Последняя война Республики

      Долгий путь домой подходил к концу. Цезарь налегке с небольшим отрядом сопровождения возвращался домой в Рим. Проезжая по знаменитой Аппиевой дороге, диктатор продолжал строить в голове планы. Он не знал, насколько он сможет задержаться в Риме, поскольку ситуация в Республике и на ее границах была далека от идеальной. На западе Республики, в Африки и Испании бушевала гражданская война, именно туда ушли многие помпеянцы. На востоке же царила неизвестность. Да, Фарнака он разбил, но как оказалось за его спиной стоят могущественные и необычные союзницы и как они будут действовать дальше было той еще загадкой Сфинкса.       На окраинах Рима правителя встречали немногочисленные группы горожан, расходившиеся в сторону с дороги, чтобы не мешать проходу. Римлян было немного, диктатор так спешил обратно в столицу, что немного опередил собственные планы. Граждане ожидали его возвращения где-то через несколько дней, может неделю, как сообщали посланные вперед гонцы, но Цезарь предпочел пойти впереди своего легиона.       Люди на улицах, которые попадались диктатору на глаза в основном выглядели голодающими и изможденными. Голодная смерть им пока не грозила, но судя по их лицам, недоедание в последние недели, если не пару месяцев стали для многочисленных бедняков нормой. Они с надеждой смотрели на проезжавшего мимо правителя, вяло поднимая руки в знак приветствия, будто бы заодно умоляя диктатора помочь им. Одного лишь взгляда на них хватило Цезарю, чтобы понять, сколько еще ему предстоит работы в одном только Риме.       Рим готовился к первому за долгие годы триумфу, который собирался провести Цезарь в честь победы над понтийским царем Фарнаком. Диктатор хотел его провести не для того, чтобы потешить свое самолюбие в столь непростое время, сколько показать гражданам Вечного Города их новых врагов, с которыми он столкнулся в битве с Боспором. Именно эти монстры занимали его голову и его мысли, с ними было связано столько вопросов, а вот ответов было совсем не так много.       Да, несколько пленных гарпий смогли что-то поведать о своих племенах, о Ехидне и ее дочерях. Но пользы от них было в этом плане не больше, чем от пленных рядовых солдат, которые могли рассказать лишь в общих чертах. Узнать удалось разве что об их тактике боя, а также о способности изменять людей, превращая их в монстров, но то, как именно это работает Элина и ее спутницы внятно объяснить не смогли.       У ворот дома уже расположился паланкин, возле которого отдыхали рабы-носильщики. Юлию было приятно видеть, что его возвращения ждут прямо возле его дома в Риме. Правда этого гостя Цезарь ожидал здесь встретить меньше всего. Он хотел повидать Антония, чтобы узнать, как обстоят дела в Италии, но встречал его кое-кто другой. - С возвращением домой, благороднейший Цезарь, защитник Рима, - выходя из паланкина поприветствовал диктатора оратор Цицерон, с котором Юлий толком не виделся со времен Фарсальского сражения, где Туллий и получил свое помилование, вместе с множеством других оптиматов. Кланяться Марк не стал, ограничившись коротким кивком и поднятой рукой, не дожидаясь, когда диктатор спешится. - Никак не ожидал, что ты будешь встречать меня здесь первым, Цицерон. Очень признателен тебе за ожидание, - Цезарю было приятно видеть, что знаменитый оратор и, в свое время спаситель Республики от заговорщика Катилины решил первым встретить его. Юлий ожидал увидеть здесь Марка Антония или хотя бы Пизона Цезонина, но бывший консул опередил их всех. Диктатор сам поднял руку, отвечая на приветствие Цицерона, пытаясь заодно понять, что стоит за визитом оратора сюда. - Вести о твоем прибытии дошли до Рима раньше тебя, благородный Цезарь и для меня честь первым встретить тебя возле твоего дома. И для меня честь поздравить тебя с блистательными победами над врагами Рима, - Цицерон показывал хорошую осведомленность о его делах и достижениях на востоке Республики, что даже слегка насторожило диктатора, пусть вести о его приходе и вправду дошли до Рима ранее. - Я же правильно понимаю, что ты здесь не просто так, тебе что-то от меня нужно? У меня должна была быть встреча с Антонием, но пока его нет, могу и тебе уделить некоторое время, - не выдержал и поинтересовался у философа диктатор, зная, что тот не просто так сюда пришел. - Благородный Цезарь, я как раз хотел поговорить насчет него. Надеюсь, диктатор как истинный правитель будет справедлив и подойдет к вопросу беспристрастно, потому что то, что я хочу тебе поведать, мягко говоря, не красит твоего друга, - Цицерон своими словами как мог пытался смягчать углы, слегка заискивая перед диктатором, но ровно столько, сколько было нужно для достижения цели, не перегибая палку.       Цезарь слегка призадумался, он, конечно, знал о непростых, а если точнее враждебных отношениях Цицерона и Антония, корни которых надо было искать в заговоре Катилины, а продолжение в гибели Клодия и суда над его убийцей. Тем не менее, выслушать оратора Юлий был не против и потому предложил ему пойти в его дом, дабы обсудить все, что касалось его друга. -Хорошо, что ты хочешь о нем рассказать? Только прошу тебя, не надо с длинных речей, - зная любовь Цицерона к длинным выступлениям, попросил Цезарь, занимая место за столом напротив оратора. - Я как честный гражданин, благородный Цезарь, считаю своим долгом перед Республикой и ее правителями изобличать тех, кто портит ее по своей злой воле или некомпетентности. И как порядочный гражданин я не могу пройти мимо деяний Марка Антония, который остался управлять Италией вместо Цезаря, к сожалению, не имея и для того достаточных качеств, - принялся излагать Туллий, заодно достав свои записи. По их объему было видно, что оратор как следует постарался и то, что он говорил сейчас, было лишь малой частью всего, что он собирался поведать Цезарю - Ты хочешь сказать, что я ошибся с выбором? Может надо было сделать главным тебя, вместо Антония? Что он такого здесь натворил, каких качеств ему не хватило? - примерно такого Цезарь и ждал, сомневаясь, что Туллий начнет хвалить извечного врага. Но то насколько он сразу перешел к осуждению его друга удивило Юлия. - Ни в коем случае я не виню тебя, благородный Цезарь, ты сражался за защиту Рима от иноземных захватчиков. Просто Антоний не оправдал возложенных на него ожиданий, я хочу быть честным. Он, пользуясь своей властью присвоил себе дом великого Помпея и теперь из-за его порога реками течет вино, я уж не говорю о легионах женщин, которых он туда водил, - Цицерон в этот момент даже выудил солидную по размерам записку, точнее памятку, в которые он очевидно записал все промахи Марка Антония. - Так вот, два раза он пропустил заседания Сената и народного собрания, а один раз пришел туда еле живым после очередной попойки, он ничего не может сделать с продовольственным кризисом в Италии, несколько раз брал взятки. А недавно опустился до публичных угроз в адрес Сената и некоторых несогласных с ним народных трибунов, вроде Целия Руфа, пообещав, что свершит над ними кровавую расправу, а в случае отказа Цезаря поддержать его, то и над самим Цезарем. Якобы есть кто-то, кто мешает ему навести порядок, хотя мы все знаем, что ему мешает лишь его брюхо. Он призывает римский плебс к дубине и кинжалу и с этим надо что-то делать, благородный диктатор, если вы не желаете беспощадного бунта, как того, из-за которого умерла ваша дочь, - Цицерон говорил, умело подбирая слова, в чем ему не было равных. С поклоном он протянул записи Цезарю, с ожиданием смотря, какое решение тот в итоге примет.       Список был действительно внушительным, включавший в себя многочисленные провалы со стороны Антония. Причем Цицерон подошел к делу с такой тщательностью, будто бы уже завтра был готов выступать против трибуна в суде. Здесь он перечислял буквально все, от угроз расправы и организации боевых отрядов из городской бедноты, заканчивая распутным поведением, которое было перебором даже для известного циника и извращенца Клодия.       Цезарь даже не знал, как на это реагировать. Часть обвинений, вроде прогулки в запряженной львами колеснице с компанией арфисток и проституток заставила диктатора чуть усмехнуться, чего только не придумают римские сплетники. Но вот проблемы с управлением полуостровом и Римом были реальными, как недостаток продовольствия, проблемы с долгами жителей Италии и заканчивая разгулом пиратства. Все это было куда более серьезными обвинениями, нежели какая-то пирушка в компании распутных девиц. - Я уважаю тебя Цицерон, но ты уверен, что все это правда? Я хорошо знаю Антония, он и вправду мог допустить какой-нибудь промах, но не так много. Может быть, ему и вправду мешали? - посмотрев еще раз на обвинения в адрес трибуна, поинтересовался диктатор. Доверия оратору большого не было, учитывая его отношения с Антонием, но при этом не было похоже, что Цицерон врет. - Людям всегда что-то мешает, кто угодно, кроме их самих. Он имел власть от самого диктатора управлять Италией, так что, благородный Цезарь, мешала ему управлять только его собственная некомпетентность, а также желание, видимо переспать со всеми женщинами в Риме, пользуясь своей властью. К тому же по каждому из инцидентов у меня есть свидетели и их много, - не отступал Цицерон, продолжив настаивать на своем. - И потому я как законопослушный гражданин довожу до сведения правителя реальное положение дел и смиренно прошу принять меры.       Цицерон очень хорошо постарался и у Юлия не было особых сомнений, что Туллий уже давно планировал этот разговор и лишь ждал удобного случая донести диктатору на его заместителя в Италии. При этом где-то внутри Цезарь чувствовал, что оратор не обманывает его и Антония и вправду не очень получается в Риме, вопрос лишь в том, насколько плохо реальное положение дел и какой цели добивается сам Цицерон, рассказывая о происходящем.       Зная их давнюю вражду это выглядело как простое желание досадить извечному врагу, но Цезарь ощущал, что здесь может скрываться нечто большее, но он сам никак не мог понять, что именно. Где-то, в скрытом от его глаз месте происходили процессы, результатом которых и стал этот донос на Марка Антония. Список его неудач и вправду был внушительным, а под некоторыми из них были даже имена свидетелей, в числе которых был, например, и Кальпурний Пизон - зять Цезаря. - Хорошо, Туллий, так и быть, я приму это к сведению, а затем решу, как поступить. Могу лишь поблагодарить тебя за бдительность, мой друг Цицерон, - тяжело вздохнул Цезарь, потирая лоб. Совсем не такого возвращения домой он ожидал, видимо вместо краткого отдыха его будет ждать огромный воз работы. Антоний не только не смог разобраться с существовавшим кризисом, но и судя по всему, породил новые. - Это всего лишь долг каждого гражданина, Цезарь, не стоит благодарностей. Но есть еще кое-что, что я бы хотел лично с тобой обсудить, - на сей раз Цицерон слегка изменился в лице и стал куда более серьезным, чем раньше. Он слегка подался вперед и заговорил так, будто боялся, что его подслушают. - Юлий, как ты знаешь я всеми силами старался потушить возникший между тобой и Помпеем пожар и тогда я попытался использовать дошедшие до меня в Киликии слухи о некоторых чудовищах, выходцах из Тартара... Скажи мне честно, Цезарь, это правда и тебе действительно пришлось с ними сразиться?       Скрибоний Курион и Марк Антоний и вправду кратко обмолвились, что философ так стремился не допустить гражданской войны, что в Сенате стал пересказывать слухи о некоторых племенах варваров на краю Ойкумены, что напугали в свое время кимвров и тевтонов, заставив их бежать из родных земель, а затем пошли на соглашения с Фарнаком. Правда оказалось, что это вовсе не варвары, а точнее вообще не люди, а монстры, будто бы сошедшие с барельефов и амфор, изображавших старые мифы. Цицерон каким-то образом прознал об их существовании, правда не до конца был в этом уверен, но слухи о том, что Цезарю пришлось биться с монстрами дошли и до него. - Да, это правда, Цицерон, видимо ты был прав, пусть и не до конца. Они и вправду существуют и мне пришлось сразиться с ними. Крылатые твари были на службе у интервента и отцеубийцы Фарнака. И клянусь Юпитером, я никогда не видел ничего подобного, - честно ответил Цезарь. Его о чем-то таком до того предупреждала Венера, но тогда он так до конца ей и не поверил. А потом он столкнулся с гарпиями лицом к лицу, в том числе и с их предводительницей. И как же ему и римлянам повезло, что при Зеле их было не так много и Фарнак не додумался использовать их умнее. - И пусть даже я захватил некоторых из них, мне многое неизвестно. - Вот значит как? Значит это правда... Благородный Цезарь, можно будет попросить тебя дать мне взглянуть на них? Я хочу своими глазами убедиться в том, что у Рима появился новый враг. Если так, то как жаль, что они не появились хотя бы на год раньше, - посетовал Цицерон, причем на этот раз в его искренности не было никаких сомнений. Все же пусть Туллий и был довольно скользкой личностью, но был одним из немногих, кто искренне стоял за Республику и потому пытался всеми силами предотвратить гражданскую войну.       Его можно было понять, отчасти об этом жалел и сам Цезарь. Если бы Ехидна заявила о себе чуть раньше, может и вправду не было этой братоубийственной войны. Бывшим друзьям Помпею и Цезарю не пришлось бы сражаться, а сам Магн не погиб бы от рук Птолемеевских убийц. Как много жертв можно было избежать, если бы Рим сразу узнал о нависшей над ним угрозе. С другой стороны, может как раз в этом и была задумка Ехидны, дать Риму ослабить себя как можно сильнее внутренними междоусобицами и лишь затем нанести удар обескровленному победителю. Как много было у Цезаря вопросов насчет нее, которые требовали ответа.       В свою очередь Цицерон всерьез призадумался. В какой-то момент он слегка приоткрыл рот, будто бы собираясь что-то сказать, но сохранил молчание. Внутри философа явно все кипело, все дрожало от волнения и предвкушения. Открывшаяся информация не давала ему покоя, ему очевидно надо было все обдумать и собраться с мыслями. Появление гарпий сильно меняло расклады как в мире, так и внутри самого Цицерона, что он старался не показывать. - Конечно, ты на них посмотришь, мой друг во время триумфа, а после него дам тебе немного с ними поговорить. Я хочу, чтобы на них посмотрели многие римляне, чтобы убедились, что я не сошел с ума и что я там не развлекался, а защищал Республику от вторжения. А то, мне довелось слышать о некоторых слухах, которые ходят насчет меня в Риме, - пообещал Цезарь, заодно решив аккуратно полюбопытствовать у Цицерона насчет источников различных слухов, его порочащих, связанных в основном с Клеопатрой. - Понятия не имею, откуда исходят эти слухи, благородный Цезарь. Да и ты же знаешь, Рим большой город, слух охвативший его будет крайне живучим, что бы ты ни делал. Я и сам это хорошо знаю, - невозмутимо отчеканил Туллий, не забыв поблагодарить Цезаря за разрешение посмотреть на невиданных существ. - К тому же я слишком хорошо знаю тебя, благородный Цезарь и достаточно умен, чтобы не верить всяким базарным сплетням. - Хорошо, Цицерон. Можно тогда и мне попросить тебя об одолжении, не для себя, а для одного моего друга? - решил попросить оратора уже сам Юлий, пользуясь тем, что он наконец-то смог поговорить с Цицероном лично впервые за долгие годы. - Почту за честь, Цезарь, кто твой друг и что ему от меня нужно? - просьба диктатора застала Цицерона врасплох настолько, что тот даже слегка растерялся, но быстро взял себя в руки и выразил готовность помочь. - Ты же знаешь Саллюстия Криспа, Марк? Он хотел как-нибудь заняться написанием истории о заговоре Катилины, и он был бы очень признателен, если бы ты рассказал ему об этом, предоставил свои речи. Можешь ли помочь ему в этом, Цицерон? - решил выразить просьбу одного из своих друзей диктатор, обращаясь за помощью к оратору.       Саллюстий Крисп был одним из его военачальников, не самым лучшим, но и не самым худшим. Сейчас тот сидел без дела в Риме, ожидая новых назначений и поручений, и чтобы не терять времени даром, решил взяться за написание истории Рима, включая и недавние события. Глядя на происходящее, Крисп пытался понять, как Республика утонула в гражданских войнах и дрязгах и потому он так хотел обратиться к истории заговорщика Катилины, о котором Цицерон мог рассказать много всего интересного. - У меня много дел, благородный Цезарь, но, если такова твоя воля, я найду время для твоего друга, - бросил на прощание Туллий особо не раздумывая, так как в его голове крутился хоровод мыслей. Решив более не занимать внимание Цезаря, он слегка кивнул на прощание и оставил диктатора в одиночестве с написанным доносом перед ним. - А теперь прошу меня извинить, благородный Цезарь, но мне нужно срочно вернуться к работе, нужно подготовиться к одному процессу.       Цезарь проводил оратора взглядом некоторого удовлетворения, однако внутри римского правителя терзали сомнения. Ему хотелось понять, чего Туллий так добивался этим доносом. Понятно, что их отношения с Антонием оставляли желать лучшего, но Юлию что-то говорило о том, что у этой истории есть двойное дно, о котором ему пока не было известно. Еще больше его заинтересовала реакция Цицерона на слова о пленных гарпиях.       Их появление будто бы что-то перевернуло, сломало в Туллии, которого Цезарь никогда таким не видел. Да и для опытного оратора и политика не было характерно такое поведение, которое он проявил, узнав о появлении монстров. Что-то внутри подсказывало диктатору, что это как-то связано с происходящим в самом Риме. Но чтобы получить полную картину надо было поговорить с самим Антонием, который пока все никак не появлялся, несмотря на требование Цезаря.       Глядя на записи, оставленные Цицероном, диктатор ждал, когда объявится сам Марк Антоний, уже порядком задержавшийся. Теперь поводов поговорить с ним было еще больше. Но трибуна все не было, а время шло, и правитель в ожидании сначала стал ходить по комнате, размышляя обо всем, а затем направился к окну, чтобы оттуда полюбоваться на Вечный Город.       И каким удивлением для Цезаря было, что первым, кто попался ему на глаза был никто иной, как сам Антоний в компании нескольких здоровяков, у каждого из которых на рукаве туники были тонкие повязки. Держа в руках дубинки, они обступили своего патрона и Фульвию, следя за улицей, будто ожидая нападения. Трибун предпочитал ходить по городу в сопровождении надежных соратников, чувствуя нависающую над ним и над Римом угрозу. - Хорошо, давай их сюда быстрее, Тирон, я и так опаздываю, - торопливо и сбивчиво попросил у одного из спутников Антоний, забирая протянутые записи, взамен протягивая тому мешочек с сестерциями. Получив таблички, Марк стал внимательно вчитываться в них, пока бритоголовый южанин в окружении своих соратников пересчитывал весьма солидный заработок. - Как жаль, что нам нужны такие простые формальности, Антоний. Клодий бы не стал церемониться и навестил бы каждого из них вместе с десятком бойцов и вбил бы в их пустые головы все что нужно дубинами, - посетовала Фульвия, вытаскивая из своего одеяния припрятанный кинжал, некогда подаренный ее покойным мужем Пульхром и заглядывая через плечо Антония. Цезарь хорошо знал ее историю, как и то, почему Бамбула постоянно ходила с ним. Она боялась повторить судьбу мужа, которого убили его политические враги и матрона в случае нападения была не против забрать нападавших с собой к Плутону. - Мы бы и рады это сделать, госпожа, но нас слишком мало и к тому же наш патрон просил повременить с подобным, чтобы не подставлять Цезаря, - бросил в ответ командир отряда. - Надеюсь, он сможет очистить Рим от власти этих толстосумов и вернуть город гражданам. В крайнем случае придется брать дело в свои руки. - Не придется, Тирон, думаю я знаю, как убедить своего друга пойти нам навстречу, - возразил Антоний, косо посмотрев на подчиненного, одним взглядом показывая, что у ворот дома Цезаря не место подобным рассуждениям.       Подобные рассуждения действительно напрягали диктатора. Беда была даже не в том, что Антоний водил дружбу со старыми соратниками Клодия, славившиеся своими радикальными методами. Беда была в том, что подобные популисты могли снова захватить умы обозленных горожан и доводить дело до этого Цезарю совсем не хотелось. Проезжая по Италии, да и по улицам Рима, он не раз и не два убеждался в том, что настроения накалены если не до предела, то близко к нему и нужно искать способы их успокоить. - Мы в любом случае должны быть готовы, Антоний, если все написанное здесь окажется правдой, то мы должны собрать как можно больше людей, привлечь их на свою сторону и не дать всяким демагогам вроде Руфа одурачить их, - настаивала на своих идеях Бамбула, пытаясь склонить Антония к более решительным действиям. - Иначе они попросту убьют нас также, как они сделали это с моим мужем, Сатурнином и Гракхами. А я встречаться с Клодием в царстве Плутона пока не хочу. - Да, Антоний, ты же знаешь, что тут недавно объявилась банда, якобы собирающаяся отстаивать свободу Республики с оружием в руках? Некоторых из них я видел в отрядах Милона несколько лет назад. И сегодня они собираются быть нашими врагами, позавчера подрались с ними в Субуре, ты бы видел это, - вспомнил Тирон произошедшую на днях драку между его подчиненными и какой-то новой бандой. - И ты решил рассказать мне об этом только сейчас?! - раздраженно бросил народный трибун, на минуту позабыв о том, что он вообще-то собирался идти к Цезарю и сейчас переключился на своего подчиненного. - Простите, патрон, я хотел вам сказать вчера, но вы устроили пирушку в доме Помпея и приказали не беспокоить, - виновато стал оправдываться Тирон, поскольку Антоний в последние несколько недель предпочитал управлению Римом и Италией развлечения, по крайней мере там ему никто не ставил палки в колеса.       Цезарь мрачно усмехнулся, слушая этот разговор. Его лучший друг и талантливый воин и полководец был все тем же порочным любителем гулянок по поводу и без. Юлий понадеялся, что груз ответственности отрезвит Антония и заставит его заняться делами и, судя по всему, тот старался, но не справился и бросил сей сизифов труд, вернувшись к привычному и любимому разгульному образу жизни. - Ладно, с этим я разберусь позже и передай своим, чтобы узнали, кто именно за этим стоит, чтобы его презренное имя пополнило сей список, - отдал распоряжение Антоний, не имея желания спорить с подчиненным и уже собираясь, наконец, пойти на прием к диктатору, куда он и так уже сильно опаздывал. - Я тоже попробую узнать что-нибудь среди своих знакомых и подруг, иногда поговорив с матроной можно узнать куда больше, чем от ее мужа. Кстати, Антоний, как думаешь, стоит нам собраться к следующему собранию Сената у курии, чтобы они постарались умнее принимать законы, а не рассказывать горожанам про то, что зерна нет из-за их же пиратских друзей? -предложила напоследок Фульвия, что видимо не могла ждать у ворот возвращения трибуна. - Я подумаю об этом, но потом. У нас еще достаточно времени, чтобы собраться и обсудить все это, - Антоний был настроен на разговор с другом и потому не хотел забивать голову идеями, которые ему подкидывала хорошая подруга. - Как скажешь, удачи тебе, Антоний, - понимая спешку Марка, попрощалась с ним Бамбула, провожая его взглядом.       Попрощавшись с соратниками и подругой, Марк набрал полную грудь воздуха и, собравшись с силами, быстро зашагал к дому своего друга. Цезарь же ушел от окна, собираясь встретить Антония, который по всей видимости его просто не увидел.       Цезарь постарался сделать вид, будто пока не был в курсе разговора Антония с Бамбулой и Тироном, ожидая появления самого трибуна. Изрядно припозднившийся старый друг все же объявился через несколько минут, войдя к диктатору с коротким поклоном. Вблизи выглядел Антоний не лучшим образом, было заметно, как он наспех приводил себя в порядок после хорошей гулянки. Марк, после осознания невозможности что-либо поменять в Риме без одобрения Цезаря, предпочел, как следует оттянуться, вместо того чтобы исполнять сей сизифов труд.       Удивительно, но даже после долгих загулов Антоний умудрялся выглядеть даже по-своему симпатично, а в его теле все еще была видна немалая сила. Не зря Марк любил хвалиться соратникам по попойкам и всяким девицам своим происхождением от Геракла, подтверждая это солидной физической формой. Даже недели запоя не могли ее забрать полностью. - Гай, друг мой, наконец-то ты вернулся, я так скучал по тебе, - дружелюбно, но с ноткой зависти произнес Антоний, слегка приобнимая лучшего друга после долгой разлуки. - Не представляешь, как бы мне хотелось быть рядом с тобой в походе, как было в Галлии или в Греции. А не сидеть здесь в Риме среди всяких стариков. - Спасибо, Марк, я тоже очень рад тебя видеть, ты даже не изменился, - с долей иронии произнес Цезарь. Пусть ему предстоял непростой разговор, но он все равно был рад самой встрече со своим лучшим другом.       Цезарь хорошо знал все пороки Марка, тот и женщин любил самых разных, а уж от хорошего вина его было не оттащить. Тем не менее в заслугу Антонию можно было поставить то, что несмотря на подобный образ жизни он так и не пропил свой талант, как и хорошую физическую форму и не запускал себя. В принципе ему можно было хоть сейчас отправляться в бой. - Друг мой, давай что ли отметим твое возвращение домой. Я как раз захватил с собой амфору превосходного фалернского вина. Самое то, чтобы снова почувствовать себя дома, а вкус у него просто волшебный, специально для тебя придержал. Только скажи и его тут же принесут мои друзья, - предложил Антоний своему другу. Чувствуя, что разговор будет непростым и не самым приятным, трибун надеялся его скрасить кубком другим первоклассного вина, за которым любая беседа шла хорошо. - Не сейчас, Антоний, выпить всегда успеем. Лучше скажи мне, как у тебя дела в Италии. Я слышал ты забрал себе дом, принадлежащий семье Помпея, - Цезарь сделал вид, будто бы никакого разговора с Цицероном до этого не было, и он совершенно ничего не знает о положении дел в Италии и Риме. Диктатору хотелось посмотреть, насколько искренним будет его друг в оценке положения, которое на самом деле было довольно плачевным.       Марк разочарованно вздохнул, грустно посмотрев на пустой кубок на стол. Теперь надо было думать, как ответить лучшему другу. Похвастаться ему и вправду было особо нечем, поскольку Антоний никак не мог справиться со свалившейся на него властью и ответственностью, в последний месяц и вовсе уйдя из активной политической жизни к жизни ночной. Власть в руках Антония буквально рассыпалась, Сенат мало ему подчинялся, откровенно саботируя попытки навести порядок на полуострове. В самом Риме обострился продовольственный кризис, из-за чего Вечный город грозился провалиться в мрачные времена уличных побоищ и власти вооруженных отрядов, как во времена Клодия. А уж про открытый конфликт Антония с подозреваемыми им врагами народа не говорил только ленивый. - Не забрал, а выкупил, мой друг. Да и что в этом такого? Будто бы Помпей и его семейка не наши враги, уж знал бы ты чем его сын стал промышлять на море, - Антоний как следует поразмыслив, попытался немного уйти в сторону от неприятного разговора, благо его друг сам завел разговор о доме Помпея. - Наверное еще и по полной цене? Я хорошо знаю, куда подался Секст Помпей. Но его отец, пусть и был моим врагом, но все же был мне и другом. Не думаю, что присваивать их имущество правильное дело, - возразил Цезарь, зная крутой нрав своего друга, который предлагал диктатору без пощады карать своих врагов.       Цезарь и сам порой задумывался о том, правильно ли он поступил, проявив милосердие к побежденным врагам в Греции. Тот же Антоний на его месте прирезал бы всех помпеянцев, как это делали в свое время Марий и Сулла. При этом сомнений о том, как поступил бы с ними Помпей в случае своей победы у диктатора не было. И все же, Юлий чувствовал, что выбрал правильный путь, не став мстить своим врагам. Он помнил, как римляне отзывались и о Марии, и о Сулле, которые в своей жестокости и мстительности стоили друг друга и гражданам Рима не было большой разницы от того, кто из них будет вершить расправы на улицах Вечного Города.       Цезарь же хотел быть выше из обоих, а также Помпея с его соратниками. Юлию было важно быть лучше них, чтобы граждане Рима тоже это видели и поддерживали его не только потому, что оптиматы хуже, но и потому что сам он лучше своих врагов. Ему не хотелось идти по пути Суллы, при котором он сам чуть не лишился головы, тем более что дело Корнелия ушло в могилу вместе с ним. Цезарь словно хотел доказать своим примером старому диктатору, что его путь милосердия правильнее и лучше пути террора и расправ над заподозренными в нелояльности. Антоний же таким не отличался и не видел ничего постыдного в том, чтобы забрать то, что принадлежит врагу и заодно расправиться с ним самим. - Другом он тебе был или нет, но его дом стоит без хозяев уже почти год. Его сын рассекает по волнам, грабя и убивая мореходов и торговцев и сюда он возвращаться не спешит. Да и к тому же я имею право немного расслабиться, не все же управлением заниматься, - Антонию такой подход и вправду был чужд, о чем он не стеснялся говорить своему другу прямо, зная, что тот не будет требовать от него лести и лжи. - Расслабиться? Антоний, ты здесь не на отдыхе, а на работе. Я доверил тебе управление Римом и Италией в мое отсутствие. При такой ответственности отдыхать некогда, - Цезарь хоть и ценил откровенность Антония, но сейчас в его спокойный голос слегка преобразился, став более раздраженным. - Слушай, друг мой, я скажу тебе честно, здесь просто невозможно работать, это какое-то болото, трясина, каких не было даже в самых темных лесах Галлии и Германии. Эти выродки, считающие себя достойнейшими из граждан Рима, пока ты не видишь пытаются всадить нож тебе в спину. Вот например хочу я поднять вопрос о строительстве новых кораблей для борьбы с пиратами и сенаторы тут же находят куда более важные вопросы, как например покупка лишнего десятка рабов для городского благоустройства, а вопрос о пиратах откладывается на потом уже не первый месяц, - Антоний, зная, что его другу не понравится ложь, решил откровенно высказать все, что накипело в нем за это время. Цезарь видел, как непросто было Марку держать себя в руках, поскольку работа с Сенатом выпила из него столько крови, что он с трудом держался, чтобы не засыпать их всеми известными и неизвестными проклятиями.       Для Марка управление Италией при такой необъявленной войне со стороны очень влиятельных людей превратилось в самую страшную пытку. Каждый скандал с участием народного трибуна тут же раздувался до гигантских масштабов, благо Антоний умел в них попадать сам с завидной регулярностью, от простой попойки накануне собрания до прямых угроз о расправах с врагами народа. Будь Антоний диктатором, без Цезаря, он бы не церемонился и быстро навел порядок, как это делал в свое время Сулла, но над ним был его друг и потому Марк оказался связан по рукам и ногам. По-другому управлять ему было сложно и непривычно, мастером интриг он все же не был. - Значит, Цицерон был прав, и ты действительно не справляешься с этим, друг мой? - поинтересовался в лоб диктатор. Он знал, что вряд ли Антонию понравится упоминание одного из его злейших врагов, но, судя по всему, философ и оратор не был так далек от истины, когда расписывал неудачи Марка Антония. - Естественно не справляюсь, но здесь никто не справится. В кои-то веки этот болтун прав, но он сам немало этому способствовал. Он и его друзья что-то затевают против нас с тобой, Цезарь, распускают порочащие слухи о тебе и мне, саботируют попытки навести порядок, латифундисты прячут зерно, не желая потерять в цене. Они объявили нам войну, в которой мне нужна твоя помощь, друг мой, - Антония нисколько не удивило, что проныра Цицерон побывал здесь раньше него и успел выставить все в нужном для него свете. Тем не менее отпираться и лгать трибун не стал, решив честно ответить перед своим другом. - Я догадываюсь об этом, Антоний, но не могу понять, чего конкретно ты от меня хочешь? Ты так толком не объяснил какая помощь тебе была здесь нужна с моей стороны, - Юлий не совсем понял, к чему клонит его друг, поскольку тот в письмах старался избегать конкретики, из-за чего диктатор понимал лишь, что в Италии дела идут не очень, но почему и что именно идет не так понять было сложно. - Конечно я не объяснял, потому что боялся, что даже шифрованные письма попадут не в те руки. Но если коротко, то даже понимая, что ничего не смогу сделать, я собирал информацию. Мне удалось при помощи моих друзей и клиентов кое-что накопать. Они следили за ними недели, месяцы, здесь, вот здесь есть список тех, кто является твоими врагами Цезарь, как и врагами римского народа. И это я собрал только самых важных, имена остальных я могу представить тебе позже, - торжествующе произнес Марк, поскольку это было, пожалуй, единственное дело за все время управление Италией, на которое он не жалел ни сил, ни средств.       Антоний щедро и не церемонясь выложил на стол все таблички и свиток пергамента, минимум пару десятков. На каждой было несколько имен, а также сопровождавший их перечень подозрительных вещей, неосторожно оброненных слов и так далее, словом все, что можно было использовать для обвинений в заговоре против Цезаря и Рима.       Юлий даже слегка опешил от числа имен в первой половине заметок. Кого там только не было, досталось особенно Цицерону, подозрительным делам которого Антоний уделил недешевый свиток пергамента. Были и прощенный консул Марцелл и наместник Македонии Фавоний и народный трибун Руф и даже прославившийся убийством Клодия Милон. Не говоря уже о персоналиях поменьше, вроде Понтия Аквилы, Луцилия Гира, Кассия Лонгина или ланисты Горация Флора из Остии.       Было над чем призадуматься диктатору, глядя на эти списки. Часть имен здесь могла быть абсолютно по делу, но вот другие вызывали вопросы. Особенно внимание Цезаря привлекло имя бывшего проконсула Сицилии Верреса, запомнившегося невероятным взяточничеством и грабежом в своей провинции, став чем-то особенным в насквозь коррумпированной Поздней Республике. Цицерон попытался привлечь негодяя к суду, что стоило огромных трудов, в то время как сам вороватый проконсул отделался добровольным изгнанием из пределов Италии и штрафом в сумму меньше половины всего награбленного. - Хм, а что в этом списке забыл этот старый вор и жулик Веррес? Как он может быть замешан в некоем заговоре, да еще и с участием Цицерона, который его и выдворил из Италии? - поинтересовался у друга Цезарь, постукивая по столу. Он, конечно, догадывался, что Лициний угодил в список лишь из-за своих огромных богатств, наворованных за годы управления Сицилией, но может Антоний знал чуть больше. - О нем упоминал в разговоре с Аквилой Марк Фавоний и предлагал отправить тому весточку. Он говорил что-то вроде того, что у Верреса есть необходимые им средства для того, чтобы избавиться от нас с тобой, Цезарь. Так сказать, золото в обмен на прощение, - Антоний в свою очередь не смутился вопроса и довольно уверенно ответил на него своему другу. Было видно, что Марк всерьез подошел к делу и шпионить за реальными или мнимыми врагами у него получалось куда лучше, чем управлять Италией. - Мне больше кажется, что кто-то из твоих соглядатаев позарился на наворованные богатства старого жулика и решил упомянуть его. Как он вообще может оказаться с Цицероном в одном заговоре, учитывая их отношения? У него отношения с этим вором примерно такие же, как с тобой, Антоний, - Цезарь все-равно скептически отнесся к информации о причастности Верреса к возможному заговору, слишком уж одиозной была эта фигура, да и его влияние почти за двадцать лет заметно сократилось. А учитывая крайнюю беспринципность этого персонажа, мало кто стал бы всерьез ему доверять. - Я доверяю своим людям, им незачем врать. К тому же Веррес заслуживает наказания даже без всяких заговоров, к которому он если и причастен, то лишь как спонсор. Гораздо важнее, Цезарь, вот эти люди, вроде Цицерона и Марцелла, они вдохновители всего бардака, который происходит в Италии. И если мы ничего с этим не сделаем сейчас, то дальше будет хуже. У меня очень плохое предчувствие на этот счет, друг мой, нам надо срочно что-то предпринять, если мы не хотим искупаться в Тибре, - тут Антоний стал максимально серьезным, из-за чего наклонился над столом, пытаясь хоть как-то надавить на Цезаря, убедить его принять срочные и чрезвычайные меры по пресечению возможного заговора.       Цезарь призадумался, снова глядя в список, над которым Антоний поработал на совесть. Бывшему консулу Марцеллу здесь чего только ни приписывалось, включая сотрудничество с пиратами и продажу награбленного ими добра. Цицерон и вовсе подозревался как автор многочисленных порочащих Цезаря слухов, начиная от желания царской диадемы и заканчивая интригами с египетской царицей.       Народный трибун также под каждым пунктом прописал имена тех, от кого он узнавал подобную информацию, для большей убедительности. Антоний с ожиданием и надеждой смотрел на Цезаря, уповая на то, что его доказательства окажутся достаточно вескими, чтобы подвигнуть друга к радикальному наведению порядка. Вот только сам диктатор был иного мнения, какие-то моменты казались ему слишком натянутыми, какие-то имена, вроде Верреса или Кассия попросту лишними. - Хорошо, Антоний, предположим, что все здесь написанное правда. Что ты предлагаешь мне сделать с этим и другими списками? - как следует поразмыслив, Цезарь отложил пергамент в сторону, выжидающе смотря на своего друга. Трибун, очевидно имел какой-то план действий, раз заявился к диктатору с подобным списком. И судя по горящим глазам, Юлий догадывался, что именно тот затеял. - Я бы на твоем месте не церемонился и сделал этот список проскрипционным, как в свое время делал Сулла. Поверь мне, Гай, они бы нас с тобой в такой список занесли даже не думая, они бы нас не пощадили, и они убили бы нас всех, не только тебя, но и Кальпурнию с ее дураком-отцом и Фульвию с ее детьми. Почему мы обязаны быть милосерднее к тем, кто объявил нас врагами Рима? Почему мы должны щадить тех, кто нас щадить бы точно не стал? - разводя руками и активно жестикулируя стал предлагать Антоний, стараясь сдержать возмущение. Подозрения Юлия подтвердились, его друг теперь требовал от него крови врагов, реальных или мнимых.       В последний век, жестокость в Риме к своим политическим врагам стала привычным делом, пусть и все равно шокирующим. Это началось еще с убийства братьев-реформаторов Гракхов, выступивших против римской олигархии, которая ради своего имущества и богатств попрала священные законы Рима. Затем были долгие и кровопролитные гражданские войны, с обоюдным массовым террором, с самосожжениями жителей некоторых городов, которым не хотелось попадать в руки врагов. И это, не говоря уже о разгуле пиратства и политического бандитизма на улицах Рима, который в одно время утонул в уличных побоищах между боевыми отрядами различных деятелей, вроде Милона или Клодия.       Юлий помнил себя почти сорок лет назад, когда в Рим вернулся, его уже умирающий дядя Марий. Перед его глазами была картина, когда разваливающийся на глазах старый военачальник проходил вдоль дрожащих сенаторов, протягивающих ему руки для приветствия. Тех, кому он не подавал руки тут же выволакивали солдаты Мария и убивали прямо здесь же. Не лучше стало и когда в Риме объявился Сулла со своими печально известными проскрипциями, в которые угодил и сам Цезарь за отказ развестись с дочерью Цинны и слишком дерзкий ответ всесильному диктатору.       Новый правитель за всю свою жизнь повидал многое, как римляне убивали других римлян по любому поводу и этой братоубийственной вакханалии практически не было конца, иногда она затихала, чтобы затем вспыхнуть с новой силой. И Юлий больше всего хотел положить конец этому непрекращающемуся кошмару, особенно в свете новой угрозы с Востока. Риму требовалось единство, которого тот не видел уже почти сотню лет, вместо этого утопая в крови собственных граждан. - Потому что мы выше Суллы, Антоний. Он был неправ, жестокость и террор не оказались выходом, не принесли спасения Республике. Более того, это благодаря ему она превратилась в ничто, пустое слово, не имеющее облика, пустоту. Подумай, почему даже его соратники вроде Красса и Помпея в итоге отреклись от его реформ, - вступил в спор с другом Цезарь, стараясь доказать свою правоту аргументами. Путь Суллы казался ему тупиком, причем тупиком кровавым. Ему хотелось найти путь куда более эффективный и менее затратный для Рима и повторять, как ему казалось, ошибки Корнелия, Цезарю хотелось меньше всего. - Может дело в том, что Сулла изначально избрал неверный путь и нет разницы, использовал бы он для этого террор или нет? Друг мой, поверь мне, насилие может принести пользу, если правильно его использовать, во благо. Не стоит отбрасывать меч, надо заставить его служить правильной цели, и я верю, что ты сможешь сделать это друг мой. Я знаю твои идеалы, твои идеи, они совсем не как у Суллы, и они заслуживают того, чтобы во имя них покарать врага, - тем не менее Антоний не унимался и на сей раз вступил в спор с другом, пытаясь доказать правоту своих убеждений и склонить друга к решительным действиям.       Марк Антоний в этом плане был бесконечно далек от идей и взглядов Цезаря. Лишившись отчима Лентула , который был убит по обвинению в заговоре без суда, трибун возненавидел Цицерона, который и обрек его на смерть. Марк не стеснялся жестокости, его хорошим другом был Клодий со своими отрядами наводивший ужас на многих сенаторов в городе и не отличавшийся высокими моральными качествами. Милосердие не было совсем чуждо Антонию, скорее было много тех, кто не был его достоин. - Все равно я не могу, мне нужны настоящие, очень веские доказательства, на которые им нечего будет возразить, такие чтобы все граждане этому поверили. Иначе все посчитают меня параноиком, что решил казнить тех, кого я сам же до этого простил. И убил не совсем ясно за что, - возразил Цезарь после небольшой заминки. В словах Антония было что-то правильное, но Юлий опасался так рисковать. К тому же ранее он сам пощадил и простил многих людей из этого списка и их смерть вызвала бы слишком много вопросов.       Трибун, судя по виду, сдался, опустив голову и постукивая пальцами по столу. Переубедить Цезаря было крайне сложно, Марк и сам понимал, что его доказательства не такие уж и железные. Минуту-другую Антоний молчал, но затем воспрял духом и, выпрямившись, заговорил серьезным, слегка раздраженным и усталым голосом. - Ну хорошо, друг мой, хорошо. Я понимаю тебя, пачкать руки в крови - это не твой метод. Но доверь тогда это дело тому, кто не побоится их запачкать. Так сказать, профессионалам своего дела, - решил пойти на радикальные меры Антоний, чтобы убедить друга расправиться с подозреваемыми в заговоре. Жить народному трибуну хотелось и что-то ему подсказывало, что в случае заговора он будет вторым в списке на устранение после своего милосердного друга. - Это ты на что намекаешь, Антоний? - Цезарь смутно догадывался, что именно хочет сделать Марк и от одной мысли у Юлия чуть не полезли на лоб глаза. Но пока он ждал ответа от друга, надеясь, что тот просто шутит или сделал неудачный намек. - Гай, друг мой, у меня есть друзья и некоторые связи по ту сторону закона, как и у наших врагов. Там есть те, кто мне задолжал. Просто дай добро и я попрошу их избавить тебя от проблем с этими заговорщиками и любыми нашими недругами. Даю клятву перед Юпитером, что никто ни о чем не узнает. А даже если и прознают, то я приму всю ответственность на себя и отвечу по закону. Я готов пойти на это ради тебя, друг мой, - Антоний, однако, был совершенно серьезен, откровенно говоря другу о своих задумках. На их счастье, здесь не было посторонних ушей, иначе проблем было бы не избежать.       Цезарь призадумался, предложение Антония звучало крайне заманчиво и соблазнительно. В этом случае Юлий и вправду почти ничего не терял, а Антоний мог удовлетворить свою жажду мести и крови. Но каков был риск, если все это всплывет наружу, даже если это не заденет самого диктатора, то своего лучшего друга он точно лишится. Поскольку каким бы не было провальным правление Италией со стороны Марка, тот был его лучшим и самым надежным другом, едва ли не единственным, кому он мог по-настоящему доверять. И разбрасываться такими друзьями диктатор не хотел, тем более ради такой темной авантюры. - Антоний, прости, но нет. Риск слишком велик, а ты мне еще пригодишься. Мне совсем не хочется даже думать о том, чтобы судить моего лучшего друга. И вообще, не стоит заигрывать с миром беззакония, это может плохо кончиться, - попытался отговорить Антония от радикальных и рискованных мер Цезарь, понимая, чем все закончится в случае неудачи. Здесь был нужен иной подход, но диктатор еще только думал какой. - Так послушай совета лучшего друга, Цезарь. Я готов сделать это во имя нашей дружбы, я не хочу, чтобы твое милосердие вышло мне, а в первую очередь тебе самому боком. Поверь, некоторые люди в этом списке не заслуживают твой милости, - все же вцепился в свой последний шанс убедить друга Антоний мертвой хваткой. Марк воспринимал сведения о заговоре куда серьезнее Цезаря, не в последнюю очередь потому, что чувствовал, что из-за врагов у него так не заладилось с управлением Италией. - Я сам понимаю, какой это риск, но разве не был ли переход Рубикона куда большим риском? - Я сам разберусь, кто достоин моего милосердия, а кто смерти, Антоний. Так что и думать пока об этом не смей, ты мне еще очень пригодишься. Поверь мне Марк, ты куда ценнее всех тех, кого ты занес в этот список, - попробовал успокоить пыл своего друга Цезарь, приподнимаясь со своего места, чтобы посмотреть в его глаза. - Как скажешь, Цезарь. Ты мой друг и я поддержу любое твое решение, каким бы глупым или абсурдным оно мне ни казалось. Но смотри, как бы тебе не пришлось горько пожалеть об этом, - Антоний явно не был удовлетворен ответом, но Юлий всем видом показывал, что его не переубедить и трибун все же сдался. Идею самому покарать возможных заговорщиков без помощи диктатора пришлось отложить до лучших времен. - Не пожалею, Антоний, доверься мне, - не раздумывая ответил удовлетворенный Цезарь, видя, что его друг сдался и перестал упираться. Теперь стоило поговорить с ним о других, куда более важных чем заговор вещах. - Но вот что делать с тобой, я не знаю, на тебя очень много жалоб приходит, Антоний. Даже Пизон Цезонин просил сделать что-нибудь с тобой, поскольку ты всех перепугал своими заявлениями, друг мой.       Упомянув своего зятя, диктатор понял, что допустил ошибку, потому что Антоний от его упоминания замахнулся, чтобы ударить по столу от злости, но все же удержался. Своим подходом к делу отец Кальпурнии невероятно разозлил народного трибуна, который остался совсем без поддержи в Риме, не считая своих друзей и Фульвии. Пизон и раньше ему не нравился, особенно за позицию, которую тот занял в самом начале гражданской войны, а уж последняя встреча и вовсе превратила старого сенатора в одну из самых презираемых Марком личностей. - Да у этого Пизона чести меньше, чем у моей шлюхи Кифериды, он запросто перебежит к врагам, как только придет черед, готов спорить на годовое жалование. Он мыслит лишь своими брюхом, спиной и задницей, ему нужно лишь жить в роскоши, не вставая с удобного ложа, не важно при оптиматах или при Цезаре. Я бы вообще на твоем месте, мой друг, к нему относился с еще большим подозрением, чем к тем, кто в этих списках, - не выдержал упоминания Кальпурния Антоний, имевший до того с ним крайне неприятный диалог. Цезонин умудрился парой поступков и неосторожных слов не на шутку разозлить народного трибуна. Смерти ему он, конечно, не желал, но доверять перестал. - Он мой тесть, так что попрошу повежливее Антоний. Я знаю о его ошибке, и он искренне о ней сожалеет. К тому же не он один жалоб нелестно отзывался о твоих методах управления, Антоний, - отрезал Цезарь, не желая выслушивать оскорбления в адрес своих родственников, пусть и от лучшего друга. Которого ему сейчас приходилось отчитывать, как провинившегося подчиненного, что давалось Цезарю с большим трудом.       Антоний не стал извиняться за грубость, он вообще не стал что-либо говорить, лишь отвел взгляд в сторону, понимая, что и вправду выступил в роли правителя Италии далеко не лучшим образом. Конечно, ему было на кого свалить свои неудачи, но по виду трибуна было понятно, что в этом он винит также и самого себя. Особенно в последние недели, когда он и вовсе пустил дела на самотек и предался развлечениям, понимая, что ничего толком изменить не сможет. - Антоний, знай, ты мой друг, и я надеюсь, что ты как мой друг простишь меня за то, что я взвалил на тебя эту неподъемную ношу. Ты больше не будешь руководить Италией, а о новом назначении для тебя я еще подумаю. Если слухи о нашествии с северо-востока подтвердятся, то ты пригодишься мне там, - тщательно взвесив все, вынес вердикт диктатор, чувствуя отчасти и свою вину за неудачи Антония. Стоило быть дальновиднее и доверить Италию кому-то более сдержанному и осторожному. Тому, кто смог бы управлять этим болотом, не попадая в неприятные истории и не вызывая к себе такой ненависти со стороны разных слоев общества. - Я старался сделать как лучше, мой друг. Может быть этот старый сли... Прошу прощения, Пизон, был прав, - Антоний лишь чудом сдержался, чтобы при упоминании зятя Цезаря снова не осыпать его оскорблениями. Он вспоминал последний разговор с ним, где Пизон делился с ним политическими мудростями и, видимо, Марку следовало их усвоить, чтобы так не провалиться. Хотя по виду самого трибуна было заметно, что отстранение он отчасти воспринял с облегчением, как освобождение от тяжкой и бессмысленной для него ноши. - Я знаю, Марк, ты хотел как лучше, но видимо это просто не твоя должность. Я постараюсь найти кого-нибудь получше для этой работы, - вздохнув, подвел черту Цезарь, уже всерьез задумываясь о том, кого оставить за главного в Риме после себя. Поскольку диктатор чувствовал, что надолго здесь не задержится. - Найти кого-то другого? Друг мой, ты опять собираешься оставить Рим? - Антоний не сильно расстроился своему отстранению, зато уловил настроения и чувства своего друга, будто бы прочитав его мысли. Марк выглядел одновременно удивленным и заинтересованным, поскольку если Юлий соберется в очередной поход для народного трибуна это будет идеальная возможность загладить свою вину за Италию и исправить ошибки. - Я еще не решил, но в Африке и Испании еще полыхает огонь войны, а у нас теперь объявился еще один враг, Антоний, - вздохнув ответил Цезарь, потирая лоб, осознавая в какое время ему досталась такая огромная власть и ответственность за судьбу Рима. Пожалуй, впервые со времен самого Ганнибала у Вечного Города было столько проблем и столько врагов, желавших его падения.       Антоний выглядел удивленным, хотя и подозревал, о чем идет речь. Все же до Рима доходили слухи о странных существах, которых видели в самых восточных провинциях Республики, но трибун воспринимал их как рыночные сплетни и басни путешественников. Но теперь примерно о том же заговорил и его лучший друг, которому пришлось иметь дело с отрядом гарпий. - Ты говоришь о тех странных тварях, о которых некогда упоминал наш любимый болтун Цицерон? Интересно, может если они существуют, то и я на самом деле потомок Геркулеса? - Антоний даже не знал, как реагировать на эту новость, поскольку совершенно не верил в существование чудовищ из древних мифов, которых побеждали мальчишки в своих детских играх. Но сейчас о них на полном серьезе говорил его лучший друг и это заставило трибуна всерьез задуматься над этим. - Антоний, это серьезно, Фарнак с их помощью разбил несколько легионов, один из которых наголову и что-то мне подсказывает, что крылатые бестии это лишь малая часть той силы, с которой нам придется столкнуться. Поэтому я и хочу показать их на триумфе в Риме, чтобы граждане знали о новой угрозе для нас, - абсолютно уверенно говорил Цезарь, разбивая все надежды и сомнения своего друга. - Что же если так, то я посмотрю на них, - решил для себя Антоний. Он не сомневался в здравомыслии и правдивости своего лучшего друга, но поверить в существование различных мифических тварей сейчас для Марка было слишком. Тем более он выглядел несколько подавленным и разочарованным разговором с Цезарем, который не стал его слушать и принимать его идеи. - Хорошо, друг мой, можешь быть свободен, а я пока подумаю над этим, - видя, что Антонию уже больше нечего сказать, решил отпустить его Цезарь. Разговор выдался для них двоих неприятным и сейчас диктатору захотелось немного побыть одному и собраться с мыслями и не слушать второй раз просьбы трибуна перебить всех своих врагов.       Антоний удалился, оставив своего друга опять наедине с собой в родном доме, с которым тому, вероятно, вскоре предстояло снова расстаться. Не будь этой угрозы со стороны монстров, Юлий мог бы отправиться в Африку или Испанию, добить своих врагов и объединить раздробленный Рим, но сейчас выбор для него предстоял непростой. Но в любом случае, Италию все равно пришлось бы снова оставить, но теперь стоял вопрос, кому доверить такую власть, чтобы не повторилась история с Марком Антонием.       Идею доверить это дело Сенату или тому же Цицерону, хотя тот и имел губернаторский опыт, Цезарь отмел сразу, слишком ненадежными они были. Был еще вариант с Кальпурнием Пизоном, который имел влияние среди сенаторов, даже среди части оппозиции, но он был буквально Антонием наоборот. Если Марк взялся за дело с энтузиазмом, но без умения и в результате лишь наломал дров, то зять диктатора скорее всего и пальцем бы не пошевелил. Старый Цезонин предпочел бы проводить время на своей вилле на юге среди папирусов, чем реально управлять Италией.       Задумчивый Юлий принялся перебирать свои записи, надеясь в них найти подсказку к нужной ему личности. Был бы Скрибоний здесь, а не на Сицилии и в Африке, эту роль можно было бы поручить ему. У него и опыт был и популярность, равно как и сдержанность, которой не хватало Антонию. Теперь же Цезарю пришлось обратить свой взор на Испанию, и он едва ли не сразу нашел интересный вариант.       Марк Эмилий Лепид, кажется, был именно тем, кого так хотел найти Цезарь - проконсул Ближней Испании, который сумел подавить разгорающийся помпеянский мятеж, не пролив при этом крови, действуя смесью силы и убеждения. Здесь было все, чего не хватало всем остальным кандидатам и, в особенности, Марку Антонию. Да, доверять Италию, раздираемую противоречиями, куда более острыми чем ту же Испанию не самому опытному управленцу было рискованно, но сейчас риск казался Цезарю оправданным.       Да, после долгих раздумий и размышлений решение было принято. Юлий принялся было выписывать стилусом письмо Лепиду, как теперь его побеспокоила уже одна из служанок его жены Фелица скромно поклонившись, переступая порог. - Мой господин, прибыла госпожа Кальпурния, она хочет видеть вас, - поклонившись еще раз, коротко сообщила рабыня, ожидая ответа патрона. - Хорошо, Фелица, приведи ее. Я буду рад увидеть жену после долгой разлуки, - попросил Цезарь, ради встречи с женой отложив свое письмо Лепиду в сторону. Он хотел ее встретить, но не знал, в Риме она или на юге на вилле своего отца, где она в последние годы часто бывала. В столице матроне делать было особо нечего, только сопровождать отца, да встречаться с подругами, вроде Фульвии.       Теперь его жена переступила порог комнаты, встав перед мужем. Кальпурния практически не изменилась с тех пор, как Цезарь видел ее в последний раз. Завернувшаяся в скромное синие одеяние, подходившие под цвет ее глаз, она вопросительно и с долей подозрения смотрела на Юлия. Но при этом на ее лице все же читалось облегчение и радость от того, что ее любимый благополучно вернулся из очередного похода. - Я прибыла сюда, как только услышала о твоем возвращении. И я рада, что ты вернулся сюда живым, - на свое счастье, Кальпурния была в Риме вместе с отцом и как только вести о возвращении диктатора добрались до их дома, она тут же примчалась сюда. Правда, что-то омрачало ее ликование, что-то сдерживало ее от проявлений радости. - Я знаю, боги благоволили мне и подарили мне не только победы, но и попутный ветер, чтобы я мог скорее вернуться домой, - в этот раз поход Цезаря выдался не столь долгим, по сравнению с той же войной в Галлии. Но сейчас, диктатор даже больше спешил домой, чем когда либо, чтобы поведать Риму с чем он столкнулся.       Поведение Кальпурнии и то, как она держалась было странным. По лицу матроны было видно, что ее одолевают смешанные чувства, с одной стороны, она безусловно рада, что ее муж вернулся домой целым и невредимым, учитывая, как ему приходилось рисковать в своих походах. А с другой под маской радости читалось какое-то подозрение и даже тревога, что даже для довольно суеверной Кальпурнии было нехарактерно. Вспоминая последнюю встречу перед уходом их Италии, Цезарь не мог не заметить этих изменений. - Кальпурния, я вернулся домой, в наш с тобой дом. Отчего же я не вижу радости на твоем лице? Что тревожит тебя? - на самом деле он догадывался, в чем причина, Антоний в своих письмах ему писал о распространяемых его врагами слухах, из которых одни были нелепее других. - Я рада, что боги услышали мои молитвы и уберегли тебя от угроз варварского востока, его соблазнов или коварных змей-искусительниц, - теперь Кальпурния заговорила какими-то загадками, будто бы желая что-то высказать напрямую, но опасалась это сделать. Матрона замолчала, словно надеясь, поймет муж ее намек или нет. Каждое слово давалось ей непросто, и она пыталась тщательно их подбирать. - Пенелопа, моя, не тебе не стоит так об этом переживать. Да там много соблазнов, но я бы не поднялся так высоко, если бы не умел им противостоять. А завистники и клеветники, сами втайне этого жаждущие, всегда найдутся, - да, так он и догадывался, что речь пойдет о египетской царице, но диктатор воспринял это спокойно. Он сделал несколько шагов навстречу жене и нежно заключил в объятия ее хрупкое тело.       Кальпурния от этих слов слегка приободрилась, не до конца, потому что сомнения и подозрения все-равно грызли ее изнутри, но теперь она хотя бы была похожа на себя прежнюю. Однако теперь, она поспешила поделиться другими своими тревогами с любимым человеком. Даже в объятиях всемогущего Цезаря она испытывала какую-то тревогу, причем не за себя, а за него. - Тогда тебе нужно быть осторожнее. Огонь говорил мне, что тебя окружает предательство, измена. А еще я снова видела этот кошмар, - немного успокоившись заговорила жена о мистических видениях, которые ей были, когда она смотрела в огонь, на полеты птиц или анализировала свои собственные сны. - Я знаю, что ты любимец богов, но все-равно, каждый день, когда ты в походе я боюсь узнать, что ты не вернешься.       С этими словами она сама обвила вокруг него свои руки, будто желая защитить своего мужа от неведомых угроз. Кальпурния всегда была суеверной особой и увлекалась самой разнообразной мистикой, пытаясь прочитать будущее, которое для нее и ее мужа было отнюдь нерадостным. Несколько раз за последние месяцы она просыпалась от кошмаров, в которых Цезарь, истекая кровью, умирал на ее руках, а их дом рушился. Матрона не знала, как понимать эти видения и что они сулят, но была ими напугана и теперь на ее лице читалось некоторое облегчение, от того, что ее муж вернулся домой живым. И ей не хотелось отпускать его из своих объятий, будто чувствовала, что пока она рядом, беды с ним не будет. - Кальпурния, не стоит позволять полетам птиц, снам, огню и колдунам влиять на нашу жизнь и нашу судьбу, - поспешил успокоить свою супругу Цезарь, за долгие годы, не позабыв о ее тяге к различной мистике и суевериям. Хотя такой взволнованной он ее раньше не видел, но вероятно это было связано с многочисленными слухами вокруг него - Если мои походы меня чему-то и научили, так это тому, что мы сами, своими решениями создаем свою судьбу. А вовсе не авгуры пророчившие неудачи победителям, а проигравшим победы. - И все же, мое сердце говорит мне об опасности, которая нависла над тобой. Прошу тебя, будь осторожнее и не будь таким безрассудным. Я почти не была с тобой, я наслаждаюсь теми редкими моментами, когда ты рядом. И я очень боюсь потерять тебя, - все равно настаивала на своем матрона, которую не слишком впечатлили рассуждения мужа о судьбе. - Кальпурния, я не безрассуден. Я просто не боюсь смерти, хорошо зная, как она выглядит, но раньше времени принимать ее не намерен, - заверил свою жену диктатор, который не мог не улыбнуться попыткам жены хоть как-то удержать и защитить его. Но сейчас в его голове промелькнула мысль, из-за которой Цезарь был вынужден отпустить жену. - Извини меня, но я только прибыл, а проблем и грязи, сколько не было в конюшнях Авгия. И видят боги, кажется только мне и по силам их разгрести. Я должен был кое-что написать, так что я думаю мы поговорим позже.       С этими словами диктатор разорвал объятия и направился обратно к своему рабочему столу, держа в уме то, то он хотел написать Лепиду. Кальпурния замолчала, немного успокоенная ответом Цезаря, но ей хотелось сказать что-то еще. Когда же он развернулся, матрона слегка растерялась, но собралась с силами, чтобы сказать свое слово. - Может быть ты сможешь, хотя бы на один вечер перестать быть диктатором? Даже великим нужно иногда отдыхать, ты не Атлант, чтобы вечно небо держать - попросила Кальпурния с долей упрека в голосе. Пусть матрона и понимала, какая на ее супруге лежит ответственность. Но и себе хоть какого-то, хотя бы небольшого внимания хотелось. - Я уже почти забыла, когда мы в последний раз были вместе. Даже не делили ложе, а просто были рядом. Неужели наш Вечный Город пал так низко, что мой муж не может хоть ненадолго его оставить?       Гай на мгновение застыл, не ожидая такой просьбы от жены, да еще и столь настойчивым тоном. Цезарь вздохнул, бросив взгляд на стол, где лежало недописанное письмо Лепиду, а затем в синие глаза своей жены. Действительно, за долгие годы странствий по Галлии, а теперь и востоку у него почти не осталось времени на себя, а о таком понятии как семейная жизнь он позабыл едва ли не десять лет назад. - Знаешь, ты права. Наверное, на сегодня с меня хватит всего этого, - уже взяв в руки табличку с несколькими словами, диктатор со вздохом демонстративно перевернул ее и положил обратно на стол. Заодно сразу же почувствовав облегчение, будто бы он тяжелый щит с руки сбросил. Он снова подошел к Кальпурнии и приобнял ее одной рукой. - Давай пойдем в наш сад, я уже не помню, каким он был в последний раз.       Впервые за весь разговор Кальпурния заметно приободрилась и просияла, она не надеялась, что обычно своевольный Цезарь уступит ее просьбам. Ее радость была сдержанной, будто бы она боялась, что ее муж поменяет решение. Сейчас он протянул ей руку, приглашая пойти прогуляться с ней по их домашнему саду, на что матрона с радостью согласилась, покидая вместе с ним его рабочий кабинет.       Уже вечерело и солнце опускалось где-то вдали, чему Цезарь слегка удивился, не заметив, как за работой и различными встречами пролетел почти весь день, но сейчас ему не хотелось об этом думать. Диктатор, приобняв свою жену неспешно шел по их саду, среди ухоженных кустов и деревьев, а иногда и небольших статуй. На некоторые из них Юлий смотрел с небольшим удивлением, пытаясь вспомнить, были они здесь в прошлый раз или нет. - Может быть расскажешь немного о том, каких же побед ты там достиг? Некоторые говорят, что тебе пришлось сражаться с какими-то неведомыми тварями, вроде минотавров или гидр, - поинтересовалась матрона, до которой, как и до многих римлян уже дошли слухи о том, что ее муж победил каких-то мифических чудовищ. Она шла в обнимку со своим мужем, прижимаясь к его телу и наслаждаясь каждой проведенной с ним минутой. - Не совсем. Их было не так много и выглядят они совсем не как чудовища. Это были где-то полсотни гарпий, которые напали на нас вместе с боспорским царем. И знаешь, за все свои годы я не одерживал более легкой победы, так как этот глупец Фарнак сам убил свою же армию, не использовав преимущества союзниц. Легко же Помпею было стать Великим, если он побеждал таких врагов, - принялся рассказывать о произошедших под Зелой событиях Цезарь, не упустив возможности пошутить над поверженным врагом.       По выражению лица было видно, что Кальпурнии хоть и интересно, но мало что понятно. Все же с военным делом она никогда не сталкивалась и плохо представляла себе даже как выглядит сражение между армиями, поскольку для матроны боевые действия ограничивались поединками гладиаторов, да иногда драками на улицах. Хотя все-равно Кальпурния слушала рассказы мужа, скорее наслаждаясь просто его обществом и не желая, чтобы их встреча быстро закончилась. - Много же ты повидал. Интересно было бы взглянуть на тех, кого ты победил, потому что многие в Риме не поверили тебе, ведь этих чудовищ давным-давно уже никто не встречал, - Кальпурния, пусть и многого не поняла, но интерес посмотреть на неведомых тварей в ней проснулся. Хотя для нее куда важнее было быть рядом со своими любимым. - Кажется, уже нет противника, которого бы ты не смог победить. - А ты их обязательно увидишь. У меня для тебя есть прекрасное предложение, поучаствовать в моем триумфе через пару недель. Я бы хотел видеть тебя рядом с собой в этот прекрасный момент, - предложил необычный способ удовлетворить любопытство жены Цезарь, когда они обошли фонтан в саду по кругу и теперь вместе сидели перед ним, смотря на зажигающиеся в уже темнеющем небе звезды. - Конечно я буду там, я даже не хочу это обсуждать, - матрону не пришлось долго уговаривать, для нее это была еще одна возможность побыть рядом с любимым мужем, к тому же в час его славы. Участие в триумфе, пусть и в качестве жены победителя было огромной честью и надо было очень постараться, чтобы отказаться от нее. - Я хочу быть с тобой всегда, как в победах, так и в поражениях.       Кальпурния отлично понимала, как это много значит для Цезаря, которого в свое время лишили триумфа противники в Сенате, и она не имела права не прийти на эту процессию. К тому же она никогда не участвовала в подобных мероприятиях, лишь наблюдала за ними издалека. - Спасибо, Кальпурния, твоя поддержка помогает мне, где бы я ни был, - поблагодарил свою любимую за верность и поддержку Цезарь. Едва ли ее молитвы богам могли сильно помочь ему в боях, но для Гая было приятно, что его жена продолжает хранить ему верность и во всем поддерживать. Жаль только вместе они бывали за более чем десять лет брака не так уж и много. - Но все-таки, что ты будешь делать после триумфа? - приятный и мягкий тон Кальпурнии вновь приобрел те же тревожные нотки, с которых начиналась их встреча. Жена Цезаря хоть и не разбиралась во всех тонкостях происходящего, в отличие от подруги Фульвии, но сердцем чувствовала, что ее мужу грозит беда, как и то, какую большую ответственность он на себя пытается взвалить. - Я еще не знаю. Нужно наводить порядок в Риме, покончить с этим братоубийством. А теперь еще и эти чудовища появились, но они пока не слишком опасны, - вопрос попал точно в цель, заставив Юлия всерьез призадуматься о своих планах на будущее. Ясности не было, а вариаций хватало, все сильно зависело от того, как скоро прибудет египетское посольство от царицы, а также новостей с востока. Цезарю и самому очень хотелось, чтобы новых встреч с монстрами у него не было, но где-то внутри он чувствовал, что так просто они Рим и Средиземноморье не оставят. - Наводить порядок диктатор может и из Рима. Ему нет нужды самому метаться по Ливиям и Испаниям. У тебя есть хорошие друзья и опытные командиры, ты можешь поручить им подавить восстания, - предложила свой вариант Кальпурния, с некоторой тревогой выслушав ответ своего мужа. - Дай покомандовать Марку Антонию, например, а то он в Риме будто на каторге.       Цезарь легко догадался, к чему клонит его жена, сейчас прижавшаяся к нему поближе и заключенная в его объятия. Она не хотела отпускать его снова, боясь потерять мужа, на сей раз навсегда. По ее голубым глазам было видно, как она переживает и опасается за него, вынужденная гадать, вернется ли Юлий живым из очередного похода. И не променяет ли ее в одном из них на кого-то получше. - Я не знаю. Иногда необходимо держать все под своим контролем, командовать самому, чтобы избежать лишних жертв. Да и мои оставшиеся враги далеко не все так глупы, как тот же Фарнак. Разумнее сделать что-то самому, если нужно достичь успеха, - призадумавшись, ответил Цезарь. Да, предложение свалить все на того же Антония показалось бы кому угодно заманчивым, но только не диктатору, который предпочитал лично побеждать своих врагов, как это делал Великий Александр. - Но Помпей уже мертв, а кроме него у твоих врагов никого нет, - попыталась возразить Кальпурния, надеясь образумить мужа и оставить его в Риме еще хотя бы ненадолго, чтобы снова не испытывать эту тяжесть разлуки, и чтобы не бояться вновь разнообразных порочных слухах, что ходили о нем. - Да, Помпея уже нет, хотя некоторые опасные враги у меня все же есть. Но я над этим подумаю как-нибудь в другой раз. Сейчас я хочу подумать о нас, а не о Лабиенах со Сципионами, - решил отложить на будущее этот вопрос диктатор, дабы не портить лишними спорами с женой столь хороший вечер.       Юлий уже почти позабыл о подобных ощущениях, когда можно было просто расслабиться в прохладном и уютном саду и посмотреть с любимой женщиной на загорающиеся на небе звезды. Сидя вместе на скамье и слушая журчание небольшого фонтана, они говорили о самых разных вещах, стараясь отвлечься от непростой и гнетущей действительности. Супруги не знали, сколько времени уже прошло и как долго они разговаривали, но теперь они чувствовали, что пора расходиться. - Спасибо, что уделил мне время, я и забыла почти, когда мы в последний раз были вместе. Я бы отдала очень многое за то, чтобы этот день не заканчивался, как и за то, чтобы наконец исполнить свой не только супружеский, но и материнский долг, - чувствуя, что время уже позднее, отблагодарила любимого Кальпурния, выразив надежду, что они скоро встретятся снова, а не через год или два.       С этими словами Кальпурния поднялась со скамьи, на которой они долгое время были вместе, собираясь вернуться к себе. Несмотря на хорошо проведенное время, последние слова матроны прозвучали с долей горечи. Ей было неудобно перед мужем, что она никак не могла подарить ему законного наследника. Причем она сама не понимала, то ли дело было в ее бесплодии, то ли они просто не так много времени проводили вместе. Все же из почти десяти лет брака, ложе с ним ей редко удавалось делить. Менее чем через год после свадьбы, Цезарь отправился в далекую Галлию, где провел почти десять лет. Все это камнем висело на матроне, которая тем не менее, как и Пенелопа, хранила верность своему мужу, не зная, отвечает ли он взаимностью. - Не переживай об этом, любимая, я уверен, что однажды у нас все получится и наши дети будут жить в лучшем Риме, нежели сейчас, - успокоил супругу Юлий, понимая, насколько проблема бездетности грызет его жену изнутри. Она была бы рада иметь полноценную семейную жизнь, как у многих других матрон, но детей у них не было, а ее любимый постоянно пропадал в военных походах. Цезарь это понимал и пытался унять грусть своей любимой, которая, услышав его ответ, снова немного улыбнулась.       Уже наступал вечер Кальпурния, ободренная разговором с мужем после прощального объятия оставила его одного посреди их небольшого домашнего сада, уже освещаемого лишь редкими светильниками, да звездами на небе. Цезарь пока не торопился уходить, продолжая размышлять обо всем, что произошло сегодня. Было приятно, хотя бы на один день немного расслабиться и забыть о той горе, что нависала над диктатором и над Римом. Да, неприятностей для Цезаря было много, но сегодняшний день, особенно вечер давал надежду, силы для продолжения борьбы. С этими мыслями Юлий тоже оставил сад.

******

      Подготовка к триумфу шла полным ходом. В Вечный Город ежедневно приходили огромные обозы, загруженные продовольствием и богатыми военными трофеями. Понтийский царь бежал настолько быстро, что бросил свои многочисленные сокровища, часть из которых успели себе расхватать и некоторые легионеры, ворвавшиеся в его лагерь.       Еще больше на улицах стало солдат из победного легиона, собиравшихся пройти по городу, а сейчас предаваясь развлечениям и отмечая свой успех. Естественно многие из них спешили поведать своим друзьям, родственникам, да и просто похвастаться своими успехами. Еще бы, за последние столетия никому не доводилось драться с чудовищами из Тартара, да еще и побеждать их. Некоторые охотно верили этим слухам, другие посмеивались над фантазиями легионеров, остальные же просто радовались за успехи своих сограждан.       Неудивительно, что разговоры о таинственных пленницах и обещание показать их стало чуть ли не главной причиной желания посмотреть на победную процессию. Посмотреть на них хотели все, как те, кто верил словам вернувшихся солдат, так и те, кто смеялись над ними. Некоторые даже умудрялись заключать пари на этом. Словом, город был как никогда находился в предвкушении чего-то важного.       Вот когда настал день триумфа, первого за долгие годы на улицах было не протолкнуться, поскольку вести о нем дошли до соседних городов и деревень, да и сам Цезарь был заинтересован, чтобы как можно больше людей узнали о том, с чем ему пришлось столкнуться. Неудивительно, что в город приезжали гости из всех более-менее крупных городов Италии.       Еще за несколько часов до начала процессии все места на дороге от Триумфальных ворот до Капитолийского холма были заняты. Желающих посмотреть на триумфальное шествие было столько, что даже на крышах окрестных домов не оставалось мест и плебеи были вынуждены ютиться там, моля богов, чтобы здания под ними не обрушились. Мест в Большом Цирке, через который должна была идти процессия тоже не осталось, причем многие спешили занять их еще до рассвета       Огромная столица сгорала от предвкушения и время тянулось крайне медленно с самого рассвета, пока наконец где-то около полудня улицы не взорвал рев триумфальных букцин, сразу вызвавший оглушительную овацию, стало ясно, процессия уже прибыла и начинает свое шествие.       По традиции сначала зрители увидели десятки повозок, на которых были сложены оружие, щиты и доспехи пленных гоплитов, а также добыча из царской сокровищницы. Если на царские украшения опять же мало кто обращал внимания, то к необычным мечам и копьям интерес был громадным. В свете солнца они соблазнительно переливались в своем чуть фиолетовом цвете и некоторые из зрителей стали спорить друг с другом, действительно ли есть металл такого цвета или оружие покрасили для необычного эффекта. Цезарь, не дожидаясь окончания триумфа был готов поспорить, что если выставить это оружие, как и пленниц на аукцион, то можно будет запросто заработать целое состояние.       Следом за повозками со снаряжением и драгоценностями из царской сокровищницы понуро шагали многие десятки, если не сотни пленных воинов далекого царства. Гоплиты и пельтасты в местами оборванных туниках не торопясь шли по этой тропе позора, стараясь не смотреть на многочисленных зрителей. Кто-то не выдерживал и плакал о своей участи, другие с холодной горечью шли, моля богов, чтобы их путь закончился быстрее. Их даже не пришлось заковывать в цепи или связывать веревками, слишком они были подавлены тяжестью своего поражения и плена.       Пленным грекам, можно сказать, еще сильно повезло, не они должны были быть главными героями этой процессии. Да даже Фарнак, если бы угодил в руки римлян, прошел по триумфальной улице незаметно. Большинство наблюдавших за пленными врагами не выражали им какого-то презрения или ненависти, у некоторых было сочувствие, но для большинства они просто не представляли интереса. Само собой, внимание всех было приковано к тем, кто шли позади сотен пленных боспорских пельтатстов и гоплитов.       Их было всего семь, каждая притягивала к себе больше внимания, чем ко всем шедшим до этого пленникам и повозкам с трофеями. Крылья у всех были связаны, а у некоторых еще и перевязаны, поскольку в них попадали копья или стрелы. Какой-либо одежды на них также не было, за исключением повязок и в красоте им нельзя было отказать, что лишь больше привлекало внимание зрителей. Но что еще больше ставило в ступор публику, так это то, что пленницы, казалось, не сильно переживали о своем положении как участниц триумфа. Если цари и царицы были готовы покончить с собой, лишь бы не испытывать этого позора, а обычные солдаты, что шли до этого, были убиты горем и подавлены, то гарпий, кажется это не слишком волновало. Они шли никуда не торопясь, будучи скорее заворожены, нежели напуганы ситуацией.       Для них это было скорее необычным и интересным опытом. Они с удивлением смотрели по сторонам, будто не до конца понимая, где они оказались. Гарпии никогда в своей жизни не видели таких огромных городов и такого огромного количества людей, которые с изумлением смотрели на них. Даже их подземная столица по сравнению с Вечным Городом казалась какой-то деревней. Элина, как и некоторые ее спутницы, наверное бы с удовольствием помахали крыльями присутствующим, если бы те не были связаны. - Может это наряд такой? Просто крылья на руки приделали и теперь показывают, - шептались немногочисленные скептики, которые как не верили в существование всяких мифических тварей, так и до сих пор отказывались это делать, пытаясь придумать увиденному какое-то объяснение. - Да не похоже, да и все воины, которых я спрашивал говорили, что летать умеют, - возражали им другие люди, с предвкушением дожидавшиеся появления гарпий и до того расспрашивая всех, кого только можно было об этих существах и теперь оказавшиеся сполна вознагражденными. - А они, кстати, не такие уж и уродины, как говорилось в легендах, - подмечали их особенности третьи, которые помнили, как были описаны эти твари, например в путешествиях аргонавтов, где это были едва ли не самые отвратительные чудовища. А эти пленницы, что шли по улице, опасений и страха не вызывали и выглядели очень даже привлекательно, настолько, что, наверное, уже находились желающие прикупить себе какую-нибудь из них в качестве экзотической наложницы.       В отличие от пленных людей, которых после триумфа собирались вернуть в лагерь за городом и уже там решить их судьбу, скорее всего продав их в рабство, то вот гарпий вели до самого конца к Капитолийскому холму. Цезарь помнил о своем обещании показать их Цицерону, да и в целом ему казалось разумным дать римской элите возможность, пусть и немного, но с ними пообщаться. Хотелось бы теперь триумфатору посмотреть в лицо тем сенаторам, которые ему не верили и говорили, что победы на востоке он попросту выдумал, вместо этого развлекаясь в кампании египетской царицы.       Наконец уже за пленниками и трофеями появились и сами победители во главе с Цезарем, стоявшим, как и полагается триумфатору на роскошной колеснице в подобающей тоге, с раскрашенным лицом и государственным рабом, что держал лавровый венок над его головой.       Он давно хотел испытать это чувство, ему доводилось видеть, как весь город чествовал того же Великого Помпея и вряд ли был хоть один римлянин, не желавший пусть на одно мгновение, но оказаться на его месте. Цезарь и сам был достоин подобных почестей и мог на них рассчитывать еще десять лет назад, если бы не Катон, сорвавший его стремление многочасовым выступлением. Но теперь он мог сполна насладиться этим чувством, дать себе немного торжества. Однако стоило помнить и о смерти, как шептал на ухо раб, державший лавровый венок и сильно зазнаваться не стоило. Как считали, боги не любят таких людей и раздражать их избыточной славой не стоило.       Рядом с ним шли и его родственники, друзья и клиенты, по случаю триумфа обрядившиеся в белые одежды и взявшие венки. Для Кальпурнии это было почетно, но крайне непривычно и она шла к Капитолийскому храму, смущенно и скромно опустив взгляд. Она уже была рада, тому, что ее муж вернулся домой живым и с победой, и для нее было честью, пусть и немного, но поделить с ним его славу. В то время как Антоний, наоборот не стеснялся, а очень даже радовался оказаться рядом с другом посреди многотысячной толпы. Ее овации и крики ликования были для его ушей музыкой и трибун не стеснялся приветствовать многочисленных зрителей в ответ, надеясь однажды сам встать на эту колесницу и стать главным героем Рима.       Для простых же легионеров, что шли позади колесницы, это, наверное, тоже был лучший день в их жизни, может та величайшая точка, в которой можно оказаться лишь один раз. Конечно, к ним не было приковано столько внимания, сколько к тем же гарпиям или Цезарю, но все-равно они были частью всего этого торжества. Они своей отвагой и упорством подарили диктатору не одну победу и чувствовали себя сполна вознагражденными. Одетые как можно лучше, в парадном облачении и со всеми своими наградами, какие заслужили в боях своими подвигами. - Прячьте жен: ведем мы в город лысого развратника. Деньги, занятые в Риме, проблудил ты в Галлии, - пели легионеры как можно громче, чтобы заглушить торжественную музыку, соблюдая давнюю традицию в такой шуточной форме слегка высмеять триумфатора, дабы отвести от него гнев богов.       Так шествие продолжалось до самого Капитолийского храма, где и заканчивалась триумфальная процессия. На ступенях главного святилища города собрались все более-менее знатные граждане и сенаторы, спешившие выразить почтение и уважение Цезарю. Чуть в стороне, будто бы демонстративно отдалившись от знати стояла и Фульвия, которая тут же подошла поздравить свою подругу Кальпурнию. Для римской аристократии существование стало не меньшим шоком и неожиданностью, чем для простых граждан, а для кого-то и большим.       Больше всех остальных интересно было Цицерону. Ему со своего почетного места легко удавалось разглядеть необычных пленниц, но любопытство брало верх, и оратор пробирался вперед, едва ли не отталкивая других сенаторов, дабы получше их рассмотреть, попутно желая одним из первых от имени Сената поздравить триумфатора. Раньше он сам говорил об неизвестной угрозе и теперь с жадностью хотел посмотреть ей в лицо. - Вот видите, я же вам говорил? Говорил ведь, что что-то такое существует, а вы мне не верили, говорили, что я там в Киликии совсем с ума сошел, - начал приставать к некоторым своим коллегам Цицерон, с удовольствием показывая и доказывая всем скептикам свою правоту, указывая рукой на крылатых бестий.       Перед величественным храмом, на его ступенях сейчас собралась более-менее вся римская знать. Даже недоброжелатели Цезаря, не хотевшие посещать его триумф, все равно стояли здесь, толкаясь друг с другом, чтобы лучше рассмотреть необычных врагов Рима.       А вот самим пленницам возле храма стало совсем неуютно, если на улицах людного города они просто в растерянности, то перед святилищем Юпитера, некоторых пробрал страх. Та же Элина своим худым телом ощущала исходящее от этого места недобрую для нее энергию, что совершенно контрастировало с ее домом в подземном мире, где та же энергия была совсем другой.       Храмы богов были противны, пожалуй, каждой из монстров, которые хотели бы их осквернить и превратить в свои собственные святилища, посвященные их Матери или какой-нибудь из ее могущественных дочерей. А храм главного бога людей перед колоннами которого они оказались вызывали у них дрожь и ненависть. Но также и страх, потому что сейчас их судьба целиком зависела от решения триумфатора, и та же Элина с замиранием сердца смотрела на диктатора, общавшегося с сенаторами. - А что ты будешь с ними делать, Цезарь? Может быть принести их в жертву ради милости со стороны богов? - полюбопытствовал Цицерон, который тем не менее хотел бы перед их возможной гибелью как следует поговорить с ними. - Да зачем? Будь я на твоем месте, я бы может продал их кому-нибудь. Почему бы тебе этого не сделать? Они очень красивые и наверняка найдутся желающие выложить за них несколько десятков, если не всю сотню тысяч сестерциев, - перебил оратора старый Кальпурний, поглядывая на связанную Элину и ее спутниц, так как обычно покупатели смотрят товар на рынке.       Теперь уже сам Цезарь обратил взор на побежденных монстров, которые, кажется, стали понемногу понимать, что их теперь может ждать и слегка растерянно смотрели то на триумфатора, то на сенаторов вокруг него. Убить их, после обещанного разговора, было бы просто и логично, все же триумф нередко заканчивался обречением на смерть побежденных. Но Юлий не видел в этом практической пользы, поскольку ему показалось, что он может больше узнать от них со временем. - Я думаю для богов у нас найдутся жертвы лучше, чем порождения Тартара. Пока оставим их в Мамертинской тюрьме, думаю в будущем они могли бы нам пригодится, - вынес решение триумфатор, не особо соблазнившись идеей своего тестя продать их кому-нибудь по круглой цене. Хотя идея была заманчивой и ее можно будет реализовать позже. - Мне нужно совершить ритуал, а осквернять дом великого Юпитера этими чудовищами я не хочу, так что пока они в вашем распоряжении. - Твоя воля закон, благородный Цезарь, пусть боги будут благосклонны к тебе за твое милосердие, - произнес Цицерон, которого особо не расстроила позиция диктатора. - Позволь тогда мне немного поговорить с ними, как мы и условились?       Цезарь даже не стал отвечать, лишь отошел в сторону, давая таким образом оратору возможность подойти к пленницам. Сам диктатор должен был завершить триумфальный день в храме Юпитера Капитолийского, потому он и скрылся за массивными дверями, оставив знатных римлян и некоторых из солдат на ступенях храма вместе с пленницами.       Для Цицерона это было весьма принципиальным делом, внутри него что-то боролось и от ответов гарпий многое могло измениться. Он с горящими, алчными до знаний глазами стал разговаривать с пленницами, как с Элиной, так и с ее спутницами, постоянно делая многочисленные заметки. Ему повезло, что эти твари были довольно болтливы и с удовольствием, даже несколько заигрывая, отвечали на расспросы сенатора. Правда, как и Цезарь ранее, много пользы из их болтовни извлечь не удалось, говорили они много, но объяснить мало что могли и у Цицерона вопросов оставалось больше, чем ответов. - То есть про кимвров вам ничего неизвестно? Но по моим данным именно вы их выгнали, - решил проверить свои слухи Цицерон, продолжая допытываться ответа уже у Элины. - Я ничего не слышала про каких-то кимвров, я была только в Колхиде, а теперь оказалась здесь, - честно и с какой-то прямотой отвечала гарпия, довольно легкомысленно воспринимая происходящее, а узнав, что ей сохранят жизнь, так и вовсе приободрилась и теперь пыталась даже заигрывать с немолодым оратором, изгибаясь своим телом, насколько это было возможно. - Знаешь, я бы с удовольствием продолжила наш разговор где-нибудь наедине, в спокойной и уютной атмосфере. Может даже ради тебя что-нибудь вспомню. Я пока свободна и для меня будет большой удачей, если я найду здесь того, кого искала. - Не хватало мне еще притаскивать домой порождения Тартара, в Риме и так хватает грязи, а тут еще и вы, - отрезал Цицерон, не желавший даже думать на этот счет, но при этом ему все-равно было неуютно от того, как эта особа к нему клеилась, желая затащить в гнездо.       Элина нисколько не расстроилась от гневной оценки, данной оратором, и продолжила с ним разговор, насколько это было возможно. Гарпии в целом вели себя максимально дружелюбно, не выражая агрессии и пытаясь даже не реагировать на оскорбления в свой адрес. Все же Элина, как и ее подруги, отправились с Фарнаком, чтобы найти себе вторую половинку и даже оказавшись в плену, они видели возможность осуществить свою мечту, оттуда и шли все эти дружелюбные заигрывая с надеждой, что удастся кого-нибудь соблазнить. - И это те, с кем вам пришлось сражаться? Глядя на них, никогда бы не подумала, что они могут быть воительницами, - поинтересовалась Фульвия Бамбула у центуриона Квинта, также поднявшегося на Капитолийский холм вместе с триумфатором и его трофеями. Один из героев Зелы тоже наслаждался вниманием и почестями столь знатных людей, которые в обычной жизни смотрели бы на него в лучшем случае как на нищего, а сейчас они сами интересовались у него его подвигами, но в первую очередь, конечно, пленницами.       Подруга Кальпурнии с интересом посматривала на этих молодых пленниц, которые, как ни странно, не вызывали опасений у параноидальной любовницы Марка Антония. Они были куда моложе нее и выглядели даже хрупкими на фоне присутствующих. Что говорить, Фульвия лишь благодаря усердным тренировкам могла держать обычный римский меч, а эти крылатые особы на вид вряд ли смогли бы поднять хотя бы хороший римский щит. - Да, я тоже думала, что они будут выглядеть страшнее. В легендах они были едва ли не самыми мерзкими и отвратительными тварями, - добавила со своей стороны Кальпурния, помня описание гарпий из библиотеки ее отца, но те крылатые пленницы, стоявшие перед ней, мало походили на тех омерзительных полуженщин-полуптиц. Эти же, хоть и выглядели крайне диковинными, но при этом красивы, их внешность не назвать было какой-то отталкивающей. - Вы ошибаетесь, госпожа, это настоящие крылатые бестии. Если бы вы были там, то так не говорили. Они моих солдат в броне и с оружием без труда в воздух могли поднять, а их главная хлопком крыльев уничтожила наш скорпион, - возразил недоверчивой матроне центурион, даже вспомнив вкус той пыли, которая поднялась от удара Филомелы. - Они только выглядят мило и безобидно, но дай им стрелы или копья... Не уверен, что хотел бы снова с ними встретиться. И скажу честно, более наглых пленников я никогда не видел. Они должны падать в ноги Великому Цезарю и нам за то, что мы вообще сохранили им жизнь. Вы бы видели, как они к нам приставали, пришлось даже всыпать одному неразумному легионеру, который чуть было не повелся и не выпустил их из клетки. - А по виду и не скажешь, что они воительницы. Но все же я вам верю, вы действительно герои и защитники Рима. Кстати, такие как ты пригодились бы нашему делу, я думаю, когда все отпразднуют я отправлю к тебе и твоим людям кого-нибудь, чтобы обсудить ваше и наше будущее, - не упускала возможности для своей агитации Фульвия, помогая мужу собирать боевые группы из ветеранов и обозленных на богачей плебеев. И заманить на свою сторону такого центуриона для Бамбулы было бы большим успехом. - Все же, служба рано или поздно закончится у всех, и я бы не хотела видеть ветеранов, просящих подаяние только потому, что Сенату наплевать на них.       Пока Цицерон и еще некоторые желающие продолжали расспросы гарпий, Элина, оставшись без партнера сама, насколько это было возможно, решила протиснуться среди присутствующих, пока не оказалась рядом с Фульвией и ее подругой, которые общались с центурионом о вещах, совсем не интересных гарпии. Ей захотелось перекинуться хотя бы парой фраз с матронами, которые плохо себе представляли то, кем являлись эти неведомые существа. - Приветствую своих будущих подруг. Думаю, наша великая мать смилостивится над вами и наградит вас новыми телами, а меня сестрами, - обращаясь уже к матронам бросила Элина добродушным и непосредственным тоном, пытаясь заодно дотронуться до Фульвии и Кальпурнии связанным крылом. Гарпии эти две женщины казались весьма симпатичными, но их истинная красота могла бы раскрыться лишь при помощи Ехидны и ее дочерей, о чем, пусть и коряво, попыталась сообщить Элина. - Руки... Крылья от меня убери! - грубо отрезала Бамбула, чуть ли не отталкивая наглую гарпию от себя и сделав на всякий случай пару шагов назад. - Мне с руками и без перьев больше нравится. - Хоть они и чудовища, но выглядят как надо, - бросил с долей иронии в голосе Антоний, который определенно разбирался в вопросах женской красоты. На этих пленниц ему было приятно смотреть, но человеческие женщины, кажется, интересовали трибуна куда больше. - Антоний! - грубо отрезала Фульвия, которая будь немного наглее и увереннее хорошо бы пихнула Марка локтем за подобные шутки. - Не стоит злиться, Фульвия, ты красива и без всяких куриных лап, - слегка обнимая свою любовницу произнес Антоний, демонстративно отворачиваясь от пленниц, оставляя их на совести остальных присутствующих       Когда отведенное время закончилось, по приказу Цезаря гарпий тут же сопроводили в Мамертинскую тюрьму к их огромному недовольству. Они уже хорошо устроились, довольствуясь вниманием такого количества людей и рассказывая им о своей жизни, что казалось даже забыли о том, что были в плену и лишь по милости триумфатора избежали смерти на жертвенном алтаре. Их появление и разговоры с ними оставили среди знатных римлян больше вопросов, чем ответов, как и у самого Цезаря. Но времени на раздумья сейчас не было, поскольку весь Рим собирался отпраздновать триумф и досыта наесться после нескольких месяцев недоедания.       Несмотря на атмосферу триумфа и начавшегося празднества в его честь, настроение в городе было настороженным и напряженным. Все только и делали, что обсуждали появившихся пленниц, споря насколько много их еще там и насколько они опасны. Теперь многие римляне и сенаторы увидели их собственными глазами и были в смятении, не зная как на них реагировать. Но все понимали, что эти гарпии лишь малая часть нового неизведанного мира, с которыми им рано или поздно придется столкнуться.

******

      Рим толком не успел отдохнуть от большого триумфа, а многочисленные гости разъехаться по своим городам, как их потрясла новая весть. По Вечному Городу проносились всадники в экзотических одеждах, желая сообщить Сенату и гражданам о прибытии в Италию правительницы Египта Клеопатры.       В тени величественного каменного Театра Помпея жители и правители Рима собирались встречать египетскую царицу. Еще до полудня здесь было не протолкнуться от желающих посмотреть на иноземную повелительницу, о которой ходило столько различных слухов. Кто-то рассказывал о том, что она для красоты принимает молочные ванны, другие что эта крайне развратная особа готова отдаться любому мужчине с условием его казни на рассвете, третьи и вовсе говорили о ней как о ведьме, способной свести с ума любого человека.       Цезарь, слышавший все это мог лишь мрачно усмехнуться, даже несколько сочувствуя египетской царице, которую он, наверное, единственный во всем Риме знал. И ему же хорошо было известно, какая она на самом деле, не оболганная всякими слухами и выдумками. Хотелось диктатору еще узнать, кто распускает все эти слухи. Их нелепость порой превышала все пределы и Юлий не знал, злиться ему или смеяться от них. - Она предложит ему царскую диадему сегодня, которую он примерял в Египте перед огромным серебряным зеркалом, - пересказывал услышанные где-то сплетни один плебей своему другу, вернувшись от занятых аристократами мест. - Не только, ты же слышал, что Цезарь готовит указ о том, что будет разрешено брать в жены любую женщину этого мира, включая и иноземную правительницу, - добавил уже своих сплетен в эту кашу его приятель, поглядывая через головы сограждан на улицу, что вела к театру. - Я думаю все куда проще, эта египетская змея его чем-то отравила, чтобы подчинить его волю и получить его любовь, - вставил свои пять сестерциев третий, уже довольно седой их знакомый, с опаской посматривая туда, где должна была появиться правительница Египта, будто боясь ее проклятия.       На Марсовом поле, наверное, и яблоку было негде упасть, столько людей собралось посмотреть на прибывшую царицу Египта, богиню в человеческом теле, о которой ходило так много слухов в последнее время. На крышах прилегающих строений тоже теснились люди, неизвестно как не продавливая собой здания. Остальные же горожане толпились на площади, пытаясь выглянуть из-за рослых легионеров, чтобы хоть краем глаза увидеть виновницу торжества. Лучше всех, конечно, устроились аристократы, собравшиеся у входа в Театр Помпея на принесенных скамьях.       Неизвестно, сколько приходилось ждать, но собравшиеся не спешили расходиться, боясь потерять свое место и потом так и не найти его. Казалось, что все замерли в предвкушении, конечно не таком как было на триумфе с гарпиями, но все равно напряжение чувствовалось. Но наконец на Марсово поле взлетел десяток богато украшенных всадников на скакунах из далеких земель, доказывая, что ожидания римских граждан не были напрасными.       Вслед за ними появилась и основная парадная процессия. Богато и при этом достаточно откровенно одетые танцоры и танцовщицы с множеством музыкантов принялись развлекать присутствующих экзотическими представлениями, которые, наверное, большинство римлян никогда и не видели. Но сейчас они награждали египтян овациями, ожидая все больше появления самой царицы.       Цезарь, многое повидавший в том же Египте и сам дивился подобной роскоши и помпезности, с которыми была организована процессия. В Риме к подобному не привыкли, все те же триумфальные шествия разительно отличались от того, что происходило сейчас на Марсовом поле. Тем немногим сенаторам и праведным римлянам, жившим по заветам своих предков, сейчас было очень неуютно от всей этой демонстративной роскоши, показываемой египтянами. Они почитали скромность и умеренность и даже с некоторой опаской смотрели роскошно одетых египтян, устраивавших на Марсовом поле какое-то свое представление. Был бы здесь Катон он бы наверняка проклял гостей за то, что развращают римских граждан таким показным богатством.       Многие сенаторы, до того вросшие в свои скамьи поднимались на ноги, едва ли не толкаясь между собой, чтобы получше рассмотреть всех этих танцоров и музыкантов. Что было говорить о простом люде, который подобного, наверное, себе и представить не мог. Да в Риме бывали празднества и фестивали с играми, но настолько экзотического представления, наверное, раньше никто не мог и представить. И лишь немногие, как Цицерон с Цезарем сохраняли более-менее холодную голову, зная, что это всего лишь разминка перед самым главным - прибытием самой Клеопатры.       Наконец объявилась и сама правительница в ослепительном золотом одеянии на роскошно украшенной колеснице в сопровождении столь же парадно одетых стражей. Страшно было даже попытаться подсчитать, во сколько обошлась ей эта, безусловно эффектная процессия, о которой, наверное, будут вспоминать еще десятилетия, если не столетия.       Для многих, не особо просвещенных горожан она и вправду могла показаться богиней в человеческом теле или еще каким-нибудь более высшим существом. Роскошь и богатство, которые она демонстрировала были совершенно неслыханными даже для плутократического в последние годы Рима. А уж роскошные одежды ее прислуги заставили бы позавидовать даже многих аристократов и их матрон. Но больше всего, завораживали конечно фиалкового цвета глаза.       Спустившись со своей колесницы, царица с поклоном подошла к самому диктатору, что также сделали и ее слуги, вместе со стражей. Выпрямившись, она, однако предпочла заговорить не с самим Цезарем, как все ожидали, а с теми, кто сидел за его спинами и вообще всем, находившимся сейчас на Марсовом поле. - Граждане великого Рима, я горда посетить великий Вечный Город, которому я желаю вручить свой дар. Три десятка барж, доверху загруженных продовольствием вот мой царский подарок великому римскому народу в знак дружбы и союза между Римом и Египтом! - обратилась ко всем присутствующим на площади Клеопатра, говоря на достаточно хорошей латыни.       Слова Клеопатры, как и устроенное ею зрелище было встречено овациями большей части публики, особенно не слишком богатых горожан, для которых египетское продовольствие было спасением от недоедания и жизни впроголодь последних месяцев. Столько оваций не каждый популярный гладиатор мог собрать, сколько их сорвала одним щедрым подарком царица Египта. Клеопатра искренне была довольна таким вниманием и посчитала своим долгом поблагодарить жестом толпы горожан, собравшихся на нее посмотреть.       Многие в волнении и предвкушении ожидали, когда же Клеопатра представит свой главный подарок - царскую диадему для Цезаря, о которой ходило столько слухов, особенно участившихся в дни перед ее прибытием, но ничего этого не было. Царица Египта хоть и красовалась перед толпой, явно наслаждаясь тем, что завоевала столько внимания, но пока не позволяла себе больше, чем нужно.       А вот у остальных эмоции были смешанные и самые разные. Фульвия Бамбула сидела, слегка приоткрыв рот от смеси удивления и восторга. Клеопатра казалась ей некоторым идеалом, к которому она должна сама стремится. Царица, почитаемая своими подданными едва ли не как живое божество, для властолюбивой жены Клодия стала во мгновение ока образцом для подражания.       На Кальпурнию было больно смотреть, матрона хоть и старалась сохранять внешнее спокойствие, но ее синие глаза метали молнии. Внутри жены Цезаря очевидно пылало все и будь ее воля, она наверняка испепелила бы Клеопатру своим взглядом или разорвала эту надменную, разодетую в золото и шелка царицу, которая уже чувствовала себя здесь повелительницей. В какое-то мгновение их взгляды встретились и, пусть египетская царица даже не знала как Кальпурния выглядит, она без труда ее узнала, смотря на соперницу с пренебрежением и каким-то презрением, будто бы на какую-то чернь, что было взаимно.       Реакция сенаторов тоже сильно варьировалась от восторга и восхищения до полной прохлады, а то и ледяной ненависти. Старый зять Цезаря Цезонин тоже сильно занервничал, боясь, что сейчас сбудется какой-нибудь из слухов и Клеопатра предложит Юлию брачный союз. Было видно, как многие желали ей высказать все, что думают, а кто-то и вовсе смотрел на нее как на врага римского народа, заслуживающей максимум пройти в цепях по улицам Вечного Города. Особенно сильно взъярились влиятельные землевладельцы, уже начавшие в голове прикидывать свои убытки от прибывших в Италию барж, доверху нагруженных зерном. - Я прибыла сюда, чтобы предложить заключить вечный союз между Римом и Египтом! Пусть будут забыты все прошлые обиды и распри ради будущей дружбы наших держав! - оторвавшись от зрительного контакта с Кальпурнией, заговорила царица, помня про основную цель своего визита. Ее латынь хоть и немного хромала, но звучала достаточно уверенно и это не могло не вызвать одобрения у той же толпы присутствующих и некоторого уважения к особе иноземной царицы. - Я принимаю твое предложение, царица Клеопатра, пусть Рим и Египет отныне будут союзниками против наших общих врагов и пусть наша дружба принесет взаимное процветание, - одобрил ее предложение Цезарь. Он был диктатором и мог запросто заключать нужные договора. Однако он обернулся к поднявшимся со своих мест сенаторам позади себя. - А что по этому поводу скажут уважаемые отцы-сенаторы? Готовы ли они признать царицу Клеопатру другом и союзником римского народа?       Вопрос поставил присутствующих в легкий ступор, причем и саму Клеопатру тоже, которая с едва уловимым недоумением смотрела в спину Цезаря, не до конца понимая зачем тому при его полномочиях спрашивать одобрения каких-то сенаторов. И в их взглядах царица почувствовала холод, если не ненависть как к ней, так и к диктатору, но промолчала. Самим же аристократам много времени не потребовалось и после пары минут Цицерон поспешил дать ответ. - Благородный Цезарь, Сенат полностью одобряет заключение нового союза. Правда, надеюсь царице есть где остановится, поскольку ты помнишь правила, Цезарь, что иноземным царям вход в город закрыт, кроме как на триумф в качестве главного трофея, - с долей присущего ему ехидства добавил Цицерон, причем произнес это нарочито погромче, видимо, чтобы его услышала и сама Клеопатра.       Царица смерила болтливого оратора таким взглядом, будто бы это был какой-то муравей, забравшийся к ней на стол. Хотя примерно так она смотрела на большую часть римских аристократов, своим телом чувствуя исходившее от них презрение и недовольство. Причем ей показалось, что недовольны они были неоправданными ожиданиями, столько слухов о ней разошлось и пока ни один особо не подтвердился, даже диадему Цезарю предлагать не стала, не говоря уже о заключении брака. - Хорошо, Цицерон, я думаю, что ты как честный гражданин позволишь ей поселиться на твоей вилле в Тускулуме? - ответил с чуть меньшим ехидством Цезарь, желая осадить болтливого оратора, который даже вытаращил глаза от такого предложения. - Мне будет непросто принять это решение, но иного выхода нет, царице придется поселиться в моем доме в садах Тибра, пока она будет в Италии.       Цезарь понимал, какие разговоры, наверное, прямо сейчас начались о его решении, но других вариантов пока у него не было. Он чувствовал уже возникшую прохладу и вражду между Клеопатрой и многими аристократами. К тому же у него дома царица Египта будет в большей безопасности, нежели в любом другом месте Италии. Рим в целом хоть и встречал Клеопатру тепло и с овациями, но учитывая, что она уже нажила себе здесь врагов, стоило быть настороже. - Для меня это будет огромная честь, благородный Цезарь, - правительница Египта, явно пересилив себя, снова поклонилась Цезарю, снова сорвав волну оваций, на которую поспешила ответить поднятой рукой. Ей определенно нравилось быть в центре внимания, тем более что рядовые граждане, в отличие от большинства аристократов, хорошо ее принимали. - Для народа Рима у меня есть еще один дар, который будет напоминать им о нашей новой дружбе и союзе.       На площади сейчас появилась еще одна колесница, на сей раз на ней везли золотую статую египетской богини Исиды, отчасти похожую и на саму Клеопатру, что не могло не вызвать различных разговоров. Некоторые видели в этом долгожданный намек на какие-то неформальные отношения с Цезарем и желание стать царицей Рима, кто-то же относился к этому более спокойно, любуясь великолепным изваянием. - Я слышала, Рим уважает самые разные культы божеств, например фригийских или персидских. Пусть и мои подданные, которые будут жить в Вечном Городе, смогут чтить свое божество, - провозгласила напоследок царица Египта, обращаясь как к диктатору, так и ко всем присутствующим, таким образом прощаясь с ними.       Под прощальный гром аплодисментов, Клеопатра вместе со своей свитой вернулась на колесницу и покинула Марсово поле, явно чтобы подготовиться к переезду в новый дом. Вместо нее египтяне привезли к месту собрания несколько подвод, доверху нагруженных зерном, которое прямо здесь же принялись раздавать присутствующим, к явному недовольству сенаторов. Кальпурния, в смешанных чувствах, поспешила покинуть свое место, даже не дожидаясь своего мужа, который лишь через некоторое время засобирался к себе.       Вернувшись домой, Цезарь поручил слугам собрать хотя бы его записи, чтобы перевезти их в новое временное жилье на Священной дороге в центре города. Вряд ли Клеопатра задержится в Риме надолго, но оставлять в ее руках свои многочисленные записи и заметки Юлий не слишком хотел. Это должно было занять пару, может тройку недель, максимум пару месяцев, после чего он сможет снова вернуться сюда. Занятый указаниями для слуг и сбором вещей, диктатор не заметил, как на пороге появилась и его жена. - Нам надо поговорить наедине. Пусть твои слуги уйдут, - немного волновавшаяся матрона, тем не менее заговорила сухо и решительно, обращаясь помимо мужа и к его слугам, что переносили многочисленные записи на подводы.       По выражению лица Кальпурнии диктатор быстро понял, что разговор простым не будет. Если в первую их встречу после возвращении с Востока, матрона блуждала в сомнениях, позволяла им разрывать себя на части, не зная, кому верить, то теперь она смотрела на мужа с горькой и холодной решительностью. - Я не могу в это поверить, как ты посмел пригласить ее в Рим? И как ты посмел отдать в ее распоряжение наш дом? - суровым и расстроенным тоном сразу принялась вопрошать Кальпурния, для которой само появление Клеопатры в Риме могло стать оскорблением, но то, что их общий с Цезарем дом оказался во власти этой проходимки переполнило чашу терпения матроны. - Я не хотел приглашать ее в Рим, я попросил ее прислать кого-нибудь для заключения союза. Ей захотелось прибыть самой, - довольно сухо парировал обвинения со стороны жены Юлий, будто бы желая побыстрее закончить этот разговор. Тем более, что ей тоже надо будет собраться для временного переезда в новое жилье.       На их счастье, в доме были только они вдвоем, поскольку слуги, следуя приказу, поспешили удалиться прочь, иначе бы стали свидетелями крайне неприятной сцены. Будь Кальпурния менее сдержанной, она могла бы высказать все, что думает еще на Марсовом поле, но удержалась, не желая кому-либо доставлять подобное удовольствие, особенно этой египтянке. - Поэтому ты решил осквернить наш дом, пустив ее туда вместе со сворой слуг и вельмож? - резонно поинтересовалась Кальпурния, возненавидевшая Клеопатру с первого взгляда, а скорее даже с первых слухов про нее и Цезаря. По ее подрагивающему лицу было заметно, как она старается держаться, чтобы не повышать на мужа голос, хотя ей этого, наверное, очень хотелось. - Ты же знаешь, Кальпурния, ей нельзя жить в черте Вечного Города, не я этот закон придумал. А почему я выбрал именно его, так это потому, что здесь она в большей безопасности, чем где бы то ни было в Италии. Она еще до приезда нажила себе неприятелей, и я не хочу, чтобы союз Рима и Египта был поставлен под угрозу в столь сложное время, - не желал уступать диктатор, желая охладить пыл своей жены, которая стремительно превращалась в какую-то фурию. - Ты диктатор, в твоей воле менять законы одним лишь желанием, одним взмахом стилуса, тебе ничего не стоит поселить ее хоть в Капитолийском храме и там же с ней обручиться, как поговаривали некоторые, - и все же Кальпурнию, обычно тихую и спокойную было не остановить, такой эмоциональной она, наверное, была впервые в жизни. И настолько же рассерженной. - А это не такая плохая идея, видят боги мне следует об этом задуматься, если я не хочу оказаться последним из своего древнего рода, что идет от самого Энея, - не удержался и теперь уже более резко и раздраженно отрезал Гай, помня о проблемах своей жены. Он хотел было высказаться еще более прямо и резко, но нашел в себе силы сдержаться и не раздувать и без того горящий пожар. - А я и рада была бы тебе в этом помочь, да только если ты в Риме бываешь раз в несколько лет, то не торопишься делить со мной ложе, то как я смогу подарить тебе ребенка? Или мне стоит, подобно тебе обратиться за помощью к кому-нибудь, например Антонию или тому галлу, которого ты приволок в Рим? - матроне было даже тошно думать о возможности изменить мужу с кем-нибудь, но ради возможности бросить ему такой упрек, не сдержалась и заставила себя через силу это произнести.       Кальпурния резко оборвала гневную тираду ревности и замолчала, понимая горькую истину. У нее попросту не было тех преимуществ, которые были у египетской царицы. Клеопатра не была какой-то невиданной красоткой, но была симпатичнее и моложе уже далеко не юной матроны. Не было у Кальпурнии и целой страны в подчинении, самой богатой во всем Средиземноморье, как и большой армии. Также как она не могла одарить любимого человека их общим ребенком. Единственное, что действительно могла предложить матрона своему мужу, так это лишь свою любовь. И самое болезненное было то, что от этой любви она не могла отказаться, не могла убить ее внутри себя даже сейчас.       Цезарю тоже здесь возразить было особо нечего, поскольку пусть он и был рассержен ревностью жены, но по крайней мере сейчас ее претензия была справедливой и ему здесь нечего было возразить. Тем более он чувствовал, что здесь сам сказал слишком много лишнего. - Кальпурния, хватит, где твоя гордость? Почему ты позволяешь всяким нелепым слухам отравлять нашу с тобой жизнь? - пытаясь найти способ образумить и успокоить свою жену вновь заговорил Цезарь, сам немного поумерив пыл, стараясь больше не бросать в ее сторону подобных упреков. - Гордость? У меня не осталось гордости. Может мне стоит взять у тебя пару уроков о том, как покупать ее и продавать? Жаль только я не могу позволить себе даже мысли, чтобы делить ложе с кем-то другим. - это было правдой, причем Юлий это знал ничуть не хуже своей жены. Она и вправду немного успокоилась, а ее голос приобрел нотки обреченности, вместо прошлого праведного гнева. - Кальпурния, уймись, ты жена Цезаря, это огромная честь, которой не стоит так легко разбрасываться. Тебе надо успокоиться и отдохнуть, - теперь уже Цезарь заговорил несколько обреченно, не зная, как найти ключ к своей жене, успокоить ее и развеять все падающие с ее стороны подозрения. - Знаешь, я подумала об этом. Наверное, мне стоило выходить за кого угодно, кроме Цезаря. Я думала, что брак что-то большее, чем просто безответная любовь с бесконечным ожиданием того, когда же любимый сможет уделить своей жене хоть малую долю того внимания, которую он уделяет всяким варварам, попутно разделяя ложе с заморскими царицами, - матрона уже не горела гневом, а ее синие глаза потухли, показывая лишь обреченность и смирение со своей судьбой и своей участью. - Хватит, Кальпурния, пойми я вступил на этот путь давно, и я хочу пройти его до конца. И ты можешь мне в этом помочь, чтобы мы вместе с тобой смогли отпраздновать его завершение, как на том триумфе, - парировать замечания жены было сложно, поскольку по форме они имели смысл, но, по сути, Цезарь не мог заставить себя отказаться от своей цели и своей ответственности. - Но сейчас нам не время ссориться, я прикажу слугам помочь тебе перевезти вещи в наш новый дом, а в этот мы еще обязательно вернемся. - - Что же, надеюсь твой путь завершится триумфом, но, наверное, он пройдет уже без меня. Я могу лишь попросить прощения у богов за нарушение брачной клятвы. И пусть они простят тебя, за то, что ты ее преступил, - Кальпурния пыталась говорить твердо и сухо, но голос все-равно дрожал. Даже не дав мужу, что-либо возразить она зашагала прочь из их дома, который отдавался, пусть и временно в распоряжение египетской царицы.       Диктатору оставалось лишь взяться за голову, оставшись в одиночестве. Внутри него была надежда, что Кальпурния со временем успокоится и перестанет сердиться на него из-за появления царицы и многочисленных слухов, предварявших ее появление. Но сейчас предстояло выбросить эту неприятную сцену, эту ссору из головы и приступить к делам, которые не требовали отлагательств. Через пару дней нужно было выступить в Сенате, а заготовленные законы и речи не были закончены. Ими Цезарь и занялся, стараясь отвлечься от неприятного разговора, который теперь грыз его изнутри.

******

      Важность этого дня, кажется, понимали все в Вечном Городе, поэтому еще до начала собрания Сената, перед курией стали собираться толпы людей, так что некоторым сенатором с трудом удавалось добраться до места. Сам диктатор на паланкине прибыл к месту в сопровождении пары дюжин ликторов, слыша, как гул толпы начинает становиться все четче. Возле курии было непокойно, но этого следовало ожидать, учитывая усталость горожан от нерешенных проблем. Да, теперь у них было зерно из Египта, но кажется даже самые темные из плебеев чувствовали, что нужны какие-то изменения.       Вслушиваясь в гул, Цезарь, пока у него были несколько минут, вновь перебирал свои планы, с которыми он собирался выступать сегодня. То, что Сенат их поддержит, у него сомнений не было, все же у его недоброжелателей сейчас не хватало смелости открыто выступать против, но то, что они будут сопротивляться его мерам, Юлий не сомневался.       Ссора и размолвка с Кальпурнией хоть и терзала его, но сейчас у него были дела куда важнее. Юлий даже грустно усмехнулся, ведь его подозрительная и суеверная жена в чем-то была права. Тем не менее, себя он убеждал, что Рим куда важнее, чем его жена и даже, может, он сам. Статус диктатора налагал огромную ответственность, это был его шанс исполнить давнюю мечту и исправить пороки Вечного Города настолько, насколько это вообще было возможно. И всерьез за это надо было браться уже сегодня. Оставив паланкин, диктатор стал подниматься по ступеням курии наверх, слыша, что кричат собравшиеся на площади. Возле колонны к нему пытался протянуть руку молодой грек, но стражник едва ли не отодвинул его в сторону. - Пусть Сенат перестанет кормить нас болтовней, их слова не заменят нам хлеба! Пусть цензоры наконец очистят Сенат от плутократов и латифундистов! Или римляне сами очистят его дубинами и кинжалами! - наиболее громкими среди собравшихся была группа, членов которой Цезарь видел в компании с Антонием. Его старые друзья с черными повязками на руках были самыми активными на площади, заводя толпу.       Глядя вниз на площадь, на которой было попросту не протолкнуться от собравшихся горожан, Цезарь еще больше убедился в правильности своего решения. Нужно было что-то предпринимать и десятки, если не сотни тысяч людей ждали от него решения, уповали на него, поскольку на Сенат видимо надежды уже особой не было. И для любого, уважающего свою историю, свои традиции римлянина это было тяжелым зрелищем. Сенат и граждане Рима, которые должны были быть едины, теперь раскололись и Юлий хотел и был готов стать тем, кто снова соберет их воедино. С этими мыслями он отсалютовал рукой собравшимся и скрылся за массивными дверями.       Атмосфера среди собравшихся была под стать творящемуся на улице. Курия хорошо охранялась, но сам по себе факт охраны Сената от граждан сотню-другую лет назад смотрелся бы дико, но сегодня это была данность и обыденность. При этом сенаторы все-равно не чувствовали себя в безопасности, нервно поглядывая на тяжелые двери, ерзая на своих местах. Некоторые просто не прибыли по каким-то своим причинам.       Марк Антоний, занимавший место трибуна, демонстративно отодвинулся от приблизившегося к нему коллеги и не стал отвечать на протянутую руку. Постояв с минуту в немом ожидании, Руф отказался от этой идеи и занял место в стороне от друга Цезаря, который, судя по взгляду, был готов разорвать коллегу в клочья. Все это отнюдь не добавляло спокойствия и уверенности присутствующим.       Неподалеку в первом ряду сидел и Кальпурний Пизон, что был мрачнее тучи и будто бы постарел еще на пару-тройку лет за несколько дней. Явно из-за размолвки между дочерью и Юлием, поскольку теперь его довольно высокое положение и комфортное существование оказывались под угрозой. Как-то перечить или указывать диктатору он опасался, надеясь, что конфликт как-нибудь сам уляжется и потому Цезонин одним из первых поприветствовал зятя.       Цезарь прошествовал мимо сенаторских мест к центру зала к курульному креслу, которое теперь было предоставлено диктатору для ведения дел в Сенате. Все присутствующие, даже Цицерон и Марцелл, не отличавшиеся симпатиями к правителю Рима, встали со своих мест и подняли руки в знак приветствия и уважения, после чего вернулись на свои места. - Отцы-сенаторы, я не буду делать долгих вступлений, вы сами все видите своими глазами. Риму необходимы изменения и чем скорее мы к ним приступим, тем лучше. Теперь даже самым закостенелым людям это должно быть очевидным. Пираты, некогда разбитые великим Помпеем, снова поднимают голову. Наши “друзья” и “клиенты”, чувствуя слабость Рима словно стервятники, накидываются на него, вторгаясь в пределы Республики. А теперь у нас объявился новый враг, которого вы все прекрасно видели и в чьем существовании теперь никто не будет сомневаться, - начал говорить диктатор, обращаясь к присутствующим.       Сегодня должен был быть день его решений, он чувствовал, что мешать ему здесь не будут, как это было с Антонием или назначенным им консулами до этого, чьи инициативы и выступления нередко срывались по той или иной причине. Он чувствовал, как почти все в курии, затаив дыхание слушали его, чувствуя, что сегодня и вправду будут приняты серьезные меры. - В связи с этим я предлагаю Сенату принять несколько моих проектов, которые должны помочь всему Риму и всем его гражданам. Если отцы-сенаторы сочтут их неподходящими, можете их отклонить, - продолжал тем временем Цезарь, наконец переходя к конкретным предложениям. - Я бы хотел поделиться своими впечатлениями от возвращения в Рим. Я проезжал по Италии от Брундизия до Рима и что я и мои люди видели. Огромные латифундии, на которых трудятся тысячи, десятки тысяч галлов, германцев, ливийцев, греков, иберийцев, кого там только нет, кроме римлян. Зато в Вечном Городе от безработных и безземельных римлян, которые потеряли свои наделы, не протолкнуться. Поэтому я предлагаю Сенат обязать каждого крупного землевладельца, чтобы треть работающих на их полях, пастбищах и виноградниках были свободными, чтобы не было такого, что работают одни рабы.       После предложения диктатора по всему залу пошла какая-то возня и шепоты среди присутствующих. Даже Марк Антоний впечатлился такой идеей, за что он и уважал своего друга. А вот другим присутствующим эта идея понравилась куда меньше. Даже Кальпурний посмотрел на зятя с легким недоумением. Это продолжалось несколько минут, пока перешептывания не дошли до помрачневшего Марцелла, который и поднялся со своего места. - Благородный Цезарь, твое предложение, разумеется, мудрое, я не спорю. Но я, как и многие богатые землевладельцы, которые кормят Рим понесут большие убытки, поскольку все предпочитают труд этих живых орудий. К тому же, у тебя самого есть рабы, великий Цезарь. Будешь ли и ты доводить их до нужного процента? - поинтересовался осторожно Клавдий, стараясь одновременно сгладить углы и как-то подцепить диктатора по возможности. - К тому же в этом году случился неурожай, так что может быть нам стоит принять этот закон, но немного позже, в более благоприятные времена? - Я и так не использую только труд рабов и всегда готов отдать эти земли в аренду нуждающимся римским гражданам, и к этому я призываю вас. В тяжелое время Риму как никогда нужно объединение, но я не хочу, чтобы и без того голодающие жители Италии стали умирать с голоду ради пополнения казны. Пусть на сей раз голодным помогут те, у кого еды достаточно, - не растерявшись, отверг все претензии олигарха Цезарь, чувствуя, что далеко не один Клавдий недоволен идеей о сокращении рабского труда. - Но мне хотелось бы знать, чего хочет добиться Цезарь своим решением? К чему нужны меры, которые ограничивают лучших, достойнейших и наиболее успешных граждан, включая его самого? - попытался снова возразить Марцелл, понимая, насколько сильно такое решение ударит по его карману, да и не только его. - Почему? Потому что я считаю, что Рим должен обеспечить процветание и благополучие для всех граждан, а не только для власть имущих, - безжалостно отрезал диктатор, не желая идти на уступки по своим проектам. - Неужели наш толстосум Марцелл боится умереть от голода? Я могу его успокоить, кажется еще ни один латифундист в истории Рима от голода не умирал, в отличие от горожан или крестьян, - едко добавил с места Антоний, вызвав как усмешки, так и возмущение среди присутствующих. - Цезарь, благородный Марцелл уже все давно объясняет, в этом году неурожай и перебои с зерном только из-за него. Я бы не стал принимать поспешных выводов из-за одного неудачного года. Если такова воля Цереры, чтобы наши поля в этом году оскудели, есть ли смысл обвинять их владельцев и заставлять их нести убытки? А еще эти проклятые пираты постоянно грабят баржи с зерном, - К тому же, куда девать эту треть рабов?       Юлий не поверил ни единому слову, которые сейчас произносил Цицерон, хорошо зная, как эти неурожаи могут использоваться землевладельцами, чтобы сделать двойную выгоду при продаже зерна и других продуктов. Про пиратов и слушать было смешно, учитывая, что их возглавил теперь сын Помпея - Секст, боровшийся против Цезаря и против которого до сих пор не были приняты какие-либо меры. - Продайте их городам, другим рабовладельцам или же освободите их и пусть работают в качестве вольноотпущенников. А по поводу пиратов, вы только сейчас заметили их возрождение, а не несколько месяцев назад, когда мой друг Антоний пытался поднимать здесь вопрос о них? Или может кто-то в Сенате просто заодно с ними? - невозмутимо парировал Цезарь все аргументы со стороны знаменитого оратора. - К тому же вы все помните историю бунтовщика и разбойника Спартака? Я бы очень не хотел ее повторения, рабов сейчас больше чем свободных и если они захотят повторить опыт этого гладиатора, то они это сделают, особенно в нынешних непростых условиях.       Пересказывать историю Спартака не было необходимости, практически все присутствующие застали это огромное восстание в Италии вживую. Цезарь всерьез опасался, что, учитывая сложности, с которыми столкнулся Рим, можно было ожидать неприятностей и от “говорящих орудий”, которые не раз и не два поднимали восстания против господ. - Если же отцам-сенаторам не нравятся мои предложения они имеют право их отклонить, правда я предлагаю тем, кто это сделает самим выйти на площадь перед гражданами Рима и сказать, что Цезарь хотел предоставить части из них работу и землю, но они были против и отказались от этого. Пусть римские граждане знают тех, кто принимает подобные решения в лицо, - диктатору не хотелось более затягивать обсуждение, тем более впереди было еще несколько важных решений, и он решил поторопить сенаторов с выбором.       Наглый для некоторых сенаторов ответ Цезаря их поразил настолько, что никто не рискнул ему возразить. Выступать перед толпой и объявлять ей о том, что никакой, даже арендованной земли никто из них не получит было самоубийством, даже умелый Цицерон вряд ли прожил бы после такого объявления хотя бы несколько минут. Это прекрасно понимал и Цезарь и те, кто хотели отклонить его закон. Потому, как только диктатор замолчал, вверх стали потихоньку тянуться руки, которых с каждой минутой становилось все больше. Некоторые недовольные хотели бы выступить против, но предпочитали либо поддерживать большинство, либо просто воздерживаться. - Хорошо, раз по этому вопросу нет возражений, то перехожу к следующим двум предложением. Первое, это частичное облегчение долгового бремени жителей Италии, а во-вторых, предоставление римского гражданства жителям Транспаданской Галлии, как давно романизированной, а также жителям Сицилии. Мне кажется несправедливо ограничивать в правах наших старых друзей, уже давно ставших частью Рима, но не ощущающими себя таковыми. Как и воинам Легиона Алауда, помогавшим в покорении Галлии, - видя согласие сенаторов, диктатор решил не останавливаться и добиться принятия еще нескольких законов. - Благородный Цезарь, а не проще ли будет провести их полную кассацию, за что я, например выступаю. Думаю, гражданам, почти поголовно находящимся в кабале этот шаг правителя понравится больше, - решил дать совет диктатору народный трибун Руф, ранее сцепившийся по этому вопросу с Антонием в народном собрании. - Помолчи, провокатор, я хорошо знаю, зачем ты это требуешь! - снова включился Антоний, не ожидавший что его до того момента молчаливый коллега решит подать голос. Как Марку казалось, он давно раскусил этого демагога и популиста и очень жалел, что не может разделаться с ним. - Антоний, не надо здесь этого. Я не могу отменить все долги, Руф, лишь смягчить. И ты сам прекрасно знаешь, к чему приведет их полная отмена, - быстро успокоил друга правитель, затем ответив кратко на выпад народного трибуна, выдвигавшего утопические требования.       Неожиданно удовлетворенный ответом Руф лишь как-криво улыбнулся, будто бы добился того, чего хотел и вновь занял свое место. Более он даже и не думал выступать здесь или как-нибудь полемизировать с Цезарем или Антонием, поскольку его цель, как считал Целий, была выполнена. - Великий Цезарь, позволь с тобой не согласится, римское гражданство это статус, это огромная честь и привилегия, налагающая огромную ответственность. Стоит ли вручить ее каким-то вчерашним варварам, которые даже не знают, как правильно надеть тогу и не в состоянии отличить консула от претора, а того от эдила? - на этот раз, дождавшись своей очереди снова попытался возразить уже Цицерон, не видящий смысла выдавать права варварам, которые сражались за Цезаря против других варваров, а затем и Помпея. - Потому что они это заслужили, эти люди верны Риму побольше некоторых римлян и я бы хотел дать им вознаграждение за их верность нам. Пусть знают, что покорность Вечному Городу ведет не к поборам, но к процветанию для них самих, - получил быстрый ответ оратор.       Оратор, чувствуя, что Цезарь не уступит, вернулся на свое место, обреченно потирая лоб и не чувствуя особой поддержки от присутствующих.       Далее сенаторы, как и Руф поняли, что переубеждать Цезаря в его намерениях бесполезно, а большинство Сената и так на его стороне, потому перестали возражать. Диктатор выдвинул предложения о введении нового календаря взамен сбившегося старого и усиления контроля над обществами публикан, которые занимались сбором налогов в провинциях, нередко обирая их до нитки. Подобные решения опять же не понравились части сенаторов, но открыто высказываться они не стали, ограничившись каким-то бухтением на местах. Юлий же, разобравшись со всеми законами, неожиданно для присутствующих поднялся со своего места, показывая, что хочет выступить. - Это еще не все, перед тем как закончить со своими предложениями и передать право выступления другим желающим, я бы хотел серьезно поговорить о некоторых слухах, что ходят по улицам Вечного Города и для меня секретом они не стали, - Цезарь на сей раз даже убрал все записи, желая поговорить напрямую с Сенатом о волнующей его проблеме.       Слова диктатора, который ради них даже встал со своего кресла, взбудоражили присутствующих. Им в принципе было по поводу чего переживать, учитывая скольким Цезарь своими законами сейчас решил перейти дорогу, но все чувствовали, что сейчас будет сказано что-то крайне важное. Даже безучастный сегодня Кальпурний приободрился и стал внимательно вслушиваться в то, что говорил его зять. Если обычно предложения диктатора встречались каким-то тихим обсуждением, то сейчас даже его оппоненты притихли в ожидании. - Если им верить, то у нас в Сенате и не только в нем есть несколько очень влиятельных людей, поставивших себя выше Рима и его законов. Они считают, что эти законы написаны для дураков, для кого угодно, кроме них. Эти люди поддерживают морских разбойников, саботируют все попытки навести в Италии порядок и успокоить граждан, пользуясь своими возможностями прячут урожай от Рима, ставя своих сограждан на грань голодной смерти и в конечном счете замышляют повторить “подвиг” печально известного Катилины и вновь погрузить страну в мрачные времена проскрипционного террора, - заговорил диктатор, негромко, но благодаря повисшей тишине его хорошо мог расслышать любой присутствующий.       Марк Антоний заметно оживился, как только разговор зашел о слухах о заговоре, ведь именно он поведал о своих подозрениях лучшему другу и теперь с жадностью ждал, что тот объявит. Остальным присутствующим стало не по себе, причем довольно многим, поскольку Юлий говорил, не называя конкретных имен и обращаясь будто бы ко всем присутствующим, но на деле лишь к некоторым из них. - В этих слухах даже есть имена, имена достаточно известные, некоторые из которых, может, даже сегодня присутствуют здесь. Я хочу лишь напомнить, что милосердие Цезаря, каким бы великим оно ни было, имеет пределы и дважды Цезарь никого прощать не намерен, - продолжал, пользуясь повисшей напряженной тишиной диктатор, обращаясь сейчас напрямую к потенциальным заговорщикам. - Я снова призываю Сенат и народ Рима к единству, которое так необходимо нам в столь мрачное для Республики время, в которое не должно быть места мелочным распрям и интригам. Я надеюсь, что это всего лишь нелепые слухи, которые в последнее время наводнили город, как например о связях с египетской царицей и других сплетнях про царские диадемы и огромные зеркала. Не хотелось бы, чтобы эти разговоры о заговоре оказались правдой.       В Сенате, несмотря на то как Цезарь закончил свою речь, всем стало крайне неуютно. Присутствующие вопрошающе переглядывались, словно пытаясь вычислить тех, о ком говорил диктатор. Антоний же, мрачно прошептав под нос какое-то проклятие, прижался к стене курии, явно сожалея о том, что его друг не решился устроить чистку прямо здесь и сейчас. Сидевший рядом с ним Руф чуть заметно заерзал, но быстро успокоился. Кальпурний выглядел сильно взволнованным и со злостью посмотрел в сторону народного трибуна, догадываясь, кто именно донес диктатору слухи о возможном заговоре. Некоторые, совсем старые сенаторы, заставшие выступления в этой курии прошлого диктатора Суллы задрожали, боясь снова услышать о проскрипционных списках, как тогда почти сорок лет назад. Они оглядывались по сторонам, будто пытаясь найти дух Корнелия, который ненадолго захватил это место, напомнив ту старую атмосферу страха и недоверия.       Цезарь смотрел на сенаторов, чувствуя, что его слова явно достигли нужных ушей. Это было его, в некотором роде, последним предупреждением, которое он выдавал этим самым заговорщикам, чтобы они прекратили свою деятельность и борьбу против него по-хорошему и ему не пришлось бы идти на крайние меры в борьбе с ними. Лица некоторых присутствующий в эти моменты стали даже белее тог, которые они носили, другие восприняли новость довольно мрачно, а кто-то, как какой-нибудь Марцелл умело сдерживал кипящую внутри него ярость, не позволяя ей пролиться наружу и выдать его.       Оставшаяся часть собрания оказалась довольно скомканной, впечатленные выступлением Цезаря другие сенаторы не предлагали ничего толкового и глобального, ограничиваясь мелкими вопросами. Куда больше было негромких перешептываний на местах с попытками угадать, кого же Цезарь имел в виду. Незаметно настало и время расходиться.       Воодушевленный Целий Руф едва ли не первым вылетел из курии, едва только приоткрылись двери, за ним потянулись и остальные, продолжая обсуждать произошедшее. Некоторые расходиться не спешили и что-то обсуждали на своих местах, а вот к Цезарю поспешил подойти Антоний. - Друг мой, ты что натворил? Ты понимаешь, к чему это приведет? - быстро заговорил пораженный и одновременно разочарованный выступлением друга Антоний. - Понимаю, Антоний, посмотрим, прислушаются ли они к моему совету. Тебе еще нужно будет рассказать об итогах публике, так что давай поговорим обо всем этом потом, - с философским спокойствием отреагировал на возмущения друга, требовавшего крови, Цезарь. - Хорошо, друг мой. Надеюсь, твои слова не прикончат всех нас, - уже было повернувшийся к дверям Антоний внезапно развернулся к своему другу, хлопнув себя по лбу. - Прости, я же совсем забыл тебе сказать, ко мне два дня назад прибыл какой-то грек из Херонеи, что в Таврии и он очень хотел с тобой встретиться. - Ты хотел сказать Херсонеса, Антоний, - поправил своего не слишком хорошо знающего дальние земли Цезарь, тем не менее слова друга сильно заинтересовали его, учитывая какую роль Херсонес играл в Таврии. - Хорошо, где он? - Я сказал ему сегодня ждать тебя у курии, он должен быть снаружи, - не обратил внимания на свою ошибку Антоний, решив перевести разговор в другое русло.       Цезарь быстро понял о ком идет речь. Ему до того на глаза попадался грек, стоявший у одной из колонн у входа в курию и который протянул руку в его сторону, но страж не дал молодому посланнику подойти ближе. - Приветствую тебя, благородный Цезарь, повелитель Рима от имени жителей славного города Херсонеса, - с поклоном заговорил посланник, наконец освободившись от опеки римских стражей и получивший свои минут пятнадцать для разговора с диктатором. - Великий Цезарь, весть о твоей победе над тираном Фарнаком дошла до нашего города. Я хочу передать тебе благодарности от всего Херсонеса, что устал терпеть диктат боспорских царей. И для меня огромная честь, что мне позволено присутствовать на триумфе над нашим общим врагом. - Что же, я рад видеть гостей из далекого Херсонеса. Скажи, как обращаться к тебе посланник и с каким делом ты прибыл сюда из своего города? - вежливо ответил диктатор, слегка впечатленный посланником, молодым, но при этом явно опытным дипломатом, который прекрасно знал, что говорить надо, а что не стоит. - Мое имя Сатир, благородный Цезарь, я прибыл сюда от имени жителей Херсонеса с просьбой об освобождении и защите нашего города от Боспорских царей, просить об особом статусе для моего полиса. Граждане полиса решили, что им по пути с Римом, а не с тиранией понтийцев, - продолжил говорить молодой дипломат, вынужденный ненадолго остановиться из-за шума ликования, который поднялся, когда Антоний решил огласить принятые решения.       Цезарь быстро понял, чего именно будет добиваться молодой посланник. Херсонес издавна славился своей вольностью и непокорностью, противостоя в разное время скифам, а затем и правителям Боспора. Особенно сложные отношения у города были с последним царем, граждане колонии только ждали момента избавиться от власти Фарнака и как только до них дошла весть о его поражении от римских легионов они сделали это. И теперь их посланник был здесь, прося поддержки Рима, пусть даже и в рамках какого-нибудь соглашения о защите и покровительстве. - Что же, я могу дать вам особый статус друзей и союзников римского народа, но не знаю, как скоро римские войска смогут предоставить городу реальную защиту, - как следует подумав, согласился Цезарь, тем более он сам угрожал Фарнаку поддержкой независимости Херсонеса в случае, если тот решит дать ему бой. - Великий Цезарь, этого пока будет достаточно, пока главное получить этот статус. Теперь я посмотрю, что скажет этот царь Асандр, когда узнает о твоем решении, а ведь он сам хотел наладить с Римом отношения, - заговорил довольный посол, совершенно не ожидавший, что он добьется своего так быстро и так легко. - Царь Асандр? А с Фарнаком что случилось? Я знаю лишь, что этот трус убежал, едва завидев как мои войска идут в наступление, напустив перед этим своих крылатых тварей. Надеюсь, этот предатель безвозвратно сгинул? - а вот тут пришло время слегка удивиться уже Цезарю. Ему казалось, что Фарнак сбежал обратно в свое царство, но то, что произошел переворот ему стало известно только сейчас. Зато теперь стало ясно, почему с поля боя ушло так много войск, не дожидаясь своей очереди. - Ты не знаешь этого, Цезарь? Фарнак был разбит и бежал к своим союзникам, а теперь и к скифам и сейчас, насколько мне известно, он собирает войско для сражения с Асандром, а тот выгнал из Пантикапея этих чудовищ и хочет примириться с Римом. Мол все это было лишь недоразумение, которое случилось по вине безумного царя, - Сатир оказался очень осведомленным о делах в Таврии, все же не зря именно его выбрали в качестве посла в Рим. - Погоди, эти твари теперь собираются возвращать его на престол? - поинтересовался диктатор, который пытался понять логику их действий, поскольку пока выходило что они отвлекутся от Рима и будут биться за Боспор с новым царем. - А что тебе вообще известно об этих союзниках? Мне довелось иметь дело лишь с их небольшим отрядом, но многого от них не добьешься. - Не так много, как хотелось бы, может оно и к лучшему. Пытались некоторые из них заселиться в наш город, но община голосованием выставила их за ворота и надеюсь больше их не увижу, - признался грек, все же он был послом Херсонеса и не был в курсе многих вещей, как и сам Цезарь и больше опирался на различные слухи. - Но вот торговцы из Ольвии говорили, что через их город на запад проходили эти чудовища. Может они идут по всей полуночной Скифии, а может направлялись в земли гетов, бастарнов и даков. - Даков, говоришь? А что-нибудь слышно об этих даках? Я ожидал, что они решат влезть в наши внутренние войны, как это сделал Фарнак, но пока до меня никаких вестей об их активности не доходило, - слова о даках, пожалуй, наиболее сильно заинтересовали Цезаря. Скифы все же были далеко от Рима, отделенные от него огромными расстояниями с множеством племен, а вот царство Буребисты было прямо на границе, причем не самой прочной. - Не знаю, но один друг из Томиса говорил, что Буребиста созывал вождей племен, но для чего не ясно. Обычно такое делается только для важных событий, например для подготовки к какому-нибудь походу, - Сатир явно не разбирался в происходящих процессах, о которых и знал только обрывками, но и из этих отрезков Юлий мог примерно составить картину происходящего.       Ему оставалось лишь схватиться за голову, ситуация для него становилась хуже с каждым новым известием, будто бы над ним был какой-то злой рок. Он не успевал толком разобраться с проблемами в Риме, так и со своими врагами из числа оптиматов, а тут еще и даки добавлялись. Причем что-то подсказывало диктатору, что Буребиста созывал свой совет отнюдь не для борьбы с чудовищами, а скорее наоборот. - Будь проклят этот старый реваншист, мечтающий о Великой Дакии, если он и вправду затеял пойти на нас войной. Благодарю тебя за сведения, Сатир, но мне нужно идти, чтобы обдумать все, что ты сказал, - для Цезаря новости из Боспора и Дакии были неожиданностью, ломая все намеченные им планы.       Попрощавшись с послом, диктатор торопливо направился обратно домой, размышляя об услышанном. Если слухи подтвердятся, как и его опасения на этот счет, то выходит, что Буребиста вполне мог выступить в союзе с этими монстрами, сам бы он вряд ли решился на подобные меры. Ему не хотелось в это верить, но Цезарь помнил, что ранее он и сведениям о существовании этих монстров не верил. И если даки с монстрами начнут вторжение, то их силы будут куда опаснее помпеянцев со всеми их возможными союзниками.       В эти мгновения диктатор почувствовал, как тяжелеет его пурпурная тога, как одеяние триумфатора и правителя хочет его задушить. На плечи Цезаря свалился груз, который мог сравниться только с тяжестью небесного свода. Казалось, в эти минуты против него была сама судьба, ранее благоволившая ему. Недовольный и провалившийся Антоний, эта продолжающаяся братоубийственная война, все эти лица, которые он видел в Сенате, не желающие даже думать о том, как поделиться частью своих богатств с обществом, неизвестные ранее чудовища, Кальпурния, а теперь еще и даки позарились на земли Рима.       Все что он сделал сегодня было лишь каплей на раскаленный камень и то сработало лишь из страха перед его властью. Цезарь вспоминал в голове слова, которыми различные сторонники Антония агитировали людей на улицах и в некоторых окрестных деревнях. “Рим будут менять те, кого он не устраивает, а господа-сенаторы не будут этого делать, потому что удовлетворены его нынешним состоянием” - примерно такими были их слова и посыл выступлений. И в чем-то Юлий был с ними согласен, он видел отношение людей в курии. Большинству было просто все равно, будто бы судьба Вечного Города была чем-то второстепенным и незначительным. А вот другие воспринимали его предложения с плохо скрываемой враждой, понимая, что теперь придется нести убытки ради удовлетворения всякой черни. У него складывалось гнетущее ощущение, будто бы только ему и нескольким его друзьям эти изменения были действительно нужны, остальному же Сенату и богатым рабовладельцам их совсем не хотелось.       С такими мрачными Цезарь возвращался в свой дом, в котором временно расположилась Клеопатра. Отправляться в другую резиденцию смысла не было, Кальпурния все-равно его там не ждала, отправившись сейчас к отцу. Его гостья устроилась в Риме действительно как у себя дома со своей охраной, прислугой и даже некоторым убранством, чем еще сильнее раздражала часть столичной знати. Даже сейчас у входа расположилась хорошо знакомая служанка Хармион, поглаживая забравшуюся на колени кошку. - Царь Рима вернулся, - увидев диктатора, поклонившись ему служанка, как своему повелителю, отпуская кошку, удобно устроившуюся на ее коленях. - Я не царь Рима, Хармион, я хочу видеть твою царицу, - слегка раздосадовано произнес Цезарь, еще радуясь, что этих слов никто не услышал. Учитывая как в Риме легко распространялись слухи, то уже завтра все бы обсуждали как диктатор стал требовать себе царский титул. К счастью, в отличие от своей прислуги, Клеопатра эти тонкости знала и на публике такого себе не позволяла, за что Цезарь был ей очень благодарен.       Хармион без возражений проводила диктатора по его же дому, который не сильно поменялся, но из-за Клеопатры временно приобретал восточные черты, напоминавшие ему о Египте и об Александрии. Появилась дорогая и красивая мебель, слуги и вовсе были египетскими, поскольку здешним царица не очень доверяла. Однако Клеопатра была здесь лишь временно и потому радикальных изменений она не вносила и скорее всего вся эта восточная роскошь исчезла бы отсюда вместе с ней.       Пройдя через несколько комнат вместе со служанкой, Цезарь оказался в импровизированной приемной. Царица возлежала на ложе в своем шелковом платье и золотых украшениях, а перед ней, заискивающе склонив голову стоял какой-то лысый римлянин в сенаторской тоге. - Благородная царица, воплощение Исиды, я прошу вас помочь мне в одном деле. Если вы можете, то передайте великому Цезарю мою просьбу о назначении на квесторскую должность, которой я заслуживаю своей упорной работой, - тоном просителя восхвалял Клеопатру римлянин, явно выучив у одной из ее служанок правила поведения при царице и то, как к ней надо обращаться. - В свою очередь, я постараюсь помочь вам найти ее, это будет честной сделкой. - Я подумаю над твоей просьбой Атрий и принимаю твой дар, но хочу сказать, что с Цезарем меня связывает лишь договор о союзе и ничего более. Я могу поговорить об этом с ним. А теперь можешь идти и чтобы к следующей нашей встрече знал, где ее держат, - достаточно осторожно ответила Клеопатра, дабы не повредить репутации Юлия, поскольку хорошо знала, какие слухи о них ходят. Жестом повелительницы она будто бы отослала просителя прочь, попутно разглядывая подаренный им кубок.       Юлий даже не знал как на эту сцену реагировать, смеяться или возмущаться, настолько дико и нелепо это выглядело, еще и в его доме. Обычно римляне не слишком хорошо относились к иноземным царям и не заискивали так перед ними, а этот гражданин клянчил через нее себе должность от диктатора. Клеопатра же относилась к этому спокойно, как к должному, в Египте ей чуть ли не каждый день приходилось принимать тех или иных просителей и сейчас она явно чувствовала себя как дома.       Увидев Цезаря, она слегка встрепенулась, но тут же успокоилась и убрала подаренный кубок в сторону, планируя потом отдать его прислуге на проверку, мало ли он был вымазан каким-нибудь ядом. Сам Атрий также поспешил удалиться, особенно когда увидел в дверях Цезаря. Робко подняв руку в знак приветствия, сенатор выскользнул за дверь, будто бы надеясь, что диктатор не вспомнит о том, что он его здесь видел. Хармион же, посчитав что ее работа выполнена, также удалилась, видимо выпроваживать новых гостей, - Я смотрю ты уже хорошо тут устроилась, царица Египта. Неужто хочешь стать и царицей Рима? - глядя на удаляющегося просителя поинтересовался с долей юмора Цезарь, до сих пор не зная, как ему относится к подобному поведению Клеопатры. Но по крайней мере эта нелепая сцена хоть немного подняла ему настроение и отвлекла от мрачных мыслей. - А почему бы и нет? Царица я все же или нет? Приятно видеть, что хоть кто-то в Риме отдает мне должное и относится ко мне так, как я этого заслуживаю, - уверенно парировала Клеопатра, совершенно не обращая внимания на удивление со стороны Цезаря, как и быстро покинувшего их сенатора. - Разве к тебе не приходят и не просят о некой великой милости, которую ты можешь оказать? - Приходят, но обычно они ведут себя более сдержанно. К тому же среди них бывает немало друзей и мне было бы неудобно, если бы они вели меня перед собой как рабы и вельможи, - бросил Цезарь в ответ. Конечно, он помнил, как недавно к нему приходил Цицерон и какими эпитетами он осыпал диктатора, но все же откровенного раболепия от него он не видел.       Юлий понимал, как подобные истории могут сказаться на его репутации, к тому же в Риме царей и цариц не сильно любили, пусть даже и союзников. И подобное поведение Клеопатры могло принести самому Цезарю немало проблем. Но все же он успокаивал себя тем, что вряд ли этот проситель будет рассказывать о том, как кланялся иноземной правительнице ради каких-то выгод со стороны диктатора.       Тем временем сама царица поднялась на ноги, вытянувшись словно кошка после долгого сна. Все же, глядя на нее, Цезарь понимал, почему о ней ходят темные слухи, о ее красоте и умении заворожить любого. Настолько, что мужчины готовы расстаться с головой за одну ночь с ней. Хотя он, наверное, единственный знал, какая она на самом деле. - Знаешь, я бы никогда не подумала, что здесь живет повелитель мира и царь Рима. У некоторых моих вельмож дома и то роскошнее, - с долей удивления произнесла Клеопатра, поправляя свое одеяние из шелка и окидывая взглядом убранство дома Цезаря. В ее голосе не было разочарования или презрения, скорее легкое недоумение, все же царица привыкла жить в роскоши, которая соответствовала ее статусу. - Хотя он по-своему прекрасен, здесь будто бы можно найти уединение. В моем дворце о покое остается лишь мечтать. А здесь необычно тихо, никакой спешки, никакой суеты. - Я не царь Рима, Клеопатра, не надо меня так называть, - Цезарь с интересом подметил, что Клеопатра на публике или в присутствии третьих лиц не называла его царем, лишь наедине. Видимо она хорошо понимала римские реалии и знала, как там воспримут подобные разговоры. И подобное, очень умное поведение со стороны царицы приятно радовало диктатора. - А на что ты рассчитывала, прибыв в мой дом за пределами Рима, царица? Что здесь будут Висячие сады с дворцом Птолемеев? - А ведь ты заслуживаешь этого, как и любой, кто держит в своих руках весь мир. По-моему, Цезарь достоин куда большего, чем он имеет сейчас, - не унималась Клеопатра. Да, Юлий лишь недавно стал правителем Рима, но она считала, что тот достоин гораздо лучшего. - Мне пока и этого хватает, да и не пиров сейчас, - тяжело вздохнул Цезарь, вспомнив сегодняшнее сенатское собрание, как и вести, которые ему передал посол Херсонеса. И лишь одна мысль об этом уже обрушивала на его плечи груз небывалой величины. - Иногда я тебе завидую, у тебя есть неограниченная власть делать все, что нужно для блага твоего народа. В Риме же, чтобы помочь голодающим людям нужно биться с этими разжиревшими богачами и сенаторами, которым ничего не нужно и которым наплевать на все, что происходит дальше их носа. Им чувство голода никогда не было знакомо и не будет, им не понять страданий своих же сограждан, а в какой-нибудь Субуре и следа их ноги никогда не будет.       Цезарь хорошо знал, о чем говорил, встреча с Сенатом после долгого отсутствия лишь убеждала его в том, что если он и его немногочисленные искренние сторонники не возьмутся за исправление Рима, то он погибнет в очередной кровавой и братоубийственной смуте. Юлий сочувствовал как беднякам, так и друзьям Антония, но не видел выхода в кровавых расправах и насилии. Нужен был иной способ снова объединить расколотый Рим, преодолеть страшную нищету, в которой оказался его народ и вернуть Вечному Городу его славу. - А почему бы тебе просто не взять и не отрубить им головы, как это делаю я в Египте? Ты же, пусть и не царь, но все равно главный в Риме. Я видела, как они смотрят на тебя, Цезарь, они только ждут момента, чтобы ударить тебя ножом в спину или подкинуть кобру в твое ложе. Я за годы жизни со своей семьей хорошо научилась понимать, чего на самом деле желают люди, которые с тобой общаются. Сейчас, пока они слабы, они кланяются и восхваляют тебя, а стоит им чуть окрепнуть или стоит тебе отвернуться, они тут же нанесут свой подлый удар, - поделилась соображениями Клеопатра, а заодно и своим опытом, видя, как Цезарю приходится нелегко с местной элитой.       Понять подозрения Клеопатры было можно, она буквально своим телом ощущала холодный прием со стороны большей части римской элиты. Для них она была варварской царицей, про которую какие только слухи не ходили. Она чувствовала, что своей ей здесь скорее всего просто не стать, по крайней мере в нынешнем Риме и с нынешней его элитой. Но при этом своими подозрениями она делилась искренне, чувствуя, что и к самому Цезарю отношение не сильно лучше, чем к ней самой.       Диктатор слегка помрачнел, ему хватило по горло и разговора с Марком Антонием, который чего только не предлагал, начиная проскрипциями и заканчивая привлечением наемных убийц для расправы над реальными и мнимыми врагами. Теперь и Клеопатра клонила туда же. Хотя стоило признаться, терпение Цезаря было не бесконечным, как и его милосердие, но оставалась надежда, что враги услышат его призыв к миру и единению и не придется опускаться до уровня Мария или Суллы. - У нас так не принято, Клеопатра. К тому же, я сам простил этих людей, и я не могу казнить их без серьезных доказательств. Может быть, ты меня не поймешь, но я не хочу проливать лишнюю кровь, ее народ Рима и так наглотался за последние десятилетия, - возразил ей Цезарь, отчасти даже завидуя царице, которая не стеснялась, если надо использовать жестокость в своих целях. - И пожалуйста, не надо говорить на эту тему, мне и разговора с Антонием хватило вот так. - Не вижу препятствий для этого, тем более это будет на благо твоего народа, Юлий. Я не понимаю, зачем прощать тех, кто выступил против тебя и был готов тебя убить. Они и ненавидят меня, особенно те богачи, которые торгуют зерном и которым мой дар римскому народу стал поперек горла, - продолжила Клеопатра, чувствуя на контрасте с одобрением и ликованием римской бедноты более чем прохладный прием от местной аристократии.       Это действительно стало проблемой, все же зерно Египта, подаренное сейчас Клеопатрой Риму в счет уплаты долгов, не принадлежало римским землевладельцам и, что еще хуже, сильно сбивало цену на их собственную продукцию, чем они пользовались эти несколько месяцев, стараясь выжать с из без того небогатого плебса как можно больше, под разными предлогами стараясь сократить число зерна для бесплатных раздач. - Я уже сказал, что по римским законам не принято казнить за недовольство или косой взгляд. Я не слишком хочу быть еще одним Марием или Суллой, Риму их уже хватило. К тому же, не ясно существует заговор на самом деле или нет, - подытожил несколько усталым тоном диктатор, не желая теперь еще и с Клеопатрой спорить по этому поводу. Ему хватило и всех, кто был до нее. - Хорошо, просто пойми, Цезарь, я очень хочу быть похожей на тебя. Я хочу править точно также мудро и сильно, как ты. Ты величайший из царей, наверное, со времен Александра, если не лучше него. И может быть, не мне стоит давать тебе советы, а прислушиваться к твоим? - видя, что Юлия не переубедить, бросила эту затею Клеопатра, видя, как непросто ему приходится.       Диктатор чувствовал, что сейчас Клеопатра говорит вполне искренне. Обычно царица Египта будто бы носила на себе маску, под которой не было видно ее настоящую. Сейчас же с ним говорила настоящая Клеопатра, которая смотрела на Цезаря с восторгом и уважением, не в силах ничего с собой в такие моменты поделать. И пожалуй, он был единственным, кто заслужил такое отношение с ее стороны, не считая служанок вроде Хармион, что всегда были с ней и во дворце, и в изгнании.       Цезарь уже получил записку от Руфиона о связях царицы с халдеями и понимал, что в этом моменте она немного лукавит, все же запасной вариант у нее был. Тем не менее он не хотел подставлять своего друга, да и ворошить прошлое, тем более что Клеопатра сама отказалась от него в пользу дружбы с Римом и любовью именно к Цезарю. - Царица не обязана миловать всех подряд, как и диктатор. Правитель может быть жестким, но не должен быть жестоким. Я считаю, что карать можно и нужно, но нельзя делать этого сверх меры и только тех, кто действительно этого заслуживает. И быть правителем, не важно, царем, диктатором или консулом это тяжелый и не всегда благодарный труд, дочь Исиды, - Юлий сейчас чувствовал себя немного странно, будто бы в роли воспитателя или наставника, который учит мудрости ребенка, хотя Клеопатра к своим двадцати с лишним годам повидала такое, что сама могла кого-угодно учить. - Я понимаю, о чем ты говоришь, Цезарь. Диадема, которую я ношу гораздо тяжелее, чем кажется. Она была легкой лишь для моего пустоголового-братца, который никогда не читал того, что приносил ему Потин. Я же хочу править, а не просто сидеть на троне как марионетка, которая одобряет все, о чем просят ее советники, - вздохнула Клеопатра, успевшая выучить эту простую истину за те месяцы, которые она правила Египтом. Несмотря на ее богатства и тягу к роскоши, она никогда не предавалась ей в ущерб власти, воспринимая это скорее как награду за тяжелый управленческий труд и связанные с ним риски. - Я верю тебе, ты умна и у тебя есть стержень и воля для того, чтобы править своими подданными. Я вижу в тебе многие качества и навыки, которые нужно отточить до идеала, и ты будешь прекрасной царицей, любимой своими подданными, которой не будет нужды бояться заговоров, - согласился с ней диктатор, даже слегка приобнимая молодую правительницу, показывая, что он верит в ее успех. - Какая ирония, я ведь с юных лет училась править и стремилась к этому. Мне казалось, я все знаю о том. Но ты, Цезарь, знаешь в этом больше меня, - с грустной иронией усмехнулась Клеопатра. Теперь она была самостоятельной правительницей, но вот чувствовала, что все тому, чему она научилась за свои годы, было лишь малой долей необходимого для царствования. - И я вынуждена снова учиться этому у тебя и на своих ошибках. - Я не самый лучший учитель из возможных, Клеопатра, я диктатор столько же времени, сколько ты царица. Но я вижу, что ты стремишься стать лучше, стать настоящей правительницей для своей страны и своего народа, возможно даже лучшей из Птолемеев. И уж тем более, ты куда лучше своего бестолкового брата с его кликой сановников, которые были истинными хозяевами Египта за его спиной, - Цезарю было в чем-то знакомы подобные дилеммы Клеопатры, которые он и сам был вынужден сейчас решать. В ней и вправду он видел какую-то часть себя, благородные стремления. Клеопатра стремилась не просто сидеть на троне, наслаждаясь богатствами и роскошью, но и использовать свою власть во благо и развитие страны. - Да, мой брат... А я ведь как раз хотела об этом поговорить с тобой великий Цезарь. Моя сестра Арсиноя, которая сражалась против меня и пыталась убить нас с тобой, где она? - неожиданно, будто в голове царицы что-то щелкнуло, выпалила она, слегка занервничав. Она словно забыла об этом и лишь благодаря напоминанию диктатора о своем брате вспомнила и про свою сестру, насчет которой очень хотела поговорить. - Тебе не обязательно об этом знать, Клеопатра, могу лишь пообещать, что она более не доставит тебе хлопот. К тому же, ее войско разбито, ее полководцы мертвы, как и ее брат, тебе нечего беспокоиться насчет нее, - Цезарь прекрасно знал, что Арсиноя сейчас ждет своего участия в будущем триумфе в Мамертинской тюрьме, где также был и его старый враг Верцингеторикс, а теперь там же оказались и пленные гарпии. Однако говорить об этом египетской царице Юлий не спешил. - Ты не совсем меня понимаешь, она доставляет мне хлопоты одним своим существованием, Цезарь. Я не могу спокойно спать, зная, что эта подлая змея все еще жива, я постоянно жду, когда она вылезет, чтобы впиться своими клыками в мое тело. Каждый день я прошу богов забрать ее на суд Осириса и скормить ее нечистое, гнилое сердце Аммату, - Клеопатра не стала сдерживаться в оценках своей сестры, жестко высказывая отношение к ней и совершенно не скрывая желания ее скорейшей смерти. - И что же ты хочешь, чтобы я с ней сделал, Клеопатра? Пока она здесь, тебе ничего не грозит, тем более ты под защитой моих легионов, - Юлий подозревал, какой ответ получит, но хотел все же услышать его от молодой царицы, которая с огромным трудом сдерживала злость при упоминании своей сестры, которую она ненавидела, кажется, ничуть не меньше покойного брата. - Отправил ее к Осирису, Аиду, Плутону, кому угодно. Я смогу успокоиться и перестать опасаться заговоров лишь когда узнаю, что я осталась последним из Птолемеев. Ты же знаешь мою сестру, она еще опаснее чем мой глупый брат. Она обязательно всадит нам нож в спину, Цезарь. Так что прошу тебя, избавь нас от ее присутствия в этом мире, -       Египетская царица была очень настойчива, прося диктатора исполнить ее просьбу. Юлий и сам отлично помнил про Арсиною, да и как ее можно было забыть. Именно она едва ли не руководила восстанием и на несколько месяцев осадила его с Клеопатрой в Александрии, где лишь при поддержке извне удалось одержать победу. Хлопот она доставила много и ему и своей сестре, оставшись после гибели брата-фараона единственным конкурентом для Клеопатры. Неудивительно что та так настойчиво желала ее головы. - Знаешь, я скажу нет. Она мой трофей, и я буду решать, что с ней делать. Она будет нужна для триумфа. В некотором смысле смерть для нее даже будет подарком, неужели тебе хочется так легко отпустить ее на тот свет? - Цезарь был непреклонен, не торопясь расправляться с Арсиноей и не упустил шанса задать столь необычный вопрос египетской правительнице. - И пожалуйста, не проси меня больше об этом. Только я стал диктатором, так тут же объявилось множество желающих свести счеты с недругами путем доносов, поэтому прошу тебя, не превращайся в еще одного делатория.       Клеопатра на секунду помрачнела, отказ нисколько ее не обрадовал, скорее наоборот, а вопрос даже слегка ошеломил так, что она не могла сразу дать ответа. В фиалковых глазах читалось нескрываемое разочарование, царица Египта жаждала крови своей сестры и получила довольно жесткий ответ. Но к ее чести, она быстро взяла себя в руки. - Ясно, ты хочешь оставить ее, чтобы у тебя была возможность держать меня в узде, и ты вытащишь ее из заточения, если я разочарую тебя? Хотя признаюсь, я бы многое отдала, чтобы увидеть, как ты проведешь ее по улицам Рима, - голос Клеопатры преобразился, из разочарованного и слегка обозленного он приобрел какие-то едкие иронические нотки. - А ты хитрый, Цезарь, не торопишься полностью доверяться мне. Хотя, думаю на твоем месте я бы поступила также. - Не забывай, Клеопатра, я дал тебе трон, я же могу его и забрать. Какие бы между нами не были отношения, как бы не была велика моя симпатия к тебе, Рим превыше всего. Так что помни об этом и не думай переходить дорогу Риму и не вынуждай меня лишать тебя власти, - поспешил на всякий случай напомнить Клеопатре о ее положении римский диктатор.       Да, их отношения выходили далеко за рамки деловых, но все же Цезарь не позволял египетской царице вскружить ему голову и манипулировать им, хотя Клеопатра была бы не против. Но к их общему счастью, правительницу долины Нила вполне устраивало текущее положение зависимой от Рима державы, тем более что именно из его рук она и получила свою диадему. И неизвестно, где бы сейчас она была и в чьих руках, если бы не Цезарь. - Я и не собиралась, наоборот, я считаю, что Риму и Египту по пути, как и нам с тобой, Цезарь. Мы уже скрепили наши отношения союзом между странами, что может его поколебать? И что может заставить меня пойти против тебя? - Клеопатра не восприняла эти намеки и угрозы всерьез, прекрасно понимая правила игры и при этом в ее мыслях не было переходить Юлию дорогу. Тем более, что он в первую очередь был гарантом ее власти, а его легионы военной опорой в еще не до конца стабильном Египте. - Я рад, что ты это понимаешь, потому что я чувствую, что ближайшие годы будут очень непростыми и нашим странам следует держаться вместе. Ты же сама видела и знаешь о том, с чем я столкнулся на востоке, сражаясь с Боспором? - Цезарь уже получал письмо от Руфиона, в котором тот упоминал о контактах Клеопатры с некими халдеями, но диктатор не хотел подставлять своего легата и потому не спешил о них упоминать, смотря что ему расскажет сама царица. - Да, я видела и слышала об этом, Цезарь. Я если честно сначала считала это какой-то шуткой или преувеличением, но оказывается, что мифы не такие уж и мифы. Хм, интересно, если они и вправду существуют, может и у меня есть какая-то сила? - скорее в шутку спросила у самой себя Клеопатра, теперь догадываясь сама, кто именно были те загадочные халдеи, что предлагали ей свою помощь. - Но я не вижу особого повода для беспокойства, эти твари далеко от Египта, да и их не так много. Чтобы попасть ко мне, им придется сначала пройти через Сирию и Палестину. - Клеопатра, это не шутки, боюсь я имел дело лишь с малой долей их истинной силы, а еще они обладают колдовской силой, не стоит недооценивать их, дочь Исиды, - с опасением отнесся Юлий к подобной беспечности со стороны Клеопатры, которую казалось появление этих тварей волновало не так, как его, наверное в силу огромного расстояния, что отделяло их от долины Нила. - А что со мной может случится? В Египте все под моим контролем. Мне сразу приходят известия о заговорах, бандах разбойников и мятежников, продолжающих сражаться против меня, кстати говоря, потому что жива Арсиноя. Так что, если эти твари сунутся в Египет я первая о них узнаю, да и им придется идти через римские территории и царства Палестины. И если того потребует ситуация, я отправлю войска тебе на помощь, Цезарь, - отрезала Клеопатра, не считая, по крайней мере сейчас этих существ большой угрозой. Ее куда больше волновало то, что Арсиноя до сих пор была жива, как и то, что ей периодически приходилось давить вспышки мятежей в стране, которые, на ее счастье, пока никак не разрастались и население особо в них не втягивалось. - И все же, будь осторожнее. Они не похожи ни на кого, с кем я сражался до этого, кто знает, что они придумают, чтобы одолеть нас. Клеопатра, я вижу ты не до конца понимаешь, с кем я столкнулся. Я не знаю еще на что они способны на самом деле и чего от них ждать. Но все же я прошу тебя, пообещай, что будешь относится к этому серьезно и будешь осторожна. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, - Цезарь, сам не зная почему, чувствовал, что долго оставаться в стороне Клеопатре не придется и не хотел терять столь ценного союзника из-за ее же беспечности. - Для тебя я готова пообещать все что угодно, великий Цезарь. Я постараюсь быть осторожнее, как ты хочешь, - Клеопатра хоть и не осознавала масштаба угрозы, как в общем-то и сам Цезарь, дала ему обещание, как того хотел диктатор. Правда царица до сих пор не знала и не понимала, откуда ей ожидать удара дочерей Ехидны. При этом про себя она с долей тревоги вспоминала обещание поддержать ее в борьбе за трон, но какие силы они могли ей предоставить для этого, оставалось неприятной загадкой. - Да. Если вдруг эти твари решат пройти, например, через Аравию или еще как-нибудь попадут в Египет, обязательно сообщи об этом мне. И не стесняйся попросить моей помощи, мы союзники и, если потребуется, я приду тебе на помощь. Но только не утаивай этого от меня, хорошо? - Цезарь сейчас неловко чувствовал себя отцом, который давал какие-то наставления дочери, но ему хотелось удостовериться, что Клеопатра не будет играть в свои темные игры и будет сама его обо всем информировать. На худой конец, Руфион все еще был рядом с ней.       Египетская царица, видимо не почувствовала завуалированного укола в свой адрес и довольно спокойно восприняла слова Юлия. Даже с какой-то улыбкой. Она была уверена в своих силах и своем контроле над Египтом. Если ей удавалось вскрыть тайные заговоры против себя, то что говорить о существах, которые существовали лишь в старых мифах, да на давно выцветших фресках. Уж их-то появление в долине Нила стало бы событием века, которое невозможно было бы скрыть, как казалось египетской царице. - Разумеется, мне нет нужды утаивать это от тебя, Цезарь. К тому же у тебя в Египте три легиона, да и моя армия не так плоха, как может показаться, собственными силами мы сможем отбиться от вторжения, если оно конечно каким-то чудом случится, - уверенно заявила Клеопатра, которая хоть и не воспринимала далекую угрозу всерьез, но на заметку ее взяла. Ей хватало других насущных проблем, но, если монстры каким-то образом доберутся до нее, придется бросить все силы на борьбу с ними. - Клеопатра, дело очень опасное и серьезное, я не хочу, чтобы с тобой и с Египтом что-нибудь случилось. Можешь пообещать мне быть осторожнее и осмотрительнее? - еще раз, уже более настойчиво попросил Цезарь, чувствуя, что египетская царица не вполне серьезно воспринимает далекую угрозу. - Если такова воля великого Цезаря, я согласна. Постараюсь быть бдительнее, чем всегда, - согласилась без лишних споров Клеопатра, поскольку видела настойчивость римского правителя. Правда, она слишком мало знала об этих загадочных существах и все равно воспринимала монстров как что-то очень далекое. - Хорошо. Если вдруг случится какая-то беда и эти твари решат напасть на Египет обязательно предупреди меня, я приду на помощь, как только смогу, - снова попросил диктатор, чтобы царица все запомнила и не упиралась. Он хорошо знал ее горделивость и не хотел, чтобы ее высокомерие однажды погубило ее. - Да, но я надеюсь это не потребуется. Однако двери моего дворца всегда открыты для тебя Цезарь и ты всегда желанный гость в Александрии, - снова согласилась Клеопатра, у которой правда и так помимо собственной армии было три легиона в Египте, но отвергать предложение помощи сильнейшего правителя мира было нелепостью. - Хотелось бы, чтобы и для меня ворота великого Рима были открыты. - Я бы тоже этого хотел, но нынешний Рим не похож на центр великой державы, которым он обязан стать, - вздохнув, произнес диктатор, вспоминая свое присутствие в Александрии, этот великий город, который по праву можно было назвать жемчужиной Средиземноморья, а вот Рим мало походил на нее. К тому же, в последние годы Вечный Город переживал не лучшие времена, и Цезарь сам был свидетелем того, как сильнейшая держава, победительница Ганнибала и Митридата падает в кровавую пропасть братоубийственной войны. - Знаешь, когда умирала моя жена, Корнелия, я пообещал ей, что сделаю все, чтобы наша дочь жила в лучшем Риме, чем видели мы. Без вражды между Сенатом и гражданами, между римлянами и италиками, без страшной нищеты и несправедливости, без захлестнувшей нас жестокости и готовности убивать родных братьев ради имущества. Я бы хотел вернуть Вечному Городу его славу, чтобы он стал образцом для всех. Да, Юлии больше нет, но я не стану отрекаться от этой клятвы.       С этими словами диктатор опустился на ложе, потирая лоб руками, его тирада вышла эмоциональной, забрав слишком много сил, не говоря уже о том, что происходило несколько часов назад в курии Сената. Цезарь ощущал себя измотанным и выжатым, а ведь он пока не разобрался, наверное, и с десятой частью всех трудностей. А вызовы, с которыми он сталкивался только прибывали, причем самые разные, начиная от семейных ссор заканчивая вторжениями в пределы Республики различных чудовищ.       Клеопатра молча смотрела на задумчивого и вымотанного Юлия. Царица знала, что он никогда не сдастся пусть даже под таким большим грузом и исполнит свое предназначение. Ведь в чем-то, он был похож на нее, Клеопатра знала, каково это преодолевать трудности, идти вперед и не сдаваться, даже когда кажется, что сами боги выступают против. Да, Цезарь помог ей, но не будь у нее самой такого стержня, такой воли и таких стремлений возродить былую славу Египта, то его помощь не принесла бы результата. И сейчас египтянка чувствовала, что она обязана отплатить ему за ту огромную помощь, что Цезарю нужна поддержка, любая, какую она только может дать. Сочувственно она подошла к нему и, встав за спиной, аккуратно и нежно положила руки на усталые плечи. - Я готова помочь тебе всем, чем нужно на этом пути. Это нужно и мне, оказавшись здесь, я поняла, что Египет сможет возродиться вновь только в союзе с Римом, - заговорила приятным и ласковым тоном Клеопатра, причем это совсем не было похоже на притворство, будто ее слова шли именно от сердца. Затем лицо правительницы Египта заметно смягчилось и по нему пробежала какая-то странная ироничная улыбка. - К тому же, я все хочу отблагодарить тебя за помощь, Клеопатра в вечном и неоплатном долгу перед тобой. Стоит лишь попросить.       Слова египетской царицы придали римлянину сил и тот смог, пусть и на время отбросить мрачные мысли. Ее ласка расслабляла и заставляла, хоть ненадолго, но забыть обо всех происходящих неприятностей, отвлечься от них. Но тон царицы ясно намекал, что ее помощь отнюдь не ограничится зерном или армией. - Я ценю твою заботу и твою помощь, Клеопатра, но что ты хочешь мне предложить? - на его счастье, не было похоже, что царица собирается еще о чем-то возражать и спорить, сейчас она стояла за его спиной, одаривая расслабляющими ласками. Но все же диктатор чувствовал сердцем, к чему именно клонит Клеопатра. - Я могу дать тебе многое, зерно, армию, бесценные знания в свитках моей библиотеки, огромные богатства Египта. Но еще я могу дать тебе то, чего не сможет дать твоя жена, - Клеопатра не посчитала нужным как-то изворачиваться и сразу перешла к изложению своих мыслей. Еще с самой первой встречи с Цезарем в ее голове родилась эта мысль, ей казалось, что их союз, не только как правителей. Она чувствовала сходства с ним и решила поделиться соображениями, чуть ли не шепча на ухо. - Только подумай, мы с тобой повелители Рима и Египта. Если мы объединим наши усилия, то у нас будет империя, о которой великие Кир и Александр не смели даже мечтать. И этой великой державой могут править наши потомки.       От этих слов диктатор слегка встрепенулся, он предполагал, что Клеопатра предложит ему что-то подобное, но она прямо и без особого стеснения это делала. Не сказать, что он был против, скорее сильно удивлен. Предложение выглядело безусловно заманчивым, особенно с учетом неприятного разговора с Кальпурнией. Но все же, что-то мешало Юлию сразу дать согласие Клеопатре, которая замерла в ожидании. - Клеопатра, я не думаю, что тебе стоит это предлагать в моем доме и в Риме. Ты же сама знаешь, сколько про это будет разговоров с разных сторон, - расслабившийся Цезарь всерьез призадумался над предложением Клеопатры. Он хотел бы его принять, но что-то не давало ему покоя в этом и отговаривало его, но царица была настойчива, чувствуя, что ей стоит лишь немного добавить усилий. - Все наши ненавистники уже заранее свели нас вместе, так может быть не будем их разочаровывать. К тому же, я не хотела бы, чтобы род величайшего человека, которого я знаю прервался из-за бесплодной жены. Я же готова подарить тебе и сына, и дочь, - продолжила царица, сейчас выйдя из-за спины Цезаря и осторожно взяв его руку и глядя на него манящими фиалковыми глазами. - Позволь мне хоть немного отблагодарить тебя за все, что ты для меня сделал.       Цезарь колебался, не зная, поддаваться на просьбы Клеопатры или же нет. С одной стороны, он думал, что измена с ней не то, что ему сейчас нужно. Но, с другой стороны, Кальпурния действительно не могла помочь ему продолжить род и Юлия не привлекала умереть без прямого наследника. А египетская царица, обычно горделивая сейчас едва ли не на колени перед ним опускалась, прося принять ее. Она, наверное, была единственной, с кем он мог всерьез поделиться своими мыслями и найти их поддержку. Кальпурния просто не понимала его, а Антоний во многом расходился с ним несмотря на дружбу и принимать идеи Цезаря не желал, хотя и продолжал следовать за ним. Глядя в глубокие фиалковые глаза Клеопатры и чувствуя, как ее нежные руки гладят его, римлянин еще какую-то минуту другую колебался, но все же принял решение. - Если бы ты знала, как давит на плечи эта ноша... - с усталостью молвил Цезарь, продолжая после краткой паузы. - Ты уже мне многим помогла, когда помогла с продовольствием моему городу, чего не могут сделать некоторые “достойнейшие” граждане. Что же до твоего предложения, если ты этого так хочешь, Клеопатра, я согласен.       Гай Юлий волевым усилием поднялся на ноги, возвысившись над египетской правительницей. Он долго думал об этом, терзался сомнениями и колебался, но все же не стал отказывать ей. На мгновение их взгляды встретились. В эти минуты лицо и глаза Цезаря были сродни широко раскрытой книге, на страницах которой проглянули те мысли и чувства, которые обыкновенно скрываются в потемках человеческой души. Клеопатра во взгляде диктатора прочла не похоть, свойственной многим её воздыхателям, не честолюбие с холодным расчетом, а лишь бесконечную усталость и потребность выговориться, разделить с кем-то свою бесконечно тяжелую ношу и тревоги. Это нисколько не смутило царицу, напротив её лицо просияло. Не сколько слова, столько этот краткий, но искренний импульс чувств на обычно бесстрастном лице придал ей силы и надежду. Она внутренне уже была готова услышать от правителя Рима отказ, но теперь она с благодарностью поцеловала его руку, чего Цезарь совсем не ждал от обычно горделивой египтянки. - Да, может быть тогда у нас не получилось, но я готова попробовать снова, ведь наследники нужны не только тебе, но и мне, я хочу, чтобы мой трон достался тем, кто не отравлен ядом кровосмешения, как моя сестра, - заговорила царица, наконец выпрямившись во весь рост и поправляя шелковое одеяние. - Не стоит вспоминать о ней, не желаю вспоминать о ней до триумфа. К тому же, ты определенно лучше нее, - произнес диктатор, тоже поднимаясь на ноги, чтобы уединиться с царицей там, где их не побеспокоят ее слуги или какие-то гости, как тот сенатор. - Да, ты прав, я думаю сегодня нам могут позавидовать даже Адонис и Афродита, я думаю Эней мог бы с гордостью посмотреть на своего потомка и наследника, - произнесла давшая волю чувствам Клеопатра, стараясь подобрать подходящие для этого слова.       Цезарь не стал отвечать, лишь усмехнулся, смотря как Клеопатра пытается выразить захлестнувшие ее чувства, желание быть вместе с ним, но до этого явно не пробовавшая так говорить. Он не стал отвечать, лишь обнял ее, вспоминая как это было во времена битвы за Александрию. Ненадолго предавшись воспоминаниям, он направился с царицей в свои, довольно скромные для его статуса покои, чтобы уединиться с Клеопатрой, как она этого хотела. - Теперь мы снова вместе, как и тогда. Я бы хотела все это вспомнить и испытать вновь с царем Рима, - теперь оказавшись наедине, царице не было нужды скрывать свои помыслы, да и свое тело тоже. Сбросив дорогие одеяния, она возлегла на ложе, ожидая, когда Гай присоединится к ней. Здесь можно было дать волю своим чувствам, своей страсти, пламя которой разгоралось внутри молодой правительницы. - Ты же знаешь, я не царь Рима, Клеопатра, - в очередной раз попытался поправить царицу римлянин, правда, уже понимая бесполезность этих объяснений. Смотря на аккуратное и изящное тело царицы, мало кто смог бы удержаться от желания возлечь с ней и овладеть ею как женщиной, что он и намеревался сделать. Страсть, кипящая в теле Клеопатры, будто бы передавалась ему, и Цезарь не стал сопротивляться этому чувству, присоединяясь к ней. - И почему римляне этого боятся из-за одного мерзавца? Для меня ты все-равно был и будешь царем, - царице было сложно понять боявшихся монархии римлян, но сейчас она не собиралась забивать этим голову, чтобы не портить момент их столь долгожданной близости. В нетерпении и предвкушении, она не позволила что-либо возразить, вместо этого одарив диктатора страстным поцелуем.       В воспылавшей страсти их тела переплелись, как и несколькими месяцами ранее, пробуждая вновь чувства между правителями Рима и Египта. Пусть развратность Клеопатры была придуманной ее врагами нелепицей, но в постели она, несмотря на некоторую нехватку опыта, чувствовала себя уверенно. А там, где не хватало навыков, компенсировала пламенным желанием, что было совсем не похоже на ее прохладный царственный образ.       Для Цезаря это была возможность вспомнить о близости с женщиной. Клеопатра была совсем не похожа на спокойную и немного робкую Кальпурнию, которая не могла подарить мужу таких же ощущений, как эта восточная красавица, не говоря уже о возможности забеременеть от него. Царица под ним, в его объятиях была готова отдать ему все в благодарность за полученный трон, и он теперь решительно был настроен взять свое.       Долгожданная для обоих правителей близость продолжалась долго, пока не утолилась накопившаяся страсть и тяга друг к другу. Теперь союз их держав был скреплен не только договором, но и телом. Клеопатра, пусть и немного вымотанная, но довольная лежала в объятиях диктатора, чувствуя и надеясь, что вскоре в ее теле зародится новая жизнь. - Знаешь, даже если с Римом у тебя ничего не выйдет, и эти недомерки не захотят оценить тебя по достоинству, двери моего дворца всегда открыты для тебя. Если они так боятся царей, то Египту они нужны всегда, - с ноткой юмора предложила царица, лежа в объятиях правителя Рима. Она сама не до конца понимала своих чувств, но как-то инстинктивно сама тянулась к Цезарю, желая о том, чтобы их близость продолжалась как можно дольше. - Но я верю, что у тебя... Нет, у нас все получится. - Как и врата Рима открыты для тебя царица, пока я здесь, и для наших будущих детей, - согласился римлянин, тоже дав волю чувствам. Его единственная дочь умерла несколько лет назад, не оставив наследника и сейчас египетская царица была готова помочь ему продолжить свой древний род. К тому же, он не мог отрицать, что египетская царица была ему близка и понимала его, испытывая те же трудности, что и он.       Диктатор понимал, какие пойдут после этого разговоры, но сейчас ему хотелось хоть немного отдохнуть в объятиях любящей его страстной царицы, которая была ему ближе большинства сенаторов, понимала его и готова была помочь во всем. Пусть день оказался на редкость для Цезаря паршивым, его конец внушал некоторую надежду на будущее, что вместе с Клеопатрой ему получится преодолеть возникшие перед ним трудности.