Последняя война Республики

      Каждый день в Риме был для Антония все сложнее предыдущего. Цезарь оставил его здесь решать его дела и проводить в жизнь его курс, но вот неприятности и трудности сыпались на Марка как из рога изобилия. Проснувшись утром в своем доме, римлянин не без отвращения и ужаса увидел перед собой стопку записок, которые он так и не успел разобрать вчера, свалившись без сил на кровать после пары кубков вина. Антоний уже успел пожалеть, что брал многочисленные прошения себе, вместо того, чтобы купить раба-секретаря, который мог бы с этим помочь.       Здесь было все, что только можно себе представить: и доносы от его личных осведомителей и многочисленные жалобы плебеев, которые с каждой неделей росли в геометрической прогрессии на все, но особенно на рост цен. Были и участившиеся просьбы от торговцев и некоторых аристократов разобраться наконец с пиратской напастью, которая вновь угрожала Италии чуть ли не блокадой. И это без учета различного рода «деловых предложений», где уже более-менее влиятельные люди пытались уговорить Антония заступиться за ними перед Цезарем, порекомендовать их ему на службу и так далее. Само собой предлагая определенные подарки за помощь.       Друг Цезаря в какой-то момент почувствовал себя на месте Атланта, вынужденного держать небесный свод, только вот ноша Антония постоянно нарастала, угрожая попросту похоронить его под своей тяжестью. Несмотря на то, что он, по сути, был заместителем Юлия в Риме в его отсутствие, его руки плотно были связаны всем, чем только можно. Сам Цезарь не позволил бы ему слишком много вольностей в отношении того же Сената. Часть Сената же откровенно саботировала его идеи, и Антоний ничего не мог с этим поделать. Его тошнило от воспоминаний о вчерашнем заседании, когда он бессильно и униженно был вынужден взывать к этому пассивному и безыдейному большинству, чтобы те наконец усилили флот для борьбы с пиратами.       Едва ли не умоляя и не срываясь вчера он просил и увеличить поставки зерна от тех же богатейших землевладельцев, которые отказывали по самым разным предлогам, кто-то боялся пиратов, кто-то говорил, что уже все распродал. Хотя, зная этих жадных нобилей он догадывался, что они просто не хотят продавать его раньше времени, в то время как обязательные бесплатные раздачи были вынуждены понемногу сокращаться. Цицерон… Этого змея он был готов придушить голыми руками, если тот еще хоть раз будет по полтора часа лить воду, говоря совершенно ни о чем, лишь бы потянуть время. И вчера он сделал то же самое, вместо обсуждения вопроса о увеличении поставок зерна начав рассуждать о свободе собственности и свободе в целом.       Стол перед Антонием ломился от многочисленных жалоб и просьб со стороны жителей Рима как-то повлиять на ситуацию, но Марк ничего не мог придумать. Точнее, идея у него была, собрать побольше своих и пойти в Сенат, дабы силой вытрясти из этих слизней нужные законы, но Цезарь этого не позволит. От безысходности и тупика, в котором он оказался, трибун с удовольствием бы напился от души, но теперь даже на эту привычную ему радость жизни времени не оставалось, пусть вчера и нашел силы выпить пару кубков. Он ощущал, как внутри него нарастает пустота, которая заполняется недовольством и глухой яростью. На нем было много обязанностей, но он не обладал той властью, чтобы разрешить их, как видел он. И так может продлится еще очень долго.       Он молился, чтобы Цезарь побыстрее приехал, чтобы он смог обсудить с ним все с глазу на глаз, показать эти многочисленные доносы на Цицерона, Марцелла, других сенаторов и латифундистов. Чтобы его лучший друг прозрел и понял, что окружен змеями, с которыми нельзя церемониться, чтобы он доверил ему разобраться с ними. Избавить Рим от скверны, избавить от этой высокомерной гнили, этого Марк хотел больше всего. - Господин, вы не забыли, сегодня горожане ждут вас у статуи Гракхов. Сегодня там будет народное собрание, и представители триб хотели знать, появитесь вы там или нет, – грустные и тоскливые обычно оптимистичного Антония прервал его слуга, который услышав, что господин проснулся, по привычке пришел ему напомнить о делах. Это было необходимо, ведь Марк со своими друзьями нередко устраивал такие пирушки, после которых не то, что планы на день, имя можно было забыть. – А потом вы говорили, что хотите отправится на встречу с Кальпурнием Пизоном. - Да… Да, как же я мог забыть, – укорил сам себя трибун, поднимаясь на ноги. День обещал быть долгим и непростым, как, впрочем, и все с тех пор, как он остался за главного. Антоний, сколько недель, если уже не месяцев прошло с тех пор, когда он мог спокойно попировать в свое удовольствие, зная, что завтра ничего не будет. Он уже скучал по тому времени, когда Юлий был здесь и он мог работать на друга полдня или две трети дня, да хоть три четверти, главное, чтобы в оставшееся время можно было отдаться простым удовольствиям. – Благодарю, что напомнил. Мне нужно собрать кое-что.       Он условился сегодня встретиться со старым сенатором, благо тот сегодня был в Риме, а не вдалеке на своей вилле в Геркулануме. И надо было уладить все сложные вопросы сегодня или придется ждать следующего раза. Покинуть Рим Антоний надолго не мог, понимая, что если он своим присутствием с трудом решает проблемы, то а его отсутствие все улетит в Тартар, а то и глубже.       Спешно собрав отсортированные записки своих осведомителей с доносами, Марк, одевшись и поправил шевелюру, вывалился на улицу Вечного Города, над которым уже высоко поднялось солнце. Он явно засиделся допоздна, разбирая бесконечные записи, даже то, что он все же свалил на некоторых знакомых и слуг часть работы не помогало. Обращаться к сенаторам смысла особого не было, если можно было о чем-то попросить второго человека в Риме.       На улицах все было в общем-то как обычно, Вечный Город плохо поддавался изменениям, но другое дело, что сегодня был особый день. На ступенях в ожидании трибуна расселся бритоголовый человек, откуда-то с Тарента, замотанный в тунику с тонкой черной повязкой на рукаве. Подле него шатались без дела, периодически посматривая по сторонам еще четыре горожанина, столь же скудно одетые, но при этом опоясанные кинжалами. Дождавшись, когда Антоний выйдет на улицу, гость тут же повернулся к нему лицом, которое украшал шрам на щеке и протянул руку. - Тирон? Что ты здесь делаешь? Ты мог бы заглянуть вечером, когда тут не будет слишком много лишних глаз и ушей? – Антоний раздраженно посмотрел на своего хорошего знакомого и неохотно пожал ему руку, сегодня трибун явно был не в настроении, что даже к приятелям так относился. – Я надеюсь, тебе есть что рассказать мне из того, о чем я просил?       Тирон, погладив бритую голову, поманил к себе одного из охранников, что тут же вытащил табличку со списком имен, которую и вручил Марку. Этот далеко не самый опрятно выглядевший римлянин был одним из старых знакомых, который командовал одной из шаек Клодия. Да и в принципе сей южанин находился не всегда по правильную сторону закона, что для его работы было только плюсом. - Да, Антоний, мои люди пару недель следили за всеми, на кого ты указал. Вот, например Марцелла мы видели в Остии у арены Флора, или вот Цицерон и Целий Руф хотели встретиться на вилле с прощенным помпеянцем Марком Фавонием. В общем мои ребята поработали на славу, и продолжим работать, если, конечно, заплатишь, – пересказывая добытые сведения Антонию, Тирон уже рефлекторно подставил руку, ожидая свой гонорар за работу. - Хм, хоть что-то хорошее за эти дни, обратитесь к моим слугам, они заплатят, а мне надо торопиться, – покопавшись, Антоний все же выудил небольшой мешочек с деньгами, который и передал в качестве оплаты. Уже собираясь бежать по делам, трибун снова замешкался и, повернувшись к своему темному и скользкому другу спросил. – Продолжай следить, если с яблони на вилле Цицерона свалится плод я должен буду тотчас об этом узнать. Если не подведешь, то в будущем, может я предложу тебе куда более интересное дельце. - Ты клонишь к тому, чтобы я помог тебе решить проблемы с определенными людьми? Знаешь, это риск, причем большой и будет стоит куда дороже всей информации, что я добыл, но я готов подумать, – почесав подбородок доносчик быстро понял, что именно хочет сделать Антоний и он даже догадывался с кем именно. Неожиданно в темных глазах заискрило и он чуть не подпрыгнул на месте. – Слушай, я придумал отличный план раздобыть денег. Видел дом Помпея и его виллу? Там столько богатств, золота, рабов и слуг. Вина в конце концов! Давай мы возьмем и прикарманим его… Я хотел сказать, приобретем.       Трибун, услышав это предложение даже глаза вытаращил, его дружок предлагал как следует поживиться за счет пустующих имений Магна. Помпей, конечно, не Красс, но он успел за годы своей жизни собрать немалые богатства из самых разных стран, его дети сейчас воевали с Цезарем, а Секст и вовсе подался в пираты. Идея обжиться в доме бывшего соперника не на шутку взбудоражила и даже возбудила Антония, что тот на какое-то время перестал думать о чем-то кроме него. - Знаешь… Это звучит здорово, но мы же можем и проиграть аукцион, стоит он, небось, как два-три легиона. Да и что по этому поводу скажет Цезарь? Я просто ценю дружбу и не хотел бы его подвести какой-нибудь глупостью, – вспомнил про своего друга Антоний, который здесь был препятствием куда сильнее денег. Да, Юлий был врагом Помпея, но до того другом и тестем. Да и в принципе трибун старался не делать слишком резких движений, потому что стоял на тонкой нити посреди пропасти, в которую мог легко сорваться.       Италию пока не трясло, но вот что-то внутри нее тряслось и было неспокойно. Пираты, голод, постоянно растущее недовольство граждан, да и легионов на юге в Брундизии, откуда приходили неприятные слухи, все это нависало над Антонием, как скала над Танталом, угрожая в любую секунду раздавить. К тому же любящий кутить Марк богатством не мог похвастаться, оно приходило быстро, а уходило еще быстрее. Он разрывался на части, не зная, что предпринять, только готовится к возращению Цезаря, чтобы поведать ему обо всем, включая его скрытных врагов. - Да не переживай, дружище, не проиграем, если сделаем как надо даже платить не придется, я тебе потом поподробнее расскажу о том, как мы это сделаем, главное согласие. А Цезарь… Не переживай, я думаю лучше деньги Помпея будут у нас, чем у наших врагов, – натолкнувшись на сомнения трибуна, Тирон быстро принялся их развеивать, как он только мог, стараясь побыстрее добиться согласия Антония, уже предвкушая все дивиденды, которые они получат с этой схемы. – Ну соглашайся уже, Антоний, мы такое устроим в доме нашего врага, Фульвию и Волумнию тоже можно позвать. И мы даже ничего не теряем, а то негоже имуществу оставаться без хозяина. - Ну ладно, ты уговорил, я поучаствую в этом, вечером расскажешь про это поподробнее, – Антоний даже закусил губу, мучаясь с выбором, все же отказываться от лишних денег сейчас, когда их почти не было глупо, тем более что могли бы пойти на благое дело. Что-то внутри сопротивлялось этому, доказывая, что идея плохая, но Марк все же сдался под напором друга, тем более это был бы хоть какой-то повод расслабиться за последний месяц, который выпил из него столько сил и крови, сколько он не потерял ни в одном походе. – Пусть будет так, а сейчас мне пора, Тирон, не забудь о моем поручении.       Антоний, боясь не успеть к собранию, толком не попрощавшись с другом, зашагал по улицам к одной из широких площадей города на семи холмах. Да это был не Форум, но тем не менее площадь, на которой был воздвигнут памятник братьям Гракхам пользовался огромной популярностью, особенно сегодня.       По улицам, что вели к площади было не протолкнуться, слишком много было людей, пришедших сюда словно со всей Италии дабы почтить память братьев-реформаторов, да и поучаствовать в собрании. Каждый из них нес сюда какой-нибудь из плодов, выращенных на своей земле, как жертву. Не меньше, казалось было ликторов и городской стражи, что держалась отстранено, словно стараясь лишний раз не светиться. Стражи городского порядка заметно нервничали, ситуация в столице была накаленной, пусть еще и не до предела. Из-за пиратов и нехватки даже простого зерна горожане были на взводе, были уже несколько попыток грабежей и нападений на торговцев, с которыми пока справлялись, но долго так продолжаться не могло.       Антоний шел, сюда даже не взяв толком охрану, поскольку знал, что такое мероприятие не пропустят его старые знакомые и соратники, с которыми он сблизился еще в годы дружбы с Клодием. Набранные им бедняки организовывались в вооруженные отряды, что долгое время наводили страх на сенаторов, а также личных врагов одиозного демагога. Побоища на улицах и даже на Форуме еще несколько лет, незадолго до его убийства были совершенно обычным делом с сотнями, а то и тысячами жертв. Воины Пульхра после его смерти перестали быть единой силой, прибиваясь к самым разным политикам, включая и самого Марка.       Наконец трибун смог протиснуться, вывалиться из узкой, забитой людьми и повозками улочки на площадь. На ней, на небольшом возвышении и постаменте возвышались фигуры двух братьев, вместе держащих пергамент со своими аграрными законами. У подножия этого памятника лежали принесенными крестьянами первые плоды их земли, как на жертвенном алтаре. Здесь же присутствующие едва ли не молились им, как богам. Неофициальный и непризнанный «храм» Тиберия и Гая Гракхов был крайне популярен среди простых людей, считавших их своими заступниками, и точно также ненавидим богачами и нобилями, видевшими в них губителей республики.       Пробираться пришлось между принесенными скамьями, которые принесли сюда жители и представители триб. Люди из 35 округов, в основном сельских, сидели в окружении своих земляков в центре. Им предстояло голосовать за те или иные предложения, которые будут выдвинуты. Увидев Антония, они в основном с почтением расступались, освобождая дорогу трибуну. Между рядами также размеренно, но с нервным предчувствием шагали стражи, следившие за порядком. Жрецы объявили, что все знаки обсуждению благоприятствуют, как и погода. Народное собрание всегда было чревато беспорядками и бойней.       Антоний уже хотел было занять свое место, чтобы затем выступить перед собравшимися, но его взгляд приковали две крайне выделяющиеся фигуры, что сейчас были на виду у всех. Первый низенький и тучный был тот самый Корнелий Долабелла, с которым Марк давно искал встречи, но никак не мог найти для этого время или самого трибуна. Этот коротышка был настолько невелик, что некоторые галльские мечи могли быть побольше. Несмотря даже на родство с Цицероном, Антоний довольно хорошо к нему относился, памятуя о прошлой дружбе.       А вот наличию его соседа трибун не обрадовался от слова совсем. Высокий, на контрасте с Долабеллой, стройный с хорошо уложенными волосами и приятным лицом – Целий Руф больше походил на танцора или гладиатора, к которым нередко могли наведываться похотливые матроны. Красиво говорил и был далеко не глуп этот свежеиспеченный претор, но Антоний не стал бы ему доверять. Мало того, что Руф был хорошим другом Цицерона, это еще ничего, он в целом ощущался как скользкий угорь, везде пытающийся извлечь выгоду.       Антоний знал, что Целий поддержал Цезаря в начале войны, за что и получил свою должность, но он не верил в его искренность. Этот человек всегда говорил умело и красиво, как Цицерон, но насколько прекрасными были его слова, настолько же они были лукавыми. В его орлином взгляде проглядывалось коварство и потому Марк с подозрением относился к нему. - Антоний, друг мой, иди сюда, как раз мы собирались здесь перед всеми обсудить наши проекты, чтобы услышать, что о них думают граждане и друзья Рима! – едва заметив в толпе знакомое лицо, указал на него Долабелла, призывая Марка подняться к ним.       Плебеи и стражники тут же расступились, чтобы дать несколько растерянному Антонию выйти вперед и под овации подняться к двум своим знакомым. Коллега по трибунату Долабелла тут же искренне, тепло и по-дружески пожал ему руку под аплодисменты горожан. А вот Целий был довольно прохладен, хотя и выдавил на себе что-то похожее на улыбку, пожимая трибуну руку как будто только из этикета и ради игры на публику. Глядя в его карие глаза, Антоний мог только догадываться с кем имеет дело, в них играла смесь амбициозности, высокомерия и коварства. Руф замечал недоверие трибуна, но для публики это не было заметно. - Приятно увидеть тебя снова, Марк, вижу ты нашел время среди своих пиров заняться делом и оказать нам честь своим присутствием, – Руф даже не постеснялся уколоть Антония буквально первыми же словами. Он как будто бы сразу нацелился на него как на соперника, а то и врага, хотя со стороны зрителей этого заметно не было. - А то уж мы было думали начинать без тебя. - И мне тебя тоже Целий. Вот это совпадение, как только я подумал про тебя, так тут же встретил. У меня часто так, думаю про какую-нибудь доступную женщину, блуждая по Форуму, а тут и она ко мне, – съязвив в ответ трибун, сжав руку претора так, что даже пальцы хрустнули. – Долабелла, что тут забыл защитник Милона? А я еще думаю, почему вся стража Рима собралась на этой площади.       Зная крутой нрав столичного плебса, который в последнее время был на взводе из-за перебоев с продовольствием, Антоний удивился, что Руф стоит перед ним, а не лежит по разным углам площади, разорванный на части. Клодий, несмотря на крайне специфический характер, память среди городских низов оставил хорошую и сейчас заступник его убийцы стоял перед ними, красуясь в преторской тоге. Да, Целий перешел на сторону Цезаря, чем поправил свой имидж, но трибун не верил его искренности, в этом красивом человеке и бывшем друге было что-то откровенно фальшивое, а широкая улыбка могла превратиться в звериный оскал. - Антоний, ну зачем так сразу? – посетовал на недоверие трибуна претор, на сей раз отвернувшись от него и обращаясь к многочисленным присутствующим. - Друзья и граждане Рима, сегодня трагический день для всех нас, убит был Тиберий Семпроний Гракх, благодаря которому римляне и италики получили надежду на справедливую жизнь, на справедливый Рим. И мы бы хотели осуществить их мечту, освободить вас от позорной кабалы, в которой вы оказались, но думаю пусть лучше мой хороший друг Долабелла поведает вам об этом как трибун.       Антоний не поверил ни единому произнесенному слову, ему хотелось услышать в этих слов наигранность, скрытую насмешку и, кажется, он ее услышал. Руф благоразумно уступил место из общему другу Корнелию для внесения предложения. Низковатый трибун поднятой рукой поприветствовал собравшихся, а затем сразу принялся читать то, что друг набросал ему на табличке. - Сограждане, друзья и соратники, я Публий Корнелий Долабелла, предлагаю масштабный проект по уничтожению вашего бедственного положения. Как народный трибун я хочу принять закон о полной кассации всех долгов римских граждан, а также об отмене квартирных платежей на ближайший... – несколько волнуясь, трибун зачитывал перед собравшимися записку, что всучил ему Руф.       Договорить он не успел, будто испугавшись повисшей над площадью тишины. Даже стражники, что следили за порядком в толпе изумленно повернулись к оратору, не веря своим ушам. Наверное, никто не верил в такое предложение, настолько оно было радикальным и смелым, сколь и неосуществимым. Но через пару минут почти абсолютной тишины площадь накрыл гром оваций и аплодисментов, а Целий по-дружески похлопал переволновавшегося оратора по спине.       Антоний стоял сбоку от них с несколько глуповатым видом, он даже подумал, что вчера выпил слишком много и ему уже слышится какая-то ерунда. Но это было правдой, его друг предложил кассацию всех долгов граждан. Марк еще подумал, что это крайне глупая шутка, но его коллега говорил со всей серьезностью о практически нереализуемой идее, по крайней мере сейчас. Да, долги римских граждан были колоссальных размеров и выплатить их вряд ли удастся, но просто-напросто взять и отменить их все было невозможно. Мало кто бы пошел на такое добровольно из заимодавцев и арендаторов, а в нынешней ситуации это было неосуществимо даже в теории. - И мы хотим добиться этого в ближайшее время, вопрос лишь в согласии Сената и Цезаря, а также вашего, граждане Рима! – когда овации немного стихли, снова взял слово Целий, даже не дав Долабелле дочитать короткую записку до конца. Говорил он уверенно, проникновенно и вроде бы искренне, явно у Цицерона учился. – Мы добьемся того, что горожане наконец смогут обеспечить себе достойное существование, а крестьяне не будут испытывать страха разорения из-за долговых поборов! - Оставь свои слова для Сената, претор и дай сказать действительному представителю Народного Собрания, – грубо перебил Руфа Антоний, не выдержав и пары минут его речи. Трибун, конечно, был простоват, но сейчас он начал кое-что понимать. Поднявшись на одну ступеньку вверх, чтобы быть выше этих двоих, он, слегка прокашлявшись, заговорил так, чтобы его услышали. – Граждане Рима, я трибун Марк Антоний, и вы отлично меня знаете, от ваших жалоб ломится мой стол. Я призываю вас к разуму и еще более настоятельно попрошу вас не поддерживать это решение, особенно сейчас!       Энтузиазм представителей триб и прочих слушателей погас, вместо этого началось какое-то глухое ворчание и редкий свист, но Антоний не впервые выступал в Собрании и потому постарался не обращать на них внимания и продолжить свою речь. - Республика, несмотря на все старания Цезаря и мои в том числе, находится в бедственном положении, не стану вам лгать. И потому я призываю вас не торопиться, невозможно сейчас взять и отменить все долги, вы должны это понимать! Я предлагаю найти компромиссное решение и дать Цезарю возможность принять в нем непосредственное участие! Мы выработаем его вместе, да, может не сегодня, но мы добьемся улучшений и облегчения долгового бремени граждан, а все, что говорил мой друг Долабелла по указке претора всего-навсего обман и демагогия! – Антоний не думал, что такой вопрос здесь всплывет, да еще и в такой жесткой форме и сейчас искал возможность удержать Народное Собрание от неверного решения или, хуже того, очередного побоища, в которое нередко перетекали заседания. - Антоний, ну зачем так грубо? Я же твой друг все-таки. Да и чем плоха эта идея, ты и сам долгов имеешь столько, что едва успеваешь по ним платить, а они немаленькие, – Долабелла был уязвлен замечанием и критикой своего хорошего друга и встал на одну ступеньку с ним, чтобы сократить разницу в росте. – Я всего лишь ищу вариант, который будет лучшим для всех нас и для всего Рима!       Целий слегка нахмурил брови над орлиными глазами, но более не показывал недовольства, обдумывая ответ. В то же время на площади начался раскол, примерно половина представителей триб приняла сторону отмены долгов, другие внимали совету Антония с просьбой отложить этот вопрос для Цезаря, часть просто колебалась. Стражникам становилось не по себе, и они попытались встать между спорящими трибами, дабы те в пылу споров и распрей не перебили друг друга. Два ликтора, что были прикреплены к претору, встали перед ним, загораживая от толпы на случай эксцессов, но если бы началась серьезная склока, они бы не смогли спасти его. Антоний же был скорее разочарован, видя, как его друг по глупости или осознанно потакал Руфу. - Долабелла, не доверяй ему, я видел, как он всунул тебе этот абсурд. Нам нельзя сейчас разводить эту демагогию, но ты повелся на его уговоры, – указав пальцем на Руфа, Антоний теперь ждал его действий, поскольку ситуация постепенно выходила из под контроля. - Граждане Рима, вы прекрасно знаете, что делать, не тратьте время на склоки и поддержите моего друга. Или вы будете ждать и дальше прозябая под тяжестью долгов? Зачем, если мы можем попросту их отменить? – наплевав на регламент и правила, говорил Целий, стараясь навести какой-нибудь порядок и привести разбушевавшихся горожан к решению в свою пользу. – Сделаем же хоть один шаг к реализации мечты Тиберия Гракха и его брата. - Не слушайте этого провокатора! Тебе не стыдно прикрываться священным именем братьев Гракхов, что отдали жизни ради благополучия граждан?! На словах ты за них, а на деле за Сенат, а точнее тех, кто в нем губит Республику. Я прекрасно знаю, что у тебя на уме, Руф и ради чего ты лжешь этим людям, давая несбыточные обещания! – Антоний, разозленный лицемерием претора, тоже завелся и громко говорил больше с ним, чем с гражданами. – Ты хочешь только посеять раздор и всадить нож в спину моему другу Цезарю, подставляя его такими планами! - Я не понимаю, о чем ты, Антоний, я верен Цезарю, я поддержал его, когда он переходил Рубикон, с чего мне желать ему зла? Я хочу улучшить жизнь граждан, здесь и сейчас, а не откладывать это на когда-нибудь потом в долгий ящик, только и всего. И тебе хватает наглости именовать меня провокатором, ты проклятый пьяница?! – Руф также разошелся, не сдерживая эмоций и выражений, высказывая практически все, что он думал насчет трибуна, который теперь перед всеми поливал его грязью. – Разве не тебя Цезарь оставил за главного, а в результате именно при тебе Вечный Город встал на грань голода, пока ты пьянствуешь в своем доме!       Склока между выступающими быстро перекидывалась на присутствующих слушателей, которые были распалены и предчувствием голода. Представители триб и обычные граждане были готовы броситься на своих оппонентов и силой вбить в них правильное решение. Уже в воздух поднялись фрукты, овощи и даже булыжники, путешественники хватались за дорожные посохи, а некоторые выудили кинжалы. Стражи, которых было, наверное, не меньше присутствующих пытались их успокоить и разнять тех, кто уже успел сцепиться. Все висело на волоске. Антоний растерялся, понимая, что ошибка будет стоить крайне дорого, но все же взял себя в руки. - Я как раз хочу добиться улучшения жизни граждан реальными делами, а не бесполезным и опасным популизмом! Граждане Рима, я хочу сделать объявление! Видят боги, я не собирался делать это сейчас, но этот супруг Цицерона обвиняет меня в бездействии, что же посмотрим, – Антоний собрал все силы, какие у него были, чтобы перекричать толпу, обращаясь уже к ней, а не к Руфу или Долабелле. Он выудил полученную недавно от Тирона записку с данными о наблюдениях за подозрительными лицами и начал ею размахивать, привлекая внимание публики. – Вы видите, что происходит с Республикой, вы видите, как вам сокращают выдачу бесплатного хлеба, я понимаю вас! У меня в руках данные об истинных виновниках текущего положения. Вы не увидите здесь Цезаря, Долабеллу или Пизона, зато увидите здесь многих толстомордых сенаторов, которые приходят на заседания лишь погреть свою задницу на удобной скамье! Те, кто здесь перечислены могут быть с полной уверенностью названы врагами римского народа и вас лично!       Отчаянная попытка Антония, размахивающего своим списком, принесла результат, начинавшаяся было драка немного отступила. Чудом Марку удалось более-менее перехватить внимание толпы и представителей триб, которые были, теперь притихнув слушали эмоциональную, идущую от сердца речь Антония. Он не мог остановиться, он понимал, что может делает что-то лишнее, раньше времени раскрывает свои тайны, но другого выхода из ситуации он придумать не мог, а заставить себя замолчать не получалось. Даже Руф, собравшийся было что-то возражать замер в ожидании, когда Марк договорит с интересом и опасением поглядывая на список. - Да, я не откажусь от этого слова, потому что иначе как врагами народа я не могу их назвать при всем желании. А как вы, римские граждане, прикажете называть идейных наследников тех, кто убил братьев Гракхов, Сатурнина, Сульпиция, Клодия в конце концов?! А сколько моих хороших друзей погибло или страдает по их вине? – эмоционально и не сдерживая себя, говорил Антоний, продолжая размахивать списком как флагом, благо теперь люди на площади слушали его вместо того, чтобы драться. – Скажите мне, почему эти зажравшиеся и ломающие своим весом паланкины скоты говорят, что мир теперь принадлежит Риму, но мы с вами не чувствуем, что этот мир действительно наш?! Почему мы римляне должны терпеть унижения и лишения? Мы и наши предки действительно взяли этот мир, но теперь оказалось, что он, как и наш Вечный Город был украден шайкой транжир и мироедов, разбогатевших на нашей нищете! Крестьяне, ваша земля была присвоена богачами и отдана на обработку рабам, а вас самих вышвырнули, как старое тряпье!       Горожане с этих слов завелись сильнее, но вместо драки начали бессвязно что-то кричать в поддержку Антония. По крайней мере он мог быть доволен тем, что обсуждение вопроса о долгах отошло немного на второй план и все более-менее остыли к этой теме, вместо того слушая пламенное выступление Марка. Долабелла опасливо стоял в стороне, слушая речь своего друга и радуясь, что о нем на время забыли. - И что же ты собираешься делать с этой шайкой транжир, как ты выразился, Антоний? – внезапно задал вопрос Целий, про которого трибун в пылу своего выступления уже и позабыть успел. – Тем более столько доказательств их вины, если верить тебе. - Я сделаю все просто, эти доказательства лягут на стол к Цезарю, и мы вместе убедим его поганой метлой вымести в Тартар всех тех, кто сейчас саботирует борьбу с пиратами и борьбу с надвигающимся на город голодом, вот что! – толком не подумав, на эмоция ляпнул трибун, не заметив, как Руф прохладно задавал этот вопрос. – Но сейчас я призываю вас не делать глупостей и не бежать впереди лошади, верьте Юлию, а не этому провокатору! Руф и его господа не будут менять этот мир, потому что они удовлетворены его нынешним состоянием. - Неплохо, а что, если Цезарь не сможет этого сделать? – снова, уже успокоившись, как бы невзначай поинтересовался претор, пользуясь тем, что Антоний был на взводе и говорил, не фильтруя речь и не сильно обдумывая то, что хотел сказать. - Что же, если Цезарь не сможет нам помочь, то мы, граждане Рима, поможем себе сами! Мы призовем к ответу врагов народа, только мы будем говорить с ними не словами, а кинжалами и дубинами! Мы вышибем жалкое подобие души из этих обнаглевших от жадности и безнаказанности толстосумов, которые ради лишнего сестерция готовы морить нас голодом! Мы знаем, что сегодня это лишь капля на раскаленном камне, но этим мы не ограничимся! Мы возьмем дело в свои руки! – угрожающим тоном выкрикнул в конце Антоний, вскинув вверх руки, сорвав тут же бурю аплодисментов, перед которыми он слегка склонил голову в знак благодарности.       Зрители и представители триб были в восторге и скандировали имена Цезаря и Антония, причем практически не было тех, кто был против. Стражники с облегчением переглядывались, понимая, насколько близки они были к большой драке, что могла перейти в побоище. Но и радости у них особой не было, скорее какой-то страх перед трибуном, который позволял себе говорить чересчур много и откровенно. Зато Руф, как ни странно, выглядел довольным собой и даже не мешал Антонию наслаждаться его небольшим триумфом.       Дальше, когда буря оваций улеглась, а сам Антоний выговорился, он почувствовал странное облегчение, словно с его души свалился какой-то камень, который там образовался за время управления Италией. К счастью, призыв к разуму и спокойствию был услышан горожанами и крестьянами, после чего началось голосование, как и должно было быть по регламенту. Довольно быстро проект Антония, в пику проекту Долабеллы и Руфа смог собрать необходимое количество голосов от триб, лишь немногие были против. Целий даже не старался как-то повлиять на голосование и обсуждение, вместо этого внимательно изучая голосующих и что-то себе записывая. Это означало, что полной кассации, по крайней мере сейчас не будет и вопрос о ней будет отложен до возвращения Цезаря.       Антоний мог быть доволен собой, он все же продавил свое решение и, как ему казалось, сумел спасти город от привычного побоища и смуты, что сейчас было совсем не нужно его другу. Жители триб успокоились и теперь к памятнику продолжали нести дары, те кто не успели этого сделать ранее. Другие что-то живо обсуждали друг с другом, третьи собирались отметить принятое решение. А вот Марк чувствовал себя выжатым и выгоревшим. Он чудом смог спасти ситуацию, в очередной раз она была на грани, но трибун справился и не дал разгореться беспорядкам. Будь у него власть его друга, он бы давным-давно навел здесь настоящий порядок.       С этими мыслями он ушел с постамента, словно желая скрыться с глаз толпы. Мимо него уже промчались несколько горожан, что собирались разнести вести о его решении и его словах по городу. Руф провожал его странным взглядом, со смесью опаски и удовлетворения. Претор, взяв охрану, поспешил убраться отсюда, а Долабелла так и остался в одиночестве за главного, не последовав ни за одним из друзей. Антоний не обращал на него внимания. Тяжело вздохнув, он пошел прочь отсюда, вспомнив, что ему еще надо успеть добраться до Пизона.       Надо было дойти до дома Цезаря, где его тесть периодически останавливался, чтобы поучаствовать в делах сената, но в основном Кальпурний предпочитал не появляться здесь, проводя почти все время на своей вилле. Тем не менее его влияние в целом и на Цезаря в частности было необходимо Антонию, чтобы наконец приступить к решению многочисленных проблем.       Шагая по улицам, трибун особо не смотрел по сторонам и не слушался в то, что тут говорили жители, а там было много интересного, особенно про Цезаря, поскольку диктатора давно не было, город полнился самыми разными слухами о нем. - Я вчера от одного из сенаторов такое услышал, говорят Юлий потратил выплаченные ему долги египетских царей на царское облачение, золотую диадему и огромное зеркало в человеческий рост. Хочет быть восточным деспотом здесь. Того и гляди царем себя по возвращению объявит, – краем уха зацепил Антоний рассказ одного из жителей, который прислонившись к стене дома с друзьями бросал кости. - Наверное эта царица на него плохо влияет, может быть она его вообще того... Околдовала? Ты вообще в жизни видел египтян? Я встречал один раз, точно колдуны, – вторил ему другой горожанин. - Да пусть хоть царем будет со своей царицей из Египта. Какая разница, если сейчас хлеб закончится. Если уж будет монархом, то пусть хоть пользы будет больше, чем от консулов, – мрачно пробормотал третий. – О, Венера выпала, кажется, я выиграл!       “С чего они все вообще взяли, что Цезарь хочет быть царем”, – думал по дороге к дому своего друга Антоний. Юлий не дурак, у него и так огромная власть, а благодаря Марку еще и на пять лет вперед. Про Клеопатру Антоний и вовсе устал слушать, он до сих пор ничего про нее не знал, а меньше чем за год такого про нее наслушался, что казалось был сам с ней знаком. – “Он мной друг. Да и если захочет стать царем, я сам предложу ему эту корону первым”.       Терзаемый этими противоречивыми и посторонними мыслями, Антоний пришел в себя лишь стоя на пороге дома своего друга. Выглядел он, конечно, получше большинства римских, но как-то по-особенному как тот же дом Помпея не выделялся. Один из рабов, узнав давнего друга Цезаря тут же пропустил и лишь внутри Марк вспомнил, зачем он, собственно, сюда пришел.       Сжимая в руке список с именами, Антоний оказался в просторном, но уютном помещении с колоннами, что наполнял солнечный свет через аккуратный широкий световой колодец в потолке. Дом Цезаря сейчас больше простаивал без дела, порой принимая его семью, приезжавшую по определенным делам в Рим. Слуг тоже было немного, которые в основном поддерживали порядок и уют здесь, а судя по запаху жарящегося мяса готовили обед. Бросающейся в глаза роскоши в парадном заде тоже не было заметно, разве что некоторые стены атриума украшали добытые в Галлии трофеи, вроде больших варварских мечей и щитов с топорами. Но центральное место, под солнечным колодцем и над небольшим водоемом занимала статуя Победоносной Венеры, как гласила надпись, что по легенде была прародительницей и покровительницей династии Юлиев. Отличное место, чтобы впечатлить гостей.       В конце атриума была плотно запертая дверь, за которой был рабочий кабинет Юлия и его же огромная библиотека деловых и собственных записей, столько, сколько впечатленный Антоний и представить себе не мог. По бокам были помещения с небольшими залами для приема гостей и совместных трапез. Не особо глядя по сторонам, Марк миновал их и выбрался на внутренний двор с небольшим садом, наполненный журчанием воды из небольшого фонтанчика. Перистиль был уставлен изваяниями богов и духов, а также несколько бюстов членов семьи Юлиев, включая даже Гая Мария, что наполняли окруженный колоннами двор.       Возле маленького фонтана, под лучами солнца, на небольшой скамье лежала Кальпурния, чье синее одеяние отлично подходило под цвет глаз. Перед ней горел небольшой огонек, в который женщина смотрела настолько завороженно, что не сразу обратила внимание на Антония, иногда посматривая и почитывая папирусный свиток. Лишь когда под его сандалиями зашелестела трава, жена Цезаря отвлеклась и посмотрела на появившегося гостя. Ее лицо тут же просияло. - Антоний, это ты. Какими судьбами тебя привело в дом моего мужа? – до того задумчивая и несколько мрачная Кальпурния заметно приободрилась, увидев своего хорошего друга и поднялась со скамьи, чтобы его поприветствовать. - Кальпурния, не ожидал тебя здесь увидеть, я думал ты на вилле отца в Геркулануме, – приятно удивленный встречей, поздоровался с ней Антоний, постаравшись натянуть какое-то подобие улыбки. Однако мрачность и усталость с его лица никуда не ушла. - Ты в порядке, Антоний? Выглядишь, будто бочонок вина осушил или соли наелся, – заметила то, насколько нездоровым и вымотанным выглядел ее друг, который обычно наоборот старался выглядеть веселее. – Оставайся, у нас как раз скоро обед. - Поверь, хуже, да и есть после такого не очень-то и хочется. Лучше бы я и впрямь как следует напился, чего я уже пару месяцев не делал. Все настолько запущенно, насколько возможно и как будто всех это устраивает, – посетовал трибун, который уже был выжат насколько возможно и был бы рад закатить какую-нибудь пирушку, чтобы просто прийти в себя и отдохнуть. – Я как будто сижу на вулкане и любое неверное движение, даже самое малое, вызовет извержение. Я так устал от этих безвольных сенаторов, трусов и врагов. Не говоря уже о предателях. И самое худшее, я практически ничего не могу с ними сделать.       Это правда, будь у Антония власть Цезаря и не будь самого Юлия он бы наверняка быстро и жестко навел порядок в Вечном Городе и Италии. Он бы с превеликим удовольствием прогнал оптиматов и их сторонников через проскрипционные списки, которые ими же и были созданы. Но Цезарь до сих пор на что-то надеялся, чего-то ждал, Антоний не знал, чего именно, но был вынужден ждать его возвращения. Единственной надеждой хоть как-то поправить дела, было повлиять на диктатора, чтобы тот дал добро разобраться с кризисом радикальными мерами. - Понимаю, из моего мужа они тоже выпили много крови, когда, например его лишили заслуженного триумфа. Я верю тебе, но сейчас все так сложно, правду ото лжи отличить очень трудно, – чтобы как-то обнадежить Антония, поделилась своими мыслями Кальпурния, сочувственно смотря на него. – Антоний, будь осторожен с ними, они беспринципны и коварны, уж я знаю. Враги моего мужа страстно желают ему смерти, как и тебе, они хотели этого, когда вы были в Галлии, хотят и теперь. Они распускают о нем порочащие слухи. Я сама тому свидетель. - Вряд ли мой друг тебя послушает, но, если получится, попроси его быть жестче с врагами, а не прощать их, как Цицерона, Фавония или Марцелла, – согретый ее сочувствием, поделился своими соображениями Марк. Кальпурния конечно не имела какого-то политического веса в отличие от отца, но она прекрасно знала о чем идет речь, поскольку видела, как по мере успехов Цезаря у того появлялось все больше врагов, готовых на любую подлость. – Ты это видела? Где? - Здесь и здесь, – матрона указала сначала на свою голову, а затем, сделав шаг в сторону, указала на небольшой огонек. Марк тяжело вздохнул, уже думая, что она где-то действительно подслушала какой-то разговор заговорщиков или что-то в этом роде. Но скептицизм трибуна нисколько не смутил ее. – Можешь мне не верить, но я уже несколько раз видела один и тот же сон с тех пор, как вы перешли Рубикон. Я видела смерть от меча своего мужа и твою тоже. Я боюсь снова увидеть эти сны снова. А огонь... В огне я видела измену, предательство, связанное с ним. Как трактовать его не знаю, особенно с этими слухами.       По лицу Кальпурнии было видно, как ее терзают сомнения, а ее душу разрывают на части. Невозможно найти покоя от всех слухов, наполняющих вечный город. Матрона не хотела им верить, но где-то внутри она понимала, что это может быть правдой. Ведь что она со своим бесплодием могла противопоставить куда более молодой и могущественной царице целого Египта, кроме своей любви. И хотя она пыталась отрицать эти мысли, откинуть их прочь, но сделать это было сложно. Может и вправду стоило покинуть город на пару месяцев. - У нас с Юлием много врагов, а еще есть “друзья”, что на деле хотят погубить нас, вроде Руфа. Меня гложет, поедает собственное бессилие, я чувствую, что больше не могу контролировать ситуацию. Они хотят обрушить республику через голод и пиратов, а сенат покрывает их, – раздосадовано подытожил Антоний, хотя ему было приятно, что хоть с кем-то можно было поделиться своей тревогой и своими мыслями. Была бы здесь Фульвия, она бы куда лучше поняла его. Но жена Юлия явно не была настроена помочь ему, терзаясь скорее своими проблемами. – Кальпурния, прости, я совсем забыл, где твой отец? Мне очень нужно его видеть. - Мой отец? Он в одном из помещений дальше, готовится к обеду. Завтра мы отправимся в Геркуланум на пару месяцев, если что будет от моего мужа, напиши мне, хорошо? – указав рукой на другой конец внутреннего дворика, попросила Кальпурния, снова ложась на скамью, чтобы продолжить изучение папируса и отвлечься от гнетущих мыслей. - Конечно, ты же знаешь, я обязательно сообщаю тебе, как только приходят какие-то вести, – поблагодарив матрону за помощь и за то, что она его выслушала, Антоний оставил ее позади, а сам пошел в указанном направлении.       Кальпурния не ошиблась, в одном из небольших помещений за столом разлегся старый сенатор, смотря в сад, неспеша потягивая вино из кубка и думая о чем-то своем. Пизон не сразу обратил внимания на уставшего трибуна, старавшегося придать своему лицу какую угодно гримасу, кроме раздражения. Увидев Марка, Цезонин сначала встрепенулся, а затем словно что-то вспомнив, успокоился. Но взгляд его все равно выражал некоторое опасение и недовольство. - А это ты, Антоний, я и забыл, что ты хотел сегодня прийти, я уже как раз собирался к отъезду, – косо смотря из-под морщинистого лба на гостя, пробормотал Луций, с некоторым упреком и укором. – С чем пожаловал, трибун? - Я ведь уже говорил, ты успел об этом позабыть? Ладно, мне очень нужная твоя поддержка, Цезонин, – Антоний едва не завелся от простого вопроса, но удержал себя в руках и теперь встал прямо перед стариком, выложив на стол перед ним необходимые списки. – Ты прекрасно знаешь о чем я. Ты сам видел, как эти мерзавцы в Сенате подбивали остальных голосовать против меня, они ничего не хотят делать ни с угрозой голода, ни с пиратами! И вот эти люди, вот эти враги Рима за это в ответе.       Рассерженный трибун пальцем тыкал в каждое из имен в этом списке, который был на самом деле богат на личности. Тут, наверное, было человек сто, даже те, кто как-то контактировали с главными подозреваемыми и те, кого шпионы Антония посчитали нужными внести. Помимо откровенных врагов вроде Секста Помпея или Катона здесь был и недавно помилованный наместник Македонии Марк Фавоний и Целий Руф, с которым Антоний схлестнулся в народном собрании и даже ланиста Гораций Флор из Остии. - Хм... Я вижу много имен, многих я хорошо знаю. Но что, по-твоему, Антоний я должен делать с этой информацией? – потратив долгие минут пятнадцать-двадцать на изучение списков, поинтересовался Пизон, щупая свою бороду. В этом списке было немало его знакомых и даже несколько хороших друзей. – Зачем показывать мне эти имена? - Кальпурний, пойми ты уже наконец, они наши враги, которые что-то явно замышляют. Я не могу это объяснить, не могу пока, но только пока это доказать. И я очень устал их терпеть, они ставят палки в колеса мне, Цезарю, всему Риму и с ними надо что-то делать. А ты тесть Цезаря, близкий и влиятельный для него человек, тебя он может послушать, – продолжал ходить вокруг да около Марк, на минуту отвлекшись от объяснения, чтобы налить себе вина из амфоры в кубок и тут же его выпить. – Мы должны прийти к Юлию, когда он вернется с этим списком и убедить его принять меры. - И о каких же мерах ты ведешь речь? – все-равно не до конца понимал, или не хотел понимать Цезонин мысли Антония. Слова об обращении к Цезарю и о мерах заставили немолодого сенатора слегка взволноваться, даже пот выступил на его морщинистом лбу. - Да как это не понимать, Цезонин?! Я предлагаю предложить Цезарю занести имена из этого списка в список проскрипционный! И безо всякой жалости избавиться от врагов римского народа, если мы хотим спасти Рим, а может даже и свои жизни. Я даю руку на отсечение, эти люди без колебаний прикончили нас всех, всех кто имеет хоть какое-то отношение к Цезарю. Включая и тебя, Кальпурний и даже твою дочь. Почему же мы проявлять милосердие и благородство к тем, кто этого не достоин?! – чуть не сорвавшись эмоционально выпалил трибун, которому все труднее и труднее было держать себя в руках. Этот день уже принес ему достаточно новых неприятностей и разжевывать очевидные идеи Пизону ему хотелось меньше всего.       Цезонин, услышав про проскрипционные списки даже слегка побледнел, явно вспоминая про времена диктатуры Суллы, что накрыла Рим всего каких-то тридцать с лишним лет назад. Мрачное время, когда Корнелий со своими союзниками оптиматами развязал невиданный ранее террор против своих врагов, разрушая города в Италии и убивая тысячи сдавшихся врагов возле храма Беллоны, чтобы впечатлить и запугать сенаторов, но конечно куда больше его запомнили по спискам, объявляющими тех или иных граждан вне закона, в одном из которых оказался и сам Гай Юлий Цезарь. После ухода и смерти Суллы эта практика прекратилась, но даже сама идея о ее возвращении немало припугнула старого Пизона. - Антоний, слушай, ты уверен, что это хорошая идея? Мой тебе совет, не смей о них даже заикаться перед Цезарем и брось эту затею. Надо искать другой путь, – как следует подумав, порекомендовал Цезонин, осушая еще один кубок вина, чтобы успокоиться. – Я не хочу подставляться, в этом списке есть мои друзья, а за возвращение Клавдия Марцелла я сам просил у Юлия. И теперь я буду требовать снести ему голову, да еще не имея веских доказательств? Ты понимаешь, насколько Цезарю это не понравится и сколько вопросов возникнет у него ко мне? - Вообще-то ты бы тоже мог неплохо смотреться в этом списке, Кальпурний, ведь ты назвал его изменником и предателем, когда он перешел Рубикон, а теперь защищаешь его врагов?! Мне надоели эти подковерные игры, это лицемерие, ложь и постоянные взятки со стороны наших врагов! Такое ощущение, что город превратился в гигантский лупанарий и теперь мне, наверное, в них только и остается спасаться от собственного бессилия перед этим ужасом! – от злости Антоний ударил кулаком по столу, так что лишь чудом не разломал его. Не обращая внимания на боль, он продолжал изливать душу этому ничего не понимающему или не желающему понимать сенатору. – Пойми, Пизон, Юлий мой друг и я делаю это ради его же блага. Ты желаешь ему зла или добра? - Я не дурак и желаю своему тестю только добра и долгих лет жизни и власти. И именно поэтому я не собираюсь в этом участвовать. Ты же наверняка в курсе о его возможном романе с египетской царицей? Не дай боги это окажется правдой и случится развод, я сильно потеряю в деньгах и статусе. Я уже стар и хочу провести остаток жизни спокойно на почетном положении родственника правителя Рима, и я не буду этим рисковать ради невнятной авантюры, да еще и без веских доказательств, – попытался оправдаться Цезонин, стараясь объяснить свою сложную позицию в этом вопросе и при этом не разозлить Антония еще сильнее. – Учти, я уже в курсе того, что ты наговорил в собрании, вести разносятся быстро. И если эти слухи хоть вполовину верны, Юпитер мне свидетель, это было сущим безумием. Как бы та "услуга", что ты сделал Цезарю, не закончилась для него участью Гракхов или сподвижников Гая Мария. - Да?! Да, я не стал себя сдерживать, да я сказал, что я думаю на самом деле, потому что это правда! Я не хочу пресмыкаться, лгать и ощущать себя шлюхой, поэтому я прямо скажу Цезарю, что думаю обо всем этом и потребую решительных мер! Будь моя воля, я бы уже сегодня признал их врагами Рима! – разгоряченный и распаленный Антоний вновь тряс этим списком, едва ли не в лицо его пихая Кальпурнию, очень надеясь, что тот согласится и поможет ему убедить Цезаря. – Кальпурний, это нужно для самого же Юлия, потому что я не хочу быть, как большинство наших врагов. - А придется быть как они, Антоний и если потребуется лгать и пресмыкаться, продавать себя, то придется это делать. Если ты хочешь добиться реальной силы и реальной власти в Риме. Помяни мое слово, трибун, они не дураки и будут использовать тебя так, что ты сам этого не поймешь, потому что слишком прямолинеен и не замечаешь, как вредишь сам себе и Цезарю, – довольно спокойно и прохладно отрезал Цезонин, удивив разгоряченного Антония жесткостью и прямотой суждения. – Я и так совершил немало ошибок и это чудо, что я сейчас здесь и моя голова не висит где-то на рострах. Я могу помочь, но только так, чтобы это не навредило мне. Я не собираюсь ставить под угрозу свое благополучие ради туманных перспектив, особенно на фоне всех этих слухов. Никакого списка я не видел и не имею к идеям новых проскрипций никакого отношения.       Прямота старого сенатора, обычно изворотливого и хитрого, предпочитающего ставить на победителя озадачила Марка, заставив его замолчать, обдумать все и немного успокоиться. В чем-то Пизон был прав, но Антонию было противно об этом думать и изменять себе. Он мог перешагнуть закон ради успеха, но делать это постоянно, да и в стиле этих врагов Рима... Ему было тошно об этом думать. Но еще больше его раздражало, что Цезонин был готов молчать, словно опасаясь, что распутывание этого клубка сильно ударит по нему самому. Ему казалось было важнее даже не благополучие Рима, а то, чтобы Юлий не развелся с его дочерью.       Кипящий яростью Антоний сделал несколько шагов взад-вперед, залил в глотку очередной кубок вина, чтобы хоть немного отвлечься от осознания некоторого одиночества. Будь здесь его друг Курион, он бы справился куда лучше, Скрибоний умел, когда надо, играть по изложенным Пизоном правилам, но никогда не перегибал палку, при этом добиваясь результатов. В конце концов, будь здесь его друг, отплывший на Сицилию, а затем и в Африку, Марк был бы куда спокойнее и может удержался бы от каких-то глупостей, наломал бы куда меньше дров. - Ладно, я понял, что ты совсем не хочешь помочь своему же благодетелю, Пизон. Тебе очень повезло, что мой друг милосердный Цезарь и простил тебе твое предательство, чего я бы не сделал. Знаешь, глядя на тебя, я даже думаю, что брак Юлия с царицей Египта был бы не самой плохой идеей и скинул бы тебя с шеи моего друга, – прохладно, но слегка дрожащим от разочарования голосом, чеканил Антоний, забирая со стола свой список. – Все же думаю, Кальпурния заслуживает себе лучшего отца, нежели того, кто волнуется не столько за счастье дочери, а за собственное благополучие.       Более не говоря ни слова и тем более не желая слушать оправдания Цезонина. Антоний торопливо зашагал прочь отсюда, терзаемый гневом, яростью и разочарованием, не замечая никого перед собой, даже Кальпурнию, оставшуюся в саду. Трибун был на взводе и мог сорваться в любую секунду, злясь в первую очередь на самого себя и собственное бессилие, которым он подводил в первую очередь своего друга, а не себя и от этого было больнее всего. Но вместе с тем в его душе была решимость обязательно добраться до Юлия и либо в письме, либо в личной беседе убедить диктатора покончить с врагами Рима. Но сейчас, конкретно сейчас, ему хотелось вернуться домой и как следует выпить в приятной компании, а заодно обсудить идею той хитрости с имуществом Помпея. Если уж и придется играть грязно, так пусть это хоть будет приятно для него лично. С такими мыслями трибун покинул дом своего друга и зашагал прочь от него по улицам прогнившего Вечного Города.

*****

      Калатис был небольшим торговым городком-портом, самой северной границей Рима в этом регионе. Укрепленное небольшими каменными стенами поселение было связующим звеном между греко-римским цивилизованным миром и таинственным миром варваров Дакии. Знаменитый Лукулл почти тридцать лет назад победоносно вошел в это место и потребовал верности Риму, которую местные жители охотно согласились проявить. С тех пор легионы ушли отсюда и все в общем-то осталось, как и было раньше, до римлян. Легионеры были здесь огромной редкостью, лишь изредка приходили мелкие отряды, чтобы погонять иногда бродящих в этих местах дакийский разбойников. Тем удивительнее было для горожан и стражей, когда утром, после рассвета над городом пронесся хриплый звук римской трубы. В изумлении и удивлении многие жители бросили свои дела и поспешили на свои небольшие стены, а некоторые и на крыши домов, чтобы посмотреть на источник непривычного и диковинного звука.       Их взору открылась печальная процессия. Из леса, что был совсем недалеко от городских укреплений, медленно выходили, а скорее даже выползали римские легионеры, число которых постепенно выросло примерно до пары сотен. Некоторые из них не могли идти сами и поэтому их несли на своих плечах соратники, которые и сами едва не падали на землю. Измученный и изможденный сигнифер, со сваливающейся на глаза медвежьей шапкой, обеими руками держал шест, украшенный несколькими медальонами – символ их когорты, слегка покачивая им, словно пытаясь привлечь внимание горожан. Рядом с ним, покачиваясь, но все же ровно меряя шаг шел центурион с помятым гребнем. Стоило отдать им всем должное, несмотря на всю сложность их пути и тяготы, легионеры не бросали свое оружие и доспехи, а продолжали идти вместе с ними, медленно приближаясь к спасительному городу.       Вид измотанных и изможденных римских воинов не вызвал каких-то подозрений, скорее сочувственное молчание. Центуриону даже не пришлось стучаться в ворота или окликать стражу на стенах. Когда римский командир с сигнифером и еще, несколькими наиболее стойкими воинами доковыляли до города со стены их тут же окликнул один из стражей в тяжелой броне гоплита, с большим щитом, что он держал в руке. Убрав со лба длинные еще не стриженные волосы, он с изумлением вглядывался небольшими карими глазами на незваных гостей. Но его удивил вовсе не их приход, а тот вид, в котором они добрались до Калатиса. - Клеомен, глава стражи Калатиса, кто вы и зачем пришли? – звучным и мощным голосом спросил гоплит со стены, пока не отдавая никаких распоряжений подчиненным. Сейчас их встречали без вражды или негатива, скорее непонимание Несколько лучников стояли, опустив луки, а копейщики свои копья. Сам командир греков отложил копье в сторону и наклонился через стену вниз, дабы получше рассмотреть и расслышать что скажут гости, потому что по их виду он сомневался, что они смогут вообще нормально говорить. - Я Гай Фабий, центурион пятой когорты легиона Македонии, может вы помните нас, мы проходили мимо вашего города, когда шли к Истру по приказу своего командира… Впустите моих людей в город, они практически два дня шли через здешние леса без остановки, нам нужен отдых, еда и вода, у нас есть раненые, – чуть хриплым, но все же четким и твердым голосом ответил центурион, поднимая в знак приветствия поцарапанную руку. Для него было непривычно и неприятно так просить кого-то о помощи, но выбор у него отсутствовал. – Впустите нас в город… И я расскажу все, что случилось, прошу вас.       Клеомен оценивающе смотрел на просящего его о помощи центуриона и постепенно подтягивающихся к городским стенам легионеров. Они не представляли никакой угрозы, если все конечно не было одним большим актерским представлением. Поправляя волосы, командир стражи сильно колебался, по взгляду было видно, что ему неприятно и больно смотреть на пришедших сюда римлян, но что-то его сдерживало. В нем словно что-то боролось, не позволяя принять решение. Наконец, Клеомен крепко сжал руку, что лежала на каменной стене, а затем повернулся к стражникам на воротах, что-то негромко им говоря.       Через минуту послышался шум механизмов и небольшие ворота городка стали, не торопясь открываться, а стоявшие за ними жители отходили в сторону, освобождая дорогу. Фабий не стал ждать приглашения и пошел в город вместе с остальными. Сам городок мало чем отличался от любой греческой колонии на этом море, только поменьше и скромнее остальных. Немногочисленные каменные и деревянные дома, маленькие и узкие улочки, кроме одной главной, что вела к местной агоре, где всегда кипела жизнь. Далее, где-то вдали за домами и за площадью с трудом проглядывался кусочек торговой пристани на море. На небольшом холмике стоял солидный дом с колоннами, чуть возвышающийся над остальными строениями, где-то наверняка был и маленький храм или два, но их Гай не увидел.       Центурион удовлетворенно вздохнул, он и остатки его когорты добрались до города и их впустили. По такому случаю он снял с пояса флягу с водой и залпом осушил ее до дна, решив смыть накопившуюся за время пути и экономии жажду. Горожане, которые, наверное, и в жизни не видели легионеров настолько близко, с интересом толпились вокруг, рассматривая их и о чем-то шептались. Стражи тоже окружили их, но даже не вынимали оружия, просто ожидая, что он им поведает. Люди стягивались уже и с площади, причем среди них появился и тощий и сморщенный грек в белоснежной тоге, украшенный узорами, посмотревший на Фабия и его подчиненных так, словно они были прокаженными. - Что происходит? Почему здесь римляне? Я не велел их пускать в город, пусть идут своей дорогой дальше, мы не обязаны их принимать! – вскипел греческий градоначальник с ухоженными седыми волосами и бородой, чуть ли не накидываясь со своими тощими руками на командира городской стражи, что повелел впустить побитую даками и монстрами когорту, точнее ее остатки. – Клеомен, ты даже не рассказал мне и сам открыл ворота! - Угомонись, Ламах, будь человеком, эти люди не угроза нам, мы должны им помочь, – настоял на своем стражник, который слегка оттеснил от себя правителя города, который рвал и метал, был в нескрываемой ярости от того, что без его приказа кого-то впустили, особенно римлян. – К тому же, если они были неподалеку, наш город может быть в опасности. Не каждый способен так побить легионеров. - Дурак, ты не понимаешь, мы не обязаны им помогать, а тем более мы не должны впускать их сюда. А ты Клеомен… Ты обречешь нас, – недовольно и бессильно бросил местный архонт, немного остыв. Он посмотрел своими рыбьими глазами на центуриона с недоумением и ненавистью, да такой, что римлянин опешил и стал вспоминать, не мог ли он чем-то случайно досадить местному правителю. Потому что так на него не смотрели даже его недруги, а тут человек, которого он и увидел-то впервые и который вообще-то подчинялся Риму. – Ладно, что сделано, то сделано, пусть заходят… Но, чтобы завтра или послезавтра ноги их здесь не было. - Да, благодарю, Клеомен, а вот тебе, тебе стоит отнестись к нам повежливее. Нам пришлось пережить то, что не снилось тебе даже в самых страшных кошмарах, а ты уже прогоняешь нас, – центурион взъелся на слова этого бородача так, что даже швырнул с громким стуком пустую флягу на землю. Он два дня шел по этим лесам, почти без еды, опасаясь вместе со своими людьми едва ли не каждого шороха. И все это для того, чтобы теперь какой-то старикан прогонял с его с порога после просьбы о помощи. Будь его воля, он бы с удовольствием поучил того хорошим манерам, но все же сдержался и поднял фляжку. Теперь он перестал смотреть на Ламаха и обернулся к горожанам, что застыли в молчании. – Да, я повторю это снова, нам пришлось столкнуться с тем, что вы все не видели ни в одном кошмаре! И помяните мое слово, они обязательно придут сюда к вам! Мы прошли через мрак и ужас, но оказались здесь, чтобы предупредить всех! Даки и их мерзкие пособники переходят Истр, мы сразились с ними в двух днях пути отсюда и они, даю руку на отсечение, скоро будут здесь!       По толпе пошли перешептывания и обсуждения сказанного, многие удивленно и испуганно обсуждали слова центуриона, который парой минут, казалось, похоронил привычную, обыденную и скучную городскую жизнь. Клеомен слушал его, задумчиво опираясь на свой щит, а вот Ламах с каждой секундой злился все сильнее и сильнее, так что его морщинистое и бесцветное лицо быстро краснело от негодования. Также через какое-то время послышался звук закрывающихся ворот, поскольку все легионеры уже вошли в город и теперь размещались здесь, а некоторые едва ли не валились с ног на улице. - Даки? Я, конечно, знаю даков, они сильные и серьезные враги для любого, кто перейдет им дорогу, но кто их союзники, о которых ты нам говоришь, Фабий? – поинтересовался начальник стражи, понимая, что даки это лишь небольшая проблема по сравнению с теми, кто идет сюда вместе с ними и ему страшно интересно было о них узнать. - Волки! Плутон их побери волки с телами человеческой женщины, зубами и клыками, что могут разорвать панцирь! Клянусь Юноной они огромные и сильные, сильнее человека! И мне очень повезло, что мой друг спас меня от их зубов, иначе порвали бы меня в мелкие клочья! – неожиданно вместо Фабия выпалил Лукан, который теперь уже мог идти сам, но еле волочил ноги от усталости и нарастающего голода. Сейчас он залпом выпил принесенный ему кем-то из горожан кубок свежей воды и разразился своей тирадой, которую жители слушали затаив дыхание. – А еще их много, очень много! - Они еще ничего, а вот те огромные женщины с рогами, размахивающие топорами, молотами и дубинами. Машут так, что можно улететь на полстадии. А еще остроухие лучницы, что перемещаются бесшумно, а затем в полумраке без промаха бьют в цель на другом конце лагеря, – добавил лесоруб Корвин, который как раз и спас предыдущего рассказчика от одной из волчиц, доедая последний кусок хлеба, уже не беспокоясь, что будет голодать в лесу. – Может там и еще эти твари были, но пока мы видели только их.       Фабий ничего не успел сказать, поскольку за него это рассказали его подчиненные. Горожане, как и стражники стояли вокруг в недоумении, слушая рассказы римлян. То, что они рассказывали, местные жители в основном могли услышать в таверне от сильно выпившего путешественника, но легионеры говорили со всей серьезностью и на ложь это не походило. Пока все переговаривались и обсуждали это, не зная, как на это реагировать, архонт сделал несколько шагов вперед к римлянам и взял слово. - Что это еще за вздор?! Неужто вы в своем лагере налакались дурманящих парфянских зелий? Видано ли где-нибудь, чтобы по земле блуждали волки, похожие на человеческих женщин, как и женщины с острыми ушами или рогами? Да и даки… Это вполне могут быть они, но нам их боятся не стоит, жители Калатиса, не верьте в их россказни о тварях, что разорвут вас, как сказали в мелкие клочья, – неожиданно громко заговорил старик, благо народу было немного и каждый мог его услышать. Фабий слышал, как уверенно грек пытался говорить, но голос слегка подрагивал, словно он хотел убедить в этом в первую очередь себя, а не остальных. - Слушай, Ламах, или как тебя там… Если ты нам не веришь, то прогуляйся к нашему лагерю и сам проверь, выдумываем мы или нет. И я не сею панику, а лишь говорю как оно есть, настоящая паника начнется, когда даки с этими тварями нагрянут сюда, а вы, граждане, даже не будете знать о том, с чем вы столкнулись, – с жаром перебил архонта центурион, который хоть и видел его не больше часа, а уже возненавидел почище тех тварей. Этот персонаж был каким-то скользким и мутным, как и большинство римских политиков, и это злило Гая еще больше. - Ламах, я не думаю, что они врут нам, да и зачем им это нужно? Поверить в такое, конечно сложно, но, если верить легендам, в дни наших пращуров и не такое бывало, – встал на сторону легионеров Клеомен, осадив начальника города, который был готов отстаивать до конца свою позицию.       Толпа колебалась, поскольку чаша весов склонилась явно не в пользу Ламаха, что утверждал, что никакой угрозы нет и горожане могут не боятся, а римлян надо выставить за ворота. Теперь тревожность только нарастала, улица тонула в невнятном гомоне, а остальные легионеры в обмен на еду и воду живо рассказывали, что с ними произошло, порой приукрашивая, порой нет. - Командир, еще римляне, человек двадцать, такие же как эти! – окликнул Клеомена один из стоявших на воротах воинов, спрашивая, таким образом, открывать ворота ему или нет. Греческий командир вновь махнул рукой, говоря тем самым, чтобы они уже открывали.       Фабий, хоть и был уставшим и хотел уже где-нибудь отдохнуть после долгой дороги, оживился и развернулся к воротам, чтобы увидеть римлян, что пришли сюда. Может это были люди из его когорты, которые отбились, а может и еще кто-то. Прошло немного времени и ворота отворились и появилось несколько легионеров, настолько же помятых, как и пришедшие ранее, только центурион их не узнавал. - Вы из пятой? Отвечайте, вы из пятой когорты? – тут же накинулся на уставших легионеров с расспросами Гай, всматриваясь в их усталые и измученные долгой дорогой и пережитым ужасом лица. - Нет… Из шестой, седьмой больше нет, – кратко прохрипел осипшим и простуженным голосом легионер, не обращая внимания на центуриона. Его соратники также не были настроены для разговора и общения. У пары из них, которых волокли на плечах соратники, Фабий разглядел еле заметные следы от укусов клыками, причем по размеру подходили больше людям нежели животным. - Да что с вами во имя Юпитера Хранителя случилось? Что вообще творится на этом краю света? Где остальные? Где остальные из шестой когорты? – вновь начал сыпать вопросы на измотанных соратников из другого отряда центурион, надеясь, что они сумеют прояснить ситуацию. Да и узнать откуда эти укусы ему тоже было интересно. Все же по старшинству теперь он оставался здесь за главного, и ему было нужно обязательно сообщить Риму о вторжении даков и монстров, поэтому любая информация была на вес золота. Потому же он чуть ли не вытряхивал ее из прошедших непростой путь воинов.       На слова про когорту глаза у пришедшего легионера погасли, и он просто молчаливо отмахнулся от Фабия, не желая ему отвечать, но здесь все было понятно и без слов. Это была трагедия, из почти двух тысяч человек, которые встали лагерями вдоль границы на самых вероятных местах вторжения в живых остались, по-видимому, лишь пара сотен, что теперь собрались в Калатисе. Да и эти двести были во многом изнурены дорогой и недоеданием, а кто-то и жаждой, немало было и раненых, правда у них в основном были повреждения, полученные не в самом бою, а во время бегства, поскольку странное оружие монстров почти не оставляло ран, вместо этого награждая слабостью и едва ли не параличом. За пару дней пути тот же покусанный повар более-менее оклемался, но ему и не так чтобы сильно досталось. - Это произошло ночью, дня три назад, – только от души напившись воды смог заговорить один из легионеров, который сохранил больше остальных сил. – Мы спали в своих палатках в лагере, а потом где-то в лагере поднялся крик, огонь на стенах был потушен, часовые мертвы, как и уже немало легионеров внутри. Выбравшись из палатки, едва снарядившись я увидел их – стригоев, самых настоящих, правда они были женщинами, но в остальном это были они. Мертвые и бледные лица, белее луны, острые клыки, эти кровавые глаза… И неутолимая жажда крови, с которой они кидались на моих соратников со своими мечами, а некоторые и с клыками. Мы даже организовать сопротивление не смогли, центурион уже был мертв. Поэтому мы единственные кому удалось сбежать, по пути нашли седьмой лагерь, точнее то, что от него осталось. Все… Остались только мы.       Легионер мрачно подытожил, после чего, едва ли не валясь с ног от усталости сел прямо на улице, просто прислонившись к стене дома, переводя дыхание, впервые за три дня получив возможность отдохнуть по-настоящему без риска быть прибитым какой-нибудь лесной тварью. У Фабия стоял ком в горле, он ничего не мог на это сказать, но все же сдержался и вернулся к своим легионерам.       Теперь надо было срочно решать, что делать дальше. Прорываться по суше к Одессосу было бессмысленно, их было слишком мало, провианта тоже не хватало. Да и вряд ли их враг позволил бы им просто взять и уйти. Оставаться в Калатисе тоже было не лучшей идеей, пусть градоначальник и часть горожан не поверили рассказу Фабия, внутри он чувствовал, что враги скоро будут здесь и оставаться надолго в городе нельзя. Уплыть на кораблях? Но этот городок был лишь небольшим портом, а сегодня, в день прихода легионеров в город на пристани был только один, пусть и довольно просторный корабль, да и среди легионеров мореходному делу никто не учился. Ситуация была по-настоящему страшной.       Весь день до заката прошел для центуриона в таком же тумане, как и несколько дней блужданий по придунайским лесам. Был уже вечер, и он сидел в том самом доме на холме за хорошим столом, которого не было даже у него в лагере в компании с Клеоменом, Ламахом и еще несколькими важными горожанами, которые за ужином обсуждали что делать дальше. Фабий оказался здесь лишь по формальности, как командир римлян, да и начальник стражи попросил за него, иначе бы архонт и на милю не подпустил бы его к своей резиденции. Глядя в тарелку, набитую овощами и рыбой и в бокал красного вина, центурион думал о том же, о чем и в последние дни. Может ничего бы этого не случилось, если бы он внял словам повара про остроухую женщину, может если бы он встал лагерем в другом месте на него бы не смогли подготовить такую атаку. А если бы он приказал поставить побольше часовых на башнях или раньше бы поднял тревогу. Или может если бы дал эльфийке бой и принял на себя командование еще тогда, вместо того чтобы бежать снаряжаться к бою, если бы он не растерялся. Тогда все было бы по-другому, если бы и не отбили атаку спаслось бы куда больше, а теперь даже выжившие вероятно лишь ждут оттянутой смерти.       Почти ничего не кушая, лишь слегка отпивая вино из бокала, Фабий разумом понимал, что возможно он сделал все, что было в его силах, но он продолжал мысленно корить себя за то, что не сделал большего или не остался там, бросив некоторых еще живых подчиненных. Эти мысли отравляли его душу, но он не мог от них отделаться и даже попытки набить желудок, чтобы отвлечься были не так удачны. А уж о том, что говорили за столом, греки он не слушал с самого начала, погруженный в свои мысли, еще надеясь на какое-нибудь чудо, которое поможет спастись остаткам его отряда.       Так Гай мог бы и просидеть до окончания ужина, лишь изредка подъедая рыбу, если бы в какой-то момент, уже после заката дверь небольшого зала, в котором они сидели не распахнулась. Так уж получилось, что центурион сидел лицом к ней и не обратил бы на нее внимания, если бы не человек в плаще с волчьей головой, который стоял на пороге в сопровождении двух стражников. - Клеомен, тут к нам пришел еще один… Он пришел к нам недавно, сказал, что хочет увидеть центуриона, – доложил один из греков, слегка вталкивая римлянина к гостям.       Фабий, вглядевшись в него, на какое-то время даже позабыл о всех своих переживаниях и грустных мыслях, ведь перед ним стоял разведчик Лонг собственной персоной, разве что еще более худой чем обычно с усталыми, но голодными волчьими глазами и испачканной одеждой, словно он прополз через какую-то лужу, а в руке, прижатой к груди, он что-то сжимал. - Лонг? Не может быть. Ты же погиб в бою с теми тварями. Как ты здесь оказался? Как ты выбрался? – насколько был шокирован Гай сложно было описать. Он похоронил этого следопыта еще несколько дней назад, когда они только вырвались из лагеря. Ему казалось, что Сервий погиб, как и остальные, задерживая монстров и не позволяя им погнаться за остальными, а теперь он стоял здесь перед ним. - Центурион, я провалился в кошмар, прошел по нему и выбрался из него, чтобы сказать… Что они идут сюда. Даки и остальные будут здесь уже завтра утром, – проговорил негромко легионер, которому пришлось крайне непросто. Он устало свалился на один из табуретов, который можно было занять и принялся жадно объедать кусок рыбы, который был перед ним на столе с невероятной жадностью. - Как это завтра? Не может этого быть! – возмутился ухоженный архонт, с презрением смотря на ввалившегося к нему без приглашения римлянина, которых и так было чересчур много. А этот еще и только с дороги, в грязной одежде принялся за еду, которую ему никто не позволял есть. При этом Гай снова уловил в голосе Ламаха тревожные, теперь уже несколько панические нотки. - Стригой выпей мою кровь, если я лгу. Я прошел... прополз сюда, питаясь чем придется не для того, чтобы рассказывать сказки. Они... действительно идут сюда и будут здесь к утру, – мрачно и тихо бросил легионер, которого грек успел вывети из себя всего за пару минут. Он посмотрел в сморщенное лицо архонта своими оголодавшими, но разъяренными глазами и этого взгляда хватило, чтобы Ламах, нервно поправил тогу, отвернулся от него. - Если они будут здесь завтра значит нам надо срочно готовится к обороне, как я уже говорю вам с самого начала ужина, а вы все мне не верили, – выпалил Клеомен, даже стукнув кулаком по столу, словно так пытаясь подтвердить свою правоту. Сейчас Фабий понял, как много интересного он мог пропустить, пока был погружен в свои мысли и в копания в своей душе.       Ламах только рассержено посмотрел на строптивого командира городского ополчения, словно тот собирался отобрать у архонта главенство в городе, пользуясь паникой. Старик сжимал морщинистые кулаки, на ходу придумывая что ответить, но по чертам лица можно было заметить и определенное беспокойство. Фабию казалось, что этот персонаж знает что-то, чего не знают остальные или его упрямство было достойно осла, если он не хотел признавать настолько очевидные вещи. - Никаких готовится к обороне! Впрочем, если ты так хочешь, Клеомен, можешь этим заняться. Можешь при желании и главой города стать, – бросил в ответ гоплиту градоначальник, своими сухими руками держа кубок с вином. – Если римлянин не лжет, а я уверен, что он лжет, то утром, когда сюда придет Буребиста мы с ним обо всем договоримся. Он не будет бороться с городом, может только с Рим… В смысле, я думаю ему нет нужды осаждать нас.       На какой-то момент Ламах на секунду запнулся, так и не договорив до конца, что ему хотелось, после чего продолжил излагать свой план действий. Лонг это не услышал, слишком был занят едой после долгой дороги, а вот Фабию это показалось подозрительным, словно сейчас архонт чуть было не разболтал что-то важное. Может это была иллюзия, но Гай был готов ухватиться за нее, чтобы отвлечь себя от тоскливых мыслей о том, что он мог и чего не мог сделать.       Ужин закончился уже скоро и архонт, вежливо, но нетерпеливо выставил большинство гостей, включая римлян и Клеомена за дверь, а сам оставшись в зале. Лонг же слишком сильно вымотался, чтобы еще что-то рассказать центуриону, хотя тот бы этого хотел. Попрощавшись с командиром ополчения, Фабий пошел вместе с Сервием к агоре, где римлянам разрешили расположиться, не считая тех, кого согласились пустить в дома жители, в основном раненых. Калатис все же был небольшим городком в отличие от Одессоса или Херсонеса и потому немалому числу римлян просто не нашли нормального места для ночлега, но те были и не против, поскольку здесь они могли спать не опасаясь, что во сне какая-нибудь тварь перережет им глотки. - Лонг? Это и правда ты? Не может быть, – Корвин, тот самый лесоруб и друг Сервия еще не спал, просто сидя и смотря на звезды на чистом ночном небе, заметил приближающихся римлян. Сначала он не поверил своим глазам, считая, что это сон или наваждение, но нет, рядом с центурионом шел разведчик с волчьей головой, которого он узнал бы из тысячи. – Друг мой, я уже думал, что ты стал ужином для этих тварей. - Поверь мне, Корвин, я был очень и очень к этому близок… Правда по тому, что я видел, сожрали бы они меня далеко не сразу, я тебе сейчас такое расскажу, – понурый и усталый Лонг заметно приободрился, заметив своего язвительного друга, живого и практически невредимого и на своих ногах пошел к нему и лесоруб едва не заключил его в свои объятия. – Ты много о них не знаешь, а вот мне довелось.       Фабий со стороны наблюдал за ними, как он это делал и несколько дней назад. Обессилевший Лонг лег на растянутую ткань, что сейчас заменяла кровать и начал о чем-то слабо шептать Корвину, чтобы не мешать спать другим, а лесоруб слушал его, слегка приоткрыв рот от изумления.       Центурион хотел было послушать, о чем они говорят, но буквально на мгновение отвернулся и заметил в лунном свете, как какой-то силуэт что-то несет из резиденции архонта. Это было странным, была уже ночь и что-то куда-то носить было делом опасным и немного бессмысленным. Оставив своих легионеров, Фабий аккуратно пошел обратно к большому дому Ламаха, желая выяснить, что же там такое происходит. Аккуратно и тихо перемещаясь в ночи, римлянин подобрался к подножию небольшого холма, где и притаился за одним из деревьев. В жилище архонта горел свет, а двери были открыты чуть ли не нараспашку. Гай сидел за деревом на прохладной земле неизвестно сколько минут, пока из дверей не вышли слуги-носильщики с огромным сундуком в руках, который пришлось нести сразу троим. За ними вышли еще двое, что несли какой-то большой ящик, в котором что-то тихо гремело. И наконец показался сам архонт со светильником в руках, который пошел за слугами вниз по тропинке. Центурион спрятался затаив дыхание, благо слуги были настолько поглощены своей тяжелой ношей, что не смотрели по сторонам, вместо этого смотря себе под ноги.       Миновав укрытие римлянина, они вместе с архонтом торопливо зашагали вниз к морю, а точнее к гавани. Аккуратно выбравшись, римлянин пошел за ними, внимательно смотря по сторонам, чтобы его не заметил кто-нибудь посторонний. Догадка оказалась верной, греки несли ящик и сундук именно в гавань, где стоял лишь один корабль, но довольно солидных размеров, видимо важное торговое судно. Гадая, что они затеяли, Гай следовал за ними вниз к морю, стараясь вслушиваться в их разговоре. - Несите быстрее и аккуратнее, ничтожества, там еще мебель осталась, которую также надо будет вынести. И только попробуйте что-нибудь уронить! – разозлившись, довольно громко прошипел Ламах. Когда они уже приближались к кораблю, а один из слуг, что нес сундук, запнулся и чуть было не упал вместе с остальными, разозлив хозяина и заставив того размахивать светильником и грозить всякими карами. – Ладно, грузите уже быстрее, впереди еще много работы и надо управится до рассвета.       Архонт остался стоять на деревянной пристани, в то время как слуги стали погружать ящик с сундуком на корабль, стараясь спустить их в трюм, при этом ничего не уронив. Глава города остался один в нескольких шагах от притаившегося центуриона. Фабий уже хотел подобраться поближе, как вдруг Ламах неожиданно развернулся и застал перед собой пытавшегося сменить укрытие римлянина. Сморщенное лицо старика в огне светильника сжалось еще сильнее от изумления и даже немного побелело, а его маленький рот приоткрылся. В рыбьих глазах читалось недоумение, страх и ярость. - Ты? Ты что здесь забыл? Ты что, следишь за мной римлянин? – наконец секундное оцепенение прошло, и архонт заговорил с незваным гостем непросто недовольным, а даже угрожающим тоном. Будь у Ламаха кинжал вместо светильника, а он сам хотя бы чуть-чуть покрепче он бы пронзил Гая без лишних разговоров, но сейчас он был один, даже слуг сейчас рядом не было. Слишком он уж спешил и всех отправил заниматься погрузкой. - А это я у тебя хотел спросить, старик, что ты здесь делаешь посреди ночи, на единственном корабле, да еще и что-то погружая на него? Неужто сбежать решил? А как же уверения, что это все сказки, а мы лжецы? – благодаря тому, что они были одни, Фабий ощутил себя более раскрепощенным и уже не стеснялся выражений и говорил все так, как считал нужным, без лишней вежливости и скромности, тем более вряд ли глава города ее заслуживал. Он сделал еще несколько шагов навстречу архонту, заставив того слегка попятится назад. - Ты дурак, центурион и совсем ничего не понимаешь. Я хочу уплыть на всякий случай, чтобы не подставлять жителей города… Ведь… Ведь я должен Буребисте, царю Дакии и он помнит это и захочет стрясти с меня все до последней монеты, – начал спешно и сбивчиво оправдываться Ламах, понимая, что расклад сейчас не в его пользу. Центурион напирал на него, а он пятился назад, стараясь случайно обо что-нибудь не запнуться. - И именно поэтому ты решил прихватить все золото и не только, а затем уплыть на рассвете, ничего не сказав и никого не предупредив? Не ври мне, мерзавец, говори, как есть, – оправдания грека были настолько нелепыми, что римлянин только рассмеялся, совершенно забыв об обстановке. При этом он сделал еще несколько шагов вперед, прижав архонта уже к самому краю пристани, дальше за ним было лишь ночное море, отражавшее лунный и звездный свет.       Ламах замялся, а отступая едва не потерял равновесие, выронив свой светильник. Тот с характерным звуком плюхнулся в воду с шипением гаснущего огонька. Архонт оказался прижат к самому краю римлянином, что требовал ответов, а давать он их, судя по всему не хотел, лихорадочно придумывая, как бы выкрутиться из этой ситуации, выскользнуть из нее. - Фабий, послушай, это и правда не твое дело. Если твой друг прав, то завтра этому городу настанет конец. И я бы не хотел погибнуть из-за вас, вы обрекли меня на это. Впрочем, у меня есть деловое предложение. Давай мы не будем поднимать шум, а я разрешу тебе уплыть со мной на корабле подальше отсюда, от всяких даков. Я вижу, что ты хочешь выбраться из этой западни, – не желая отвечать на вопрос, архонт начал выкручиваться, заговорщеским тоном предлагая уплыть вместе с ним и спастись от смерти. Он даже впервые обратился к центуриону по имени, что само по себе было знаковым событием, учитывая их прошлые отношения.       Этих слов хватило, чтобы сбить Фабия с толку, центурион перестал нависать над стариком и сделал пару шагов назад, думая о его предложении. Погибать в лапах этих мерзких тварей ему совсем не хотелось, как и, наверное, каждому. Но сейчас, как следует осмыслив предложение, центуриону стало больно в душе от стыда, больно от того, что он вообще послушал это предложение. Он уже оставил немало людей в лагере на растерзание, по сути, пожертвовав ими, чтобы спасти остальных, а сейчас ему предлагали повторить то же самое, на сей раз бросив еще двести соратников ради спасения своей шкуры. - Ты мне противен, Ламах. Я не стану бежать отсюда, как я уже это сделал однажды. А ты… Ты можешь себя спасти, если возьмешь на свой корабль моих раненых и тех, кто не может сражаться. Я не убегу отсюда без своих людей, – сдерживая накипающий внутри него гнев предложил свой вариант сделки центурион, давая тем самым Ламаху шанс не стать просто подлым трусом, а хотя бы сохранить немного благородства. - Хм, знаешь, Фабий, я согласен, я могу взять твоих раненых на борт, да и в принципе любых желающих. Правда места ограничены, поэтому цена вопроса всего каких-то пятьсот дра… – договорить старый архонт не успел.       Взбешенный и озверевший центурион, догадавшись чего хочет этот старик, схватил того могучими руками за тогу и даже приподнял над пристанью, заставив архонта беспомощно хрипеть, махать руками и дрыгать ногами. Огромных усилий воли стоило Фабию не схватить этого мерзавца такой хваткой за горло. - Вот ты как, старый слизняк?! Для тебя жизни людей, даже твоего города измеряются пятьюстами драхмами, да, торгаш?! – разозлился центурион не на шутку и хотя не держал Ламаха за шею, все равно стремился вытрясти из этого негодяя душу. Хотя вряд ли она у него была. Фабий совершенно не беспокоился, что его яростную тираду все услышат, наоборот, отчасти ему очень хотелось, чтобы жители города увидели этого скользкого старого жулика, который решил уплыть к слову и с городской казной тоже.       Гнев разбушевавшегося римлянина естественно услышали на корабле и скоро позади него оказалось несколько слуг, а также парочка городских богачей, которых он видел на сегодняшнем ужине, видимо они тоже хотели сбежать. Один из рабов достал кинжал и грубо приставил его прямо к позвонкам центуриона, который правда был разозлен настолько, что не обратил на это внимания. - Пусти! Ты не понимаешь, что творишь, я предложил тебе уйти, а ты вот что сделал вместо этого. За твою выходку тебя убьют, если сейчас же не отпустишь меня! – попытался пригрозить римлянину архонт, наконец-то получивший хотя бы численное преимущество перед неожиданным противником. Но в ответ Фабий лишь нервно рассмеялся. - Хах, да пусть убивают! Нож в спину куда лучше пасти этих тварей! А теперь слушай, старый навозный жук, что я тебе скажу. Ты сейчас же приказываешь своим людям разгрузить корабль от своего барахла и возвращаешь его на место, а мои легионеры берут его под охрану, чтобы ты никуда не сбежал. Вот тебе мое, деловое предложение! – центурион совсем не боялся смерти, вряд ли ему все равно удастся отсюда сбежать, поэтому он решил хоть как можно больше спасти. Он все еще держал старого, трепыхающегося архонта в воздухе, не опуская его на пристань и не обращая внимания на его слуг. – И да, твои дружки, такие же псы, как и ты, убьют меня, но перед этим я раздавлю тебя как жука и отправлю кормить рыбам!       Напоследок на всякий случай предупредил центурион, дабы архонт не делал глупостей. Трепыхающийся как вынутая из воды рыба старик какое-то время еще пытался выбраться, но стальная хватка лишь сильнее сжимала его. В один момент старик сдался, прекратил толкаться и бессильно повис в воздухе, опустив голову. - Так и быть, Фабий, ты найдешь смерть с этими тварями. Уберите оружие и несите все обратно, живо! – прошипел как змея, сдавшийся и побежденный старик, в котором страх смерти победил страх позора. Он отдал этот приказ, чтобы спасти свою старую морщинистую шкуру и теперь ожидал, что центурион его отпустит.       Слуга с кинжалом раздосадовано и разочарованно убрал его и вместе с остальными полез доставать из трюма с таким трудом погруженный в него сундук с богатствами казны Калатиса. Богатые жители также в недоумении слушали приказ, а затем поспешили скрыться, надеясь, что центурион не успел запомнить их лиц. Теперь Ламах остался один на один с Фабием. Ненависть Гая к этому слизню была невероятно сильной, но сейчас он побрезговал пачкать руки об этого труса, а потому разжал хватку, заставив архонта больно плюхнутся на пристань. - Я тоже хочу кое-что тебе сказать, жалкий червяк. Я думал, что здесь, вдали от Рима я не буду видеть этих толстосумов, которые готовы удавить сограждан за лишний сестерций, но я ошибся. Ты, Ламах, еще хуже этих монстров, потому что к огромному несчастью для этого хорошего города ты человек! – бросил напоследок кряхтящему и пытающемуся подняться старику, после чего быстро зашагал прочь с пристани подальше от этого негодяя.       Вернувшись, он быстро снарядил нескольких бодрствующих легионеров к кораблю, дабы те проследили за тем, как Ламах выполняет свои условия. Эта история разозлила, но одновременно и приободрила центуриона, он понял и принял все то, чем он терзался до этого. Он твердо вознамерился остаться здесь и принять смерть от рук монстров и варваров, если не получится спасти этот город. Но бежать он более не думал. С такими мыслями удовлетворенный центурион провалился в сон, желая набраться сил перед обещавшим быть непростым днем.

*****

      Утром весь город обсуждал слухи о попытке Ламаха уплыть с их казной. Теперь у пристани Калатиса дежурили ополченцы и легионеры, охраняя единственный корабль в городе. Римляне по мере возможностей восстанавливались после долгой дороги и готовились к новому бою. Сам архонт был заперт в своем доме и был под охраной, не потому что боялись его побега, а для того, чтобы разъяренные горожане не разорвали его на мелкие кусочки.       Но было кое-что, что объединяло нескольких городских богачей, Ламаха, жителей, ополченцев и легионеров – тревожное ожидание. С самого рассвета дозорные пристально всматривались в лес, что был далеко перед городскими воротами, другие внимательно наблюдали за побережьем, но все затаились, ожидая, когда наконец появятся варвары. Сам Лонг, как следует отоспавшись и наевшись, с тревогой ждал, когда на горизонте появится враг, ведь именно из-за него город затаился в этом ожидании. - Даки идут из леса, их много, вижу царское знамя! – наконец оповестил всех часовой на воротах города, заставив любопытствующих торопиться на стены. Центурион, как и многие легионеры также направились к воротам, с оружием в руках. Поднявшись наверх, Фабий стал вглядываться в выходящего из леса противника.       Впереди всех, не торопясь, ехал всадник, держа высоко в руке коричневое, как кора здешних деревьев, знамя даков и гетов, на котором было бирюзовое существо, похожее на змею, что создавала круг, пожирая саму себя. Следом за ним на белом коне ехал старый воин в дорогих доспехах с седой бородой, но держащийся прямо и гордо. Это был сам царь Буребиста. За ним следовали многочисленные варвары в легкой и тяжелой броне, судя по всему, несколько тысяч, но были среди них и не совсем люди.       Первое, что бросилось в глаза всем на стене, это женские фигурки, в основном в зеленой броне. И если жители не знали о них, то вот центурион их и рад был бы забыть, да не мог. В другом месте, поодаль от них, стоял отряд тех же фигурок в черных плащах, что были полностью закутаны в них и стояли под сенью деревьев, не позволяя лучам света упасть на себя. В принципе создавалось ощущение, что лес позади вышедшего авангарда варваров был под завязку набит противниками, включая и многих существ, что легионеры успели повидать в последние дни.       Среди горожан начались тревожные шептания и даже зарождалась паника. Некоторые уже попытались не просто уйти со стен, а убежать к пристани, возле которой и так столпились горожане и раненые, ожидая, когда хоть кому-то из них позволят погрузиться на единственный корабль в городе. Охраны там было достаточно, чтобы предотвратить эксцессы, поэтому Фабий мог сосредоточиться на варварах. - Да, центурион, твой друг не солгал. Нам остается только молить богов о спасении или о мужестве, чтобы принять смерть, – произнес Клеомен, что был мрачнее тучи. Глава стражи питал еще какие-то надежды, что врагов будет не так много, но от их числа у грека разбегались глаза. А ведь это была лишь малая часть настоящей армии Буребисты, которая очевидно готовилась хлынуть сюда следом за передовыми отрядами.       Ополченцы тоже не особо радовались ситуации, в которой они оказались, их город будет уничтожен полчищами врагов и у них не было даже призрачной надежды спасти свой дом от гибели. Некоторые из них дрожали, как осиновые листы, другие же с холодным взглядом смотрели на врагов, третьи возносили молитвы богам. Легионеры выглядели увереннее, но ненамного. К воротам между тем все ближе и ближе подходил знаменосец, который тут же оказался на прицеле у лучников и копейщиков, готовых его утыкать как дикобраза. - Царь даков и гетов, благороднейший Буребиста Объединитель желает говорить с вами, жители Калатиса. Мой великий царь не имеет цели разрушить ваш город и убить его граждан. Буребиста не считает напрасное кровопролитие решением, а потому желает видеть посольство от города, включая его архонта, а также римлян, – громко и звучно, понятно и четко держал речь посол, разъезжая перед воротами, держа над собой знамя. - И о чем же ваш царь собирается с нами договариваться? Если он хочет договориться, зачем приводить такое войско? – взял слово Клеомен, который в отсутствие архонта стал де-факто главой города и потому считал себя вправе говорить от имени горожан. Мрачный гоплит не видел особого смысла в этих разговорах, хотя и не стал сразу отсылать прочь дака, что ходил перед воротами. - Благороднейший царь Буребиста хочет уладить все разногласия миром, не прибегая к насилию. Он считает, что и даки, и римляне, и жители Калатиса смогут найти общий язык и прийти к взаимовыгодному соглашению. Вы будете говорить с ним? – не смущенный этим вопросом тут же отчеканил посол, правда требуя уже конкретного ответа от защитников города.       Даки тем временем стали разбивать лагерь перед лесом, а Буребиста скрылся среди своих подданных, видимо организуя их работу. Вышедшие из леса монстры также принимали в этом участие, но пока какой-то агрессии в сторону города никто не выражал. Среди защитников стен поползли споры и разговоры, надо ли говорить с варварами или это не имеет смысла и надо отвадить посла от ворот. - Не вижу смысла говорить с остроухими женщинами и грязными варварами, которые связались с ними и стригоями, – высказался лесоруб Корвин, споря с каким-то легионером за спиной Фабия и Клеомена, что стояли впереди всех остальных. - Пока есть шанс стоит попробовать, из того, что я слышал о нем, Буребиста человек слова и всегда точно выполняет то, что он обещал, – переговаривались также и горожане, знавшие северных соседей получше римлян.       В целом ясности не было, ни одна из сторон так и не могла взять верх. Фабий и Клеомен не верили в успех, но какая-то надежда спасти город или, хотя бы выиграть время у них оставалась. Да придется вытаскивать и тащить через весь город архонта, но это небольшая цена, которую можно было заплатить за шанс сохранить Калатис от гибели. - Хорошо, передавайте своему царю, что мы согласны говорить с ним, встретимся между городом и вашим лагерем через час, – наконец дал ответ Клеомен, чем заметно приободрил дака, который услышав его, коротко кивнул и поскакал в сторону лагеря. – Так, нам нужно шесть добровольцев, что пойдут с нами. Только учтите, никаких действий без приказа, на провокации не поддаваться.       Желающие нашлись быстро, в основном городские стражники и также лесоруб Корвин, пожелавший пойти вместе с Фабием, в качестве его телохранителя. Хотя даки не были склонны к таким подлостям, осторожность не была излишней. Несколько ополченцев и легионеров тут же направились к Ламаху и выволокли его из дома, под охраной потащив к воротам, периодически защищаясь от летящих гнилых фруктов и камней.       Фабий к переговорам особо и не готовился, не продумывал все ответы, поскольку не верил в возможность договориться. Клеомен же напротив даже делал на табличке кое-какие заметки, которые могли бы ему помочь и пригодится. Вероятно, он их делал потому, что знал царя Дакии и имел о нем куда большее представление, чем центурион. Наконец, где-то через час, они были готовы.       Ворота тревожно заскрипели и Фабий, Клеомен и Ламах, вместе с еще десятком воинов вышли из города, неспеша направляясь к месту встречи. Двери за ними пока закрывать не стали, поскольку сомневались в том, что даки или их союзники успеют до них добежать. Даже идти было не так легко, поскольку в душе центуриона вновь начала теплиться слабая надежда, что царь Буребиста и впрямь сможет придумать решение, что удовлетворит всех. Но холодным рассудком Гай понимал, что это лишь иллюзия, обман и ложь, что даки сильнее их и потому будут диктовать только свои условия.       Со стороны даков тоже приближался отряд во главе с всадником на саврасом коне – Буребистой. Рядом с ним скакал еще десяток варваров, а также две странные фигуры. Одна из них была высокой особой со светлыми волосами и невиданным цветком, что был оплетен вокруг головы, словно корона. Вторую же практически не было видно, лишь черный как сама тьма плащ, что закрывал ее от солнечного света. Только завидев их, Фабий почувствовал себя неладно, словно у него слегка задрожали ноги, а его голова ощущала себя как после пары кубков крепкого вина, хотя при этом он еще мог мыслить трезво. Но это ощущение не на шутку встревожило его, и центурион лихорадочно пытался понять, что с ним не так. И видимо так ощущал себя не он один.       Наконец два небольших отряда остановились друг напротив друга, одни конные, другие пешие, одни варвары, другие греки и римляне. Несколько шагов отделяли стареющего, но все еще могучего царя Дакии от молодого центуриона. Смотря в широкие и горящие желтые глаза главного варвара, Гай ощущал себя неуютно, понимая с какой глыбой он имеет дело, и насколько сильный противник им достался, который мог подавить соперников одним лишь своим взглядом. Но Фабий не поддавался и без страха смотрел в них, не желая отступать, после того что он видел за последние несколько дней царь варваров не слишком его пугал, в конце концов перед ним был лишь человек. - Итак, чего же царь Дакии хочет от нашего города? – затянувшуюся паузу прервал Клеомен, желая побыстрее перейти к делу и покончить с неопределенностью. Старый Ламах опасливо смотрел то на царя варваров, то на его союзниц, то на сопровождающих его греков и римлян, не в силах что-либо сказать или предпринять. После вчерашнего он мог лишь молить богов, чтобы его не прибили собственные же рассерженные горожане. - Я царь даков и гетов, а вы, греки и римляне. Эта земля испокон веков принадлежала моим предкам, моему народу, а вы захватили ее. Теперь я пришел сюда, чтобы вернуть то, что по праву принадлежит Дакии, – начал громким и весьма грозным голосом говорить варварский царь, возвышаясь над врагами на своей белой лошади. – И я получу это, силой или словом. Вы выгнали нас с этой земли за великую реку, а затем скупая за бесценок наши богатства и натравливая одно племя на другое! Но я не вы, междоусобицы доказали мне, что если все прислушаются к голосу разума, то мы сможем договориться и жить в мире. Поэтому я хочу, чтобы Калатис признал меня правителем и подчинился моему царству, взамен я позволю грекам и дальше жить здесь.       Вооруженные горожане, что были в числе охраны многозначительно переглядывались, словно спрашивая друг друга, что они об этом думают. Центурион также обдумал это предложение и многозначительно посмотрел на Клеомена, который должен был принять решение, все же город, по сути, представлял именно он, а от старика здесь особой пользы не было, лишь по прихоти царя его сюда притащили. - Я не вправе решать судьбу города, это решат все жители полиса. К тому же, мы не хотим и близко видеть рядом с собой вот этих вот, – нашел как ответить командир греков, опираясь на свой массивный щит. Его выпад разозлил всадниц, а вот царь Дакии, покручивая короткую и аккуратную бороду, казалось, был удовлетворен. - Будь по-твоему, грек, их в городе не будет. Даю вам время до завтрашнего вечера, чтобы вы дали ответ. А теперь ты, – Буребиста в общем-то был удовлетворен ответом и мог дать время грекам подумать. Затем он развернулся к центуриону и, глядя на него свысока, продолжил говорить. – Признаюсь, ты меня удивил, мои союзницы обещали, что они помогут моим воинам разобраться с римлянами, так, чтобы более их здесь не осталось. Ты и твои воины, что сейчас в городе должны были сгинуть той ночью на берегу реки все до одного, так было бы проще для всех! Местный архонт, что сообщил о ваших лагерях мне, наверное, был не очень рад вас видеть. Поэтому, предлагаю…       Фабий внимательно слушал, что говорит ему этот могущественный царь Дакии, глядя не только на его снисходительность к противникам, но даже некоторое уважение. А вот слова про Ламаха заставили центуриона оцепенеть, после чего в нем мгновенно вскипела ярость и он, не дав Буребисте договорить буквально прыгнул на старого архонта, с размаху ударив его по лицу так, что один из его зубов улетел куда-то в траву, а сам грек упал. Но этого было слишком мало для такого мерзавца, и римлянин навалился на лежащего предателя и сомкнул стальную хватку на его горле, впиваясь в нее ногтями, словно хищник в жертву. - Так это был ты?! Это из-за тебя погибли сотни хороших людей, только для того, чтобы ты, старый мерзавец заработал?! Сколько ты у них взял за них?! Отвечай! – Фабий полностью потерял над собой контроль, давя на шею Ламаха, словно желая по крупицам выдавить из него весь воздух. На помощь даже неспособному отбиваться архонту никто не спешил, все сами были удивлены и шокированы.       Гай хотел закончить начатое, из чувствовал, как по его ногтям, что впились в горло, начинает течь кровь, а сам старик отбивается все слабее. Его рыбьи глаза закатывались, а сам он пытался хоть как-то поймать ртом хоть немного воздуха, на руки центуриона не пропускали ни крупицы. Однако центурион со злостью ощутил, как его хватают под руки с двух сторон сразу несколько человек. И даки и даже греки неохотно пришли на помощь Ламаху. Пять или шесть пар рук пытались оттащить от него пылающего гневом легионера и лишь навалившись как следует им удалось оттащить назад Фабия отбивающегося и желающего завершить начатое, кричащего проклятия. - Ты благороден, храбр и честен, центурион, необычное качество для римлянина, по крайней мере из тех, кого я видел. Я даже немного стал уважать тебя и твоих воинов, поэтому тебе и всем римлянам я позволю уйти отсюда, – царь даков молчаливо наблюдал за происходящим до тех пор, пока центурион, спустя лишь несколько минут наконец не успокоился, хотя бы до той степени, чтобы услышать царя. Сделав предложение, Буребиста с азартом посмотрел в глаза Фабия, смотря, что он на это ответит. - Уйти отсюда? Ты позволишь мне и моим воинам уйти из города? С чего мне тебе верить, что ты не обманешь и не нападешь на нас, когда мы уйдем из города? У меня был друг, который служил у Цезаря в Галлии, так эбуроны римлянам тоже самое наобещали и перебили тех, кто им поверил. Почему ты не сделаешь как они? – предложение звучало для центуриона слишком хорошо, чтобы быть правдой. Фабий уже смирился с неминуемым концом, попытался убить в себе напрасную надежду, но слова царя Дакии, та вновь пробудили ее. Он не хотел снова этих мучительных терзаний, ведь принять неминуемый конец было непросто, а сейчас у него был шанс спастись, в который он отказывался поверить. - А что ты хочешь, чтобы я ответил? Что царь Дакии может сделать, чтобы убедить тебя? Я могу дать клятву перед Замолксисом, что мои люди не тронут тебя и легионеров, когда вы уйдете за стены, Я отпускаю вас и вы сами вольны идти куда пожелаете из Калатиса, - царь даков и гетов был не очень-то доволен ответом центуриона, но не показал этого и теперь пытался убедить римлян прекратить борьбу, чтобы уйти отсюда живыми. – Подумай о своих людях, центурион, зачем обрекать их на напрасную смерть? Я старый человек и мне не стоит гневить бога обманами, тем более главного обманщика ты уже видел.       Доводы и слова Буребисты прозвучали уверенно и с такой твердостью, что Гай и впрямь невольно задумался об этом. Хорошо зная обманщиков, благо один из них сейчас лежал в траве. Пытаясь отдышаться, он не чувствовал, что варвар ему лжет. Но было что-то, что не давало римлянину покоя, он пытался найти здесь какой-то подвох, хотя Клеомен говорил, что царь даков держит свое слово всегда. Предложение просто уйти было слишком хорошо, чтобы быть правдой, но Гай не мог себе этого объяснить, не мог понять, что не позволяло ему сейчас же на это согласится. - Фабий, слушай, я понимаю, что ты главный и все решаешь… И я сам не в восторге от переговоров с варварами, что перебили многих из нас, но, по-моему сейчас он говорит дело. Может нам стоит все же уйти, пусть даже для того, чтобы поведать всем, с чем мы здесь столкнулись? – тихо и с надеждой зашептал ему на ухо Корвин, что был здесь одним из охранников и следил за тем, чтобы никто не решил напасть на переговорщиков. Лесоруб сам не отличался доверием к варварам, но и он был впечатлен аргументацией Буребисты куда больше командира.       В этот момент, наверное, центурион и понял, что чувствуют те, кто принимают судьбоносные решения. От него сейчас зависела судьба минимум двухсот легионеров, а может и всего города. Его душа, да и он сам разрывался на части, с одной стороны, было желание спасти людей, да и спастись самому, но что-то не позволяло ему согласиться. Он не мог этого объяснить, не мог этого прочувствовать, может была интуиция, а может предчувствие. Вытирая намокший лоб, центурион был погружен в себя, не зная как ему быть, судя по всему, впервые от него так многое зависело, и он боялся сделать неверный выбор.       В этой внутренней борьбе он смотрел на довольного царя варваров, который был рад тому, что уже заставил римлянина крепко задуматься. Буребиста и сам был в нетерпении, но более не мешал центуриону думать. Сидевшая рядом с ним остроухая всадница прохладно смотрела на людей, горделиво задрав голову, с некоторым презрением и какой-то ненавистью и под ее взором неуютно было всем. Другая же спутница царя Дакии практически не показывалась из-под черной мантии, разве что было видно ее бледное, как у мертвеца лицо и красные, жаждущие крови глаза, от которых все леденело внутри. И тут Фабий понял в чем было дело, перебрав в голове все еще один раз. - Буребиста, мне говорили, что ты человек чести и слова и я верю им, также как и верю тебе самому. Я чувствую, что ты говоришь правду и мне приятно увидеть, что хоть у варварских правителей осталось какое-то понятие о чести, – на этом моменте центурион с презрением посмотрел на уже более-менее оклемавшегося архонта, что отполз под защиту воинов Дакии. Внутри Фабия все дрожало, он понимал всю важность момента, но не позволял голосу дрожать, глядя на довольного варвара. – Ты сказал, что твои люди не нападут на нас и я верю тебе. Но можешь ли ты точно также пообещать, что они не нападут на нас?       Указав рукой на двух монстров, закончил свою речь Фабий, наконец выдохнув и замерев в ожидании ответа. До того внимательно и довольно слушавший центуриона царь Дакии, услышав условие легионера на секунду замешкался. И этой секунду замешательства Буребисты хватило, чтобы центурион все понял. Царь Дакии, глядя в глаза центуриона также осознал это и, тяжело вздохнув, ответил. - А ты не настолько глуп, римлянин. Мне жаль, но я правда не думал тебя обманывать, если ты согласишься уйти мои воины и вправду тебя не тронут. Беда только в том, что они не мои люди, они мои союзники, мы действуем совместно, но не я властен над ними, – на мгновение грозный варвар потерял свой величественный и снисходительный тон и заговорил так, словно желая оправдаться перед центурионом, что видимо он сам не до конца заметил. – Поэтому пусть и мои союзницы дадут клятву не нападать на вас, к чему я их призываю. - Я еще буду отпускать тех, кто убил нескольких моих подчиненных. Никуда вы отсюда не уйдете, вы можете лишь принять неизбежное и сдаться! – раздраженно заговорила остроухая всадница, совершенно не желая иметь каких-либо дел с римлянами. Наверное, говорить с ними на равных для Астерии - правой руки повелительницы эльфов было оскорблением, поэтому она только сильнее задрала голову. Заодно она указала рукой перед своей лошадью, словно требуя сейчас же опуститься перед ней на колени и просить пощады. – А ты, царь даков и гетов мог бы и солгать поубедительнее. - Послушай, не знаю, как тебя звать, остроухая, это не мы напали на тебя и твоих тварей. Это вы ночью напали на мой лагерь и перебили большую часть моих солдат, а теперь мы еще и виновны, в том, что защищались от них? – слова королевы хорошо разозлили и без того распаленного центуриона, благо Корвин и Клеомен быстро его урезонили, не дав сделать каких-либо глупостей. Может это была какая-то хитрая провокация, дабы перебить их здесь, а затем занять оставшийся без командиров город. – Если потребуется, я убью и других, что придут за мной. - Ты еще смеешь открывать рот для чего-то, кроме просьб о прощении? Мои охотницы все равно перебьют вас и заставят вас пасть, – рассерженно ответила остроухая воительница Астерия, которую дерзкий ответ римлянина разозлил еще сильнее, но она все же сдержалась, не смея нападать первой.       Казалось, что это был конец, никто так толком ни о чем и не хотел договориться, все были обозлены на врагов и желали отомстить им за павших соратников. Однако царь Дакии все еще держался, пытаясь придумать, как можно избежать штурма города. Он отвернулся от распаленного Фабия и на сей раз обратился к командиру города Клеомену. - Послушай грек, если ты не хочешь, чтобы вот эти остроухие и острозубые вошли в твой город, я смогу их от этого удержать. Клеомен, тебе нужно только выставить легионеров за ворота и все. Твои сограждане не должны страдать из-за каких-то римлян. Одно твое слово и Калатис может избежать гибели в лапах монстров, – несколько лукавым тоном заговорил Буребиста, цепляясь за последний шанс обойтись здесь малой кровью и пойти дальше, возвращать оставшиеся земли Дакии. – Я думаю, двести римлян не стоят жизни других сотен горожан. Мне не нужен разоренный город, наоборот, я хочу, чтобы под моим господством он только расцвел.       Гоплит не стал отвечать сразу, опустив голову, смотря в траву перед собой. Центурион, не ждавший от царя Дакии такого предложения замер в ожидании, все понимая. Клеомен, хоть и помогал ему, думал в основном о благе Калатиса и сейчас стоял перед дилеммой, пожертвовать городом или римлянами. Ему и вправду было достаточно слова и стража позволила бы дакам войти в город и перебить куда более малочисленных легионеров или, еще хуже, отдать их этим чудовищам. Выбирать гоплиту было очень сложно, это было видно всем, да еще и в присутствии этих монстров голова работала хуже, но грек пытался найти решение. Наконец, он поднял голову и посмотрел в лицо царю Дакии. В этот момент внутри Фабия все замерло. - Царь Буребиста, я чту богов и потому не желаю видеть этих тварей и на сотне миль от Калатиса. Но эти люди пришли сюда просить помощи и защиты, и мы приняли их, хотя Ламах был против. Теперь ты просишь нас выдать тех, кто доверился нам и тех, кому мы дали убежище. Я не знаю, как это у твоих богов, но мы греки, почитаем священный обычай гостеприимства и не желаем гневить Зевса, – наконец, немного дрожа от волнения заговорил командир ополчения. Голос его дергался не от страха, скорее от осознания судьбоносности принимаемого им решения. Клеомен довольно мягко отказывал царю Дакии, после чего отвернулся и посмотрел на римлян. – А если боги не накажут нас, то это все равно будет позором среди людей и нашему городу никто не сможет довериться. Ты бы стал доверять нам после этого, Буребиста? - Ты прав, грек, старинные обычаи и законы богов надо чтить… Но иногда надо быть благоразумнее! Ты обрекаешь своих людей, своих сограждан на гибель ради горстки римлян, это отважно, но глупо. Моя армия камня на камне не оставит от Калатиса! – царь даков, еще питавший какие-то надежды, теперь окончательно их лишился и не на шутку рассердился. Он не рвал и метал, как это сделал бы Фабий, вместо этого Буребиста заговорил неожиданно чеканно и холодно, словно зачитывая приговор. – Я даю вам время, завтра до полудня, сдавайтесь и примите мою власть, иначе я силой верну то, что по праву принадлежит моему народу. - Никаких завтра до полудня, Буребиста, ты хочешь, чтобы мы помогли тебе или нет? – на сей раз подала голос бледная вампир в черном плаще, обращаясь к царю Дакии. До сей поры она молчала, не желая говорить с людьми, но сейчас она поспешила поправить своего союзника. – Сегодня… Сегодня до наступления ночи эти люди покорятся нам, а иначе рассвета они не увидят. Мои воительницы смогут вдоволь напиться свежей, кипящей от борьбы крови.       В знак подтверждения, она слегка приподняла голову, так чтобы на нее не падал солнечный луч и обнажила острые клыки, острее которых Фабий в жизни ничего не видел. Он почувствовал ледяной холод и страх, от одного лишь их вида, чувствуя также невероятную силу стригоя, но отступать было поздно, а просить пощады постыдно и безнадежно. - Что же, вы хотите крови, вы ее получите, когда я и мои легионеры выпустят твоим подопечным кишки, – собравшись с силами дал ответ центурион, понимая конечно, насколько тяжело будет реализовать эту угрозу, но он не хотел ударить в грязь лицом перед этой тварью.       После этого центурион развернулся и демонстративно пошел обратно к воротам, показывая, что более говорить нет смысла. Выбор был сделан, он все же решил найти здесь свою смерть в бою, не желая даже думать о том, чтобы просить пощады у этих тварей. Фабий хотел покончить с этим, так, как подобает римлянину, встретить свой конец достойно, а не как трус. Следом за ним пошел и Клеомен, а после уже и их охрана. Не оборачиваясь, центурион вошел в город.       На стенах и под ними столпились легионеры и горожане, что ожидали исхода переговоров, многие с ожиданием и надеждой смотрели на вернувшихся, а кое-кто уже опустил голову, прекрасно понимая, чем все закончилось. Фабию было нелегко, он должен был сообщить всем присутствующим о принятом решении и ультиматуме сроком до наступления ночи. - Легионеры и жители Калатиса… Царь Дакии и его союзницы дают нам время до вечера, чтобы мы приползи к ним на коленях, словно рабы, умоляя о пощаде и прощении, иначе они грозились взять город силой. Я не знаю, что на сей счет думаете вы, а я для себя все решил, – на этих словах, центурион демонстративно обнажил свой меч, подняв его высоко вверх острием. – Я решил, что я, Гай Фабий, дам им бой и погибну, но не стану сдаваться ни варварам, ни их остроухим союзницам. От судьбы не уйдешь, я сделал это несколько дней назад и теперь она требует вернуть долг, и я сполна готов его заплатить!       Люди молчаливо его слушали, никто даже не смел переговариваться между собой, понимая всю значимость момента. Легионер сейчас был один и говорил он одновременно сам с собой и со всеми. Он смотрел в глаза как своим подчиненным, так и в глаза горожан, что собрались вокруг него, пытаясь понять, что они думают. - Я свой выбор сделал, теперь он за вами. Или вы пойдете со мной на смерть и встретите ее достойно, как подобает грекам и римлянам, победителям Ксеркса и Ганнибала. Либо вы откроете ворота и будете надеяться на милосердие дакийских варваров, стригоев и остроухих. Вы позволите себе стать их рабами или сохраните честь и дадите им достойный отпор?! Вы со готовы пойти со мной на смерть или пойдете на поклон к ним?! – эмоционально потрясая мечом и уже несколько надрывая голос, крича спрашивал у всех присутствующих центурион.       Ответом была тишина, все пытались осознать, осмыслить то, к чему он их сейчас призывал, какой выбор перед ними стоял. Толком не умевшие воевать горожане и побитые ранее римляне молчали, оставляя Фабия стоять в одиночестве посреди, наверное, тысячи человек. И этой тысячи, даже если вооружить всех, не хватило бы, чтобы сдержать орду даков, и все присутствующие это осознавали. - Что же… Я всегда думал, что Цицерон главный болтун Рима, и он остается главным болтуном Рима. Ты же говоришь искренне, от сердца, как и подобает лидеру. Кто бы что ни сказал, а я с тобой, центурион и для меня будет честью погибнуть рядом с тобой, – откликнулся позади него, после долгого молчания лесоруб Корвин. Послышался лязг клинка и теперь меч римлянина также был поднят вверх. - Я тоже с тобой, Фабий. Пора пустить этих тварей на фарш, – до того угрюмо сидевший на ступеньках лестницы повар Лукан также обнажил свой клинок, поднимая его вверх, голосуя таким образом за то, чтобы дать последний бой врагам. - Я тоже с тобой, центурион, я не знаю, что скажут жители Калатиса, а я готов сразиться рядом с тобой, я скорее погибну, чем позволю этим тварям хозяйничать в моем любимом городе! – добавил от себя Клеомен, вскидывая вверх свое острое копье.       Постепенно все больше и больше легионеров и ополченцев, а за ними и простых граждан поднимали оружие вверх или просто руку, показывая, что они готовы встать плечом к плечу друг с другом. Лишь немногие остались безучастны, да и те предпочли убраться подальше, чтобы подыскать укрытие себе во время неминуемого штурма. Центурион в этот момент почувствовал небывалое воодушевление перед лицом смерти, понимая сколько людей поддержали его и были готовы пойти вместе с ним на смерть. Теперь оставалось только решить, что делать с кораблем и начать подготовку к битве, до которой оставалось примерно половина дня.       Негласно признанный главой обороны Гай Фабий быстро принялся за дело. Он не был опытным руководителем и никогда не оборонял город, но интуиция и воспоминания о ночи в лагере помогали ему. Подготовка к бою шла полным ходом, все оружие, что было в Калатисе раздавалось жителям, желавшим остаться здесь на бой. Главная улица, что вела от ворот на агору быстро заваливалась камнями, мебелью, досками, торговыми повозками и всем, чем можно было ее перегородить. Спешно собирали и камни, что должны были пригодится для метания во врага, наспех укреплялись ворота и стены. Времени было крайне мало, но даже за него можно было достойно подготовиться к приходу врага. Фабий и Клеомен постоянно сновали туда-сюда по городу, создавая отряды и распределяя их роли, какие-то должны были встретить врага на стенах, вторые охраняли порт на случай попытки зайти с моря, третьи стояли на баррикаде, четвертые перекрывали мелкие улочки и так далее.       Те, на кого не хватило работы по совету центуриона ложились спать, пока была возможность, помня про ультиматум царя Дакии и его союзницы. Обреченный город, казалось, смирился со своей судьбой, оставив надежду на спасение и это придало ему сил и решимости сражаться. Горожане и легионеры, что заканчивали подготовку в основном говорили друг с другом, приободряя и помогая набраться сил. Некоторые грустно что-то играли на самодельных музыкальных инструментах, а разведчик Лонг, сидевший на баррикаде, продолжал обрабатывать свою фигурку. - Сервий, ты мне нужен, сейчас же! – заметив нужного ему легионера, центурион требовательно позвал его к себе.       Солнце прошло свой пик и начинало опускаться, а корабль завершал погрузку, готовясь к отплытию, пока еще не было темно. Фабий отвел подчиненного к дереву возле развилки, где он прятался ночью, следя за архонтом. Остановившись и осмотревший, Гай заговорил негромко, мрачно и серьезно. - Лонг, для тебя у меня будет особое задание. Иди на корабль, с детьми, женщинами и ранеными и убирайся с ними отсюда, – огорошил удивленного разведчика центурион, не говоря лишнего. Фабий с мрачным видом вытащил из-за пазухи несколько записок. – Я как мог делал заметки, пока тебя не было. Писал все, что я узнал и все, что я думаю об этих тварях. Возьми их, пусть Рим узнает о них как можно больше и отомстит за нас. - Фабий, ты что шутить вздумал? Я же сказал, что я буду с тобой, моими соратниками и друзьями до конца. Я не прощу себе, если уйду отсюда, а вы все погибнете, или того хуже… – обескураженный воин с волчьим плащом не стал брать протянутые записки, вместо этого, положив руку на меч. - Сервий, пойми, ты знаешь о них больше любого из нас, даже меня. Ты слишком ценен, чтобы просто так сложить здесь голову. Нет, ты нужен не здесь, ты нужен в Риме, чтобы рассказать о том, с чем мы столкнулись, – не менее серьезно отрезал центурион, положив руку на меч подчиненного, призывая не вынимать оружие. – Я не сомневаюсь в твоей храбрости, но если Рим не узнает, что произошло с нами, то мы погибнем напрасно. Мы уж свое дело сделаем. - Но, Фабий, я не могу бросить вас здесь. Да, я тоже погибну, но за время блуждания по лесам я примирился с этой мыслью, – попытался настоять на своем Лонг, едва ли не моля дать ему приказ остаться, а не убегать отсюда. Ему было бы крайне неприятно вернуться в Рим едва ли не единственным из всей когорты, не считая еще некоторых раненых воинов. – Мой меч точно не будет лишним здесь. - Легионер, не забывай о своем месте и что я твой центурион. И я приказываю тебе доставить это в Рим и рассказать, что с нами произошло. Так что не спорь со мной и иди быстрее, корабль без тебя не отчалит, – Фабию надоела эта смелая строптивость подчиненного и он прибег к последнему, как ему казалось, аргументу. Добровольно отсюда он бы не ушел.       Приказной тон отрезвил Сервия, что никак не собирался уплывать из города, считая это предательством и бегством. Однако центурион и слушать не хотел его слова на этот счет, говоря с ним уже сурово. Понуро опустив голову, Лонг признал, что выбора у него нет и взял записи из руки Фабия. - Спасибо, Сервий, пообещай мне, что доберешься до Рима, тогда наш конец обретет смысл, – прохладный и командный голос словно растаял, заметно потеплев, словно говорили два старых и хороших друга, хотя они таковыми и не были. – И еще, Лонг, пообещай мне, что если будешь в Остии, то передай моим матери и сестре, что я не вернусь. - Хорошо, Фабий, обещаю тебе, я все сделаю, – Лонгу и самому было больно уходить отсюда и бросать своих соратников на безнадежный бой, го ему надо было выжить ради них. Напоследок, он протянул центуриону руку, чтобы попрощаться.       Пожав ее и хлопнув легионера по спине, центурион стал смотреть, как разведчик побежал к своему другу Корвину на баррикаду, чтобы попрощаться и уйти на корабль. Фабий наконец вздохнул спокойно, как ему казалось он сделал все, что от него зависит, чтобы оповестить Рим, корабль уже собирался отплывать в надвигающуюся со стороны моря ночь.       Час схватки неумолимо приближался, отмеченный Буребистой срок ультиматума таял, как песок в часах. Необходимо было закончить последние приготовления и распределить роли между оставшимися защитниками. Корабль уже ушел и теперь их оставалось лишь восемь-девять сотен, крайне мало, чтобы отстоять даже такой маленький городок перед огромными полчищами врага. Направившись в дом архонта, центурион застал у его порога Клеомена, который уже при свете огня что-то чертил на земле перед входом дорогим столовым ножом. - Фабий, наконец-то, времени очень мало, как будем защищаться от них? – сразу поспешил перейти к делу гоплит. Затем он на секунду отвлекся, завороженно смотря на солнечный диск, что уже касался верхушек деревьев вдалеке, окрашивая небо в приятные и теплые тона напоследок. – Надо же, никогда не думал, что закаты бывают такими красивыми. - Закат как закат, – не тратясь на проводы последнего солнца, отрезал центурион, смотря на корявые линии на песке. Он не питал иллюзий, что им удастся выстоять, но уйти надо было красиво, показав этим тварям, что люди могут их удивить. – Так, у нас есть три способа пройти к агоре. Как же криво все расчерчено… Ладно, смотри, мы должны максимально задержать их на стенах. Если они займут их, отступаем по узким улицам, которые будут под контролем отрядов по 50 бойцов, там больше и не надо. Пять сотен на стенах, еще двести на центральной улице на баррикаде. Остальные же… Пусть защищают этот дом и порт, на случай если они попробуют зайти по воде. - Как ты так быстро это сделал? Я все думал-думал, а ты все за пять минут разложил, даже меньше. – подивился мастерству центуриона гоплит, потирая лоб. Клеомен хоть и был командиром ополчения, но в тактике соображал крайне слабо, да и Калатисе это казалось откровенно ненужным, поскольку самыми большими угрозами бывали мелкие шайки разбойников. – Ты еще и наш город знаешь так, словно всегда жил здесь. - Я считаю, что свою могилу надо изучить заранее, надеюсь Калатис станет ею не только для нас, – попробовал мрачно пошутить центурион, который за пару дней и впрямь много узнал об этом городке, благо тот был небольшой. – Мы с тобой будем командовать на стенах, а мои помощники на баррикадах. На боковых улицах будут местные жители, которые хорошо их знают и сами разберутся. Пойдем на площадь, там нас уже ждут.       План был простым и одновременно сложным, при котором у разных отрядов были разные функции, а сам город приобретал лишнюю линию обороны, на которую можно было отступить со стен, а затем при необходимости и сюда, к богатому дому архонта. Противников было больше, заметно больше и Фабий не хотел давать им лишнего места, лишнего пространства для маневра.       Спускаясь на погружающуюся в ночную тьму площадь, командиры обороны видели готовящихся к сражению римлян, ополченцев и горожан, вооруженных чем попало, среди которых были и женщины. Они уже снарядились к бою и лишь ждали указаний, в тревожном ожидании расположившись на площади. В них решимость сочеталась с обреченностью, а храбрость с опасением перед неведомым. Все с надеждой смотрели на вернувшихся Фабия и Клеомена, которые должны взять командование. Найдя лежащий ящик, центурион быстро взобрался на него, готовясь произнести прощальную речь. - Римляне и защитники Калатиса, близится час битвы, нашей последней битвы. Наш враг сильнее и многочисленнее нас, он призвал себе на помощь самых страшных тварей этого мира. Но мы не станем трусливо распахивать перед ними ворота и клясться им в верности, – уверенно, твердо и чеканно обратился к защитникам Калатиса центурион, стоя на ящике, поднимая руку. Внутри него уже не было волнения, скорее покой, готовность в любой момент встретиться с Танатосом лицом к лицу. – Мы останется и дадим им бой и обагрим улицы их нечистой кровью, мы выпустим им кишки, что станут кормом стервятников, мы все как один погибнем в бою, но не покоримся им! Легионеры и граждане Калатиса, вы готовы гордо выйти на бой или вы готовы трусливо прятаться в своих домах и забившись в угол ждать смерти?! - Мы готовы! Смерть варварам, смерть чудовищам! Напоим стригоев их же кровью! – хором выкрикнули в ответ на призывы Фабия и горожане, и легионеры, поднимая свое оружие вверх. Центурион даже был слегка растроган тем, что эти люди были готовы пойти вместе с ним на битву, прекрасно понимая, что ее не выиграть, но практически никто из присутствующих не проявлял трусости, наоборот, были полны гнева и решимости намять бока врагам насколько это было возможно. - Да, напоим стригоев из же собственной кровью! А теперь слушайте, наш враг силен, но мы противопоставим ему тактику и несокрушимый боевой дух. Легионеры и ополченцы пойдут со мной и Клеоменом защищать стены, а вы будете сторожить улицы! Разбейтесь на отряды и займите их, а затем вы пропустите нас, когда нам придется покинуть укрепления! Корвин, Лукан, вы будете вместе с остальными на центральной. Вы не должны позволить врагам попасть на агору до тех пор, пока мы не вернемся, – услышав клич одобрения, тут же принялся отдавать распоряжения центурион, желая подготовить врагам сюрприз. Он бросил последний взгляд на восток и увидел, как последние лучи солнца постепенно растворяются в ночном небе. – Пришел нас час, по местам!       Под крики поддержки, овации и боевые кличи, которыми приободряли себя защитники, Фабий слез с ящика и вместе с гоплитом быстро зашагал к стенам, на которых уже были закончены торопливые приготовления к обороне. Поднявшись наверх, римлянин и грек разделили между собой стену, Гай стал командовать правой стороной, а Клеомен левой. Небольшие и узкие стены были забиты до отказа так, что внизу еще оставался неплохой резерв. - Помните, ни в коем случае не поворачиваться к врагу спиной, даже если отступаете, то вы должны именно отступать, а не бежать, – отдал последнее напутствие легионерам, что стояли на его части стены, центурион, после чего обратил свой взор вдаль, где перед лесом горело множество огней. Там был их лагерь, где очевидно заканчивались последние приготовления, варвары и еще многие непонятные силуэты строились, готовясь к штурму.       На стенах огней было заметно меньше, да и те в основном возле ворот. Немногочисленные лучники уже готовились натягивать луки, а остальные брали в руки метательные копья или камни из корзин, чтобы было чем встретить врага издали, если тот попробует подойти. Над воротами подымался еле заметный пар. Ночную тишину прерывали лишь редкие перешептывания, да бульканье кипящей воды в котлах, защитники, притихнув, ждали, что предпримет враг. Время тянулось мучительно долго, даже невыносимо, но приходилось томительно ждать, когда противник наконец придет. - Ваш срок вышел! – ночная тишина лопнула от невероятно громкого женского крика, такого, что из ночного леса вылетели сотни, тысячи перепуганных птиц. Некоторые защитники даже схватились за головы, насколько это было громко сказано, настолько и тихо было до этого. Это звучало как вынесение приговора защитникам.       Едва голос и эхо от него стихли, как равнину перед лесом взорвал синхронный клич тысяч глоток, лязг сотен мечей и щитов, словно варвары хотели звуковой волной снести стены города. Едва опомнившиеся от этой жуткой какофонии защитники увидели стремительно мчащихся к стенам даков, которые по два, по три несли с собой десятки лестниц, на которых уже сидели воины, готовясь сразу прыгнуть на стену. Между бегущими варварами роились и эльфийки, которые тут же стали посылать стрелы в защитников стен. - Давай! – заорал что было сил центурион, видя, как стремительно враг приближается и как решительно он настроен покончить с ними. По его команде в нападающих тут же полетели стрелы, копья, а также обычные камни, которые с размаху метали прямо с руки защитники за неимением пращей. Один из таких вылетел из-за спины Фабия с такой силой, что мгновенно угодил в лицо орущему даку, что был на лестнице. Мощнейший удар превратил его морду в невнятное месиво и заставил замолчать. Сраженный наповал враг не просто упал назад, а еще и утянул за собой лестницу, на которой стоял.       Рассерженный такой встречей противник тут же стал с утроенной яростью палить из луков по стенам. Деревянные доски, выставленные по краю стены помогали не сильно, враг бил метко, попадая в стоящих между ними защитников, что с криком падали со стены. Шквал снарядов не прекращался несколько минут и лишь затем частично стих. Оклемавшиеся от обстрела даки дотащили свои лестницы до стен и воины, что сидели на них, тут же запрыгнули на стены. Один из таких, что был рядом с Клеоменом напрыгнул на ополченца и с такой силой пронзил его мечом, что оба они не удержались и рухнули вниз, на улицу города.       Враг бешено напирал, казалось, не считаясь с потерями, словно он хотел числом столкнуть защитников вниз. На стене становилось тесно, по приставленным лестницам поднимались новые враги, тут же остервенело вступавшие в бой. Обстрел снизу не прекращался, поражая ту часть укреплений, что была свободна от даков. Лязг мечей, свист стрел и камней, ужасные крики и разрывающие душу стоны умирающих наполнили стены города.       Фабию пришлось отложить командование, он едва успел уклониться от одной из эльфийских стрел, только чтобы увидеть перед собой обозленного и рычащего варвара с вмятиной от камня на броне. Тот без раздумий кинулся на командира римлян, просто столкнув со стены пытавшегося ему помешать легионера. Гай едва успел подставить щит, который задрожал и затрясся от могучего удара дакийского топора, заставив центуриона опуститься на одно колено. Варвар уже занес оружие для нового удара, как Фабий внезапно выпрямился, резко ударив того умбоном точно в грудь, буквально выбив из того дух. Захрипевший от боли, кричать он не мог, враг только и видел перед лицом острие гладиуса и это было последнее, что он увидел перед тем, как центурион пронзил его шею насквозь.       Отпихнув ногой поверженного врага, словно мешок яблок, Фабий быстро побежал к лестнице, по которой тот поднялся. Прямо перед ним, по трещащим от тяжести ступенек забирался еще один варвар, уже высунувший заросшее лицо, в которое он тут же и получил мечом промеж глаз. Не успев даже вскрикнуть, обмякший враг в тяжелых доспехах загремел вниз и судя по воплям, придавил поднимающегося следом. - Так вам, грязные варвары! – победно закричал центурион, на секунду позабывший об осторожности, победно поднимая свой меч, в сантиметре от которого просвистела стрела. Тут же пригнувшись и выставив щит, римлянин словил в него минимум еще парочку, а краем глаза он заметил, как какая-то шайка даков что-то тащит к воротам.       Встрепенувшийся Фабий только сейчас вспомнив про котлы, но возле них уже никого не было, лишь один сраженный стрелой ополченец из последних сил пытался отползти в сторону. За спиной центуриона кипел и шумел бой, легионеры пытались сдерживать, сбрасывать со стен все подступающих и подступающих врагов.       На другой стороне стены было не лучше, никто уже не пытался отстреливаться, вступая в рукопашную. Бронированный гоплит Клеомен двигался так, словно на нем не было таланта железа. В своих доспехах и с большим щитом грек умело перемещался, помогая своим подопечным. Он боролся с каким-то здоровым варваром, что играючи махал здоровым топором, пытаясь снести голову врагу. Клеомен в ответ на очередной взмах упал на одно колено и с размаху вонзил свой кинжал прямо в ногу, заставив дака перекричать всех участвующих в битве и уронить топор. Зарычавший как зверь варвар ринулся на врага, желая просто задавить его или снести со стены, но тут же напоролся на заботливо подставленный клинок, что гоплит вырвал из его ступни. - Котлы! Живо, кто-нибудь, займитесь воротами! – закричал на всю стену центурион, срывая голос, поскольку таран в виде массивного бревна был уже недалеко от ворот. На клич отозвались двое легионеров, что совместными усилиями столкнули щитами одного из варваров со стены на его же соратников. Они живо помчались на ворота и уже приготовились выливать кипяток вниз по команде, но словно из воздуха рядом оказалась фигура в черном плаще, буквально запрыгнувшая наверх.       Замешавшиеся на секунду, легионеры, схватив клинки поспешили вдвоем зажать и заколоть ее, но та с некоторой наигранностью мгновенно проскользнула мимо них, оказавшись за спинами врагов. Только сейчас Фабий заметил ее золотистые волосы, рубиново-кровавые глаза и острые клыки, которые тут же сочно вонзились в незащищенную шею одного из римлян. Брызги крови окрасили ее лицо под цвет глаз, а легионер с воплем рухнул без сил под тяжестью своих доспехов, рукой пытаясь зажать рану.       Оторопевший Фабий помчался на подмогу второму легионеру, что с кличем кинулся на нее, желая насадить на кинжал, но вампир снова уклонилась. В лунном свете сверкнул фиолетовый клинок, и римлянин рухнул как подкошенный от удара в спину. Вальяжно, не обращая внимания на творящийся вокруг бой, на летящие копья и стрелы с обеих сторон, на лязг клинков, она неторопливо слизала кровь со своего меча, смакуя каждую каплю. Гай остолбенел от увиденного и в этот момент стригой неспеша развернулась к нему, направив меч в его сторону. - Горячая юная кровь, нет ничего лучше, – проговорила она так, как хвалят повара за хорошее блюдо. Взгляд ее красных, ненастных, все еще голодных глаз изучал Фабия, словно проверяя, по вкусу он ей. Наконец, облизнувшись она сделала шаг назад, словно предлагая набросится на нее.       Не чувствуя подвоха, римлянин помчался прямо на нее, желая поскорее прикончить, чтобы отомстить за своих и заняться котлами. Он уже занес гладиус чтобы пронзить эту тварь, как та в секунду оказалась сбоку от него, а сам Гай с размахом грохнулся на камень. От этого падения даже слегка потемнело в глазах, а из помятого носа захлестала кровь, мешая сосредоточиться. - Разумное решение разбить себе нос, может мне и не придется кусать тебя, – насмехаясь над упавшим врагом, все в той же презрительно-высокомерной манере заговорила вампир. Взбешенный этой насмешкой Фабий попытался вскочить на ноги, но оказался припечатан к камню ногой стригоя, что придавила ею римлянина как какое-то насекомое. – Как жаль, что приходится иметь дело с дуболомами вроде вас, совсем нет изящества.       Ее было не победить, она была быстрее, сильнее физически, двигалась словно в танце, угадывая его движения, играючи уклоняясь от атак. Фабий собрал силы в кулак и попытался выскользнуть из-под стопы твари, но та лишь сильнее прижала его к камню, заставив выпустить щит из рук. Центурион бессильно пытался стряхнуть ее с себя, а затем почувствовал теплое дыхание на своей шее, что заставило его сердце упасть в пятки. Та еще и облизнулась в предвкушении, проведя языком по его коже, словно готовя к укусу. - Фабий! – легионер, завидевший командира, попавшего в беду, с криком побежал тому на подмогу, размахивая мечом. Вампирша отвлеклась на поверженного врага и лишь чудом успела спрыгнуть с центуриона, увернувшись от клинка.       Пользуясь ситуацией, Фабий резко перекатился, поднимаясь на ноги как раз для того, чтобы увидеть, как его спаситель в безрассудной атаке налетел на выставленный фиолетовый клинок. Вампирша, не глядя на центуриона, сделала пару шагов вперед, насадив римлянина на свой меч по самую рукоять. Легионер ничего не мог поделать, слезть с оружия было невозможно. и он оказался в объятиях стригоя, что тут же вонзила клыки ему в шею, а затем ногой спихнула со своего оружия. - Мы с тобой так и не закончили, – слизав кровь с губ заявила монстр, метнувшись к остолбеневшему центуриону. Фабий пригнулся как раз вовремя для того, чтобы клинок чиркнул по его гребню, а сама вампир пролетела мимо. Не выпрямляясь, римлянин ответил ей своим размашистым ударом меча, ответом на который стал женский крик.       Вампирица слегка осела, ухватившись за щеку, гладиус прошелся по ней от уха до губы. - Что, теперь тебе уже не так весело, кровососка?! Отведай лучше своей крови! – центурион торжествовал, он все же сумел ранить врага, пусть и не так сильно, но ликование его было настолько сильным, что он вместо того, чтобы добить решил посмеяться над ней в ответ за то унижение, которому она его подвергла. - Ох, ты еще пожалеешь об этом, – яростно прошипела стригой, поднимаясь на ноги и разворачиваясь к центуриону. Кровь заливала щеку, и та свободной рукой провела по ней. Рана наполнилась какой-то темной жижей и тут же затянулась, словно ничего не было. Обрадовавшийся было центурион лишь хлопал глазами, не понимая, как это возможно. – Что, язык проглотил? Он тебе еще пригодится!       Это было выше всякого понимая, мало того, что эта тварь была практически по всем параметрам сильнее его, так и умела залечивать раны за секунду, от которых у людей оставались бы шрамы. Растерянный центурион совершенно не имел представления, как с ней справиться, стригой казалась ему непобедимой, которая сейчас снова прыгнула на него со своим мечом, желая добить неуступчивого врага. И если от первого удара Фабий еще увернулся, то вот при попытке уйти от второго он запнулся об лежащего без сил легионера и снова упал на камень, привалившись к стене возле кипящего котла.       Хотевшего было вскочить римлянина быстро осадила вампир, направив свой клинок ему в горло, так, что тот боялся даже лишний раз вздохнуть, чтобы не пораниться. Но добивать его пока монстр не стала, хотя меч вибрировав в опасной близости от артерии, не допуская резких движений мечом в ее сторону. - Знаешь, ты доставил мне немало хлопот, и я бы с удовольствием пронзила тебя как жука и выпила твою кровь, но у меня идея получше, – в глазах вампира что-то загорелось, глядя на поверженного врага, который сидел, вжимаясь в стену так, что запросто бы мог ее продавить. Она аккуратно придвинула свою ножку прямиком к его паху, требовательно смотря на растерянного центуриона. – Давай сделаем так, ты сдашься и согласишься принадлежать мне! Или ты хочешь, чтобы я сделала это по-плохому?       Стригой определенно хотела сломить своего противника и подчинить себе, слишком сильно он ее вымотал, чтобы отделаться обычным укусом. Ожидая решения, она приподняла клинок и поднесла его уже к губам центуриона, ожидая что тот сдастся. На короткое мгновение в голове промелькнула мысль, что это не худшая идея. Победить ее все равно не представлялось возможным, мечом он ее не достанет. Да и ножка ее слегка поддавала его достоинство, без боли, но со странным удовольствием, словно намекая на то, каким именно рабом он будет.       Уже размышлявший об этом центурион пришел в чувство, когда услышал под собой глухой удар – даки принялись таранить ворота. Это вывело его из оцепенения, а вампир отвлеклась на шум. С последней надеждой он опустил кончик своего клинка в котел и что было сил швырнул то немногое, что удалось зачерпнуть в сторону врага. Но и этого хватило с лихвой, стригой по-настоящему закричала от боли, схватившись за ошпаренную половину лица, лишь чудом не зацепив Фабия клинком. Пользуясь замешательством, он вскочил на ноги и поднял свой щит, что потерял еще в начале схватки. - Вот как ты со мной, да?! Ничего, я выпью твою кровь и исцелюсь, – с облезшей и вздувшейся кожей на части лица, вампир теперь не собиралась церемонится и с намерением наверняка вывести из строя римлянина с воплем ринулась на него. Едва успевший поднять щит, Фабий встретил им клинок ошпаренного стригоя. Удар был сильным и прошиб щит с боку, слегка зацепив броню. Вампирша в ярости пошла на него, стремясь заодно вытащить меч и тут центуриона осенило.       Он резко, что было сил дернул щит вниз, уронив скутум точно на ногу вампиру. Не давая ей даже закричать, он резко поднял его вверх, ударив по подбородку так, что один из клыков улетел куда-то в ночную темноту. От такого двойного удара стригой отпустила меч, что болтался в щите и попыталась подняться, но тут же животом налетела на подставленный меч. Несмотря на это, вампирица была еще жива и попыталась дотянуться до шеи, но центурион со всей силы ударил ее лоб в лоб, благо на нем был шлем.       Резко вытащив клинок, забрызгав все вокруг кровью кровососки, Фабий схватил ее, обессилевшую за волосы и потащил в сторону ворот. Даки внизу били в створы уже второй или третий раз, двери Калатиса уже трещали по швам, угрожая упасть в любой момент. - Ты хотела горячей крови, да?! Так пей сколько влезет! – с этими словами Фабий что было сил окунул стригоя избитой мордой прямо в котел с кипятком, ее тело задергалось, из последних сил пытаясь освободиться. Обозленный центурион крепко держал ее, пока тело не перестало биться и лишь затем отпустил ее. С массивным котлом ему одному было не справиться и Гай, недолго думая, что было сил пнул его ногой, сталкивая вниз, вместе с трупом вампирши.       Более жуткого и душераздирающего вопля себе было и представить нельзя, их был десяток, а то и два и все разом. Фабий, увлеченный боем и жаждущий крови лишь сейчас смог успокоиться и осмотреться. Пока он сражался с одним стригоем, еще несколько уже были на стенах, сражаясь с легионерами и ополченцами все также ловко. Одну из них им тоже удалось прибить коллективными усилиями, заколов вшестером со всех сторон. Но этого было мало, а враг все продолжал напирать. Даков на стенах уже было, наверное, больше, чем защитников.       Вокруг, в основном под стенами на улицах города лежали уже сотни защитников вперемешку, с нападающими. Стригои не унимались, кружа со своими клинками вокруг врагов, кусая их или пронзая мечами. Варвары начинали едва ли не сталкивать защитников вниз на мостовую, оттесняя их от ворот, а на стену уже начали взбираться остроухие лучницы. Ситуация выходила из-под контроля, еще немного промедлить и всех на первом рубеже перебьют либо мечами. Либо стрелами. - Отступаем! Живо отступаем со стен! Отходим по улицам! – выкрикнул что было сил римлянин, сам быстро спускаясь вниз и направляясь к одной из узких улиц. Ворота уже были продавлены, но еще не выбиты, хотя это было вопросом времени. Защитники стен, чьи ряды значительно поредели, несмотря на упорное и отчаянное сопротивление, были вынуждены спешно отходить по запланированному маршруту на агору, скрываясь от стрел эльфиек между домов.       Некоторые пытались отступать спиной, укрываясь за щитами, но многие не выдержали и побежали как можно быстрее, едва ли не расталкивая остальных. Они были легкой мишенью и потому, не успев скрыться, получали стрелу или дротик в спину. Из пятисот защитников оставалось где-то около сотни-другой, а враги, невзирая на потери продолжали атаковать, спускаясь за отступающими на улицы, постепенно заполняя город. Фабий, держа перед собой щит, которым поймал пару стрел, наконец-то свернул на боковую улицу, где вдоль стен рассыпались немногочисленные бойцы, создавая коридор для отступающих. Как только все римляне, что были за центурионом прошли по нему, греки, взяв в руки копья, вилы, палки, все что было под рукой, сомкнули ряды, не позволяя наступающим дакам здесь пройти.       На узкой улочке негде было развернуться, и варвары сзади напирали на стоящих спереди, буквально наталкивая их на копья и вилы. С крыш домов на даков посыпались камни, черепица, обломки мебели, все что только удавалось найти. Варвары были зажаты с одной стороны своими соратниками, а с другой горожанами яростно пытались прорубить через врага выход из узкого переулка, заодно защищаясь от сыплющихся на них предметов.       На центральной улице защитники на баррикаде и позади нее с тревогой смотрели на происходящее перед ними. Их друзья не могли сдержать натиск и спешно отступали, преследуемыми врагами. Значит приближался и их черед, противник уже был на воротах и даже на улице перед ними. Жители твердыми, но иногда дрожащими руками сжимали свое оружие, среди которых были и женщины. Варвары как вкопанные встали в конце перекрытой улицы, собираясь с силами для рывка. - Вот они! Сейчас они пойдут на нас! По моему сигналу бросайте копья, пускайте стрелы! Готовьтесь к бою граждане Калатиса! – попытался приободрить и отдать указания Корвин, отдав свой топор одному из безоружных жителей. Эти грязные варвары стояли прямо перед ним, он даже видел их звериные глаза, но легионер ждал, когда они подойдут поближе. - Берегись! Они в небе! – громко заорал Лукан, указывая в небо, которое рассекали крылатые фигуры.       Тут же на баррикаду и ее защитников посыпались дождем стрелы и полилась какая-то темно-фиолетовая жижа, что окатила площадь. Повар легиона чудом успел отпрыгнуть под навес, и неведомая дрянь не попала на него, а вот остальным повезло меньше. Попадая на защитников жидкость принялась прожигать, съедать одежду, стремясь впитаться в тело. Корвину эта дрянь угодила на шлем и тут же начала его разъедать, но тот рукой сшиб его с головы, панически хватая воздух ртом.       Те, кто успели разбежаться по укрытиям практически не попали под этот дождь, а остальных окатило с головы до ног. На нескольких защитниках не осталось одежды вовсе, а их оружие разъедало. Под действием впитывающегося в тело яда, они падали без сил. Другие сами рвали на себе одежду, чтобы скинуть ее и не дать этой бурде коснуться их. - Плутон их побери, что это за жуткая дрянь?! – во весь голос, не сдерживая эмоций, выругался Корвин, встряхивая руку, которую поранил, сбрасывая шлем. Его брошенный щит был проеден ею, оставив в нем значительные дыры, а от выпавшего меча осталась обгрызенная половина.       Уцелевшие приходили в себя. Эта бурда вместе со стрелами выкосили едва ли не половину и без того не лучших бойцов. Со стороны ворот к ним, пользуясь замешательством стремительно мчались десятки даков, что хотели первыми попасть на площадь. Оставшиеся защитники лихорадочно искали хоть какое-то оружие, хватая даже палки, чтобы защищаться. Остальные лежали без движения, кроме одной женщины, которую окатило этой дрянью, полностью лишив одежды. Ее обнаженное тело, после того как яд впитался, забилось в конвульсиях, отвлекая на себя внимание выживших. Ей уже хотели броситься на помощь, как ее ноги словно склеились, а затем стали перекручиваться между собой, завиваясь хвост. Они начали стремительно покрываться чешуей, а ее широко распахнутые глаза приобретали змеиные черты.       Никто теперь даже не смел подойти к ней, даже легионеры остолбенели на месте в растерянности. Это было выше их понимания, каждый раз, когда монстры использовали что-то новое им казалось, что на этом сюрпризы кончатся, но нет. Змея же, оставив верхнюю половину тела человеческой, медленно стала подниматься с земли, осваиваясь с новым телом. Ее зеленые глаза кипели голодом. - Как ж-же я голодна, с-с этим лутс-сшим телом... – зашипела новообращенная ламия, тут же накинувшись на застывшего ополченца, повалив и обвив его хвостом. Грек был сжат так плотно, что топор выпал из его руки и никто не мог ему помочь, настолько все были шокированы подобной трансформацией. – Ты… Вот ты и поможеш-шь мне утолить голод.       Кровь в жилах ополченца застыла от ужаса так, что он не мог кричать. Женщина-змея уже обернулась вокруг него и принялась с жадностью разрывать на нем одежду. Корвин, молча и с ужасом наблюдавший за этим, помчался на помощь. Пользуясь тем, что монстр была больше поглощена обнажением добычи, он поднял упавший топор и, взмахнув, со всей силы рубанул по хвосту. Орудие лесоруба со смаком вонзилось в него, застряв, не добравшись до кости. Ламия взвыла от боли, но вместо того, чтобы сдаться, разозлилась еще сильнее и, выпустив жертву, с размаху ударила хвостом легионера в грудь с такой силой, что тот отлетел на пару шагов назад. - Да что ты будешь делать… Ничего себе силища у нее, – откашливаясь, прохрипел после удара в грудь лесоруб, смотря как новообращенная вырвала из себя топор и швырнула в сторону. Ему невероятно повезло, что ламия ничего ему не сломала, но теперь она, шипя злостью бросилась на него.       Под рукой у легионера ничего не было, а помощи ждать было не от кого. Опомнившиеся греки были атакованы даками, что без проблем рубили неопытных горожан без нормального оружия, словно скот на бойне. Им было совсем не до змеи, что накинулась на безоружного врага, мгновенно обернувшись вокруг него и сжав, что было сил. Это были даже не тиски, а что-то в сотни раз мощнее, настолько, что Корвин с трудом мог дышать, не говоря уже о сопротивлении. Голодные желтые глаза впились в него, парализовав саму волю к борьбе, а хвост пытался стянуть с него броню. - Отпусти его! – не дав ей закончить начатое закричал Лукан, до того стоявший в укрытии. С воплем он побежал к змее, никого не замечая, и с разбегу вонзил клинок в ее спину. Удар был такой силы, что заставил обнаженную змею шипяще закричать и отпустить жертву. Собрав имеющие силы, ламия со всей силы огрела повара хвостом, заставив того согнуться и сесть на землю от боли. Освободившийся и вздохнувший полной грудью легионер быстро понял, что делать. Он что было сил ухватился за топор и с силой вырвал его из плоти змеи и, не тратя ни секунды, ударил ее обухом прямо в лицо.       Ламия, закрыв разбитое лицо руками рухнула на спину и вслепую попробовала прибить обидчика хвостом, но легионер вовремя отпрыгнул и тот со свистом разрезал воздух в шаге от него. Убравшая со смятого и изуродованного лица руки, ламия успела лишь увидеть стремительно опускающееся лезвие топора, что одним ударом отсекло ей голову, которую легионер тут же пнул, отправив куда-то в гущу схватки. Рычащий от ярости лесоруб не успокоился и со всей силы рубанул ее обезглавленное змеиное тело.       Выпустив пар, Корвин поднял глаза, чтобы увидеть, как варвары, полностью прорвав баррикаду, ввалились на площадь, смяв сопротивляющихся горожан, что один за другим падали под их мечами, толком ничего не сделав. Даки наслаждались резней, размахивая мечами налево и направо, порой задевая и своих, ничего не замечая вокруг себя. Один из них попытался зарубить и раненого ламией повара, но напоролся прямо на подставленный меч. Лукан на дрожащих ногах из последних сил столкнул варвара со своего клинка, лишь для того, чтобы увидеть за ним еще одного врага. Тот уже не церемонился и сходу полоснул повара мечом по шее. - Нет! Я убью тебя! Я изрублю тебя на куски! – заорал от бессилия, злости и отчаяния Корвин, видя, как его друг, сраженный проклятым мечом, упал на камни лицом к нему. Забыв обо всем, легионер с воем побежал на варвара, размахивая топором во все стороны. Он хотел разорвать врага на кусочки и отомстить как за всех своих соратников. Опешивший от этого дикого крика, дакиец быстро попятился назад, выставляя меч. На помощь ему ринулся еще один варвар, но Корвин, резко развернувшись, одним ударом снес голову и ему, оставив при этом тело стоять. – Я сделаю это и с тобой, сволочь, иди сюда!       Оттолкнув обезглавленное тело, римлянин ринулся на врага с утроенной яростью. Варвар резко сделал выпад вперед, подставив меч, чтобы Корвин налетел на него, но тот увернулся от ловушки, уйдя в сторону. Последовал удар топора, под который враг еле успел подставить меч. Пользуясь этим, он ударил римлянина ногой в живот, заставив уронить оружие на землю. Корвин не сдался и набросился на варвара со звериной яростью и, наклонив голову, влетел ему точно в лицо, с хрустом сломав нос. Зарычавший воин Дакии ответил еще одним ударом в живот, и Корвин отвалился назад, только сейчас почувствовав, как болит его голова, которой он набил хорошую шишку. Варвар с заливаемым кровью лицом уже приготовился пригвоздить римлянина мечом к площади, но не успел даже занести меч.       Примчавшийся со стены на площадь гоплит Клеомен, завидев римлянина в беде, что было сил метнул копье, просвистевшее над головой Корвина и навылет пробившее живот варвара. Уже готовившиеся было праздновать победу даки были атакованы вернувшимися со стен и из порта защитниками, у которых был численный перевес. Накатившись волной, они снесли разрозненных варварских мечников, которые теперь имели дело не с теми, кто впервые держал в руках оружие, а опытными воинами. - Корвин! Я же говорил тебе задержать их и не дать им пройти баррикады! – закричал и вернувшийся Фабий, подбегая к держащемуся за голову лесорубу, чтобы помочь встать на ноги. – Еще повезло, что они разбрелись добивать бегущих. - Ты бы видел, что тут произошло, центурион, это был просто… – хотевший было в очередной раз выругаться лесоруб был прерван стрелой, что вонзилась в его грудь, пробив доспех. Захрипевший Корвин почувствовал, как быстро силы покидают его. Он успел напоследок поднять глаза и увидеть остроухую лучницу на одной из крыш. Лесоруб бессильно повис на руках Фабия, но собрав последние силы, протянул ладонь, указывая на крышу. – Там…       Сказав это, лесоруб обмяк и его тело упало как мешок овощей рядом с его другом-поваром. Обозленный Фабий хотел мести, но сдержал себя и побежал назад, предупреждая воинов об угрозе с крыш. Монстры заходили в город, с узких улиц выжимали, выдавливали на площадь их немногочисленных защитников. Их всего оставалось около сотни-двух на весь город, который уже наполовину был потерян, а враг и не думал останавливаться.       С грохотом пали и ворота, которые вышибли сразу три минотаврихи, впуская тем самым полчища монстров и варваров в город. Укрываясь за щитом от возможных стрел, Фабий разглядел, как враги, не торопясь, чуть ли не парадно проходят через них, строясь на новый бой. В это мгновение римлянин почувствовал знакомое ощущение, что он испытывал, стоя перед Буребистой и повелительницами монстров. Это и впрямь были они, высокомерная Астерия, командующая отрядом эльфиек здесь, и повелительница стригов, из-под черного плаща которой проглядывала сверкающая кираса. Да, они были далеко, но центурион ни с кем бы их не перепутал. - Хватит с вас бессмысленного кровопролития! Сдавайтесь сейчас же, вы все равно проиграли! – потребовала у защитников Тенебрис так, чтобы каждый смог ее услышать. Главная вампир думала не тратить более зря силы, время и подчиненных, ведь ее врагам не на что было надеяться и некуда было бежать.       Холодный голос пронзил каждого, кто стоял сейчас на площади, что уже была залита кровью и усеяна телами союзников и врагов. Причем первые в большинстве своем подавали признаки жизни, но никак не могли помочь, да даже с места сдвинуться. Лишившийся копья гоплит мрачно смотрел на то, что во что постепенно превращался его родной город, как и его ополченцы. Монстры и варвары перед ними готовились к финальной атаке, чтобы быстро покончить с защитниками, если те не пожелают сдаться.       Люди четко осознавали приближение конца, выстоять против такого врага они смогли бы, разве что, с помощью богов. Но мало кто из них задумывался о том, чтобы сдаться или попытаться бежать, наоборот, ощущение что это их последний бой. Фабий, также это понимавший, вышел чуть вперед, чтобы отдать последнее распоряжение. - Защитники Калатиса… Пусть боги даруют нам силы встретить конец достойно! Сомкните строй, сражайтесь до тех пор, пока вы можете! – произнес напоследок, уже севшим голосом центурион, возвращаясь в строй и готовясь к последней схватке. В едином порыве оставшиеся легионеры и ополченцы вскинули оружие вверх, показывая, что сдаваться они станут и просить пощады тоже.       Отвечать монстры не стали, вместо этого они, не торопясь направились к врагам. Повелительницы и минотавры шли впереди, ведя за собой даков, стригоев, а также уже знакомых волчиц. По крышам уже перебегали эльфийки, занимая удобные позиции для обстрела закрывшихся щитами врагов, которые не могли им ничем ответить. По большому счету сейчас защитники города мало чем отличались от учебных мишеней для них.       Эта орда подступала медленно, не торопясь, прекрасно зная, что враги никуда от них не денутся. Выйдя к началу площади, монстры остановились, а на защитников посыпался град стрел от лучниц на крышах. Одного залпа хватило, чтобы выкосить пару-тройку десятков не имевших щитов воинов. Выпустив стрелы, они сами быстро спустились, обнажая клинки и вставая в ряды своих соратниц. - Теперь они ваши! Возьмите их! – отдала приказ Тенебрис и агора взорвалась от радостного воя и криков даков и монстров. Они словно псы, сорвавшиеся с цепи, они понеслись прямо на уступающих им по всем параметрам защитника.       Выставленные вперед копья не помогли. Взмахи дубин минотавров снесли первую линию, раскидав ее защитников по площади, а следом к делу приступили и остальные. Волчицы также яростно бросались, накидывались на людей, стремясь придавить их к земле и загрызть зубами и порвать когтями. Остроухие и стригои, стремительно проникали в прорехи в рядах защитников, кромсая их своими мечами. Строй, который собирались держать защитники Калатиса треснул менее чем за минуту, и воины оказались рассеяны среди вражеских полчищ. Последняя битва превратилась в избиение, плавно перетекавшая в безумную оргию.       Фабий все еще оставался на ногах, стараясь защититься в происходящем хаосе и продержаться хоть немного дольше всех остальных и продать себя подороже. Вокруг продолжалась вакханалия, монстры безжалостно прогрызали себе путь через немногочисленных людей, что еще пытались им сопротивляться. Некоторые не выдержали и бросились бежать к морю, надеясь спастись в нем или затеряться. Другие, наоборот, гордо выпрямившись готовились встретить неизбежное и, забыв обо всем. Бросались с оружием на врага. Большинство же растерянно пытались хоть что-то сделать, отбиваясь от нападающих на них монстров, используя все что попадется под руку от камней до палок.       Центурион ничего толком не мог разглядеть во всей этой возне, где-то среди множества бегущих, сталкивающихся и перемешивающихся друг с другом тел он видел редких легионеров, падающих под ударами врагов один за другим, не в силах что-либо изменить. Корницен безрезультатно отбивался своим музыкальным инструментом от напрыгнувшей на него волчицы, что яростно пыталась разорвать клыками его доспех и одежду. Где-то мелькал единственный оставшийся гоплит Клеомен, в хаосе пытавшийся маневрировать, чтобы не быть сбитым с ног, попутно отбиваясь щитом от пытавшейся сразить его клинком какой-то девушки-ящерицы.       На Фабия же постоянно кто-то налетал, из людей или монстров и он мог лишь постоянно укрываться за щитом, стараясь отбиваться мечом, но теперь ему делать это было все сложнее и сложнее. Сил после изнурительного и долгого боя оставалось все меньше, в любой момент он мог получить удар в спину. Клеомен все еще держался и отбивался, прикрываясь большим щитом от атак ящерицы, иногда отвечая ей своим мечом, но подлый удар в спину от одной из стригоев и гоплит рухнул как срубленный дуб. Краем глаза он мог видеть творящуюся вокруг вакханалию, как монстры, одолевая людей, разрывалась на них броню и одежду, тут же запрыгивая верхом на них, как обычно это делают одержимые похотью женщины.       Корницен, что отмахивался трубой и мечом от волчицы тоже не увидел сбоку ее соратницу, что клыками впилась в него сбоку и тот криком рухнул на землю. Обе монстра накинулись сразу же на свою добычу, острыми клыками и когтями добивая еще пытающегося отбиваться и сопротивляться легионера. Одна из них уже победно с воем запрыгнула на него, лапой придавливая его к земле. Похоже им уже было все равно на происходящее вокруг. Многие из них уже самозабвенно выли от удовольствия, оседлав поверженных мужчин, вызывая ступор и некоторую растерянность среди дакийских союзников, явно видевших эту безумную картину впервые.       Центурион был растерян и шокирован, совершенно не ожидая подобного от монстров, видимо об этом ему хотел рассказать разведчик, который вернулся позже остальных. От этого ему стало не по себе, понимая, что его будет ждать в случае уже неизбежного поражения. Однако сражаться с каждой секундой было все сложнее и сложнее, на него теперь напала самая главная эльфийка, старавшаяся своим клинком обойти его скутум и сразить, заставляя его раз за разом отступать назад. Фабий пытался отвечать ей своим гладиусом, но тот был короче и не мог поспеть за ее быстрыми движениями.       Краем глаза центурион увидел готовящуюся напрыгнуть на него слева волчицу, и он резким движением отвел свой щит в сторону, отбив прыгнувшую на него монстра, но слишком раскрылся. Не ожидавшая такого подарка Астерия быстро сориентировалась и резким ударом клинка пронзила центуриона сильным ударом в грудь, торжествующе и с презрением смотря ему в глаза. Фабий почувствовал резкую слабость во всем теле, не такое, как бывало при обычных ранениях. Он не ощущал, что погибает, несмотря на то, что меч монстра пробил его едва ли не навылет, но слабость как яд быстро растекалась по его телу. Понимая, что это конец, центурион собрал все оставшиеся силы и сделал пару шагов вперед, чувствуя, как необычный клинок проходит сквозь него и как можно сильнее попытался вонзить свой меч в удивленную силой его воли монстра.       Удар получился не самым точным и слабым, лишь слегка разрезав ее одежду и оцарапав кожу, после чего гладиус выпал из ослабевшей руки. Зато эльфийка, разозленная сопротивлением ей человека, резким движением вырвала меч из груди Фабия и с размаху нанесла рассекающий удар, после которого римлянин рухнул на спину, практически не в силах пошевелиться. Крови практически не было, как и чувства приближения смерти, вместо этого в его теле просыпалось какое-то совсем иное желание. - Ты доставил нам слишком много хлопот, римлянин, надеюсь ты меня не разочаруешь, – для надежности придавив сначала ногой уже поверженного центуриона, заговорила коварным тоном остроухая воительница, похожая на ту, с которой все и началось. Горделиво возвышаясь над ним, монстр убедилась, что больше сражаться здесь некому и никто не будет им мешать. Не затягивая время, победительница аккуратным вертикальным надрезом добило то, что осталось от его панциря и распорола тунику, оценивающе смотря на уже практически обнаженного врага. – Да, думаю я окажу тебе честь и возьму себе.       Астерии определенно льстила идея взять себе самого упорного римлянина, ее слова звучали для Фабия как приговор, хотя он уже понимал, что именно она собирается делать. Особо не теряя времени, она по примеру нескольких своих союзниц ослабила свою одежду, даже не оголяясь полностью, сохраняя горделивый и надменный вид. Сраженный ее мечом центурион пытался подняться, чтобы дать хоть какой-то отпор, но монстр уже нависла над ним и быстро опустилась вниз, резким движением прочно оседлав его уже налившийся силой фаллос от темной энергии, заставив Фабия закричать от удовольствия. - Вот видишь, мы гораздо сильнее любого из вас! Тебе стоило подчиниться нам сразу! – торжествующе и возбужденно произнесла победительница, одной рукой придавив оголенную грудь римского командира, наслаждаясь его слабостью и беспомощностью. Сама эльфийка времени не теряла и понемногу начала набирать темп, желая распробовать вкус энергии своего врага. Спешить правда, ей было откровенно некуда, бой был окончен, и она хотела опробовать свои навыки на побежденном мужчине, не стремясь сходу выжать его.       Фабий едва ли мог пошевелиться, его тело было слишком слабо, скованное одновременно силой проклятого клинка и удовольствием, что приносило ему каждое, даже не самое быстро движение Астерии своими бедрами. Из его груди выдавливались стоны наслаждения, порой переходящее в крики, услаждавшие слух монстра, что игралась со своей жертвой, которая никогда ранее не испытывала подобных ощущений.       Все его попытки хоть что-то сделать и освободиться, немного столкнуть с себя эльфийку, лишь глубже загоняли римлянина в ее лоно, сжимавшее его все плотнее и плотнее. Бессмысленное и бесполезное сопротивление центуриона лишь больше заводило монстра, что в ответ только играючи очередным движением бедер выдавливала из Фабия еще больше стонов, заставляя того чуть ли не задыхаться от удовольствия под ней.       Себе она тоже не отказывала, иногда с губ все же слетал предательский вздох, но пока эльфийке хотелось показать свое превосходство над человеком, чей фаллос она раз за разом сдавливала ритмичными движениями. Удовольствие не было ей чуждо, напротив наслаждалась она ничуть не меньше человека. Но сейчас, в первый раз с ним не хотела этого демонстрировать. Мамоно сохраняла властный и горделивый вид, смотря сверху вниз над бессильно бьющегося под ней сильного центуриона, однако ее тело говорило само за себя. Она даже не вполне осознавала, как начинает все более и более ускорять свою езду на набухшем фаллосе, уже начиная плавно подводить его к завершению.       Вокруг все также тонуло в сладких стонах и криках, как мамоно, так и их жертв, которых они зачастую грубо и безжалостно насиловали прямо на площади, совершенно не стесняясь своих союзников варваров. Даки, конечно, немалое могли повидать, но происходящее было для них шоком, это было завораживающе и жутко одновременно. Со звуками разврата переплетался и волчий вой довольных хищниц, что наконец-то нашли своих жертв и теперь со всей похотливой яростью скакали на них, в процессе продолжая впиваться в них когтями, наполняя тела мужчин еще большим удовольствием. Такой дикой, звериной похоти никто из их врагов не мог противостоять, рано или поздно изливаясь в своих насильниц, признавая свое поражение. Волчицам обычно одного раза было мало, и они лишь яростнее обрушивали свою неутолимую страсть и жажду на изможденных людей.       Обращенные женщины из тех немногих что пытались помочь мужчинам защитить город от монстров, обзаведясь кто змеиным телом, кто суккубьим, а кто даже телом гарпии, рыскали по улицам вместе с недавними врагами, выискивая спрятавшихся жертв, чтобы утолить впервые пробудившийся в них голод. Они словно чувствовали мужчин и от них невозможно было спрятаться, даже те, кто попытались сбежать с площади все равно были настигнуты неведомыми тварями.       Стригои наконец-то получили возможность вдоволь напиться человеческой крови, каждая капля которой лишь распаляла их похоть, перед которой они не могли устоять. Они наскакивали на своих жертв, вгоняя их в себя, а заодно впиваясь клыками в их шеи, как в сочные и спелые фрукты. Вампиры с наслаждением пировали поверженными врагами, выжимая из них желанную энергию сразу двумя способами, насыщаясь как алой кровью, так и белым мужским соком.       Эльфийка же горделиво восседала на сраженном центурионе, неторопливо, в отличие от тех же волчиц, подводя свою жертву к грани. Спешить ей было уже некуда, город был полностью в их власти, как и большинство его жителей и защитников, лишь только собственная похоть и желание подстегивали ее ускорять движения. Тело Фабия уже было сломлено и подавлено наслаждением, при всем желании он ничего не мог сделать мамоно, кроме как забавлять ее беспомощными попытками столкнуть ее с себя. На деле это приводило лишь к тому, что его фаллос лишь глубже протискивался в лоно эльфийки и очередному крику нечистой страсти. - Пора бы и мне попробовать тебя на вкус! – чувствуя, что она вдоволь наигралась со своей жертвой и пора бы вознаградить саму себя, произнесла Астерия, едва ли не ногтями впиваясь в грудь сильного центуриона. Телесная страсть все же взяла верх над ее гордостью, к тому же ее враг, как ей казалось, достаточно осознал свое место и можно было вознаградить его.       С этими словами она позабыла про свой до того важный и высокомерный вид, обернувшись все тем же похотливым монстром, какими были ее союзницы. Раньше она игралась с добычей для того, чтобы удовлетворить свое эго, теперь же она стремилась удовлетворить и насытить свое нутро, как требовал от нее огонь страсти внутри. Бывшие до сей поры относительно плавными и не очень быстрыми движения сменились яростной скачкой и тряской, нацеленный скорее на то, чтобы очередным сжатием бедер выдавить из мужчины столь желанное семя.       Теперь не сдерживаясь, эльфийка стремилась добить уже побежденного центуриона, что и до того едва сдерживался. Фабий никогда не испытывал подобного удовольствия, это совершенно не было похоже ни на одну человеческую женщину. Со своим телом мамоно управлялась лучше любой, самой умелой и изощренной наложницы, без труда доводя мужчину до самого края и вряд ли был хоть кто-то способный выстоять перед ее навыками.       Наконец Астерия, чувствуя, насколько близка она к своей цели, резко, со всей мощью сдавила его орган внутри себя, практически силой вырывая все накопленное семя из центуриона, заставляя того с криком страсти наполнить ее ненасытное лоно. Ловкими и умелыми движениями монстр выдаивала поверженного римлянина до последней капли, лишь тогда ее похотливая жажда была утолена. - Ах, это было довольно неплохо, твоя энергия мне по нраву, – удовлетворенно простонала эльфийка, аккуратным и легким движением освобождая его фаллос из плена и поднимаясь на ноги. В отличие от других монстров ей этого вполне хватало, к тому же ей уже было приятно от осознания того, что ей удалось одолеть практически сильнейшего врага как в бою, так и в постельных утехах. – Не переживай, мы обязательно к этому вернемся несколько позже.       Измотанный и изнасилованный мамоно центурион не смог ничего выдавить в ответ, кроме тяжелого и страстного вздоха. Сил у него не оставалось, его тело практически перестало слушать хозяина, утонув в неведомом ранее наслаждении и яде оружия монстров. Фабий даже не мог толком пошевелиться, видя лишь самодовольную Астерию, которая, получив желаемое, утолила похоть и вновь взирала на него как на раба и это было последним, что увидел измотанный римлянин перед тем, как потерять сознание.

*****

      В поросших лесом возвышенностях западной Анатолии недалеко от горы Сипил все готовилось для ритуала в священной роще. Здешнее святилище Артемиды - богини охоты, конечно не шло ни в какое сравнение с ее храмом в Эфесе, когда-то сожженным безумным Геростратом. В этом регионе она пользовалась едва ли не большим почетом, чем все остальные боги и не было ничего удивительного в почти повсеместном распространении ее культа.       Вот и сейчас, когда солнце уже начинало уходить на запад, возле святилища стали собираться под сенью рощи стали собираться последовательницы культа Артемиды, а также жившие в окрестностях охотники, готовившиеся к традиционному ритуалу жертвоприношения. Готовились большие празднества и охота, потому благословение богини было обязательным для их успеха. Немногочисленная процессия в несколько десятков человек неспешно приближалась к стоявшему в роще святилище, в котором обитали немногочисленные жрицы.       Женщины в чистых белых одеяниях, что были служительницами культа Артемиды завершали последние приготовления к жертвоприношению. На их одеждах, казалось, не было ни малейшего пятнышка, а сами жрицы давали обет безбрачия, как и богиня, которой они поклонялись. В этих местах, несколько отдаленных от остальной цивилизации, он все еще соблюдался, отчасти из страха перед мстительной и беспощадной к своим врагам Артемиде.       Процессия желающих поклониться богине и почтить ее. Наконец, миновала большую часть священной рощи, подходя к небольшому колонному строению, в котором и должна была происходить церемония. Внутри за алтарем возвышалась статуя самой Артемиды - девы-охотницы в коротком хитоне с луком и стрелами, красивой, но суровой, мстительной и гневной. Перед ней в ожидании начала действа стояла главная жрица, отличавшаяся от других лишь серебряным обручем в волосах и ритуальным кинжалом на поясе.       Когда десяток другой людей зашел в святилище, они встали полукругом перед Гипатией – главной жрицей этого святилища. Ее помощницы тоже были здесь рядом, заканчивая последние приготовления. Остальные люди из небольшой процессии толпились снаружи, ожидая окончания ритуала, чтобы узнать, пошлет им свое благословение Артемида или нет. В принципе погода и атмосфера благоприятствовали, хороший теплый день, уже потихоньку перетекавший вечер в священной рощи, вокруг которой порой раздавался какой-то шелест травы, будто кто-то еще хотел попасть на церемонию. - Давайте поклонимся нашей великой богине Артемиды, пусть благословит она нас, – коротко произнесла Гипатия, видя, что последние приготовления окончены. Она требовала от присутствующих почтения к своей покровительнице, и сама повернулась к ее статуе, поклонившись Артемиде, ожидая того же от всех остальных. - Вы хотели сказать, что поклониться надо мне, Гипатия? – неожиданно и громко подала голос светловолосая жрица, сделав несколько шагов вперед и встав перед присутствующими и алтарем, на котором должен был происходить ритуал. Она с удовольствием и ноткой презрения во взгляде зеленых глаз окинула всех присутствующих, так и саму главную жрицу. - Эта шутка очень дорого тебе обойдется. Полидора! Немедленно убирайся отсюда и моли богиню о прощении за такое святотатство. Гнев ее суров, и она покарает тебя за это! – рассерженная наглостью одной из своих подопечных воскликнула главная жрица, со злостью потрясая ритуальным кинжалом, направляя его вместо алтаря в сторону Полидоры. На ее лице читался гнев и страх, казалось, Гипатия сейчас больше боится за себя перед гневом Артемиды, чем за подчиненную.       Среди присутствующих также стали раздаваться недовольные голоса, требующие покарать эту выскочку за наглость, а некоторые и вовсе требовали принести ее прямо здесь и сейчас в жертву Артемиде. Но жрица лишь едва заметно улыбалась, горделиво задрав голову, стараясь смотреть на смертных сверху вниз, не обращая внимания на их недовольство и угрозы. - Ты не поняла, Гипатия, как и все вы. И я никакая не Полидора, пусть и выгляжу как она, но она уже приняла меня как новую богиню Эльрафиен. Это не шутка и это моего гнева вам стоит страшиться. Так что предлагаю вам в последний раз, склонитесь передо мной по-хорошему или познаете мою ярость, смертные! – чуть более грубо и настойчиво произнесла Эльрафиен, все еще маскируясь под видом одной из местных жриц, ожидая возможности явить себя здесь людям как их новую богиню и повелительницу. Смотрела она на них тоже соответствующе, горделиво и высокомерно, наблюдая за их недовольством, понимая, что они ничего не смогут ей сделать при всем желании. Да и не совсем за ними она сюда явилась. - Я не стану предавать свою богиню ради какой-то сумасшедшей выскочки, еще и имевшей наглость обрядиться в наши священные одежды. Я прямо здесь и сейчас убью тебя во имя великой Артемиды! – разозленная наглостью своей подопечной выпалила Гипатия, которая к тому же прямым текстом призналась, что ей не является. Взяв кинжал покрепче, главная жрица стала приближаться к незнакомке, желая пронзить ее прямо здесь и возможно даже принести в жертву Артемиде, которая раньше точно была не против человеческих жертв.       Но не успела главная жрица и несколько ее помощниц сделать и двух шагов в направлении отступницы, как та неожиданно начала меняться. На глазах остолбеневших от происходящего присутствующих жриц и последователей культа Артемиды светлые волосы Эльрафиен приобрели слегка зеленоватый оттенок, а из-под них выглянули заостренные на кончиках уши, каких не бывает у людей. На ее голове появился своеобразный обруч в виде обвившего ее волосы неизвестного цветка.       Светлое одеяние жрицы свалилось на пол, вместо него на теле эльфийки образовалась зеленая, как сама листва накидка. Теперь ранее казавшейся безоружной незнакомка теперь была опоясана клинком, а за ее спиной возник лук и колчак со стрелами. С удовольствием и удовлетворением смотря на замешательство и растерянность всех присутствующих, она сделала несколько шагов, словно красуясь и представляя людям свой истинный облик, который точно ошеломил их. - Как я уже сказала, склонитесь перед новой богиней Эльрафией, особенно ты, Гипатия. Иначе вы все познаете мой гнев, и ваша жалкая, трусливая Артемида вас не спасет! – уже куда более грозным и серьезным тоном потребовала от людей повелительница Эльрафиен – одна из дочерей Ехидны. Теперь она не скрывала своего обличия и свысока смотрела на людей вокруг нее, зная, что они ничего не смогут ей сделать. Даже в их глазах читался страх, смешанный с недоумением. - Кто бы ты ни была, ты не посмеешь оскорблять нашу богиню! И ты здесь одна против нас и твой лук с мечом тебя не спасут! – стряхнув с себя страх и оцепенение прошипела с нескрываемой злостью и яростью главная жрица, приказывая своим подопечным схватить эту выскочку, чтобы она смогла пронзить ее ритуальным кинжалом. - О, я здесь далеко не одна. К тому же, скоро вы присоединитесь ко мне! – вальяжно и самоуверенно отреагировала на замечания Гипатии эльфийка. Достав из-под накидки небольшой охотничий рожок, она протрубила в него, а затем вытащила из ножен меч, переливающийся фиолетовым свечением.       Сразу после подачи условного сигнала, снаружи святилища и в роще раздалась какая-то возня, которую тут же сменил неизвестный боевой. В переполошившихся жриц и посетителей небольшого храма снаружи полетели отравленные стрелы, а затем, пользуясь суматохой в него ворвались похожие на саму Эльрафиен несколько ушастых воительниц, начавших рубить своими мечами людей направо и налево.       В начавшейся панике им вместе с повелительницей было максимально удобно, перепуганные последователи культа и жрицы в небольшом помещении метались туда-сюда, пытаясь сбежать и выбраться из устроенной для них западни монстров. Сшибая друг друга с ног люди пытались спастись от клинков и стрел эльфиек, стараясь как можно быстрее выбраться наружу и сбежать подальше от проклятого места. Лишь немногие охотники, вооруженные копьями, как и несколько жриц, похватавших деревянные посохи и ритуальное оружие попытались сопротивляться, но в этой суматохе они были беспомощны. Некоторых из них сбивали на пол пытавшиеся сбежать люди, другие не успев добраться до противниц получали в свое тело стрелу-другую и тут же падали на пол. А те, кому все же посчастливилось хоть немного приблизиться к эльфийкам ничего не могли им сделать и падали под ударами проклятых мечей.       Немногим все же везло и им удавалось проскользнуть между колонн прямиком в священную рощу, где оставались остальные люди, которым не хватило места в святилище. С паническими криками они бросились врассыпную, крича об обрушившемся на них проклятии. Однако теперь на них уже из-за деревьев накинулись несколько эльфиек, разя всех, в кого только могли попасть стрелами, к тому же на растерявшихся и запаниковавших людей накинулись несколько волчиц, кромсая их когтями и пронзая клыками. Тех, кому удалось выбраться из рощи и броситься наутек также преследовали, желая добить всех, кто пришел на церемонию Артемиды.       Отряд монстров был небольшим, всего десяток-полтора эльфиек и волчиц, но им за счет превосходства в силе и внезапности атаки удалось разметать более многочисленных последователей культа, заставив большую часть спасаться бегством, а остальную сразив в первые же секунды. Сопротивление им в этой суматохе никто оказать не мог, некоторые жрицы и охотники, что накидывались на них с ножами и посохами падали один за другим и через всего две минуты от нескольких десятков осталась одна лишь Гипатия, шокированная и растерянная. - Теперь осталась только ты, Гипатия. Теперь уже не такая смелая, да? – торжествующе и со злорадством поинтересовалась у окаменевшей от страха и ужаса главной жрицы Эльрафиен, аккуратно переступая через лежащих людей на пути к ней. Ее слова вызвали насмешки со стороны других эльфиек, что также обступали алтарь с разных сторон, практически зажимая главную жрицу в угол к статуе богини Артемиды. – Но я не такая злая и мстительная, как твоя богиня, я не буду убивать тебя и истреблять весь твой род, наоборот. Поклонись мне как новой повелительнице, и я сниму с тебя проклятие безбрачия, на которое вы все себя обрекли ради... Нее.       С презрением и злостью в голосе закончила свое обращение к главной жрице Эльрафиен, смотря на статую Артемиды в этом святилище. Богиня-девственница в хитоне с луком и стрелами, покровительница охотников. Это изваяние сильно раздражало эльфийку, что отныне считала это место своим. Сделав еще пару шагов, она смотрела то на упавшую к подножию статуи Гипатию, держащую ритуальный кинжал и бормочущую что-то невнятное, то на статую презираемой и ненавистной богини. - Я думаю этому месту не помешает небольшое обновление. И начнем мы с нее, эта девственная стерва недостойна того, чтобы люди ей поклонялись! – с раздражением, но и некоторым облегчением произнесла одна из повелительниц, подходя вплотную к статуе и не обращая особого внимания на главную жрицу, что еще единственная в этом месте не была сражена. Очередь до нее дойдет, но лишь немного позже, сначала нужно было кое-что сделать.       Эльрафиен не стала затягивать с желаемым. Она сделала еще один шаг к статуе ненавистной ей богине и, достав из своей одежды флакон с какой-то фиолетовой жидкостью, разбила его об нее. Статуя Артемиды, слегка покрывшись темной жижей начала сиять темным светом, преобразовываясь на глазах. Сама ее фигура начала меняться, теперь она изображала больше не человеческую богиню охоты, которой здесь поклонялись, а саму эльфийку. Волосы стали длиннее, одеяние также претерпело изменения, а уши заострились, слегка вылезая из-под шевелюры. Да и сама фигура статуи перестала напоминать целомудренную богиню-девственницу, со стороны она, наоборот, казалось более откровенной и развращенной.       Эльфийка могла быть довольна собой, отныне это святилище принадлежало ей, его захватила скверна, поглотила темная энергия ее матери, соответственно теперь те, кто поклонялись бы в этом месте питали ее, а не богиню с Олимпа. К тому же, она наконец-то занялась настоящим делом, да это был большой риск, учитывая, что она по сути действовала в тылу врага, но оно того стоило. - Теперь это место принадлежит мне, а не твоей жалкой богине, что оставила вас, – вновь вспомнив о главной жрице, высокомерно и насмешливо заговорила повелительница эльфов, направляя острие клинка на оставшуюся главную жрицу, что еле слышно молила Артемиду о помощи, лежа перед ее статуей на полу, настолько шокированная происходящим, что не могла даже использовать свой кинжал.       Когда Эльрафиен уже занесла свой клинок над Гипатией, готовясь пронзить ее и преобразить снаружи раздался раскат грома, сопровождавшийся яркой вспышкой, что застала эльфийку и ее спутниц с уже некоторыми преобразившимися людьми врасплох. Молния ударила прямо между деревьями священной рощи, хотя погода никак не предвещала ни грозы, ни даже дождя. Вместо этого на месте удара оказалась горящая изнутри холодной яростью женщина, в коротком хитоне, держащая в руках большой лук. Узнать ее не составило никакого труда - это была богиня охоты Артемида, очень походившая на недавно измененную статую.       Она была здесь одна, вооруженная лишь луком, да охотничьим кинжалом, но все же она была божеством, пусть и уходящей эпохи. Даже для монстров, коих здесь было немало одного взгляда на нее хватило бы, чтобы понять и прочувствовать ее силу и ее опасность. Не церемонясь, она тут же натянула лук за какое-то мгновение, и стрела со свистом сразила одну из волчиц, что набралась смелости попытаться напасть на богиню. Чувствуя появление на земле богини, Эльрафиен решила выйти из укрытия в священную рощу к Артемиде, что сразу же прицелилась в нее из лука. Гипатия же, пользуясь явлением богини и небольшим замешательством монстров, выскользнула из святилища и затаилась среди деревьев. - Трусливая сволочь, как ты посмела осквернить мое святилище?! Как тебе хватило наглости попытаться занять мое место? – стараясь быть холодной, говорила Артемида, хотя внутри она вся пылала от ярости. Все же разозлить богиню охоты, жестокую и мстительную было проще простого и сейчас она с трудом сдерживала огонь ненависти внутри себя, стараясь быть спокойной. Едва завидев Эльрафиен, она отвлеклась от остальных монстров и натянув тетиву прицелилась прямо в соперницу. – Я буду милосердна и подарю тебе быструю смерть, выскочка!       Церемониться Артемида не стала и, прицелившись как следует выпустила свою стрелу едва ли не со всей мощью, какой могла прямо в эльфийку, стараясь угодить ей в голову и покончить с ней одним выстрелом. Но Эльрафиен особо не напрягаясь, легко уклонилась от снаряда, что угодил в колонну позади нее, сама при этом вытаскивая свой лук. Раздраженная промахом Артемида лишь натянула свой лук еще сильнее и пустила вторую стрелу, метя прямиком в грудь противницы, но та в тот же момент пустила свою же стрелу из лука, которой умудрилась отбить выстрел богини охоты, и они обе отлетели куда-то в сторону, оставив эльфийку невредимой. - Это невозможно, как тебе это удалось? – для Артемиды это оказалось не просто неприятным сюрпризом, а небольшим шоком, никто, кроме может ее же собственного брата не мог владеть луком и стрелами так, как она. Но эта эльфийка, по сути, бросившая ей вызов умудрялась делать то, что не удавалось никому ранее, стрела Артемиды всегда несла только смерть и одного выстрела могло хватить, независимо от попыток ее жертвы спастись, а тут она ее стрелы собственными отбивает и быстро уклоняется. – Все равно это тебя не спасет, монстр, я покончу с тобой, как я уже это делала с моими врагами уже много раз! - Я думаю тебе уже пора бы отдохнуть и расслабиться, уступить свое место кому-то, кто лучше тебя, – в отличие от своих спутниц, которые при появлении Артемиды предпочли укрыться где-нибудь, чтобы не получить ненароком стрелу от разъяренной богини, Эльрафиен была спокойна, держа свой лук наготове. Она словно чувствовала, что ее враг не спокоен, что ее можно одолеть и что она по силам равна ей, если уже не превосходит. – Может пора тебе и девственницей перестать быть? - Я никогда не уступлю свое место такой как ты и я лучше навечно сгину в Тартаре, чем позволю монстру осквернить меня! – разозленная наглостью, высокомерием и при этом полным спокойствием своего врага, богиня охоты не сдержалась и пустила в эльфийку еще одну стрелу, но и здесь ее противнице удалось на одном шаге уклониться от выстрела. Скорость реакции ее врага была невероятной, какой-нибудь человек мог даже не успеть понять, что с ним произошло, перед тем как рухнуть замертво, а она запросто уворачивается от атак, оставаясь на ногах. То ли эльфийка была слишком сильна и быстра, то ли сама Артемида ослабла, понять ей не удавалось. - Неплохо стреляешь, для меня было бы большой честью иметь подчиненную вроде тебя. А теперь уклонись от этого! – эльфийка в этот момент даже особо не напрягаясь натянула тетиву как можно сильнее и в миг пустила одну из своих отравленных стрел в слегка растерянную Артемиду. Та хоть и была поражена силой и скоростью полета вражеской стрелы, но все же успела от нее уклониться. Богиня охоты боялась и совсем не хотела, чтобы отравленное оружие зацепило ее, не зная какие от этого могут быть последствия.       Дальше последовал еще один выстрел от Эльрафиен, при этом она подошла еще на пару шагов ближе к богине, но и тут Артемиде удалось уклониться от стрелы, пустив в ответ свою, которая также не достигла цели. Ситуация была патовая, поскольку обе лучницы были более-менее равны друг другу в мастерстве и пока никто не мог взять верх. Остальные монстры, ранее напавшие на людей и пытавшиеся напасть на саму богиню при ее появлении, предпочли укрыться, оставив Эльрафиен один на один с Артемидой. - Хм, похоже я недооценила твою силу, богиня, ты все еще хороша, но я должна покончить с тобой для своей матери. Так что я позволю тебе встретиться с одной из твоих старых знакомых, – остроухая воительница понимала, что нужно как-то переломить баланс схватки, которая пока оставалась более-менее равной, а избавиться от одной из олимпийских богинь, когда был такой шанс, ей не терпелось. Поэтому она вновь натянула тетиву, но вместо очередного выстрела в Артемиду пустила стрелу куда-то в небо.       Артемида не ответила, лишь краем глаза проводив снаряд эльфийки вверх и пользуясь моментом пустила еще одну стрелу, от которой Эльрафиен без особого труда увернулась. После через минуту где-то в стороне горы послышался какой-то глухой грохот и треск, который заставил охотницу на секунду отвлечься и посмотреть в ее сторону, но там не было ничего необычного. Ей показалось, что ее враг собирается обрушить Сипил или вызвать какой-нибудь оползень, но ничего подобного. - И это все, что ты смогла сделать? И где та, с кем ты хотела меня столкнуть? – с ноткой иронии поинтересовалась богиня охоты, для которой, как казалось, ничего не изменилось, она все также была настроена покончить с эльфийкой, которая оставалась одна, даже ее подчиненные пока предпочли укрыться от глаз озлобленной Артемиды.       Но прошло лишь немного времени, и охотница почувствовала чье-то присутствие, довольно сильного и необычного. Она еще не видела, но уже ощущала, что кто-то серьезный явился на помощь Эльрафиен. На секунду она даже отвела взгляд от эльфийки, смотря на деревья своей рощи, за которыми она чувствовала это присутствие.       Ждать долго не пришлось, из-за них появилась, неторопливым шагом женщина в черном траурном одеянии. Она выглядела как человек и не была похожа на каких-то других монстров. В ней ощущалось что-то царственное, некогда важное и величественное, но ныне потускневшее и сломленное, даже ее лицо сохраняло траурный вид, несмотря на влияние темной энергии, которая конечно сильно ее прикрасила. Но как только ее синие глаза встретились с Артемидой, они загорелись яростью и ненавистью, заставив, казалось бы, уже сломленную женщину воспрять духом. - Ты не узнаешь меня, Артемида? – сквозь зубы проговорила женщина, что с трудом сдерживала свою ярость, которую хотела выплеснуть на богиню-охотницу. В ее голосе читалось все те же осколки прошлого величия, ныне уже потускневшего, хотя вид Артемиды заставил ее об этом вспомнить. Женщина встала рядом с Эльрафиен, которая помогла ей освободиться из заточения и вернуться для того, чтобы свершить возмездие. - Мне много на кого приходилось выплеснуть свой гнев, хотя... – Артемида сначала ничего не чувствовала и ей казалось, что женщину в черном одеянии она видит впервые. Но что-то все же в ней было знакомо, то ли ее лицо, то ли ее голос, который раньше был хвастливым и надменным, а теперь сломленным, но в котором слышалась крайняя озлобленность на богиню охоты. Она стала перебирать в своей голове всех, кто когда-либо мог пострадать от нее, к тому же таких было довольно много. Но скоро Артемида с удивлением и некоторым презрением все же вспомнила неожиданную гостью. - Хм, я тебя вспомнила. Ты надменная царица Ниоба, посмевшая оскорбить мою мать Лето! Я думала ты все еще остаешься скорбящим камнем на вершине горы Сипил. - Теперь нет, благодаря силе монстров я смогла освободиться. Ты со своим братом убила всю мою семью и всех моих детей! Лишь за то, что я говорила о том, что их больше, чем у Лето? За это вы лишили меня всего, оставив в вечном каменном одиночестве, – легко сорвалась горящая яростью Ниоба, желавшая как можно больнее отомстить Артемиде. Она сделала несколько шагов вперед к ней, готовясь помочь своей новой союзнице одолеть олимпийскую богиню. - Хорошо, надменная царица, я сделаю тебе одолжение и отправлю тебя прямиком к твоим дорогим дочерям, которых ты так любила! Я пристрелю тебя, точно также, как и каждую из них! – Артемида не особо хотела слушать претензии и обвинения этой смертной, что освободилась от своего проклятия и теперь была на стороне ее врагов. Натянув тетиву, охотница пустила стрелу, целясь прямо в сердце несчастной царицы, рассчитывая быстро покончить с ней, а затем сразиться с эльфийкой.       Но тут грудь Ниобы неожиданно обратилась в камень и стрела Артемиды, пущенная со всей силы в сердце, попросту отскочила от твердой породы, которая через секунду снова приобрела человеческий вид. Удивленная богиня, тем не менее не унялась и мгновенно пустила вторую стрелу, целясь на сей раз в голову Ниобы, но в то же мгновение ее лицо окаменело, а пущенный снаряд просто отскочил от него в сторону. После чего похожая на статую царица снова вернула себе человеческий облик.       На сей раз уже Артемиде стало не по себе, ее противница каким-то образом умела превращать свое тело в камень и обратно в самые нужные моменты, причем выборочно. При этом ее каменная форма была то ли зачарована, то ли это сами стрелы богини были слабыми, что не могли нанести ей в этом виде никакого ущерба. Надо было придумать какой-то другой способ одолеть Ниобу, которая благодаря божественному проклятию теперь могла с ней биться практически на равных. - Видимо зря я тебя тогда не прикончила, хотя ты и молила меня и моего брата о смерти, – раздосадовано бросила Артемида, понимая, что оказалась в крайне непростой ситуации, столкнувшись с противником, которому совершенно наплевать на ее стрелы и на ее мастерство. Может, конечно, ее кинжал, висевший на поясе, смог бы чем-то помочь против вернувшейся каменной Ниобы, но в этом она уже сомневалась, на ходу придумывая как же ей быть теперь. - Да, теперь тебе придется молить меня о смерти, теперь тебе со мной не справиться богиня и я покончу с тобой и отомщу за все зло, что ты принесла людям и мне! – разозленная царица теперь только сильнее разъярилась, чувствуя свою силу и свое превосходство над гневной девственницей, которая теперь не могла ее поразить. - Я согласна, хотя думаю сначала ей следует перестать быть богиней и слегка сменить облик. Давай покончим с ней, – поддержала свою новую союзницу эльфийку, готовясь вместе с Ниобой атаковать и одолеть одинокую Артемиду. Она теперь подняла свой лук, целясь в охотницу. – Может быть ты сама смиришься с неизбежным, богиня-девственница? Тогда и твое падение не окажется таким болезненным!       Артемида не стала отвечать и вместо этого стала лихорадочно придумывать, как ей теперь быть. Одна из ее врагов была неуязвимой к стрелам, а вторая была слишком ловкой и быстрой, чтобы быстро с ней разделаться. Тем не менее сдаваться без боя охотница не собиралась и выпустила стрелу в эльфийку, но та ловким движением скрылась за спиной своей союзницы, из-за плеча которой выпустила свою в ответ, заставив увернуться уже свою соперницу.       Ниоба, чувствуя свою силу и неуязвимость ринулась вперед на охотницу, словно желая попросту ее снести и сбить с ног. Артемида вновь пустила в нее стрелу, которая вновь отлетела от ее мгновенно окаменевшего тела, за которым скрывалась эльфийка. Не желая оказаться смятой каменным врагов, охотница ловким прыжком ушла в сторону и в пару длинных шагов оказалась за ее спиной. По пути выстрелив еще и в Эльрафиен, но та опять без труда уклонилась.       Оказавшись за спинами своих врагов, Артемида была теперь на пороге своего оскверненного святилища, богиня все еще пыталась придумать какой-нибудь способ одолеть этих двоих. Да, конечно, она понимала, что в округе еще есть монстры, многие из которых либо затаились, либо погнались за сбежавшими людьми, но ее главной проблемой были Ниоба и эльфийка. Стоя возле колонн, охотница попеременно целилась то в одну, то в другую, надеясь как-нибудь запутать своих врагов, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. - За нашу богиню! – клич со стороны отвлек лучницу от выбора цели, заставив повернуться в сторону и как раз вовремя для того, чтобы увидеть одну из жриц, ранее сраженных проклятым оружием, что теперь ринулась с отравленным клинком на бывшую повелительницу. Если бы не этот крик, вероятно охотница не обратила на нее внимания, но благодаря ему успела увернуться от удара. Клинок просвистел в в каких-то сантиметрах от ее тела. Сама жрица еще походила на человеческую женщину, но уже меньше особенно из-за вырастающих на голове небольших рожек.       Не ожидавшая нападения сбоку, Артемида тут же застрелила накинувшуюся было на нее обращенную жрицу с кинжалом, и поняла, что допустила ошибку. Краем глаза она уловила полет эльфийской стрелы, от которой она смогла увернуться лишь с огромным трудом. Но Эльрафиен своей стрелой сумела все же слегка зацепить ее, разрезав хитон на боку богини, пригвоздив его к колонне, у которой та стояла. Проклятая жрица своего добилась и теперь Артемида оказалась в очень неудобном положении, пытаясь оторваться от прибившей ее к святилищу стрелы. - Теперь ты уже не такая наглая? Я же говорила тебе сдаться по-хорошему. А теперь не дергайся, я хочу завершить начатое, – надменно заметила эльфийка, чувствуя свое превосходство над богиней, что оказалась в непростой ситуации и пока пыталась освободиться. Эльрафиен вновь натянула лук, желая покончить с Артемидой одним выстрелом, но та каким-то чудом умудрилась, толком не освободившись от него, увернуться и стрела вонзилась в колонну прямо у уха олимпийской богини. Однако она все еще не могла толком двигаться. - Я не дам ей уйти, не в этот раз. Я хочу насладиться ее страданиями подольше, – освобожденная от проклятия царица была настроена серьезнее и, не давая сделать своей союзнице второй выстрел в два шага оказалась прямо у оказавшейся в тяжелой ситуации Артемиды. Та сначала попыталась было использовать стрелы, но понимая их бесполезность выхватила кинжал, который попыталась вонзить в Ниобу, но та среагировала раньше и вытянув руку схватила охотницу за шею, сразу же сделав ее каменной, прочно припечатав Артемиду к колонне. – Как жаль, что я не могу убить тебя, но Эльрафиен обещала, что тебя будет ждать кое-что похуже.       Освободиться от хватки каменной руки Артемида никак не могла, не было у нее такой силы сейчас сломать этот материал, к тому же наверняка зачарованный. Выскользнуть тоже из лап Ниобы было невозможно, как бы она не пыталась оттолкнуть ее от себя или достать свой кинжал. Даже попросить кого-то о помощи она не была способна, а она сейчас ей очень бы пригодилась, было уже не до собственной важности, надо было как-нибудь спасаться от казавшегося неминуемым поражения. Собрав силы, она попыталась сдвинуть Ниобу с места и оттолкнуть ее, но та держала ее плотно, и богиня лишь сильнее вдавилась в колонну своего же святилища. Неторопливо к ней из-за спины царицы подходила и эльфийка с проклятым клинком.       Освобождение казалось практически невозможным, если бы Ниоба неожиданно не ослабила хватку и не выпустила из нее Артемиду, вскрикнув от боли. На помощь своей богине из своего укрытия среди деревьев выскочила Гипатия. Главная жрица в пару шагов преодолела расстояние до Ниобы и успела вонзить ритуальный клинок ей в бок. Не заметившая этого маневра и не успевшая превращением в камень предотвратить этот удар царица на секунду забыла про Артемиду и мощным ударом каменной руки отшвырнула Гипатию в сторону, впечатав ту в одно из деревьев.       Но при этом Артемида, частично разорвав прикрывавший ее хитон освободилась и сползла по колонне на землю, восстанавливая дыхание после каменной хватки. Нужно было срочно что-то сделать, сейчас переместиться и сбежать на Олимп она не могла, ей нужна была помощь и как можно быстрее. Ей было уже наплевать на то, что мольба о помощи выглядела унизительно, без нее ее судьба оказалась бы гораздо хуже. - Кх... Брат, помоги мне! – переступив через свою гордость, прокричала Артемида, обращаясь куда-то в небо. Она смогла наконец хоть что-то сказать. Сейчас ей было не до чести, достоинства и прочего, ей хотелось просто сбежать отсюда, чтобы не пасть, как это случилось с ее жрицами, но она была одна против двух врагов, которых была не в силах одолеть. Единственным выходом оставалось лишь молить хоть кого-то из богов о помощи, которые могли ее услышать. - Стой, а как же обещания покончить со мной? Ты же говорила, что сможешь быстро убить меня за все, что я сделала. А теперь просишь своего брата о спасении. Имей смелость принять свою судьбу, Артемида, – Эльрафиен уже стояла в шаге от нее, смотря на держащуюся за бок одной рукой Ниобу, тем не менее ее рана благодаря энергии монстров затянулась, так как изначально не была серьезной. Теперь Артемида оказалась снова одна против двоих, причем она даже не до конца оправилась от этой хватки и оставалось лишь надеяться на то, что брат успеет ее спасти. Эльрафиен же тянуть время не очень-то хотела и занесла свой клинок над, казалось бы, уже поверженной олимпийской богиней.       Уже когда эльфийка собиралась пронзить соперницу своим проклятым клинком раздался новый грохот, сопровождавшийся вспышкой молнии. Эльрафиен уже приготовившаяся нанести последний удар пошатнулась и обернулась, все еще держа клинок над сидящей у колонны богиню. Ниоба, также нависавшая над практически поверженной соперницей, обернулась на вспышку.       В месте, куда с грохотом ударила молния, прямо за их спинами появился юноша невиданной на земле красоты. Длинные светлые волосы, спадавшие на плечи, были увенчаны лавровым венком, украшая и без того великолепного, стройного и величественного бога Аполлона. Тем не менее на его лице читалась тревога, некоторая растерянность и прохладная злость, а руки уже натягивали серебряный лук, готовясь пустить смертоносные стрелы в обидчиков своей сестры. - Убери свои проклятые лапы от моей сестры, чудовище и я избавлю тебя от страданий, – обычно приятный и мелодичный голос Аполлона, которым он великолепно пел теперь звучал твердо и грозно. Не давая времени врагам, он тут же со звоном отпустил тетиву и золотая стрела полетела прямо в эльфийку, от которой та была вынуждена отскочить в сторону, едва ли не падая и тем самым позволяя, казалось бы, уже поверженной Артемиде более-менее подняться на ноги.       Аполлон не стал терять ни секунды и тут же выпустил вторую стрелу, целя прямо в сердце Ниобы, но та снова обратила часть своего тела в камень, от которого отскочила уже стрела бога искусств, еще не знавшего об особенностях своего нового врага. Ситуация складывалась неприятная, при численном равенстве, боги все же уступали соперникам по силе, причем с одной из них они просто не были в состоянии справиться на данный момент, по крайней мере один на один. - Брат, тебе нужны стрелы способные пробить камень. Это Ниоба, – с трудом поднимаясь на ноги в полуразорванном хитоне предупредила бога искусств охотница, быстро поднимая с земли свое упавшее оружие, чтобы прийти ему на помощь, однако тут же столкнулась с повелительницей эльфов и ее длинным проклятым мечом. К тому же сама проклятая царица готовилась помочь ей покончить с охотницей. - Ниоба? Так это ты оскорбила нашу мать? – Аполлон сразу же вспомнил ее историю и в его голове родился отличный план, как хотя бы спасти свою сестру. Видя, что она оказалась одна против двоих, причем Эльрафиен всегда грамотно укрывалась за каменной соперницей, бог искусства стал придумывать как отвлечь ее и выиграть какое-то время и преимущество для Артемиды. Теперь бог говорил спокойнее, с долей надменности, обращаясь непосредственно к Ниобе. – Я прекрасно помню тебя и твоих сыновей, которыми ты гордилась, считая их лучше меня. И для меня было великим удовольствием убить их. Я видел, как они молили богов о пощаде, еще не зная чей гнев навлекла на них ты своей гордыней, и я застрелил их всех одного за другим.       Затея Аполлона сработала, его слова сейчас разили Ниобу куда сильнее стрел, которые были для нее не опаснее комара. Разъяренная и потерявшая голову от злости она ринулась на открыто бахвалившегося убийством ее детей Аполлона, который снова выпустил в нее одну из стрел, все также безуспешно, после чего был вынужден уклоняться и отходить под натиском каменной царицы, желавшей с возможностями своего нового тела размазать этого убийцу и разорвать его на куски.       Тем не менее это принесло результат, и царица напала на Аполлона, вместо того чтобы вместе с Эльрафиен добить ослабевшую Артемиду, которая сейчас только поднималась на ноги. Она хотела поднять свой лук и застрелить эльфийку, а затем помочь брату, но расстояние было слишком малым и потому убрав его ща спину, охотница вынула свой кинжал из ножен и ринулась на осквернительницу ее храма, желая заколоть и зарезать ее. Но та ловким движением ушла от удара и поднявшись на ноги, выставила вперед свой меч. - Так даже лучше, я смогу покончить сразу с двумя богами, но первой я разберусь с тобой! – Эльрафиен была раздосадована тем, что появление Аполлона помешало ей осквернить Артемиду, но теперь, когда тот был занят Ниобой она осталась с соперницей один на один. Использовать лук не было необходимости, в ее руках был длинный меч против охотничьего кинжала олимпийской богини. Надо было покончить сначала с ней, а затем уже с божеством искусств.       Не теряя ни секунды Эльрафиен накинулась на уже измотанную схваткой с двумя врагами Артемидой, широко размахивая своим мечом, от которого охотница уворачивалась с огромным трудом, иногда стараясь отбивать его своим кинжалом. Да, тот был прочен и держал удар, но защищаться им было откровенно неудобно, и олимпийская богиня была вынуждена отступать под натиском врага.       Эльрафиен не была этим довольна, да она имела огромное преимущество над Артемидой, которая и ответить ей не могла ничем кроме пары совсем безобидных выпадов, но при этом она никак не могла ее добить. Нужно было нанести какой-нибудь решающий удар и эльфийка быстро придумала как это сделать. Потратив минуту на подготовку, она резко прыгнула на Артемиду, плотно схлестнувшись с ней клинками, сама монстр стремилась сблизиться как можно сильнее.       Артемида своим клинком с трудом сдерживала напор, постепенно сгибаясь под ним, опасаясь прикасаться к мечу эльфийки, но быстро поняла, что главная опасность не в нем. Цветок на голове Эльрафиен, который казался раньше обычным украшением зашевелился и своим бутоном нацелился на лицо богини, словно готовящаяся к броску змея. Охотница быстро поняла, что может случиться и быстро убрала голову в сторону и очень вовремя. Из цветка вылетела какая-то фиолетовая жижа, которая могла бы попасть точно в лицо Артемиде, если бы не ее маневр в последний момент.       Разозленная неудачей Эльрафиен воспользовалась таким перемещением олимпийской богини сделав резкий выпад вперед, рассекая воздух мечом. Слегка потерявшая равновесие Артемида с трудом отвела удар в сторону, но клинок дочери Ехидны зацепил ее руку, а заодно разрезал хитон у нее на боку, практически оставив богиню без одежды. Даже легкого ранения проклятым мечом хватило, чтобы охотница почувствовала резкую слабость. Не ожидавшая этого ощущения, Артемида выронила свой кинжал и упала на землю перед победно возвышавшейся над ней Эльрафиен, готовящейся добить безоружного врага.       Ее брат удачно отвлекал на себя внимание Ниобы, которая никак не могла его достать своими каменными ударами, но он и сам был бессилен как-то повредить ей, а если Артемида сейчас падет, то он останется один против двух. К тому же бывшая царица неумолимо преследовала Аполлона, вынуждая постоянно уворачиваться и не позволяя как-либо сконцентрироваться и ответить ей. Артемида же была в гораздо худшем положении, поскольку какие-то мгновения отделяли ее от решающего удара.       Сдаваться без боя богиня не собиралась, но у нее даже не было оружия для защиты, но она быстро сообразила, что можно сделать, видя самоуверенность и надменность эльфийке. Артемида быстро схватила рукой как можно больше земли и песка, а затем резким движением метнула с размаху все, что только смогла собрать в лицо Эльрафиен. Монстр увидела этот маневр, но не успела толком увернуться, лишь слегка закрыть лицо. Разъяренный крик дезориентированной дочери Ехидны пролетел по всей роще, а сама она наотмашь попыталась ударить клинком лежащую богиню, но та успела с трудом увернуться от него.       Нужно было срочно что-то придумать, чтобы избавиться от Ниобы и воспользоваться замешательством эльфийки, чтобы отступить на Олимп, но разъяренная царица наносила удар за ударом, не чувствуя усталости, наоборот с яростью она пыталась атаковать еще интенсивнее, не позволяя Аполлону уйти от нее и вынуждая постоянно отступать и уворачиваться. Бог искусств лихорадочно искал варианты как остановить неутомимого врага, которого по большому счету они с сестрой сами себе и создали. - Беги ко мне сестра, сейчас же! – выкрикнул Аполлон, видя, как охотница, которую задело проклятым клинком поднималась с земли. Взгляд Аполлона теперь упал на черное платье Ниобы, в котором она все еще была и в его голове родился идеальный план, как выиграть хотя бы пару лишних минут.       Он снова натянул серебряный лук и прицелился в лицо нападавшей на него царице, но вместо того, чтобы в очередной раз безрезультатно выстрелить в него, пустил стрелу вниз в ее платье, которое все еще оставалось обычным. Небольшая авантюрная идея сработала, и стрела Аполлона пронзила платье Ниобы, прочно прибив его к земле, из-за чего царица при очередной атаке потеряла равновесие, ринувшись вперед и лишь чудом устояла на ногах, оставляя врагу драгоценные секунды.       Этой заминки было достаточно, и бог помчался навстречу сестре так быстро, как никогда ранее. Та хоть и была задета, но не слишком сильно и потому также быстро, насколько могла спешила ему навстречу. Встретившись у одного из деревьев священной рощи, брат и сестра обняли друг друга, а Аполлон бросил взгляд на небо. Эльфийка уже приходила в себя, а Ниоба смогла освободиться от стрелы, пригвоздившей ее платье к земле, и нужно было как можно скорее покинуть это место, любая секунда была на счету. - Вы от меня не уйдете! – обозленная как из-за песка в лицо, так и из-за страха упустить двух олимпийцев прокричала Эльрафиен, резко натягивая лук и выстрелив, почти не целясь в обнявших друг друга брата и сестру, желая пронзить обоих сразу. Или хотя бы Аполлона, который закрыл легко раненую Артемиду.       Но вместо того, чтобы вонзиться в них эльфийская стрела пролетела насквозь, лишь рассеяв на своем пути блестящие искры. Аполлон и Артемида на глазах стали рассыпаться на тысячи мелких золотых частиц, которые тут же развеяло и унесло ветром к ярости Эльрафиен, которая понимала, какой блестящий шанс избавиться хотя бы от одного из богов она сейчас упустила, хотя все было в ее руках.       Теперь Артемида и Аполлон были в безопасности на вершине Олимпа, в своем доме, хотя Ехидна и ее дети собирались однажды добраться и сюда, до самих богов. Брат, поддерживал сестру, еще толком не зная о том, что эльфийка зацепила ее проклятым мечом, помогая ей идти к их покоям, чтобы отдохнуть после тяжелой схватки. Впервые за многие сотни лет, если не в истории они были вынуждены практически что бежать от своих врагов. - Зачем ты вообще решила спуститься на землю в одиночку, никого не предупредив? Представляешь, как тебе повезло, что я смог прийти тебе на помощь? – выдохнув, посетовал Аполлон, с трудом понимая, что вообще случилось, поскольку просьба о помощи сестры застигла его врасплох и заставила переместиться на землю толком не подготовившись. – Ты хоть в порядке? Тебе сильно там досталось. - Нет, не в порядке, как эта тварь могла оказаться сильнее меня, еще и эта каменная стерва... Надо было ее прикончить еще тогда, – прошипела Артемида, крайне уязвленная тем, что не смогла сама справиться с монстрами и была вынуждена позвать на помощь более осторожного брата и теперь выслушивать от него за такую самодеятельность. - Я-то хоть что-то делаю, мы не должны просто сидеть здесь и смотреть, как эти твари оскверняют наши святые места. А эта тварь оказалась крепкой, ей удалось меня зацепить, никогда смертным этого не удавалось. - Зацепила? Ладно, посмотрю потом на твою рану, – Аполлон был удивлен, услышав о ранении своей сестры проклятым оружием. Судя по всему, оно было не очень серьезным, раз у Артемиды была лишь легкая слабость в раненой руке, для нее гораздо больнее было потерпеть поражение в своем же святилище от какой-то остроухой и от Ниобы. – Вот поэтому нам и не стоит спускаться туда, твоя попытка хоть что-то сделать едва не привел, а к тому, что ты пала бы на их сторону. Поэтому мы должны быть осторожны, сдерживать себя от лишних действий.       Читая своей необузданной и своенравной сестре мораль, которая злилась в собственном бессилии Аполлон вел ее в покои, чтобы там осмотреть ее рану, надеясь, что та не будет слишком серьезной и не обернется чем-то по-настоящему опасным. Другие боги были заняты какими-то своими делами, никто пока не обращал внимания на пропажу Артемиды и Аполлона, как и мало кто сейчас рисковал спускаться на землю. Кроме разве что Ареса, что сейчас, сидя вместе с Афиной в одном из залов, бахвалился и делился впечатлениями от своего последнего появления внизу. - Ты бы видела, какое это было пиршество, великолепно, я уже и забыл, что цивилизованные люди способны так сражаться, – хвастался довольный собой Арес, некоторое время назад ненадолго спустившийся на землю и также быстро вернувшийся обратно. На его доспехе все еще виднелась засохшая кровь, которой она пропиталась за последнюю битву. Более довольным бог войны не ощущал себя очень давно, он наконец получил практически идеальную для себя битву. - Совершенно ничего интересного, никакого плана, никакого ума, глупейшая атака в лоб на укрепленные позиции. Как будто греки вернулись на тысячу-другую лет назад, – без особого пиетета парировала Афина, вспоминая битву при Зеле, где царь Фарнак в лобовой атаке уничтожил собственное войско. - Я честно разочарована, думала это будет схватка умов. А тебе, брат мой, не следовало туда спускаться. С тобой могло случиться все что угодно, там была гарпия, одна из дочерей Ехидны. - Не переживай так за меня, я был осторожен и был там всего несколько минут, успев уйти до их появления. Но ты не представляешь, как это было прекрасно, люди сражаются друг с другом, используя лишь собственное мастерство, повсюду хаос, каждый едва ли не сам по себе. А эти крики и стоны раненых и умирающих, которых давят собственные же погибшие соратники, я думал, что у римлян с греками схватка будет скучнее, – не обращая внимания на волнение и замечания сестры, продолжал делиться впечатлениями прямо из гущи схватки Арес, не обращая никакого внимания на проходивших мимо Аполлона и Артемиду.       Не особо вслушиваясь в разговор двух воинственных божеств, Аполлон все же помог сестре добраться до ее покоев, где тут же принялся осматривать ее руку. Взгляд бога искусств из мрачного значительно смягчился, а он сам будто бы выдохнул с облегчением, рассматривая рану Артемиды, что сейчас свалилась на ложе. - Тебе невероятно повезло, сестра, рука задета совсем немного, и эта скверна толком не распространилась. Попробую сейчас ее убрать, кое-что из врачевания я умею, – заключил Аполлон, осматривая лишь на первый взгляд совершенно не изменившуюся сестру, хотя место, где ее зацепил проклятый клинок едва заметно потемнело, благо это больше походило на царапину. – Этот яд очень опасен для всех, даже для богов и тебе очень повезло, что тебя так легко задело. Попади такой удар куда-нибудь в сердце и боюсь все мы были бы бессильны тебя спасти. А с этим я как-нибудь разберусь. - Убери ее уже побыстрее, а не болтай, мне нужно будет обратиться к Гефесту, чтобы сделал нормальные стрелы. Я обязана отомстить им за это, – Артемида даже несмотря на поражение и некоторое унижение не сдавалась, наоборот теперь в ней кипело желание отомстить эльфийке, да и покончить наконец с Ниобой, которую они с братом опрометчиво оставили в живых, убив при этом всех ее детей. - Никаких отомстить, ты и так попыталась это сделать и лишь чудом спаслась. Более никакой самодеятельности и никаких спусков на землю без ведома остальных. Или хотя бы моего. А теперь потерпи, я изгоню яд из твоей раны, – резко перебил ее Аполлон, будучи в отличие от яростной сестры более спокойным и рассудительным, понимающим насколько они близки были к собственному падению.       Собравшись с силами и сконцентрировавшись, Аполлон приложил руку к ране, которая тут же засияла золотым светом. На лице Артемиды не дрогнул ни один мускул, хотя ощущение было не из приятных. Бог искусств будто бы просунул свою руку в рану и ухватил скверну, будто бы ядовитую змею, которую стал буквально вытягивать из сестры. Аполлону это давалось с не меньшим трудом, что и Артемиде, причем энергии монстров в охотнице было не так уж и много. Промучившись несколько минут, бог наконец вырвал яд из тела сестры, словно сорняк из земли, собрав на ладони сгусток тьмы, который тут же загорелся ярким пламенем, исчезая без остатка.       Даже не столь сложная манипуляция обошлась не так просто и на лбу Аполлона выступил пот и, закончив извлечение скверны из Артемиды он словно бы выдохся, переводя дыхание. Яд монстров сгорел без остатка и не успел толком распространиться по телу богини, иначе бы подобная манипуляция происходила бы гораздо дольше и тем более труднее. Артемиде тоже было не очень приятно, но она оставалась спокойно и с облегчением выдохнула, когда сгусток темной энергии в ее теле был извлечен и уничтожен. - Давно я не занимался этим, и надеюсь больше мне не придется очищать кого-либо от этого яда. Он очень силен и опасен, в таких количествах я могу с ним справиться, – вздохнул с облегчением Аполлон, снова осмотрев руку своей сестры, которая теперь выглядела как обычно. Но бог искусства пока не расслаблялся, на всякий случай перевязав руку Артемиды. - Вот, это должно помочь, если еще какая-то доля яда осталась внутри и затаилась. Потом надо будет еще раз ее проверить и убедиться, что скверна тебе не угрожает. - Благодарю тебя, брат мой. Но я не могу этого так просто оставить, мне нужно стать лучше, чтобы одолеть эту остроухую выскочку. Мне нужно раздобыть стрелы получше, чтобы они пробивали камень... Я не могу долго здесь отлеживаться, не воздав им за все, – поблагодарила брата Артемида и, хотя потеряла немало сил, все равно горела желанием отомстить им. - Еще раз говорю, никакой мести, никакой самодеятельности. Я не хочу тебя потерять, сестра и пока у тебя нет сил справиться с ними, тем более в одиночку. Отдохни, придет час, и я помогу тебе, но не сейчас, – настойчиво и серьезно отрезал Аполлон, не желая сейчас и слышать о попытках раненой сестры отомстить, что еще даже не пришла в себя после этой схватки. – Оставайся здесь и отдохни, а мне нужно будет поговорить с остальными на сей счет.       Оставив сестру лежать на ложе с перевязанной рукой, Аполлон быстро удалился, оставив ее в одиночестве с неприятным ощущением на душе. Дочери Ехидны были явно не слабее самих богов и теперь опасность была куда выше, учитывая, что они стали бить по святилищам олимпийцев. С такими мыслями он и ушел, оставив Артемиду восстанавливаться после схватки.