Time and Time Again

Chapter 2: Business as Usual

Отлично, Майкл, наконец-то, подъехал на моей машине, и теперь я могу завезти его к нему на работу, а затем поехать в агентство. Хотя я не уверен, что смогу сегодня продуктивно работать с этой грёбаной головной болью. Интересно, Джастин не опоздал в школу?.. Блять, мне нужно перестать о нём думать. Это не должно меня волновать. Это был всего лишь сон. Верно? — Брайаааааан! — раздаётся крик Майкла снаружи. Хорошо, что мои соседи достаточно понимающие люди. Потому что такое происходит довольно-таки часто, когда я слишком пьян или укурен, чтобы доехать до дома самостоятельно. Я спускаюсь на лифте вниз, выхожу из здания и замечаю новую покраску на Джипе. — О, это шедевр, Майки. Просто шедевр! — комментирую я слово «Пидор», выведенное спреем на двери машины. — Я не виноват. Я рассказывал тебе о тех двух психопатах, — скулит Майки. — Это всё равно неважно. Машина служебная, — говорю я, садясь за руль. Майкл прыгает на пассажирское сиденье рядом со мной. — А где Чудо-Мальчик? — спрашивает Майкл, пока мы едем в «Big Q». — Я вышвырнул его, как только смог связать два слова этим утром, — говорю я Майки, стараясь быть бессердечным, но всё же чувствуя себя немного тошнотворно, говоря это. — Хорошо. Он всё равно был слишком молод для тебя, — комментирует Майкл. Я молчу. Я просто сижу, пытаясь убедить себя в том, что этот странный сон был на самом деле именно сном, и что надпись на Джипе, — которая, как я знал, будет на нём этим утром, — ничего не значит. К счастью, Майкл слишком занят разговорами о Гасе, о том, что я стал отцом, и демонстрацией мне фотографий, которые он распечатал ещё прошлой ночью, чтобы заметить, что я немного тише обычного. Он передаёт мне стопку фотографий — как будто я какой-нибудь сентиментальный педик, коллекционирующий альбомы, — и я быстро бросаю их в свой портфель, не глядя, а затем забываю о них сразу, как только высаживаю Майкла у его сказочного места работы. Затем я еду в агентство, чтобы в очередной раз, как, впрочем, и в любой другой день, поразить всех своей гениальностью. Ладно, сегодня я не так великолепен, как обычно, но моя голова весь день занята мыслями о том, что я стал отцом, — а ещё у меня похмелье, — не говоря уже об этой чёртовой мешанине страха, печали, несварения и Бог знает чего ещё в моём животе. Я проглотил около двадцати таблеток от желудка, но они, похоже, не очень-то помогают с тем, что заставляет мои внутренности скручиваться в узел. Я просто должен погрузиться в работу и постараться игнорировать эту боль, а ещё пообещать себе никогда больше не употреблять то дерьмо, что продаёт Анита. После обеда я, ища что-то, роюсь в своём портфеле и нахожу стопку фотографий, которую Майки вручил мне этим утром. Я решаю вытащить их и просмотреть, всё ещё удивляясь тому, что у меня теперь есть ребёнок. Брайан, блять, Кинни  — «отец». Немыслимо! Перебирая фотографии я немного удивлён тем, насколько здорово видеть на них малыша, и решаю оставить пару штук у себя в офисе на работе. Вот когда я наткнулся на фото с твинком. Блять. Он чертовски красив. Я всё ещё продолжаю пялиться на эту проклятую фотографию, когда, двадцать минут спустя, в кабинет заходит Синтия, чтобы сообщить, что я опаздываю на встречу. — Это твой ребенок? — спрашивает Синтия, заглядывая мне через плечо. — Да. Это Санни-Бой! — отвечаю я ей своим лучшим гордым голосом папы. — А кто эта великолепная «конфетка» рядом? — спрашивает Синтия. Хорошо. Ну и как мне ответить на этот вопрос? Я просто молча сижу ещё несколько минут, глядя на фото, прежде чем, наконец, ответить: — Никто. Просто парень, которого я встретил вчера вечером. — Жаль. Он просто чудо! — комментирует Синтия и затем начинает выгонять меня из офиса, так что я еле успеваю запихнуть фотографии в верхний ящик своего стола. — Давай, Брайан. Райдер надерёт тебе задницу, если ты заставишь его ждать ещё дольше. Боже, кажется, что встреча длится целую вечность, и я всё ещё дерьмово себя чувствую, когда она заканчивается. Головная боль прошла, но мои внутренности всё ещё связываются в этот грёбаный узел. Наверное, это язва. Когда Майки звонит мне незадолго до пяти вечера, чтобы узнать, не хочу ли я встретиться с остальной бандой в Вуди, я отказываюсь, ссылаясь на возобновившееся похмелье. Ладно, может быть, я также немного опасаюсь, что твинк может прийти в Вуди сегодня вечером, как он сделал это в моём «сне». Я даже думать об этом не хочу, а ещё я точно знаю, что не хочу сейчас с ним встречаться. Моя решимость придерживаться своих правил на данный момент всё ещё довольно слаба, и я знаю, что мне лучше не искушать судьбу. В общем, ночь с Марлоном Брандо на моём DVD-плеере звучит гораздо лучше. На всю следующую неделю или около того я залёг на дно — возможно, это было и не обязательно, но этот грёбаный сон действительно произвёл на меня очень сильное впечатление. Думаю, лучше перестраховаться, чем потом жалеть. Так что я отшивал Майки и парней, когда они звали меня с собой в Вуди или Вавилон. Кроме того, я всё ещё чувствую себя немного странно — нет, я не болен — просто как будто немного не в себе. Я всё ещё ощущаю это странное чувство у себя в животе, и оно только ухудшается, когда я смотрю на фото с твинком, собой и Гасом в своём столе. Оно действительно вышло просто отлично, и, думаю, я даже поставлю его в рамку. Одна фотография меня и моего ребёнка на моём столе в офисе не значит, что я превращаюсь в лесбиянку, не так ли? К тому же, я вовсе не против видеть на нём твинка, если не считать этого всё ещё иногда появляющегося болезненно-тошнотворного чувства одиночества в животе, но я уверен, что со временем это пройдёт. Так что это даже к лучшему, что я просто остаюсь дома один. Я НЕ прячусь. У меня нет причин прятаться — это был просто грёбаный сон. И если я войду в бар или в клуб, то это не значит, что я обязательно увижу там твинка. Это просто моя суеверная ирландская сущность пытается проникнуть ко мне в голову, и я не собираюсь ей поддаваться. Наконец, примерно через две недели, я возвращаюсь в Вуди, и все ведут себя так, словно не видели меня несколько месяцев. И я говорю не только о тех двух парнях, которых называю своей «бандой», но ещё и о других педиках, которые, видимо, не смогли найти себе никого другого, кому могли бы сосать член, пока меня не было. Первые пару ночей после возвращения из своего вынужденного изгнания я провёл в банях и в задней комнате Вавилона — моего внимания жаждало так много парней, что у меня едва хватало времени на то, чтобы восстановиться между минетами, прежде чем другой нуждающийся педик просил мой член. И вот, как это и ДОЛЖНО быть, Брайан Кинни, Лучший Жеребец Либерти Авеню, снова возвращается к своей прежней жизни — и всё становится на круги своя. Пожалуй, теперь я даже ещё более безжалостен, когда дело доходит до моих правил, чем когда-либо прежде. Никого не трахать дважды. Никогда не позволять трахам оставаться на ночь. Никого с членом короче 7 дюймов*. И, как и всегда, никаких оправданий, никаких извинений, никаких сожалений, и ничего даже отдалённо напоминающего отношения. И это устраивает меня. Так было всегда, и у меня нет абсолютно никаких причин меняться. Я решаю сохранить фото себя, Гаса и твинка в офисе на столе. Это отличная фотография, и у меня нет причин не держать её при себе. Итак, это был странный и совершенно невероятный сон — да чтобы я вдруг обзавёлся партнёром, остепенился и тому подобное, — но в нём были и хорошие моменты. Я до сих пор помню этот сон очень отчётливо — и это самое странное из всего, что я когда-либо испытывал. Иногда мне даже снятся сны об этом сне — и тогда мне начинает казаться, как будто мне снится что-то, что происходило со мной в прошлом. И твинк — ну, он был чертовски хорош в постели — и смотреть на его фотографию совсем не больно. А иногда, если это долгий день на работе, или у меня стресс, или что-то ещё, я даже дрочу на неё — конечно, я никогда НИКОМУ в этом не признаюсь. Некоторые из этих снов о сне даже довольно горячие — те, что с твинком, то есть. И из-за некоторых из них я… ну, ладно, на них я тоже дрочу. Блять, да кто я такой, чтобы отказываться от хорошего фэнтезийного траха? Так что, если я иногда представляю, что вместо какого-то случайного парня трахаю твинка — и если это заставляет меня кончать сильнее — то кому, блять, какое дело, и, к тому же, ни один из этих педиков всё равно не заметит никакой разницы. Так что, да, я храню эту фотографию и время от времени думаю о твинке. Но я больше не увижу его и это окончательно, так ведь? Через несколько месяцев дерьмовое чувство в животе проходит, и всё возвращается на круги своя. Я даже забываю о сне. Ну, может быть, не забываю, но думаю о нём всё меньше и меньше. К весне я так занят на работе, что у меня просто нет времени беспокоиться обо всём этом. Райдер пообещал сделать меня партнёром, если я увеличу прибыль не менее, чем на 10% по сравнению с прошлым годом, и я уже на пути к достижению этой цели. Это всё, о чём я сейчас думаю. У меня нет времени ни на что другое — ни на банду, ни даже на Гаса, только работа, работа, с небольшими перерывами на секс, разумеется, чтобы держать себя в здравом уме. Мне даже как-то удаётся игнорировать тот факт, что скоро мне исполнится тридцать. Вернее, я вообще забыл об этом, пока парни не вытащили меня утром из постели, несмотря на мои жалобы и второе худшее похмелье за всю жизнь. Если они думают, что удивили меня, то сильно ошибаются — нелепая «Вечеринка Смерти», которую они устроили, почти такая же, как и та, что была в моём сне, в комплекте с тортом и гробом. И как они могут быть настолько неоригинальными? Поскольку я был готов, мне удаётся не дать всему этому слишком плохо сказаться на мне. Единственное, по чему я скучаю, это о том, что здесь сейчас нет блондинистого твинка, который подарил бы мне праздничный трах после этой идиотской вечеринки — как это было в моём сне. В нём мне казалось, что это был один из десятка лучших трахов в моей жизни — но раз нет твинка, то нет и праздничного траха, так что, в конечном счёте, я просто иду трахать педиков в бани. С Днём Рождения меня! Но всё же, кое-что не так плохо: я чувствую себя вынужденным не делать того, что сделал в своём сне, а именно — не удушать себя. По крайней мере, не в этом году. Я очень горжусь тем, что мне удаётся пережить свой тридцатый день рождения относительно невредимым и почти без мелодрамы — несмотря на «Вечеринку Смерти». Ладно, я признаю, что весь день чувствовал себя немного нервно и напряжённо, но, блять, мне исполнилось тридцать — и я никогда не думал, что этот день будет казаться таким долгим. Возможно, язва возвращается — у меня снова появилось это странное чувство, хотя я думал, что всё уже закончилось. Но любой в моей ситуации чувствовал бы себя немного напряжённо, не так ли? Наверное, я всё ещё страдаю от последствий похмелья прошлой ночью. Отлично, ещё один прекрасный признак старения — похмелье стало хуже. Итак, со всем этим стрессом, или с язвой, или с чем бы это ни было, должен ли я удивляться тому, что вообще не могу спать? Каждый раз, когда я начинаю засыпать, я снова вижу этот грёбаный сон. А в нём ночь после моего тридцатилетия не была для меня хорошей. И для твинка тоже. Это была, наверное, худшая ночь в моей жизни — ну, или, по крайней мере, в моём сне. Проснувшись в ужасе уже в третий раз, я решаю полностью отказаться от сна, встаю, и остаток ночи смотрю фильмы. В 6:30 я тащу свою задницу в закусочную, чтобы позавтракать и выпить кофе. Я точно знаю, что Деб сегодня должна работать в утреннюю смену, а она, как правило, идеальный способ отвлечь вас от всего, о чём бы вы ни думали — никогда не замолкает ни на секунду. Ещё слишком рано для толкучки, поэтому я могу спокойно выбрать себе место, и я решаю занять стул у стойки, где можно удобно общаться с Дебби, пока я буду позволять ей кормить себя. Она, конечно, думает, что я просто поздно встал после ночи в барах, клубах и трахах, а не рано после ночи, полной кошмаров — и это хорошо, потому что я НЕ ХОЧУ объяснять ей всё это. Примерно в 7:15 приходит разносчик газет и оставляет в закусочной три экземпляра утреннего выпуска. Я хватаю один из них, пока кто-нибудь другой не успел сделать это за меня, и начинаю читать. Я всё ещё чувствую себя слишком нервным и напряжённым, чтобы идти домой спать, поэтому читаю газету даже с большим, чем средним вниманием, — а это значит, что я просматриваю не только заголовки и свои рекламные кампании, но ещё и сами статьи. Вот когда я добираюсь до первой полосы одной из статей и впадаю в транс. Этот узелок стресса или чего-то там в моём животе практически взрывается, когда я читаю заголовок — «Местный Подросток Убит На Школьном Выпускном». И там, прямо под заголовком, изображение отеля, в котором проходил выпускной бал, а рядом фотография жертвы, некоего Джастина Тейлора, на которой запечатлён красивый, улыбающийся молодой человек с яркими блестящими светлыми волосами и сверкающими голубыми глазами. Видимо, я что-то сказал или издал какой-то звук, потому что все в закусочной уставились на меня. Деб подходит ко мне, на её материнском лице отчётливо читается беспокойство. Она смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова. — Брайан, милый, что случилось? — спрашивает Дебби. Всё, что я могу сделать, это указать на статью в газете. Деб берёт её и начинает читать. — Здесь сказано, что этот ребёнок был найден мёртвым в гараже отеля, где проходил выпускной бал. У полиции пока нет подозреваемых. Блять — они предполагают, что преступление было совершено на почве ненависти, потому что ребёнок недавно совершил каминг-аут и страдал от множества издевательств в школе из-за того, что был геем. Бедный малыш. Я собираюсь позвонить остальным из своей ЛГБТ-группы и узнать, не можем ли мы связаться с его родителями. Должно быть, они просто опустошены, — говорит Дебби, спеша к телефону и забывая о моей маленькой вспышке. Когда Деб начинает уходить, я выхватываю у неё газету и читаю всю статью целиком. Затем я перечитываю её ещё раз. Затем ещё раз. Это просто не может быть правдой. Он так молод, талантлив, полон жажды жизни. Он не может быть мёртв. Джастин не может быть мёртв. Это ведь был просто сон, верно? То есть, я знаю, что в нём его ударили битой. Наверное, я боялся, что это может случиться снова — это отчасти объяснило бы, почему я всю ночь не мог заснуть — я знал из сна, что это та самая ночь. Но даже в нём он не умирает — его ударили битой, да, но потом через какое-то время он приходит в себя. Я забочусь о нём, и ему становится лучше. Он не может быть мёртв. Это просто не имеет никакого смысла. Насколько я помню, Хоббс сделал это, потому что я пришёл на выпускной и танцевал с Джастином. Именно это он сказал полиции и в суде. Но прошлой ночью меня там не было. Значит, у Хоббса не было причин бить Джастина. Верно? Если, конечно, это всё не полная хуйня — я знаю, что у Джастина были проблемы с Хоббсом на протяжении всего учебного года. Может быть, не танец на выпускном заставил Хоббса сделать это — может быть, это было просто удобное оправдание. Прошлой ночью меня там не было, и он всё равно это сделал. Итак, выходит, что это никогда не было моей виной. Только теперь это моя вина. Меня не было там прошлой ночью. Меня не было там для того, чтобы остановить Хоббса. Вместо того чтобы ударить Джастина только один раз, он мог сделать это несколько раз. И меня не было рядом, чтобы вызвать скорую. Блять. Меня не было рядом, чтобы помочь ему. Джастин мёртв, потому что меня не было рядом, чтобы помочь ему. Меня не было рядом, потому что я выгнал его из лофта тем утром. Я не хотел связываться с ним. Я не хотел, чтобы он испортил мою размеренную жизнь, в которой я трахаю всё, что движется, ни о чём не задумываясь. Я не хотел рисковать своими чувствами. Я злился на него за то, что он отверг меня, снова, и бросил меня, и пытался меня изменить. Я вернулся к этим идиотским правилам и вышвырнул его из своей жизни, и теперь он мёртв из-за меня. — Брайан? Брайан, что случилось? — я слышу голос Майки и оглядываюсь, замечая его на соседнем стуле рядом со мной. — Мама позвонила и сказала, что ты сидишь здесь уже два часа и ничего не говоришь. Она сказала, что ты расстроился из-за избиения того гея в новостях? Я не понимаю, Брайан. Какое отношение имеет это убийство незнакомца в пригороде к тебе? — Это, блять, не незнакомец, Майки. Это Джастин, — пытаюсь объяснить я, но мне трудно сделать это сквозь вставший поперёк горла ком. — Что? Ты о новой летней коллекции «Армани»? — раздаётся другой голос, и я вижу, как Эммет садится по другую сторону рядом с Майки. — Что с тобой, Брайан? Ты выглядишь дерьмово. Я бы спросил, не переехал ли кто-нибудь твою собаку, но, во-первых, я знаю, что у тебя нет собаки, а во-вторых, даже если бы она у тебя была, я всё равно не думаю, что ты бы расстроился из-за этого, потому что я всё ещё не верю в то, что у тебя есть сердце. — Заткнись, блять, Эм. Брайан расстроен из-за того убитого гея, — говорит Майкл и передаёт Эммету газету, которую перед этим вытаскивает из моих рук, на что я отвечаю протестующим стоном. — Я думаю, Брай знал убитого ребёнка. — Дай посмотреть. Ооооо! Жаль, мальчик был очень милым, — комментирует Эм фотографию Джастина. — Знаешь, он выглядит знакомым, тебе так не кажется? — Кто выглядит знакомым? — спрашивает Тед, входя в закусочную и заглядывая Эммету через плечо. — Привет, Тедди. Взгляни. Этот парень не кажется тебе знакомым? — Эм пихает газету Теду. — Да… Брай, это не тот трах, которого ты подцепил в ночь рождения Гаса? Я узнал его по фотографии, которая у тебя на столе, — авторитетно заявляет Тед. — Я просто смотрел на неё на днях, когда был у Райдера, чтобы завезти пару налоговых документов. — Он НЕ трах. И он не незнакомец. Это ДЖАСТИН, — говорю я, пытаясь объяснить и забирая газету обратно, но останавливаюсь, когда замечаю влагу на бумаге и понимаю, что это мои слёзы. — Это Джастин. Вы что, не понимаете? Джастин мёртв. Майки сейчас в полном шоке, потому что, за исключением двух или трёх раз, когда у меня были действительно серьёзные стычки с Джеком, он никогда не видел, как я плачу. Тед и Эммет выглядят обеспокоенными и удивлёнными в равной степени, потому что вряд ли хоть кто-то из них когда-либо думал, что я физически способен создавать слёзы или даже выражать печаль из-за чьей-то смерти. Но я не знаю, как объяснить им, что это ДЖАСТИН мёртв, и что это моя вина. Они даже не помнят его. Я единственный, кто его помнит, и Боже, как же я скучал по нему все эти месяцы, а теперь он мёртв. Я больше не могу этого выносить. Я встаю со стула и буквально выбегаю из закусочной. Майки и Эм следуют за мной и кричат моё имя, но я их не слышу. Я выбегаю на улицу и едва избегаю попадания под городской автобус №22, который успевает вовремя остановиться. К счастью, он преграждает путь Майки и Эму, и мне удаётся от них оторваться. Я бегу ещё минут десять, прежде чем осознаю, что, наконец, избавился от преследования, и замедляю ход. Образы моей жизни с Джастином всё ещё наполняют мой мозг — являются ли они реальными воспоминаниями или нет, не имеет значения, потому что они убивают меня в любом случае. Я знаю, что сейчас ещё даже не десять утра, но мне нужно выпить немедленно. Я осматриваюсь, вижу какой-то захудалый бар и мчусь прямо к этому источнику утешения и забвения.