***
1 день. Первая встреча или первое свидание. — Что ты подумал, когда увидел моего брата в первый раз? — Николь смотрит на него зелеными глазами Ивана, улыбается его улыбкой, откидывает со лба такие же белокурые волосы. — Majku li ti jebem, какой красивый! — фраза вылетает быстрее, чем Лука осознает, что вряд ли ЭТО стоило произносить в её присутствии. Он виновато прикусывает губу, глядя на насмешливо приподнятые светлые брови… …Он ловит взгляды новенького на тренировке, и это заставляет его нервно вздрагивать, передергивая плечами. А потом мяч летит ему прямо в лицо. Когда Лука приходит в себя, первое, что он видит — обеспокоенные невероятные глаза, от которых начинает учащенно биться сердце, и волосы на затылке встают дыбом… — А что ты думаешь обо мне сейчас? — глухо спрашивает Иван, неслышно появившийся в дверном проеме. — Majku li ti jebem, какой красивый! — рвано выдыхает Лука, замечая неприкрытое желание в потемневших глазах.***
2 день. Юст, неуверенность в чувствах. Лампа под потолком мигает и в который раз за вечер гаснет. — Клятая погода. Второй день живем в изоляции… — Домагой чертыхается, на ощупь отыскивая спички. — И вино уже не спасает… — Скучно-то как. Может, во что-нибудь сыграем? — тянет Едвай. — Все равно заняться больше нечем… — В бутылочку… — Круто… — На что будем играть? — На раздевание! — Мал еще. — Классически, на поцелуй… — Окей. Кто начнет крутить? — Давайте я. Помните: на кого показывает горлышко, те и целуются… Свеча на полу тускло мерцает, позволяя Ивану безнаказанно рассматривать Луку. Он видит, как полумрак смягчает резкость черт, делая лицо их капитана более мягким. Иван до сих пор не понимает, как так получилось, что он стал ожидать очередные сборы с… нетерпением? Нет, конечно же, не сразу. Сначала это было всего лишь простое любопытство, впрочем, быстро переросшее в мучительное предвкушение. Иван до сих пор не может описать странную зависимость от Модрича. Он даже не подозревал, что будет так… непонятно? Иван чувствует себя немного потерянным, размышляя о том, что уж точно не мечтает целовать эти обветренные губы или шептать на ухо всякие ласковые словечки. И вовсе не собирается зарываться пальцами в эти вечно растрепанные светлые волосы, чтобы удостовериться в том, что они действительно мягкие. Или быть всегда рядом, болтать обо всем подряд, а может, уютно молчать, касаясь друг друга коленями, сплетая пальцы… Задумавшись, Иван перестает следить за тем, на кого указывает бутылка. В комнате вдруг воцаряется тишина. Он вздрагивает от горячего дыхания, скользнувшего по лицу. Губы у Луки, наверное, отдают привкусом алкоголя. — Можно мне тебя поцеловать? — тихо спрашивает Лука. Иван, не смея отвести взгляд от каре-зеленых глаз, уже открывает было рот, но тут же прикусывает язык, не давая сорваться нетерпеливому «да».***
Бонус-тема: кинк Порывы ледяного северного ветра раскачивают темные силуэты голых деревьев за окном. Грязно, уныло, мокро… С угрюмого свинцово-серого неба весь день льёт холодный дождь, с силой барабанит по стеклу, заставляя Луку постоянно натягивать рукава свитера на заледеневшие руки в тщетной попытке согреться. — Что хорошего ты нашел в этом времени года? — ворчит Лука, хмуро глядя на улыбающегося Ивана. Иван поворачивается к нему, мягко накрывает его окоченевшие пальцы своими, немного склоняется, легко касаясь горячей щекой тыльной стороны ладони. Словно не замечая или не желая замечать того, что Лука неловко пытается вытянуть свои руки из нежного плена, он обводит языком набухшие вены, отчетливо видимые на бледной коже, целует выступающую косточку, обхватывает губами указательный палец, посасывая, втягивает его в рот, затем выпускает с влажным хлюпающим звуком. Он отлично знает, что Лука немного стесняется своих широких ладоней с короткими пальцами — настоящих крестьянских лапищ — и не понимает этого иванова помешательства. Но Иван давно уже отвоевал эту драгоценную возможность — возможность касаться его рук, и Лука, вдруг замерев, зачарованно следит, как теплый язык, согревая, ласкает теперь мизинец, как сухие губы скользят от кончиков пальцев до просвечивающих голубоватых вен на запястье, потом обратно, и тихо шепчут: — Я встретил тебя осенью…***
6 день. Аушка с фигурантами Солнце палит немилосердно, обжигая доспехи пехотинцев. Лука невольно прислушивается к спору стоящих невдалеке офицеров: «Крбавская долина* не защищена, турки нас перебьют, как кутят… Мы должны атаковать конницу… Нельзя, мы попадем в ловушку…» Наместник Хорватии Мирко Деренчин, седовласый грузный мужчина, сидящий верхом на огромном коне, высокомерным тоном равнодушно отдает приказ о наступлении… А потом их убивают, всех без разбору. Ругань, лязг нагретого на солнце металла, стоны перемазанных грязью и липкой темной кровью умирающих людей, звук вонзающегося в плоть меча. Боль взрывается яркой вспышкой света под веками, и он проваливается в блаженную пустоту… Тихий голос умоляюще шепчет возле уха: — Всемогущий вечный Боже! Услышь молитву мою о больном сим и яви ему милосердие и помощь Твою… Пожалуйста, пусть он придёт в себя, пожалуйста… — Где я? — Лука едва ворочает языком сквозь стиснутые зубы, обращаясь к темной фигуре, сгорбившейся рядом с кроватью в молитвенной позе. Тело не слушается, голова болит так сильно, что на более длинную фразу не остается сил, плечо горит огнем, кажется, что боль огненной рекой течет по венам. Он смотрит на пляшущий огонек свечи, страшась увидеть во мраке среди кривящихся длинных теней своих врагов, морщится, с трудом сглатывая ком, застрявший в горле. Безумно хочется пить, во рту пересохло, губы противно стянуты от жажды. — Наконец-то, очнулся… — тихие слова из-под глубокого капюшона звучат по-хорватски. — Не бойся, ты в безопасности, здесь, в моей келье… Звук родной речи, а, еще больше, теплые пальцы, мягко обхватывающие его кисть, неожиданно успокаивают. Монах отбрасывает капюшон назад, и Лука видит совсем юное бледное лицо с тонкими чертами. Незнакомец осторожно приподнимает его голову, поднося к пересохшим губам глиняную миску, и Лука с жадностью выпивает все без остатка, хотя чувствует непривычный вкус незнакомых трав. — Мы проиграли? — после минутного молчания спрашивает он. Монах утвердительно кивает головой. — Как я здесь оказался? — Отец настоятель отправил нас похоронить павших, — монах быстро осеняет себя крестным знамением. — Всё поле было завалено разлагающимися на солнце трупами. Мы выкопали братскую могилу, сложили в нее мертвецов. И тебя ждала та же участь, но ты застонал по великой милости Господа нашего… — Я умру? — резко перебивает его Лука. — Нет… — отвечает монах, убирая с его лба мокрые от пота волосы, — однако ты потерял много крови… Лука устало моргает воспаленными глазами: — Какой сегодня день? — Воздвижение Креста Господня… — Пять дней прошло… — отрывисто шепчет Лука, натягивая тонкое одеяло чуть ли не до подбородка в тщетной попытке согреться. Монах поспешно снимает с себя плащ, осторожно накидывает его на Луку, поправляет подушку у него под головой. Тихое потрескивание свечи немного нарушает установившуюся тишину. — Знаете, отче, я перестаю верить в Бога… — Лука смотрит на монаха холодным взглядом. — Родителей, одного за другим, унесла болезнь, деда убили по приказу магната Драшковича, жена…– на мгновение замолкает. — Но, видимо, Ему этого недостаточно… Отче, я всего лишь простой пастух, но меня послали на бойню, как свинью на убой, аккурат в день моего рождения, — сдержав стон, подается вперед, вцепляясь в грубую ткань. — Это тоже по милости Господней?! На бледном лице монаха не отражается ничего, кроме смиренной доброжелательности: — В Евангелии Господь призывает нас: «Ищите же прежде Царства Божия…» Важно понять, что Господу виднее, что с нами сделать… Ибо, ничего так сильно Он не желает, как спасти нас и даровать нам вечное блаженство… Никто так сильно нас не любит, как Он… — монах невесомо касается тыльной стороной ладони лихорадочно горящей щеки. — А пастухи… Пастухи были первыми защитниками новорожденного Младенца, так и ты на поле был среди ревнителей истинной веры… Свеча, норовившая угаснуть, вдруг вспыхивает, высвечивая сияющие безмятежным ясным светом зеленые глаза. Лука сглатывает комок, отстраняясь от монаха. На него никто так не смотрел, кроме покойницы-жены, умершей во время родов вместе с их первенцем. Он в замешательстве опускает голову: — Отче, сквозь сон я слышал, что Вы молили Бога за меня, незнакомого Вам человека… Почему? — Узнав о том, что на страну идут турки, я каждый день просил всех святых, чтобы наше войско нас не оставило… — тихо говорит тот. — Пять дней назад ты вышел на поле с мечом в руках защищать меня… Теперь настало время мне защищать тебя моим оружием… Лука ловит теплую руку, вдруг касается запекшимися губами загрубевшей ладони, вглядывается в кроткое лицо, словно стремясь найти там что-то, ведомое лишь ему: — Как зовут Вас, отче? — Иоанн… — тепло улыбнувшись, отвечает монах, ласково сжимая его руку тонкими пальцами. — Отдыхай… Я буду рядом… Перед глазами всё плывет, веки смыкаются сами собой, спокойная темнота обволакивает разум и тело Луки, переходя в крепкий сон выздоравливающего.***
7 день. Жизнь после окончания карьеры — … Он так интересно рассказывал о величественных горах Норвегии, о водопадах, которые в белой пене срываются со скал и то грохочут, как гром, то поют, как орган. Он рассказывал, как выпрыгивают из воды встречь рушащемуся с высоты потоку лососи, чуть только заиграет на золотой арфе водяной, как в светлые зимние ночи звенят бубенцы саней… — Иван откладывает книгу в сторону, с ласковой насмешкой глядя на закатившего глаза Луку. — Нет, нет и нет, снова нет и опять нет, — торопливой скороговоркой нараспев произносит Лука, — даже и не надейся… В Норвегии в августе холодно… И вообще, бог троицу любит… Давай еще раз… Иван вновь тянется к книге, наугад открывает ее, ехидно приподнимает бровь. — Ну, что там ещё? — Тебе не понравится, но, видит Бог, я не нарочно… Так вот, жил-был тролль, злющий-презлющий, — с выражением декламирует Иван под недовольное шипение Луки, потом легко щелкает его по носу. — Напоминаю, что ты сам предложил гадать по книгам Эмы, чтобы найти ТО САМОЕ место для нашего ПЕРВОГО постфутбольного отпуска… — Мы свободны! — во весь голос кричит Иван, пугая чаек в расселинах скал. — Мы можем путешествовать! — Мы делали ЭТО все годы нашей карьеры, — раздается теплый смешок за его спиной. — Делали… — легко соглашается Иван, — по маршруту «аэропорт — стадион — гостиница» … И снова по кругу… Или с женами… «Милый, столица моды — Милан, ты отстал от жизни со своим футболом… Да-да, в Париже мы тоже побываем… с дочками в Диснейленде» Он стоит на вершине скалы, глядя вниз широко распахнутыми глазами, словно ребенок, получивший долгожданный подарок: — А я всегда мечтал увидеть мир по-настоящему… Крепкие руки обхватывают его за талию: — Отойди от края… — Нет, не хочу… — Ива-ан, ведешь себя, как неразумное дитя… Лука притягивает его к себе покрепче, утыкаясь носом ему куда-то между лопаток. — Такой большой мальчик, а по-прежнему высоты боишься … — оборачиваясь к нему, смеется Иван. — Могу поклясться, что ты для надежности еще и глаза зажмурил… — Ничего не зажмурил… — бурчит Лука, — просто немного замерз… Он привычно ёжится, и Иван ловит его в свои объятия, укутывая в них, как в теплое одеяло: — Посмотри, как тут красиво… Тут, действительно, великолепно, и Лука не может с ним не согласиться. В прозрачной изумрудно-синей глади гигантского горного коридора фьорда отражаются скалы с ощерившимися вверх темно-зелеными соснами. Прохладный, пахнущий солью, ветер качает растрепанные макушки беспокойно вздыхающих вековых деревьев. Вдалеке, с отвесных скал, срываются в пропасть ледяные водопады, окутывая берег жемчужно-молочной дымкой тумана. И под тяжестью падающей воды волны белой пеной налетают на скалы, оседая на скользких камнях. Он прикрывает глаза и глубоко втягивает носом воздух, пропитанный медовой сладостью вереска и пряными нотками можжевельника. — О чём ты думаешь, — чуть хрипловатым голосом спрашивает Иван, жадно изучая теперь глазами его лицо. — Хочу, чтобы ты меня поцеловал… — честно отвечает Лука, откидывая голову ему на плечо. — Знаешь, я хотел бы еще раз вернуться сюда… — уставший Иван неторопливо, нежно целует Луку во влажный висок. Тот, подумав, согласно кивает головой. Двухэтажный домик с травой на крыше, которая аккуратно подстригается козами; скрипящие лестницы, белый деревянный пол, на нем узорчатые коврики, темно-синие в клеточку занавески; на ужин круглый хлеб с изюмом, копченый лосось, рыбные клецки, карамельный, цвета вареной сгущенки, сыр; старинная уютная кровать, выкрашенная белой краской, в которой Лука с припухшими зацелованными губами, мягкими, чуть влажными от пота волосами выглядит очень красивым. Иван, на мгновение залюбовавшись им, мягко прихватывает губами мочку уха: — Впрочем, теперь твоя очередь выбирать, куда мы поедем в следующий раз… Ночью Лука тихонько выуживает из чемодана любимый томик, при свете луны отыскивает нужную страницу, загибая уголок, потом забирается под одеяло, легким поцелуем касается полураскрытых губ Ивана: — Цветок, каких Верона не видала***, поедем туда, где теплее…