армии Фарнака, поскольку недовольство воинов возле главной палатки, да еще и довольно массовое, напрягало Цезаря куда больше. Если не уладить противоречия внутри собственной армии, как считал полководец, на бой с противником выходить будет бессмысленно. Ему было нужно идеально отлаженное войско в каждом сражении, в котором нет какой-то гнили внутри. - Да дело все в том, благородный Цезарь, что после нашего поражения… Прости, Юлий, я тебя подвел и не смог одолеть Фарнака своими силами, все из-за этих варваров. Вот из-за поражения наши воины сильно подавлены, особенно тем, что якобы Фарнак царь-чародей выпустил на поле боя каких-то крылатых чудовищ. Они боятся вновь встретиться с ними и теперь ноют о том, как они устали воевать, – косо посмотрев в сторону споривших друг с другом легионеров, в глазах наместника проскочила какая-то искра, словно его голову посетила какая-то гениальная идея. После этого он, явно опасаясь быть услышанным посторонними, аккуратно начал шептать на ухо диктатору. – Юлий, слушай, неважно, есть твари или нет, но сражение с понтийцами практически неизбежно. Я предложил бы тебе не тратить на этих просителей время. Наверняка потребуют что-то невыполнимое. Проще будет пригрозить им децимацией, а если им хватит наглости и упорства, показательно провести ее.       Цезарь понимал, что имел в виду под всем этим Кальвин. Проезжая по лагерю он и впрямь чувствовал, как в воздухе витает какое-то уныние и скорбь, причем не совсем ясна была ее причина, возможно дело в поражении, а возможно и в столкновении с теми мифическими чудовищами. Причем он ощущал во время проезда на себе и недовольство самих воинов. Видимо, по их мнению, это именно диктатор был полностью виноват в происходящем, а наиболее недовольные собирались возле главного шатра. Теперь его замечания подтвердил и сам анатолийский наместник. Здесь же у самой палатки, перед небольшим оцеплением охраны происходила какая-то возня, словно в толпе гуляк, которые что-то между собой не смогли поделить. Даже на таком расстоянии Цезарь слышал обрывки угроз, проклятий и споров между легионерами. - Я не думаю, что это хорошая идея, Кальвин, при всем моем уважении к тебе. Знаешь, сколько тягот, лишений и потерь нам приходилось нести в Галлии во время войн с тамошними варварами? Благодарю тебя за твое предложение, но если бы я после каждой жалобы проводил децимацию, то остался бы без армии, – недолго думая, отклонил идею Домиция Юлий, прекрасно понимая, что силой и угрозами здесь проблему в целом решить не удастся, зато у него в голове быстро созрела отличная идея. – Надо лично обо всем с ними поговорить, а решение там найдется.       Развернувшись, диктатор быстро и уверенно зашагал туда, где происходила вся эта странная возня, которую порой приходилось наблюдать в недовольных легионах. Несколько десятков легионеров прямо перед ним едва сдерживались, дабы не устроить драку друг с другом, а единственный во всем этом бардаке центурион пытался сам навести порядок, стараясь то разнять некоторых сцепившихся друг с другом легионеров, то уже сам принимаясь активно спорить с кем-нибудь из них. Но заметив стоявшего перед ними, готового их слушать Цезаря, воины довольно быстро прекратили эту свалку и теперь замерли с некоторым ожиданием и волнением. - Мои легионеры, что вас тревожит, что вас гнетет? Зачем вы собрались здесь? Вы всегда можете поделиться с Цезарем своими проблемами, – диктатору не пришлось просить дважды, сразу после того, как он заговорил, возня в рядах легионеров быстро утихла, а сами воины слегка опешили от такой прямоты своего командира, который явно хотел как можно быстрее решить проблему с недовольными солдатами и заняться своими делами.       В толпе легионеров после этих слов началось странное движение. Какие-то воины просто уходили куда-то в сторону, словно не желая быть причисленным к числу недовольных, а те в свою очередь начали выталкивать друг друга на переговоры с диктатором. Гай прекрасно видел опасения некоторых воинов, оно и ясно, мало кто рискнул бы открыто и в одиночку возражать правителю Республики. Но через минуту другую из толпы выступил вперед один из легионеров, с множеством затянувшихся шрамов на левой руке, полученных за долгие годы службы. - Если позволишь нам сказать открыто, то мы устали, Цезарь. Мы без конца сражаемся за Республику, проливаем свою кровь в бесконечных войнах с варварами во всех концах всего мира. Я понимаю, что это нужно, но мы-то ничего не получаем взамен от самого Рима, за который мы сражаемся. Все добытые нашей кровью деньги, рабы и земля достаются по большей части кровопийцам-толстосумам, которые раз за разом посылают нас погибать за Республику, а сами, пока нас нет, отнимают наши дома, – выйдя вперед, как можно тверже начал говорить один из легионеров, дерзко смотря прямо в глаза самому Цезарю, скорее не от наглости или желания оскорбить правителя, а от стремления набраться большей уверенности. Остальные лишь с опаской смотрели на него, не зная, чем для него закончится подобное выступление, а другие с неодобрением и негодованием что-то говорили выступавшему о его трусости. - Слабак, ты знаешь, сколько я в походах провел и в скольких битвах сражался? Но я почему-то не ною как ты и твои дружки, Публий! А по поводу толстосумов, за которых мы проливаем свою кровь, то ты ошибся, Цезарь совсем не такой, как они. Он наравне со всеми переносит лишения, питается как простой легионер, даже сражается когда надо наравне со всеми и ты после этого так отзываешься о своем командире, легионер? – тут же командным тоном воина Рима перебил центурион, с жаром вышедший к нему из строя и едва ли не схвативший его за плечи. - Не смей называть меня слабаком и трусом, я много и своей крови и варварской пролил ради Республики, я в легионе уже очень давно. Можешь посчитать шрамы на моем теле, если не веришь, но я не собираюсь вместо жизни на своей заслуженной земле помереть в пасти какого-нибудь чудовища, против которых и ты, Цезарь, заставляешь нас сражаться, – на этот раз легионер, высказав все что думал в ответ центуриону и силой сбросив со своего плеча его руку, дерзко обратился уже напрямую к диктатору, совершенно не волнуясь о возможном наказании, тыкая в него рукой. Его дружки в этом плане были немного скромнее, хотя и не забывали высказывать какие-то слова поддержки своему предводителю. – Не потому ли на нас чудовищ и выпустили, что Цезарь перестал быть угодным богам? - Да как ты вообще смеешь тогда хоть как-то ругать его? Это благодаря Цезарю мы живы, будь на его месте кто-нибудь другой, мы бы полегли еще где-нибудь при Вогезах или под Алезией! – разозленный, уже всерьез, подобной, как ему показалось, несправедливой критикой в адрес Цезаря, центурион вновь было полез на него с кулаками. Он где-то оставил свой витис, который здесь с удовольствием пустил бы в ход. Примерно то же самое происходило и среди остальных легионеров, начавших также спорить друг с другом. - Оставь его, Лициний, пусть скажет, чего он и его друзья так желают получить от меня. Я ценю твою поддержку, центурион, но сейчас нам драться нельзя. Римская армия не должна становится подобием орды варваров, где каждый сражается сам за себя, – осадил слегка разозлившегося подчиненного диктатор, не показывая, что его как-то смутила дерзость собственных воинов в свой адрес.       Центурион, готовый прямо перед строем сцепиться с дерзким легионером, и готовый вновь впиться в него своими могучими руками с непониманием посмотрел на Цезаря, но все же подчинился приказу и отошел от Публия. Подобный приказ также более менее смог остудить толпу, в которой уже летали искры противоречий, готовых вылиться в драку между сторонниками диктатора и недовольными воинами. Сейчас же они были вынуждены позабыть друг про друга и наблюдать за переговорами. - Нам нужны обещанные нам земли, выплата жалования, а также рабы на этой земле, а также сделать так, чтобы какой-нибудь латифундист не отобрал ее у нас, пока мы погибаем где-то на границах Рима. Ведь это все обещала нам Республика, как и ты, Цезарь? – увидев, что диктатор готов его слушать и не мешает ему говорить, легионер начал говорить уже более уверенно со своим командиром и это была уже не маска наглости, как в самом начале, а она сама. Публий совершенно не стеснялся уже говорить с Юлием на равных, смело перечисляя не вполне четкие пожелания вместе с жалобами. – Мы сражаемся уже очень давно и мы уж точно заслуживаем этого больше, чем те, кто сейчас отлеживается на своих виллах в компании красивых рабынь, захваченных нами же. - Земельный надел в Италии или Сицилии, рабы для его обработки и тысячи сестерциев в качестве жалования, плюс запрет отчуждать эту землю в пользу латифундистов? Это все ваши требования, как я понял? Не стесняйтесь, я как ваш командир готов вас выслушать, – попытался сформулировать как можно более четко все требования недовольного легионера. Уже сейчас Юлий с долей нетерпения ожидал ответа от Публия, дабы он мог приступить к реализации своей идеи по наведению порядка в легионе. - Да, именно так, причем в ближайшее время, поскольку мы и так отдали вам слишком много лет жизни, и я, как и многие из нас, хотели бы закончить ее не в желудке какой-нибудь твари, а в окружении своих родных и близких, на своей земле, не беспокоясь об их достатке, – потратив минуту на обдумывание варианта Цезаря, согласился с ним Публий. Причем столь быстрое согласие и прямота диктатора сбили с лица легионера хоть какой-то намек на наглость и дерзость, и сейчас воин больше походил на простого человека, уставшего и решившего излить свою душу хоть кому-то. – Ты был добр к нам, Цезарь, но пришел тот час, когда пора исполнять свои обещания. Мы свое честно отслужили, сражаясь со всеми врагами Рима. Теперь черед Рима отплатить нам тем же. Разве это не справедливо?       Диктатор после этого ненадолго замолчал, едва заметный огонек торжества пробежал по его глазам. Теперь он знал все требования и знал, как следует на это все отвечать. Легионеры же, затаив дыхание, следили за каждым жестом, ловили взглядом каждое движение диктатора, понимая, насколько важный сейчас настал момент для них всех. Кто-то с опаской, а кто-то и с надеждой ждали слов Цезаря. - Хорошо. Граждане Рима, ваши требования справедливы, – после такой паузы обратился уже ко всем присутствующим легионерам Цезарь, собираясь произнести речь. Уже в самом ее начале он заметил, как воины стали недовольно переглядываться между собой, словно пытаясь понять, послышалось ли им или диктатор и впрямь назвал их лишь гражданами Рима, а не воинами, как полагалось. Довольный про себя подобной реакцией, диктатор спокойно продолжал свою речь. – Они абсолютно законны и Цезарь сдержит свое слово о вашей награде. Я готов хоть сейчас выплатить вам, всем желающим, ваше жалование в обещанном размере около тысячи Птолемеевских драхм на каждого, выделить средства на покупку достойного земельного надела и на рабов. - Прямо так? Здесь и сразу? Без задержек? – то, что Цезарь настолько быстро согласится с требованиями недовольных легионеров, совершенно сбило их с толку. Даже Публий, стоявший ближе всех к диктатору, растерянно хлопал глазами, пытаясь понять, послышалось ли ему это или нет. Причем не создавалось ощущения, что Гай им лжет, скорее даже наоборот. - Да, сегодня мы уладим с вами все необходимые вопросы, а завтра вы будете свободны от службы, граждане Рима. Как я уже сказал, вы получите и землю и рабов и сможете уже завтра начать свой путь домой, к своим родным и близким, - совершенно не удивившись подобному вопросу, спокойно продолжал диктатор, заметив, как его обращение вновь задело легионеров, наступив на их гордость. Теперь же он немного изменил речь и начал по очереди обращаться к недовольным воинам, которые и выдвигали ему требования. – Но когда, например, ты, Публий, да и все вы вернетесь домой к своим матерям и невестам, которым вы постоянно пишете, хвастаясь своими подвигами, они спросят, где же вы оставили своего командира. Тогда вы все и расскажете им, что Гай Юлий Цезарь остался здесь, покинутый вами, в одиночку сражаться против боспорского тирана и его чудовищ из Тартара и то, что он честно отдал свою жизнь ради Рима. Я не боюсь отдать свою жизнь за Республику, даже если сражаться придется хоть с самим Тифоном.       Среди легионеров повисло неловкое молчание, даже перепалки шепотом прекратились, а сами воины больше погрузились в себя, размышляя над предложением диктатора, которое прозвучало для них абсолютно искренне. Даже недовольные римляне притихли, не ожидая таких прямых ответов, поскольку они больше рассчитывали, что Цезарь, как это обычно бывает у римских военачальников, начнет обещать золотые горы за верность ему до конца или же напротив, будет грозить децимацией. А сейчас они не могли согласиться на свои же требования из-за совсем другого страха – страха стыда и позора, с которым их наверняка встретит Рим, учитывая колоссальную популярность Юлия. - Если ты и погибнешь здесь, великий Цезарь, то для меня будет огромной честью пасть рядом с тобой, сражаясь плечом к плечу против врагов Республики. Я центурион, я воин Рима, а не просто какой-то гражданин. Аве Цезарь! – первым из всей этой толпы подал голос споривший до того с Публием центурион, с жаром поднявший руку в знак одобрения диктатора. Было заметно, что эта речь немного задела и его, хотя он наоборот куда больше и активнее поддерживал Юлия. - Веди нас в бой, великий Цезарь! Мы с тобой до конца! – тут же по толпе вслед за словами центуриона покатилась волна поддержки. Сторонники Цезаря мгновенно и почти без раздумий подняли руки, приветствуя диктатора. Через некоторое время к ним начали присоединяться недовольные воины Республики, повторяя тот же жест и также славя предводителя. Многие из них, судя по всему, попросту устыдились самих себя и проявленной ими слабости, другие же после слов Юлия вновь обрели уверенность и желали попросту взять реванш над понтийцами, дабы перекрыть тот позор под Никополем.       В глазах у воинов теперь вместо серой тоски горел настоящий огонь. Пусть тут и была от силы сотня легионеров, но уже сейчас они были заряжены на бой, пусть даже и с потусторонними чудовищами, наперебой выкрикивая слова одобрения и поддержки диктатору, осыпая его красивыми титулами и почестями как из рога изобилия.       Почувствовав, что дело уже было сделано, Цезарь собирался уже возвращаться в палатку, хотя и не забыл напоследок в знак солидарности и благодарности за поддержку отсалютовать своим воинам. После чего он уже куда более спокойный и уверенный, направился вместе с Кальвином в шатер. - Да здравствует Цезарь, сын победоносной Венеры! – в свою очередь довольно живо поприветствовал диктатора старый царь Галатии Дейотар, явно желая угодить Юлию как можно больше, в надежде, что тот забудет про одно недавнее недоразумение. Дейотар заметно опрятнее своих подчиненных, которые не слишком уж отличались от своих галльских собратьев, с которыми Цезарь прекрасно был знаком. Не слишком высокий, но с крепким, но сильно постаревшим телом, закутанным в плащ с золотыми застежками, и весьма аккуратными седыми волосами и бородой, он больше походил на греческого царя, чем на правителя галатийских варваров. В отличие от еле сдерживающегося Домиция, он выглядел скорее раздосадованным прошлой неудачей, нежели рассерженным, а заодно готовым к реваншу, уверенно сжимая рукоятку своего меча слегка иссохшей рукой. - Аве. Как обстановка, Домиций? Что у нас, что у противника? – поздоровавшись с подчиненными, Гай после долгой дороги предпочел сразу сесть на свободный табурет за столиком, заодно вытаскивая свои таблички с различными записями и донесениями. – И у тебя все в порядке? Выглядишь совсем неважно, особенно по сравнению с нашей последней встречей.       Эти слова заставили Дейотара еле заметно вздрогнуть, поскольку он прекрасно понимал, о какой именно встрече идет речь и сейчас он, слегка прикрыв глаза, вслушивался в каждое слово, наверняка мысленно надеясь, что Цезарь не вспомнит о той проблеме, которую ему вполне мог создать царь Галатии. Кальвин же пару минут стоял перед Юлием, собирая в кулак волю, чтобы высказать все накопившиеся претензии по какому-то поводу. - Мой диктатор, мне очень жаль, что я не смог одолеть Фарнака. Но еще больше мне жаль оттого, что виновники поражения римского народа и гибели его лучших сынов находятся здесь с нами. Эти трусливые варвары подставили наших легионеров, когда бросились наутек, - наконец-то начал говорить Домиций, стараясь быть как можно более твердым и спокойным, но Юлий хорошо видел, какой шторм разбушевался внутри его легата. – Если бы не их трусость и ужасная неорганизованность, мы бы не стояли здесь, отдав понтийскому царьку немалую часть Анатолии! - Да, мои воины не смогли справиться с этой новой напастью, но как бы вы поступили на их месте? – тут же начал протестовать царь Галатии, весьма грубо, но спокойно, перебив командира анатолийских легионов. - Нам же никто не сказал, с кем нам предстоит столкнуться. Они достойно сражались с воинами узурпатора и даже давили их, как муравьев, но откуда им было знать, что такая напасть обрушится с неба? Я готов поклясться перед Таранисом, Зевсом и какими угодно богами, что никогда такого не видел. У нас еще до этого провалился один фланг, так что мы бы, наверное, и так не смогли бы их одолеть. - Так надо все равно сражаться. Сестий и его легионеры остались сражаться, несмотря на то, что многие могли сбежать. А как поступили понтийцы и галатийцы? Просто убежали, побросав все оружие! – продолжал возмущаться Кальвин, эмоции которого, видимо, все это время кипели внутри, дабы взорваться, выплеснув все это перед всесильным диктатором.       Цезарь, глядя на своего подчиненного, которому некоторое время назад он доверил свои легионы для защиты Анатолии, видел, насколько Кальвин зол на Дейотара и его воинов, которых он еще и терпел до прихода диктатора, поскольку не мог ничего с ними поделать. Очевидно, что его глубоко ранила и до сих пор отравляет поражение от Фарнака и, возможно, гибель довольно хорошего военачальника и соратника, как Сестий. - Я слышал историю о том, как римляне воевали с каким-то греческим царем. Те легионеры попросту разбежались при одном лишь виде его слонов, практически ничего не сделав. А под тем городом, из-за крылатых бестий, я остался без своей трикверты, моего личного знамени, - вновь парировал обвинения варварский царь, на этот раз даже встав со своего места, но при этом стараясь сохранять спокойствие. – Благороднейший Цезарь, мои подданные и так были опозорены узурпатором-отцеубийцей и они жаждут разорвать его и его армию на кусочки, как и я сам. Фарнак отбирает и разоряет как мои земли, так и земли великого римского народа, прикрываясь правами наследства Митридата, которого он не достоин. Клянусь Таранисом, я готов как лично вызвать его на поединок, так и лично сразиться с его войском, если спрячется за их спинами. - Цезарь, я предлагаю провести для этих варваров показательную децимацию. Именно ведь из-за их трусости и сорвался отход наших войск. Это по их вине погиб Публий Сестий и сотни верных сынов Рима. Если мы не покажем им как обращаются с трусами в величайшей армии мира, то толку нам от таких союзников? – в конец вышедший из себя Домиций несколько раз яростно выкинул руку в сторону галатийского царя, а затем показывая куда-то на выход из шатра, явно в сторону его подчиненных. – Они же снова разбегутся при первой же возможности! - Кальвин, я все понимаю, но тебе следует успокоиться. Я привел с собой всего один легион и потому лишать себя еще части воинов в данный момент будет слишком глупо, так что я не могу дать разрешение на казнь каждого десятого. И я попрошу более не понимать этот вопрос, Домиций, хорошо? – без какого-либо раздражения или иного негатива в голосе, потребовал Юлий, хорошо понимая как римского, так и варварского командира. – Лучше вы вдвоем расскажите мне о том, что там вообще произошло и что это за «бестии», которые напали с неба. И в целом как можно больше об армии Фарнака.       Гай Домиций после такого замечания лишь кивнул головой и начал что-то раскладывать на столе, где обычно у командиров были планы местности, сохраняя толику раздражения. Цезарь же, чувствуя, что этот небольшой конфликт более менее удалось уладить, предпочел и сам сесть за стол, заодно рассматривая все, что было на местной карте. Его внимание больше всего привлекал холм, который был расположен как раз между лагерями Кальвина и Фарнака. Когда диктатор прибывал сюда, он видел, что довольно выгодная позиция почему-то пустует. - Пфф, это жалкая тень армии великого Митридата. Наемники из заморских коневодов, собственная армия, которая, как я думаю, не сильно любит того, кто ради трона убил отца, хотя сам в военном деле явно слабее. У меня такое чувство, что он скорее играется, нежели занимается этим всерьез, - с крайним скепсисом и даже насмешкой, охарактеризовал старый царь нового врага Римской Республики. – Я хорошо помню, как воевал еще с его отцом. Евпатор внушал уважение и страх, а его войска хоть и не были непобедимы, но были лучше любых других из окрестных земель. Так что я понимаю, почему люди шли за ним. А Фарнак… Он и вполовину не свой отец. - Справедливости ради, он провел более двадцати битв и ни одной так и не проиграл, - с предостережением в голосе, добавил Кальвин, расставляя какие-то объекты на самодельной карте окрестностей, подтверждая наблюдения диктатора о том, что более выгодный холм до сих пор остается бесхозным. – Да и дураком его не назвать, войска, по крайней мере, он расставляет грамотно, собственно поэтому наши удары по его флангам и провалились. - Много ли надо таланта, чтобы своей армией отбивать редкие набеги скифов и подавлять восстания крестьян, рабов и горожан? А нас он победил еще и потому, что у нас было на два-три легиона меньше, потому что великий Цезарь вызвал их куда-то на юг, - теперь уже с каким-то презрением возразил Дейотар, пощупывая не слишком длинную седую бороду, смотря на ту же карту. - Да и той победой он лишь ненадолго отсрочил свой крах.       Царь Галатии, несмотря даже на свой возраст и практически немощность, был заряжен желанием едва ли не лично снести голову царю Понта и Боспора, не считая его самого серьезной угрозой. - Царь Дейотар, мне нравится ваш настрой, но никогда нельзя недооценивать противника, даже если он и кажется гораздо слабее. Ладно, а что из себя представляет его новый союзник, о котором вы говорите? – поинтересовался у друга и союзника римского народа Юлий, после чего, продолжая рассматривать карту, повернулся к Домицию. – Так, Кальвин, почему вот этот холм между нами и противником пустует? Тем более противник его так и не занял за все это время. - Я тоже об этом думал, Цезарь, позиция довольно выгодная. С нашей стороны пологий подъем, со стороны Фарнака крутой спуск, иногда там еще бывают мои дозорные. Но наших войск слишком мало для обустройства лагеря прямо на глазах противника, учитывая еще и перевес в численности. Сами понимаете, какой это риск, - быстро ответил анатолийский наместник, фактически перебив уже готовившегося к своему рассказу Дейотара, водя рукой по карте и показывая позиции, о которых он говорит. – Он мог бы начать атаку в тот момент, когда мы были к ней не готовы. Да и Триарию в прошлом эта позиция не помогла. - Ничего, в этот раз тут нет ни Триария, ни Митридата, так что как можно быстрее прикажи войскам понемногу перебираться на этот холм и обустраивать лагерь там, нескольких когорт для начала хватит. Если с той стороны склон действительно крутой, атаковать Фарнак не станет, -сразу же распорядился диктатор, попутно что-то записывая на свою табличку. - Торопиться нам особо некуда, если, конечно, Антоний выполнил мои указания. И да, холм будем занимать под покровом ночи.       Услышав приказ, Домиций решил не ждать и, ударив себя в грудь, бодро направился к выходу из палатки. Он мало что мог поведать Цезарю о новых союзниках Фарнака, поскольку почти целиком провел битву, находясь в лагере, который был в ущелье и потому решил оставить старого варвара наедине с Юлием. - Довольно быстро собрался, - вслух заметил Гай, смотря уходящему командиру легионов вслед, после чего развернулся к царю Галатии, желая узнать подробности. – А теперь, Дейотар, расскажите мне о том, кто вместе с Фарнаком посмел напасть на Республику и ее союзников.       Эта просьба прозвучала с оттенком легкой иронии, поскольку Юлий еще помнил, что его сегодняшний союзник буквально несколько месяцев назад предпочел поддержать Гнея Помпея, своего старого друга, с которым им доводилось воевать еще под руководством Суллы с Митридатом Евпатором. Правда, никакой реальной помощи противник Цезаря не получил, а после Фарсала Дейотар предпочел подчиниться новому диктатору и теперь мало кто мог вспомнить про эту историю. - Благородный Цезарь, я уже был воином, когда вы только родились, но я за всю свою долгую жизнь не слышал и не видел ничего подобного. Прямо во время сражения, когда мои воины вступили в бой с теми наемными коневодами, на нас напали прямо с неба какие-то птицы с женскими телами… Точнее, я хотел сказать, что это были какие-то женщины с огромными крыльями, больше, чем у любого орла, еще и с разными цветами, - быстро поправил себя старый варвар, понимая, что не совсем точно выразился. После этого Дейотар взял некоторую паузу, чтобы перевести дух и промочить засохшее горло водой из кувшина. – Но что было странно больше всего, так это то, что они вообще не носили одежды или брони, хотя и умело обращались со стрелами и копьями, которыми закидывали нас с недосягаемой высоты. Я слышал, что греки как-то по-особому называли подобных тварей, но я совсем не помню, как именно. Но ничего хорошего про них сказать не могли. От этого описания диктатору стало слегка не по себе, хотя виду он не подавал. После слов Дейотара, он перевел взгляд на свою руку с сияющем камнем в перстне Энея, теперь все меньше и меньше сомневаясь, что тот крайне странный сон после Фарсальского сражения был правдой. В таком случае оказывалось, что и Ехидна, о которой ему говорили боги, существуют на самом деле, а появление на поле боя гарпий, слишком уж они походили на описание старого варвара, лишь первый контакт с подчиненными Матери всех Монстров.       Такая перспектива Юлия совершенно не радовала, поскольку теперь к его многочисленным проблемам добавлялась еще одна, к борьбе с которой раздираемый противоречиями и конфликтами Рим был готов плохо.       Что было хуже, так это то, что судя по всему, порождения Ехидны действуют в союзе с царем Понта и Боспора и видимо именно об этих чудовищах, сам того не подозревая, говорил Цицерон в Сенате, после возвращения из Киликии. Наверняка Юлию, да и всей Республике хотелось бы списать появление крылатых женщин у противника на помешательство старого царя варваров и его подчиненных, которые хотели бы оправдаться за свое бегство, но признаков их существования у Цезаря было уже слишком много, дабы хоть кто-то пытался это отрицать. - Что самое ужасное, им хватает сил, чтобы поднять человека в воздух, несмотря на его вес вместе с оружием и доспехами. Мне удалось увидеть, как одна из этих тварей так похитила центуриона из легиона Сестия. Учитывая, какие об этих тварях ходят слухи, я боюсь, что судьба тех, кого захватят понтийцы, будет еще хуже, чем смерть, - продолжал свой рассказ царь Галатии, уже с несколько взбудораженным видом, словно он до сих пор не без некоторого страха вспоминал первую встречу с ними, хотя и пытался делать вид, что более его это не волнует. – Но такое сработает только один раз, теперь их появление не будет такой же неожиданностью, как у того проклятого города со рвом. - Хорошо, я надеюсь, ваши люди готовы бороться с ними на этот раз? Может ли Рим рассчитывать на своих друзей и союзников в этот раз? Он не потерпит трусости ваших воинов во второй раз, царь Дейотар, - довольно сухо потребовал ответа диктатор, желая переварить всю полученную от царя варваров информацию о новом враге. Если все было так на самом деле, то теперь придется готовиться к битве с противником, который мало того, что находится на несколько ином уровне, так еще и не каждый поверит в его существование. - Безусловно, благородный Цезарь, мои воины уже заготовили луки со стрелами на случай появления этих тварей, их вроде было не слишком много. Да и в целом я не думаю, что они побегут, как в первый раз. По крайней мере, я обещаю остаться и сражаться до последнего… - довольно уверенно пообещал старый варвар, подняв сморщенную, но еще сохранявшую часть былой силы ладонь для большей убедительности. Которой он затем чуть не хлопнул себя по лбу от раздражения. – Как же я запамятовал сказать… У этого тирана еще и весьма странное оружие. Он намазал свои мечи, копья и стрелы какой-то фиолетовой дрянью, которая не дает убить цель. Но при этом достаточно царапины и даже мои лучшие воины лежат без сил.       Диктатор, который до этого не слишком охотно реагировал на клянущегося в верности и преданности Республике галатийца, на словах о странном оружии, чуть не воткнул стилус, которым он делал свои записи, в свою тогу. Настолько абсурдно и странно звучали слова Дейотара про оружие царя Боспора, которое словно нарочно было сделано максимально безопасным для противника. Что было еще более странным, правитель Рима никогда даже не слышал о подобном яде, который еще и не позволяет жертве умереть от ран, из-за чего рассказы варвара выглядели еще менее реалистичными. О нем также ничего не говорила даже Клеопатра, которая иногда любила рассказать о различной отраве – в Египте это было любимое средство для решения проблем с неугодными людьми. - В смысле оно не может убить? Что это за оружие такое и зачем оно ему вообще нужно? Да еще и яд впустую переводит, который наверняка редкий. Когда я был у ваших собратьев в Галлии, мне довелось общаться с некоторыми друидами, но даже они никогда не упоминали хоть что-то похожее на подобную отраву, - не скрывая недоумения, поинтересовался Юлий, потирая широкий лоб. Странных вещей за последние полгода происходило слишком много, и у диктатора не было на них ответа, лишь многочисленные вопросы. - Если бы я сам знал, зачем он это делает. Хотя этот узурпатор просто играется в войну, пытаясь подражать своему отцу, - лишь пожал плечами старый Дейотар, явно сам желая понять, что происходит. Ответов у варварского царя тоже не было, что, правда, не отменяло хорошо заметной решимости дать Фарнаку бой, даже несмотря на его колдовские штуки и странных союзниц. – Но про этот яд никто из моих людей не знает…       После этих слов галатиец замолчал, откинувшись в своем кресле, задумчиво покручивая в руках седую бороду. Как понял Цезарь, больше ему нечего было сказать, и теперь варвар полностью погрузился в собственные мысли, изредка запуская иссохшую руку в небольшую вазу с виноградом, которую оставил Кальвин. Юлий же менее задумчиво вглядывался то в карту местности, то в свои записи, которые он собирался отправить в Рим в качестве отчета.       Новости из столицы не слишком его радовали: в Испании невозможно было понять, что происходит из-за крайне сбивчивых и разрозненных сообщений от Требония и его соратников, максимум то, что Лабиен и один из сыновей Помпея так и не попали в их руки и продолжают сопротивление. Курион с тремя легионами не мог догнать сбежавшего в Африку, скорее всего к нумидийскому царю Катона, Антоний вместе с Кальпурнием Пизоном все никак не могли добиться продления полномочий для него, поскольку все тонуло в бесконечных обсуждениях в Сенате. Более того, в недавнем письме Марк и вовсе довольно откровенно поинтересовался распространяющимися в Риме слухами про Клеопатру, видимо противники диктатора уже успели взять их на вооружение. Прокручивая ситуацию в голове и стараясь найти выход, Цезарь понимал, что желательно вернуться как можно скорее и навести более-менее порядок хотя бы в Италии, поскольку даже его победоносное шествие по ней без сопротивления не решило всех проблем.       Более того, ему было необходимо вернуться и ради того, чтобы, наконец приступить к реализации своих масштабных и амбициозных проектах по переустройству всей Республики. С нынешней ситуацией в Сенате и отсутствием Куриона в Риме протолкнуть хоть какой-то проект диктатора было крайне сложно, что было заметно в письмах Антония. Как опасался Цезарь, его противники не успокоились и продолжали через Сенат топить инициативы его сторонников, затягивая и без того долгий кризис. Нужно было вернуться, тогда все неприятели должны будут замолчать перед его колоссальным авторитетом. В такие моменты он иногда ловил себя на мысли о некоторой зависти к положению той же Клеопатры или даже Дейотара, которые могли вершить судьбу своего народа и менять страну практически по щелчку пальцев, а диктатору, несмотря на огромные полномочия приходилось биться с сенаторами.       Но сейчас Юлий отвлекся от многочисленных пессимистичных сообщений от Антония и других подчиненных и перевел взгляд на карту, решая, как ему будет лучше сразиться с понтийским царем, который сейчас был все же куда более серьезной угрозой как для него самого, так и для Республики в целом, нежели шайка старых сенаторов. Местность казалась не самой удобной, но отступать Цезарь уже не собирался, поскольку царь Боспора и так получил куда больше, чем он заслужил. - Аве, Цезарь! Царь Фарнак узнал о вашем прибытии и требует переговоров на холме Триария. Это тот, на котором мы собирались строить лагерь, - через некоторое время доложил ввалившийся в палатку Домиций Кальвин, уже нацепивший свой панцирь и опоясавшись мечом. Наверное, он не слишком доверял понтийскому царю, раз так вооружился на переговоры с ним.       Старый Дейотар, до того задумчиво сидевший с диктатором над планом местности встрепенулся, а в погасших глазах заиграл огонь. Царь Галатии, ничего не говоря, обнажил свой меч и, аккуратно проведя по его лезвию своим пальцем, убрал его обратно и решительно отправился к выходу из шатра. В этот момент он, видимо, был настолько погружен в себя, что чуть не врезался в анатолийского наместника, который встал перед своим правителем. - Хм, я даже толком не приехал, а он уже знает об этом. Ладно, Кальвин, приготовь небольшой отряд для охраны и лошадей, посмотрим в лицо новому врагу римского народа, - довольно спокойно и быстро ответил Цезарь. Он, конечно, предполагал, что царь Понта и Боспора захочет пойти хоть на какие-то переговоры, но не ожидал, что это произойдет настолько быстро. – Ах да, Дейотар, ты тоже возьми нескольких своих воинов на всякий случай. От того, кто осмелился восстать против своего отца можно ожидать любой подлости. Не хотелось бы закончить как Красс. - Как прикажете, благородный Цезарь, - тяжело развернувшись, ответил Дейотар, у которого внутри старого тела словно загорелся огонь, присущий каким-нибудь юным сердцам. Дряхлый варвар снова ударил себя в грудь и затем быстро зашагал к выходу, сгорая от желания поскорее встретиться лицом к лицу с боспорским царем.       Кальвин же довольно спокойно кивнул своему диктатору и через минуту Юлий в одиночестве остался над картой. Его все еще несколько смущала такая спешка понтийского царя, который так быстро узнал о прибытии подкрепления во главе с ним самим, но Цезарь поспешил списать это на лазутчиков противника. С другой стороны это говорило о том, что и у Фарнака были какие-то неурядицы, раз он предпочел назначить переговоры так рано. Немного поразмыслив, диктатор вновь взял свои таблички и по-быстрому набросал на одной из них желаемый текст, который он заранее держал в голове и после этого направился к выходу из шатра.       Анатолийское солнце было не таким беспощадно палящим, как египетское, но знакомая сухость и зной, к которым Юлий так толком еще и не привык, продолжали досаждать. Поправив на голове венок, укрывающий ее от лучей золотого диска, диктатор неспешно направился по засушливой, порой едва ли не бесплодной, земле к тому месту, где его должен был ждать отряд, с которым он и собирался на переговоры. - Простите, великий Цезарь, но прошу вас, помогите нам, - откуда-то слева до ушей Юлия донеслась дрожащая женская мольба, с нотками отчаяния в голосе, словно он был единственным спасением для просящей женщины. Не ожидавший такого правитель Рима остановился, он уже собрался отправиться на переговоры, но что-то отчаянное в этом голосе заставило его обернуться.       Практически перед ним стояла дрожащая, словно на сильном ветру женщина, явно не молодая, хотя и не старая в довольно скромной одежде. Разве что на ее руке диктатор заметил странные царапины, словно кто-то силой содрал с нее какие-то украшения. Что странно, никто не мешал ей подойти довольно близко к правителю Рима, разве что стоявший в нескольких шагах от них легионер заинтересованно смотрел в их сторону, забыв о починке своего пробитого щита. - Да, а что вам нужно? – довольно спокойно поинтересовался Цезарь, особо не боясь задержаться на пару-тройку минут. В любом случае его воины его дождутся, да и Фарнак может немного подождать. Чуть приглядевшись, прикрыв рукой глаза от солнечных лучей, он почувствовал, что видел эту женщину, когда въезжал в лагерь. - Я, кажется, видел вас, когда въезжал в лагерь, рядом с вами была маленькая девочка, наверное, ваша дочь. - Я Лаида, жительница Зелы – того города, который захватил этот проклятый тиран-отцеубийца и как только его армия пришла сюда начался кошмар. Сначала они забрали всех переселенцев, а затем… Затем им стало известно, что мой муж был воином вашего легиона и сражался против узурпатора, - голос этой женщины, хоть и старался быть спокойнее, сильно дрожал, словно она до сих пор находилась в том городе под штандартом царя Понта и Боспора, а не в лагере римлян. Она наверное не готова была к такой встрече и говорила сбивчиво, явно желая побольше рассказать Цезарю о жестокостях Фарнака. Но при этом не хотела его отвлекать, из-за чего нередко запиналась, а ее умоляющие зеленые глаза едва заметно блестели, пока ам взгляд беспорядочно метался из стороны в сторону, как будто она боялась увидеть за спиной какого-нибудь гоплита. - Его воины словно нарочно ищут повод забрать кого-то еще. Мой муж еще тогда погиб в сражении с ним, а моего сына они отобрали только из-за этого. Из-за того, что кто-то в его семье был взят в ваш легион! Причем они стараются в первую очередь забирать именно мужчин и юношей. Я понятия не имею, зачем он так поступает с нами, такими же греками, как и он сам.       Что-то похожее диктатору приходилось слышать, правда, только на уровне слухов. Якобы царь Понта и Боспора, ослепший от собственного величия требует себе поклонения, а за отказ и уж тем более за неповиновение жестоко карает, уводя в рабство целые деревни. Причем римских колонистов, переселившихся сюда после войн с Митридатом, эта участь ожидает независимо от их поведения, видимо у Фарнака была какая-то ярая ненависть по отношению к тем, кому еще пару десятилетий назад был готов выдать на позорный триумф собственного отца и сестер.       Но что было странным, так это некоторые замечания обреченной женщины, которая смотрела на римского диктатора, словно на ожившую статую бога. Цезарь не вполне понимал такой акцент в выборе рабов. Ему в Галлии приходилось заниматься подобными вещами, и он знал, что женщины у рабовладельцев ценятся не сильно хуже мужчин, но судя по словам Лаиды, Фарнак либо мало разбирался в этом деле, либо действовал согласно каким-то своим не вполне ясным принципам. - Мне жаль, что моим воинам не удалось защитить ваш город, но я думаю, что скоро вы сможете вернуться в свои дома, - довольно спокойно ответил жительнице Зелы Цезарь, хотя смотреть на обреченную и потерявшую практически все женщину лишь из-за откровенного самодурства новоявленного царя, который был с ней из одного народа, было не так уж и просто даже очень многое повидавшему полководцу. Говоря эти слова, он теперь куда ярче чувствовал весь долг своей магистратуры диктатора, который обязан защищать Республику и ее жителей. Даже угрозы расправ сторонников Помпея меркли на фоне подтверждающихся слухов о жестокостях Фарнака. На секунду Юлий замялся, понимая, насколько цинично и неудобно может прозвучать его вопрос к этой женщине, но, вздохнув, он предпочел закрыть его. – А женщины его воинов разве не интересуют? Они их не уводят, как и мужчин? - Его воины и меня хотели забрать и мою дочь… Поэтому они так грабят нас, - после этого Лаида протянула Юлию дрожащую руку с теми царапинами, которые он заметил ранее. Наверняка на ней был какой-то браслет или что-то подобное. Сама женщина, хоть и дрожала как лист осины, но продолжала держаться, видимо ее ненависть к Фарнаку и желание высказать все единственному, на данный момент защитнику, перевешивала ее горе. – Хорошо, что нам удалось сбежать из города, вместе с некоторыми знакомыми. Царь хотел поработить их из-за того, что у них были какие-то монеты Митридата что ли. Его воины ищут любой повод поработить нас, а если его не находят, то начинают грабеж, наверное надеясь вызвать сопротивление. Они называют себя греками и говорят о том, что несут нам свободу от римского рабства, но сами… Самое худшее, что я ничего не могла им сделать, я могу лишь молить богов о мести.       Больше Лаида ничего говорить не стала, да и Цезарю это особо и не требовалось. Он получил столь желанные ответы, которые, правда, еще больше сбивали его с толку, но в любом случае более как-то пытать расспросами затихшую жительницу Зелы смысла не было. Краем глаза он видел, как его отряд уже был готов выдвигаться, и только отсутствие самого диктатора мешало им выехать на переговоры. - Да, мне приходилось слышать о том, как он поступает с населением захваченных городов, но то, что вы рассказали, превосходит даже самые мрачные слухи. Я могу вам пообещать, что Фарнак получит по заслугам и ответит за те беды, что причинил вам и вашему городу, - на этих словах Юлий вытянул руку вперед, тем самым по римским обычаям давая такое обещание. Он понимал, что вряд ли сможет вернуть Лаиде ее семью, но вот остановить зарвавшегося и, наверное, сошедшего с ума от собственной власти и гордости царя было необходимо.       Гречанка лишь коротко кивнула диктатору, а сквозь пелену отчаяния на ее глазах пробился пусть и тусклый, но все же проблеск надежды. После этих слов Лаида молча развернулась и, все еще подрагивая пошла обратно к своим подругам по несчастью, которых в римском лагере скопилось немало, как и некоторых бежавших мужчин вместе с ними.       Когда женщина ушла, Юлий еще раз поправил на себе плащ и панцирь на всякий случай, после чего пошел дальше, навстречу своим спутникам. В отряд набралась пара десятков воинов, в том числе и несколько стражей Дейотара, помогавших старому галатийцу сесть на его лошадь, на которой он чувствовал себя, кажется, более уютно, чем на собственных ногах. Кальвин в своем доспехе уже был готов и, как только сам диктатор запрыгнул на лошадь, приказал отряду направляться на близлежащий холм, благо с этой стороны холм склон был пологим. Путь под уже понемногу уходящего к закату анатолийскому солнцу не обещал быть сложным и долгим, скорее даже наоборот, поскольку дневной зной потихоньку уходил.       На самом холме их уже ждали. Впереди небольшой группы воинов и пары немолодых советников-военачальников стоял тот самый, необычно молодо выглядящий для своего полувекового возраста царь Понта и Боспора. Приближающихся римлян встречал человек, в роскошной накидке аквамаринового цвета, поверх которого еще висел и массивный медальон со сверкающим рубином и увенчанный золотой диадемой с жемчугом Понта Эвксинского, сливавшейся в лучах солнца со светлыми волосами. Оружия при нем не было вовсе, зато в правой руке, украшенной несколькими перстнями, сиял скипетр великого Митридата.       Но приковывало внимание, как Цезаря, так и его спутников не этот наряд, который больше походил для невероятно пафосного приема, нежели для войны, а ехидное выражение лица, с неприкрытым торжеством и высокомерием, а из ухмыляющегося рта и змеиных глаз царя словно сочился яд, отравляющий все вокруг. Юлий поймал себя на мысли, что даже невероятно накрашенный и нелепо одетый евнух Потин не раздражал его так, как сей недостойный правитель. А вот Фарнак, увидев перед собой диктатора, напротив, сиял, стараясь излучать дружелюбие, но от него насквозь веяло фальшью. - От имени Сената и народа Рима приветствую царя Понта и Боспора, - чисто инстинктивно поприветствовал противника Цезарь, с огромной неохотой подняв руку в приветствии. Кальвин, услышав ненавистный титул, скривился настолько, что был вынужден отвернуться, дабы не мешать проведению переговоров, да и просто смотреть на своего победителя ему было неприятно. А вот заряженный Дейотар едва сдерживался, чтобы не поскакать на своем коне на этого роскошно разодетого врага и не накормить его ухмыляющийся рот железом своего меча и песком. - Приветствую великого Цезаря, - оставаясь стоять как статуя, без каких либо приветственных жестов начал Фарнак и в этот момент Цезарь, да и многие его спутники замерли на несколько секунд в недоумении. Их уши резало довольно отчетливое шипение в характерных местах произносимых противником Рима слов, довольно сильно напоминающее змеиное. По крайней мере, это вновь заставило Юлия вспомнить свое пребывание в Египте, где змей довольно часто использовали с целью устранения противников, о чем ему поведала Клеопатра. И сейчас это шипение Фарнака не сильно отличалось от тех звуков, что издавала изготовившаяся к броску кобра. – Я рад приветствовать его на землях своего царства.       Уже такое начало было способно убить и без того невысокий оптимизм относительно этих переговоров. Царь Боспора в своем поведении, шипящей и манерной речи мог легко отбить у многих желание вести с ним хоть какие-то дела. Юлию даже показалось, как стоящий рядом с ним старый полководец пытался отвести взгляд в сторону. Видимо он тоже понимал, насколько это все плохо выглядит и к чему это приведет. - Я надеюсь, ты прекрасно понимаешь, что творишь? Ты решил вести войну с Римом и его союзниками и совершил агрессию, хотя я помню, как еще несколько лет назад ты ничуть не стеснялся статуса нашего союзника и лично Помпея. – Жаль этого великого человека, он был талантлив, но совершенно не умел выбирать себе союзников, что царь Египта, что царь Боспора. Так что скажешь по поводу агрессии против тех, кого я, как римский диктатор, обязан защищать? Тем более, разве так должен себя вести правитель со своим народом, что мне приходится давать им убежище от законной власти? - Да, я все понимаю, Цезарь, но это мои земли по праву, а те, кто отказываются это признавать, мои враги. Я не желаю конфликтовать с Римом, лишь вернуть исконные земли предыдущих царей, - после этих слов, все с тем же заметным шипением, Фарнак немного пошел вперед, не глядя, сунув в руки, стоявшего за ним Асандра, свой скипетр. Пройдя чуть вперед, он наклонился, поднимая с земли засыпанный песком частично разрубленный шлем легионера, к которому он теперь едва ли не обращался. – Ты же знаешь, что произошло здесь почти двадцать лет назад, да? Мне бы очень не хотелось повторения этого… Я тебе не враг, Цезарь, я всего лишь хочу справедливости. - С этой железкой долго репетировал? Трус, ты бы вместо платья и незаслуженной короны лучше бы надел доспехи своего отца, взял в руки его оружие и вышел бы со мной на честный бой! – напрягая все силы для более уверенного и твердого голоса, проговорил старый Дейотар, перебив разговаривающего, по сути, со шлемом правителя Боспора. Варвар после этих слов демонстративно слез со своего коня и положил руку на меч, приглашая роскошно одетого царька на дуэль. – Докажи, что достоин того, чтобы считаться сыном Митридата! И верни мне знамя моего рода, наш священный символ. Столь грубо перебитый царь Понта от раздражения уронил этот шлем обратно в песок и впился своим змеиным взглядом в старого царя Галатии, словно так он мог отравить его своим ядом. Его откровенно раздражала такая грубость и наглость, а воины за его спиной аккуратно потянулись за оружием. Причем в этот момент Юлий, молча наблюдавший этот конфликт, заметил, как с частично обнаженного кинжала одного из гоплитов Боспора стекает какая-то фиолетового отрава. Видимо та, о которой говорил Дейотар. - А, это тот старый варвар, что давным-давно предал мое царство? Я был бы рад сразиться с тобой, Дейотар и я думаю, что ты бы не смог со мной справиться. Но ты слишком стар, а мне не нужна слава того, кто в поединке одолеет дряхлого предателя, - постарался парировать такое предложение понтийский царь, с шипящей усмешкой глядя на старика, который, даже несмотря на преклонный возраст, был готов дать бой куда более молодому противнику за свою честь. Вряд ли он воспринимал все это всерьез, да и по численности армии у него был перевес, не говоря уже и о могущественных союзников. - А давай мы это проверим? Прямо здесь и сейчас. Прикажи своим воинам выдать тебе оружие и броню и мы сразимся, - снова предложил старый варвар, слегка уже вытащив меч из ножен, что заставило понтийцев, да и римлян немного занервничать, поскольку согласись Фарнак всерьез на эту дуэль, можно было ожидать любого исхода, вплоть до массовой потасовки при примерном равенстве сил. – Или сын Митридата предпочитает взять с собой лишнее платье вместо брони и перстни вместо меча? - Кстати, а почему же Цезарь держит рядом с собой своего врага и предателя? Почему он выше ценит царя Дейотара, который помог Помпею, в то время как я отказал ему в помощи? – поправив чуть упавшие на глаза из-за ветра длинные волосы, обратился царь Понта уже к диктатору Рима с плохо скрываемым раздражением, абсолютно проигнорировав требования галатийского царя. Дейотар же, услышав столь неудобную для него тему, замолчал, хотя до этого так и рвался все-таки хоть как-то разделаться с противником, хоть и силой слов, а не меча. А вот правитель Боспора умолкать не собирался. – По идее ты должен быть благодарен мне, Цезарь, если бы мои войска пришли бы в Фарсальскую долину, твоя голова наверняка болталась бы на Форуме, как это бывало раньше. - Не стоит этим хвалиться, Фарнак, поскольку отказав Помпею в помощи, ты сделал одолжение не Цезарю и не Риму, а самому себе. Приди ты в Фарсальскую долину со своей армией, отправился бы оттуда прямиком к Плутону вместе с защитниками Помпея, - с оттенком иронии и даже без запинки парировал Цезарь, понимая, что это простое бахвальство и без того крайне высокомерного царя, который куда больше походил на Клеопатру, только более эксцентричную и менее образованную, нежели на Митридата Евпатора. Особенно сильно это сходство было ему заметно в непомерно роскошном одеянии и украшениях, в которых царь Понта и Боспора пришел на переговоры, хотя в Риме так постеснялись бы одеться даже на торжественную свадьбу. – Я даже не буду говорить, что данный поступок совсем не красит тебя. В свое время ради Помпея ты предал отца, теперь ты предал Помпея ради меня, получается так. Ради кого ты потом предашь меня?       Довольно смелое и спокойное замечание Цезаря было встречено ехидными усмешками стоявших у него за спиной легионеров, а вот сам Фарнак замялся, оставшись стоять с полуоткрытым ртом, явно желая что-то добавить, но замечание диктатора сбило его с толку. Разве что в змеиных глазах засверкали молнии, а рука сжала скипетр еще сильнее. На минуту даже показалось, что сейчас царь попросту загорится изнутри или возьмет и бросится на диктатора, словно змея, на которую кто-то сильно наступил. - Так, вот что я тебе предложу, царь Понта и Боспора, либо ты немедленно уведешь свои войска с территории Республики и их союзников, а также вернешь всех похищенных людей и их имущество, тогда Рим так и быть забудет об этом инциденте, - после такого ультиматума, не желавший более затягивать переговоры с Фарнаком, Юлий вытащил ту самую табличку с записями, которые он сделал прямо перед началом переговоров. – Либо римские легионы покажут вам, что бывает с теми, кто идет против них. Кстати, вот здесь у меня послание к жителям Херсонеса из Тавриды. Я знаю, что жители этого города явно недовольны властью царя Боспора и поэтому Рим готов признать их своими друзьями и союзниками. После уничтожения твоей армии, это послание отправится прямиком в город. Я думаю, не стоит говорить о том, как долго после этого он будет терпеть власть понтийских царей. Недели на раздумья тебе должно хватить, так что советую как следует подумать. Такой шанс Цезарь может дать лишь один раз. - Неделю? Вот как? Ты не боишься, что на этом месте ты разделишь судьбу Триария и его воинов? Моя армия ничуть не слабее и даже сильнее войска Митридата, - уже с откровенным возмущением прошипел сквозь зубы Фарнак, которого ультиматум римского диктатора заметно ранил, больно наступив на его амбиции и непомерное самолюбие. – Ты же понимаешь, что я пришел сюда за тем, что по праву принадлежит мне. Я выиграл десятки сражений и ради восстановления справедливости могу выиграть еще одно! - Есть только одна проблема, Фарнак. Ты - не твой отец, ты - не Митридат, а великий Цезарь – не жалкий Триарий, - вновь встрял в разговор Дейотар, раздраженный отказом царя Понта и Боспора от честной дуэли с ним, да еще и несколько минут назад открыто прощенный и оправданный Цезарем, что вновь зарядило его. – Ты, наверное, даже меч в руках держать не способен и носить доспехи, не говоря уже о моей короне, которую ты так хочешь надеть!       Резкое замечание от царя варваров особенно в таком ключе и особенно такое сравнение с Митридатом заставило Фарнака сильно сжать кулаки, а некоторые из его спутников заметно заволновались. Они отлично помнили, насколько нынешний царь Боспора не любил сравнений с отцом, особенно в пользу Митридата, а тут еще и так прямо. Будь Дейотар не независимым от него царем, да еще и под надежной охраной, правитель Понта наверняка бы крайне жестко обошелся бы с ним, вновь всем напомнив, таким образом, о своем величии. А сейчас у него оставалась скорее бессильная злоба и желание как можно быстрее вернуться в лагерь и показать Цезарю и его соратникам, кто действительно главная угроза для Рима и тот, кого им следует бояться. - Спокойно, Дейотар, я думаю, царь Понта и Боспора знает, какой ответ он от меня получит. Примерно такой же, какой получил в Греции другой восточный царь, - понимая, что дальше переговоры вести практически бессмысленно, Юлий жестом повелел правителю Галатии унять свой пыл и вновь сесть на лошадь, поскольку он собирался возвращаться в лагерь. Вести споры до вечера диктатор считал делом бесполезным. – Если тебе так хочется получить земли, которые принадлежали Митридату, то приди и возьми их. Но я бы посоветовал тебе подумать, потому что Рим не будет давать пощады тем, кто отвергает его милость.

******

      Закатное солнце скрывалось за одним из многочисленных холмов, напоследок насыщая темнеющее небо своим золотым светом. Оба лагеря, две враждебные друг другу армии уходили из поля зрения друг друга, хотя в ночном небе иногда мелькали силуэту необыкновенных птиц, взлетавшие откуда-то со стороны лагеря воинов Боспора и туда же приземляющихся, иногда пикируя куда-то в сторону.       Старый командир Асандр, в окружении нескольких солдат, нужных не столько для охраны, сколько для помощи, собирался покидать Зелу, в которой он проверял боспорский гарнизон по приказу царя, который говорил о каких-то больших планах на утро.       Понтийский военачальник прекрасно понимал сложившуюся для них дилемму, и сам не мог придумать из нее подходящего выхода. Давать бой, пусть и уступавшему им в численности Цезарю было очень плохой идеей. Асандр слышал о том, как этот полководец регулярно громил вражеские армии, превосходящие его как числом, так и качеством. С другой стороны, прекрасно зная Фарнака он понимал, что отступать без боя, да еще и на условиях того ультиматума он не станет, хотя в данном случае отступление виделось наиболее выгодным вариантом. Однако столь откровенное и наглое обращение сверкающего, словно девица перед свадьбой многочисленными украшениями царька с нынешним повелителем мира хоронила последнюю надежду на мирное и умное разрешение конфликта.       Но даже не почти заведомо проигрышной бой с Цезарем заставлял старого военачальника волноваться. Сам царь Понта и Боспора, как ему казалось, медленно сходил с ума все больше и больше. Несколько лет назад он больше напоминал ему взрослого ребенка, наибольшей страстью которого были власть, богатства и слава и не было ничего, что могло бы хоть ненадолго остановить его аппетит, ежели перед его алчными глазами блестела царская диадема или несметные сокровища. Но с момента восстания против отца, Асандр чувствовал, как желания, страсти, словно черви, пожирают его изнутри, а ожерелье Митридата, будто из мести, медленно душит узурпатора. От безусловно тщеславного, но все же не самого жестокого и точно неглупого человека постепенно отваливался кусок за куском. Сначала он был правителем, которого были готовы носить на руках за прекращение бесконечных войн его отца, а также привлечения на службу многочисленных варваров, начиная от горцев и заканчивая пьяницами-лошадниками.       Теперь же невозможно было представить этого напыщенного и до невыносимости высокомерного человека без той же варварской стражи, а теперь и вовсе крылатых существ, советы которых Фарнаку были ценнее советов и военачальников и друзей, так и чаяний простых людей, которые теперь, наверняка, как и сам Асандр жалели о бесславной смерти великого Евпатора. И больше всего столь недостойного сына задевали именно сравнения с отцом, которые он пытался запретить. А уж после победы над римлянами его высокомерие и вовсе взмыло как птица в облака. Ослепленный вкусом успеха и собственной силой, Фарнак, как считал Асандр, не замечал осыпающегося под его ногами обрыва и более того, в последние дни последний шаг в пропасть представлялись лишь скорее вопросом времени.       По небольшому городку, который накрывала тьма постоянно шатались солдаты царя понтийского, мелкими группами по три-четыре воина, высматривая людей, которых можно было увести с собой в лагерь и передать по договору тем самым гарпиям. На улочке, по которой сейчас ковылял старый военачальник, казалось, осталось всего два-три дома, в которых были хоть какие-то признаки жизни, а некоторые прямо стояли с дверями нараспашку, практически пустые после их разграбления и захвата жителей. Попасть в плен к воинам Фарнака, а следовательно и гарпиям было крайне просто. Задерживаться в городе военачальник не стал и потому очень быстро пошел по тропе в боспорский лагерь.       Несмотря на приятную и не пасмурную вечернюю погоду, Асандр, медленно ковыляя по лагерю, не мог отделаться от ощущения приближающейся грозы, хотя ничто не предвещало ее в ближайшее время. В глазах воинов Фарнака, несмотря на все предыдущие успехи, старый военачальник не видел никакого азарта, желания или воодушевления. Некоторые боспорские воины выглядели вполне довольными, перебирая в руках то немногое, что им удалось отнять у жителей Зелы, которых они увели с собой, считая немногочисленные монеты, немногим превышавших по числу выплаты со стороны их царя. Но таких было немного, другие же либо просто находились в состоянии апатии, наверняка тоже испытывая какое-то нехорошее предчувствие, либо же выглядели крайне раздраженными всем происходящим вокруг них.       Не самое приятное ощущение отдаленной, но неумолимо приближающейся катастрофы, лица которой никто не видел и для которой не было видно предпосылок едва ли не целиком охватило лагерь. Солдаты наверняка ощущали себя как загнанные на охоте звери, не знавшие, откуда за ними начнется погоня и куда их в итоге загонят. А после известий о прибытии сюда Цезаря практически все остатки энтузиазма, который наблюдался после Никопольской битвы, безжалостно развеял ветер посреди песчаных холмов.       С другой стороны, на фоне этой всеобщей мрачной неясности и нерешительности выделялась та часть лагеря, куда в основном сгоняли захваченных людей и где заодно обитали новые союзницы Фарнака – те самые гарпии. Асандр мало интересовался происходящим там вещам, но сейчас ненадолго остановился, глядя на довольно странную картину. Довольно молодой римский легионер со шрамом на шее, без шлема и одной сандалии сидел, прижавшись спиной к какой-то деревянной стойке, с сильным волнением смотря на одну из гарпий с желтыми крыльями прямо перед собой. - Ну, не бойся ты так меня, – пыталась она как-то успокоить, наверняка напуганного ею воина Республики, который, наверное, только недавно попал в плен, возможно даже какие-то десятки минут назад, а может и несколько часов. Асандр хорошо понимал, почему он так себя ведет, наверняка это был легионер, который пришел сюда вместе с Цезарем и ранее не видел крылатых монстров. Девушка-птица с желтыми крыльями и притом без одежды пыталась как-то присесть рядом с легионером или как-то погладить его крылом, попутно передавая ему несколько темного цвета плодов. – Ты уже пару часов после приземления ничего не ел, да и все равно продолжаешь нас бояться. - Ты… Ты зачем меня похитила? Зачем вы вообще пришли сюда в нашу страну? Вы понимаете, что со всеми вами сделает Цезарь и его легионеры? – скорее растерянно, нежели испуганно отвечал ей несколько дрожащим голосом легионер, который, к его чести, даже в подобной ситуации пытался вести себя максимально для него достойно. Он не пытался как-то уползти от гарпии, прекрасно понимая, что это ни к чему не приведет, но также и довольно резко отталкивал ее крыло от себя. – И не пытайся отравить меня. Убирайтесь отсюда и отпустите меня и остальных, иначе вас попросту раздавят наши легионы. Асандр, глядя на эту сцену, вспоминал, что видел подобное уже множество раз. В этой части лагеря Фарнак собирал пленных римлян и их союзников, а также жителей городов, которые чем-то не угодили ему, причем чаще бывали именно мужчины, а не женщины, которые просто куда-то пропадали после захвата. Старый военачальник часто видел, как гарпии, словно покупатели на обыкновенном рынке рабов присматривали себе понравившихся юношей, за которых потом повелительница гарпий Филомела платила Фарнаку, а сами монстры с выбранным ими человеком довольно быстро исчезали в неизвестном направлении. Причем порой так пропадали и боспорские воины, правда, уже бесплатно. - Не надо быть таким грубым, я ведь выбрала тебя не из-за этого, ты приглянулся мне. А твои друзья мне не страшны, более того, пусть приходят, мои подруги будут им очень рады, - явно не воспринимая всерьез эти угрозы, проговорила гарпия, чуть более настойчиво прижимая к себе крылом непокорного легионера, словно стараясь согреть и расплавить его грубый и железный нрав. – Ты лучше поешь, как я тебе предложила, тебе может потребоваться много сил, потому что через пару дней, когда моя повелительница за тебя заплатит, думаю, мы уже сможем полететь ко мне домой. - Заплатить за меня? Как смеете… Я воин и гражданин Рима, меня запрещено продавать в рабство, - на минуту легионер попросту загорелся изнутри возмущением, помня о законах, по которым граждан Рима было запрещено продавать за деньги, но довольно быстро понял, что этой девушке-птице, как и понтийцам наплевать на его законы. После этого он уже более сникшим голосом осторожно поинтересовался у гарпии. – И зачем я тебе нужен? Так уж хочешь меня съесть, как вы это уже делали когда-то? - Ну, зачем сразу поедать? И почему вы все считаете, что если мы дети Ехидны, то обязательно должны кого-то есть? И ведь все нам это говорят, конечно кого-то это и забавляет. Мне нужна лишь твоя энергия… И твоя любовь. Это ведь не слишком большая цена за такую красивую девушку, как я? – уже куда более настойчиво говорила с пленником девушка с желтыми крыльями, развернувшись так, чтобы легионер мог прекрасно рассмотреть вблизи ее голое тело. – Более того, я запросто сделаю тебя счастливым, и тебе не придется постоянно сражаться, рисковать жизнью, губить других людей и разбивать чьи-то сердца. Разве это не идеальное предложение? - Я уж точно никуда с тобой не полечу, ни сейчас, ни через несколько дней ни когда либо еще. Я не собираюсь ради тебя предавать ни своих соратников, ни Цезаря, ни Рим, ни… - после этого легионер явно хотел добавить что-то еще, но лишь замолчал, даже слегка отвернувшись от гарпии, дабы не глазеть лишний раз на ее тело. Асандр точно не знал, что он хотел сказать, но подозревал, что это как-то связано с его любимой девушкой, оставшейся где-то в Италии. – Я могу быть счастлив и без тебя. - Ничего, со временем ты точно передумаешь, как и мой отец в свое время, особенно после первой брачной ночи. Тем более я вижу на тебе множество этих некрасивых шрамов, особенно этот на всю шею. Я могу запросто их убрать, хотя на это уйдет некоторое время. Ладно, не скучай сильно без меня, я завтра тебя обязательно навещу, - с долей некоторого разочарования проговорила гарпия, до того своим сладким голосом пытаясь добиться согласия от пленника, который явно не понимал, что происходит и в ответ мог лишь молчать. Напоследок еще раз погладив пленника своим мягким крылом, гарпия, с явной неохотно поднялась и ушла куда-то за палатки, оставив растерянного воина сидеть на земле. По виду воина Республики было похоже, что его только что приговорили к смерти и он сидел без движения, пытаясь хоть как-то осмыслить и понять произошедшее с ним. Причем в глазах легионера была заметна тяжелая грусть, видимо он понимал, что настал его конец, и он больше не увидит тех, кого он, возможно, любил или кому был близок, когда уходил на войну. Не видя смысла более тут задерживаться, наблюдавший за этой сценой старый командир не слишком торопясь, продолжил свой путь к центру лагеря. Уже перед шатром Фарнака, возле одной из палаток Асандр вновь остановился, собираясь с мыслями и думая о том, о чем нужно обязательно сказать царю – уж слишком много совершенно противоречивых мыслей раздирало его на части, к тому же сверху на него все еще давило то нехорошее предчувствие, которое витало над лагерем. Возле него, не обращая внимания на командира, у небольшого огня сидела группа из трех боспорских воинов, особо ничем не выделявшаяся из массы остальных солдат, разве что у одного из них была замотана ладонь, на которой, как показалось Асандру, не хватало одного или двух пальцев. Они увлеченно и горячо что-то обсуждали, фактически позабыв о наличии окружающих. - Но ведь завтра или послезавтра может начаться битва, по крайней мере так будет если мы не уйдем, потому что завтра истекает срок, который дал Цезарь. И я вам уже несколько раз говорил, мы вполне можем одолеть римлян, ведь уже мы это сделали там, под Никополем, - вел разговор с друзьями спокойный светловолосый гоплит, подбрасывая что-то в огонь, дабы поддержать его и согреть немного подмерзшие руки. - Не слишком хотел бы с ним воевать, Галлен, говорят, он в полном окружении уничтожил армию, которая в десять раз была больше его собственной. Да о чем я говорю, он разбил самого Помпея. Мой отец, который воевал еще под знаменами Митридата как раз с ним, и он, хоть и никогда не был трусом или другом римлян, никогда более не захотел бы встречаться с ним на поле боя, - вставил другой воин, пытаясь аккуратно высушить свой аквамариновый плащ при помощи этого костра, особо не смотря на своих соратников, дабы случайно не испортить свой элемент одежды. - Не боишься, что наш великий царь разозлится, услышав упоминание имени его отца, Ксантип? Он же более великий, чем Евпатор или ты забыл об этом? – с едкой ненавистью процедил гоплит с забинтованной рукой, лицо которого перекосило от выдаваемого им же столь откровенного сарказма. – Он и Цезаря запросто разобьет, а наша великая армия запросто перерубит этих италиков оружием, которым, если очень повезет, можно врага аж поцарапать. - Именно поэтому я всегда держу это при себе, если вдруг будет битва, – Галлен, отложив в сторону кусок хлеба, который он в пылу обсуждения так и не мог доесть, потянулся к небольшому куску скомканных тряпок. Аккуратно развернув его, он показал двум соратникам запачканный римский гладиус, он не отливал цветом того фиолетового яда, к которому уже привыкли боспорские воины. – Я не хочу рисковать собственной жизнью, раня римлян той дрянью, которая теперь пропитала наше оружие. Из-за этого я чувствую себя полным дураком, который идет на закованного в броню воина с палкой.       Асандр, глядя на этот гладиус, предпочел забыть об этом, прекрасно понимая желание этого молодого воина. После нескольких схваток с римлянами царь Фарнак и вовсе запретил своим воинам использовать любое оружие, которое могло хоть как-то ранить противника. И ведь этот запрет возник из-за желания понтийских воинов с гарантией обезвредить врага его же оружием, не оставляя свою жизнь на волю яда гарпий, который был создан словно в насмешку над искусством Ареса и Афины. - Ты забыл, что оружие, которое не осквернил яд этих тварей запрещено, друг мой, если ты пустишь его в ход, у тебя будут огромные проблемы. Сам знаешь, наш великий и мудрый царь заботится о жизни каждого италика, чтобы не дай боги хоть один… – гоплит Гилл пытался продолжать издевки над Фарнаком своей манерой речи, но потом он посмотрел на свою руку и понял, что этот сарказм для него слишком уж горький. – Каждый римлянин ведь стоит дороже нас, греков. На нас-то ему наплевать. Он набивает себе карманы нашей кровью! - Я так думаю, Гилл, дело в том, что нашим союзницам они нужны для каких-то своих целей, каких не знаю. По крайней мере, у римлян нет ничего подобного им. Я сам не слишком-то одобряю Фарнака и то, что он творит, особенно в последнее время, но и я понимаю, почему он так с ними дружит, - попытался аккуратно влезть в разговор Ксантипп, до того просто наблюдавший за разговором, и с нотками задумчивости, поедавший свой кусок хлеба. - Да какие они союзники-то, Ксантипп? Открой глаза! Да даже эти дети змеи – скифы и то по крайней мере сражаются, а что эти гарпии? Они же появились, когда мы этих италиков уже, считай прогнали. Скольких наших воинов можно было бы спасти, сражайся они с самого начала! – все еще возмущался солдат, потрясая завязанной рукой перед соратниками, при этом с нескрываемой злостью смотря на другую сторону лагеря, где находились забранные из города жители и некоторые пленные. – А так… А так им без разницы, что греки, что италики, что варвары. Они готовы забрать с собой любого, при этом они наверняка предпочтут уморить голодом нас, дабы пленные варвары не испытывали нужды в еде. Ну и бесплатно с ними потрахаться, как я понял.       Его разъяренный взгляд теперь был направлен на ту часть лагеря, где держали пленников. Скрипя зубами от горечи и ненависти он наблюдал того легионера со шрамом, который явно боролся с желанием съесть принесенные ему в качестве еды невиданные плоды. А уж то, как гарпия еще несколько минут едва ли не залезла на него, как какая-то дешевая девка и вряд ли желала пленнику зла. И ради этого понтийские воины погибали, проливали свою кровь, терпели лишения и увечья – ради того, чтобы какие-то крылатые твари, именующиеся союзницами, игрались и заботились о пленных италиках, которые при этом, в отличие от воинов Боспора, сражались всерьез.       Гилл мрачно смотрел и на свою замотанную руку, прекрасно понимая, что она уж точно не будет прежней. В том бою под Никополем он чудом остался жив во время атаки галатийских воинов, один из которых сумел попасть по его руке таким образом, что два пальца попросту свалились на землю. Рана уже зажила, но вернуть утерянное он уже не мог. При этом гоплит прекрасно понимал, что он, в отличие от многих соратников еще очень легко отделался, многие из них пали на его глазах от мечей этих варваров, пока эти гарпии вместе с Фарнаком чего-то ждали, чтобы вступить в бой, который воины Боспора уже и так выиграли. - Попридержи коней, Гилл, я понимаю тебя. Да, я не потерял свои пальцы и я не остался без заслуженных рабов, но там, под Никополем я потерял нечто более важное, чем руки, ноги или же глаза. Я потерял своих лучших друзей. Они погибли буквально за несколько минут до их появления тогда под Никополем. Один из них еще тогда добил уже раненого римлянина его же оружием. От потери своего друга, он, видимо, обезумел настолько, что позабыл все и сам погиб, – теперь попытку успокоить своего друга предпринял Галлен, надеясь, что тот перестанет столь открыто и громко высказывать то, что думал по поводу происходящей войны. – Я понимаю, что наш царь творит какую-то ерунду, но может не стоит так открытого критиковать его? Тебя же дома ждут отец и мать, а еще ты говорил про лишь недавно родившуюся сестру. Нам еще бой с Цезарем пережить надо, а ты так даже до него не доживешь. - Гилл, Галлен, оба уже успокойтесь, сейчас нам совсем не время ругаться как друг с другом, так и с нашими союзниками, пусть и плохими, но все же союзниками, да и с командирами тоже. Ты прав, у нас еще скорее всего будет битва с Цезарем, а ему только этого и надо, чтобы мы тут рассорились и перебили друг друга сами, – включился в разговор после недолгого молчания до того прижатый Ксантипп, положив руку на плечо трехпалому гоплиту, стараясь хоть так, но успокоить и поддержать его. – Пока Фарнак не совершил ничего уж совсем из ряда вон выходящего, может лучше пока забыть о нем, разбить римлян, а потом уже ругать его, сколько влезет? - Да, ты все еще не увидел, что наш царь делает что-то не то? Вот он ради них, ради этих пернатых фактически разорил город, поработив его жителей. К Аиду этих италиков, им в цепях самое место, но ведь он и греков им отдает, словно каких-то варваров. И при этом он осыпает золотом этих коневодов. Но ладно, от них польза реальная есть, хотя они наверняка ему ближе нас, – продолжал не без возмущения говорить Гилл, совершенно не опасаясь, что его кто-то услышит и донесет царю, который, видимо, незримо преследовал воина повсюду, причиняя ему ежесекундную боль одним лишь фактом своего существования. Он так встрепенулся, что даже сбросил руку со своего плеча. – Так что я бы на твоем месте, Ксантипп, не рассчитывал на то, что потом Фарнак протрезвеет от дурмана власти и денег. Он грабит и обделяет всех нас и тебя, и меня и всех наших воинов, которые гибнут за него, за его трон.       Повисло весьма неловкое и напряженное молчание. Асандр, сильно увлекшись этим диалогом, теперь уже не торопился к Фарнаку, куда изначально шел, а просто смотрел на препирательства этих воинов. Он хорошо понимал их злость на боспорского царя и на его новых союзниц, которые, может и неосознанно, но вели себя в целом по отношению к понтийским воинам крайне лицемерно. Гарпии толком не участвовали в сражениях, но притом с удовольствием пожинали плоды побед, добытых немалой кровью греческих воинов, притом, не вполне осознанно, возбуждая в них жгучую ненависть к себе, путем открытого проявления столь мягкого отношения к пленным римским легионерам. Асандр уже несколько раз говорил как царю, так и Филомеле о негативном влиянии подобного отношения со стороны союзниц на боевой дух армии, но их это, такое чувство , вообще не волновало. - Друг, ты это все сейчас к чему говоришь? Может после победы над Римом Фарнак даст нам то, что мы заслужили? Тех же рабов, деньги и все остальное? Просто пока мы одержали лишь одну серьезную победу над римлянами и то, тогда их не до конца разбили, - как следует собравшись с мыслями, решил возобновить диалог Ксантипп, несколько задумчиво сжимая рукой. По его дрожащему огоньку в зеленых глазах было видно, что ему хочется найти хоть какой-то компромисс, хоть как-то сгладить отчетливо вырисовывающийся накануне важной битвы конфликт. - Знаешь, я бы и слова против всего этого не сказал, если бы мне позволили увести домой мою законную добычу, хоть одного из тех трех римлян, которых я успел сразить за все недавние битвы или одного из трех галатийцев, которых я с некоторыми другими воинами тогда сумел окружить и принудить сдаться. Дали бы мне хоть одного, но нет ведь! – вопрос, заданный Ксантиппом, явно задел искалеченного гоплита за живое и тот едва удержался, чтобы не ударить своей здоровой рукой по земле, настолько в нем кипела ярость, что ее хватило бы на то, чтобы сжечь весь близлежащий городок. Затем он резко вытащил две небольшие монеты, которыми начал размахивать перед носом соратника, едва держась, чтобы не кинуть их ему в лицо или в огонь. – Наш царь же получает с этих пленных денежки, золото, изумруды и прочее от этих гарпий за каждого пленника. И я за всех захваченных мной римлян получил вот эти четыре медных обола! Вот сколько, по его мнению, стоит моя рука и именно это и есть его увеличенное жалование, а вовсе не какой-нибудь пленник, который действительно мог бы помочь моей семье в хозяйстве! Так нет, Фарнак думает, что мне этого хватит.       Разгоряченный спор все никак не затихал, скорее наоборот, воины разговаривали друг с другом все активнее, наверняка забыв о том, что находятся совсем неподалеку от царя. Общая атмосфера лагеря – какая-то угрюмая, с витающем в воздух коктейлем из ненависти, страха и какой-то обреченности не торопилась взрываться из-за этих искр недовольства. И пусть Асандр наблюдал всего лишь один такой случай, он четко осознавал, что эта вспышка лишь первая искра будущего пожара и это сильно пугало старого военачальника. Было ясно, что если срочно не поменять подход к ведению дел, армия в лучшем случае банально развалится.       Но что было самым ужасным, этот спор не остался незамеченным. Одна из гарпий, которую Асандр из-за черных крыльев сначала принял за простую голую девушку, наверняка привлеченная этим весьма громким и беспорядочным шумом, выбралась из своей части лагеря с теми пленниками, чтобы посмотреть, что происходит. Причем она практически сразу подошла вплотную к спорящим гоплитам, которые отчасти с опаской, а отчасти и с ненавистью смотрели на нее. - Да что у вас тут творится?! Что за шум? Чем же вы все недовольны? Мои сестры из-за вас сейчас уснуть не могут, а кому-то вы мешаете подбирать себе пленников, - довольно наивно, но с долей строгости спросила приятелей гарпия, слегка протирая крылом немного заспанные глаза. Она совершенно не понимала сути спора и даже не подозревала, в насколько неподходящий момент сюда подошла. - Ты! Мы и наши друзья, соратники гибнут именно ради таких, как вы! Чтобы вы могли делать все, что вам вздумается с этими италиками, мы проливаем свою кровь. Наши семьи теряют братьев, отцов и сыновей именно из-за вашей трусости! – Асандру казалось, что ничего хуже происходящего в этом споре уже и быть не могло, но вот появление гарпии буквально взорвало трехпалого гоплита, который вскочил на ноги и тыкал своей искалеченной рукой в сторону чернокрылой девушки. – Посмотри на мою руку. Это все из-за тебя и твоих подруг и твоей командирши! - Гилл, прошу, успокойся, зачем ты это делаешь? – ошарашенный происходящим воскликнул Галлен, быстро поднимаясь на ноги, чтобы в случае чего унять своего соратника, пока тот не натворил дел. Дрожа от волнения за происходящее, он попытался было встать между своим другом и гарпией, надеясь, что это хоть немного отрезвит разгоряченного воина. Ксантипп же все еще сидел, лишь приоткрыв рот, просто не зная, что ему делать, да и сам Асандр, не ожидавший столь резкой реакции просто никак не мо повлиять на происходящее. - Я… Я не совсем понимаю, о чем ты говоришь, успокойся, тем более что… – гарпия рассеяно и растерянно хлопала большими глазами и слегка крыльями, словно готовясь в любой момент взлететь в случае угрозы со стороны воина Боспора. Она никак не ожидала подобной реакции и причину такой ненависти к ней. Монстр аккуратно, как будто опасаясь удара, начала рассматривать перевязанную ладонь Гилла, после чего уже более спокойно и беззаботно добавила. – Хм, ничего совсем страшного с ней не случилось. Ты же знаешь, что наша сила может запросто исцелить подобные увечья? Может быть, тебе стоит просто… бросить всю эту войну и вернуться в свой дом вместе со мной? А я через некоторое время смогу восстановить тебе твою руку. Нужно лишь твое согласие, а то эти римляне мне как-то не очень интересны.       Сказать, что такое предложение ошарашило уже разгоряченного гоплита не сказать ничего. На него словно вылили ведро воды, настолько это было внезапно и сильно, что Гилл так и застыл в этой несколько нелепой позе, да и остальные два понтийца с недоумением смотрели уже не на соратника, а на предложившую уйти с ней гарпию. Асандр же иногда слышал подобные истории о том, как в некоторых отрядах, где совместно с обычными воинами действовали монстры, люди рано или поздно могли исчезнуть вместе с ними, поставив многих в отряде в недоумение. Только если раньше старый военачальник слышал лишь какие-то рассказы, которые в принципе можно было и принять за какие-то байки, то вот теперь эта картина разворачивалась прямо на его глазах. - Ты… Ты еще смеешь предлагать мне подобное?! Даже если я уйду отсюда, то что изменится здесь? Вы и дальше будете отсиживаться за нашими спинами, чтобы потом пожинать плоды наших побед? Именно наших, но никак не ваших! – совсем немного осмыслив предложение гарпии, гоплит взъелся на нее еще сильнее. По его горящим яростным огнем зеленым глазам Асандр понял, что этот воин ни за что не поступится своими соратниками, которых ему сейчас откровенно предложили бросить, притом вряд ли поменялась бы само отношение союзниц к войне. А вот Гилл разошелся уже по полной, и вряд ли что-то могло его остановить. Он не сдержался и даже вытащил из ножен клинок, сочащийся фиолетовым ядом. – Это из-за вас мы вынуждены сражаться вот этой вот рухлядью, которая даже ранить врагов не может! - Друг, хватит, одумайся! – дело с каждой секундой принимало все более тревожный оборот, и на этот раз на ноги вскочил уже Ксантипп, попытавшийся, правда, пока только словами, утихомирить соратника. Однако он сам был настолько взволнован столь неординарными событиями, что Асандр видел, как у этого воина буквально трясутся руки, которыми он пытался что-то показать своему другу. Ситуация напоминала начало большого пожара, причиной которого послужила малая искра, которая разожгла быстрое и всепоглощающее пламя, не собиравшееся останавливаться. – Убери оружие, пока никто не увидел. Да, они ведут себя по отношению к нам не лучшим образом, но это ведь не повод губить себя-то. - Да, потому что нам, моим сестрам, подругам и другим знакомым нужны любые люди, неважно кто, вы или кто-то еще. Но я все-таки думала помочь именно тебе, а не кому-то другому, потому что я могу запросто восстановить тебя, – продолжала чуть более уверенно гарпия, однако увидев перед собой клинок со своим же ядом, слегка подалась назад и приготовилась в случае чего взмахнуть темными крыльями. – А это оружие вам нужно, чтобы даже римляне могли послужить нашему делу. Они нужны нам живыми и вам нельзя их убивать. Я бы вообще не была здесь, если бы не приказ моей царицы.       Вряд ли гарпия поняла всю опасность того, что она сейчас сказала, но вот Асандру стало действительно страшновато за нее, он даже забыл, что этим мечом практически невозможно убить. А вот понтийские воины, втроем слушавшие ее слова, оказались немало ошарашены этой прямотой. Гоплит с отравленным кинжалом же разозлился от этих слов настолько, что, невзирая на возможную боль, легко оттолкнул с дороги Ксантиппа изувеченной рукой, словно тот ничего не весил, а сам, тяжело дыша, занес оружие для удара.       В глазах воина смешалось абсолютно все, от отчаяния до всепожирающей ненависти, жажды возмездия. Она бурлила в нем уже давно, копясь еще с самых первых сражений. Взор Гилла теперь был застлан образами его соратников, которые шли на римские построения, получая удары настоящими мечами падали на землю, крича от боли, бессильные хоть как-то отомстить своим убийцам, скрывавшимся за красными щитами. Причем погибали они совершенно напрасно, ради блага каких-то бывших мифических чудовищ. Эти картины словно когти зверя терзали саму душу воина и тот, щелкая зубами, попытался вонзить свой клинок в ту, кого он считал виновной во всем этом, во всей той боли, которую переживал он и тысячи, если не десятки тысяч воинов Боспора. - Вот как?! Мы для вас пустое место, да?! Лишь мясо, которое можно пустить в расход ради безопасности этих убийц?! Ради своего счастья вы готовы пролить слезы наших семей?! – в ярости прокричал Гилл, стараясь со всей силой, со всей ненавистью вонзить свое орудие в гарпию, вкладывая в этот удар всю боль и горечь, которую ему пришлось перенести ради них. - Стой, дурак! – довольно быстро сориентировавшийся Галлен вытащил свой собственный кинжал, смазанный ядом и, без прицеливания, попытался нанести удар по своему соратнику, поскольку словами погасить, утихомирить эту бурю ярости было просто невозможно.       Гарпия, заметив такую угрозу для себя, чудом успела ловко увернуться, и кинжал рассек воздух в каких-то сантиметрах от ее левого крыла, а вот Галлен попал точно в бок своему другу, вонзив ядовитое оружие в его тело. Издав крик, больше напоминающий стон, Гилл рухнул на землю, а клинок выскользнул из ослабевших пальцев. Поверженный собственным другом, воин Боспора, собрав силы, перевернулся, непонимающе, но притом с яростью смотря на соратника, который так подло ударил его. Опережая быстро распространяющийся по телу яд, он, не раздумывая, вырвал из себя отравленное орудие и швырнул его в сторону. - Ты тоже с ними заодно, да?! Зачем ты помешал… Мне, – даже ослабленный ядом гоплит попытался вновь схватить свой кинжал. Не сумев сделать этого, он попытался еще работающей рукой нащупать хотя бы мелкий, хоть какой-то камень или даже монету, лишь бы кинуть их в гарпию. Однако его руки аккуратно перехватил Галлен, удерживая и без того наломавшего дров соратника от большей глупости.       Но постепенно яд делал свое дело, и взбесившийся воин совсем перестал сопротивляться, без сил растянувшись на земле. Он еще не потерял сознание, но был совершенно беспомощен и мог лишь стонать, с горечью осознавая собственное бессилие. Гилл ничего не мог сделать тем, кто заставил его страдать, тем, из-за кого даже его соратники встали против него. Воин мог лишь с бессильной яростью смотреть на все еще находившуюся в ступоре гарпию, которая никак не понимала, почему тот поднял на нее руку. - Я правда хотела лишь помочь тебе, лишь сделать тебя счастливым и вернуть то, что ты потерял, – все с тем же непониманием проговорила девушка-птица, хотя и в ее голосе были нотки вины. Может она и не понимала, что она сделала не так, как и не понимала того, почему воин Понта так набросился на нее, но она это чувствовала.       Чуть постояв, чувствуя на себе взгляд все той же неприкрытой ненависти, гарпия предпочла быстро уйти обратно к своим, оставив троицу воинов. Асандр все это время стоял на месте в ступоре, не зная, как ему на это реагировать. В эти секунды он понял, насколько под ним и под всем Боспорским царством хлипкий пол, насколько ситуация близка к открытому пожару. Старый военачальник лишь через минуту задвигался, пытаясь попутно что-нибудь придумать. Пускать сложившуюся в целом ситуации на самотек было нельзя, особенно накануне возможного сражения с Римом. Да и чаша терпения, как оказалось, уже была наполнена до самых краев. - Прости, Гилл, но это для твоего же блага. Я не хочу, чтобы ты закончил свою жизнь в их лапах настолько глупым образом, – сочувственно проговорил Галлен, все еще придерживая уже обмякшего соратника и робко озираясь по сторонам, надеясь, что свидетелей у этого инцидента было немного и никто из них ни о чем царю не доложит. - Ксантипп, ты-то чего стоишь? Он же чуть не прибил ее и меня. - Да я просто не ожидал, что так все получится, просто это настолько быстро было… - растерявшись от такой гневной вспышки своего, теперь лежащего практически без движения на земле друга, пробормотал гоплит. Он и сам хаотично озирался и вращался как юла вокруг себя, надеясь, что ему не перепадет за поступок его соратника. - Ладно, поговорим об этом потом, а пока помоги мне его в палату затащить, -отмахнувшись от долгих оправданий приятеля, Галлен аккуратно отпустил Гилла, уложив того на землю и ожидая помощи Ксантиппа. Вдвоем они, осторожно приподняв буйного друга за руки и за ноги, быстро занесли его в палатку, заодно завесив вход каким-то тряпьем, возможно взятым из Зелы. Возможно, так они надеялись избежать проблем из-за случившегося с гарпией.       Смотря на эту картину, Асандр не знал, как поступать. Докладывать об этом царю он не хотел, все же эмоции этого взбесившегося воителя он вполне себе понимал, но куда больше военачальника пугало то, что со временем таких случаев может стать заметно больше. Фарнак никак не пытался сгладить конфликты между своими воинами и гарпиями. С этим хороводом мыслей у себя в голове, старый полководец продолжил свой путь по лагерю к великолепному царскому шатру, над которым еще и возвышалось знамя Боспорского правителя. Охрана из скифов, с легкостью узнав Асандра, мгновенно пропустила его без лишних вопросов.       В шатре царя, несмотря на столь поздний час все еще горела специальная осветительная жаровня, в свете которой в своей аквамариновой накидке, увешанный, словно невеста на свадьбе многочисленными украшениями и регалиями, зловеще поблескивающими, за столом сидел и сам царь Понта и Боспора. Фарнак даже не обратил внимания ни на вошедшего в палатку Асандра, ни на его короткий поклон своему правителю. Рядом же взад и вперед вальяжно расхаживала и Филомела, с нотками высокомерия глядя на своего союзника сверху вниз. - Фарнак, моей матери нужно как можно больше мужчин, мы же это уже обсуждали. За каждого мы щедро тебе платим. С этого городка нужно собрать минимум пять сотен, а ты набрал пока лишь около четырех, – довольно бескомпромиссно заявила Филомела, в жесткой манере указывая своим крылом на месторасположение Зелы. Затем она, немного смягчившись, выложила на стол несколько звенящих мешочков, из одного из которых случайно выкатилась небольшая монета. – Вот здесь оплата за предыдущую группу из этого города, так что советую тебе ускорить сбор.       Царь Понта и Боспора, заворожено следил своими змеиными глазами за монетой, которая так и норовила укатиться со стола, попутно чуть не переехав его лагерь на карте. Быстрым движением руки он схватил ее, а затем начал проверять и остальные восемь мешочков. Потратив несколько минут на подсчет своего заработка, Фарнак сгреб их к краю стола, правда, один все же оставил на месте. Еще раз пересчитав в нем монеты, он поспешил передать его Асандру, которого он только что заметил. - Это нужно передать воинам, которые привели тех пленников, Асандр, – довольно пренебрежительно приказал Фарнак старому военачальнику, а потом вновь обратился к Филомеле с голосом, в котором неведомым образом сочетались высокомерие, возмущение и заискивание. – Я и так уже собрал здесь всех одиноких мужчин, стариков, сирот и всех, кого вы еще указали. Плюс, я убрал отсюда всех поганых италиков, нескольких галатийцев и других варваров. Мои люди уже принялись за тех, у кого есть жены или детей из семей, но мне интересно, устроит ли такой подход вашу мать. - Конечно, можете и их брать активнее, только тогда и родных берите вместе с ними, их наличие нам ничуть не повредит, а разлучать семьи вот таким вот образом крайне некрасиво, Фарнак. Так что если такое уже было, это нужно будет обязательно исправить, - без труда нашла ответ Филомела, встряхнув крыльями, а затем чуть угрожающе и одновременно игриво приподнимая их. - А вы за них тоже платить будете? – с ноткой язвительности поинтересовался царь Боспора, явно не желая упускать такой идеальный источник заработка для себя. - Странно, что вас не волнует наличие семей у пленников, которых мы взяли на поле боя, – от себя заметил Асандр, пытаясь понять логику этой гарпии и ее семьи, которая так активно требует себе людей, но при этом какого-то общего критерия набора он не нащупал. - Те, кто идут на войну с нами сами выбирают себе такую судьбу, да и до семей, мы, наверное, очень скоро добреемся, так что я не вижу в этом никаких проблем. Тем более, я думаю, что наш благородный союзник тоже нашел бы для них какую-нибудь не самую приятную участь, – довольно невозмутимо отчеканила синекрылая гарпия, развернувшись к Асандру, причем в этот раз ему стало слегка не по себе от того, что она была права.       Фарнак бы наверняка перебил бы всех тех, кто был хоть как-то связан с Римом, а при хорошем настроении в качестве милосердия мог бы заменить казнь на оскопление и рабство. В этом плане боспорский военачальник даже сам на секунду задумался о том, что из всего перечисленного будет хуже. А вот гарпия, услышав язвительный вопрос Фарнака, бросила в его сторону недовольный взгляд, видимо такое предложение ее неплохо задело и Асандру казалось, что дело тут было вовсе не в деньгах. – Вы получите свои деньги за них. Хотя признаться честно, я была о вас лучшего мнения. Я думала, что для вас любовь… Неважно.       Филомела, раскинув крылья, явно желала высказать царю Понта и Боспора все, что о нем думает, наплевав на все договора и союзы. В этот миг, пусть и всего на мгновение, но Асандр почувствовал себя так, словно оказался на месте Тантала, над которым нависла огромная гора, грозящаяся раздавить его в любую минуту. Хрупкое на вид тело гарпии, которую, как казалось, могло снести даже порывом сильного ветра, излучало какую-то неизвестную, но вместе с тем огромную мощь, от доли присутствия которой старый военачальник схватился за голову.       Ему показалось, что из нее прямо начали улетучиваться все мысли, так словно она была трескающейся амфорой, из которой быстро вытекало все содержимое, а сам боспорец руками лихорадочно пытался заткнуть хотя бы пару дыр. Вместе с тем она начала наполняться чем-то совсем иным, каким-то инстинктивным, едва ли не животным желанием, которое почему-то заставляло как-то неравнодушно смотреть на саму гарпию. Не успел Асандр хоть что-то сделать, как земля начала уходить у него из-под ног, из-за чего он со стоном упал на старое, уже многое перенесшее колено, а руки с головы свалились на пол. - Извините. Давайте не будем больше об этом. Не хватало, чтобы мы еще сейчас разругались. Моей матери такое точно не понравится, - сквозь всю эту пелену, затопившую каждую частичку его тела и разума, Асандр худо-бедно расслышал слова Филомелы.       Он сразу попытался протереть глаза и помассировать седые виски, словно стремясь выдавить оттуда весь натекший туда яд. Дочь Ехидны же сложила ранее раскинутые крылья, а ее глаза вновь сияли какой-то странной добротой, хотя теперь и с нотками стыда, хотя еще минуту назад старый полководец был готов поклясться, что видел в них гнев настоящего чудовища. - А вот это правильно, поскольку я уже обдумал ультиматум этого диктатора и решил, что завтра я дам ему бой. Цезарь не более, чем очень везучий авантюрист, которого смогли победить даже другие варвары и даже Помпей, – Фарнак и сам был доволен тем, что гарпия согласилась с ним и решила поменять тему. Теперь он, поправив аквамариновый плащ, старался показаться как можно умнее и важнее, вальяжно водя пальцами со сверкающими перстнями прошлых царей Боспора по столу. – К тому же его армия заметно меньше нашей. Но самое главное, это то, что он решил сражаться здесь… - Так, погодите. Вы собираетесь… Напасть на Цезаря, мой повелитель? Прямо завтра? – Асандр в недоумении смотрел на своего царя, рассеянно хлопая глазами, пытаясь понять, является ли все это продолжением тех видений, которые опутывали его глаза и разум минуты назад или он просто был слишком стар, чтобы трезво оценивать ситуацию. Асандр и сам был не против продолжить борьбу с Римом, но в данном случае это было крайне рискованно. – У нас ведь даже плана нет. Вы даже сегодня утром не были уверены в том, чтобы сражаться с римлянами. И причем здесь это место?       Филомела внимательно вслушивалась в их слова и наблюдала за происходящей перед ее глазами сценой. Она и сама, судя по всему, не до конца понимала, что именно задумал Фарнак и что Асандру в этом так сильно не нравилось, но сейчас она была даже довольна, что повелитель Понта ушел со столь скользкой и опасной темы и переключился на более насущные проблемы, чем выставление ей цен на пленников. По ее взору боспорский военачальник понял, что она вряд ли хоть что-то поймет в их обсуждениях, хотя и старается сделать вид, что тоже разбирается в военном деле. - Цезарь допустил большую ошибку, когда пришел сюда, пришел на тот холм, где почти двадцать лет назад был разбит Триарий и дал нам время подготовиться. Завтра, еще до полудня мы должны будем начать атаку на ближайший римский лагерь, – в этот момент лицо Фарнака преобразилось в искаженную жадностью и голодом морду хищника, который смотрел своими змеиными глазами на беззащитную жертву, готовясь к последнему броску. Заведенный царь несколько суматошно водил руками по столу, словно пытаясь прибить какого-нибудь мелкого паразита, хотя очевидно, что он просто указывал на то, как все должно будет произойти. – И ты, Асандр.. Тебе я доверяю такую честь, возглавить атаку, которая покончит с владычеством римлян в Анатолии! - Мой повелитель, это конечно большая честь, но это и есть весь ваш план? Пойти в лобовую атаку на римлян по склону, на котором один неверный шаг и костей не соберешь. И кто будет в этом участвовать, что будут делать они? – указывая рукой на стоящую в сторонке гарпию, которая не слишком-то вникала в их план.       После пары минут молчания, осторожно начал отвечать подчиненный командир. Он некоторое время обдумывал свой ответ, чтобы обернуть его в куда более благоприятную форму, чтобы не разгневать царя. – Будет ли у нас резерв, стоит ли обойти их с фланга? Хотя я бы вам посоветовал вообще не лезть на этот холм, а подождать пока сами римляне к нам полезут. Ну, или спустятся в долину, где мы сможем хоть как-то использовать наши колесницы. - Я сама там пролетала всего какой-то час другой назад, их не слишком много, но склон там такой, что… В общем это не лучшее место для подъема, особенно для тех моих сестер, у которых нет крыльев, - довольно неожиданно подключилась к обсуждению Филомела, несколько раз возбужденно взмахнув крыльями, показывая, что ей пришла в голову какая-то идея. До этого она на всех подобных совещаниях просто слушала людей, стараясь делать вид, что во всем этом разбирается. – Не важно, немного отвлеклась. Вот, я могу вам помочь с моими дочерьми, мы налетим на римский лагерь, внесем суматоху, а в это время подниметесь вы и можем начинать дележ мужчин.       Асандр, хотя и желал кое-что добавить, но сейчас ему оставалось задумчиво крутить пальцами седые волосы, ведь идея гарпии была и впрямь самым лучшим в этом безумном плане Фарнака, делая его хоть и не менее авантюрным, но все же куда более эффективным. Но вот сам царь Понта и Боспора довольно косо и исподлобья посмотрел глазами на Филомелу, что-то неслышно шипя сквозь зубы. Потом он, уже несколько растеряно опустил взгляд на свою руку с перстнями Митридата Евпатора, сжав ее настолько, что казалось, украшения расцарапают ему всю ладонь. - Моя победа, моя неизбежная победа. Которая должна затмить его, - все еще невнятно бормотал Фарнак, вглядываясь в свои украшения на руки, а другой поправляя диадему, словно боясь, что она вот-вот сама спрыгнет с его головы в случае неверного решения.       Понтийский царь настолько глубоко погрузился в свои мысли, что, наверное, забыл о том, где находится и кто окружает его. Его голова все сильнее клонилась к сжатой руке, которую пробивала дрожь, словно он пытался удержать какую-то последнюю соломинку, без которой он пропадет. Правитель эллинов ломался еще пару минут, иногда говоря сам с собой непонятно о чем, пока, наконец, не поднял взгляд горящих змеиных глаз на Филомелу и Асандра. – Она не будет моей, если я не превзойду моего.... Нет, прошлого царя. В этой битве твоя помощь, гарпия, мне не нужна. Я справлюсь и сам. А ты, Асандр, готовься вести войска на штурм. - Что значит не нужна моя помощь?! Ты… Ты же сам умолял мою мать, Мать и Повелительницу всех Монстров помочь тебе в войне с Римом. Это ведь ты ради союза с нами продаешь нам своих новых подданных как рабов, даже не зная, что с ними будет. И после всего ты , Фарнак, говоришь мне, что тебе не нужна наша помощь? Ты же всего месяц с небольшим назад просил меня помочь в том разгроме римлян, где мы даже захватили их легата, а теперь мы тебе вообще не нужны? – сказать, что прямой отказ от помощи царя Боспора крайне возмутил Филомелу, означало ничего не сказать.       Ее спокойное до сих пор и довольно беззаботное, хоть и с нотками задумчивости лицо, теперь кипело от негодования. Возможно, она рассчитывала что-то приобрести в этом бою или просто считала армию Понта слишком слабой и неспособной чего-либо добиться без помощи монстров, это Асандру было не понятно. - Я согласен, мой царь, нам в борьбе с Римом нужна любая поддержка и отказываться от помощи таких союзников, да еще и в битве с самим Цезарем и его реальными легионами, – быстро присоединился к возражениям гарпии Асандр.       Он себе вряд ли мог бы представить подобное еще минут пятнадцать назад, но на кону теперь оказались десятки тысяч жизней, судьба пары царств и даже Римской Республики. Цена даже малейшей ошибки, просчета или промедления могла обернуться крахом всего, что Понтийское царство готовило все эти двадцать лет вместе с Ехидной. - Вы двое не понимаете, что это такое. Я должен победить Цезаря сам, как это сделал мой отец с Лукуллом и Триарием. Он победил их без помощи мифических существ и колдовских штук, – тоже довольно резко бросил в ответ Фарнак, уже замахнувшись, чтобы ударить дрожащим кулаком по столу, но успевший остановиться. Любой, глядя на царя Боспора в таком положении видел, как всепожирающая и ненасытная гордость грызет все то немногое внутри него, что еще не покорилось ее воле. – И я не имею права быть хуже него. Я должен сам победить римлян снова. Я это уже делал и я обязан сделать это снова, чтобы…       После этих слов Фарнак осекся, взявшись руками за голову и массируя свои виски, словно пытаясь выдавить, выжать без остатка из своей головы какие-то мысли. Перед его глазами все еще прочно держался силуэт довольно старого, но все еще энергичного мужчины, который, даже получив тяжелую рану, поднимался и продолжал идти к своей цели, пусть и понимая ее практически полную недостижимость. То был человек, которому многие за его величие прощали его ошибки, который своим могуществом заставлял даже безжалостных и непобедимых врагов уважать его.       Митридат пал, будучи сброшенным со своего пьедестала и трона собственным сыном и гражданами, на какие-то минуты, попавшие под горький дурман от его поражения. Новый царь Понта и Боспора вновь в воспоминании видел себя стоящим рядом с телом великого отца, который из своего величия пронзил свое сердце мечом, чтобы не подарить злейшим врагам удовольствия поиздеваться над ним живым. И что хуже всего, Евпатор, даже будучи охладевшим трупом и тенью в царстве мрачного Аида, все же продолжал смотреть на новоиспеченного царька сверху вниз, как отец на неразумное дитя или как триумфатор на поверженного врага, насквозь прожигая душу своим мертвым взором. Фарнак был даже неспособен дотянуться до этих черных глаз, закрыть их, чтобы взгляд, подобный змеям, перестал терзать его душу. Единственным способом покончить с этим он считал лишь тот, который позволит царю вырасти до тех же, или больших высот, чтобы потом самому взирать на отца, как на поверженного врага. - Мой повелитель, простите меня за мою прямоту, но вы не ваш отец. Вы не Митридат и вы… Никогда им не станете. Перестаньте бороться с его призраком и одолейте римлян сами. Только не надо этой безумной атаки в лоб. Да, италиков там меньше, но даже если мы разгромим их, то потеряем немалую часть армии еще на подъеме, – на этот раз любые маски заискивания и покорности были отброшены и Асандр попытался уже прямо в лоб высказать понтийскому деспоту свои мысли. Старый военачальник сжал кулаки, чтобы унять возможную дрожь, а Филомела после своей реплики вопросительно смотрела на царя, ожидая его решения. – Поверьте мне, мой царь, поверьте своим воинам и мы сможем дать Риму бой. - Ты прав, Асандр, я не мой отец, ведь я куда лучше него. Ты же сам тогда говорил мне тогда, под Никополем, что я слишком далеко ушел от своих солдат в пользу новых союзников. И именно поэтому я и решил, что мы сможем разгромить даже самого Цезаря своими силами, без помощи Филомелы или ее воительниц, – на этот раз необычайно спокойно, четко чеканя каждое слово, говорил Фарнак, после каждого слова приближаясь к своему лучшему командиру шаг за шагом. – Я понимаю твои опасения, и я понимаю силу Цезаря. И именно поэтому нам необходимо покончить с ним одним ударом завтра. Потом будет поздно, понимаешь?       После этих слов Фарнак, чуть тяжело дыша, несильно стукнул кулаком по столу с картой, случайно попав прямиком по новому римскому лагерю. Филомела после упоминания о себе презрительно хмыкнула и перевела свой иронично-скептический взгляд куда-то в сторону. Асандр же так и остался стоять, одной рукой монотонно покручивая бороду, а другую чуть вытянув вперед, явно желая вновь поговорить с царем, но при этом понимая всю бессмысленность разговора. - Только помни, царь Понта и Боспора, часть пленников должна достаться нам в любом случае, даже если мы и не станем участвовать в сражении. Таков наш уговор, если хочешь для себя вечной молодости, богатства, власти и наслаждения, – прождав несколько минут в тишине и понимая, что старый командир уже не влезет в диалог, слово решила взять Филомела, говоря на этот раз уже более серьезно и твердо, нежели ранее. - Безусловно, если только мне за них заплатят, – отчасти серьезно, а отчасти и язвительно бросил Фарнак, плюхнувшись на свой стул, явно устав ходить по палатке туда-сюда. Даже в его глазах огонь, прежде полыхавший, угас. На собирающегося уходить Асандра он даже не смотрел, пялясь куда-то вдаль. – Слушай, а у меня идея есть. Я же могу привести вам самого Цезаря, читай завтра мы сможем схватить его. Может, если я подарю его вам, то твоя Мать даст мне сразу часть обещанного?       Асандр был слишком погружен в себя и свои мысли, чтобы как-то активно реагировать на подобные обсуждения, его больше заботило то, что завтра он должен будет как-то выкрутиться и не уничтожить войска в той безумной атаке на холм. А вот Филомела очень даже заинтересовалась предложением царя Боспора. - Это тот диктатор Рима? Хм, не думаю, что он так уж опасен для нас, а вот для вас вполне. Давай ты сначала его схватишь, и мы уже потом решим, сколько он будет стоить, – слегка закатив глаза, призадумалась синекрылая гарпия, крылом поправляя свои волосы. Делить еще остающегося на свободе и с армией Юлия ей не совсем хотелось. - Даже не сомневайся, завтра я положу конец его истории, - сразу же она получила ответ Фарнака, весьма наглый и самоуверенный. Царь Боспора посматривая то на карту, то на выход из шатра уже предвкушал свою будущую великую победу. После нее уж точно никто не посмеет упрекнуть его в какой-то слабости, отсутствии таланта или величия. И уж тем более никто не посмеет ставить ненавистного отца выше него.

******

      Марк Антоний молча перебирал в руках таблички с донесениями от своих многочисленных агентов, попутно потирая лоб свободной рукой. Хотя и прошло уже два дня с предыдущей гулянки на несколько тысяч сестерциев с Бассом и другими друзьями, ее отголоски все еще периодически напоминали о себе народному трибуну. На секунду отложив табличку с именем бывшего консула Марцелла, он откинулся назад на свое ложе, несколько слипающимися глазами смотря на все более поднимающееся над многочисленными инсулами солнце. В его голове бушевал настоящий ураган мыслей, ведь сегодня должно было пройти очередное заседание Сената, к которому его лучший друг подготовил несколько разнообразных поручений, которые обязательно нужно было протолкнуть.       Одна только мысль о том, что вновь придется сидеть в одной из курий возле входа, наблюдая за происходящим на трибунах театром лицемерия, заставляла Марка раздраженно сжать кулаки. До недавнего времени он был уверен в том, что диктатура Цезаря хоть немного приструнит Сенат и особенно оппозицию, но теперь все стало, как казалось довольно простому по натуре Антонию еще хуже.       Вчерашние враги, которые еще год назад с радостью клеймили и его, и Куриона, и Цезаря врагами Рима и Республики теперь в большинстве своем, наперегонки , перебивая друг друга предпочитали рассыпаться в лести к новому диктатору, словно боясь, что Юлий, не дай боги, вспомнит всех тех, кто ранее был против него. Отчасти Антоний понимал ситуацию, Рим хорошо помнил вымощенные безголовыми телами улицы Рима, когда туда вернулся изгнанный и проклятый всеми Марий со своими легионами, но сейчас все должно было быть по-другому. Но вот что бывшему легату было совсем непонятно, так это то, почему Цезарь не только не вышвырнул их из Сената, но еще относился к ним явно не хуже. Прощенный Марцелл, оставленный в покое Цицерон, бывшие враги вроде Брута и Кассия они все не только сохранили жизнь, но и примкнув к Цезарю, получили немалую выгоду. И сейчас Антоний внимательно вчитывался в каждое слово, в каждую букву на этих донесениях, никак не понимая, почему Юлий настолько слеп и не замечает очевидных врагов у себя под носом. Да, на них теперь была маска восхищения и дружбы, но внутри у них оставалось все те же презрение и страх к человеку, который обладал большей властью и популярностью, чем они сами.       Агенты трибуна каждую неделю приносили все новые и новые сведения о том, что все тот же Цицерон, который всего несколько месяцев назад, узнав о своем прощении, восхищался щедростью и добротой Юлия, а когда диктатор покинул Рим, вновь взялся за старую ложь о желании нового правителя получить царскую власть, о его духовной бедности и порочности. Читая все это, Антоний приложил немало сил, чтобы случайно не раздавить какое-нибудь из столь ценных писем. Его душу успокаивала от несправедливости лишь надежда. Надежда на то, что его лучший друг, увидев все это наконец прозреет и поймет, что окружил себя вовсе не соратниками, а ядовитыми змеями, которые трусливо шептались за его спиной. Но сейчас он был где-то далеко на Востоке, и отправлять ему все эти сообщения прямо туда не имело и малейшего смысла, а без доказательств Гай бы попросту не поверил во все это.       Перебирая в голове весь этот ворох эмоций и мыслей, трибун все же отложил эти записки в сторону и начал собираться в Сенат, заодно прихватив с собой пару писем Цезаря с его распоряжениями, чтобы ничего не забыть и не перепутать. Несмотря на убежденность в гениальности своего друга, Антоний часто ловил себя на мысли о том, что Юлий допустил ошибку, оставив его в Риме, а Куриона отправив в Африку в погоне за Катоном и за наблюдением за нумидийским царем Юбой.       Гай Скрибоний был одним из его лучших друзей, причем настоящих и именно поэтому трибун как никто другой понимал ошибку этого назначения. Курион не был образцом нравственности, совсем нет, сейчас трибуну с теплотой в душе вспоминались их совместные пирушки в доме его отца. И даже все эти многочисленные пороки не могли утянуть его на дно и превратить его лишь в очередного обезумевшего от роскоши аристократа. Тяжело вздохнув и выкинув все эти ненужные мысли из головы, Антоний, надев сандалии, пошел на одну из многочисленных улочек Рима. Нужно было успеть в Сенат немного пораньше, поскольку хотел успеть кое-что обсудить с Кальпурнием Пизоном. Перебирая в руках различные записи и вчитываясь в них порой прямо на ходу , Марк шел по каменной мостовой среди высоких инсул, которых в этом районе Рима было в достатке. Многие весьма предприимчивые граждане наскоро строили эти многоэтажные дома, чтобы зарабатывать на их сдаче. Это помогало решить жилищную проблему в городе, где жили сотни тысяч человек. Правда, Антоний никогда не понимал, на каком честном слове держались эти здания, способные сложиться от более-менее мощного землетрясения.       Проходя мимо одного из таких зданий Антоний просто не мог не остановиться, чтобы хотя бы не взглянуть на здание, принадлежавшее Цицерону. Оратор обычно предпочитал жить за городом на собственной вилле, приезжая только в дни заседаний Сената и поэтому сейчас возле порога инсулы, Марк видел нескольких бедно одетых плебеев, которые во что-то играли у стены дома. Один из них, завидев трибуна, ненадолго отвлекся от кое-как сделанных костей и слегка приподнял ладонь. Это был один из тех людей, кого соратники Цезаря решили использовать для шпионажа за Цицероном в Риме.       Найти себе подобных агентов в Вечном Городе было несложно, благо он за последние десятилетия полнился разорившимися крестьянами, которые сегодня были готовы даже за гроши прислуживать городским богатеям. Антоний же, имевший среди них огромную популярность, пользовался этим, предлагая шпионить за его собственными врагами или тех, кого он таковыми считал. Благодаря такой примитивной, но всеобъемлющей сети, у него уже был материал для доноса на любого неугодного ему человека, вроде того же Цицерона или недавно вернувшегося в Рим бывшего консула Марцелла. Марк с предвкушением ждал возвращения Цезаря, надеясь дать всему этому делу ход и окончательно разделаться с теми, кто мог представлять опасность для него и его друзей.       Метнув свой взгляд, полный жгучей ненависти на дверь дома Цицерона, Антоний продолжил путь на Форум к курии Сената, не слишком торопясь из-за раннего выхода. Трибун просто шел, стараясь насладиться приятным утром, он шел в тени зданий, не попадая под жаркое солнце. Очень скоро, пока еще тихая улочка должна будет наполниться людьми и торговцами, особенно вблизи главных площадей Вечного Города. Одной из них, что была укрыта светлым плащом, стоял немного нервничающий человек, в опрятной тоге, которую обычно носили всадники. Темноволосый мужчина кого-то жадно высматривал, быстро покручивая головой из стороны в сторону, пока он не заметил неспешно приближающегося к нему Антония. - Антоний? Марк Антоний? Это вы? – сразу же, как только трибун оказался на расстоянии вытянутой руки, поинтересовался незнакомец, тщательно всматриваясь в его лицо. Присмотревшись получше и, видимо, узнав его, он протянул Марку руку для знакомства. – Я Клавдий Пулон. Вы сильно торопитесь? - Очень рад знакомству, Клавдий, но если вы хотите мне что-то продать, то давайте обсудим это позже, – Марк, несмотря на столь неожиданное обращение, без заминки согласился пожать руку новому знакомому, при этом тщательно всматриваясь и изучая его. На просто торговца этот всадник был не похож совсем, да и не выглядел он таким бедным, чтобы идти к нему за подачками, как это обычно делала городская беднота. - Нет, Антоний, я ничего не продаю, у меня к вам несколько иное предложение, причем это даже не связано с Сенатом. Вы же с Цезарем хорошие друзья, он доверяет вам? – торопливо начал объясняться Клавдий, завершая рукопожатие и усаживаясь на край своей телеги с грузом различных товаров. Рядом была еще пара человек, по всей видимости, его спутники, которые, правда, даже не рассматривались Антонием как хоть сколько-нибудь значимая угроза. - Допустим, что так. А чем Цезарь может вам помочь? – слегка с подозрением, но без какого-то негатива поинтересовался трибун, на секунду взглянув на небо. Он хотел убедиться, что небольшая задержка не сорвет его планы. Пока до начала заседания времени еще хватало, да и зная характер Кальпурния Пизона, Марк не сильно спешил на встречу с ним, понимая, что этот старый патриций найдет себе повод где-нибудь задержаться. - Это помощь не столько мне, сколько моему очень хорошему другу, Дециму Тицинию. Вы присаживайтесь пока, если хотите, можете взять одно из моих яблок, угощаю, – очень щедро, даже как-то чересчур предложил торговец-всадник, отодвигая чуть в сторону один из небольших ящиков, дабы такой мощный трибун мог комфортно себя чувствовать, а сам встал рядом, явно готовясь изложить суть просьбы.       Не сильно торопясь, Антоний присел рядом, взяв из одной из корзин красное яблоко. Слегка надкусив его и, как следует, распробовав сладкий фрукт, Марк попытался вспомнить, кто же такой Децим Тициний. Ему уже однажды или даже чаще доводилось слышать это имя, но на ум ничего не приходило. Это было каким-то образом связано с Сицилией или югом Апеннин. Покусывая яблоко, он решил для начала выслушать просьбу Клавдия, надеясь, что тот сам ему все расскажет. - Дело в том, что мой друг, что Тициний хотел бы получить должность наместника Сицилии. Но Сенат сейчас, как мы оба прекрасно понимаем, ничего не решает без воли Цезаря и только диктатор точно может назначить магистрата, – начал слегка издалека всадник, стоя как оратор перед Антонием. Он слегка волновался, но весьма быстро обрел уверенность и говорил все более четко, хотя заискивание никуда не делось. – В общем, он бы хотел попросить вас о помощи. Вам будет достаточно лишь порекомендовать его Цезарю, а он отблагодарит вас за услугу… Эм, он предложил вам семьдесят тысяч сестерциев за рекомендацию, а в случае успеха предложил добавить еще столько же, но в шестикратном размере. Ну и заодно приглашает вас к себе на виллу в Кротоне… - Так, погоди-ка минутку, Децим это получается тот самый богатый латифундист с Сицилии и части Калабрии? У которого там наиболее крупные владения. И он хочет, чтобы я порекомендовал его Юлию, как хорошего пропретора? – Антоний уже собирался было покончить с сочным плодом, но, услышав просьбу, напрочь позабыл о нем и отложил его обратно, съев лишь наполовину. Ему и раньше нередко предлагали какие-то взятки вместе с просьбой о помощи, но после установления диктатуры Цезаря это был первый случай. Да и заодно Марк вспомнил, кто такой Децим Тициний.       По памяти Антония это был далеко не самый крупный, но немаловажный землевладелец в Южной Италии и Сицилии с множеством рабов, который ранее сам хотел заполучить какой-нибудь высокий пост ценой откровенного подкупа. Но ранее его предложения всегда перебивали и теперь, видимо, он хотел как можно быстрее воспользоваться сменой власти, дабы получить столь вожделенную выгоду, к которой давно стремился. - Почти так, но не совсем. Он бы хотел порекомендовать не себя самого, а своего сына Кезона. В принципе, как я и сказал, ему будет достаточно, если вы просто предложите великому Цезарю его кандидатуру на пост пропретора Сицилии или иную высокую должность в этой провинции. Диктатор же может одним движением руки менять магистратов, а вы сделаете все от себя зависящее, чтобы он одобрил этот вариант, – быстро поправив Антония, посланец продолжил ходить перед ним взад вперед с важным видом, даже слегка задрав нос. – Вот какие качества в людях Цезарь ценит больше всего? - Честность, верность, преданность делу. Ну и талант нужен, безусловно, – быстро ответил Антоний с плохо скрываемой едкостью в голосе. Он таким тоном словно давал намек Пулону и его заказчикам напрочь забыть об этой идее. Вряд ли бы Цезарь потерпел бы столь откровенный подкуп своего лучшего друга, да еще и столь наглый. Хотя в последние лет шестьдесят подобное происходило почти что в открытую, только раньше предпочитались торговаться с консулами, влиятельными сенаторами или даже понтификами. – И да, я Кезона даже не видел, чтобы делать что-то подобное. - Ничего страшного, это совсем не обязательно. Вот вы что перечислили, то и напишете в рекомендации. Что он там честный, талантливый и так далее, а его отец в долгу точно не останется. Так что если вы согласны, то я прикажу прямо сейчас передать вам семьдесят тысяч сестерциев, подумайте, – продолжал убеждать Антония посланник, слегка приподнимая со своей повозки плащ, под которым трибун мог разглядеть немаленький сундук, судя по всему как раз с монетами.       Трибун с явным недовольством смотрел на этого римлянина, который, не стесняясь, предлагал ему взятки средь бела дня. Да, Марк уже к этому привык, за последние лет двадцать он постоянно сталкивался с подобной куплей-продажей всего и вся: от должностей до законов. Сейчас с приходом к власти Цезаря подобный бардак понемногу пошел на спад, поскольку теперь вся власть была лишь у Юлия и его ближайшего окружения. Сенат же из-за этого перестал быть местом подобных аукционов и теперь всем желающим купить власть за деньги, приходилось либо вовсе отказываться от подобных затей, либо пытаться купить друзей диктатора, а точнее самого Марка Антония, мнение других приятелей для Цезаря было не таким уж важным.       Сицилия же была одним из важнейших регионов Республики, которая обеспечивала своим зерном всю Италию и без которой самому Вечному Городу грозили проблемы с продовольствием. Этим ключевым регионом должны были управлять одни из лучших римских наместников, однако в последние десятилетия эта область стала одной из самых желаемых на негласных торгах, поскольку управление островом открывало гигантские возможности для обогащения и поиска связей. Сама провинция уже многие годы приходила в себя после ее управления Гаем Лицинием Верессом, буквально разграбившего богатый остров и фактически ушедший от любой ответственности, кроме высылки за пределы Апеннин и незначительного штрафа. Отдавать Сицилию в руки очередного Вересса ни Цезарь, ни Антоний, ни за что не стали бы. - Извините, но нет, я не стану этого делать, даже если бы ваш Тициний сразу дал бы все полмиллиона. Я не хочу подводить своего лучшего друга таким образом, дружба не позволяет. Да и подобные взятки ему совсем не нравятся, а еще у Рима есть куда более важные дела, чем продажа должностей непонятно кому, – после недолгих раздумий процедил сквозь зубы Антоний, которого подобное предложение крайне возмущало. Он даже с трудом сдерживал более-менее спокойный тон, также понимая, что смысла скрывать все это на простого посыльного нет никакого смысла. Марк даже, чтобы потом не забыть, вытащил пустую табличку и быстро набросал на ней имя заказчика, чтобы потом вплотную заняться уже латифундистом. – И мой вам совет, лучше не обращайтесь ко мне или Цезарю с подобными предложениями. - Но вы меня немного не поняли, Антоний, Тициний предлагает вам свою поддержку, причем помимо материальной, он мог бы вам помочь и некоторыми связями, например… – начав заикаться, спешно стал тараторить посланник, надеясь удержать трибуна перед собой, явно понимая, что тот собрался уйти. Да и запись в табличке неплохо взволновала Клавдия, он даже осекся, когда Марк сделал ее, позабыв на время, о чем шла речь. - Я вам уже сказал, Клавдий Пулон, я не приму подобного предложения. Ни я, ни Юлий не для того пришли в Рим, чтобы продавать посты, как это было раньше. Мы не должны идти по пути, который когда-то указал Югурта, – быстро отчеканил в ответ Марк, грубо перебив всадника. Его слишком сильно раздражала подобная задержка, время, как-никак он терял по факту впустую. – А теперь прошу меня простить, но скоро начнется заседание Сената и я обязан там присутствовать.       После этих слов, Марк быстро зашагал прочь, едва не сбив с ног опешившего посланника. Антоний даже был немного зол на самого себя, что потратил время на человека, который пытался нагло всучить ему взятку подобным образом. Раздраженно бормоча себе под нос, он шел прямо к курии, не обращая более внимания ни на кого вокруг, благо пока народ на этих улицах собирался не так активно. Пока здесь были довольно редкие прохожие, занимавшиеся своими делами и некоторые рано открывшиеся торговцы. Не задерживаясь более возле них, трибун вышел на главную городскую площадь.       К огромному и величественному мраморному зданию, возвышавшегося над площадью постепенно стекались люди в белых тогах, сенаторы, многие из которых не понимали даже смысла очередного собрания, ведь в Республике уже был диктатор, слово которого было законом почти во всем. Но при этом совещание по каким-то вопросам с Сенатом смахивало на откровенное издевательство со стороны Цезаря, который, казалось, вновь и вновь вынуждал совет знати пресмыкаться по его воле и одобрять его очередные решения. Вместе с тем на площади собирались и группы плебеев и других горожан, которые стоя перед ликторами что-то громко кричали при появлении на ступенях курии какого-либо человека в белой тоге или очередного паланкина. Разгонять их никто и не собирался, поскольку те и сами не проявляли агрессии, за исключением порой не самых приятных высказываний в адрес сенаторов. Подойдя поближе к ним, Марку Антонию удалось разобрать некоторые из их слов, да и присмотревшись получше, он узнал в наиболее активных приятелей Гая Скрибония Куриона. - Если вы ничего не можете решить, сидя в этом здании, отдайте всю власть Цезарю! Сенат лишь место для пустых речей! Хватит продавать должности кому попало, пусть диктатор сам их распределит! – наперебой кричали в сторону курии плебеи, активно поддерживавшие Цезаря и его друзей, вроде Куриона или Антония. С установлением диктатуры, они постоянно ратовали за расширение полномочий правителя республики, дабы тот смог навести порядок.       Антоний не мог не быть довольным подобными заявлениями, все же он был согласен с тем, что его лучший друг управился бы куда лучше сотен сенаторов, которые в последние годы предпочитали больше грызться между собой по любому поводу, развалившись на множество кланов и фракций. Несложно было понять, почему Юлий стал среди множества людей настолько популярен. Ему даже не пришлось особо работать над своим образом человека, способного решать проблемы жителей Республики, слишком уж плохо на его фоне смотрелся впавший в коррупцию и маразм Сенат, притом не желавший до того делиться властью.       Марк без проблем прошел мимо стражи, причем его появление на ступенях курии многие граждане встречали аплодисментами и возгласами поддержки. Перед тем, как начать подъем к массивным дверям, он повернулся к ликующим гражданам и с улыбкой поприветствовал их, показывая, что слышит их. Трибун уже собирался подняться наверх и подождать Пизона у мраморных колонн, однако - Слава великому божественному Цезарю, сыну победоносной Венеры! – едва заметив приближающегося к ним Антония, начали его приветствовать стоявшие у стены сенаторы и некоторые простые горожане, наперебой бросившиеся к фактическому заместителю диктатора, размахивая записками со своими просьбами или претензиями.       Обычно подобные жалобы и прошения разбирал во время заседания диктатор или консул. Но консульство Публия Сервилия Исаврика было настолько формальным, что люди предпочитали обращаться к Марку Антонию или еще к кому-либо из приближенных Юлия, понимая, что именно они за счет своих связей с диктатором могут помочь с решением их проблем. Поводов для обращения было не сосчитать, бывали и откровенно дурацкие просьбы, которые лишь поедали драгоценное время, бывали и жалоб на местных магистратов, а порой попадались и весьма экзотические прошения, связанные с разными культами. - Антоний, вы нас не помните? Я говорю от имени племени эдуев и воинов легиона Алауда. Мы ждем, что диктатор Рима своей волей дарует нам обещанное гражданство Республики и поставит нас за наши заслуги вровень с римлянами, с которыми мы сражались плечом к плечу, – сразу же перед трибуном вырос весьма нелепо выглядящий галл, который в одежде пытался походить на любого римского горожанина, но длинные рыжие волосы, торчавшие в все стороны, выставляли варвара-легионера в каком-то комическом ключе. Он с уважением склонил голову перед Антонием, протягивая ему записку, которую ему явно кто-то написал под диктовку. Из-за роста и мощного тела никто из стоявший позади просителей не мог его отпихнуть, несмотря на возможное желание. – И если возможно, пусть великий Цезарь поскорее исполнит обещанное, и наделит правами граждан весь наш народ, верно служивший Риму. - Передайте Цезарю, что Тиберий Руф из Анконы присваивает себе земли ушедших на войну легионеров за бесценок, выгоняя оттуда их семьи. Сенаторы не желают этим заниматься, не желают этого слушать. Он наверняка им заплатил за это! – Антоний не успел взять в руки прошение от легионера-варвара, как теперь перед ним своей жалобой размахивал небогато одетый римлянин, чья одежда немного потрепалась после долгой дороги к Риму с севера Италии. - Мой брат старший брат Деций, высланный из Италии за поддержку Помпея просит о прощении и помиловании благородного и милостивого Цезаря. Будьте уверены, он не представляет для него угрозы, да и в целом вся истории с ним попросту недоразумение, – дождавшись, пока плебей отдаст свое прошение трибуну, к нему подошел довольно молодой человек в тоге сенатора и, коротко поклонившись, протянул свою записку. Марк с долей недовольства и подозрения смотрел на темноволосого просителя, но все же предпочел принять и его просьбу на рассмотрение.       Едва разобравшись с этими тремя, Антоний от удивления чуть не выронил все полученные записи. Перед ним стоял весьма молодой юноша с гладким лицом, причем в сочетании с одеянием, которое больше подошло бы какой-нибудь богатой матроне, сначала трибуну показалось, что к нему обращается какая-то женщина. Да и само лицо покрывала какая-то краска, как это делали всякие галлы, только нанесена была более аккуратно. В одной руке, протянутой к Марку, женоподобный жрец держал аккуратную записку, а в другой, прижатой к груди аккуратно держал маленькую статуэтку богини с короной-башней. - Последователи культа богини Кибелы смиренно просят Сенат и божественного Цезаря позволить им провести традиционное шествие к реке Альмон с соответствующими торжествами. В прошлые года два у вас не было времени одобрить наш священный обряд. Мегалезии должны пройти, как им и положено, – своим таким же женским, как и весь его вид голосом ласково попросил юноша, с поклоном протягивая записку народному трибуну. Немало удивленный таким вот просителем, Антоний все же аккуратно взял прошение из рук этого кастрированного жреца, хотя и держал записку так, словно это было извивающееся насекомое.       Разобравшись более менее со всеми этими просителями и протолкнувшись сквозь них, Марк Антоний добрался наконец до того места, где в прошлый раз ему довелось встретить Кальпурнию с ее подругой – именно здесь его ждал поставленный на землю белый паланкин, дополнительно украшенный греческими узорами, из которого при помощи одного из рабов-носильщиков вылезал Луций Кальпурнй Пизон Цезонин. Именно его так хотел встретить перед заседанием трибун, поскольку это был, несмотря на свою старость и слабость самый влиятельный союзник и родственник диктатора среди сенаторов.       В отличие от Цезаря, даже до его странного омоложения, Цезонин выглядел как человек, чей век давно уже закончился. Бывший консул Республики и проконсул Македонии был уже седым и довольно слабым человеком, по несколько сморщенному лицу которого можно было понять, что более всего он жаждет лишь спокойной старости и что он с удовольствием убрался бы на своем паланкине куда подальше от Сената. Но из-за воли своего всесильного зятя и необходимости помогать ему, он был вынужден стоять здесь, прислонившись к стене, вместо того, чтобы проводить время на какой-нибудь вилле на берегу еще теплого моря. - Я уж думал, что придется самому к тебе на виллу идти, Луций, – с долей недовольства, но и не без какой-то иронии воспринял Антоний появление своего главного союзника в сегодняшнем деле. Тем не менее, трибун довольно быстро смягчился при виде этого немощного старика, бывшего отцом его хорошей подруги и потому, когда тот смог вылезти из своего транспорта, протянул ему руку для приветствия. – Я надеюсь, ты запомнил то, о чем я тебя просил в прошлый раз? - Да-да, я помню, ты просил, чтобы я сегодня от своего имени предложил осуществить план по раздачи земли ветеранам. Я это хорошо помню, Антоний. Ты не думай, что если мое тело уже давно оставили силы, то и разум мой и память ослабли, – не без помощи слуги, помогавшему выбраться из паланкина, с некоторым раздражением ответил Пизон, явно не радуясь такой, пусть и легкой, полушутливой грубости Марка Антония. Разминая несколько затекшие во время поездки ноги, он подошел к трибуну и пожал протянутую для приветствия руку. – Не волнуйся, я уже переговорил с некоторыми старыми знакомыми, постараемся сделать все для одобрения этого плана. Жаль только с Исавриком у меня связей нет, с этим новым консулом. - Да, хотя я так понял, что он просто играет свою роль, не думаю, что стоит тратить время на налаживание отношений с ним. Кстати, Кальпурний, представь себе, кто тут ко мне обратился. Какой-то тип в женском одеянии, который просил меня дать добро на шествие культистов этой… Как ее там? Кибелы. И откуда здесь такие берутся? – пожимая морщинистую и дряхлую руку старика в белой тоге, Марк неожиданно даже для себя вспомнил того странного жреца, над которым тогда еще некоторые просители посмеялись. Антоний никак не мог выкинуть этого молодого культиста из головы и потому не мог удержаться от того, чтобы поделиться с союзником такими вот мыслями. - Рим всегда любил и не запрещал разнообразие всех этих культов. Правда, порой и мы заходим слишком далеко, когда разрешаем подобным дуракам привлекать новых людей в это сборище кастратов. Хм, как я помню они выбрались откуда-то из Фрагии еще очень давно, вроде, когда Ганнибал здесь был, - прислонившись к каменной стене, дабы не расходовать понапрасну немногие оставшиеся в теле силы, начал рассуждать отец Кальпурнии. По его рассеянным глаза, смотрящим куда-то вдаль, было ясно, что Луций сейчас чересчур задумался на эту тему, совершенно позабыв про предстоящее заседание, увлеченный своими мыслями. – Я сам помню, как еще в детстве был свидетелем их шествий, когда они со своей статуей шли к какой-то своей реке… - Да какая разница, откуда они здесь и когда сюда попали. Слушай, Пизон, к тебе будет одно важное дело, в котором мне нужна будет помощь. Я собрал кое-какой материал, который я еще раньше собирался принести, но он не был готов, – увлеченный разговором об этих странных последователях культа, Антоний вовремя спохватился, видя как многие сенаторы уже поднимаются к дверям Сената и торопливо перевел тему, заодно растормошив задумавшегося старика. – Долго объяснять, конечно, но в целом, ты должен будешь огласить кое-какие записи в Сенате в следующий раз. На днях я загляну к тебе с этими записями. Понял меня, Цезонин?       После этой просьбы, Антоний метнул недовольный взгляд в сторону очередного появившегося на площади паланкина, откуда, несколько неуверенно и с долей опаски вывалился Клавдий Марцелл – бывший консул, которого только недавно вернули из изгнания и даже сохранили место в Сенате. Один лишь вид старого врага, избежавшего какого либо наказания заставил Марка недовольно стиснуть зубы и вспомнить обо всем том собранном компромате, который лежал в его доме. Ему было необходимо, чтобы эти записки огласил кто-то более опытный, влиятельный и статусный, нежели обычный трибун, а нынешние консулы на эту роль подходили плохо. - Хорошо, это я учел, но меня кое-что беспокоит. Ты же в курсе насчет слухов о Юлии и какой-то египетской царице? Они верны? Развод с моей дочерью не входит в его планы? – быстро, почти не вслушиваясь в слова Антония, согласился с ним Пизон, после чего торопливо и с заметным волнением начал сыпать своими вопросами, нервно сжимая морщинистые пальцы на седой бороде. - Луций, ты это с чего взял? Ты серьезно поверил в этот слух, который наверняка родился в голове у одного нашего оратора? Не будет Цезарь этого делать, потому что, во-первых, он действительно любит ее, а во-вторых, потому что он не дурак, чтобы настолько открыто губить свою репутацию и авторитет. Брось эти мысли, Пизон и больше при мне не поднимай эту тему. У меня от нее уже уши болят, болят от этой лжи, – упоминание о Клеопатре и ее якобы романе с Цезарем не могло вызвать у Антония ничего, кроме малой вспышки ярости. Он едва удержался от того, чтобы не треснуть кулаком по мраморной стене курии, настолько его уже достала эта тема. С подобными вопросами его уже достали, казалось все, а слухи об этом, несмотря на их недоказанность, витали на каждом углу Вечного Города. Причем один раз Марк даже стал свидетелем какой-то мелкой драки из-за этой истории. - Это хорошо, Антоний, если это так. Пойми меня, я уже слишком стар и самое большее, чего бы я хотел, это спокойно прожить малый остаток своей жизни, будучи зятем великого Цезаря со всеми вытекающими. Не хотелось бы в один момент потерять все из-за какого-то развода, – уже более удовлетворенно проговорил Кальпурний, стирая пот со лба и отталкиваясь от стены курии. Такие обнадеживающие слова Антония явно придали ему сил, и теперь он уже неторопливо зашагал к дверям самого зала. – Ладно, давай просто сделаем то, чего он так желает.       Трибун не особо торопился к началу заседания, зная, что без него Сенат попросту не посмеет принять какое-то решение, которое будет противоречить воле диктатора и начать какие-то собственные обсуждения. Но вот слова Цезонина Антонию не слишком понравились, из-за того, что Кальпурния куда больше интересовали не чувства дочери, а его собственное положение, за которое он явно трясся больше, чем за ее сердце. Хотя Марк не стал забивать себе голову подобными мыслями, тем более, что он мог что-то не так понять и сам неторопливо пошел в зал Сената.       Антоний совершенно не торопясь, четко чеканя каждый шаг плыл по курии к своему месту трибуна, торжествующим взглядом окидывая присутствующих. Он совсем не торопился, наслаждаясь столь торжественным моментом, своей властью над всеми сенаторами, которые вряд ли осмелились бы даже начать заседание без него. Марк с насмешкой смотрел на невзрачного консула Исаврика, стоявшего посреди зала, который видимо и сам понимал всю формальность своей высокой должности. Он с торжеством победителя и презрением смотрел на седого Цицерона, который упорно игнорировал Антония, уткнувшись носом в свои многочисленные письма, которые ему приходилось разбирать даже в Сенате. Компанию ему составлял заметно сникший Марцелл, изредка угрюмо перешептываясь о чем-то с оратором. Дойдя до своего места трибуна, Антоний вальяжно развалился в нем, явно представляя себя в роли какого-то царька, повелевающего всеми со своего трона. - Итак, поскольку все прибыли, я Публий Сервилий Ватия Исаврик объявляю заседание Сената открытым, – дождавшись, когда Марк займет свое место, заговорил консул. Невзрачный и малопримечательный Исаврик, на лицо вообще едва ли отличался от любого другого сенатора. Единственное, что выделяло его, так это красная тога символ его формальной власти. Время этого человека, как и Кальпурния Пизона давным-давно прошло, и теперь борец с пиратами и победитель киликийского племени исавров с отсутствующим видом стоял на трибуне, лениво посматривая в свой список. – Так, у меня на руках есть распоряжения Цезаря, которые тот, несмотря на свою должность диктатора, хочет утвердить через голосование в Сенате.       По некоторой части трибун пошел слегка недовольный и возмущенный шепот. Цицерон, слушая это, от недовольства слегка закусил губу, но все же в целом сохранял спокойствие. Поведение и вид оратора несколько настораживали Антония, уж как-то слишком холодно воспринявшего эти слова, в отличие от своего соседа Марцелла, который о чем-то с раздражением бубнил своему соседу, заодно размахивая руками. Причина недовольства была очевидна настолько, что сам Исаврик оперативно отреагировал на этот шум. - Я понимаю, что кому-то из вас это покажется несколько унизительным, что Цезарь дает вам право согласиться с ним или нет, но он хочет занимать свою должность с согласия как римского народа, так и Сената, дабы Республика не раскололась вновь, - подняв одно из писем Цезаря над головой, быстро объяснился Публий, говоря громко и твердо, чтобы все услышали и перестали шуметь. – Итак, ключевые вопросы, которые нам надо обсудить. Самое главное это прошение нынешнего диктатора Юлия Цезаря продлить его срок полномочий на один год для ведения войны. У кого-нибудь будут возражения?       По рядам в этот раз практически не шло какого-либо обсуждения и споров, а над скамьями сенаторов спешно вырастал лес из рук. Немногие, вроде Марцелла предпочитали воздерживаться, но большая часть присутствующих, в том числе даже Марк Туллий уже выразили согласие с этим решениям. Антоний же со своего места видел, как у некоторых голосующих подрагивали руки, видимо этому решению Цезаря даже его противники, кроме наиболее активных, попросту опасались возразить. - Отлично, практически единогласно Сенат принял решение продлить диктаторские полномочия на еще один год. Теперь я бы предложил желающим выступить со своими предложениями, со своей инициативой. Кто желает? – довольно буднично и сухо пробормотал Исаврик, устало подсчитав необходимое число голосов, после чего, видимо, решил дать волю Сенату решить какие-нибудь свои вопросы, оставшись лишь наблюдателем и неактивным ведущим. - Уважаемые сенаторы, я Луций Кальпурний Пизон Цезонин, и я лишь недавно получил распоряжение Цезаря о выделении средств на покупку земель для ветеранов его легионов, как и других, у которых заканчивается срок службы. Юлий хочет, чтобы Сенат принял решение по этому вопросу, – помня о своей договоренности, сразу после окончания голосования решил выступить зять диктатора, не без напряжения поднимаясь со своего места. - У меня есть возражение, точнее всего лишь замечание. Согласно закону, Цезарь, будучи диктатором, не имеет права распоряжаться финансами Республики без одобрения Сената. И я с удовольствием поддержал бы данное предложение, но считаю, что сейчас еще не настало подходящее для него время, – на этот раз со своей скамьи, не дожидаясь какого-либо разрешения, решил выступить сам Цицерон, довольно спокойно и размеренно чеканя свою речь, сохраняя при этом, как казалось Антонию, фальшивую мудрость и понимание. – Безусловно, эта проблема должна быть решена, но не сейчас. - А что нам мешает прямо сейчас и закрыть этот вопрос, уважаемый Цицерон? – прямо с места перебил его уже народный трибун, толком и не позволив старому оратору закончить свою мысль. Ему не хотелось позволять Туллию болтать слишком много, уж слишком противным, режущим и колющим уши был его сладко-ядовитый голос. – Почему вы предлагаете Сенату тратить драгоценное время на что угодно, кроме реального решения проблем? Да и когда тогда нам вновь это обсуждать придется, через пару веков? - Видите ли, у нас на этот год уже согласованы все необходимые расходы. Покупка земли для ветеранов дело, безусловно, благородное, но ни разу не чрезвычайное, – продолжал слегка расхаживать из стороны в сторону на своем месте Туллий, изредка косо поглядывая на Антония, что, при этом ничуть не мешало его четкой и уверенной речи, от которой, как казалось трибуну, насквозь веяло фальшью и лицемерием. Лицо Цицерона словно было маской, за которой скрывалось какое-то коварное чудовище, чьи ядовитые клыки иногда вылезали из-под человеческого лица. – Я не против этой инициативы, но считаю нужным перенести ее обсуждение. Скажем, мы можем собраться по этому вопросу в нынешний мерцедоний и обсудить траты на землю ветеранам в следующем году, включив их в соответствующий бюджет. Я думаю, это устроит абсолютно всех и не придется вносить сумятицу в текущие расходы и нарушать букву закона.       План Цицерона мог бы показаться довольно разумным, но вот народный трибун видел в нем лишь попытку затянуть время, которого и так было немного. До Антония уже доходили слухи о недовольствах и волнениях в нескольких оставшихся в Италии и на границе в Галлии легионах, чьи ветераны требовали теперь у Республики добытую, оплаченную своей кровью землю. Цезарь обещал заняться решением этого вопроса, но сейчас у него были куда более важные дела на восточных границах и он был вынужден решать этот вопрос через Сенат. - Я запрещаю! Я боюсь, Цицерон в своей Киликии слишком сильно отстал от жизни, раз не понимает просьб таких же римлян, как и он сам, которые сражаются во славу Вечного Города. Он просто не может понять, что своим наплевательским к ним отношениям он подпишет приговор не только себе, но и некоторым своим влиятельным друзьям. Ведь опытные легионеры, узнав об отклонении этого закона разорвут и его и всех его дружков на мелкие кусочки… Чего бы мне не слишком бы хотелось, – последнее было сказано Марком с плохо скрываемым сарказмом, что несколько смутило присутствующих сенаторов. Кто-то из них воспринял подобные слова как прямую угрозу, учитывая влияние Антония, а кто-то посчитал это несмешной шуткой. - Вы не можете запрещать то, что законно, Антоний. Тем более, я не голосую против предложения Цезаря, наоборот, я согласен с этим решением, просто я не думаю, что Сенат сейчас будет пересматривать расходы ради того, чтобы сэкономить менее чем полгода. Так что я вас попрошу, ваши слова о каком-то наплевательстве с моей или Сената стороны по отношению к ветеранам римских легионов взять обратно, – И да, я прекрасно понимаю риски связанные с недовольством, поэтому об этой новости им сообщит именно наш народный трибун. Тебя-то, Антоний, они не порвут на мелкие кусочки? - Что же, если такова воля Сената, то мы примем предложение Цицерона о переносе этого вопроса на конец нашего года. Кто за этот вариант? – Марк явно хотел что-то возразить оратору, но Исаврик ленивым жестом попросил трибуна замолчать, а заодно поднял новый вопрос на голосование среди сенаторов. – Лично я одобрю такой подход, проблема не критичная, но должна быть со временем решена.       Антоний, лишь слегка заскрипел зубами, с трудом удерживая себя от какой-либо активности. Он бы с удовольствием отклонил предложение Марка Туллия и так надо было бы сделать, но тут сам закон был на его стороне, полномочий на подобные мероприятия у Юлия не было. А запретить вариант Цицерона означал бы, что план Цезаря, скорее всего, просто повис в воздухе. С недовольством и разочарованием Марку приходилось смотреть, как большая часть сенаторов поочередно выказывает свое одобрение оратору, активно поднимая руки в его поддержке. - Я Гай Клавдий Марцелл, я должен предложить Сенату обсудить вопрос, касающийся состояния дел во владениях Квинта Ромилия, нашего хорошего знакомого, владельца крупных земель в Умбрии. Он попросил нас выделить ему необходимые на ремонт виллы, а также приведения в порядок основного владения в Арреции от полумиллиона до миллиона сестерциев, – на этот раз, пользуясь паузой, слово взял бывший консул Республики, сидевший рядом с Цицероном. При этом он говорил неторопливо, тщательно проговаривая каждое слово, иногда делая длинные и тягучие паузы, словно все присутствующие были полными дураками, которые не могли быстро воспринимать полученную информацию. – Также он просил Сенат о покупке части рабов, которым предстоит обрабатывать его… Происходившее сейчас в курии подозрительно напоминало многим присутствующим любое заседание с участием Марка Порция Катона, который сейчас скрывался от войск Цезаря в Африке. Этот талантливый сенатский оратор обожал произносить длинные, порой доходящие до абсурда речи, которыми он затягивал любое не выгодное ему совещание Сената, особенно если оно касалось Цезаря. Антоний, слушая это откровенное и дотошное занудство от Марцелла, невольно поймал себя на мысли, что старый консул сейчас попытается сделать что-то очень похожее. Выслушивать его противный голос, от которого наверняка могли бы завянуть любые растения, Марк не пожелал. - Я запрещаю тратить на это деньги, Марцелл, думаю, Квинт Ромилий достаточно богат, чтобы отстроить одну из своих вилл и закупить на нее рабов. Лучше потратить деньги Республики на что-то более полезное, – практически не раздумывая, подняв руку, провозгласил Антоний, пользуясь своим правом трибуна наложить вето. Ему было наплевать даже на то, что сенатор даже не успел толком начать перечислять траты. Это предложение, как ему казалось, вообще было выдвинуто, чтобы затянуть время, да и практической пользы от этого никому и никакой бы не было.       Исаврик лениво смотрел то на Марцелла, то на Антония и после выступления последнего жестом руки попросил недавнего консула присесть на свое место, показывая, что этот вопрос не будет обсуждаться. Клавдий с раздражением что-то пробурчал, но угомонился и занял свое место, понимая, что его затея не удалась от слова совсем. Сидевший рядом Цицерон лишь чуть заметно ехидно улыбнулся, посмеиваясь над куда менее удачливым коллегой по ораторскому мастерству. - Я хочу взять слово! Я Луций Марций Филипп и мне совершенно не интересна происходившая в недавнем прошлом борьба Помпея и Цезаря. Я бы хотел спокойно прожить остаток своих дней, но вот один человек был против этого. Уважаемые сенаторы и трибуны, я требую вплотную взяться за одного новоявленного пирата – Секста Помпея! Он ограбил мой корабль с ценным грузом из Тараккона, лишил меня миллиона-другого сестерциев и перебил моих моряков. Я не требую от Сената компенсации, я требую лишь справедливой кары для морского разбойника! Я хочу видеть пиратов не на морских просторах, а на крестах или у подножия Тарпейской скалы! – со скамьи, которую занимал Пизон, поднялся еще один старый сенатор, который, пользуясь возможностью высказаться, тут же заткнул потенциальных просителей столь яростной и пламенной речью. Несмотря на пожилой возраст, Луций сыпал искрами из глаз, напоминая больше плавильную печь, в которой вздувалось пламя.       Вряд ли бы это заявление привлекло бы многих слушателей, если бы не имя названного пирата. Секст Помпей был младшим сыном Гнея Помпея Магна, убитого в Египте, а сам Секст сбежал после Фарсальского сражения куда-то в сторону Испании и пока о нем более никто не слышал. Записывание потомка столь великого человека в морские разбойники вызвала у половины сенаторов шок, а другой половины откровенное недоумение. Некоторые и вовсе, как казалось, посчитали это какой-то плохой шуткой. - Секст Помпей? Сын Помпея Великого посмел стать пиратом? Тем, кого его отец прибивал к кресту? Это шутка что ли? – с недоумением начал вопрошать Марцелл, вращаясь, как юла из стороны в сторону, желая получить ответ на свой вопрос от кого-то из соседей. При этом Антония не покидало ощущение, что в столь резких и хаотичных движениях консула была какая-то наигранность. - А это случайно не тот, что себе паруса в пурпур покрасил? До меня доходили слухи, что у нас один пират завелся с такими вот дорогущими парусами. Наверняка это он! Давайте просто разделаемся с ним? – поинтересовался в свою очередь Кальпурний Пизон, почесывая свою бороду, пытаясь вспомнить об этом как можно больше. В Риме и в некоторых других прибрежных городах уже ходили слухи о каком-то новоявленном пирате, который за короткое время стал настолько богат, что позволил себе выкрасить свои паруса невероятно дорогой пурпурной краской. - Я так думаю, что пурпурные паруса это лишь красивая, но глупая легенда, да и сам Секст Помпей… Я не думаю, что он стал пиратом. Скорее всего, он принял ваш корабль за один из кораблей Цезаря. Может он просто так мстит за убийство им своего отца? – на этот раз в короткую перепалку активно влез до того ненадолго выключившийся из обсуждений Цицерон, который обратился напрямую к Пизону и Марцию, протянув к ним руку. - Вы же знаете, что это преступление затевалось в качестве подарка Цезарю? - Вот уж кому бы о слухах следовало бы помалкивать, господин Цицерон, - с презрением буркнул Антоний со своего места. Происходящее вокруг него сейчас больше напоминало какую-то уличную постановку, причем совершенно абсурдную. Народный трибун никак не мог поверить, что однажды ему в Сенате придется выслушивать оправдания кем-то из сенаторов обыкновенных морских разбойников. Тут даже сама ситуация для Антония была двойственной. С одной сторон это не могло не заставить его горько усмехнуться, а с другой вызывало невероятное отвращение, словно ему подсунули какое-то гнилое и червивое насквозь яблоко. - А что не так, Антоний? Да будет вам и всем присутствующим известно, что поведение Цезаря на востоке Республики вызывает некоторые… Вопросы, – после этих слов Цицерон, слегка задрав голову, спустился со своего места вниз, к центру зала собрания, чтобы все сенаторы видели и слышали главного оратора Республики. – Уважаемые сенаторы и граждане Рима, я всю свою жизнь посвятил нашему общему делу, нашей великой Республике. Наш великий народ, покоривший весь мир, всегда был против тиранов, мы не пресмыкаемся перед сандалиями царей-богов, как варвары-египтяне. Гражданам Рима противна любая корона, любой тиран, посмевший ее надеть, должен быть брошен в Тибр, как однажды потребовавший ее Тиберий Гракх. Нашим предкам хватило мужества и благородства свергнуть чинившего зло и беззаконие царя Тарквиния! И мы не должны отрекаться от добытой их подвигом Республики!       Антоний сидел на своем месте и слушал Цицерона с явным недоумением, слегка приоткрыв рот. Эта пламенная, пусть и не такая как в былые годы тирада Туллия продолжалась, пока он ходил взад-вперед, иногда протягивая руку в сторону остальных сенаторов. Марк попросту не до конца понимал, к чему этот болтун клонит, к чему ведет вступление об истории Рима, о которой отлично знают абсолютно все. Многие сенаторы также мало что понимали, даже скучающий за трибуной консул Исаврик увлеченно слушал старого и уже совсем не того оратора, хотя по взгляду его серых глаз было видно, что он и сам не понимает смысл речи Цицерона.       Сам оратор, казалось, взял короткую паузу, а затем повернулся прямиком к Антонию, одарив того надменным и презрительным взглядом, словно смотрел на какого-то плохого раба на рынке. Трибун чувствовал на себе взгляд этих глаз, который жалил его словно змея и колол в самую душу, как тонкая игла. Это жгло сердце Антония, ведь именно так он представлял себе суд над своим отчимом Лентулом, со стоящим посреди зала, дышащим злобой и кровожадностью оратором, в глазах которого не было и капли жалости, лишь презрение. Почти двадцать лет прошло с того момента и даже сейчас эта сцена была для Марка тяжелейшей пыткой и лишь колоссальная сила воли, закаленная в бесчисленных сражениях, позволяла ему молча терпеть эту боль молча и без эмоций. - И именно поэтому мне сегодня так страшно за нее. Да, Цезарь обладает огромной властью, которую мы сами ему и преподнесли, да, это человек большого благородства, но последние сведения о нем терзают мою душу. В Сирии, в Антиохии он заказал себе диадему, по образу тамошних царей, из золота, усыпанную сверкающими камнями. – уверенно продолжал Цицерон, продолжая ходить по кругу, однако постепенно приближаясь к месту Антония, и едва ли не нависая над ним, словно старый коршун. После чего он, издевательски посмотрев на того, сочувственно положил руку на сердце. – Я бы искренне хотел, чтобы это оказался лишь дурной слух. Но вам не кажется, что их слишком много, уважаемые сенаторы? Например сейчас уже весь Рим знает о его отношениях с египетской царицей и их тайном браке… - Наглая ложь! Я запрещаю обсуждать это в Сенате! Это все безосновательные слухи, наличие которых здесь лишь показывает наибольшее неуважение ко всем собравшимся. Вот вам всем сенаторам не стыдно, что эта курия из-за таких вот людей мало чем отличается от рынка, на котором кто-то рассказывает всякие небылицы? – обращаясь к слушателя вопрошал Марк, постоянно указывая рукой на выступающего оратора, заодно вскакивая со своего места. Внутри него пылала ярость, которую он вкладывал в каждое слово, зажигая их, словно стрелы, в этом огне. – Сенат же место, где решаются судьбы мира или место, где выступают сказочники?! - Антоний, я ничего здесь не выдумываю, да и если бы это была клевета, я бы не переживал по этому поводу так сильно. Марку наверняка чужды идеалы Республики, раз он не может понять ценность свободы от воли тирана. И мне искренне больно наблюдать за тем, как постепенно Рим превращается во что-то подобное. Я молюсь всем богам, чтобы эти слухи про Цезаря, примеряющего диадему царя перед зеркалом, оказались лишь слухами, – приложив руку к сердцу, продолжал свою речь Цицерон, едва ли обращая внимание на трибуна, больше смотря на окружающих сенаторов, при этом постоянно, при каждой возможности, делая аккуратные или прямые выпады в его или Юлия адрес. - Да я готов поспорить с тобой на… – со взмахом руки Марк осекся, замолчав на несколько секунд, застыв при этом в несколько странной позе. Он пытался точно подсчитать сумму, которая у него оставалась под рукой после предыдущих гулянок во всяких тавернах и паре публичных домов с друзьями. Простояв с этим нелепым жестом некоторое время, он все так же эмоционально выдал. – На десять тысяч сестерциев, что даже если я, как лучший друг Цезаря предложу ему корону, хоть публично, хоть наедине, он от нее откажется. Ведь ему не нужна царская власть, как всяким варварам или восточным деспотам, ему куда важнее процветание и торжество римского народа. А диадема для этого не нужна и он прекрасно это понимает. Не надо выставлять лучшего из всех сынов Рима таким дураком, Цицерон. Ты согласен на мое предложение о споре? - Очень заманчивое предложение, Антоний, я бы, как и любой из присутствующих не отказался бы от подарка в целых десять тысяч сестерциев. Но для меня все же важнее правда, истина и наша римская Республика. Я и сам уважаю Цезаря, он благородный человек, безусловно, но я не фанатик и потому я вижу вместо идола, которому поклоняется Марк Антоний человека, с царскими амбициями и таким же самомнением, – чуть с усмешкой продолжил свою речь Цицерон, своим ответом заставив некоторых сенаторов тихо похихикать над пари народного трибуна. – Я опять же говорю, я искренне хочу, чтобы все эти новости оказались слухами и Цезарь остался бы лучшим сыном Республики, но ведь жажда власти может поглотить даже такого человека. Ведь даже отчима нашего народного трибуна, Лентула, она смогла поглотить, а уж он точно уступал пасынку по всем порокам. А перечислять как минимум всех жен, да и мужей Цезаря я могу сбиться со счету.       Перепалка между Антонием и Цицероном тянулась и тянулась. Казалось еще немного и прямо в курии начнется драка между старым оратором и народным трибуном, который едва мог сдерживать себя. Мало кто смел прервать их разгоряченный спор, а стоявший на трибуне консул и сам увлекся спором, хотя и не забывал следить за временем, которое неумолимо сжигалось, как дрова в печи, подпитывая словесный конфликт. Наконец же Исаврик, понимая, что спор затянулся, поглотив собой практически все оставшееся на обсуждение время, громко обратился к Сенату. - Что же, время нашего собрания подошло к концу! Время следующего заседания вам известно, потому все нерешенные вопросы мы переносим на него, – следивший за временем консул, обнаружив, что оно практически истекло, по большей части уйдя на этот долгий спор, был вынужден объявить об окончании заседания, что вылилось на народного трибуна, словно ведро ледяной воды.       Эти слова заставили обоих спорщиков замолчать и только сейчас Антоний осознал свою ошибку. Он убил почти все отведенное на принятие необходимых решений время на оказавшийся по факту бессмысленным спор с Туллием. Сам же оратор плохо скрывал довольство собой и лишь с презрением усмехнулся в сторону Антония и грациозно, не торопясь, направился к выходу из курии, оставив трибуна одного стоять посередине зала. - А как же Секст Помпей?! Нам придется дать этому морскому разбойнику еще время продолжать грабежи и убийства? – услышав слова о завершении заседания, встрепенулся Филлипп, в недоумении разводя руками, глядя на то, как сенаторы, обсуждая что-то между собой, покидают свои места. Растерянный, но возмущенный, он побежал прямо к уходившему с трибуны Исаврику, от спешки даже путаясь в своей тоге. – Консул, я требую принять хоть какие-то меры! - Время заседания вышло, Марций, прости, но придется ждать одобрения Сената, через недели две снова соберемся и обсудим, что с вашим Помпеем делать, – отстраненно и практически не реагируя на претензии сенатора, отмахнулся от него Исаврик, словно от мешающего ему насекомого. Было видно, как формальный консул хотел покинуть курию и заняться какими-то более приятными для себя делами, вместо того, чтобы играть роль статиста дольше, чем нужно.       Раздраженный своей неудачей, Антоний быстро покинул курию, бормоча под нос какие-то проклятия, едва не столкнувшись на выходе с одним из уходящих сенаторов. Он не замечал ничего вокруг, не желая более задерживаться в здании Сената, места, где сгустилась вся ложь и фальшь нынешней Республики. Здесь и сейчас ему очень не хватало его друга Куриона, тот мог идеально помочь в перепалке с Цицероном. Да и учитывая ораторский талант Скрибония, Туллий вряд ли бы вообще рискнул вступать с ним в какой-либо спор, к тому же коллега Антония обладал едва ли не уникальным талантом затыкать своего противника, дабы тот не отвлекал того от своих же речей. Нужно было хоть что-то предпринять, дабы избавиться от этого гнилого болота в Сенате и у Марка уже в голове созревал кое-какой план.       Провожая его надменным и торжествующим взглядом, Цицерон стоял у самых дверей курии, рассчитывая выловить в толпе выходящих сенаторов Клавдия Марцелла, своего союзника. Туллий не мог найти более подходящего времени и места для встречи с ним и обсуждения некоторых вопросов. Оратор в последнее время все чаще и чаще чувствовал на себе взор шпионов Марка Антония, которые преследовали его повсюду, записывал каждое его слово, имя каждого с кем он пересекался. Здесь же, под колоннами курии он мог выловить бывшего консула на несколько минут для короткого, но жизненно важного разговора.       Несколько минут Туллий всматривался в лица сенаторов в одинаковых тогах, покидающих зал заседания, пытаясь найти нужного ему человека. Наконец из-за массивных дверей показался сам Марцелл, сам взглядом активно выискивающий друга. Выбравшись из общего потока, Клавдий, ничего не говоря, торопливо пошел чуть в сторону, подальше от посторонних глаз и ушей. - Марцелл, я не перестаю тебе удивляться. Ты же был консулом, был другом Катона, но при этом ты совершенно не умеешь тянуть время на заседаниях при невыгодном обсуждении, – встав у одной из колонн и тщательно осмотревшись, выговорил Цицерон, вытирая выступивший со лба пот. – Понимаешь, нужно же делать так, чтобы твой противник и сам на это же работал, а ты что-то про какой-то ремонт начал. - Ладно, постараюсь в следующий раз придумать что-то получше. Хорошо, что ты так ловко всех отвлек, да еще и Антония так вывел из себя, что он про Помпея, да и все остальное позабыл. Даже сам сделал за тебя половину работы, – не без доли уважения и даже какого-то восхищения заметил Марцелл, довольно спокойно воспринимая подобную критику со стороны оратора. Все же опыта у Цицерона в этом деле было гораздо больше. - В нем-то как раз и проблема, Клавдий. Хотя он мало чем отличается от обычных уличных пьяниц, у нас с ним связана одна большая проблема. Пока он в Риме, мы не можем приступить хоть к каким-то активным действиям, – на всякий случай еще раз осмотревшись, продолжил оратор, стараясь не терять понапрасну драгоценное время. – Он следит за нами, Марцелл, за мной, за тобой. Его агенты следуют за нами повсюду, и только здесь мы можем хоть ненадолго уйти от их ушей и глаз. Так что если тебе что-то нужно сообщить мне, сделай это сейчас и побыстрее. - Хорошо, Туллий, тут мне как раз удалось привезти с собой послания от наших союзников с разных концов Республики. Тут пишет и Катон, и Лабиен и даже Секст Помпей, о котором сегодня и шла речь, – дополнительно убавив свой голос, проговорил Марцелл как можно быстрее, словно напуганный рассказом Цицерона обо всех этих шпионах. – Я уже с ними со всеми ознакомился и потому спокойно могу отдать их тебе. Только ответом и его отправкой лучше заняться тебе. Боюсь, сейчас за мной будут следить куда больше, по крайней мере в ближайшее время уж точно.       Марцелл аккуратно и быстро выудил из своих одеяний тщательно припрятанные записки, которые он получал от продолжавших активную борьбу с Цезарем помпеянцев и некоторых влиятельных землевладельцев с юга и Сицилии. Даже несмотря на гибель Помпея, война еще продолжалась, чему немало способствовали и их сторонники в Сенате, которые узнавая принятые там решения, быстро оповещали воюющих соратников. Сведения о перебросках легионов, назначениях, а порой и военных планах быстро приходили к тому же Титу Лабиену в Испании. - Хорошо, я ознакомлюсь с ними и отправлю ответ, а сейчас вот какая у нас стратегия на ближайшее время. Во-первых, нужно активнее распространять любые слухи про Цезаря, вообще любые, если что, какой-нибудь можно и придумать. Про Клеопатру-то уже знают. Так… Во-вторых, пока никаких активных действий от Секста Помпея или других наших друзей, которые могут предоставить нам реальную военную силу. Более того, этот моряк уже привлек к себе слишком много внимания, пусть пока уймет свой пыл, он потребуется позднее. В-третьих, через Катона нужно обязательно договориться с царем Нумидии Юбой, – быстро, загибая пальцы, перечислял Цицерон, торопливо пряча свободной рукой переданные послания от Марка Порция Катона, Секста Помпея и Тита Лабиена. – И еще, если в Сенат будут приходить любые инициативы Цезаря, нужно использовать любые лазейки в законах, дабы они максимально провисли, благо тут Куриона нет. Без него, без своего «мужа» Антоний бесполезен в Сенате, но пока он в Риме, будет шпионить за нами... Возможно, что так наш народ одумается и поймет, что тиран не может решить их проблем, и они вновь поверят в Республику, в то, что она жива. - Хорошо, Туллий, пока будем действовать по такому, более тихому сценарию, постараюсь особо не принимать каких-то действий. Я только недавно смог вернуться в Рим и потому пока на меня рассчитывать не стоит, – быстро переварив в голове все слова Цицерона и его план, согласился с ним бывший консул, протягивая руку оратору, дабы пожать ее на прощание. Слишком сильно задерживаться здесь у входа в курию, пусть и в стороне от посторонних ушей, было опасно. – Ладно, встретимся после следующего заседания и там все обсудим. - Да, план ты понял правильно. Но не забывай, Марцелл, почему я решил помочь вам. Мне, как гражданину Республики противны любые тираны. Помпей мертв, а от Цезаря мы найдем способ избавиться. Сенат, если вернет себе реальную власть, сможет возродить величие Рима. Не важно какими средствами, пусть и через союз с латифундистами, варварами и пиратами, но это будет сделано, – уже собираясь спускаться по ступеням вниз на Форум, начал говорить Цицерон, с искренностью приложив руку к сердцу. Он не хотел больше здесь задерживаться, дабы не навлечь на себя лишних подозрений и понимал, что им обоим лучше сейчас разойтись. – Даже, власть пусть и кучки плутократов, будет лучше власти одного диктатора, возомнившего себя царем. Свободная от всех тиранов Республика сама скинет плутократов, если люди поверят в нее, если ее идеалы будут в сердцах у каждого нашего гражданина. Рим способен выжить и без единолично правителя. И я не позволю никому, ни тебе, ни Помпею, ни себе самому, создать его.

******

      Шум инструментов снаружи шатра потихоньку стихал, означая конец очередного дня обустройства лагеря на новом месте. За пару дней холм, на котором еще недавно проходили переговоры Фарнака и Цезаря, на котором не было практически ничего, теперь превращался в настоящую крепость. Легионеры и их галатийские союзники усердно укрепляли новый лагерь. Теперь тут выросли несколько небольших вышек, с которых соседний холм понтийцев был как на ладони, возводились и иные укрепления, которые могли бы запросто сдержать натиск противника. Единственной проблемой было лишь то, что здесь, на оторванной от основного лагеря возвышенности наблюдался очевидный недостаток войск. Цезарь предпочел возвести укреплениями и охранять их в это время силами лишь нескольких когорт. Нападения боспорских воинов на холм в данный момент никто всерьез не рассматривал, а те, кто считали это возможным, обычно меняли свое мнение, лишь посмотрев на крутой спуск, который теперь еще и дополнительно укреплялся. Лобовая атака здесь всем казалась не более, чем очень извращенным самоубийством. Юлий еще не собирался ложиться, а продолжал сидеть над своей картой, прокручивая в голове разные варианты действий на случай приближавшегося сражения. Диктатор не верил, что Фарнак добровольно уберется восвояси и выполнит условия истекающего ультиматума. Атаковать холм царя Боспора было крайне глупым решением при перевесе последнего в численности. Идеальным вариантом была бы атака понтийцев на его укрепленный холм, но позднее, да и вряд ли Фарнак пошел бы на такую очевидно глупую и рисковую затею.       Иногда он отвлекался на постоянно приходящие ему донесения от Антония, который пересылал ему письма Куриона, Требония и других. Ситуация на западе была не лучшая, враги в Испании и Африки еще не были разбиты, а с Сенатом происходило что-то непонятное. Была пара записок и от Клеопатры с Руфионом, который остался во главе египетских легионов. Там все выглядело более-менее спокойно, новая царица Египта даже согласилась отправить в Рим группу своих астрономов для помощи в создании его нового календаря, который более не будет меняться по желанию каких-нибудь жрецов и понтификов. Но сейчас Гай не слишком хотел об этом думать и потому довольно бегло читал послания.       Отложив все эти записки и стилус в сторону, Цезарь откинулся назад на стул, заложи руки за голову. Ложиться спать ему пока не хотелось, да и где-то внутри тлело ощущение, что у него еще остались какие-то неоконченные дела в самом лагере. Не зная, что именно следует закончить, довести до ума перед предстоящим сражением, которое, казалось, случится уже в ближайшие дни, хотя и каких-то конкретных предпосылок к этому не было. Работа в лагере уже практически завершилась, а солнце уже скрылось где-то в холмах, хотя его лучи еще озаряли напоследок темнеющее небо. Многие легионеры, закончив работу, собирались возле своих палаток, принимаясь за скромный ужин. Немногие еще продолжали работать, стараясь как можно быстрее покончить с еще неоконченными делами. Например, недалеко от Юлия два легионера, о чем-то болтая, пытались как можно быстрее закончить сборку скорпиона, который мог бы очень даже пригодиться в грядущей битве.       Воины Республики, успокоившиеся после недавних требований, казалось, забыли об этом и сейчас вновь приветствовали при встрече диктатора, хотя по большей части они предпочитали о чем-то беседовать, сидя около своих палаток. Причем чем меньше дней оставалось до окончания срока ультиматума, тем больше было разговоров о неотвратимо приближающемся сражении. Причем на этот раз соратники спорили по большей части о том, правда ли у боспорского царя есть какие-то мистические союзники или нет. Многие откровенно посмеивались над самой идеей существования чудовищ из мифов, которые теперь воспринимались больше как красивые сказки.       Уже завершая короткий вечерний обход, Юлий ненадолго остановился уже около крутого спуска вниз с холма, у которого стояло лишь несколько часовых, да еще пара палаток с костром, вокруг которого сидело несколько воинов, укрываясь между натянутыми тентами от достаточно холодного ветра. Около самого края никто не рисковал ходить, лишь охранники лагеря изредка и с долей опаски, словно боясь упасть туда, посматривали вниз, во тьму у самого подножия холма. Слегка замотавшиеся в различные ткани часовые с долей зависти наблюдали за своими соратниками у костра, с нетерпением ожидая, когда их дозор закончится, и они уйдут со столь продуваемой позиции.       У самого огня, развалившись на своем плаще, грелся центурион, которого можно было узнать разве что по лежащему рядом его особой броне и шлему. Квинт Цестий один из центурионов Шестого Легиона, которого Цезарь отлично помнил в лицо, о чем-то с долей вальяжности и саркастичности беседовал с подчиненным легионером и ходящим взад и вперед галатийцем из легиона Дейотара, который, судя по его волнению и желанию отогреться, только недавно вернулся из караула. - Вам двоим не о чем волноваться, особенно тебе, галл. Понтийцы не такой уж серьезный, враг, как вы двое это описываете, особенно если слухи про их глупое оружие с бесполезным ядом правда. Тогда вообще бояться вам нечего, точно убить не смогут, – хрустя куском жареного мяса, говорил центурион, покручивая в руке и иногда подбрасывая в воздух сестерций, чтобы хоть немножко себя развлечь. – Да и потом этих гоплитов мы всегда побеждали без особых проблем, а тут еще и местность такая, что строй у них сломается и будет как с этими… Как их… Македонцами лет сто назад. Даже под Алезией было сложнее, вот сколько на одной руке шрамов. Так что не надо беспокоиться, легионер Луций Веррий, победим мы этих боспорян. И тебе, варвар, тоже следует в этот раз сражаться, а не бежать. - Да я особо и не волнуюсь, центурион, просто не знаю, чего ожидать от них, особенно от их царя. Мне доводилось слышать, что он выиграл все сражения, в которых участвовал, около двадцати, – с неопределенностью говорил в ответ воин Рима, просто что-то чертя на мелком песке, присыпавшем камни, оголяя более-менее заживший глубокий порез на плече. – И уж бояться мне нечего, после того, что было в египетской столице уж точно. Там среди дня на рынке с мечами, серпами и копьями на нас напали, еле живы остались, так что этих боспорян я совсем не боюсь, а вот насчет их таинственных друзей опасения есть. - Слушай, по поводу того случая в Александрии, ты нигде не видел Клавдия? Он же тоже вместе с тобой тогда был и получил по шее, тоже неплохой след остался. А теперь этот легионер куда-то запропастился. Стоило послать его в основной лагерь за кое-какими инструментами и все, – неожиданно для себя вспомнил об одном из подчиненных центурион, забыв поймать подброшенную монету, из-за чего та стукнула его по груди. Квинт не выглядел сильно взволнованным такой пропажей, скорее раздосадованным, видимо, легионер не всегда успевал вовремя. – И где он тут мог потеряться? Не мог же он в темноте к понтийцам забрести в самом-то деле.       Цезарь, не встревая в этот разговор, весьма внимательно слушал разговоры подчиненных, не без удовлетворения отметив, что центурион, да и этот легионер явно готовы сражаться с боспорскими воинами без особых проблем. А вот разговор о пропаже кого-то из легионеров заинтересовал диктатора больше. Он и до того, проходя по лагерю, слышал что кто-то, возможно, пропал, но то больше походило на слухи, а здесь уже центурион всерьез об этом говорил. - Я боюсь, Клавдия вы больше не увидите. Они, эти крылатые твари охотятся на нас днем и ночью, и они продолжат охоту, пока не перебьют нас всех. Я, когда стоял там и смотрел во тьму, видел, как они рассекают ночное небо, выискивая себе одиноких жертв, – довольно неожиданно, не дав что-либо сказать Луцию, встрял в разговор галатиец, говоря холодным, как ночной ветер, голосом, словно он принадлежал какому-то призраку, а не человеку. – А уж завтра нам с ними придется сражаться, так что зря не верите, центурион. - Отбрось панику, варвар, это уже даже не смешно. Как пришел сюда из Египта, так все, все говорят про каких-то крылатых чудовищ из древних мифов. Нет у Фарнака никаких стимфалийских птиц, гидр и всего прочего мифического зверинца, как уже некоторые наговорили мне. Есть только какое-то странное оружие, армия гоплитов и огромное высокомерие, – отчасти раздраженно буркнул центурион, косо посмотрев на галатийца, посмевшего его перебить, да еще и с таким глупым, как ему казалось, слухом. – Вот когда выйдем с ним на бой и смешаем его армию с пылью, тогда и увидите, что ничего особенно в его войске нет. А то у нас тут пару дней назад какие-то дураки пришли с требованиями к Цезарю, мол не хотят воевать с царским зверинцем. - Цестий, но если он и вправду колдун, то у нас могут возникнуть серьезные проблемы. Мало того, что у него вполне могут быть друзья из самых глубин Тартара, так и оружие у него явно не самое простое, – продолжал настаивать легионер, пытаясь скорее убедить не его, а самого себя в том, что эти чудовища, о которых все говорят и впрямь существуют. Хотя даже по голосу Луция было очевидно, что он сам не знает, стоит ли в это верить или нет... – Да и вспомни, как он выглядит и как говорит. Мы же с тобой были на переговорах с ним. С ним что-то явно не так, может с колдовством перегнул, раз теперь ведет себя, да и выглядит как настоящая змея. - Колдун? Ну не смеши меня, Луций. Да на этом тиранчике золота и украшений столько, что если их с него снять и продать, мы выплатим долги всех римских горожан, и может, еще на половину Италии хватит. Честно, развратные египетские женщины и те скромнее будут в этом плане. Даже на их царице, наверное, золотишка меньше болталось, – не воспринимая всерьез наполненный страхом лепет галатийца и аккуратные опасения легионера, едва ли не посмеялся над ними опытный центурион, переворачиваясь набок к огню. – А про все эти его победы над какими-то восставшими крестьянами и кучками скифов вообще не надо слушать. Но вот насчет того, что на змею похож, согласен, он еще так шипел на нас, словно мы какие-то мыши, которых он хочет сожрать. - Я клянусь Таранисом и всеми богами, какие только могут быть, я сам видел этих тварей и знаю, насколько они опасны. Не позволяйте внешности этих крылатых бестий обмануть вас, выглядят-то они как красивые девушки, причем чаще всего без одежды, – раздраженно и вместе с тем слегка напугано тараторил галатийкий воин, размахивая руками как крыльями перед легионером и центурионом. Цезарь даже так ощущал, что этот человек до сих пор боится вновь встретиться с этим кошмаром, который он описывает, хотя и попытается дать бой. – Но если вы доверитесь их красивой внешности, то они схватят вас и унесут куда-то в небо, и вы ничего не сможете им сделать. Одна из них похитила моего друга, пытаясь схватить меня!       Новоприбывшие римляне же в свою очередь не воспринимали варвара всерьез, едва сдерживая улыбки, а Луций и вовсе редко посмеивался, глядя на кривляющегося перед ним галатийца. Тот в свою очередь не слишком понимал, почему римляне, пришедшие из Египта, практически не слушают его рассказы о монстрах, даже сомневающийся легионер сейчас смотрел на варвара с явным непониманием, откровенно сомневаясь в его рассказах, больше наблюдая за жестикуляцией собеседника. - Да, а что вы смеетесь?! Я же вам не вру. Я бы никогда не сбежал от воинов Боспора, я даже убил нескольких из них в той битве, но я не знал, что они заключили сделку с этими тварями, – несколько шокированный такой реакцией, галатиец лишь вытаращил глаза и начал разводить руками, откровенно не понимая, почему вроде неглупый на вид центурион, так над ним посмеивается вместе с подчиненным легионером. – Да если бы вы двое были там, вы бы поступили точно так же, как я! Потому что вы такого ужаса никогда не видели. Вот как бы вы поступили на моем месте, а?! - Хех, ну для начала, я бы не напивался перед боем какой-нибудь дряни. Я вас галлов хорошо знаю, приходилось сражаться с вами и под Алезией и под Герговией. Уж я-то знаю, как вы для храбрости можете напиться какой-то бурды из трав и грибов. А по поводу голых крылатых женщин, способных унести воинов в небо, то попробуй поднять меня на руки даже без моего доспеха. Хоть ты и сильный, не спорю, но не уверен, что сможешь. А тут это сделает голая женщина, да еще и с крыльями, – с насмешкой отвечал на столь эмоциональные вопросы центурион, иногда делая паузы, дабы как следует посмеяться. Для него все эти монстры, да и в целом магия понтийцев больше походили на забавную историю, которые рассказываются специально, дабы повеселить слушателей. – Нет, я понимаю, что вам там крепко досталось, но настолько нелепых выдумок не надо. Вот в следующей битве ты сам увидишь, как надо сражаться с понтийцами. - Но даже так, я бы не рекомендовал вам, центурион, чересчур недооценивать противника.       Все же армия Митридата была очень сильна в свое время, мой отец, ветеран последней с ним войны всегда отмечал, что войско Боспора было всегда более крепким и организованным, нежели любое иное варварское. Я ни в коем случае не сомневаюсь в нашем успехе, Цестий, но давайте будем поосторожнее с ними. Даже без этих чудовищ с ними настолько просто не будет, как это представляете вы, центурион, – все же предпочел аккуратно дать совет Квинту легионер, сам уже слегка посмеиваясь над впавшим от его ответа в ступор варвара, который, вытаращив глаза смотрел на римлянина, что называл его сказочником.       Этот, довольно забавный со стороны диалог между артистично жестикулирующим варваром и посмеивающимся над ним центурионом, заставил Цезаря еще больше задуматься о том, что его ждет в самое ближайшее время. Да, рассказ об этих гарпиях, как правильно замечал Цестий, были откровенно нелепыми даже с военной точки зрения, но где-то внутри было осознание, все более нараставшее, о том, что все эти рассказы в той или иной степени правда, да и Дейотар не стал бы лгать римскому диктатору настолько сильно, чтобы выгородить своих подданных. - Клянусь именем Эхада Оллатара, я не пью перед боем никаких зелий и ничего мне не почудилось! – горячо восклицал воин галатов. – Поверьте мне и моему опыту: нам всем грозит опасность. Я и мои товарищи видели в небе восход луны, залитой кровью, в пурпурном ореоле. Наши жрецы и гадатели молвили в один голос, что это дурное предзнаменование...       Знатный варвар продолжал говорить о зловещих приметах свыше с присущей ему горячностью и необузданной натурой. Раздраженный неверием и скепсисом новоприбывших легионеров Цезаря, галатиец с яростным нажимом настаивал на том, чтобы перенести место и время битвы с понтийцами. Но что больше уязвляло его самолюбие, так это насмешки и обвинения в употреблении неразбавленного вина и дурманящих снадобий халдейских и мидийских магов. - Кровавая луна в пурпурной мантии? Да, мне знакомые из другого легиона про нее уже сказали, не вижу никакого повода для паники, скорее наоборот. Ведь это тот знак, то знамение, которое возвещает о гибели царей и тиранов. Ведь и с Македонией лет сто назад то же самое было, как мне рассказывали. Тогда кровавая луна предсказала поражение царя Персея и на следующий день мы его разбили. Как по мне, так это хороший знак, варвар, надеюсь, с вашим царем Дейотаром она не связана, – выслушав очередные угрозы и предостережения от галатийского воина, задумчиво начал рассуждать центурион, вспоминая, что означала луна столь необычного цвета. - Не знаю. Конечно, считают, что в первую очередь это угроза и предостережение царям, но все-таки кровавая луна не совсем уж добрый знак. Скоро наверняка прольеся много крови. Битва если и состоится, то будет очень жестокой, это уж точно, – все также с долей опасения заметил легионер, с напряжением слушая как варвара, так и своего крайне самоуверенного командира. - Конечно прольется, когда мы покажем этому царьку силу нашего оружия, легионер. Не волнуйся ты, Луций, эти гоплиты ничуть не страшнее тех, что были в Египте. Не надо их бояться, просто бей сразу, как увидишь, как можно больше. Тем более если слухи про их ядовитое оружие правда и ты в них веришь, то по идее и бояться особо не надо, – слегка похлопав по-дружески подчиненного легионера, заговорил Цестий с искренней смелостью и уверенностью. Опытный воин ветеран, казалось, после такого количества битв, из которых вышел победителем, перестал всерьез воспринимать своих врагов и пытался подбодрить приятеля.       Стоя едва ли не на краю и практически в одиночестве, если не считать нескольких настороженно пялящихся в звездное небо и подмерзающих часовых, Цезарь смотрел то на раскинувшуюся внизу долину и на холм за ней, то куда-то в сторону совсем чуть-чуть розоватого горизонта, который уже погружался во тьму, задумчиво поправляя свои волосы. Порой ему казалось, что где-то в ночном небе он видел какие-то разрезающие воздух тени, напоминавшие могучих птиц, вроде орлов, которые, пролетая над лагерем римлян, вроде бы скрывались где-то за соседними холмами. Глядя на эти тени, Юлий хоть немного, но надеялся на то, что у него после столь яркой дружеской перепалки между воинами разыгралось воображение. Он начал немного уходить от этого обрыва, да и всех этих палаток в сторону, где были уже отвесные скалы и практически не было света. Завернувшись в свой плащ, диктатор пытался собраться с мыслями, найти ответ на столь волнующий его вопрос.       Но вот после нескольких минут в таком одиночестве Юлий снова почувствовал уже несколько забытое ощущение. Ему показалось, что какой-то луч приятного и теплого, но вместе с тем величественного света, как копье, пронзил ночную тьму, освещая и согревая диктатора. Он ощутил как сам прохладный воздух наполняется торжеством и мрак вокруг него рассеивается. Диктатор не знал, видят ли это люди в лагере или нет, ему было не до этого. - Юлий, слышишь ли ты мой голос? – произнес сладкий и мелодичный, давно подзабытый голос, сохранявший, несмотря на мягкость, нотки властности и величия. Эти слова, как сначала показалось, родились в его голове, но затем диктатор ясно и четко осознал, что они исходят откуда-то из-за его спины.       Лишь обернувшись, Цезарь увидел перед собой ту самую девушку, что была богиней Венерой из его сна после Фарсальского сражения. Прямо на его глазах частички теплого света собирались в женщину невиданной красоты с золотыми волосами и розоватыми глазами, чье платье скрывала широкая темная накидка. Оно было и понятно, ведь тело богини, не говоря уже об одежде, буквально сияло, светилось как яркая звезда в этом покрытым тьмой мире. Но даже в столь скромном обличье чувствовалась сверхъестественная, могучая сила, переполнявшая довольно хрупкое на вид тело. - Мой герой, я прибыла сюда, чтобы напомнить тебе о твоем священном долге перед людьми и богами. Ты должен одолеть Ехидну, Мать Всех Чудовищ. Ее полчища готовы всеми силами обрушиться на Рим, ее дети сейчас летают над нашими головами, они кружат как стервятники над лагерем своего союзника Фарнака, – не дожидаясь ответа Юлия, сразу же начала говорить Венера, заодно чуть загадочно показывая в небо, в котором, как показалось, какая-то крылатая тень на мгновение заслонила звезды. – Ты должен остановить их здесь и покарать царя-отступника.       Немолодой диктатор, повидавший многое за свою бурную жизнь, поначалу опешил при этом дивном явлении. Он растерянно протирал веки, пытаясь убедить себя, что это не сон и перед ним действительно явилось божество. Хотя Гай Цезарь и занимал должность великого понтифика, ему прежде не доводилось становиться свидетелем богоявления. По правде говоря, еще в молодости в глубине души он колебался в вере в существование богов и духов. Старшее поколение, заставшее еще времена войн с Персеем и сирийскими царями, трепетно и свято чтило богов, но уже сверстники Цезаря между собой подшучивали и высмеивали в непристойных стишках проделки козлоногого Фавна и плутоватого Меркурия, бесстыдно поносили прочих богов и богинь и, страшно подумать, самого Юпитера за его любовные похождения. А с началом гражданских войн сильно пошатнулись прежние нравы и обычаи, пока старые римские боги безмолвствовали. Казалось, они ослепли и оставались глухи к мольбам немногих искренне верующих соотечественников у подножия домашних алтарей и в храмах. А в это время Рим захлестнула волна мистицизма, оккультных знаний финикийских, египетских и халдейских мудрецов, мидийских магов, а также чуждых его стране восточных культов. Авторитет прежних богов был низок как никогда, поэтому чернь все охотнее склоняла ухо к жрецам Исиды, Кибелы, Астарты и финикийского Баала, а некоторые сенаторы, знал Цезарь, держали в своих фамильных библиотеках запретные свитки Тита Лукреция Кара, этого богохульника и верного последователя Эпикура. И вот теперь, в таких-то условиях, он впервые видит перед собой чудесное явление божества. И не просто какого-то там божка, а одну из двенадцати верховных божеств, прямым потомком которой он является, считая от Энея Троянского!       С трудом еще осознавая величие момента, Цезарь преклонил колено и непокрытую голову перед мягко светящимся силуэтом, однако таинственная гостья велела ему жестом подняться и выслушать ее. Первые же слова об Ехидне и гомеровских чудищах из древних свитков поставили Гая Юлия в ступор. Выслушав богиню любви, Цезарь не сразу понял, что именно она имела в виду. Но теперь он точно осознал, что все те истории о чудовищах, которые он слышал на протяжении последнего года, оказывались правдой, что совершенно не обнадеживало диктатора. Ведь помимо недобитых помпеянцев, у него появлялась новая, куда более страшная угроза, от которой его отделяла лишь покрытая ночной тьмой долина. - Подожди, о Цветущая… Ехидна, та, которая Мать Всех Чудовищ, жива? Но как такое возможно? Разве ее не убили еще задолго до Троянской войны? Если мне не изменяет память, это Беллерофонт сделал на своем Пегасе, – подал, наконец, голос Цезарь после недолгого замешательства. - Юлий, мой герой, прошу тебя, не оскверняй меня именем этого гордеца и отступника, – по этим словам было заметно, насколько упоминание Беллерофонта задело богиню любви. Она неожиданно перешла на куда более суровый и угрожающий тон, хотя и сохраняя некоторую мягкость и любовь. – Он лишь убил Химеру с нашей помощью и посчитал, что он, видите ли, выше богов, что Олимп должен принадлежать ему, а не нам. За что он и поплатился. А Ехидна… Сотни лет назад я тоже думала, что великий Геракл сразил ее раз и навсегда, и оно так и было, но видимо у одной нашей старой знакомой были иные планы. - И мне придется одолеть ее и закончить то, что тогда не получилось у другого величайшего героя? Богам Олимпа так нужна именно моя помощь, помощь всего Рима и его народа? Ведь они могли найти кого-то еще, явно более сильного, чем я, – Цезарю в этот момент вспомнился его хороший друг Марк Антоний. Вот он-то физически был куда крепче диктатора, да еще и моложе. Если бы критерием отбора олимпийцев была бы лишь физическая сила, то нынешний народный трибун и заместитель Юлия подошел бы идеально, потому и расчет Венеры и ее родни был очевиден. - Придется сделать это, иначе ее гниль, ее скверна поглотит все. Она заставит людей смириться с несправедливостями, уничтожит искреннюю любовь в этом мире и погубит все, ради чего именно ты, Цезарь, и боролся, – довольно мрачно и безрадостно, что было для нее не совсем характерно, процедила богиня любви, пытаясь так показать своему подопечному всю сложность ситуации. Эти слова звучали тяжело, словно жестокий приговор на суде. – Поэтому мы и решили немного помочь тебе, по мере наших сил. Скверна распространяется по всему миру, все, что вокруг Рима поражает ее гниль и мне придется покинуть тебя, мой герой, дабы я противостояла Матери Чудовищ там, где моя сила нужнее. Но перед этим я передам тебе снаряжение, которое сделал для тебя мой муж Гефест по моей просьбе. Конечно, оно возможно не будет выглядеть как-то особенно, подобно доспехам Неоптолема или Мемнона, однако же станет тебе великим подспорьем в борьбе с чудовищами.       После этих слов Венера на секунду замолчала и как будто из воздуха вынула недлинный, острый клинок, который мало чем отличался бы от любого другого, но глядя на него Цезарь как-то внутри чувствовал, что это опасное и грозное оружие, пусть и не выглядевшее слишком помпезно. Рядом с мечом тут же образовалась и выкованная Гефестом броня, практически ничем внешне не отличавшейся от его обычного командирского панциря, только помимо нее были отдельно еще и поножи с наручами. Выглядели они тоже не слишком выделяющимися из множества подобных, но даже так, в них виднелась некая надежность и прочность, способная выдержать практически все. - Это поистине великий дар, Дарительница Красоты, – не мог сдержать восхищения полководец, – однако я все же не тот великий герой, который как Геркулес лично сражается лицом к лицу с недругом. - Мы, римляне, потому и побеждаем их, потому что сражаемся как единое целое, а они поодиночке на нас лезут и лишь зря гибнут, – с долей скепсиса продолжал диктатор, не до конца понимая, зачем боги решили потратить время на создание ему персонального снаряжения, хотя он и командир римской армии, который лично идет в бой лишь в самых крайних случаях, когда это больше всего нужно, когда нужно воодушевить падших духом воинов.       В ответ на подобное замечание, Венера по-доброму усмехнулась, прекрасно понимая логику своего героя. Ведь в этом мире уже давно не было ничего божественного и просто сильные воины-берсерки, столь любимые Аресом понемногу становились уделом для варваров и уходили в прошлое. Ведь без помощи свыше они были бесполезны против хорошо организованного, пусть и небольшого по числу отряда легионеров или гоплитов. Понимая некоторый скепсис Цезаря, богиня любви довольно быстро нашла новый аргумент. - Афина некогда говорила мне, что среди смертных хватает своих мудрецов, и как посмотрю, не последний из них Гай Юлий Цезарь. И да простит меня Арес, но я согласна с тем, что в наступившие времена один в поле не воин. Время героев-одиночек подходит к концу. Однако же выслушай, что я тебе скажу, благородный Юлий, выслушай волю богов, ибо от этого зависит спасение твоего народа, – изрекла Афродита, намекая на то, чтобы римлянин олее внимательно отнесся к их дарам. – Эти доспехи сделаны так, дабы их отрава не смогла просочиться в твое тело, – продолжала богиня любви и красоты. – Кому как не тебе, моему благородному потомку и великому понтифику, не знать, сколько в свое время породила чудищ древняя Ехидна, и сколько у нее различных дочерей имеется сейчас. Поэтому тебе нужно всегда быть готовым и самому, своими руками дать им бой. Сил у тебя, особенно с новым телом, будет достаточно, чтобы сразить пусть и не саму Мать Монстров, но уж каких-нибудь ее тварей точно. И в этом благом деле тебе потребуется особое снаряжение, как прославленному Ахиллу в век осады Илиона. - Хорошо, если такова воля богов, я приму это оружие, хотя и до сих пор не могу свыкнуться с мыслью, что мне лично придется с кем-то из них сражаться. Вокруг меня всегда мои легионеры, вместе с ними я смогу одолеть кого угодно, – с сомнением молвил Юлий.       Все же лишним оно, особенно столь прочная броня, да еще и защищающая от заколдованного оружия будет как нельзя кстати. Он после этих слов опустился на большой камень, на котором это снаряжение и лежало, дабы самому получше его узнать. - Задача героя это не только махать мечом или дубиной, хотя такие нравятся Марсу, да и Минерва тоже не без симпатии к ним относится. Я же больше думаю, что герой это не просто сильный воин или способный буквально держать над головой небо, нет. Он должен зажигать в сердцах людей огонь, использовать свою силу, дабы поднять на подвиги и других людей, сейчас это как никогда важно, – как бы одновременно и споря и соглашаясь с Цезарем, проговорила Венера, смотря на звездное небо, словно высматривая в нем тех самых чудовищ Ехидны. Убедившись, что более никого постороннего рядом нет, богиня расслабленно вздохнула с облегчением. – Как же давно я не ходила по этому миру.       После этих слов богиня любви замолчала, явно не зная, что можно еще сказать. Она безмолвно подошла к большому камню, одновременно и торопясь и затягивая свой шаг. По лицу и глазам Венеры было заметно, как она наслаждается каждым мгновением нахождения здесь, как ей приятен прохладный ветер и каменистая земля под ногами. Богиня больше напоминала путешественника, возвращающегося из далекого и долгого похода, который случайно забрел в знакомое, но уже подзабытое за долгие годы место. Но надолго она задерживаться все же не стала и через пару минут такой прогулки, мягко опустилась на большой камень рядом с Цезарем. - Знаешь, мой герой, хотя Железный век и не принято любить в сравнении с другими, в одном он точно стал лучше для людей. Они, в отличие от людей золотых, медных или бронзовых, могут сами добиться того, чего остальные достигали лишь с нашей божественной помощью. И ты потому и герой, Юлий, потому что ты сам добился таких успехов, без нашей помощи, – после этого богиня аккуратно и ласково, словно боясь раздавить, взяла крепкую руку Цезаря в свои ладони и добавила с легкой улыбкой. – Разве что совсем немного удачи было на твоей стороне. Поэтому я предложила олимпийцам и своему отцу выбрать тебя. Понимаю, после столетий без нашего вмешательства во все это сложно поверить, но придется. Я верю в твою победу, Цезарь, теперь иди и докажи нам и всем людям этого мира, кого еще не поглотила скверна, что мы в тебе не ошиблись.       После этих слов Венера с некоторой грустью отпустила руку смертного героя и поднялась на ноги, хотя и одарила Цезаря, словно на прощание, своей светлой улыбкой. В этот момент ее тело начало понемногу становиться все более и более светлым, как будто она сама превращалась в тот самый чистый свет. А затем она, словно от легкого порыва ветра рассеялась по воздуху тысячами золотых частичек, искр надежды, оставляя Юлия наедине с самим собой.