Juego

Чимин судорожно покидает зал, совершенно забивая на результаты проекта. В зале до сих пор гулко, шумно и душно. Студенты возбуждённо обсуждают выступления друг друга, успевая нелестным словом упомянуть и Чимина. Многие из них годами бьются за место ведущего танцора курса, но ещё ни одному не удалось хотя бы на полшага приблизиться к тому уровню, на котором выступал Пак. Годы жёстких тренировок, часы в зале, травмы, обиды и боль сделали из танцора стойкого оловянного солдатика, которому полностью и бесповоротно подчинялась сцена. Мало любить сцену, танец, сложные элементы. Мало заучивать основу, словно по учебнику. У всего должна быть душа. И даже обычный на первый взгляд прыжок может донести до зрителя многое, если вложить в это на толику больше чувств, чем обычно. Но настолько очевидные вещи были так далеки для понимания у прочих танцоров, что Чимин на их фоне всегда сиял куда ярче. В нем не было наигранности и фальши. Он жил танцем, и танец был его собственным продолжением. Он не давал себе поблажек и не делал послаблений. С детства и по сей день единственной радостью и любовью в жизни Пака был балет. Повторяющиеся движения, выверенные прыжки, красивые поддержки и замысловатые связки: это именно то, что позволяло ему просыпаться каждое утро и чувствовать себя живым, из плоти и крови. Благодаря танцевальному залу он просто дышал. Как для кого-то музыка или книги являются самым настоящим источником энергии, танец был маленьким двигателем прогресса Чимина. И танцор всегда считал, что ни одна вещь в мире не способна отодвинуть его яркую и единственную вселенную на второй план. Пока не встретил Юнги. Немного нахального, высокомерного, закрытого, асоциального, грубоватого. Юнги, который никогда не показывал своих истинных намерений, не говорил о них ясно и вслух, смог задеть внутри Чимина что-то настолько хрупкое и важное, что танец уже не казался единственной константой в его жизни. Иногда Юнги злился и неосознанно обижал младшего колкой фразой или действием. Но он никогда не лгал. Не пытался казаться тем, кем не являлся. Не прыгал выше головы и не задирал нос. Юнги был прямолинейным, и это цепляло. Чимину Юнги хотелось доверять. Не только в творческом плане. В этой сфере у них абсолютно не было разногласий. Пак вверил себя тому ещё в их первую запись, там, в студии, когда неловко и неумело повторял в микрофон строку за строкой. Доверчиво смотрел в искрящиеся глаза старшего и просто плыл по течению. Теперь это казалось настолько естественным, что спроси кто танцора, кого он выберет в качестве напарника для проекта, тот бы, ни на секунду не задумываясь, вновь выбрал Юнги. И дело отнюдь не в таланте и профессионализме, тут Юнги не было равных. Дело в самом человеке. Человеке, который был Чимину дорог. Но кажется, что неосознанный шаг Чонгука, его детское ребячество привело к тому, чего подсознательно Пак боялся больше всего. Юнги ушел. Не обмолвился и словом. Просто молча бросил короткий нечитаемый взгляд и скрылся за дверями зала. И Чимин, стоя в тишине и одиночестве посередине длинного коридора, впервые чувствовал себя потерянным. Голова опустела, не было даже и самой незначительной мысли о баллах за проект. В одно мгновение танцору стало абсолютно плевать на то, что кто-то из сокурсников вдруг сможет обойти его в гонке за первое место на своеобразном танцевальном Олимпе. Ему, главной звезде академии и единственному танцору, завоевавшему признание публики ещё до ее окончания, впервые не хотелось ликовать от осознания собственного превосходства. Чимин метался по коридору, пытаясь понять, куда мог после выступления деться Юнги. Вариантов, откровенно признаться, было немного. Студия, о которой Чимин задумался моментально, сразу отмелась по причине абсурдности. Юнги наверняка не стал бы идти туда, зная, что Чимин первым делом проверит именно ее. В общежитии искать бесполезно, там он появлялся только для того, чтобы переодеться и поспать. Оставалось пройтись по аудиториям музыкального отделения и их маленьким тренировочным комнатам. Чимин свернул в один из коридоров, через который напрямую можно было бы попасть в соседний корпус, где обычно занимались музыканты, но передумал, заметив в окне черную тень. Знакомая черная худи известной марки промелькнула около заднего входа академии со стороны двора. Танцор задержался у окна, всматриваясь в студенческий дворик. На улице было совершенно пусто, отчего тонкая фигура музыканта на фоне студенческого корпуса казалась ещё более одинокой. Чимин поправил сбившуюся после танца рубашку, оттянул в нервном порыве ворот и пустился бегом. Если повезёт; вполне возможно, он поймает Юнги. Четыре парадных лестницы показались Паку настоящим препятствием. На последних ступенях Чимин молился проотцам и желал поскорее оказаться на улице. Долгие тренировки, плохой сон и выступление высосали из танцора последние силы. До двора с внутренней стороны академии Чимин шел уже не так уверенно. Сбавив шаг, младший глубоко вздохнул и завернул за угол, совершенно не рассчитав, что по стечению обстоятельств может столкнуться с чем-то или, вернее, с кем-то. Удар получился несильным, но от неожиданности Чимин неаккуратно оступился и, подвернув совсем недавно зажившую ногу, зашипел. Лодыжку зажгло, будто кто-то прижал к коже раскаленную кочергу. От вспышки боли в глазах заблестели слезы. Но Чимин стоически выдержал испытание, и лишь слабый скулеж выдавал с потрохами реальное положение дел. — Этого только не хватало, — разочарованно раздалось в ответ. — Пак Чимин и тридцать три несчастья, это точно про тебя.