Последняя война Республики

      Утро в понтийском лагере не предвещало каких-либо бед. Ночной инцидент с попыткой одного из гоплитов напасть на гарпию, к его же счастью, был довольно быстро забыт, а сами солдаты с восходом солнца занимались в основном всякими своими делами, готовили еду, приводили в порядок оружие. Слегка пошатывающийся после вчерашнего ранения отравленным оружием гоплит активно разминал руки, которые так и норовили опуститься и повиснуть без сил. Если такое произойдет во время боя это будет концом для него, так как сражаться в таком состоянии невозможно. Его друг Галлен со своей стороны тайком ото всех вновь аккуратно разглядывал свой припрятанный римский меч, иногда обтачивая его конец камнем, чтобы он наверняка помог бы в возможной битве.       К этой парочке довольно быстро, через суетящихся соратников примчался и третий знакомый – Ксантипп, уже напяливший на себя панцирь и шлем, а в одной руке держал здоровый щит. Ему не без труда удалось протиснуться между двумя здоровенными скифами, которые торопились куда-то в центр лагеря, да и сам гоплит больше напоминал того легендарного марафонца, который спешил оповестить своих союзников о неком срочном событии. - Там Асандр объявляет сбор, нам срочно нужно туда прийти, Гилл, что-то намечается, - поторопил своего еще немного вялого после ранения отравленным клинком соратника, Ксантипп, протягивая тому свободную руку. - Уж всяко лучше, чем сидеть здесь, не зная чего ждать. А то он уже несколько дней не может решить, сражаться нам или уходить, – с долей меланхолии и безразличия протянул Галлен, аккуратно вешая себе на пояс этот сверток, который мгновенно оказался закрыт от посторонних глаз щитом гоплита. - Надеюсь, наш царь не придумает какой-нибудь очередной глупости. Помнишь, как он после того сражения с римлянами еще пару дней нас собирал, чтобы мы все послушали о том, насколько же он великий и насколько он лучше своего отца? Он хоть иногда может не сравнивать себя с Митридатом? Каждый раз ведь несет одно и то же, - хватаясь за протянутую руку и все же таким образом поднимаясь на ноги.       Довольно быстро гоплиты собрались и торопливо пошли от своей палатки прямиком к центру лагеря, где уже были расставлены знамена и собирались воины. Наверняка Фарнак что-то затеял, но никто не знал, что именно. Некоторые с опаской шептались о том, что царь Боспора решил подчиниться ультиматуму римлян и сбежать обратно хоть в Пантикапей, оставив все прежние завоевания. Другие, более воодушевленно предполагали, что скоро должно начаться сражение с Цезарем, правда, никто не знал наверняка, как именно оно будет происходить.       На небольшой площади, свободной от палаток, телег, корзин и прочих предметов было лишь небольшое искусственное возвышение, на котором сейчас, в компании пары гоплитов-стражей и нескольких наемников-скифов, стоял старый командир Асандр. По сравнению с прошедшим днем, он выглядел куда более взволнованным, хотя и всеми силами пытался это скрыть. Разговор с царем прошлым вечером и решение дать бой именно сегодня, да еще и с такой тактикой, сильно подкосил немолодого военного, которого окружали недовольные воины, регулярно выкрикивавшие в его стороны различные претензии. - Если и сражаться, то пусть тогда эти крылатки сразу нам помогут, а не в самый последний момент. Если так хотят нашу добычу, пусть по-честному помогают нам! – раздавались вокруг этой троицы регулярные, но пока тихие требования от тех, кто считал, что вот-вот грянет очередное сражение. Оптимизма в этих разговорах не наблюдалось, хотя и обреченности тоже. Как именно будет идти битва и где именно, да еще и когда, никому известно из воинов не было, что порождало мучительное ожидание в неизвестности. - Позвольте мне сказать, храбрые сыны Боспора! Наш царь, Фарнак приказал дать бой римлянам, пока те еще не успели окончательно закрепиться на своем холме. Мы должны подняться наверх и смять их одним быстрым ударом, – стоя на небольшом возвышении обращался к собравшимся вокруг него воинам старый Асандр, протягивая к ним руку, сжатую в плотный кулак, явно с целью максимально подавить собственное волнение и придать себе уверенности.       Боспорский полководец не слишком хотел здесь находится, но его царь едва ли не вытолкнул его своим приказом на эту трибуну, словно желая, чтобы возможная буря негодования обрушилась не на него, а на старого Асандра. - Подняться на эту кручу всей армией?! Базилевс совсем уже из ума выжил?! Наша фаланга же просто развалится! – даже не дав командиру договорить, выпалил Гилл, забыв о любом приличии и страхе. Он хорошо видел холм, который им предстоит штурмовать и понимал, что сам подъем прикончит их быстрее самих же римлян. Одинокий крик недовольства и даже какого-то отчаяния мигом нашел поддержку в рядах воинов. - А что будут делать наши союзницы в это время? Снова сидеть в тылу и ждать, пока всех нас перебьют, чтобы потом снова присвоить себе то, что по праву принадлежит нам?! – раздался где-то на другом конце этой импровизированной площади голос недовольства, словно в поддержку Гилла. По всему строю начала подниматься волна возмущения, воины что-то кричали, вскидывая вверх свои копья, словно желая проткнуть тех, кто находился над ними, кто заставлял их страдать. - Нам что, снова придется сражаться этим оружием, которое совершенно не вредит римлянам, а они нас будут кромсать?! Дайте нам нормальное оружие, дайте нам нормально сражаться! Мы перебьем всех италиков, если вы дадите нам это сделать! – тут же по строю, вслед за возражением со стороны Галлена, сжавшего рукой свой спрятанный меч, покатилась волна возгласов и требований, перемешавшихся между собой, из-за чего вскоре клич толпы разобрать было уже невозможно, лишь ее все более и более ярое возмущение.       Лицо старого военачальника едва заметно дрогнуло, а он сам чуть нервно сглотнул. Было видно, как его лик просто трещит, стараясь усилиями воли сдержать волнение, а старая рука намертво вцепилась в меч. Понтийский военачальник начал мерить свою импровизированную сцену мелкими шажками, чтобы, видимо, хоть ненадолго, но заглушить бушующий внутри него огонь. Он не знал, что именно ответить воинам, ведь один ответ будет ложью, а другой может привести к абсолютно непредсказуемым последствиям. Асандр в данный момент больше напоминал замерзающего человека, который все никак не мог решиться разжечь огонь, боясь, что тот поглотит его, предпочитая терпеть пробирающий до костей холод.       Ему в эту минуту стало не по себе, ведь одно неверное слово и все может поменяться. Вокруг него лежал хворост, щедро политый горючим маслом, а сам Асандр стоял в центре этого еще не разгоревшегося костра. Любой неверный шаг и полетят искры, что вмиг испепелят его самого, а затем и все, до чего доберется огненная ненависть откровенно недовольных солдат. Сейчас он, неожиданно для себя, ощутил в своих руках тяжеленные гири власти, которая способна изменить историю его царства как минимум. Он шел по хлипкой дощечке над бездонной пропастью, а эти гири так и желали утянуть его в бездну, окружавшую его. - Я… Я знаю, что наш план выглядит странно и на первый взгляд нелогично, но Цезарю некуда спешить. Это у нас истекает время. Мы все хотели бы побыстрее покончить с римлянами, дабы забыть про все эти беды и получить заслуженное вознаграждение. Если мы промедлим, и не ударим сейчас, то потом Рим попросту раздавит нас. И тогда вам придется ругать гарпий и всех остальных на суде Миноса, – сначала голос Асандра подрагивал, но, слегка закусив себе губу, старый военачальник смог унять дрожь и продолжать уже более уверенно. Он сейчас, только открыв рот, уже отдал свою жизнь в руки судьбы, случая и теперь оставалось только надеяться на чудо и благоразумие солдат. – Это единственный шанс уйти отсюда победителями. Римляне нас щадить не станут, перебьем их для начала, а уже потом решим наши проблемы. Нельзя доставлять римскому царю удовольствие нашим раздором.       По рядам воинов пошла волна перешептываний, к счастью для старого командира не переросшая в шторм. Соратники довольно спокойно и тихо что-то говорили друг другу, особо без агрессии и ярости, пожара которой так опасался Асандр, что придало ему немного больше уверенности. Но при этом он все равно чувствовал, что трибуна, на которой он стоит, шатается под его ногами и одно неразумное слово опрокинет его вниз. - Ну, как по мне это логично, Гилл, что думаешь? – выслушав Асандра и минутку поразмыслив, спросил у своего друга Галлен, заодно вопросительно озираясь вокруг, словно боясь, что соратники, если будут недовольны ответом старого военачальника, разорвут вместе с ним и гоплита. – Все же я слышал, что Цезарь весьма и весьма хороший военачальник и нельзя вступать в бой на его условиях ни в коем случае. Ударим сейчас и есть шанс победить римлян.       Вспыльчивый гоплит неплохо призадумался насчет этих слов. Решение Фарнака пойти в бой прямо сейчас на его взгляд было совершенно безумным. Но с другой стороны, как он слышал, римлян на соседнем холме сейчас совсем немного и в случае успеха атаки республиканская армия осталась бы без своего руководства. Обезглавленные легионы были явно меньшей угрозой. Однако совсем не этот вопрос Гилл считал ключевым. - А что насчет наших союзниц? Они хоть раз нормально помогут нам? Или опять мы будем погибать, чтобы выжившие отдали все трофеи им? Это была моя цена за их, не наших, пленников, – громко спросил он у Асандра напрямую, поднимая вверх свою перевязанную руку, показывая ее всем вокруг. Тяжело дыша от волнения, он смотрел на не менее взволнованного , правда по несколько другим причинам старика. – И можно ли раздать нам, наконец, нормальное оружие, а не эти игрушки для детей? - Я прекрасно понимаю ваше возмущение этим, поверьте мне. Но в этот раз нам придется обойтись без них совсем. Я и сам не рад этому, но сейчас мы будем биться сами, за себя, а не за них. Мы не должны сейчас становиться актерами, что будут развлекать италиков и Цезаря своими распрями. Даже без этих птиц мы можем дать им бой, но на этот раз добыча будет только нашей, – после коротко молчания, поспешил найти хоть какие-то слова старый командир, хотя это было тем еще занятием. Сказав это он уже мысленно ожидал какого-нибудь взрыва возмущения, волны гнева, что смоет его с трибуны.       Но ответом была лишь повисшая тишина, прерывавшаяся лишь перешептываниями воинов Боспора. Было очевидно, что далеко не все они согласны со словами Асандра и не принимали их, но при этом понимали, что что-то здравое в них точно есть. Заниматься распрями на глазах у столь могущественного врага было попросту нелепо, да и рискованно, ведь учитывая охрану Фарнака и его союзниц, а также скифских наемников, бойня в лагере не принесет им никакой пользы, а вот Цезарю, который спустится к победителям со своей армией, выгоды будет заметно больше.       Асандр, наконец, смог с облегчением вздохнуть и стереть пот со лба. Он, наверное, никогда не чувствовал внутри себя больше торжества, чем сейчас. Несмотря на сильное недовольство, которое витало в воздухе вокруг, оно не перерастало в нечто большее, в ту самую бурю, пожар, которых он так опасался. Понтийские воины, среди которых все еще не стихал глухой ропот, с неохотой все же готовились к бою, застегивая на ремни нагрудные панцири и довольно быстро выстраиваясь в боевой порядок у подножия холма.       Но вот несмотря на более-менее удачное разрешение конфликтов, старого военачальника все еще мучила неопределенность. Он не знал, увидел ли их построения Цезарь, начал ли он готовиться к бою сам, позвал ли на помощь своих воинов из соседнего лагеря. Асандр даже не вполне понимал, как наступать вверх по склону, ведь на нем хоть сколько-нибудь организованно построиться той же фалангой не получится, а если подъем провалится, то это будет конец всему.       Склон перед рядами воинов Боспора круто забирал вверх, при этом не позволяя подняться на него с других сторон. Порой с самой вершины катились мелкие камешки, они не задерживаясь прыгали по крутой тропе, со временем лишь набирая скорость. Старый военачальник с опаской смотрел на этот склон, понимая, что если человек, поднимаясь по нему, сделает хоть один неверный шаг, то он полетит вниз, считая своим телом камни. А если учитывать количество воинов, собиравшихся на подъем, любой оступившийся или споткнувшийся из них был бы неминуемо затоптан наступающими соратниками.       Сам вид этой кручи уже вызывал легкий трепет у и без того подавленных солдат Понта. Они не выглядели как готовые побеждать воители, а скорее напоминали измученных людей, вышедших на последний бой с надеждой как можно быстрее закончить, вытерпеть, выстрадать его, а еще лучше, вообще в него не вступать. Многие из тех, кто уже построились, согнувшись, смотрели себе под ноги, а некоторые наоборот поднимали глаза к солнечному небу, будто моля богов о помощи. На этот раз все зависело исключительно от самих греков и скифов, поскольку появление гарпий не планировалось. Настолько велика была жажда Фарнака хоть где-то превзойти своего отца, победив римлян на том же самом месте. - О боги, пусть после сегодняшней победы этот кошмар закончится, – до ушей Гилла доносились тихие мольбы Ксантиппа, нерешительного сжимавшего свое копье, с которого по древку изредка стекали фиолетовые, ядовитого цвета капли. Он обреченно опустил голову, стараясь не смотреть вперед, словно не желая встречаться взглядом со своей судьбой, что ждала его на этом холме. - Ладно, хорошо хоть у меня их меч есть, а не эти мокрые куски железа, – чуть более обнадеживающе произнес Галлен, поглаживая висевший на его поясе сверток с тем самым припрятанным гладиусом. К счастью для воина, рядом не было гарпий, а остальные были слишком сильно погружены в себя, чтобы обращать внимание на нарушение им законов. При этом он с каждой секундой становился все более взволнованным, так грызла и терзала его неопределенность, что он начал говорить что-то путанное, желая обнадежить самого себя. – После этой битвы все пройдет, как сны Морфея, все унесут воды реки забвения Леты. Если победим римлян, все это закончится. - Да, давайте покончим, наконец с ними… А с Фарнаком, если что и его союзницами разберемся сами. Все же Асандр отчасти прав, эти глупые италики не достойны наблюдать за нашими распрями, – выдохнув после долгого молчания, с огромной неохотой согласился с соратниками Гилл, видя как Асандр, забравшись на коня, собрался вести их в битву. Гоплит все еще не горел особым желанием биться с римлянами, особенно в таких условиях, но другого выхода уже не было. Только победить и выжить.       Время тянулось для воинов Боспора мучительно медленно, каждый из них наверняка боялся задержки, что поднявшись наверх, они обнаружат непробиваемую стену из красных щитов, настоящих копий и мечей. Все происходило так, словно само время замедлилось, нарочно терзая гоплитов неизвестностью, что ждала их впереди. Многие с опасением смотрели на этот крутой подъем, усеянный еще и камнями, там, где один неверный шаг мог стать последним. - Вот он, последний римский оплот в Анатолии! Осталось сделать последний шаг, нанести Риму последний удар, чтобы эта земля стала нашей и чтобы мы смогли разойтись по своим домам с победной вестью! – развернувшись к своим воинам и выхватив клинок, начал свою речь Асандр. Он практически не готовил ее и потому громко выкрикивал воинам все, что считал наиболее подходящим в этой ситуации. Ему хотелось, чтобы его воины завелись и пошли в бой на римлян как можно быстрее. – Мы эллины, мы истинные наследники империи Александра. Именно мы должны сражаться за наше наследие! Не ради меня, не ради нашего царя, не ради тех крылатых монстров, а за свою честь я призываю вас на этот бой! Вперед, на врага!       Войска после этого приказа словно пробудились от глубокого сна. До того вялые воины, очнувшись от уныния и обреченности быстро вскинули вверх копья с криками одобрения и боевым кличем, после чего, максимально быстро пошли вперед на склон, навстречу своей судьбе. Пока в долине они еще шли организованной фалангой и без труда смогли преодолеть расстояние от своего лагеря до вражеского, где пока не было каких-либо признаков тревоги. Прошлая тяжесть пехотинцев, мучимых ожиданием исчезла и они, быстро, даже слишком быстро понеслись вперед, желая как можно быстрее покончить с врагом. - Может быть нам повезет и они разбегутся сами? – понадеялся Ксантипп, быстро шагая рядом со своими друзьями, посматривая из под тяжелого шлема вверх на небольшую сторожевую башню римлян, где пока не было даже никаких сигналов или намеков на тревогу. - Это римляне, они не убегают, как всякие другие варвары. Вот были бы тут наши крылатые подруги… Это бы могло случиться! – на ходу ответил ему Гилл, не желая отвлекаться на какие-то долгие рассуждения. Он понимал, что его соратник лишь хотел так избавиться от накопившегося в нем муки неизвестности и страха перед провалом наступления, очевидность которого была ясна всем воинам, но была надежда, что римляне, как и под Никополем, не смогут оказать серьезного сопротивления.       Быстро преодолев долину, воины, слегка сбавив темп, начали подниматься вверх как можно быстрее, причем вперед по склону молнией понеслись легкие пехотинцы и пельтасты. Таким воинам на этой местности, под жарким солнцем Анатолии было заметно легче, чем закованным в броню гоплитам, которые по приказу командира взяли небольшую паузу.       Асандр, который до этого скакал рядом со всем войском, которым ему довелось командовать, остановился у самого подъема. Подниматься вместе со всеми он не мог, поскольку боялся потерять даже тот небольшой контроль над ситуацией и воинами, которым он еще обладал. Вместо того, чтобы спешиться и идти вверх со всеми, старый командир остался у подножия холма и пытался хоть немного, но координировать подъем, чтобы войско Боспора окончательно не превратилась в кашу.       Старик с плохо скрываемой тревогой смотрел вверх, прикрывая руками глаза от солнца, которое светило прямо в лицо поднимавшимся воинам. Легкие пехотинцы быстро летели вверх по холму, боясь задержаться на лишнюю секунду. Из под их ног летели мелкие камни, осыпавшиеся склона, вылетающие из под ног у воинов. Многие из пехотинцев, все же, тяжело дыша, останавливались, чтобы просто удержаться на ногах. Остальные же пытались быстрее вскарабкаться наверх. До ушей воинов внизу уже начали доноситься некоторые крики, например один из пехотинцев в белом хитоне, оступившись, схватился руками за острые камни, заодно сильно ударившись о землю ногами при падении. Другой же солдат, быстро бежавший наверх, неудачно сделал шаг и покатился вниз с пронзительным криком боли, держась за вывернутую ногу. Пельтасту еще очень повезло, что поднимался одним из последних и его не затоптали свои же, но сейчас он, лежа у подножия холма, со стонами корчился от боли, хватаясь за ногу.       Остальные воины особо не испытывали проблем при подъеме и уже были наверху как некоторые из них дружно покатились вниз, считая своими телами камни и ухабы. Вместе с этим раздавался и хруст дерева – римские пиллумы, пробивавшие легких пехотницев насквозь, словно те были из масла, при падении ломались, оставляя острия в телах несчастных воинов. Многие из них погибали еще от попадания копья, некоторые же умирали после минут мучительного падения по склону вниз и лишь некоторые окровавленные воины еще двигались, с болью пытаясь отползти, дабы их не придавили другие погибшие, умоляя своих еще живых соратников о помощи. Они из последних сил, сквозь боль и хруст переломанных при падении костей, протягивали руки к стоявшим у подножия воинам так, словно отчаявшиеся от убивающей их голодной нищеты бедняки. Некоторые воины быстро покидали строй, дабы оттащить раненых назад, чтобы помочь хоть кому-то из них выжить. - Что же.. Сейчас или никогда. Воины Боспора, в атаку! Уничтожьте римлян на этом холме, пока к ним не пришло подкрепление! Поднимайтесь как можно быстрее и осторожнее! – видя, что атака пельтастов фактически захлебнулась и, понимая, что дальше медлить уже нельзя, отдал приказ Асандр, напрягая свои старческие связки, дабы докричаться хотя бы до командиров первой фаланги, которая должна была подниматься наверх впереди остальных. – Отправьте по паре тысяч человек на удержание каждого из флангов этого холма, чтобы италики не обошли нас слишком быстро!

*****

      По сигналу трубы гоплиты ринулись следом за пельтастами, что должны были расчистить дорогу к вершине холма, где был римский лагерь. От фаланги не осталось и следа, но сейчас Гилла это не волновало, ему хотелось побыстрее покончить с этим кошмаром, который начался с нечестивого союза монстров и Фарнака. Надо было залезть наверх и сбросить италиков вместе с Цезарем вниз на камни.       В тяжелых доспехах подъем превращался в пытку, тяжелый шлем съезжал вниз, мешая видеть, броня и тяжелый щит тоже тянули трехпалого воина, да и не только его, вниз, прижимая к земле. Ноги скользили по крутому склону и заплетались между собой, словно желая уронить своего хозяина. Подниматься было крайне сложно, палящее солнце прожигало со спины насквозь, торопиться Гилл не мог, боясь попросту споткнуться и нелепо погибнуть, не вступив в бой, а снизу поджимали союзники, тоже стремящиеся подняться как можно скорее.       Не прошло и нескольких минут, как уши Гилла наполнили крики и стоны раненых и умирающих боспорских воинов. Над гребнем просвистело пущенное римлянами копье, чудом не снесшее ему голову. На его глазах несколько воинов, стоявших перед ним, разили копья и камни, сбрасываемые с вершины холма. Пельтаста перед ним одно из них пронзило насквозь, так, что острие остановилось в десятке другом сантиметров от самого Гилла. Сраженный юноша тут же повалился назад и гоплит, следовавший за ним, едва успел сделать шаг в сторону и тот, падая, сбил с ног еще следовавшего за Гиллом воина.       На подъеме царил кровавый хаос боли и страданий, пиршество бессмысленной жестокости. Тела погибших и еще живых падали, катились вниз, сшибая только поднимающихся воинов. Наступление уже захлебнулось, но была надежда, что римляне не справятся с теми, кто уцелеет в давке. Собравшись с силами, Гилл поспешил наверх, не желая быть погребенным здесь в свалке тел, среди мертвых и умирающих.       Держа копье в здоровой руке, а щит нацепив на покалеченную, гоплит все же поднял голову, чтобы видеть, что происходит наверху. Шедший перед ним еще один пельтаст получил камнем в голову и повалился вниз. Гилл мгновенно сориентировался и с трудом поймал упавшего на щит и с его помощью откинул тело понтийца в сторону, чтобы не улететь вниз вместе с ним. - Ах! Помогите! – продрался сквозь хор боли и страданий крик Ксантиппа, друга, что шел следом. Каким-то чудом он увернулся от свалившегося на него сверху по склону пельтаста, отскочив в сторону. Но счастье было недолгим и гоплита сшиб с ног соратник в тяжелых доспехах, получивший копьем по шлему. - Ксантипп! Проклятье, – Гилл хотел было ринуться на помощь, но увидел лишь как два гоплита, мертвый и еще живой кубарем покатились вниз, сбив на своем пути еще одного бойца Боспорского царства. Не успел воин даже подумать, как помочь своему другу, как он, вместе с другими свалившимися со склона воинами затерялся под ногами поднимающихся солдат, что в хаосе давили своих же раненых.       Крик Ксантиппа утонул в общей симфонии боли и смерти и Гилл ничем не смог ему помочь, а если бы сейчас бросился его спасать наверняка и сам бы оказался там, под ногами своих же соратников. Разозлившись, гоплит в бессилии издал рев ярости, который никто кроме него, наверное и не смог бы услышать. Полный злости и решимости, Гилл забыл об усталости и тяжести подъема и стал быстро взбираться вверх, желая побыстрее добраться до италиков, которые особо не напрягаясь убили уже множество его соратников. Но сильнее, чем к римлянам, ненависть была лишь к безумному и глупому царю, что решил избавиться от своих солдат наиболее кровавым и бессмысленным способом.       Проклиная в душе в первую очередь правителя Боспора, Гилл взмыл вверх, держа перед собой щит, который обстукивали летевшие со стороны римлян камни. Гоплит забыл обо всем, кроме ненависти и злобы, что подстегивала, гнала его вверх и какие-то камешки не могли его остановить. Надо было не просто выжить, но и победить, чтобы потом, возможно, отомстить ненавистному Фарнаку и его союзницам, которых и близко не было на горизонте в столь тяжелый для понтийских воинов момент. Если бы эти мерзкие гарпии сейчас налетели бы на римлян, то, возможно, подняться было бы куда проще и не погибло бы столько достойных людей. Гонимый этими мыслями Гилл спешил наверх, практически не замечая ничего вокруг.       Перед ним теперь наверх мчался гоплит, на поясе которого болтался из стороны в сторону длинный сверток. По нему воин быстро узнал среди остальных соратников Галлена, который во время одной из битв прикарманил себе римский меч, который не подвергся обработке монстров, не был изменен или пропитан ядом. За такое можно было легко поплатиться, но друг не хотел играть по правилам гарпий, для которых безопасность врагов была важнее союзников.       Галлен, помогая себе копьем, быстро преодолевал крутой склон, лавируя между еще бегущими или уже падающими и катящимися вниз союзниками. Этот холм казался бесконечно высоким, словно гора, боспорцы поднимались на него, как им казалось, целую вечность, но скоро он начал потихоньку выпрямляться, они были уже почти на вершине в римском лагере. Опьяненный близостью врага, Галлен, в несколько шагов практически завершил восхождение, опережая Гилла лишь на пару шагов. Первый гоплит был готов присоединиться к уже начавшемуся бою между поднявшимися понтийцами и римлянами, настолько, что позабыл об осторожности.       Один из пущенных галатийскими воинами из пращей камень со свистом угодил в шлем Галлена, с шумом чиркнув по нему. Гоплит остался жив и, казалось, даже не обратил бы внимания на это досадное попадание, если бы в момент удара не оступился, пытаясь завершить подъем. Потеряв равновесие, воин уронил копье, которым себе помогал и, развернувшись, готовился рухнуть вниз, по той дороге, которую с таким трудом преодолел. - Кто-нибудь, помогите! – громко крича просил помощи падающий Галлен, размахивая свободной рукой, словно пытаясь схватиться ею за воздух, лишь бы не упасть и не укатиться под ноги своим же соратникам. - Держись, друг! – Гилл среагировал моментально. Он не хотел потерять на этом подъеме еще одного друга, он не хотел более этих жестоких и откровенно бессмысленных смертей. Быстро сориентировавшись, он отбросил копье в сторону и здоровой рукой поймал уже практически упавшего друга.       Каким-то чудом он умудрился ухватить Галлена за свободную руку и с силой потянул на себя, чтобы не дать другу погибнуть столь нелепо уже здесь, практически на вершине холма. Гилл вонзил заскользившие было ноги в землю, а его руку пронзила невероятная боль, поскольку на ней он теперь держал гоплита в тяжелых доспехах. Сжав зубы от боли и растяжения, он не просто удержал друга от падения, но и попытался потянуть на себя, дабы помочь ему снова встать ровно.       Галлен, уже было закрывший глаза и приготовившийся к смерти, почувствовав, как кто-то ухватил его, быстро сориентировался и вонзил большой щит в землю, тем самым, не позволяя себя упасть, опираясь на него. Благодаря рывку Гилла он и вовсе смог уже через какие-то мгновения восстановить равновесие и встать на ноги. - Гилл, проклятье... Ты спас меня, друг мой! – не мог в это поверить Галлен. Спасенный воин только сейчас повернул голову в сторону того, кто буквально протянул ему руку помощи, не позволив упасть. Выпрямившись, благодаря соратнику, он быстро пришел в себя и с изумлением рассматривал своего спасителя, что, скрипя зубами продолжал его держать и только, когда убедился, что друг спасен, разжал руку. - Да, борода Зевса, кажется, я растянул руку. Или что похуже, – сквозь сжатые зубы простонал Гилл, с болью попытавшись встряхнуть и размять теперь уже свободную руку. Его копье, которое он откинул, укатилось вниз, но на него сейчас воину было наплевать, как и на боль, ему гораздо важнее было то, что он спас друга от верной смерти. - Спасибо, что спас, но тебе надо уходить отсюда, Гилл, ты же не сможешь сражаться, – заметил благодарный Галлен, смотря на манипуляции друга со здоровой рукой, которая теперь слушалась только через боль. Но боспорец старался не подавать виду, не показывать эту боль, вместо этого продолжая приводить часть тела в чувство. - Ни за что, я не для того сюда забирался, чтобы спускаться вниз. Я не хочу сгинуть там внизу, раздавленный своими же, лучше уж здесь от меча или копья, а с рукой разберусь, – успокоил своего соратника Гилл, все еще встряхивая руку, пытаясь через боль заставить ее подчиняться, что у него постепенно получалось. В конце концов, какое-нибудь оружие в ней он бы держать смог, да и тяжелый щит был на худой конец, которым можно было как следует вломить врагу. - Как знаешь, пусть хранят тебя боги, друг мой, – оставшийся без копья Галлен не особо унывал, вместо этого вытаскивая с пояса сверток с римским клинком, оставив свой привычный в ножнах. Он бы мог остаться с приятелем, но времени на это не было, снизу все напирали и напирали новые боспорские воины, а наверху уже слышался лязг мечей, копий и щитов.       Гилл не успел и пожелать удачи Галлену, как тот снова умчал наверх, где парой минут назад едва не погиб. Гоплит с римским клинком быстро затерялся среди остальных наступающих понтийских воинов. Греки с трудом завершали подъем, осложнявшийся порой обстрелом врага, а порой и собственными упавшими соратниками, наверху они оказывались уже сильно уставшими, а времени на то, чтобы взять паузу и восстановить силы попросту не было, как и не было места, где это можно было сделать без риска.       Тем не менее трехпалый воин все же остановился, внимательно смотря по сторонам, чтобы его не сшиб кто-то из своих или не прибило чем-нибудь упавшим сверху. Под его ногами, по склону уже струилась кровь, стекавшая с вершины, то, сколько ее было ниже, где и погибали большинство греческих воинов и говорить не стоило. Это была кровавая и во многом бессмысленная бойня, с невнятными шансами на успех, в которую затянуло, засосало его самого с друзьями.       Переведя дыхание и поправив слегка съехавший шлем, Гилл в последний раз бросил взгляд в сторону своего лагеря, где находился Фарнак, по вине которого погибли уже сотни, если не тысячи солдат. Подкреплений, да и гарпий тоже не было видно, хотя сейчас они были ой как нужны. Почему было не использовать их для поддержки, такими и подобными вопросами задавался в эти секунды гоплит, но внятного ответа он найти не мог. Тяжело и обреченно вздохнув, Гилл опустил голову, стараясь смириться с неизбежным, видимо здесь он и встретит свой конец и ему оставалось лишь пасть достойно.       С такими мыслями гоплит больной рукой потянулся к своему проклятому и отравленному мечу и, превозмогая боль вытащил его. Сделав пару-тройку простых движений, чтобы убедиться, что он сможет пользоваться им, Гилл повернулся обратно, к вершине и продолжил подъем. Без копья это было сделать непросто, на которое он до того опирался, но оставалось совсем немного и гоплит, под тяжестью своей брони все же сделал несколько шагов навстречу своей судьбе, что ждала его в римском лагере.       Этот десяток-другой шагов дался ему с трудом, но теперь хотя бы обстрел со стороны защитников холма сильно поредел, а оправившиеся от шока понтийские воины поднимались куда осторожнее. Наконец Гилл завершил восхождение по все более выпрямляющемуся склону, оказавшись перед недостроенным римским лагерем, перед которым кипела ожесточенная схватка, а сама дорога к нему была усеяна ранеными и умирающими воинами как Понта, так и Рима.       Боспорские воины все же смогли смять немногочисленных караульных и успевших за короткое время подготовится к бою римлян, отбросив их практически что к палаткам за недостроенные укрепления. Именно там сейчас и кипела кровавая битва, понтийские воины стремились будто бы своей массой продавить римлян и галатийцев и столкнуть их с другой стороны холма. Из лагеря к сражающимся спешили на помощь остальные снарядившиеся воины, вливаясь в общий хаос схватки без какого-либо строя или построения, где все держалось на индивидуальном мастерстве каждого солдата.       Постояв после подъема еще с минуту-другую, Гилл ринулся в бой вместе с еще одной группой поднявшихся воинов. Самое страшное и тяжелое было позади, теперь надо было драться не с крутым склоном, а с живым врагом, которого внезапной атакой удалось загнать за укрепления. Вооруженный отравленным мечом, гоплит позабыл о боли, как только оказался втянут в бой. Наступление понтийцев, несмотря на успех застопорилось и захлебнулось, а римляне, сдерживая их, готовились к контратаке и в этот момент Гилл вступил в схватку.       Проскользнув между дерущимися, Гилл, превозмогая боль тут же подрезал одного из легионеров, сражавшегося с боспорским воином и не заметившего подбежавшего сбоку врага. Строя практически не существовало и постоянно один оказывался против двух, а двое против троих. В этой свалке нескольких воинов сразили собственные же соратники, случайно задевшие их копьем, мечом или ударив щитом.       Опьяненный яростью и жаждой крови, Гилл метнулся вперед, сразу на двоих легионеров, только подбегавших со своей стороны, сходу уложив одного из них на землю размашистым ударом щита. А со вторым пришлось повозиться, тот закрылся скутумом и попытался уколоть Гилла гладиусом, но его выпад без труда был отражен отравленным мечом. Выдержав паузу, преодолевая боль, Гилл со всей силы вонзил меч обводящим ударом точно в бок римлянину. Лезвие без особого труда пробило слабое место панциря и вышло из спины римлянина. Сраженный легионер, ничего не понимая смотрел на отравленный меч, медленно сползая с него на землю. Как же ему повезло, что боспорский воин дрался таким оружием.       Отпихнув парализованного врага, Гилл увидел в вихре мечей знакомый римский клинок, что носил его друг. Галлен видимо натренировался его использовать и потому сейчас, ликуя, несколькими быстрыми ударами заколол в живот одного легионера, а затем быстрым ударом вонзил его в спину одному из дерущихся римлян, сразив того наповал. Гоплит не беспокоился о том, что использовать обычное оружие было запрещено, в пылу боя он словно забыл обо всем и упивался смертью своих врагов, будучи лишь одним из немногих боспорских воинов, у которых было такое оружие.       Несколько понтийцев, обозленных гибелью соратников также хватали выроненное римлянами оружие и кололи, рубили врага им безо всякой пощады. Гилл же сражался своим мечом лишь потому, что понимал, что если потеряет его, то этой рукой он более ничего не поднимет, к тому же в нее снова начала возвращаться боль и он через силу парировал им удары еще одного навалившегося на него римлянина, стараясь больше использовать тяжелый щит.       Галлен же продолжал самозабвенно сражаться уже с галатийцем, выловив момент, гоплит сделал пару шагов вперед и, ударив галла щитом, тут же чиркнул его по горлу мечом, который тут же окрасила летящая кровь. Опьяненный ею, боспорец тут же ринулся вперед, сбив щитом с ног одного из римлян. Галлен уже приготовился заколоть упавшего и безоружного врага, как в то же мгновение его пронзила стрела скорпиона. Снаряд из машины был настолько мощным и настолько хорошо пущен, что прошил гоплита насквозь, вместе с броней, влетев в щит одного из воинов позади него. Галлен мгновенно откинулся назад и замертво рухнул на землю, сраженный наповал к счастью раненого римлянина.       Гилл был бессилен, что-либо сделать, он лишь издал яростный рев и снова ударил своего врага, укрывшегося за скутумом с такой силой, что римлянин с криком упал на спину, а щит отлетел в сторону. Гоплит безо всякой жалости начал кромсать врага мечом, насколько у него хватало сил. Он нанес ударов десять, исколов и изрубив на куски панцирь своим проклятым мечом, но его враг все еще был жив, пусть и был бессилен, что-либо сделать. Разозлившись на собственное бессилие, гоплит напоследок ударил лежащего своим тяжелым щитом в лицо, добив римлянина.       Лишь немного выпустив пар, Гилл почувствовал, как сильно болит его рука с мечом, который казалось вот-вот выскользнет из пальцев. Схватка определенно захлебнулась, да, боспорские воины придавили римлян, но им чего-то не хватало, какого-то решающего удара, а враг все подступал и подступал, уже более организованно и в боевых порядках. - Они бегут! Они нас бросили! - раздался где-то за спиной Гилла панический крик одного из понтийских воинов. На секунду обернувшись, он увидел пельтаста, что громко кричал, указывая руками вниз. В этот момент все стало ясно.       Похоже, что Фарнак или же сам Асандр поняли безнадежность атаки и признали ее провал и теперь старались увести войска, оставив тех, кто уже был наверху один на один с римлянами, которые, наоборот воодушевились и шли вперед, начиная теснить понтийцев обратно к склону. Солдаты боспорского царя, сражавшиеся на вершине, не знали, что им делать, понимая, что их попросту бросили на произвол судьбы. Их неорганизованные отряды теперь наполнились отчаянием и паникой и один за другим они стремились убежать обратно вниз, успеть спуститься с холма и спастись от смерти. Сминая и расталкивая друг друга боспорцы неслись к своему спасению, а тех, кто оставался сражаться было все меньше и меньше. Кого-то из них сразил враг, а кто-то также побежал, поддавшись панике.       Гилл не стал этому поддаваться, он был слишком обессилен, чтобы бежать обратно, да и понимал, что если помчится вниз, то наверняка погибнет на этом склоне под ногами своих соратников. Вместо бегства он принял последний бой и пошел вперед на одного из центурионов, что возглавляли контратаку.       Через боль он попытался ударить римского командира мечом, но попал лишь в щит, который укрыл врага от проклятого оружия. Центурион, выдержав первый удар тут же попытался ударить в ответ, пытаясь заколоть Гилла сбоку. Гоплит взмахом меча все же отвел от себя угрозу, но в какой-то момент боль в его руке стала настолько невыносимой от столь извилистого взмаха, что проклятый клинок выскользнул и с грохотом упал на землю.       Оставшись без оружия, с невыносимой болью, Гилл попытался броситься на врага и задавить его своим щитом и своим телом. Центурион слегка просел под напором боспорского воина и даже слегка попятился назад. Опьяненный схваткой грек ни на что не обращая внимания, сделал шаг вперед, стараясь попросту уронить врага на землю и раздавить его, упираясь в щит и больной рукой тоже. Но в этот момент, позабывший об осторожности Гилл почувствовал сильный укол куда-то в бок. Он так увлекся, что не заметил, как центурион, изловчившись, вонзил клинок в его броню.       Рана была несерьезная, но даже ее хватило, чтобы гоплит ослаб, а римлянин, воспользовавшись его заминкой, сам навалился на замешкавшегося врага, заодно подцепив его ногу своей. Гилл, не выдержав этого рухнул на спину, щит отвалился куда-то в сторону, оставив его беззащитным перед центурионом, к которому на помощь спешили легионеры.       Сил подняться на ноги и как-то сопротивляться у Гилла уже не было, уставшее тело не хотело слушаться, а доспехи вдавливали его в землю, а руку терзала боль. Обступившие его несколько римлян тут же направили на него клинки и копья, так, что гоплит даже пошевелиться не смог бы, чтобы не наткнуться на один из них. Бой был окончен, как для него, так и для армии Фарнака. Римляне, опьяненные успехом, побежали преследовать врагов к склону, добивая бегущих и сталкивая их вниз. Оставшиеся наверху греки за редкими исключениями начинали сдаваться, надеясь на милосердие врага.       Понимая, что ему уже не выбраться и что все кончено, Гилл бессильно вздохнул, терзаясь болью и смотря в чистое небо. Он аккуратно вытащил трехпалую руку из щита, и поднял ее вверх, показывая, что сдается. Сражаться сил у него уже не было. На этом бой для него, как и для боспорского войска был окончен.

*****

      Стоя прямо в эпицентре событий, Асандру приходилось наблюдать весь происходящий на поле боя хаос и ужас. Сотни воинов в тяжелой броне на скорости бежали вверх на склону, который уже начинал наливаться кровью и наполняться телами павших или растоптанных воинов. Они летели вверх безо всякой организации, не боясь сделать какой-то неверный шаг, оступиться или упасть, нет. Воины куда больше страшились остановиться, промедлить, задержаться хоть на минутку. Снизу на них напирало все больше свежих соратников, грозя смять их и раздавить, поскольку никто не хотел останавливаться.       Многочисленные воители, поднимавшиеся на глазах Асандра фактически на верную смерть больше сыпали проклятиями в адрес всего подряд, от богов и новых союзниц до царя Фарнака, который предложил такой план. В этих людях явно накипела ярость, которую они хотели выплеснуть на кого-нибудь. Старый военачальник даже поймал себя на мысли, что если бы не наличие здесь, на этом холме и за ним армии Цезаря, то воины Боспора с куда большим удовольствием прирезали бы самого понтийского царя, который в последние месяцы, казалось, совершенно сошел с ума. Фарнак и до этого был весьма неприятной и не слишком умной особой, но вот сейчас он помешался на почве власти, мести, богатстве и вечной жизни, отчего и принимал множество раздражающих всех вокруг решений. - Живее, продолжайте подъем, пока к римлянам не подошла подмога! – дополнительно поторапливал гоплитов старый военачальник, с трудом балансируя на грани срыва своего голоса, размахивая для большего эффекта своим кинжалом, которым указывал наверх. Страх задержки был куда большим, ведь план Фарнака мог сработать исключительно за счет элемента внезапности и молниеносного разгрома Цезаря, поскольку запасного плана действий у боспорской армии вообще не было. Окружать холм с двух сторон царь тоже запретил, из-за чего вся надежда была лишь на успех фронтального удара.       Сверху до ушей Асандра доносился многочисленный лязг металла, крики и стоны раненых, громкие проклятья адресуемые римлянами и греками друг другу, приправленные бесконечным топотом поднимающегося войска создавали какую-то мелодию войны. Безжалостную, но притом яростную, горячую, как редкий песок под ногами, как здешнее солнце, которые невыносимо жгло людей в тяжелых доспехах, едва ли не заставляя их заживо в них вариться. Несмотря на все тяжести, боспорские воины, стиснув до скрипа зубы, продолжали активно лезть вперед, наверх, не смущаясь настилу из погибших и раненых товарищей под ногами, не особо боясь их пополнить.       Старый полководец взволнованно мерил шагам свой небольшой участок, изредка выкрикивая какие-то команды поднимающимся воителям, дабы те сохраняли хоть какую-то организованность. Изредка его тревожили легко одетые воины, которые сновали туда-сюда, пытаясь оттащить в сторону хоть кого-то из раненых, дабы их не придавили трупы их же соратников или поднимающиеся бойцы. Некоторым из тех, кому повезло куда больше других, ковыляли с их помощь в сторону лагеря, а вот других приходилось выволакивать выуживать из кровавого потока, в который превратился склон холма. Одежды таких вот носильщиков довольно быстро стали напоминать римское знамя, каждый раз насыщаясь кровью все больше и больше.       Ситуация начала меняться довольно быстро. Откуда-то слева от понтийского командующего, сквозь симфонию криков, стонов и лязга железа донесся нарастающий стук копыт, постоянно приближающийся прямо к нему. Развернувшись к источнику шума он заметил торопливо и резво скачущего воина, над головой которого развевался облепленный пылью синий флажок, явно гонец с левого фланга, который был выставлен для заслона. У Асандра при его виде что-то екнуло в груди, после чего тело начал наполнять какой-то холод, несмотря на страшную жару. Появление такого воина не сулило ни ему, ни понтийским воинам ничего хорошего, но где-то внутри теплился слабый огонек надежды, что никакой серьезной угрозы нет. - Асандр, беда… Римляне… Они наступают на наш фланг! Их слишком много и мы не сможем долго выстоять! Что нам делать, командир?! – быстро и взволнованно тараторил прискакавший всадник, зажимавший неглубокую рану на одной руке, с которой еще стекала кровь, несмотря на намотанный поверх кусок хитона. После этих слов он сильно закашлялся и с жадностью отпил принесенной ему одним из воинов воды.       После этой новости ситуация для понтийской армии становилась по-настоящему безвыходной. Отступать было нельзя, по крайней мере беспорядочно, но боспорская фаланга и так уже сломалась на этом склоне. Продолжать сражаться в таком виде, продолжая штурм холма, означало просто загубить войско на крутом подъеме, на котором после прорыва флангов его запросто окружат. Спускаться и давать бой римлянам по бокам от холма, после уже понесенных потерь было вообще бессмысленно, поскольку новая мясорубка была бы откровенно проигрышным вариантом.       Глядя на этого взволнованного, перемазанного кровью, к которой лип песок и грязь, воина, Асандр лихорадочно искал выход из этого, казалось бы отчаянного положения. Он смотрел на лагерь Фарнака сквозь залипший потом шлем, надеясь старыми глазами увидеть хоть какой-то сигнал или, на самый худой конец, тех же гарпий, которые бы сейчас были невероятно полезны. Но царя Боспора, по-видимому, устраивало текущее положение войск и никаких сигналов или намеков о помощи не поступало. Да подкрепление в лагере из людей было настолько мелким, что оно едва ли могло что-то переломить, максимум растянуть агонию.       После этих новостей и отсутствия реакции, Асандр, опираясь на один из больших камней у подъема, хорошо почувствовал, что его и все войско фактически оставят погибать здесь с изначально сомнительным шансом на успех. Понимая, что фланги вот-вот треснут и его воинов просто запрут у подножия холма, старый военачальник думал, как ему поступить. Отступать в лагерь к Фарнаку, который судя по всему, будет главной целью для удара римлян не имело смысла. Да и возвращаться к этому обезумевшему царьку, который так подставил его, не желал даже сам Асандр. Именно царь Понта и Боспора был идеальной для Рима мишенью. В голове старого командира мгновенно созрела идея, которую он посчитал наилучшей. - Остановить подъем, живо! Мой приказ спуститься и построиться фалангой, быстро! – прокрутив в голове все возможные в данной ситуации решения, старый военачальник, взволнованно снял с запотевшей головы шлем.       Ему было нужно, чтобы как можно больше людей увидели и услышали его. Он с трудом и при помощи охранника забрался на своего коня и, подняв повыше меч, привлекая к себе максимальное внимание. Остальные воины, охранявшие его, поспешили также докричаться до своих соратников, дабы передать приказ.       Наступление, все еще продолжавшееся, весьма быстро начало замедляться, развиваясь лишь по инерции. Воины у подножия, явно растерянные приказом, теперь смотрели лишь на сидевшего на коне Асандра, в неведении шепчась друг с другом, стараясь при этом быть громче шума битвы. Солдаты армии Боспора уже поднимавшиеся на холм, замедлялись на ходу, а затем, передавая приказ по цепочке наверх, поторопились спуститься вниз. Некоторые поскальзывались или оступались, сделав неверный шаг, например на кого-то из своих соратников или их оружие и падали вниз. Тем не менее вскоре перед всадником выстроилось подобие фаланги с измученными и ничего не понимающими бойцами. - Воины Боспора, наступление провалилось, римляне вот-вот нас окружат и перебьют! Если мы продолжим действовать по плану нашего царя мы все здесь погибнем, не принеся никакой пользы. Фарнак сам загнал нас в эту ловушку, пусть он сам и разбирается с тем, что натворил, а мы можем лишь уйти и спасти ту часть войска, которую еще возможно! Нам нужно избежать полного разгрома! – подъехав вплотную к строю, как можно громче кричал Асандр, чудом не срывая окончательно старый голос. Каждое слово давалось ему нелегко, как от волнения, так и частично от боли. – Мой приказ, немедленно отступать по дороге к Синопе организованным строем!       Воины слушали военачальника, разинув рты, при этом мало что понимая. Многие из них помнили, как буквально час другой назад Асандр воодушевлял и заряжал их на бой с римлянами, а сейчас предлагал спешно отступить отсюда. Правда, когда бойцы Боспора более менее обдумали свое положение, они, собирая оставшиеся в них после изнурительного подъема и схватки силы, начали хаотично, в разных частях фаланги, вскидывать копья верх, салютуя командиру. - Да, наш царь сам хотел прославиться и победить римлян, чтобы набить свои сундуки, пусть сам с ними и сражается! Если ему дороже крылатые монстры и варварские пленники пусть воюет без нас! Да здравствует царь Асандр! – воины не сразу поверили своим ушам, но увидев, что военачальник встал на их сторону, в фаланге мигом началось ликование. Каждый воин кричал, что хотел, но брошенное откуда-то из середины предложение сделать царем Асандра мигом разлетелось по всему строю. Теперь уже все гоплиты и уцелевшие в мясорубке скифы и пельтасты хором славили нового царя.

******

      С холма, на котором раскинулся боспорский лагерь, открывался идеальный вид на поле боя. Хотя войск Рима наверху холма напротив и не было видно, даже отсюда была хорошо видна масса людей, которая словно волна, налетала на скалу снова и снова, стараясь сокрушить ее. Армия Понта попросту увязла на подъеме, словно в вязком болоте, неспособная из-за узкой местности реализовать свое численное преимущество над немногочисленными когортами Цезаря. Однако подобное совершенно не волновало Фарнака. Развалившись на своем удобном стуле в окружении скифских воинов, он, покусывая виноград, наблюдал за исполнением своего идеального плана.       Угрозы с флангов сейчас не было, а большая часть солдат все же добиралась до вершины и, уставшая, но все же вступала в бой с италиками. У подножия холма потенциально опасные фланги были прикрыты, и царь Боспора ощущал свой контроль над ситуацией, которая была в его руках словно яблоко, которое он с увлечением и редким шипением уплетал.       К лагерю уже подтаскивали первых из многочисленных раненых, едва ли могли отвечь Фарнака от созерцания приближающегося триумфа его военного гения. Даже когда царь соизволил обратить свой взор на нуждающихся в срочной помощи воинов, то своими змеиными глазами он смотрел на них скорее как на мышей, которых он собирался сожрать исключительно ради собственной славы и величия. Жадно смакуя вкус фруктов, царь Боспора уже представлял, как его солдаты бросят в его ноги великого Цезаря, как он пройдется по всей Анатолии с захваченными римскими знаменами и орлами, показав всем, что будет с теми, кто пойдет против его власти. И ради такой победы, которая, наконец, согрела бы его душу и насытила его звериное высокомерие он был готов пойти на любые жертвы, даже если таковые и не требовались.       Боспорскому владыке было просто необходимо одолеть Цезаря, разгромить римлян, словно от этого зависела вся его жизнь и сейчас были решающие ее мгновения. Жизнь, которая больше напоминала гнилой сорняк, находящийся в тени величественного цветка, забирающему себе все. Даже избавившись от отца и заняв его трон, нося его корону, его перстни, Фарнак продолжал завидовать своему давно превратившемуся в прах отцу. Более ничего для него сейчас не имело значения, ни обещания от Ехидны, ни новые земли или рабы, которых он мог захватить в этом противостоянии. Нужно было превзойти Митридата прямо здесь и сейчас на поле его величайшего триумфа одержать еще более великую победу.       Не имея и доли качеств или черт, которые сделали Митридата Евпатора величайшим царем Понта, у Фарнака была лишь громадная зависть к достижениям его собственного отца. Народ Боспора прощал тому и неудачные воины с Римом и не самый праведный образ жизни. Теперь же, после гибели Митридата, его сыну не оставалось ничего более, чем воевать с призраком, тенью, которая неумолимо, как Эриния, преследовала нового царя, всякий раз терзая его самолюбие сравнениями с собой. Всякое хорошее слово о Митридате жалило нового царя, словно шершень, наполняя его тело ядом, выжигая все, оставляя лишь ненависть и зависть. Он боролся с ней как мог, забыв про все, он куда больше боялся не какой-то неудачи или поражения, а то что он будет хуже убитого им же великого правителя. Как бы Фарнак ни пинал труп сраженного его предательством льва, он никак не мог стать лучше, превзойти его. И только заветная победа над Цезарем заставила бы преследующую его тень раствориться, сгинуть в царстве Аида, дав шанс ему, наконец-то, пойти дальше. - Как вижу, царь Понта и Боспора, твои воины хорошо справляются. Жаль, что вчера вы отказались от нашей помощи, с моими-то детьми дело пошло куда быстрее. Но если такова твоя воля, Фарнак, то пусть твои люди сражаются сами, – погрузившегося в торжественное блаженство царя вернула в реальность появившаяся возле его столика Филомела, синими крыльями случайно загородившая тому поле боя. На ее лице как всегда читалась легкая усмешка, разве что сейчас она была далеко не такой веселой, как это бывало обычно. – Как жаль, что многие из них там погибнут. При нашем вмешательстве потери были бы явно меньше. Хотя одна из моих сестер была бы очень рада полезть в самую гущу сражения. - Да, еще немного и мы сможем их дожать. Я надеюсь, вы смогли со своими воительницами заготовить достаточно веревок и цепей для римлян? А заодно и несколько кораблей, доверху загруженных золотом? Потому что уже скоро вы потеряете счет пленникам, которых я вам предоставлю, – с ехидной и торжественной усмешкой, словно он только что выиграл у гарпии какой-то спор, съязвил Фарнак.       Жестом он приказал одному из своих слуг наполнить его серебряную чашу вином, уже готовясь отмечать свой триумф. – Не желаете ли испить вина в честь нашей победы, которая произойдет уже в ближайший час? Вы же не совсем варвары, чтобы пить что-то еще, вроде какого-нибудь пива? - Я предпочитаю свое вино, царь Фарнак, могу потом вас им угостить, – вежливо отказалась Филомела, с интересом посматривая на то, что происходило в этом сражении. По ее лицу все же было заметно, что ей далеко не так приятно наблюдать гибель многочисленных воинов Боспора, но раз союзник так предпочитал действовать, верховная гарпия не собиралась с ним спорить. – И да, я бы не торопилась праздновать твой успех, пока тебе не приведут Цезаря или пока римская армия не сбежит, как в тот раз.       Царь Понта не стал ей отвечать, лишь усмехнувшись, он неспешно, смакуя каждую каплю, осушал кубок. Именно так он представлял себе вкус своего триумфа, своей победы. Фарнак прикрыл глаза, самозабвенно попивая вино, на время позабыв вообще обо всем, что происходило где-то там на холме, с которого уже стекали реки крови, как и его вино, иногда стекавшее по подбородку правителя. В блаженстве он так и сидел, прикрыв глаза, чтобы максимально насладиться этими сладкими мгновениями. Фарнак надеялся, открыв глаза увидеть свое знамя над римским холмом, как его воины ведут себя многочисленных пленников, дабы озолотить своего царя, заодно ославляя его величие, его военный гений.       Однако открыв глаза боспорский владыка от увиденного лишь чудом удержал кубок в задрожавшей руке. В эту секунду он еще мысленно надеялся, что все, что он сейчас видел это лишь результат влияния на него выпитого вина, но растерянность и медленно, накатывающий откуда-то из глубин тела и души ужас заполнял его целиком. Армия царя не просто прекратила подъем, а наоборот, спешно спускалась с холма, рассыпаясь прямо на ходу на мелкие отряды, которые после спуска предпочитали бежать в разные стороны. Некоторые неслись прямиком к понтийскому лагерю, другие же предпочитали обогнуть холм Фарнака и бежать в сторону Зелы.       Но другая, куда большая группа, выглядевшая как боеспособная фаланга под руководством одного всадника, неспешно, не теряя организации, начала отступать от подножия холма, направляясь куда-то в другую сторону к дороге, которая вела к Синопе. Только сейчас растерявшийся Фарнак сообразил, что Асандр попросту уводит с поля боя большую часть войск, что сохранили боеспособность. На хлипкие заслоны с флангов обрушилась красная стальная лавина, угрожавшая за считанные минуты смять оставшиеся сражаться немногие тысячи воинов. И что самое худшее, теперь лагерь царя оставался фактически без всякой защиты и становился идеальной добычей даже для одной, не самой сильной римской манипулы.       В один момент, казалось, весь мир сотрясло мощнейшее землетрясение, за секунду разрушив, обратив в прах, казавшуюся близкой, на расстоянии вытянутой руки победу. Миг величайшего триумфа Фарнака рассеялся, словно тень Эвридики, на которую в нарушение условия посмотрел Орфей, лишившись своего счастья. Его армия погибла и сбежала, но даже не это его пугало. Его больше пугало то, что он так и не смог одолеть римлян именно здесь, что он, даже если сможет каким-то чудом сбежать отсюда, то он навсегда останется позади своего отца. Он фактически убил Митридата из собственной зависти, желания превзойти его, несмотря ни на что, а сейчас даже обратившийся в прах царь все равно побеждал живого и здорового Фарнака, ехидством насмехаясь над его по-детски глупыми попытками стать лучше, чем он. - Что… Но как он… Предатель! Как он посмел предать меня!? – Фарнак, опрокинув свой стул, а заодно и стол, уронив на землю и свой торжественный обед, растерянно начал метаться из стороны в сторону, словно загнанный в ловушку зверь. Его тело трясло, а с одной из рук на землю рухнул царский золотой браслет. Едва не поперхнувшись от кома в горле, царь Боспора поймал своим хаотичным взглядом весьма спокойную повелительницу гарпий и, отбросив кубок куда-то в сторону, спотыкаясь, побежал к ней. – Живо в атаку, задержи их любой ценой! - Да, но… Разве не ты мне вчера говорил, что можешь справиться и сам, без моей помощи? Тем более, что я могу сделать, если твоя армия уже разбежалась? – изображая искреннее непонимание происходящего, спросила Филомела, вопросительно хлопая синими крыльями, глядя на дрожащего от страха и ярости Фарнака, еще минуты назад такого нахального и самоуверенного триумфатора, отмечавшего еще недостигнутую победу и нежелавший принимать помощь гарпий. А сейчас он, такое чувство, был готов отдать ей даже свой трон, лишь бы она задержала римлян. – Даже если я каким-то чудом смогу схватить Цезаря это не остановит его армию. Она попросту сметет этот лагерь, а мои дочери погибнут понапрасну. - Я же сказал тебе, живо в атаку! Ты должна задержать их, хоть немного, чтобы я смог отсюда уйти со всеми своими вещами и охраной! Я не могу бросить здесь свои деньги, свои драгоценности, я не могу уйти без гвардии! – разозлившись и испугавшись еще больше затараторил Фарнак, размахивая перед Филомелой своими трясущимися руками.       Ему стоило больших трудов оставаться на месте, ожидая ответа гарпии. Царь Боспора был больше похож на поджавшего хвост пса, отчаянно желавшего сорваться с привязи и бежать, бежать как можно дальше отсюда, от приближающейся опасности.       Бой был окончен, и дальше бороться для Фарнака не было никакого смысла. Его даже покойный отец все равно его превзошел, наверняка с насмешкой ожидая своего сына в царстве Аида. От внутреннего величия и огромной самоуверенности и зависти после краха остался лишь страх. Страх, который был единственным поводом для боспорского царя не остаться здесь и не принять смерть с честью и доблестью, как это сделал Митридат, а сбежать как можно дальше отсюда. Он даже и думать боялся о том, что с ним сделает Цезарь, если ему удастся его схватить. Митридат, дабы не быть выданным собственным сыном на триумф римлянам предпочел выпить яд и броситься на свой меч, но вот Фарнаку куда больше хотелось выжить, сбежать отсюда со всеми своими богатствами и свитой и поэтому он сейчас едва ли не опустился на колени перед Филомелой, умоляя о помощи. - Я все еще не вижу никакого смысла сейчас продолжать сражаться с римлянами, но… Так тому и быть. Я их задержу, но совсем ненадолго, – оценивающе и со смесью ехидства и жалости, произнесла Филомела, разминая свои крылья и готовясь к взлету. Была заметна огромная неохота, с которой она это делала, однако отказываться помогать она не стала. – Но учти, Фарнак, моя мать будет тебя ждать, так что постарайся сбежать к ней. Не думаю, что тебе стоит сейчас возвращаться в Пантикапей.       С этими словами, синяя гарпия стрелой взмыла в воздух, быстро полетев в сторону лагеря гарпий, своих подчиненных. Не успел Фарнак найти и подобрать из грязи свой свалившийся царский браслет, как над его головой начали появляться многочисленные тени. Крылатые союзницы словно заранее готовились вступать в бой и спустя совсем короткое время, они пролетали над головой боспорского царя, направляясь всеми силами в сторону римского лагеря.

*****

      Римский лагерь сегодня просыпался с большой неохотой, еще вчера легионеры заканчивали его укрепление и строительство орудий, а сегодня их ожидал обыденный и скучный день. Легионеры, не торопясь принимались за завтрак, пока немногочисленные часовые угрюмо смотрели вдаль, на соседний холм с понтийской армией и небольшую долину между ними, но никого, кроме мелких патрулей, как своих, так и чужих заметно не было. Другие же просто отсыпались после ночного дежурства, в котором тоже не было ничего необычного, разве что некоторые видели необычных птиц, что иногда закрывали собой луну и звезды, пролетая над полем будущей брани. Некоторые уже предполагали, что это были стервятники, что уже готовились к грядущему пиру, поскольку не было никаких признаков того, что понтийцы собирались уходить.       Цезарь также проснулся в своем шатре после вчерашнего явления богини, которое сначала показалось ему крайне реалистичным сном, но быстро посмотрев на свой перстень, камень которого сиял, даруя ему защиту от энергии тьмы, как говорила Венера, он понял, что все было на самом деле. Полководец неспеша поднялся со своего ложа и, приводя себя в порядок, решил пройтись по лагерю, дабы проведать обстановку, а заодно на ходу подумать о грядущей битве. Фарнак никуда уходить не собирался и очевидно готовился принять бой в своем лагере на холме, а собственные подкрепления к Цезарю только подходили, располагаясь позади. Нужно было уже сейчас приниматься за разработку плана, чтобы быть готовым.       Проходя между костров и палаток, возле которых расположились еще заспанные легионеры, Юлий периодически посматривал на небо, понимая, что, если истории про тех тварей действительно правда, ему придется совсем не так легко. Римляне же переговаривались о чем-то своем, в основном пересказывая слухи о каких-то ночных птицах, о которых проснувшимся рассказывали часовые. Причем часть солдат, особенно варвары Дейотара охотно верили в них и говорили о женщинах с крыльями птиц, чем вызывали насмешки не менее многочисленных скептиков, доказывавших, что это всего-навсего детские сказки и устаревшие легенды столь же старых жрецов.       Некоторые из тех, кто всерьез восприняли эти предупреждения уже готовили себе лук и стрелы, установили мишени и соревновались друг с другом в точности, поскольку если история про птиц-воинов была правдой, метательные копья мало помогли бы, поскольку у каждого легионера такое было в основном только одно и промах мог очень дорого обойтись. - Думаете несколько стрел их остановят? Их слишком много, а лучников, да и стрел у вас слишком мало, еще и точность так себе, – словно насмехаясь говорил один галатиец двум римским лучникам, что по очереди стреляли в нарисованную на доске углем мишень, но в цель толком никто не попадал. - А ты как предлагаешь бороться с ними? Копьями и мечом, варвар? И не учи нас стрелять, – огрызнулся один из легионеров, который наконец-то смог точно попасть прямиком в нарисованный по центру круг, едва ли не подскочив от радости. - Есть кое-что куда более эффективное, простое, надежное, а снарядов сколько угодно, – в ответ на эти упреки варвар достал простенькую пращу, а также один из завернутых в плащ камней, после чего встал перед мишенью и, как следует раскрутив свое оружие, метнул снаряд так, что сломал им одну из торчащих возле края стрел. – Град камней куда эффективнее вашего редкого дождичка из стрел будет.       Цезарь не без довольства наблюдал за этим процессом тренировки, хорошо слыша разговоры солдат. По крайней мере варвары говорили, что этих птиц было не так чтобы много и его лучники с пращниками Дейотара вполне могли бы с ними справиться. Также диктатор обратил свой взор на другую часть лагеря, где слышался скрежет механизмов, натягивание тугой тетивы и указания центуриона, которые периодически тонули в стуке дерева. Там несколько групп легионеров под присмотром старших прилаживали механизмы для скорпионов, способных выпустить большую стрелу на огромное расстояние, с такой мощью, что Цезарь помнил, как в Галлии один такой выстрел прикончил сразу трех, стоявших друг за другом галлов, серьезно ранив еще одного. Мощь этих механизмов войны была бесспорна, но жаль заряжать их стрелами приходилось довольно долго, поскольку тетива натягивалась медленно, и никто не хотел, чтобы она лопнула, прикончив самих заряжающих.       В целом для Цезаря отрадно было видеть, что его подчиненные были заняты подготовкой к битве, хотя некоторые просто сидели и о чем-то расслабленно болтали друг с другом, словно совсем не заботясь о грядущей схватке. Некоторые легионеры, в основном молодые и сидевшие на другом краю лагеря, где галатийцев почти не было и вовсе наивно думали, что схватки не будет и Фарнак сам сбежит от сюда как придет время. Но Юлий не был оптимистом, чувствуя сердцем и разумом, что будет бой и возможно уже в ближайшие дни. Хотя никаких сигналов от часовых не поступало, и никто не докладывал о происшествиях. Вдоволь прогулявшись по свежему воздуху, что приятно щекотал лицо, еще не столь жаркому, Цезарь бросил взгляд на поднимающееся к вершине солнце и скрылся в своей палатке.       Здесь так и стоял привычный ему стол с фигурами, благодаря которому он заранее прорабатывал сценарии каждой битвы, но сейчас было слишком много странностей и неопределенностей. Вариант со штурмом своего холма Фарнаком Юлий отмел сразу же, слишком безумной была бы лобовая атака боспорского царя, на весьма неплохо укрепленный холм, пусть и не до конца. Оставались только варианты боя в долине между их лагерями или штурм укреплений боспорцев. Вот над этим как раз было как поломать голову, все же каким бы нелепым не казался царь Понта, но эта змея выиграла не один десяток битв и недооценивать его было ни в коем случае нельзя.       Задачка на сей раз была не из легких, не самая удобная местность, не так много пространства для маневра, периодически капризная погода, а также порой жара, настолько тяжкая, что казалось горят сами кости внутри тела, да и в численности у Юлия перевеса не было, скорее даже немного наоборот. Что уж говорить об этих неизвестных союзниках Фарнака. Пока Цезарь сидел за столом и думал, периодически крутя фигуры в руках и рассматривая их, в шатер привычной твердой походкой зашел Домиций. - Аве, повелитель, рад вам сообщить, что к нам прибыло подкрепление, которое разместилось на еще одном пустующем холме, теперь у нас достаточно сил, чтобы дать Фарнаку бой, – поспешил обрадовать своего командира наместник Азии. Выдохнув после долгого пути, он подошел к столу и устало рухнул на свободный стул, вытирая пот со лба и тут же наливая в свободный кубок воды из кувшина. – Проклятье, какой же тут зной, никак к нему не привыкну, а еще одни холмы, еще и вода быстро уходит.       Пожаловавшись немного на местность, Кальвин залпом осушил кубок, после чего сразу заметно оживился, а его лицо из высохшего и изможденного стало более живым и довольным. Пока он ожидал ответа, в палатке раздались медленные и тяжелые шаги, это был старый царь Галатии Дейотар, который, казалось, даже не шагал, а тяжело волочил ноги по земле под тяжестью своих лет. - Цезарь, ты хотел, чтобы я сегодня пришел к тебе. Я оставил свой легион и явился, – Дейотар неспеша, экономя немногочисленные силы, еще оставшиеся в своем теле, также занял место за столом. Ему здесь было немного легче, как и его людям, все же в Галатии климат был очень похож на здешний. - Да, хорошо, я хотел с вами кое-что обсудить похоже этот сынок Евпатора не внял голосу разума и нашему милосердному предложению, а значит мы обязаны показать ему, что Рим слов на ветер не бросает, – наконец-то смог отвлечься от фигуры легионера Цезаря, слегка развернув свой стул, чтобы видеть обоих и римлянина и галатийца. – Мне нужно знать, насколько остальные легионы и твои воины, Дейотар, готовы к сражению. - Клянусь Таранисом, мои воины были опозорены и сейчас они злы. Им хочется разорвать этого царька на мелкие кусочки и ощипать его летающих куриц, они уже все видели и будут сражаться за тебя Цезарь, до последнего, – произнес царь Галатии. Несмотря на возраст, его голос был тверд, а он сам своим видом выражал решимость чуть ли не лично пойти в бой и изрубить правителя Боспора своим большим мечом. - Легионы все, кроме одного готовы пойти в бой хоть сейчас. Один из них только-только пришел и занят строительством, хотя думаю через пару дней максимум, и он сможет в полной мере к нам присоединиться. По моим расчетам, теперь наши силы практически равны, – привычным официальным тоном доложил Домиций, для верности доставая табличку с записями. Сейчас он больше походил на какого-то чиновника, чем на воина со своей страстью все считать и записывать.       Цезарь какое-то время сохранял молчание, но все же на его лице читалось довольство, ему удалось нивелировать разницу в числе солдат, а значит дело оставалось только за грамотным планом действий и можно было уже готовится к триумфу. Постукивая пальцами по столу с картой, Юлий размышлял над планом, который им стоило обсудить. Он, конечно, сам их разрабатывал и принимал решения, но все же и советоваться с командирами не забывал, поскольку они могли помочь с их корректировкой. Но его мысли прервались из-за невнятной возни снаружи шатра и быстрому топоту, а затем грохоту, пока наконец в шатер не ввалился один из легионеров. - Цезарь, там... Тревога, Фарнак выводит войска из лагеря и строит их в боевые порядки, что нам делать?! – часовой был настолько взволнован, что даже не замечал, как испачкал свою тунику и сколько на ней, да и на его теле было песка, видимо он так спешил сюда, что споткнулся и упал.       Дейотар тоже встрепенулся и довольно быстро для своих лет повернулся на стуле. Его рука уже лежала на рукояти меча, а лицо наполнилось гневом и решимостью дать бой любому врагу. Кальвин же обомлел, настолько что не заметил, как из его рук выпала табличка с записями. Сам же Цезарь сначала напрягся, но потом столь же быстро успокоился, разложившись на своем сиденье. - Авл Варий, успокойся и приведи себя в надлежащий вид, стряхни этот песок, когда выйдешь отсюда. Для паники нет причин, думаю это обыкновенная провокация, этот царек желает, чтобы мы покинули удобную позицию и спустились к нему вниз. Просто подождем пока ему это надоест, и он сам уведет своих воинов обратно, - с прохладным спокойствием обратился к часовому по имени Юлий, даже не делая лишних жестов. Он отмел идею штурма этого холма первым же делом, ведь он считал Фарнака толковым военачальником, который не будет устраивать самоубийственный для его армии штурм по крутому склону, а уж обходить холм, рискуя быть отрезанным и подавно.       Часовой даже не знал, что ему ответить, настолько спокойно, но при этом внушительно говорил его командир, что солдат и сам не заметил, как успокоился и приобрел уверенность. Он даже не стал ничего отвечать, вместо этого опустил глаза на свою тунику и, стыдливо опустив голову, поспешил удалиться из шатра, где стал отряхиваться и приводить себя в порядок. - Благородный Цезарь, ты уверен, что не стоит бить тревогу? Фарнак-змей способен на все, даже на абсурдный поступок, если в его пустой голове появится уверенность, что он правильный, – предупреждающим тоном произнес царь Галатии, тоже немного успокоившись, но сохраняя заметный скептицизм к решению Юлия, которому он тем не менее подчинился. - Цезарь прав, Дейотар. Я ходил по тому склону, который ведет к нашим, еле поднялся, хотя он и близко не такой крутой как тот. А на переднем грохнешься и все кости переломаешь к Плутону. На краю даже стоять страшно, не говоря уже про подъем и спуск, – вставил свои пять ассов Домиций, отойдя от первоначального оцепенения, в которое он впал от таких известий и лишь после этого он понял, что выронил свою табличку и наклонился под стол, чтобы ее поднять. - Я понимаю твои опасения, Дейотар, но я еще раз говорю, это лишь жалкая провокация, он держит нас за дураков и думает, что мы спустимся к нему прямо сейчас, – Цезарь даже с некоторой усмешкой отреагировал на это замечание. После этого он встал и прошелся взад-вперед по шатру, остановившись, закинул в рот освежающую виноградину и стал размышлять о действиях.       Диктатор особо не вслушивался в происходящее снаружи, там был обыкновенный шум римского лагеря, кто-то был занят строительством, кто-то отладкой боевых машин, чей скрип можно было порой услышать даже отсюда, порой их прерывал лязг или стук тренировочных мечей и свист стрел. Но в какой-то момент все это притихло, а затем началась какая-то суматоха, хаотичный топот и так далее. Но Юлий пока решил не проверять это и вернуться к столу. - Итак, у меня есть идеи как мы победим… – только собрался изложить свои мысли Цезарь, как в шатер вновь ввалился все тот же часовой, который хоть и бежал сюда, но стоял у порога побледневший словно мертвец, не в силах даже выдавить из себя слова, вместо этого пытавшийся ловить ртом воздух. - Цезарь… Там… Они идут сюда, нас слишком мало, – сбивчиво, едва разборчиво начал бормотать легионер, словно он пытался говорить с набитым камнями ртом. Но его бледное лицо и панический взгляд говорили куда больше, как и шум возни снаружи.       Полководец в этот момент на секунду и сам оцепенел. Он отказывался верить в происходящее. Неужели этот понтийский царь и впрямь решил взять его холм штурмом лобовым ударом, практически без подготовки. Это был абсолютно нелогичный и самоубийственный план. Но хуже было то, что римлян на этом холме было гораздо меньше и Фарнак мог попытаться просто задавить числом и внезапностью.       Дейотар хотя был уже старым, но хорошо расслышал, да и по виду тоже все понял без лишний слов. Казалось, что и без того немолодой царь Галатии поседел еще сильнее, но после секундной паники в старых глазах воспылала решимость, словно он вспомнил о своих прошлых годах, о своей молодости о своей силе, которая все еще отчасти оставалась с ним и резко поднялся на ноги.       Домиций же вновь выронил все свои записи, на что совершенно не обратил внимания. Он остолбенел, словно взглянув в глаза Медузы Горгоны. Наместник был в растерянности и казалось, с удовольствием бы ушел куда подальше и побыстрее, но оцепенение не давало этого сделать и, хотя он поднялся на ноги, была заметна и легкая дрожь в них. - Кальвин, чего ты стоишь, живо к остальным на соседний холм, пусть пришлют когорту сюда, а остальными силами пусть обойдут нас справа, а также пусть пошлют гонца в третий лагерь, чтобы прислали подкрепление сюда, а сами обходили слева. Живо! – прикрикнул на оцепеневшего подчиненного Цезарь, тоже довольно быстро пришедший в себя. На ходу он соорудил в голове план, да его воины были пока не до конца готовы к бою, но, судя по всему, выбора у него не было. Резким взмахом руки он указал на выход из шатра, что привело в чувство Кальвина, который без слов побежал к выходу, так что даже не заметил, как запнулся и перевернул стул, на котором сидел, но сейчас это было уже не важно. – А ты, Дейотар, оставайся здесь, тут безопаснее, я бы не хотел, чтобы с тобой что-то случилось. - Да ты смеешься надо мной, Цезарь? Я пообещал порубить на кусочки этого мерзавца, а ты предлагаешь мне трусливо отсиживаться здесь? Ну уж нет! Я царь Галатии и я уже стар, лучше я погибну в бою, чем умру от старости, осознавая, что просидел свою последнюю битву, прячась от врага! – резко возразил Гаю царь Галатии, со злостью стукнув своим морщинистым и потрескавшимся кулаком по столу, да так, что заставил повалиться одну из фигур, даже слегка удивив диктатора своей злостью. – Своей кровью я смою позор своих воинов, если это потребуется!       Цезарь не стал возражать, видя, насколько уязвлен и унижен был Дейотар прошлым поражением, что был готов чуть ли не голыми руками рвать боспорского царя на части. Вместо этого Юлий сам быстро стал готовится к бою, хотя он и был командиром, но ситуация складывалась такая, что шанс сражаться лично был очень высок. Он быстро надел подаренную ему броню и, взяв меч, вышел из палатки, оставив все еще собирающегося царя Галатии позади. - Варий, бегом в другой конец лагеря, пусть сейчас же подойдут сюда, а также пусть готовят к бою стрелы и тащат сюда скорпионы, они могут нам понадобиться! – дал напоследок указание часовому Юлий, после чего в первую очередь посмотрел на небо, проверяя, нет ли там тех самых гарпий, о которых его так предупреждали. Но кроме нескольких перьевых облачков и палящего солнца, светившего пока еще в глаза римлянам и в спину боспорцам ничего не было заметно. Это было довольно странно, поскольку Цезарь думал, что Фарнак наоборот решит использовать своих союзников сейчас, пока есть фактор неожиданности и внезапности, но никаких признаков этого не было.       Только после проверки неба, Цезарь обратил свой взор на остальной лагерь, где царил беспорядок, вперемешку с жаждой боя, но также и легкой паникой, все же легионеры хорошо понимали, что их здесь слишком мало, чтобы долго держать удар. Легионеры хаотично собирались к бою, носились туда-сюда, нередко сталкиваясь или сшибая какой-нибудь котел или стойку. Центурионы пытались перекричать все это и организовать солдат к бою, но беготня и поднявшиеся крики тревоги о приближении врага топили одиночные приказы. Некоторые бойцы тем не менее уже организовались и, взяв оружие, стояли вместе с караульными у самого края склона в тонкой стене щитов. Некоторые солдаты спешили туда же, в спешке, например оставив шлем или взяв только одно копье. Сквозь шум также прорубился и звук боспорского рога, трубившего атаку. - Отставить беспорядок, соберитесь! – прикрикнул на легионеров Цезарь. Те, что были рядом его услышали и теперь пытались помочь успокоить остальных, все же диктатор мог без особого труда навести порядок в войсках в короткие сроки, если потребуется даже лично развернуть того или иного легионера. После чего он начал быстро искать взглядом аквилифера, которого без труда заметил с орлом легиона, возле нескольких солдат, один из которых был с медной трубой. – Виттелий, сейчас же иди и становись на расстоянии от первой линии, а ты, корницен, труби сбор у орла, труби так, чтобы сам боспорский царь слышал.       Над холмами тут же пронесся сигнал корну, такой, что, наверное, его можно было услышать на многие стадии вокруг. Это помогло и многие легионеры, до того спешившие или паниковавшие в большинстве своем сначала остановились, а затем стали готовится уже более организованно под командованием центурионов. - Они уже поднимаются, копья готовь! – громко командовал центурион Квинт Цестий, которого Цезарь видел прошлым вечером уже командовал подчиненными, что стояли в первой линии, укрывшись щитами и готовясь принять первый удар боспорской армии на себя. Причем командир сам встал в линию, поднимая свое копье, готовя его к броску. – Мы должны выиграть время для наших соратников. А сейчас бей захватчиков!       Несколько десятков пилумов полетели вниз по крутому склону, сочно пронзая поднимавшихся и уже несколько запыхавшихся боспорских пельтастов. Некоторые из них успели закрыться от броска, но легионеры бросали их с такой силой, что даже те, кто выдерживали удар, не могли устоять на ногах и с криками падали вниз по склону, внося лишь больше сумятицы и неразберихи в построение понтийской армии. - Отлично, не давайте им подняться сюда! Не дайте им зайти на холм! – не без труда, сумел перекричать шум битвы и крики раненых Цестий, теперь обнажая свой клинок, готовясь к бою с наступающим врагом.       Время в бою обычно летело стремительно в вихре клинков, но сейчас казалось, оно никуда не торопилось. Центурион понимал, что у него и центурии есть минут 20-30, которые нельзя отступать, дабы дать остальным легионерам подготовится к бою, а противник напирал. Если первая группа была снесена вниз копьями, то теперь они вперемешку с камнями и стрелами полетели в ответ. - Ну подходите… – только успел пригрозить подступающим врагам легионер Веррий, стоявший в первой линии, как получил стрелу в район ключицы после чего с криком рухнул на землю. На его место тут же встал другой легионер, спрятавшийся на сей раз за большим щитом, по которому начал стучать дождь из камней. - Луций, живой?! – тут же крикнул центурион, лишь чудом не получивший камнем из пращи, что просвистел прямо над его гребнем. Командир тут уже укрылся за щитом и заметил лежащего на земле подчиненного с торчащей стрелой, древко которой было влажным от какой-то неведомой дряни. - Ах, проклятье, я не могу подняться, даже шевелиться толком не могу! – прошипел от злости раненный легионер, который попытался было вытащить стрелу свободной рукой, но та лишь плюхнулась на землю, словно ватная. Слабость очень быстро шла по всему телу, и он с трудом отползал назад, чтобы его случайно не задавил кто-нибудь из своих.       На помощь ему пришел центурион, временно оставив командование, чтобы понять, что за стрела поразила его подчиненного. Цестий, не тратя время и не церемонясь выдернул ее из раны, которая выглядела довольно безобидно, даже крови не было, зато вместо этого с наконечника стекала какая-то странная фиолетовая дрянь. Очевидно яд, но какой, центурион не знал, хотя запах, точнее даже аромат был весьма приятным. Не тратя на это времени, он откинул стрелу куда подальше, после чего вернулся в строй. - Ах, спасибо командир, – как только стрела была вытащена, Веррий почувствовал, как силы постепенно возвращаются к нему, хотя в голове все еще царил какой-то дурман. Тем не менее, яд показался ему странным, он не убил его и даже серьезно не навредил ему, кроме того, что временно лишил сил. Но размышлять не было времени и легионер, медленно и натужно пополз в сторону своих.       Центурион же с оставшимися подчиненными сдерживал натиск, теперь поднимались не пельтасты, а закованные в броню гоплиты, которые закрылись щитами и выставили вперед длинные копья, наконечники которых переливались каким-то фиолетовым оттенком и такой импровизированной фалангой врезались в щиты легионеров. Несколько римлян с криками рухнули, поскольку копья пробили их щиты словно тряпье и попадали в незащищенные части тела. Цестия инстинктивно прикрыл глаза, боясь, что кровь может угодить в них, как это с ним один раз случилось, но никаких брызг не было. - Да что же это за оружие?! – не понимая, вслух произнес центурион, тут же увернувшись от падающего на него легионера.       Времени думать про оружие врага не было, перед центурионом был гоплит с необычным копьем, прячущийся за огромным щитом, который, наверное, был больше колеса любой колесницы, солнце предательски светило прямо в глаза, но Цестий успел закрыться щитом, который принял на себя удар магического копья. Центуриону еще очень повезло, что оно хоть и пробило его, но не зацепило его самого. Но радоваться этому было рано, яростный боспорец всей своей бронированной массой и огромным щитом навалился на римского командира, словно желая просто раздавить его как насекомое. Причем давил так, что Квинт прочертил небольшую борозду в песке.       Цестий коротко огляделся по сторонам, отряд тяжелых гоплитов был тараном, что расчищал дорогу остальным боспорцам, Легионеры пытались их удержать, сохраняя строй, но линия их щитов продавливалась, а порой и рвалась, остановить эту волну железа было не под силу караульному отряду. Даже редкие союзники, успевшие снарядиться без приказа, подбегали на подмогу соратникам не успевали затыкать дыры, отступая шаг за шагом под давлением понтийцев.       Гоплиты с ожесточением нажимали, особенно тот, что напал на центуриона, который изо всех сил уперся в свой щит, стараясь не отступать ни на шаг. Улучив момент, Цестий в отчаянной попытке ударил мечом. Во все стороны полетели щепки от древка копья, лезвие которого осталось в щите римлянина. Обозленный гоплит не сдался и словно бык, навалился на Квинта с еще большей яростью, размахивая уже мечом, так что первым же ударом чуть не снес кусок щита легионера.       Центурион пытался ответить, но никак не мог найти ключ, лазейку, ахилессову пяту в этой огромной массе брони, да еще и прикрытую большим щитом. Он наугад пытался своим мечом подцепить руку или ногу грека, но тот не открывался и продолжал давить, так что Квинт шаг за шагом отходил, отбивая удары. Он мог бы продержаться долго, но нога предательски запнулась об одного из раненых легионеров и завис чуть ли не на одной ноге. Почуяв момент, враг тут же со всей силы ударил щитом в щит. Скутум от удара треснул, а сам центурион рухнул на песчаную землю, не сдержав крика от боли в руке, в которую к тому же влетело несколько щеп из его же щита.       Его враг торжествующе стоял над ним, заслоняя собой солнце. Остальные легионеры один за одним падали, пронзенные мечами или копьями боспорцев, а некоторых просто сминали, валя на землю. Квинт даже увидел поднявшееся на холм знамя, безумный план Фарнака пока работал, караульных просто смяли, остались лишь несколько легионеров, отчаянно сражающихся, но строй был разбит, оставались единицы, которых без труда одолевал противник.       Центурион, собрав силы попытался отползти, через боль, поднимая над собой остаток щита, в который и пришелся удар греческого меча. Его враг тяжело и жадно под этой броней, как бык, яростно пытаясь добить римлянина. Первый удар Цестий еще выдержал, но второй был так силен, что чуть не сломал ему и без того израненную руку и он выронил остатки щита. Тяжело дыша носом и вцепившись зубами в губу, дабы враг не услышал его стонов, Квинт попытался отползти, выставив перед собой меч, ожидая, когда гоплит наконец накинется на него.       Но тут в изготовившегося к броску гоплита со звоном прилетел камень, угодив прямо в шлем, слегка срезав гребень. Квинт от удивления даже на секунду отвернулся на врага, чтобы посмотреть на своего спасителя, это был один из галатийских воинов Дейотара, пустившего камень из пращи прямо в голову противника. Сам гоплит закряхтел, присев на одно колено, но похоже этот камень больше разозлил его и сейчас он с ревом попытался накинуться на лежащего врага, желая просто раздавить его своим тяжелым щитом. Но и здесь на выручку пришел один из галльских союзников, буквально выпрыгнувший из-за центуриона, и закрывая его своим щитом. Тут же вокруг был топот галатийцев, что центуриону казалось, что земля под ним задрожала, но главное было то, что наконец-то подкрепление ринулось в бой.       Затем был торжественный звук медной трубы, что призывала римлян на бой и над холмом пронесся бессвязный, но крайне громкий клич легионеров, с остервенением полетевших на уставших понтийцев. Квинт едва успел подняться на ноги, чтобы его случайно не затоптали свои же соратники или союзники. Где-то справа была поднята царская трикверта и в бой, позади галатийцев ковылял одетый в броню Дейотар, которого выдавала вылезающие из-под шлема и брони седые волосы и борода, но энергии и жажды битвы в старом правителе было достаточно. - Цестий, о боги, живой, – обрадовался ему один из легионеров, что подбежал на подмогу и помог раненному командиру устоять на ногах среди потока идущих в контратаку союзников. Прямо над ними пролетела пара копий, одно из которых попало в союзников, где-то раздался треск тетивы скорпиона и по ушам Квинта ударил ужасающий крик сразу двух или трех воинов врага, видимо снаряд из машины попал куда надо. – Что они за оружие используют такое? Ран нет толком, а сражаться уже не можешь? - А я почем знаю?! О, Юнона, лучше бы мне руку им пронзили, а не это! – центурион выругался и тут же, сжав зубы, вытащил из руки один из самых крупных обломков своего же щита. – Лучше… Отведи меня к медику, а не спрашивай о всякой ерунде, легионер.       На этот раз ужасно пришлось самим же понтийцам, наступающие легионеры толком не дали им места, чтобы развернуться как следует, случайный толчок мог стоить нескольких жизней. Упасть с этого склона, задавить наступающего соратника и быть затоптанным ими же было легче легкого. Со всех сторон летели копья, камни, стрелы и снаряды из нескольких скорпионов, что в таком скоплении могли пробить даже двух бронированных противников без щита. Свежие римляне и галатийцы попросту были сильнее сдувшихся еще на подъеме боспорцев и потому безжалостно пытались отдавить их обратно, без перерыва кромсая мечами.       Немало понтийцев прямо здесь проклинали оружие, что дали им их же союзники, убить оно не могло, обезвредить да, но их враг оставался живым, в то время как их самих беспощадно рубил. Царь Дейотар с трудом размахивал своим мечом, но даже он сумел зарубить одного не слишком умелого пельтаста, посчитав, что убить старика будет проще простого. На поле боя, нет, кровавого избиения и побоища была настоящая оргия из боли, крови, стонов умирающий, мольбы о помощи, а то и пощаде.       Цезарь наблюдал за этим с небольшой башенки, на которой раньше были дозорные, сражаться лично он не хотел, дабы не потерять контроль. Все легионеры могли видеть его, а центурионы и его указания, хотя тут командовать не приходилось, Фарнак все сделал за диктатора, сгубив множество солдат этим бессмысленным лобовым ударом.       Некоторые понтийцы бросали оружие и сдавались, надеясь, что им сохранят жизнь, часть пыталась бегом спуститься со склона, но куда чаще они просто катились с него вниз, переламывая кости себе и своим союзникам. Остальные отчаянно сражались с римлянами, предпочитая храбрую смерть в бою, гибели под ногами своих же соратников или плену. Несколько гоплитов выстроились стеной щитов, но куда более многочисленные римляне и галатийцы давили их своими щитами и в результате навалом столкнули их с холма вниз, причем туда же случайно с криком упал и один из воинов Цезаря. Тем временем с фланга был заметен подступающий к холму римский легион, который должен был в идеале окружить понтийцев.       В какой-то момент взгляд Юлия остановился на чем-то странном. Сначала ему показалось, что кто-то днем зажег факел в самой гуще боя, но присмотревшись получше понял, что это был огненный меч, который нес, не используя, воин, с головы до пят закованный в броню, что покрывалась кровью гибнущих и раненных воинов. Он просто ходил среди дерущихся, наслаждаясь брызгами крови и разрывающими уши лязгом железа и рвущими душу криками и стонами. Цезарь даже протер глаза, чтобы убедиться, что ему это не показалось, но незнакомец продолжал спокойно ходить среди дерущихся, наслаждаясь боем. Всего через минуту он исчез, рассыпавшись на тысячу золотых искр и растворившись, оставив диктатора в легком недоумении и заставив его отвлечься от боя.       Наконец, в какой-то миг все кончилось также внезапно, как и началось, оставив многих с ощущением какого-то кровавого фарса, достойного Аристофана. Все произошедшее было и нелепо, и жестоко одновременно. Словно по сигналу понтийцы, точнее организованные ошметки их войск организованно построились перед холмом Юлия, но вместо штурма, торопливо, но без паники, направились куда-то в сторону, обходя стороной свой же лагерь. Боспорцы на флангах также были смяты и, видя отступление своих соратников, также обратились в бегство, не выдержав напора легионов. Теперь оставался лишь беззащитный лагерь царя и Цезарь, с некоторой улыбкой, дал жестом приказ наступать на него. - Да, они бегут, трусы! Теперь надо достать эту крысу из его лагеря! – торжествующе в экстазе прорычал старый Дейотар, потрясая своим мечом, поднимая победный гул галатийских воинов, что стали барабанить мечами по щитам.       Воины были воодушевлены как-никогда, наверное, такого быстрого, легкого и неожиданного успеха у них давно не было. Они были как свора сорвавшихся с цепи псов, готовых безжалостно добить отступающую армию. Римляне и галатийцы были готовы ринуться следом вниз по крутому склону, лихо рубя отступающих и сдающихся направо и налево. Немногочисленные понтийцы, раненые и сдающиеся уже сейчас дрожали перед ними в страхе, бросали оружие на землю, а некоторые падали на колени, умоляя не убивать их.       Цезарь решил спуститься с башни, уступая место дозорному, поскольку бой был, по сути, окончен, взять оставшийся лишь с небольшой охраной лагерь было еще проще, чем отразить эту нелепую атаку. Он тут же направился к краю холма, где уже выстроились пленные и сдающиеся греки, что могли уповать только на милосердие диктатора, поскольку его солдаты, окрыленные легкой победой, жаждали крови, но все же ждали распоряжения командира. К одному из стоявших на коленах гоплиту подошел центурион Цестий с перевязанной рукой и как следует размахнувшись, ударил того целой рукой по лицу, да так, что пленник грохнулся на землю, а из его носа тут же потекла кровь, дополнительно пропитывая и без того кровавый песок. - Цестий, без рукоприкладства к пленникам. С них хватит, они и так сдаются, – тут же сделал замечание своему подчиненному Юлий, заметив удовлетворенное выражение лица центуриона, что ударил пленника. – Всех остальных это тоже касается, мы не должны быть как этот царь Фарнак. - Простите меня, благородный Цезарь, я лишь хотел поквитаться с этим мерзавцем за мою руку. Провалиться в Тартар, как же это неприятно, ладно бы один, а этих обломков там было штук шесть, надеюсь обойдется, – немного стыдливо отводя взгляд заговорил центурион, правда сейчас он был хотя бы более-менее удовлетворен местью и больше был занят замотанной в тунику рукой. Теперь бой был окончен и Цестий удовлетворенно вздохнул, глядя на небо и завидев там несколько десятков приближающихся точек со стороны солнца. - Я смотрю, и стервятники пожаловали на свой долгожданный пир, а уж у Харона сколько клиентов будет. - Цестий, это не стервятники… – присмотревшись получше, Юлий быстро понял, что это не так. Удивленный столь быстрым и легким успехом он полностью забыл о том, что в армии Фарнака были гарпии, которые сейчас стремительно приближались к его ликующим воинам. – Трубите тревогу! Готовьте луки, все что угодно, гарпии приближаются! - Да не, какие еще к Тартару гарпии? Не надо воспринимать всерьез, – центурион бы посмеялся над этими словами, но шутить над своим командиром он не стал. Вместо этого центурион прищурился и прикрыл глаза от солнца свободной рукой, а его ухмылка быстро покинула его лицо, которое начало белеть от какого-то страха. – Это же действительно женщины-птицы. И они летят к нам!       В следующую минуту лагерь потонул в криках и топоте бегущих во все стороны солдат. Хотя гарпий было не так много, но они смогли внести сумятицу и напугать римлян. Самого диктатора чуть не снес сначала Цестий, бросившийся к одной из палаток, а затем и еще несколько легионеров, старавшихся уйти с открытой местности в какое-нибудь укрытие. В миг ликование сменилось неразберихой. Корницен пытался сигналами своей трубы призвать бойцов к порядку, но и ему в какой-то момент пришлось искать укрытия вместе с аквилифером, поскольку орел легиона был очень удобным ориентиром для воздушных налетчиц и сразу две устремились к ним.       Некоторые отдельные легионеры и галатийцы, у которых были луки или пращи пытались прицелиться и сбить неожиданных врагов, но попасть в этих вертких полуженщин-полуптиц было тяжело, наверное, даже Аполлону и стрелы с камнями летели мимо. Спускаясь с небес, одна из монстров полетела прямо на дозорного на башенке и, увернувшись от брошенного им копья, быстро схватила его и взмыла вверх, без труда поднимая легионера. Галатиец, что был с луком возле Цестия стал выцеливать противницу, готовясь к выстрелу. - Дурень, нет! Ты же его убьешь! – прокричал центурион, готовясь чуть ли не рукой ударить по луку варвара. - Лучше так, не хотел бы я оказаться у них в плену, – отрезал приготовившийся к стрельбе галатиец, но не успел спустить тетиву как перед ним пронеслась еще одна гарпия коричневого оперения, в которую он и выстрелил, пронзив стрелой крыло, от чего та с криком камнем рухнула вниз на одну из палаток. – Вот как это надо делать, центурион.       Цезарь никак не мог повлиять сейчас на эту неразбериху, мало того, что он остался на открытом пространстве, откуда разбежались все, кто мог, так еще и его воины пока были в панике, но постепенно с легионеров спадал страх неведомого, и они брались за оружие, стараясь отогнать противниц, что похищали их соратников. Сам Юлий тоже собирался направиться к своей палатке, но затылком почувствовал на себе чей-то взгляд, такой сильный, какого он никогда не чувствовал. Обернувшись, он увидел нависшую над ним гарпию с сине-золотым оперением, чьи крылья были больше остальных раза в полтора-два. - Вот значит какой великий Цезарь, защитник богов? Моя мать будет очень рада, когда узнает, что я избавилась от тебя! – заговорила с ним гарпия, видимо главная среди них, причем голос ее звучал вовсе не угрожающе, а как-то сладко и маняще. Диктатор и не повелся на него, вместо этого выхватив меч и спешно смотря по сторонам в поисках укрытия от нее или оружия, которым можно будет ее достать - Я не думал, что ты, кем бы ты не была, окажешься всего лишь наемницей этого жалкого царька, – произнес в ответ Цезарь, не сразу поняв, что она имела в виду. При этом было странно, что она хорошо знала язык и без особых проблем на нем говорила, пусть и была монстром. - Ты говоришь с правительницей гарпий Филомелой без должного уважения, я научу тебя хорошим манерам! – угрожающе проговорила синекрылая гарпия, которую видимо задели слова о службе Фарнаку, которого она и сама не сильно жаловала. Взмахнув могучими крыльями, она обнажила фиолетовый кинжал и быстро, даже быстрее ветра понеслась на Цезаря.       Юлий не стал медлить и быстро отпрыгнул в сторону, на всякий случай попытавшись взмахнуть мечом, чтобы отпугнуть противницу. На счастье, Филомела пронеслась мимо, не задев его своим оружием. Раздраженная неудачной попыткой, она временно зависла в воздухе, готовясь к новому броску, причем так увлеклась, что не сразу заметила, как два легионеров попытались подстрелить ее из скорпиона, выпустив его смертоносную и пробивающую все на своем пути стрелу. - Вот как? Думаете меня остановят ваши стрелы? Я давно не использовала свои силы, – Филомела успела среагировать на выстрел боевой машины и демонстративно отбила летящую стрелу воздушным потоком, который создала взмахом крыла. Ошеломленные легионеры даже позабыли про перезарядку, пытаясь придумать что с ней сделать. Гарпия же времени зря не теряла и широко взмахнул крыльями, хлопнула ими друг об друга, послав мощный и направленный поток ветра, который превратил скорпион в груду щепок, а самих легионеров отбросил на несколько метров, впечатав их в землю.       Диктатор даже немного порадовался, что эта тварь от него отвлеклась, поскольку он никак не мог придумать против нее хоть сколько-нибудь действенный план, по крайней мере ему удалось укрыться от ее взора за одной из палаток. Перед глазами Цезаря теперь была картина хаоса, который пытались преодолеть римляне. Гарпии то пикировали вниз и пытались схватить легионеров, то наоборот поднимались как можно выше, посылая вниз свои стрелы. Нескольких солдат им удалось пронзить, остальные же укрывались щитами и ими же прикрывали лучников и пращников, что стреляли в ответ, стараясь сбить противниц. Некоторые гарпии, получив ранения падали, некоторые улетали в сторону лагеря, остальные продолжали кружить.       Одна из них нацелилась на Дейотара и неминуемо схватила бы его во время спуска, если бы царя не закрыл один из галатийских воинов, который улетел в небеса вместе с ней. Еще одна спикировала на один из скорпионов и, подняв машину в воздух, сбросила ее обратно, разломав на части. Тем не менее в пользу римлян было их численное преимущество, да и постепенно проходящий страх перед неведомым. Каждая пораженная гарпия говорила им о том, что их можно одолеть, поэтому легионеры постепенно выходили из укрытий, вооруженные луками, щитами и копьями и давали монстрам отпор, поливая их в ответ градом стрел. Некоторые воины кооперировались и провоцировали гарпий напасть на одного из них, в то время как остальные расстреливали ее вблизи или кололи копьями. Так число врагов постепенно редело, в лагере уже лежал десяток-другой этих сбитых птиц. - Проклятье! Отступайте, свою задачу мы выполнили, отомстим им потом, – неожиданно отдала приказ Филомела, которая сама оказалась под градом стрел и камней. Хотя они не причиняли ей вреда, часть она отбивала ветром, а часть прямо своими крыльями, она видела, что ситуация не в ее пользу и потому приказала отступать. Перед этим она на секунду спустилась на землю, после чего со всей силы хлопнула своими могучими крыльями по земле, так, что все на холме задрожало, а волна ветра свалила все что было вокруг нее на расстоянии ближе половины стадии. После этого она также резко взмыла вверх, подняв после себя еще и небольшую пылевую бурю, которая помешала стрелкам обстрелять птиц при отступлении. - Кх, утопи меня Нептун что это было?! – выругался закашлявшийся пылью центурион Цестий, вылезающий из-под палатки, что накрыла его после удара Филомелы. Сам он, как и те, кто были рядом с ним практически не пострадали от удара. - Всемогущий Таранис, эти твари еще и используют колдовство против нас, – также откашлявшись от пыли прогремел старый варвар. Заметив, что все враги оставили лагерь, Дейотар устало свалился на одну из скамей, начиная вытирать кровь со своего большого царского меча.       Сам Цезарь также выбрался из-под свалившейся на него палатки, протер глаза от пыли и начал осматриваться. Впечатанные ударом ветра в землю легионеры, пусть и с трудом, но начинали подниматься на ноги. Некоторые из них удивленно щупали себя, не веря в то, что они не только остались живы, но и практически не пострадали, хотя Филомела этим ударом вывела их из строя. Тут же некоторые бойцы поспешили на помощь раненым стрелами, но и тут оказалось, что стрелы у гарпий примерно такие же, как и у понтийцев, с фиолетовыми наконечниками, практически не ранящие жертву, но гарантированно лишающие их возможности сопротивляться, а также оставляющие некое странное ощущение. Все это было очень странно, зачем они проявляли такой странный гуманизм к врагам, хотя казалось могли запросто их поубивать. Этот вопрос не давал Цезарю покоя и ему нужен был кто-нибудь, кто даст на это ответ, ведь пока их действия выглядели совершенно бессмысленными. - Цезарь, подойдите сюда, тут одна из них еще живая, прикажете пустить ее на жаркое? – размышления Цезаря прервал один из галатийцев, что указал на помятую палатку, в которой происходила какая-то непонятная возня. Юлий быстро вспомнил, как в самом начале боя туда рухнула одна из первых гарпий, которую подбила стрела в крыло. Видимо ей повезло, и палатка спасла ее, не дав разбиться об землю при падении. - Сначала дай мне ее увидеть, – приказал Юлий и галл поспешно подчинился, за минуту проводив Цезаря к палатке, на которой лежала удерживаемая еще двумя союзниками гарпия. Она была практически такая же, как Филомела, только меньше размерами, испуганно смотрящая как на диктатора, так и на своих легионеров. Ее крыло коричневого оперения было пробито стрелой, которая все еще торчала в ней. Но что смущало еще больше, так это ее женская фигура, причем такая, которую порой и в элитном лупанарии было не найти, да еще и практически ничем не прикрытая. Цезаря даже посетила мысль, что такой вид она специально использовала, чтобы сбить противника с толку. Оценивающе посмотрев на нее, Юлий быстро принял решение. – Оставьте, она пригодится, нам нужно как можно больше узнать об этих тварях, а их, судя по всему, еще очень много. Поэтому проследите чтобы с ней все было в порядке, я думаю мы сможем показать ее римлянам как доказательство того, что монстры все же не выдумка.       Гарпия промолчала, как и державшие ее галатийцы. Им не оставалось ничего, кроме как подчиниться, поэтому они, хоть и без желания, но вытащили стрелу из ее крыла и стали его перевязывать, при этом наблюдая, чтобы она ничего не сделала. - На самом деле, отличная была битва, мы разбили как этого жалкого царька, так и служащих ему чудовищ, мы уже занимаем лагерь Фарнака, его самого судя, по всему там нет, что неудивительно. Эта крыса наверняка сбежала при первой же возможности, но думаю оставила много интересного, - заговорил, ковыляя к поваленному шатру с гарпией Дейотар, которого на всякий случай поддерживал один из воинов, все же в этой битве царь Галатии оставил много сил, но он был удовлетворен и счастлив снова сразиться. - Дейотар, нам еще повезло, что этот царь не додумался пустить на нас гарпий одновременно с остальными войсками, иначе боюсь представить, чем все могло бы закончится, хотя думаю мы бы все равно справились. А теперь пора возвращаться домой, – подытожил в разговоре с варваром это необычное сражение, которое существенно меняло все. Теперь все убедились, что эти монстры вовсе не сказки трусливых и сумасшедших варваров, а реальность и эта реальность была не на стороне Рима.

*****

      Остия – город-порт в устье Тибра главные торговые ворота самого Рима, место в которое мечтали попасть все корабли Средиземного и Черного морей. Почти каждый день пристань была забита до отказа кораблями из всех уголков известного мира с самыми экзотическими товарами. Но в последние недели кораблей значительно поубавилось, а порт полнился слухами о многочисленных пиратских либурнах, что словно стервятники нападали на торговые суда и баржи с зерном. Среди старых мореходов были живы воспоминания о временах пиратского господства, с которым покончил Помпей и теперь они возвращались.       Клавдий Марцелл внутренне ликовал, слушая разговоры прохожих об очередном налете Секста Помпея. Многие матросы уже начинали опасаться выходить в море, не желая столкнуться с многочисленными и быстроходными либурнами. Другие точно также тревожно переговаривались о том, что сын Магна уже захватил или отправил на дно несколько кораблей с зерном. Торговцы уже принялись поднимать цены на него и на хлеб. Вместе с тем у некоторых из них с зерном был полный порядок, поскольку пираты не брезговали продавать краденное. У самого Марцелла, которого несли слуги в паланкине, также промелькнула в голове такая мысль, с его огромной латифундией, наполненной рабами, он уже благодаря своему пиратскому союзнику мог заработать в два, если не в три раза больше на угрозе голода. Не говоря уже о том, что план оптиматов пока работал отлично, никто, может за исключением этого пьяницы и бестолочи Антония о нем не догадывался.       Клавдий пока ехал сюда, к местной арене, все крутил в голове слова Цицерона, которые тот ему сказал при их последней встрече на ступенях Сената. Туллий говорил про Республику, про ее свободу от тиранов и плутократов, который был с ними только из-за ненависти к Цезарю. Оратор верил в пробуждение граждан, которые перестанут верить лжи Юлия и возродят старые римские идеалы.       «Он и в самом деле считает, что этот плебс и италики смогут сами избавиться от Цезаря и освободить Республику? Без нас, лучших граждан, и, как он сказал, плутократов ее не будет, мы ее главные защитники, а не остальные граждане. Недалекий оратор, его идеи могут погубить наше дело, надо брать его в свои руки, чтобы быть готовым», – размышлял Марцелл, поедая спелый виноград, направляясь прямиком к местной большой арене. Местный амфитеатр был одним из самых больших в Италии, а гладиаторские бои были совсем обыденным делом. Более того здесь многие заморские торговцы и приобщались к этой славной римской традиции.       Наконец его носильщики остановились, мягко опуская паланкин на землю так, чтобы внутри ничего не шелохнулось. Вальяжно выйдя из него, Марцелл вздохнул полной грудью, морально готовясь к тому, что придется делать. Свежий морской соленый ветер приятно освежал, идя с запада. Перед Клавдием был украшенный флагами и объявлениями вход на большую арену на тысячи человек. Здесь же толпились и горожане, и заморские гости, собирающиеся посмотреть на это кровавое зрелище. Марцелл в сопровождении нескольких своих телохранителей, один из которых тащил в руках запертый ларец, размеренным шагом направился ко входу. - Эй вы, живо идите и передайте Горацию Флору, о моем прибытии, не медлите, – грубым и повелительным тоном потребовал Клавдий, обращаясь к слугам и стражам амфитеатра, стоявшим на входе. Они были ему не интересны, лишь прислуга, а вот их хозяин был необходим ему для исполнения замысла.       Слуги без особого энтузиазма отреагировали на приказ этого грузного и вальяжного патриция, но подчинились и один из них скрылся в потоке людей, входящих на арену. Многочисленные плебеи, замотанные в выцветшие рваные туники, от вида которых Марцеллу стало тошно, оживленно обсуждали предстоящие бои. Кто-то ожесточенно спорил, кто-то и вовсе делал ставки на того или иного гладиатора. В такие дни у них был шанс хотя бы на время отвлечься от тяжелых будней и прозябания зачастую в нищем и полуголодном состоянии.       «И вот они по мнению Цицерона спасут и освободят Республику?», – с презрением подумал патриций, глядя на этих людей, которые все вместе были беднее его. Он не верил в то, что на них можно положиться и поднять их на борьбу против тирана Цезаря. Марцелл бы никогда не сунулся в подобное место, стоя рядом с ними, чувствуя на себе взгляды ответной ненависти. Пока он размышлял обо всем этом, вернулся один из слуг, судя по всему нумидиец, который жестом позвал патриция за собой.       Вместе с охранниками и носильщиком, Клавдий пошел по отдельной галерее, которая вела вдоль помещений, где гладиаторы готовились к сражению, ожидая часа своей смерти или славы. Помимо гладиаторов, этим коридором пользовались особые гости, которым надо было попасть в главную ложу, прямиком к владельцу арены и гладиаторов, организатору игр.       Наконец, миновав еще одну лестницу, бывший консул оказался прямо там, где хотел, в месте для важных зрителей, которым хотелось бы посмотреть на бои. Помимо отличного вида на арену, здесь было практически все, чтобы удовлетворить запросы гостей. Несколько удобных клиний, с которых даже лежа можно было отлично видеть происходящее на арене, были окружены столиками, на которые по требованию господ приносили яства и вина. На центральном и самом широком расположился полноватый патриций с аккуратно уложенными седыми волосами, которому, казалось даже его широкая тога была тесновата. Услышав шаги сквозь шум постепенно наполняющейся арены, он приподнялся и развернулся и Марцелл увидел его ровное и ухоженное лицо, которое больше подходило юноше, чем уже немолодому патрицию. - Гай Клавдий, дорогой мой друг, сколько уже лет не виделись! – тут же вскочил с распростертыми объятиями со своего ложа Горацмй и быстро зашагал к гостю, чуть ли не сияя радостью. Хотя владелец арены был уже немолод, но энергии, с которой он и поспешил встречать дорогого гостя, в нем было как у юноши – Как же давно ты ко мне не заходил! Проходи. Обустраивайся, мои слуги принесут тебе все, что ты попросишь, бои скоро начнутся, насладимся же зрелищем. - Мы всего-то год не встречались с тех времен, когда Цезарь пошел на Рим. Но я рад, что ты нисколько не изменился и со всеми своими гостями общаешься как со старыми друзьями, – пожимая слегка морщинистую руку, проговорил сенатор, правда без такой энергии и энтузиазма. – Но вообще я пришел к тебе с серьезным делом, а не на бои смотреть. - Так одно другому совсем не мешает, Марцелл, я как раз думаю, что серьезные дела можно обсудить и здесь, со всеми удобствами и наслаждаясь этим искусством, вместо того, чтобы шептаться в какой-то каморке. – чуть ли не подталкивая патриция, энергично предлагал Флор, совершенно не обращая внимания на остальных присутствующих. – К слову, у меня здесь есть слуга, умеющий играть на флейте, не хочется ли моему гостю послушать красивой музыки? - Нет, Гораций, давай без всего этого, побудь хоть немного серьезным. Я пришел по очень важному и особому делу, а не развлекаться. И я был бы очень признателен, если бы мы остались здесь наедине, не хотелось бы чтобы о нашем разговоре слышали лишние уши, – Клавдий неохотно прилег на предлагаемое ложе, отметив для себя, что вид отсюда на арену превосходный, на которой заканчивались последние приготовления к поединку гладиаторов. - Да, конечно, если это действительно важно… Но хоть скажи какой еды принести и вина, не люблю обсуждать вопросы на пустой желудок, – по слегка погасшему лицу было заметно, как Гораций относится к этому предложению. Но дело, с которым пришел бывший консул наверняка было очень важным, раз тот хотел быть с ним без посторонних лиц и слуг. – Я даже думал пригласить какую-нибудь красивую рабыню, но коли так, то не буду. - Хорошо, уговорил, пусть принесут каких-нибудь овощей и фруктов. А вино, альбанское или фалерское, если будет последнее с удовольствием заплачу сполна, – без особого энтузиазма сначала попросил Марцелл, хотя когда зашел разговор о винах заметно оживился, он был не против осушить кубок другой, тем более за этим напитком обсуждать дела было куда приятнее.       Услышав согласие своего гостя, Флор вновь приободрился и с той же неуемной энергией выставил за дверь флейтиста и остальную прислугу, приказав только принести им еды и вина. Точно также отсюда ушли и стражи Марцелла, правда тот, что носил ларец на какое-то время остался. Он поставил его рядом с ложем господина, после чего также удалился. Через какие-то минуты появились и слуги с овощами и фруктами, а также и желанным напитком, под тяжестью которых казалось может заскрипеть небольшой столик из лимонного дерева. Два друга от души собирались попировать, совершенно не обращая внимания на то, что их трапеза могла происходить на глазах части зрителей, которые, наверное, только оттуда и могли впервые в жизни, увидеть, например, финики или персики. - Пока есть только альбанское, друг мой. За встречу и за твое здоровье, Марцелл, – приподняв наполненный до краев серебряный кубок произнес Флор, тут же осушив его практически до дна, а затем взяв себе финик. - Да, взаимно, Флор, – также приподняв свой кубок ответил Клавдий, с удовольствием потягивая из него вино, что заметно приободрило его, все же и впрямь было приятнее вести дела в подобной обстановке. Укусив персик и, как следует распробовав его сладкий вкус, сенатор чуть было не забыл о цели своего визита. – Ладно, давай обсудим по-настоящему важные вещи, не только для нас с тобой, но и для Республики…       Но не успел даже изложить суть визита бывший консул, как на арене заиграла труба, вызвавшая бурные крики и овации зрителей, что были в предвкушении от предстоящей схватке, которая должна была начаться с минуты на минуту. После чего на арене появился глашатай, что объявлял о боях, но сейчас он характерными жестами призывал людей на трибунах к молчанию, поскольку будет какое-то объявление. - Граждане Рима, италики, союзники и гости, перед началом схватки я бы хотел, чтобы мы все поблагодарили благороднейших людей, благодаря которым мы собрались здесь и благодаря кому стали возможны сегодняшние бои. Поприветствуйте Авла Горация Флора, хозяина арены! – громко провозгласил глашатай на притихшей арене, следуя традиции, по которой стоило объявить организаторов и заказчиков игр, чтобы публика знала, кого благодарить за это зрелище.       Арена тут же вновь взорвалась овациями и криками благодарности и похвальбы в адрес организатора боев, который, как показалось Марцеллу даже немного растрогался и с улыбкой поднялся со своего ложа, подходя к краю балкона и салютуя толпе. Видимо так и выглядело купание в лучах славы, которым Флор искренне, даже немного по-детски наслаждался. Он был фанатом своего дела и работал в этой области на совесть, для него овация и восторг гостей видимо были здесь наградой едва ли не дороже денег. Когда Авл вдоволь насладился своей минутой славы, он вернулся на свое место, а глашатай вновь приготовился к объявлению. - Также я бы хотел упомянуть еще одного благороднейшего человека, благодаря которому вход на эту арену обходится дешевле кружки воды, благодаря которому здесь и появляются ваши любимые гладиаторы. И этот человек Гай Юлий Цезарь! Аве Цезарю! – продолжил свою речь глашатай. На имени диктатора публика вскипела еще сильнее и громогласное «Аве, Цезарь!» разлетелось над всей ареной и не стихало пару минут. У Марцелла, который до того особо не вслушивался в болтовню того человека на арене, при упоминании Юлия полезли на лоб глаза, а финик, который он уже подносил ко рту оказался случайно раздавлен в резко сжавшейся руке. - Цезарь? Флор, ты что, сотрудничаешь с Цезарем и прославляешь его здесь? – недовольно и косо смотря на владельца арены, произнес Марцелл, вытирая руку от сока раздавленного плода. Он с неприкрытой ненавистью смотрел на трибуны, что громко скандировали имя Цезаря, порой заглушая его овациями. Это лишь больше убеждало бывшего консула в собственной правоте и настойчивом желании довести до конца свою сделку. - Ничего личного, Клавдий, я всего лишь владелец арены и школы гладиаторов, если Цезарь, или ты захочет заказать у меня игры я их устраиваю. А с Юлием у меня выгодная деловая сделка, он поставляет мне пленников для обучения по льготной цене, а также помогает покрыть расходы на организацию боев, а я взамен обеспечиваю ему популярность среди людей. Только и всего, – не до конца понимая такую вспышку злобы Марцелла, спокойно ответил Флор, которого имя заказчика заботило не так сильно, как звон его кошелька. – Кстати, сейчас же будет первый бой классика – секутор и ретиарий, давай ради интереса и азарта поставим по тысяче-другой сестерциев на бой. Мы все-таки на арене гладиаторов. - Я в эти игры обычно не играю, но если это поможет побыстрее перейти к делу, то пусть будет этот рыбак с сетью, ставлю две, – это предложение вкупе с оправданиями Флора сильно разозлило Клавдия, хотя он и смог сдержаться. Он поставил пару тысяч на ретиария без желания выиграть и без страха проиграть, лишь бы этот организатор унялся. Будь у Марцелла альтернативный вариант, он бы, наверное, воспользовался им, но сейчас только Гораций мог ему помочь. - Отличный выбор, друг мой, но я думаю мой боец одолеет твоего, - пожал в знак заключения пари протянутую руку Флор, после чего решил не раздражать более своего гостя. – Так, о чем ты хотел со мной поговорить? Что же это за такое важное дело, с которым я могу тебе помочь?       На арене вновь заиграли трубы, а также послышался лязг открывающихся решеток, что означало выход гладиаторов на арену. С одной стороны выходил раб без брони, с трезубцем и сетью рыбака, а с другой выступил боец с щитом и мечом легионера, в круглом шлеме. Оба они сначала обернулись к трибунам, вскидывая вверх оружие, заводя публику и прося у них поддержки в этой схватке. Глядя на них Марцелл поймал себя на мысли, что уже пару лет как не наслаждался этим кровавым зрелищем и начал более пристально следить за своим бойцом, на которого не обращал ранее особого внимания. - Флор, я пришел к тебе заключить одну сделку, возможно даже сделку всей твоей жизни, – наливая себе еще вина, чтобы не отвлекаться на это во время самого боя, начал уже куда спокойнее излагать Клавдий, начиная несколько издалека. Он был рад уже тому, что Гораций сам решил об этом поговорить, видимо вся их болтовня до этого приносила свои плоды. - Дай угадаю, ты хочешь заказать у меня игры куда масштабнее цезаревых, я прав? – все же не удержался и перебил его Флор, покусывая спелое сладкое яблоко. Организатор попытался предугадать просьбу своего гостя и, видя, как тот разозлился при упоминании Цезаря, подумал, что тот просто завидует его популярности и хочет ее перебить. - Нет, Флор, я сюда не за играми пришел, а за гладиаторами. Ты же не просто организатор игр, но и владелец школы, поэтому я бы хотел купить их у тебя, – слегка недовольный тем, что его снова перебили, начал излагать суть дела Клавдий. Пока он старался и сам не говорить прямо о своей цели, словно прощупывая собеседника, желая узнать, готов ли тот действительно заключить с ним грандиозную сделку или пока еще нет, ведь от согласия или отказа хозяина арены в немалой степени зависел его замысел. - А, это… Да всегда пожалуйста, друг мой, мои гладиаторы самые лучшие в Италии, если они тебе нужны в качестве охраны, бери. С тремя моими ты можешь спокойно гулять ночью по Субуре, не боясь никого, – снова решил взять инициативу в разговоре Гораций, вновь влезая со своим предложением и начиная расхваливать своих гладиаторов, как только можно. – Могу хоть сейчас тебе десяток продать, и они проводят тебя обратно. - Ты не до конца дослушал меня, мне не нужны гладиаторы-телохранители, они у меня и так есть. Я бы хотел купить у тебя минимум пятьсот-шестьсот штук. Повторяю, не меньше, а еще лучше больше, – наконец приоткрыл свои аппетиты Клавдий, смотря как на такое предположение отреагирует сам владелец гладиаторов.       Результат превзошел любые ожидания, теперь на лоб полезли глаза у Горация. Сначала он подумал, что его собеседник попросту оговорился и речь шла о количестве в десять раз меньшем. Затем владелец подумал, что это он неправильно расслышал цифру, но сенатор всем видом показывал, что он настроен серьезно и это не какая-то плохая шутка. Почесывая нос, Флор даже сел на своем ложе, обдумывая предложение, ведь речь потенциально шла об огромных, ранее невиданных для него суммах. Но и вопросов было не меньше. - Знаешь, Марцелл, я даже не знаю, что тебе ответить, я думаю над этим, но пока не могу дать ответа. Давай лучше пока понаблюдаем за боем, а уж затем обсудим это поподробнее, – попытался пойти на некий компромисс владелец гладиаторов, не желая сходу давать однозначного ответа. Ему требовалось время обдумать не только само предложение, но и вопросы, которых у него к Гаю возникло предостаточно. - Как угодно, мой друг, я пока никуда не спешу, – удовлетворенно и негромко проговорил Клавдий, занимая позицию поудобнее для наблюдения за схваткой. Главное пока он сделал, донес свое предложение до Авла и тот не отмел его сразу же, теперь крепко задумавшись. Сенатор теперь чувствовал себя куда увереннее, что-то внутри подсказывало ему, что рано или поздно Флора удастся продавить и тот согласится продать ему нужное количество гладиаторов.       Тем временем представление гладиаторов публике окончилось, глашатай благоразумно скрылся с одном из подтрибунных помещений, дабы случайно не быть задетым в начинающейся схватке. Противники стояли друг напротив друга, медленно двигаясь по кругу и потихоньку подступая к центру, высматривая слабости друг друга, словно притаившиеся, готовящиеся к броску хищники. Секутор скрывался за своим большим, выставленным вперед щитом, держа поверх него лишь покрытую шлемом голову, твердо сжимая меч. Ретиарию напротив не за чем было укрыться, он лишь крутил в одной руке свою рыболовную сеть, а другую, сжимающую трезубец, держал чуть за спиной, готовясь нанести удар в любую секунду.       Зрители, словно прочувствовав напряжение момента в целом притихли, затаив дыхание, лишь отдельных мест доносились выкрики поддержки. Пока противники медленно кружили по арене, неумолимо приближаясь друг к другу, аккуратно провоцируя врага и готовясь к схватке в любой момент. В такой тишине можно было услышать постукивание мечом по щиту, которым секутор старался вывести соперника из себя, готовя для него ловушку.       Глядя на готовящихся сцепиться гладиаторов, словно псов, Марцелл удовлетворенно похвалил самого себя за идею их покупки. С несколькими сотнями таких сильных и лояльных воинов он запросто сможет навести в Риме столь желанный порядок, который тому же бесхребетному Цицерону и не снился. С ними и некоторыми лояльными отрядами не составило бы труда взять даже сам Вечный Город под контроль, попутно ликвидировав всех, кто может представлять хоть какую-то опасность. Разумеется, этому недалекому мешку Флору эти планы было знать совсем необязательно.       Наконец толпа взревела, два воина наконец-то схлестнулись. Почувствовав, что противник подошел достаточно быстро, рыбак резко выбросил сеть, стараясь зацепить ею врага. Секутор прочитал это и увернулся, сделав шаг к врагу, метя в него клинком, но на пути того встал трезубец, которым ретиарий отвел удар, сделав шаг назад. Противники, напряженные долгой подготовкой, вступили в схватку, мечник попробовал вновь подойти к врагу, отбив выставленный трезубец щитом и своим клинком все же успел чиркнуть по боку рыбака, который не успел отскочить.       Рана была не опасная и не глубокая, но само ее появление заставило арену одобрительно закричать в предвкушении настоящего зрелища. Оросившие песок капли крови опьянили их и те еще громче стали призывать гладиаторов к бою. Раненый ретиарий словно не замечал кровавой полоски на боку и продолжил бой, вновь закинув сеть и поймав ею щит врага. Окрыленный первым успехом, секутор не успел убрать руку и сеть оплела ее. Сначала он попытался просто резко вырвать щит, но свой улов гладиатор держал крепко, тогда же он попробовал мечом сбить с сеть сеть. В ответ на это ретиарий поспешил развить успех и насадить пойманную добычу на трезубец.       Тут бы все и закончилось, но секутор ловко подставил свой меч, которым отвел оружие врага в сторону, что рассекло воздух в сантиметрах от его тела. Пользуясь секундной заминкой, мечник резким рывком, с трудом, но все же вырвал свой щит из сети, отойдя назад. Но останавливаться и брать передышку никто не собирался, зрители громкими криками гнали обоих воинов вперед и на сей раз рыбак ринулся вперед, размахивая сетью.       Едва приблизившись, она снова оказалась в воздухе. Ретиарий обманным движением сделал вид, что хочет зацепить ноги противника, а сам вновь накинул ее сверху. На сей раз улов оказался богаче, ему удалось слегка заловить даже голову врага, не говоря уже о щите. Секутор, сообразив, насколько дело плохо, резко наклонился и подался назад. Ретиарий, вновь готовивший к бою трезубец, не устоял и опутанный сетью щит улетел куда-то в песок, оставив гладиаторов лишь с одним оружием.       Все это только приводило публику в восторг, придавая еще больше азарта противостоянию, кто кого одолеет, потеряв свои преимущества. Гораздо хуже пришлось секутору, ведь противник остался с трезубцем, который тот сразу и пустил в действие. Гладиатору в броне пришлось теперь сменить роль и быстро уклониться в сторону от удара вражеского оружия, которое лезвием несильно оцарапало руку. Ретиарий теперь владел инициативой и пытался проткнуть своим трезубцем лишившегося защиты противника.       Еще один взмах оружия Посейдона и мечник схватился за раненый живот, который сильно задел ретиарий. Секутор успел увернуться в последнюю секунду, но лезвие все равно хорошо его задело. Мечник издал лишь приглушенный стон и ринулся в атаку. Рыбак выставил трезубец, рассчитывая закончить бой, насадив на него врага, но просчитался. Ударом меча секутор отвел трехглавое копье в сторону своим мечом, зайдя к врагу по дуге и, приблизившись, клюнул его своим шлемом по голове.       Удар металла по незащищенному виску сделал свое дело и ретиарий сделал несколько шагов назад, держась за голову. Он на секунду потерял ориентацию, но все еще был готов к бою. Секутор не теряя времени побежал к нему под рев публики, не взирая на опасность. Рыбак, придя в себя снова попытался заколоть врага трезубцем, но попал лишь по свободной руке. Боль была сильной, но недостаточной, чтобы остановить мечника, который своим взмахом своего оружия наискосок рассек грудь противника. И лишь чудом этот порез оказался не таким глубоким, каким мог бы быть.       Брызнувшая кровь окрасила шлем секутора, который не обращал внимания на вторую руку, что была сильно задета трезубцем. Под вой и рев зрителей, он ударил ретиария локтем в располосованную грудь с такой силой, что тот согнулся, выронил свое оружие и свалился на песок. Бой был окончен. Не обращавший внимания на зияющую рану на руке, из которой сочилась кровь, мечник ногой отпихнул трезубец в сторону, стоя над поверженным противником под аплодисменты толпы. Через боль, он поднял сжатую в кулак раненую руку, словно благодаря публику за поддержку и показывая свою победу. - Отлично, прикончи его! – с азартом крикнул, чуть ли не вскочивший со своего место Флор. Его боец победил, он выиграл спор и теперь предстояло лишь решить участь побежденного ретиария.       Толпа на арене только входила во вкус, она лишь разогревалась перед настоящим зрелищем. Но трибуны уже громко стали требовать крови, которой в разминочном бою было мало, а эти малоизвестные гладиаторы не имели большого числа фанатов, которые могли бы их спасти от смерти. Секутор победно стоял над врагом, только сейчас начиная чувствовать боль, но не показывая его. Меч победителя был направлен на проигравшего, что мог рассчитывать лишь на милосердие.       Но его не было, требование крови для разогрева было слишком сильно. Секутор, еще немного послушав крики, медленно занес клинок и резко вонзил в поверженного ретиария, вызвав волну аплодисментов и кличей поддержки. Его враг какое-то время еще дергался, но скоро затих. Удар в грудь быстро добил его, подарив быструю смерть. Резко вытащив клинок, секутор поднял его над головой, демонстрируя зрителям столь желанную ими кровь проигравшего. - Да как он это сделал?! Как он не понял, что ему проткнуло руку? И как он его так добил с коротким мечом? – с недоумением посетовал Марцелл, глядя как секутор победно покидает арену, уцелевшей рукой благодаря зрителей за овации. Из-за него он проиграл спор на две тысячи сестерциев, что, впрочем, для такого богача как он было меньше, чем ничего. - Сила воли и мастерство, Клавдий, ничего не обычного. Давай сюда мой выигрыш, – потребовал себе денег довольный Гораций. Хотя ему больше понравился сам факт того, что его боец победил, да еще и так, нежели то, что он выиграл какие-то деньги. - Передам чуть позже. Ты мне лучше вот что скажи, Флор, что ты решил по моей сделке? – поинтересовался Марцелл, ведь его друг попросил себе один бой на размышления о грандиозной продаже нескольких сотен гладиаторов.       Гораций не смог сразу дать ответ, задумчиво почесав голову. По глазам было видно, как он хочет получить эти огромные деньги, как ему хотелось уже сейчас оформить эту сделку века. Но разум говорил, что тут что-то нечисто, останавливая от принятия решения и не позволяя согласиться даже на такие царские условия. - Я думал над этим, Клавдий, думал. Знаешь, в принципе я согласен поискать тебе гладиаторов, но... Зачем тебе столько? Понимаешь, я человек осторожный, а тут такая большая и необычная сделка. Я не отказываю тебе, Марцелл, вовсе нет, но я хочу точно знать, для чего тебе гладиаторы. А то я не хотел бы взять, да и вляпаться в какую-нибудь аферу или авантюру. Ты же не будешь так меня подставлять? – отрезав кусок груши, которую тут же закинул себе в рот, поинтересовался Флор. Немолодой хозяин арены был уже готов согласиться и даже приступить к работе, но хотел убедить своего внутреннего скептика замолчать. - Конечно нет, Гораций, друг мой, как ты мог обо мне такое подумать? У меня нет цели подставить тебя, навредить твоему делу или Риму. Наоборот, я очень хочу помочь и избавить Рим от всякого мусора, который отравляет его существование. Я имею в виду распоясавшихся в последнее время пиратов, никому от них житья нет, а Сенат и Цезарь заняты другими делами. Пес Антоний не дает провести нужные законы, остается взять дело в свои руки, – убедительным и дружелюбным тоном нагло солгал бывший консул. Разумеется, речь шла о совсем другом мусоре, нежели о пиратах, но Флору об этом знать было необязательно. - Ох уж эти пираты, не говори мне про них, Клавдий, из-за этих морских крыс я потерял ценный груз. Я едва смог заказать себе мед в Испании, заплатил в полтора раза больше из-за идущей там войны. И что ты думаешь? Оказалось корабль ограбили эти выродки и я остался без меда. Если избавишься от них я тебе только спасибо скажу, а то от них житья нет, – Гораций с удовольствием поверил словам Марцелла, думая, что тот и вправду решил покончить с морскими разбойниками, терроризировавшими Остию. – Слушай, а зачем столько на борьбу с пиратами? Брось клич на этой арене, столько желающих наберется. - Мне нужны профессиональные убийцы, которые запросто перережут любого, на море и на суше. А этих тренировать дольше придется, да и я хочу, чтобы это осталось, между нами. Все же это Остия, порт, у пиратов тут наверняка есть уши, а я не хочу испортить им сюрприз. Ну, что скажешь? – на ходу сочинил убедительное объяснение бывший консул, мысленно похвалив себя за то, что придумал эту ложь с пиратами, в которую его собеседник запросто поверил.       Флор на минуту отвел глаза, смотря на арену, которую спешно очищали от раскиданного оружия и готовили к новой схватке. Взвешивая все за и против, владелец гладиаторов все еще терзался сомнениями, но его глаза горели от жажды прибыли. Эти деньги были слишком большими, чтобы от них отказываться, а если и откажется, то потом будет жалеть всю оставшуюся жизнь. - Коли так... Ладно, Меркурий с тобой, продам я тебе гладиаторов Марцелл. За каждого по двадцать тысяч сестерциев. Будем делать так, я нахожу тебе сотню, ты платишь за нее и так пока не отдам сколько нужно. Плюс еще двести тысяч вперед, что скажешь? – эта сделка принесла бы десятки миллионов сестерциев и Флор попробовал выдвинуть свои условия. - Двадцать тысяч за каждого!? Да за такие деньги можно купить 4 гладиаторов. Будь человеком, Гораций, пять за каждого, не более, – несколько опешил от такой жадности Марцелл. Правда были гладиаторы и куда дороже, в основном известные, но ему требовались просто умелые в достаточном количестве. - Ладно, давай сойдемся на десяти за штуку. Не забывай, мне нужно еще найти их, как следует натренировать, вооружить и так далее, – все же пошел на уступку Флор, он и так был в солидном плюсе и не хотел сильно рисковать сделкой. - Отлично. В таком случае забирай мой сундук себе, в нем как раз сотня тысяч наберется. Второй попрошу слуг доставить тебе и еще две сверху, которые проиграл тебе. Идет? Просто у меня еще есть одно дело здесь, не хотелось бы с ним затягивать, – довольный скидкой Клавдий даже не стал спорить и тут же крепко пожал руку своему другу, а второй передавая ключ от сундука с сотней тысяч сестерциев. – Я знал, что на тебя можно положиться, друг. Только помни, лучше, чтобы об этой сделке знало как можно меньше. - Да останься, сейчас же самые интересные бои будут, друг мой, Марцелл. И пусть меня поразит Юпитер, если я проболтаюсь, – чуть не вырывая ключ из руки сенатора поклялся Флор. Мыслями ланиста был уже не здесь, а в своей школе, обдумывая, как потратить полученное добро и где раздобыть нужное количество гладиаторов. - Я сообщу как будет готова первая сотня. - Я бы остался, но дела не ждут, мне надо успеть встретиться с... Корабельщиком, – быстро придумал оправдание уходу Марцелл. Разорвав рукопожатие, он допил остатки вина из своего кубка и, закинув в рот большую маслину, направился к двери, через которую он и попал на арену. – Удачи тебе, Флор, прощай.       С этими словами Клавдий покинул ложу и направился вместе с ожидавшими его стражниками по все той же галерее. В одном из помещений он краем глаза заметил секутора, которому врачи латали раненую в бою руку и что лишил его двух тысяч сестерциев. Покинуть арену сейчас, в начале боев было отличной идеей, поскольку не придется толкаться на входе с местной чернью.       Спустя несколько минут ходьбы по коридору, Клавдий снова оказался на улице, чувствуя соленый ветер, идущий с моря, что расстилалось слева от него. Народу было уже не так много, все, даже мелкие торговцы, отправились на арену наблюдать за боями, попутно предлагая свои товары зрителям. Паланкин стоял обособленно, в окружении отдыхавших носильщиков и стражей, однако помимо них рядом расселся бритоголовый бородач в синей накидке. Увидев Марцелла, он тут же поднялся на ноги и направился к нему. - Сын Нептуна передает привет, – не говоря ничего лишнего, моряк вручил свиток Клавдию с печатью трезубца. Осмотревшись по сторонам, он сделал шаг назад, ожидая действий консула. - Может ли ветер моря донести ваше послание? - Само собой, передай сыну Нептуна, что через неделю пришлю корабль за грузом с синими повязками на мачте и парусе, пусть будет готов к его прибытию, – начал негромко инструктировать посланника от Секста Помпея Марцелл. – На нем же будет его доля от прошлого груза. Все запомнил?       Пират коротко и молча кивнул и, развернувшись, направился к пристани, исчезнув также быстро, как и появился. Покрутив в руках запечатанный свиток, Клавдий забрался в паланкин, собираясь вернуться обратно. Дела в Остии были окончены, теперь оставалось лишь ждать обещанных гладиаторов и встретиться с остальными союзниками и обсудить дела. К тому же надо было организовать продажу очередной партии награбленного пиратами добра. С этими мыслями Марцелл покинул Остию.

*****

      Руфион, уже несколько месяцев находился в Александрии, с того дня, как они с Цезарем приплыли сюда, стремясь нагнать Помпея римский легат практически стал пленником этого города. Сначала он им был из-за молодого брата Клеопатры, Птолемея и его сторонников, взявших римлян в осаду во дворце, римский легион устоял и разбил мятежников, но сам военачальник был вынужден остаться в городе – Цезарь, уходя на север, в Анатолию, оставил его за главного в Египте с тремя легионами для поддержки Клеопатры. С тех пор легат умирал от скуки, разместив подчиненные ему войска в стране, он сам остался в Александрийском дворце, где после сражения с армией Птолемея не происходило ничего сколько-либо значимого, что заставило бы его немного встряхнуться. Мятежники после несколько битв и гибели своих предводителей разбежались или залегли на дно, кто-то сдался, кто-то нет, но угрозы новой осады не было и близко.       Лежа на скамье в своей комнате во дворце и смотря на восходящее солнце, Руфион развлекал сам себя подбрасыванием монетки, иногда отвлекаясь на то, чтобы прочесть очередной скучный отчет от какого-нибудь центуриона. Фантазии простоватого легата не хватало даже на то, чтобы придумать занятие поинтереснее, город он исходил вдоль и поперек еще во время осады, да и после тоже. Он посетил уже все более-менее значимые места города, библиотеку и поднимался на маяк, чтобы увидеть захватывающий вид на многие мили вокруг, но в остальном столица Египта успела ему опостылить, не говоря уже о жаре, к которой он с трудом привык здесь. Иногда ему везло, и он имел возможность переговорить с римскими торговцами, что изредка приплывали в этот город, но ничего нового или интересного он от них не добивался, кроме каких-то разрозненных слухов о каких-то тварях, которых якобы встречали в Дакии или в Колхиде. В такие моменты он даже несколько им завидовал, ведь там было хоть какое-то действие, а тут в царстве Египта, которому было несколько тысяч лет, а ему казалось, что он здесь не меньше сотни долгих и крайне скучных лет.       Поглядывая на свою фигуру, Руфион отметил, что при подобном существовании во дворце Клеопатры он понемногу начинал напоминать какого-нибудь патриция, которого в паланкине тащили в сенат десятки рабов, настолько тяжелого, что собственные ноги вряд ли держали его. Конечно, он преувеличивал, но сейчас он даже не мог придумать для себя повода встряхнуться и дворец Птолемеев засасывал его в себя, словно легендарные зыбучие пески или же знакомое любому римлянину Понтийское болото.       Решив, что ему надоело лежать без дела, легат, нехотя, поднялся на ноги, и начал размеренно ходить по комнате, периодически поглядывая в окно, откуда открывался вид на величественный город, вместо которого он бы предпочел увидеть палаточный лагерь или какую-нибудь деревушку в галльской долине. Тем не менее жаловаться было глупо, Цезарь доверил ему ответственное поручение, дал целых три легиона и при этом даже на папирусе проблем быть не должно было, если только какие-нибудь парфяне или ливийские варвары не начнут атаку. Скоро он должен был отправить Юлию очередной отчет о ситуации в Египте, которые были настолько однообразными и скучными, что если бы он просто менял лишь дату, то он бы и сам не заметил подвоха.       Вздохнув от скуки и осознания реальной бесполезности отчета, Руфион плюхнулся за стол и принялся писать то, что писал уже несколько месяцев подряд на однообразных табличках. Но в этот раз он даже не успел приступит к делу, как в дверь сначала постучал, а затем и открыл ее один из легионеров. Он быстро пронырнул в покои легата, быстро закрыв за собой дверь. - Легат Руфион, вам сообщение, лично вам попросили передать, – передавая короткий кусок папируса, прошептал римский солдат, осторожно осматриваясь по сторонам, словно боясь, что какой-нибудь из нарисованных на стене звероголовых богов пробудится от его голоса. - Да и что в нем такого особенно? – Руфион еще был погружен в свои серые и однообразные мысли, что не сразу понял, что именно сейчас произошло, но затем выхватил у легионера кусок папируса. – А что ты вообще здесь делаешь, легионер? Отчитываться передо мной должны трибуны и центурионы, а ты зачем ко мне ввалился с этой запиской? Попросил бы передать что ли. - В этом и проблема легат, простите, но отправитель опасается... Опасается, что царице станет известно об этом от ваших центурионов, а со мной он знаком, потому и доверяет, – быстро и явно пытаясь импровизировать отвечал легионер, все еще шепотом, в отличие от говорившего не скрываясь Руфиона. – Прошу, тише, ее люди могут нас подслушивать. Мне еще повезло, что я смог до вас добраться, по жребию сегодня отправили во дворец.       Руфион недоверчиво смерил взглядом наглого, но сейчас немного напуганного легионера, а затем осмотрелся по сторонам, словно проверяя, нет ли здесь кого постороннего. Легат совсем не понимал, что за тайная игра здесь происходит, какие-то тайные записки, оставление поста, люди царицы, его подчиненные командиры, которые информируют ее. Решив разобраться, он аккуратно развернул небольшой свиток папируса. - Хм, тут говорится о том, что надежный человек передаст записку командиру легионов и приглашает на личную встречу, чтобы что-то передать, – записка сама по себе мало о чем говорила, кроме места и времени предлагаемой конфиденциальной встречи, из-за чего Руфион сначала подумал что это какая-то шутка от какого-нибудь из его подчиненных. – Кто ее написал и с чего мне знать, что ему можно доверять? Что если это недобитые враги Цезаря, желающие выманить меня из дворца и там прирезать? Я хорошо помню, как они это делали с легионерами во время осады. - Я знаю, легат, но вы можете доверять этому человеку, он мой старый друг, но... Как бы это правильно объяснить... Он не друг Цезаря, но и не враг ему. Он один из бывших центурионов армии Габиния, ранее служивший Птолемеям, а теперь оставивший службу и старающийся не выделяться, поскольку Клеопатра пытается отомстить всем своим врагам, даже тем, кто просто служил ее брату, – римский солдат с трудом подбирал слова, стараясь лавировать, словно был кормчим корабля, угодившего в шторм посреди острых скал. Понимая, насколько опасно было бы сказать хоть что-то не то, он тем не менее, старался держаться уверенно и чеканил каждое слово, пусть и делал это тихо. Теперь же, он начал говорить еще тише. – У него есть кое-какие сведения для Цезаря, но нельзя, чтобы царице стало о них известно.       Руфион не стал отвечать, вместо этого он еще раз уткнулся в этот небольшой свиток, в котором габинианец предлагал встречу сегодня днем в одном из кварталов города. Легат с недоверием относился к этой затее, но глядя на посыльного поймал себя на мысли, что доверяет ему, да и не видел особых причин для лжи. Конечно, это могла быть ловушка, но, с другой стороны, он легат и мог запросто взять с собой охрану.       С другой стороны, он думал, что такого секретного бывший офицер армии Птолемея мог рассказать, о чем неизвестно Цезарю. Руфион не любил играть в загадки, ему всегда больше нравились другие виды игр, но он запросто смог сложить два и два, сообразив, что эти сведения так или иначе связаны с Клеопатрой, ведь неспроста посыльный так сильно боялся, что ей станет о подобном известно. А не будь эта тайна значимой, стал бы автор рисковать головой, посылая такие письма Руфиону. Легат прекрасно успел за несколько месяцев узнать нрав царицы, получившей теперь трон, который ни с кем не должна была делить. Еще раз все прочитав и поразмыслив, легат встал на ноги, и начал неспеша собираться. - Хорошо, твоя взяла, все равно сидеть здесь целый день это тоска, а так хоть будет повод прогуляться по городу, – взяв на всякий случай с собой меч, легат закончил собираться и поспешил к выходу, словно желая поскорее покинуть душный и опостылевший дворец и оказаться на свежем воздухе.       По коридорам и залам он проскользнул, особо не смотря по сторонам, не было там ничего такого, чего он ранее не видел. Разве что теперь, с началом правления Клеопатры во дворце, точнее в его дворе, а также возле приемного зала было куда больше простолюдинов, чем Руфион видел у Птолемея. Новая царица оказалась первым из династии, кто соизволила выучить египетский язык и потому теперь могла разговаривать со всеми подданными своего царства без переводчиков, которые теперь занимались любой другой работой.       На стенах, а точнее над вратами дворцового квартала возвышались на копьях несколько отрубленных голов, уже поклеванных птицами. Новая царица была не то, чтобы крутого нрава, но злопамятна, до сих пор, спустя несколько месяцев, она пыталась покончить со своими оставшимися врагами, а заодно демонстративно карая наиболее одиозных вельмож, что изводили и обирали жителей Александрии, пользуясь своим положением при Птолемее. Клеопатра как-то пообещала на одном из советов поймать каждого, кто ограбил ее и стрясти с них все до последней драхмы, тем более что долг перед Римом погашен не был. И несмотря на то, что сейчас дворец и город были очищены от ее врагов, лояльные ей вельможи все равно старались быть осторожными, дабы и их головы не оказались там, над воротами.       Тем не менее, жестокость в сочетании с милосердием работали и сейчас столица стала куда спокойнее и безопаснее, словно ранее мятежный город все же принимал Клеопатру. Та и сама шла навстречу жителям, чтобы стать настоящей царицей Египта, а не наместницей, что держится на римских мечах. К слову, для римлян Александрия вновь стала безопасной и сейчас легат проходил через базарную площадь, сворачивая на одну из улиц лишь в сопровождении двух легионеров. Раньше он бы не посмел выйти за стены дворца и с центурией, поскольку отравления и нападения на римских воинов были обыденным делом.       На улицах то и дело мелькали воины одного из легионов, оставленных в Египте Цезарем. Италики с огромным интересом изучали диковинный город и с удовольствием наедались местной пищей. В Риме и в Италии многие из них, наверное, могли увидеть те же финики только в лавках для каких-нибудь богачей, а здесь их можно было есть сколько влезет. У Руфиона при виде довольных подчиненных возникало нехорошее чувство, что потом их отсюда и розгами будет не выгнать. Но легат понимал это, ведь те же три легионера, что скрывались от солнца под одним из навесов, бросая кости и поедая фиги, вряд ли захотели бы вернуться в Италию, чтобы влачить там зачастую жалкое существование.       Наконец в условленном месте перед легатом и его охранниками предстал немолодой, бородатый мужчина, бывшей странной помесью римлянина и египтянина. Он все еще держался прямо, как и подобало солдату римской армии, но лишняя полнота, экзотическая египетская туника и длинные волосы, за которые в легионе можно было и получить, показывали, насколько далеко теперь этот человек от него, однако связей полностью не утратил. Оружия у него при себе не было, и он мало чем отличался внешне от любого местного, более-менее зажиточного горожанина. Окинув несколько подозрительным взором спутников легата, он добродушно протянул тому руку. - Легат Цезаря Руфион, командующий легионами Египта, я полагаю? Я Спуррий Азеллион, бывший центурион легионов Авла Габиния, – представился римлянин, смотря в глаза легату, словно спрашивая, готов ли тот ему довериться. - Собственной персоной, – Руфион не стал долго думать и пожал руку габинианцу, который позвал его на встречу, усмехнувшись про себя. “Вот уж действительно, бывший центурион, наверное больше двух моих нынешних”. Однако он не стал говорить это вслух и просто поздоровался с ним. - Рад встречи с вами. Легат, если вы хотите поговорить со мной, будьте так добры приказать своим людям оставить нас наедине, я хочу знать, что могу доверить вам кое-что, что вы бы смогли передать великому Цезарю, – вежливо и уже более добродушным тоном попросил Спуррий, присаживаясь на лавку, на которой он сидел ранее в тень от палящего солнца. - Хорошо, оставьте нас, мне он ничего не сможет сделать, – махнув рукой, приказал двум легионерам легат. Вокруг все равно посторонних людей практически не было, а этот бывший центурион мало того, что был без оружия, так и выглядел как безобидный лавочник, чей максимальный вред это попытка обмануть покупателя, не говоря уже о попытке убить вооруженного, крепкого физически, легата.       Те спорить не стали и быстро отошли назад на несколько шагов, не уходя, впрочем, слишком далеко, после чего вновь принялись о чем-то болтать, начисто позабыв про легата уже через пару минут. - Ну... Так что ты хотел мне такого важного и секретного рассказать? – с нетерпением поинтересовался легат, все же ради ответа на этот вопрос он выбрался сюда, на другой конец города, бросив дела и потому ожидал узнать что-то действительно важное. - Видишь ли какое дело, Руфион... Я хотел поговорить об этом с Цезарем, но во время сражений с ним Птолемей отправил меня и моих людей к Пелухию, а потом оказалось, что он сгинул сам и мы остались без нанимателя и продолжать войну было бессмысленно. Я думал о встрече с Цезарем, но он уехал раньше, чем я решился бы на подобное, – начал как-то издалека Спуррий, говоря несколько отвлеченно, словно оправдываясь в первую очередь перед собой за то, что не рассказал это раньше. – А сейчас кому нужна эта информация? Уж точно не царице. А я еще пожить хочу и желательно без лишних войн. Мне и ваших разборок вот так хватило. - Так что за сведения, Спуррий? Я пришел сюда не затем, чтобы историю жизни бывшего центуриона слушать, я хочу знать, что передать Цезарю, – не выдержал в итоге командир египетских легионов и грубо перебил собеседника, устав слушать эту пустую болтовню, как ему казалось не по теме. - Да, конечно, Руфион, прости я отвлекся... Так вот насчет информации, тебе или Цезарю известно что-нибудь о том, что Клеопатра одержима идеей вернуть свой трон и что до того, как прыгнуть в постель к диктатору, она искала помощи у других сил? – несколько сбивчиво, но все же перешел к изложению сути бывший римлянин, также на всякий случай понизив голос, словно опасаясь, что это услышит кто-то посторонний. - Допустим, это вполне очевидно, что она ради трона готова пойти на любую сделку, на любой союз, но что в этом секретного? И что в этом настолько важного? – непонимающе спросил легат, не понижая голоса и смотря на этого зажиточного горожанина, который сейчас вытирал выступавший от волнения пот со лба. За несколько месяцев он хорошо узнал египетскую царицу и ее тягу к власти, потому не понял, что в этом было секретного. – Я даже не удивлюсь если она общалась с ливийскими дикарями или, что еще хуже с парфянами. - Хех, если бы дело было только в парфянах и жителях этого жаркого континента. Там было кое-что интереснее. Если я правильно запомнил, то поддержку ей предлагала некая халдейская посланница, – слегка с усмешкой парировал это возражение центурион, словно желая щелкнуть по носу скучного легата, показывая, что его информация не настолько бесполезная, как тот ее себе представлял. - Халдеи? Это кто вообще такие? Я может и недолго в Египте, но нигде про них не слышал. Хотя... Я кое-что слышал про них в Риме, но это обычно мелкие напыщенные жрецы, больше походящие на базарных фокусников. – Руфион не был специалистом по мифологии, магии и местным народам, из которых он знал только парфян с египтянами, потому слова о халдеях и вызвали у него такое недоумение. Хотя может Спуррий имел в виду кого-то другого. - Не совсем, это древний народ колдунов, живущих между Тигром и Евфратом. Мы о них мало что знаем, я думал они вообще вымерли, кроме тех путников магов, – быстро и уверенно возразил погруженному в мысли Руфиону Спуррий, еще раз озираясь по сторонам, словно выискивая возможных шпионов, но вокруг практически никого не было, идеальное глухое место. – Согласись, вряд ли Клеопатра стала бы просить у них помощи, если бы у них не было какой-то силы. В колдовство я мало верю, а то, что у них может быть войско поверить могу.       Теперь легат уже не жалел о том, что пришел сюда, ведь это звучало интересно, некий народ, имевший репутацию колдунов и про который мало что знали, предложил Клеопатре помощь. Согласилась ли она? И что это вообще за халдеи? Действительно ли они маги или они хорошие воины? Все эти вопросы хороводом ходили в голове Руфиона, настойчиво требуя найти хоть какие-то ответы на них. - А ты вообще откуда об этом узнал? С чего ты взял, что именно халдеи и чем они так опасны, раз ты позвал меня сюда, чтобы рассказать о них? – начал щедро сыпать вопросами легат, усаживаясь поудобнее на скамье, ерзая по ней в нетерпении, в его глазах блеснул азарт, которого в них давно не было. - По правде говоря, я и сам не знаю, могу лишь предполагать, да передавать то, что слышал. Я живу в Египте уже довольно давно, но практически ничего о них не слышал, кроме редких путников оттуда... Хотя... – на этом моменте Азеллион сам замялся, начав копаться в своей памяти как следует, желая сам найти ответ. По его глазам легат видел, что габинианец что-то об этом знает или как=то слышал, но сейчас просто не может об этом вспомнить. Так он молчал с пару-тройку минут, по ощущениям превратившихся в часы мучительных ожиданий, пока Спуррий не подскочил со скамьи, словно ужаленный снизошедшим озарением. – Вспомнил, главный евнух Потин кое-что говорил об этом. Он хоть и сволочь и обманщик, но образованный и неглупый, говорил, что раньше они правили Вавилоном и практиковали различное колдовство. Но и воины они были неплохие и наш главный евнух предполагал, что их войско может прийти на помощь свергнутой Клеопатре. - Так стоп, этот слизень Потин, который приказал убить Помпея был в курсе этого? Что есть халдеи, которые были готовы помочь Клеопатре? И он ничего не рассказал о нем Цезарю, даже когда Клеопатра решила его убить? – Руфион не без тошноты вспомнил этого кастрата, на котором грима и краски было больше, чем в красильной мастерской. Особенно легата раздражал его тон, высокомерно-снисходительный и коварный, он напоминал наихудших римских политиканов с их бесконечными обещаниями и столь же бесконечной ложью и потому он был искренне рад, когда Клеопатра и Цезарь приказали отрубить ему голову. - Может он и говорил об этом, но его не захотели слушать. Или он сам не до конца в это верил. Но именно про халдейского посла говорил наш лазутчик в лагере Клеопатры. По его словам всего за несколько дней до вашего прибытия в Александрию, к ней приходила некто, представившаяся посланницей халдеев и предлагала свою помощь, причем в самое ближайшее время и вот это по-настоящему серьезно, – попробовал найти объяснение габинианец, думая, почему столь изворотливый змей как Потин не попытался спастись таким образом, ведь он знал заметно больше него, а итоге его голова оказалась вывешена перед дворцом в назидание мятежникам и сторонникам Птолемея. - Все это, конечно хорошо и интересно, но каким образом эти халдеи помогут Цезарю или помешают ему? Если даже они имеют готовое войско и весь твой рассказ абсолютная правда, то что с этой правдой делать? Я был бы в курсе его действий, но их не было, я только сейчас узнал о его возможном существовании, – быстро решил узнать Руфион, действительно не понимая как загадочный народ Междуречья, о котором мало кто было известно, несколько месяцев назад предлагавший помощь Клеопатре мог быть важен Цезарю. - А ты сам подумай, легат, к Клеопатре и ее армии вваливается посланник халдеев и предлагает помощь в завоевании престола и вот это по-настоящему жутко, если подумать, – попробовал дать Руфиону загадку для размышления Спуррий, думая, что военный командир быстро сообразит и оценит всю ценность этой информации. - Слушай, Спуррий, я не люблю играть в загадки, я не понимаю к чему ты клонишь и чего боишься, связанного с этим народом, если рассказ о нем не является выдумкой, – не оценив таких недомолвок, отрезал легат, желая получить прямой ответ от бывшего римского центуриона, начиная понемногу разговаривать с ним как с подчиненным. - Так я и говорю, подумай. Если они готовы были действительно оказать ей поддержку, это означает, что у них были средства для ее оказания. Думаю, дело тут не в деньгах, на себе эта царица и раньше носила столько одежды и золота, что хватило бы на покупку половины Италии, поэтому я точно не знаю, но считаю, что речь шла о поддержке войсками. То есть где-то в Месопотамии, а может и ближе потенциально существует армия, которой повелевают халдеи. Понимаешь, что возможно в тылу у Цезаря скрывается хорошее войско, о котором он не в курсе? И я сильно сомневаюсь, что Клеопатра поведала ему о них, иначе бы Юлий рассказал об этом тебе, верно? – заметно сильнее нервничая, начал излагать свою картину Спуррий, явно опасаясь того, что этот народ может выступить в любой момент, хотя, судя по тому, как он озирался по сторонам, Клеопатры он боялся еще больше. - В твоих словах есть логика. Ведь действительно, Цезарь или сама Клеопатра могли бы предупредить командира трех легионов об этом, но я вынужден узнавать это от бывшего габинианца. Но что мне делать с этой информацией? И почему ты решил рассказать мне об этом только сейчас? Почему не попробовал передать мне эти сведения через трибунов или центурионов? – Руфион довольно легко согласился с такими рассуждениями, не было похоже, что его собеседник врет, а его рассуждения были довольно здравыми, да и какой прок ему лично был от этой лжи.       В ответ Спуррий лишь рассмеялся, поглаживая свою тунику, он даже позабыл о привычной осторожности и привычке постоянно смотреть по сторонам в поисках шпионов, вместо этого он пытался сдержать смех. - Ха, ну ты и сказал, легат, обратиться к тебе через центурионов. Прости, но посмотри на меня, я и сам был центурионом, и я прекрасно понимаю, как именно это работает. Ты не в Галлии и не в Италии, Руфион, ты в Египте Птолемеев, тут нельзя быть таким наивным. Тут ты не решишь вопросы голым мечом, тут все решается плащом и кинжалом, а также ядом и коварством. Поверь человеку, который живет в этой стране достаточно долго, – отсмеявшись, начал уже серьезно говорить Азеллион, вновь начиная озираться и лишь убедившись, что рядом никого нет, ни патрульных римлян, ни городских прохожих, продолжил. – Птолемеи и их вельможи гнилые и коварные твари, настоящие змеи. Они ужасно хитры и безжалостны, и не важно, Клеопатра ли это, Арсиноя, Береника или Птолемей. Да это гнилой клан ублюдков-кровосмесителей, но они готовы осыпать золотом тех, кто принял их господство и их власть. Их богатство соблазнительно, когда мы пришли сюда с Габинием, отец Клеопатры, Авлет обещал нам, простым легионерам наделы в долине Нила и оазисе Фаюмы, а также столько золота, сколько бы мы не заработали даже будучи центурионами за всю свою жизнь. Поэтому будь очень осторожен, смотри чтобы твои люди не поддались этому так же, как мы. На Востоке, особенно в Египте много соблазнов, и царица обязательно будет их использовать своих целях. Следи за своими центурионами и всеми, кто общается с её вельможами.       Руфион теперь и сам начал беспокойно смотреть по сторонам, он особо не думал о том, что Клеопатра могла использовать его людей за его собственно спиной. Сейчас он с некоторым волнением начал вспоминать, как ему на глаза попадались сегодня, да и в другие дни тоже, центурионы, которые непринуждённо общались с египтянами во дворце. Теперь от этой мысли ему стало не по себе, его мысли путались, наслаивались одна на другую, мешая думать, слишком много проблем теперь сваливалось на его плечи, начиная от Клеопатры и ее вельмож, которые вели себя более самостоятельно, чем следовало и заканчивая таинственным народом халдеев который был готов ей помочь. У Руфиона было лишь три легиона, один на юге Египта, другой здесь, возле Александрии и третий в Пелузии и если предположения габинианца о некой армии были верны, то удержаться будет непросто. - Хорошо, а какая тебе выгода от всего этого? Спуррий, чего ты этим хочешь добиться? – Руфион решил, что пора уже заканчивать разговор, ему нужно было все обдумать в одиночестве, но напоследок решил поинтересоваться у бывшего центуриона. Внутри него еще было некоторое подозрение по отношению к этому рассказу. - Не так уж и многого, спокойно дожить свой век здесь, с меня довольно уже этих войн, я получил все что хотел и не хочу потерять свой дом, надел и семью из-за того, что царица о чем-то не стала рассказывать Цезарю. Тем более я сильно рискую, понимаешь, Руфион, мне нет резона тебе лгать, – также немного взволнованно дал ответ Азеллион, снова смахивая со лба пот. Легат чувствовал, что ему не лгут, да и убедительный мотив для этой лжи было бы сложно придумать. - Хорошо, я верю тебе и подумаю, что можно с этим сделать. Но все же я думаю дело не настолько серьезное, как тебе кажется, – Руфион, взглянув на небо заметил, как солнце уже прошло свой пик и начало постепенно клониться к закату, до которого было еще далеко, но он собрался уже возвращаться обратно во дворец, чтобы все обдумать. Он, обозначая свои намерения, протянул руку этому полуримлянину-полуегиптянину, чтобы проститься с ним. - Надеюсь, легат, но смотри в оба, не нравится мне вся эта история, – Спуррий, однако не сильно обрадовался от такого ответа, со скепсисом посмотрев сначала в глаза римского командира, а затем на его руку, которую пожал в ответ. – Удачи тебе, Руфион и будь осторожен.       Сам легат только кивнул в ответ, после чего встал со скамейки и пошел к своим легионерам, которые совсем забыв о командире, бурно обсуждали, что лучше попробовать здесь в следующий раз после фиников. Руфион коротко оклинул их и жестом приказал сопровождать его обратно ко дворцу.       Путь обратно не принес ничего нового или интересного, жители Александрии расступались перед римским командиром, смотря на него исподлобья со смесью интереса и недоверия, кто-то и вовсе что-то шептал себе под нос на непонятном Руфиону языке, он здесь был словно какой-нибудь галльский вождь в Риме, такой же диковинный и непонятный для местных жителей. Порой по пути попадались и откровенно скучающие легионеры, в компании египетских воинов, вместе с которыми они патрулировали улицы, что теперь выглядело для римского командира неудобно, особенно после разговора со Спуррием и его словах о том, что было с солдатами Габиния в Египте. Но сейчас он отбросил эти мысли и просто шел вперед ко дворцу.       Поход обратно не занял много времени и уже скоро Руфион вышел на широкую площадь перед дворцом, как всегда людную, а сейчас здесь и вовсе было столпотворение, через которое легат прошел без особого труда благодаря такому поведению александрийцев при его появлении. Люди, пусть и с явной неохотой, но уступали дорогу римскому военачальнику, никто здесь не решался что-либо ему сказать или сделать, хотя еще несколько месяцев назад римлянам было опасно ходить по столице Египта даже группами, сейчас же наученные битвой, горожане предпочитали расступаться перед ним. Без особых заминок миновав площадь, Руфион быстро поднялся по ступеням к охраняемым воротам, у которых теперь было более людно, чем утром, теперь тут стояли зажиточные на вид жители, видимо в очереди на какой-нибудь прием внутри. Также теперь на лестнице было немного больше стражи, а также легионеров, которые помогали нести охрану. Не задерживаясь, легат сразу прошел во двор и уже думал направиться обратно в свои покои, как его окликнул вельможа, который сидел возле фонтана. - Легат Руфион, где вы пропадали? Вы ушли неизвестно куда никого при этом не предупредив, – на довольно хорошей латыни обратился он к вернувшемуся командиру, сразу встав на ноги и направившись к нему. - Апполодор? Давно тебя не было, – без труда легат узнал этого грека, который прикрываясь личиной торговца помогал Клеопатре в ее борьбе за трон. Судя по дорогому одеянию, в которое он был облачен, царица по достоинству оценила его помощь и сделала одним из приближенных. – Я решил лично проверить чем мои легионеры заняты, поэтому и не предупреждал, чтобы они не были готовы к моему приходу. Как видишь я в полном порядке. - Да, улаживал дела на юге по приказу царицы и недавно вернулся. Думаю, если бы ты почаще выходил из покоев и интересовался происходящим, то еще вчера узнал о моем возвращении, – с долей ехидства заметил вельможа, но для Руфиона было важнее, что, судя по всему, тот ему поверил и ничего не заподозрил. – Ладно, пойдем, скоро у царицы будет обед, и мы как раз сможем перекусить. Она приглашает тебя к ней присоединиться, пойдешь со мной туда или опять откажешь богине?       Апполодор это сказал это с долей игривости, торговец все же был лишен того высокомерия и пафоса, который иногда исходил от Клеопатры. Легат даже не знал, как именно он к ней относится, за несколько месяцев жизни в ее дворце, он так и не понял, какая царица на самом деле. Руфион помнил ее поведение еще при первой встрече с Цезарем и уже тогда он что с юной правительницей будет непросто. Единственное, что римлянин мог сказать о ней наверняка, так это то, что она ни за что и никому не покажет свое истинное лицо, кроме тех, кому она абсолютно искренне доверяет. Легат не был удивлен, учитывая то в каких условиях приходилось ей жить излишняя искренность могла очень дорого стоить, но даже получив трон она оставалось для него крайне загадочной личностью, хотя, казалось бы, он не раз с ней разговаривал на самые разные темы. - Да, почему бы и нет, все равно, откровенно между нами, в этом городе особо нечего делать, да и дворец этот я еще во время осады вдоль и поперек изучил, как крепость он меня впечатлил, как дворец не очень, дворец как дворец, – несколько отвлеченно произнес Руфион, все еще прокручивая в голове полученную им информацию, которой по понятным причинам с Аполлодором делиться не спешил, они хоть и были знакомы, но не настолько чтобы доверять такие вещи. Дав свое согласие, он неспеша пошел за вельможей по опостылевшим коридорам дворца. - А ты их так много видел в своей жизни? Сомневаюсь, что у кельтских царей они есть, – скорее ради поддержания разговора, чем из интереса спросил Аполлодор, проходя с новым римским другом через очередной зал дворца, направляясь к своей царице, осторожно лавируя как среди прислуги и охраны, так и среди различных просителей, что шли к Клеопатре. - Нет, я видел виллы наших толстосумов в Италии, да и на Сицилии тоже, мне этого хватило, они, конечно, не сравняться с этим, хотя к подобному они и стремятся… Между нами, на дух их не переношу, – неожиданно для себя дал волю эмоциям Руфион, после чего резко замолчал, понимая, что, наверное, сказал лишнее и просто решил ждать реакции своего приятеля.       Аполлодор явно и сам удивился такому выпаду обычно осторожному Руфиону, который мало с кем делился мыслями и эмоциями, хотя сейчас он и неосознанно, но выпустил их наружу. Они были уже почти на месте, через массивные и гравированные двери был обеденный зал, в котором иногда бывала царица, хотя обычно она предпочитала питаться изолированно от остальных и после тщательной проверки блюд, по старой привычке. Легат предполагал, что еще молодая царица, руководствуясь неудачным опытом своей семьи, опасалась, что при дворе у нее остались какие-то скрытые недруги, но в последнее время она проявляла немного больше открытости, чаще бывала на публике, словно постепенно вживалась в роль настоящей и самостоятельной царицы Египта. - Честно, я имел с ними кое-какие торговые дела, еще на Сицилии, но почти все, с кем мне приходилось иметь дело казались мне ужасно скучными и поверхностными, словно их не интересует практически ничего кроме денег. Разве что Кальпурний Пизон просил как-то ему привезти папирусы, он их собирает у себя на вилле в Италии, с ним можно было поговорить хоть о чем-то, да и Цицерон, когда я с ним пересекался произвел впечатление настоящего философа, в отличие от большинства других нобилей, – Аполлодор на всякий случай осмотрелся, как будто проверяя, нет ли здесь каких римлян кроме Руфиона и лишь затем поделился своим мнением о них. Все же он был торговцем и имел определенные связи в Средиземноморье. - Да, я тоже с ними сталкивался, и я понимаю, что я хоть и легат, и римский гражданин, но все же мой отец еще был рабом и получил свободу от Цезаря. Для всех этих толстосумов из Сената я по большому счету все равно никто, у меня ни знатного происхождения, ни богатства, как у бывших всадников вроде Красса и я понимал, что никогда не стану среди них своим, поскольку они на самом деле презирают таких как я, да и чего греха таить, немалое число даже римских граждан, что живут не так богато, как они. Просто этот мир совершенно не для меня, а без военного таланта жить бы в инсуле под лестницей, – видя, что Аполлодор в целом не против его точки зрения, высказал ее сын вольноотпущенника. Он видел подобные настроения и среди солдат. Потому они были верны Цезарю и были готовы пойти даже на Рим, ведь Сенат давно снял с себя обязательства перед римским народом, а военачальник стал для легионеров единственным гарантом того, что после службы их попросту не вышвырнут доживать свой век на улицах Вечного Города.       Эти настроения сквозили особенно сильно среди легионеров, что были в Египте, особенно в Александрии, здесь было столько всего, что в самом Риме было доступно лишь хозяевам жизни, а здесь они сами могли себя ими почувствовать, потому, собственно габинианцы, с которыми он имел дело и предпочли остаться здесь в качестве наемников. И Руфиону следовало сделать так, чтобы этого не повторилось и с его людьми, чтобы они остались лояльны Риму и Цезарю, а не стали очередными солдатами удачи египетских царей. - Я хорошо это понимаю, мне и самому не очень привычно носить эти одежды и крутиться в столь высоком обществе, но такова воля моей царицы и ради нее я сделаю все. И тебе я советую делать то же самое, как никак именно тебе Цезарь доверил столь важное дело, – совсем слегка приоткрыв и Руфиону своими мысли, проговорил тихо грек, когда двери перед ними наконец-то неспеша открылись и они вошли в еще один богато украшенный зал с широким столом, как показалось легату из слоновой кости.       За ним под изображением Амона-Ра расположилась сама царица в золотом платье, расшитом ибисами и царской диадеме. Она не обращала внимание на гостей, вместо этого рассматривая себя в серебряном зеркале, что держала в руке. Другой же, с браслетом, увенчанным оком Хора, она ритмично постукивала по столу, иногда ухватывая виноград из тарелки или крутя в ней свой кубок. Чуть в стороне на одной из подушек расположилась одна из ее служанок, которую Руфион хорошо помнил, ведь она помогала нести тот ковер, в котором Клеопатра проникла во дворец своего брата. На коленях Хармион уютно разлеглась одна из дворцовых кошек, довольно урчащая от поглаживаний, так что ее слышал даже только входивший в зал Руфион. - Моя царица, – Аполлодор подойдя к столу коротко поклонился Клеопатре, что была немного погружена в свои мысли, но сразу же оживилась, увидев своего друга, а затем и римского легата. Она убрала зеркало в сторону, и поправив слегка съехавшую диадему поприветствовала их. - Аполлодор, мой верный слуга, я так рада тебя видеть, садись, нам есть что обсудить, тем более как раз уже скоро обед, – царица даже отложила уже взятый в руки виноград и указала на одну из подушек рядом с ней. Затем взгляд ее фиолетовых глаз упал и на Руфиона. – Легат, и ты здесь, давно уже тебя не видела, садись. - Не смею вам отказывать, царица, – Руфион на всякий случай коротко ей кивнул в знак благодарности, но при этом взгляд царицы показался ему каким-то безразличным, но он не стал подавать виду и занял место рядом с ней, напротив Аполлодора. - Хорошо, Ирада, принеси моим друзьям чего-нибудь, скоро обед, но негоже им оставаться до него голодными, – окликнула вторую служанку Клеопатра, что была у другого выхода из зала, который видимо вел в направлении кухни, потому она быстро скрылась там и мгновенно вернулась с вазами фиников для гостей царицы, которые еще через минуту оказались на столе возле грека и римлянина.       Руфион бросил на них безразличный взгляд, в Риме они были редким деликатесом, доступным лишь богатым, потому многие римляне, оказавшись в Египте спешили их распробовать, но вот самому легату они надоели больше походной похлебки, однако отказываться было бы невежливо и он решил пожевать парочку. Аполлодор тоже не особо спешил на них набрасываться, но все же занялся ими, да и Клеопатра решила взять себе парочку, причем Руфион обратил внимание, что царица брала их только рукой, на который был браслет ока Хора, как ранее и виноград. - Не волнуйтесь, легат, все что на этом столе тщательно проверяется, все же я царица Египта и я не могу допустить чтобы в моих блюдах оказался какой-нибудь яд, можете спокойно есть, – заметив, как неохотно, да и безразлично смотрит легат на финики, проговорила царица Египта, демонстративно съедая один из них. Причем она говорила про эти вещи с наигранным спокойствием, словно это было совершенно обычным для нее делом. – Ладно, Аполлодор, ты нашел этого презренного вора Мелетия? Этого жалкого прихвостня моего брата, что сбежал, украв из казны несколько тысяч драхм? - К сожалению пока нет, моя царица, но мы будем искать, тем более мы выяснили, что он был не один, с ним сбежали на юг еще несколько стражников, что служили при вашем брате и они поспешили покинуть Александрию с украденными деньгами, – несколько заискивающе, но при этом не скрывая правды ответил грек, наливая себе в кубок немного вина из кувшина на столе. – Но будьте уверены, моя царица, мы изловим и призовем к ответу каждого, даже самого мелкого вора, что посмел покуситься на богатства вашей страны. - Хорошо, я хочу видеть их головы на главной площади, чтобы жители Александрии знали, что я не мой брат и я не дам спуску всяким прохвостам в своем доме, что обворовывали как царскую сокровищницу, так и самих александрийцев. Эх, подумать только до чего же мой брат был безвольной куклой, раз позволял такому творится? – вздохнув, задала риторический вопрос царица, с некоторой злостью сжав в руке финик, да так что тот едва не оказался раздавлен. Руфион хорошо знал, что несмотря на внешнее спокойствие и холод, Клеопатра все же обладала крутым нравом, причем порой ему казалось, что даже чересчур. – Он кормит крокодилов, но я до сих пор его ненавижу. Ни за что не хотела бы быть как он, марионеткой в руках врагов моего царства.       Аполлодор не стал отвечать, поскольку и добавить к этому было в общем-то нечего, вместо этого он налил себе еще вина в кубок, голодным взглядом посматривая на двери, что вели в кухню. Руфиону тоже особо нечего было говорить, тем более что и сама царица не слишком-то с ним общалась, разве что только по вопросам войск в Александрии, да и насчет сведений о Цезаре. В это мгновение легат даже немного пожалел, что остался в городе, а не пошел в поход на север, тем более там был новый враг с Боспора и ему было бы интересно хотя бы посмотреть на него. Вместо этого надо было сидеть посреди этой серой роскоши, словно надевая шкуру праздного богача, а не закаленного походами воина. - Как же хорошо, наверное, быть тобой, ты воплощение божества, все тебя почитают, все тебя любят, никаких забот, – Руфиона из задумчивости вывели тихие и ласковые слова расположившейся рядом Хармион, у которой на коленях, урча, наслаждалась поглаживаниями дворцовая кошка, едва ли не единственный обитатель дворца, к которому римлянин испытывал откровенную симпатию. Эта служанка часто с нею возилась и играла, даже, наверное, пыталась понять ее. – Если бы была моя воля, я бы хотела быть тобой, такие прекрасные и умные существа, точно создания богов.       Руфион слегка улыбнулся таким словам в адрес кошки, все же это существо могло пронять даже его. Однако любование прервала какая-то возня за дверью, через которую они с греком вошли в зал, словно кто-то в нее стучал, а затем принялся что-то говорить вперемешку с другими. Еще минута, и дверь приоткрылась и в зал ввалился хорошо одетый, но несколько запыхавшийся вельможа, которого легат без труда узнал. Он был здесь еще до Клеопатры, но при ней, благодаря лояльности, стал отвечать за прошения жителей и письма, то есть оказался чем-то средним между секретарем и номенклатором и сейчас стоял в дверях, размахивая свитком папируса, словно флагом. Поэтому легат не был удивлен, что этот человек быстро обзавелся золотым браслетом и дорогой одеждой, все же желающих попасть к царице много, а он мог помочь попасть на прием быстрее положенного. - Великая царица, вам просили передать это письмо, – продолжая размахивать папирусом от волнения так, словно он им отгонял мух, чиновник быстрым шагом подошел к царице, нависая над удивленным Апполодором. Кошка на коленях служанки, переполошенная появлением гостя, спрыгнула на пол и скрылась под столом, чем вызвала раздосадованный стон Хармион, чью идиллию так грубо прервали. - Зенон, ты знаешь правила, все письма, в том числе и прошения я разбираю только до и после еды, всему свое время. Если оно конечно не от Цезаря, но ты бы мне сразу об этом сказал. Так что пока оставь его, лучше присаживайся к нам, уже через несколько минут начнется обед, – в голосе Клеопатры можно было уловить нотку раздражения, не сильную, но заметную настолько, чтобы Зенон ее почувствовал. Она сидела на подушке, рассматривая от скуки рубин на своем серебряном кубке, даже не поворачиваясь к вельможе, ясно показывая, что не намерена сейчас разбираться со всякими письмами. - Оно не от Цезаря, но тот кто его мне передал говорил что оно очень важное, его должны прочитать только вы, царица, – хотя Клеопатра осадила Зенона тот не унимался и даже подошел уже к ее месту, словно намереваясь сунуть этот папирус ей в лицо, дабы она обратила на него внимание. По выступавшим каплям пота и взволнованной речи Руфион понял, что он действительно считал его важным, что не было похоже на обычное прошение. - Все просители так говорят, что их дело самое важное, и чтобы письма читала только я, потому что в нем может оказаться жалоба на какого-нибудь дворцового вельможу. Зенон, отойди и забудь пока об этом, я потом все равно его прочитаю, – уже более сердито процедила Клеопатра так, что всем сидящим за столом, даже Руфиону стало немного не по себе, испытывать терпение правительницы Египта на прочность было крайне плохой идеей, хотя она еще и держала себя в руках, продолжая любоваться утварью. - Я понимаю, но это и вправду очень важно. Тот, кто просил передать его вам сказал, что оно от того, кто знает вас лучше, чем вы сами, царица, – чуть ли не молил Зенон Клеопатру, не желая отходить от нее, словно врастая в пол. Руфион молча и даже несколько ошарашенно смотрел на эту сцену, поскольку за все месяцы правления новой царицы он не видел подобной картины, чтобы вельможа так упорно стоял на своем, ведь обычно они наоборот выполняли все ее прихоти по первому требованию и даже заранее, не желая пасть под ее подозрение. Хармион и Апполлодор также смотрели на происходящее затаив дыхание.       Но то, что произошло в следующую секунду никто не ожидал увидеть. Секундную гробовую тишину уничтожил грохот серебряного кубка, что выпал из руки царицы на стол из слоновой кости, к счастью, он был уже опустошен ею. Сама Клеопатра на секунду замерла без движения, будто перед ней на столе появилась готовая к броску кобра. Просидев в оцепенении несколько минут, она несколько раз хлопнула своими фиалковыми глазами, стряхивая его с себя. - Погоди, как ты сказал? Дай мне его, сейчас! – сразу же потребовала правительница Египта, как только этот короткий шок прошел, но ее прежнее спокойство упало и рассыпалось на крошечные осколки. Она повернулась к столь же остолбеневшему от этой реакции Зенону и силой вырвала папирус из его рук. До ушей легата в этот момент дошел легкий треск, видимо Клеопатра ухватилась за него так хорошо, что тот слегка надорвался. Забыв о всех присутствующих, она спешно его развернула и с жадностью голодного хищника принялась читать. – Так… Так… Что ты решила? Странно. - Решили что, царица? – совершенно позабыв об осторожности, полюбопытствовал Апполодор, первым из присутствующих придя в себя после короткого оцепенения. - А это уже не твое дело, сицилиец, к тебе это не относится, – чуть ли не накинулась на вельможу Клеопатра, из глаз которой словно сыпались искры, а свободная рука сжалась так, словно хотела его придушить. Однако через минуту, благодаря колоссальному усилию воли, царица успокоилась, ее дыхание стало ровным, а на лице вновь оказалась эта привычная маска спокойствие, но вот глаза ее выдавали своим волнением, она очевидно понимала, что сказала что-то лишнее и крайне не хотела поднимать эту тему. Она убрала папирус со стола к себе на колени, и Руфион успел краем глаза заметить, что тот был практически девственно чистый, видимо то, что произнесла вслух царица и было всем письмом. – Хватит об этом, а ты, Зенон… После обеда нам нужно будет поговорить без посторонних, ясно? - Безусловно, моя повелительница, ваше слово для меня закон, – низко поклонившись, ответил вельможа. Когда он выпрямился легат заметил в его глазах плохо скрываемое волнение, но он не стал им ни с кем делиться и просто занял место за столом рядом со своим коллегой.       Клеопатра не стала ему отвечать, вместо этого она словно погрузилась в себя, эта история никак не давала ей покоя, но при этом она ни с кем не могла поделиться ею, или, по крайней мере, не желала этого делать. В такой неловкой тишине прошло еще несколько минут, все еще были под впечатлением от произошедшего и не хотели мешать правительнице Египта. Через несколько минут в дверях появились слуги с блюдами, полных самых различных яств и кувшинами, которые быстро оказались на столе. Также за стол села и вторая служанка Ирада, рядом с подругой.       Обед прошел необычно тихо, кроме болтающих о каких-то своих женских вещах служанок, да и пары реплик между Апполлодором и Зеноном слушать было особо и нечего. Клеопатра предпочитала молча есть любимых дроздов, как следует запивая их вином, хотя на ее лице все еще проглядывалось волнение, она словно хотела отвлечь свои мысли при помощи еды, но получалось у нее так себе. Руфиону же в принципе поговорить было не с кем, он в принципе не был склонен к долгим беседам, а тут еще и сидели те, кто вряд ли бы смогли его понять. Он неторопливо поедал поданных к столу голубей, иногда переходя на устриц. Легат за несколько месяцев успел перепробовать, наверное, все существующие на свете блюда, что только мог позволить себе царский двор, но даже несмотря на обилие роскошных яств, ему иногда хотелось вновь поесть, как обычный легионер где-то в Галлии.       Наконец, когда трапеза подошла к концу, все отправились по своим делам, Хармион и Ирада принялись помогать с уборкой стола, в то время как Аполлодор, закончив с обедом быстро покинул зал, а Клеопатра повелительным жестом сказала Зенону пойти следом за ней. Руфион еще минуту сидел за столом, неспеша потягивая лесбосское вино, думая, что ему делать дальше. Нужно было писать отчет и, по-хорошему, уже готовить его к отправке, но так у него хоть было о чем рассказать Цезарю на сей раз, вместо обычной рутины о том, чем занимается тот или иной легион, да об отсутствии проблем.       И в этот момент в голове простоватого легата пронеслась дерзкая идея. Он посмотрел в спину уходящей Клеопатре и ее вельможе и, залпом осушив свой кубок направился следом за ними, благо они не обратили на него внимания. Так они шли молча несколько минут, минуя стражников, вельмож и слуг, пока Руфион проскальзывал за ними, стараясь особо не привлекать внимания и делая вид, что идет по каким-то своим делам. Наконец, пройдя еще пару залов и коридоров, у самого выхода в сад, Клеопатра свернула за одну из колонн, буквально утянув за собой своего подчиненного. Сам легат притаился рядом и про себя благодарил богов за то, что царица его не заметила. - Так, здесь нам никто не мешает. Зенон, отвечай, кто передал тебе эту записку? Это была женщина? – царица говорила негромко, но притаившийся легат мог услышать, что она говорит. Он не видел их, поскольку опасался показаться из своего укрытия за одной из массивных колонн, но по голосу чувствовал, что царица сильно взволнованна и едва ли не трясет своего вельможу с целью добиться ответа. - Нет, никакая женщина мне этого не давала… Я просто шел сегодня по площади перед дворцом, думал посмотреть, что есть нового у торговцев и тут ко мне подошел какой-то оборванец и попросил передать это письмо вам, а также сказал о том, от кого оно, чтобы вы наверняка его прочитали, – сбивчиво, иногда запинаясь, но судя по голосу правдиво рассказывал вельможа про то, как он получил письмо. Звучало это крайне странно, но сейчас не было времени об этом думать и Руфион, затаив дыхание, слушал их разговор дальше. - А почему ты решил взять у него это письмо? Не припомню, чтобы ты часто это делал, особенно у оборванцев, – с подозрением произнесла Клеопатра, но при этом разочарованно, понимая, что вряд ли удастся найти того, кто на самом деле его отправил и передал этому нищему посыльному. - Ну… Это… Кхм, – этот вопрос завязал язык секретаря, тот растерялся так, что даже не мог найти что ответить. Он словно вообще не думал, что дойдет до этого и что царица окажется настолько дотошной в своих расспросах. Легат даже чувствовал, как у того выступил пот от волнения. - Зенон… Я же четко предупредила вас всех, чтобы никаких взяток за услуги, я царица для всех, а не только для богатых, – запросто догадалась Клеопатра, после сего ее тон стал крайне недовольным, а ее кулаки сжались от раздражения. Однако после короткой паузы она продолжила, но уже таким тоном, которым мать объясняет ребенку, в чем он был неправ. – Слушай, ты хорошо знаешь, что я тебя уважаю за то, что ты был одним из немногих в этом огромном серпентарии, кто поддерживал меня, а вовсе не моего брата, но я не хочу быть моим братом, при котором жителей, да и казну не обирал только ленивый. Поэтому я дам тебе шанс исправиться, но учти, если я прознаю еще об одном подобном случае, то клянусь Осирисом, у крокодилов в Ниле прибавится еды. - Хорошо, благодарю вас моя милосердная повелительница, клянусь Хором, этого не повторится, – то, с каким облегчением вздохнул Зенон, наверное, услышали бы все в этом помещении. Даже проходящий мимо слуга по залу на секунду прислушался, но затем просто пошел дальше. - Ладно, расскажи об этом бедняке начальнику стражи, шансов, конечно, меньше, чем воды в пустыне, но вдруг он найдется, скажи что угодно, но только учти, если его и найдут, то он нужен живым, – отдала напоследок распоряжение царица, после чего Руфион услышал, как шаги удаляются куда-то в сад.       Наконец, когда они ушли, легат смог перевести дух и спешно покинуть свое укрытие, направляясь в свои покои. Ему определенно было о чем написать, поскольку эта история вся выглядела крайне странно, особенно то, как обычно невозмутимая царица отреагировала на неизвестное ему письмо. И от кого оно было? Кто мог знать царицу Египта лучше нее самой? Все эти вопросы так терзали неискушенного в таких историях римлянина, что он по пути в свою комнату раза два чуть не врезался в слуг или стражей дворца.       Когда он оказался в своих покоях, он бросил взгляд в окно, где золотое солнце медленно уходило в закат, скрываясь где-то за морем и песками. Пока не стемнело, он взял незавершенный отчет и начал его доделывать, но теперь к весьма обычным новостям он решил добавить услышанную им историю. Все же Клеопатра была союзником Рима и крайне сильным союзником и Руфион посчитал что стоит поведать Цезарю об этой истории, а тот пусть сам решит, что с ней делать. Все же он был легатом, человеком исключительно военным, а не политиком или дипломатом, этот мир был совершенно далек от него и чужд.       Отчет был немаленьким и давался нелегко, что легату пришлось зажечь свет над своим рабочим столом, чтобы продолжить свое дело, как его прервал стук в дверь, а затем, не дожидаясь его ответа, та открылась. На пороге к его огромному и нескрываемому удивлению, стояла сама царица, а также сопровождающий ее страж, которому она молча указала постоять снаружи и не мешать ему. - Добрый вечер, Руфион, как продвигается твой отчет? Помнится ты должен отправить его уже через несколько дней, – по выражению и тону царицы было сложно понять, знает она о том, что он услышал от нее и Зенона, но сейчас она не казалась агрессивной или надменной, скорее заинтересованной. Сама ситуация была не менее странной, поскольку за все эти месяцы она практически не заходила к нему в покои сама. - Да, царица, через два дня я отправлю его Цезарю. Чем могу быть вам полезен? – за время, проведенное во дворце, легат пусть и поверхностно, но усвоил местный этик и встал из-за стола, коротко склонив голову, хотя это было и не в римских обычаях, кланяться царям, которых в Вечном городе не было уже несколько веков. - У меня есть к тебе дело, Руфион, точнее к паре сотен твоих легионеров, – отвлеченным тоном произнесла Клеопатра, вальяжно проходя в комнату, а ее фиалковые глаза впились в легата так, словно хотели прогрызться сквозь него, это был взор настоящего зверя, проверяющего, дрогнет жертва или же нет. Затем она перевела взгляд на его стол и конкретно на отчет, в котором он как раз успел написать про сегодняшнюю историю. – Хм, честно я иногда удивляюсь тому, что у великого Цезаря не нашлось лишнего секретаря для своего легата. Я, конечно, плохо знаю вашу латынь, но даже мне кажется, что этот отчет совершенно безграмотный, какой-то набор букв.       Руфион про себя выдохнул, как ему казалось, Клеопатра так и не знала про шифр Цезаря, которым тот переписывался со своими командирами легионов, даже в ее взгляде читалось некое недоумение. Легат лишь молился про себя, чтобы она не поняла эту уловку, а сам спокойным тоном поспешил ответить. - Как умею, так и пишу, царица, сыну вольноотпущенника не так-то легко обучиться грамоте. Но я думаю, Цезарь умен, и он сможет понять, что я хочу ему сказать, – решил не упускать возможности так завуалированно уколоть не знающую сути царицу легат, смиренным и даже словно бы виноватым тоном. – Так вы говорили про пару сотен моих легионеров, чем они могут вам служить? Не забывайте, Цезарь оставил меня здесь с тремя легионами, чтобы как раз помогать вам, царица. - Хм, надеюсь, что ты прав, Юлий и впрямь умен, но мне немного жаль, что он будет вынужден разбирать это безобразие. Ладно, сейчас не об этом, со стороны Киреаники появился отряд лувийских варваров с несколькими десятками недобитых наемников моего брата, мне нужна пара, а желательно тройка сотен легионеров для того, чтобы их отбить, – царица видимо так и не поняла завуалированный намек Руфиона и забыла про его отчет, вместо этого снова посмотрев на него, уже несколько свысока как на подчиненного, которому она отдает приказы. - Как вам будет угодно, царица, я найду вам солдат, но почему бы вам не использовать своих воинов? – Руфион предпочел не обращать внимания на ее повелительный тон и дать согласие, но перед этим задать такой вопрос, поскольку не видел смысла отряжать легионеров на такое дело, хотя некоторым из них не помешала бы встряска. - Я была бы только рада, но ты же знаешь, на троне я только недавно и понимаю, что у меня хватает врагов и недоброжелателей. Я пока не знаю, могу ли я доверять некоторым своим военачальникам, да и части своих воинов тоже. Мои враги готовы на все, чтобы опорочить мое имя и избавиться от меня, поэтому я хочу, чтобы твои легионеры помогли проконтролировать мои отряды, а также помочь в бою. Я понимаю, что ты человек простой и совсем не дипломат и не правитель, но думаю теперь тебе это будет понятно, – неожиданно заговорщеским и приглушенным голосом заговорила царица, слегка наклонив голову к легату.       Это отчасти было правдой, но легат с трудом понимал, где именно пролегала та грань, переход которой означал предательство. Клеопатра хорошо перетряхнула почти весь дворец, да и нескольких градоначальников и командиров, опасаясь заговора или попытки переворота с их стороны. Руфион не вникал в суть, но чувствовал, что этот страх Клеопатры, едва ли не единственный, который у нее был, несколько вышел за рамки. - Кстати о предателях и тех, с кем надо разделаться как можно быстрее, – о чем-то вспомнив продолжила говорить Клеопатра, уже с решительностью выпрямившись, хотя она была и ниже легата, но старалась выглядеть внушительно даже для него, насколько это возможно для двадцатилетней женщины. – Передай Цезарю мою просьбу, избавиться от моей пленной сестры Арсинои как можно быстрее. Сделаешь, легат? - Да, само собой, она и мне доставила немало проблем во время осады, – согласился Руфион, с заметным облегчением, поскольку царица перешла на другую тему, где римлянин чувствовал себя куда увереннее и где ему нечего было скрывать. – Но, я не думаю, что великий Цезарь это одобрит.       Пленная сестра Клеопатры Арсиноя была одна из руководительниц армии, что сражалась за Птолемея, но была разбита и пленена. Теперь она была подле Цезаря и ожидала своей участи, стать участницей триумфа или чего-то еще. Но вот нынешнюю царицу раздражало само ее существование, и она чуть слышно скрипела зубами при мыслях о ней, явно желая той скорейшей и мучительной смерти за все. - Ты думаешь? Ее и одного раза убить мало, хотя кто я чтобы спорить с Цезарем, она же его трофей, а не мой, – слегка раздосадовано поинтересовалась Клеопатра, но внутри нее словно что-то щелкнуло, и она поспешила успокоиться. Легат видел ее терзания, ее сомнения, внутри нее явно что-то боролось. Неожиданно царица изменилась в лице и заговорила совсем другим, куда более задумчивым и философским тоном, словно желая поделиться личными мыслями. – Знаешь, Руфион, я порой совсем его не понимаю, почему он часто так снисходителен к своим врагам? Я бы очень хотела быть на него похожим, править как он, но мне порой бывает трудно его понять, может быть ты мне в этом поможешь, легат?       Вопрос и просьба царицы прозвучали настолько неожиданно, что римлянин не сразу понял, что именно она хочет. Перед ним сейчас предстала не столько грозная, но справедливая царица, сколько молодая девушка, что терзалась сомнениями на своем жизненном пути. Такой ее легат никогда не видел ранее и потому он даже слегка растерялся, не зная, что ответить. - Я думаю дело в его молодости, ведь он был врагом безжалостного диктатора Суллы, что мог убить любого, кто не подчинится ему. Могу лишь предположить, что он не хочет быть таким, как он, – пожав плечами, выдал свой ответ Руфион, не зная, правда это или нет, поскольку у самого Цезаря такими вещами он не интересовался. – Я думаю, он словно хочет доказать ему и самому себе, что можно править не только кнутом и проскрипциями. - Ха, даже не знаю, мудрость это или наивность. Я бы хотела быть таким как он, умным, бесстрашным, гениальным и я никогда не забуду, что он для меня сделал. Если бы я могла, я бы сделала его счастливым, дала бы ему то, что не сможет никто, кроме меня, – искренне и задумчиво произнесла Клеопатра, размышляя над словами легата, что явно смутили что-то внутри нее. Царица вряд ли была согласна с политикой милосердия Цезаря, но при этом любовь и какое-то почитание внутри нее не позволяли его в этом упрекать.       Она вновь посмотрела в свое серебряное зеркало, видя в нем задумчивую и терзаемую изнутри женщину, молодую, но повидавшую побольше многих стариков. Ту, что хотела действительно быть лучшей, быть достойной статуса живой богини, но не знавшей наверняка правильный путь. Она выбрала дорогу свою дорогу, но ведь наверняка были и другие, что могли бы все кардинально изменить. Минуту постояв так и поразмышляв, царица убрала зеркало и снова обратилась к легату. - Все же, я благодарна и тебе и Цезарю за помощь, без вас не было бы у меня всего этого, – напоследок решила снова поблагодарить Руфиона Клеопатра уже более спокойным тоном. Она развернулась и направилась к дверям, но на секунду остановилась и вновь обратилась к легату. – И да, легат, завтра приходи на совет, обсудим то, о чем я тебя просила.       С этими словами Клеопатра оставила Руфиона одного в огне светильников. Легат еще какое-то время задумчиво смотрел на закрывшуюся за царицей дверь, пытаясь понять, к чему был этот вечерний визит и все эти слова. Но к своему облегчению, римлянин понял, что царица не догадалась, что он в курсе об истории с халдеями, о которой стоило сообщить Цезарю. С этими мыслями, легат вновь принялся заполнять письмо.