Мой реп - это молитвы, только с бритвою во рту

Пробуждение далось Славе с трудом. Неужели Мирон не мог позаботиться о том, чтобы отходняка хотя бы не было, ебаный бог? Он сел на кровати и подпер руками голову, та казалась неимоверно тяжелой, словно все еще крыло. В комнате было темно, на часах пять утра, тишина давила на уши. Кое-как поднявшись, он пошел в сторону кухни, без какой-либо цели, просто потому, что в комнате сидеть не хотелось. Ваня, вероятнее всего, сейчас мирно спал, может, даже со своим святошей. От этой мысли у Карелина даже лицо перекосило, представлять мерзко. Уже за чашкой чая он стал вспоминать, что ж вчера происходило. Монолог у церкви, отключка, потом Ваня, Мирон. Разговор с Мироном. Слава поймал себя на мысли, что вел себя как самая настоящая истеричка. А ведь он ничего такого не сказал, даже не упоминал Славкин монолог, а наверняка слышал весь тот бред, который он говорил, стоя у храма на коленях. Сказал, что хотел бы влюбиться в Карелина. Он нервно усмехнулся, на секунду допустив правдивость чужих слов, выглядело это слишком абсурдно. Камон, кто захочет влюбиться в такого конченого человека, как он? Без морали, без цели, просто голый максималистический протест, за годы так и не обросший хитиновым покровом из безразличия и угнетенности, как это произошло с нормальными людьми. Он – это костры горящих храмов, дырки на венах и тупые стихотворения, которые нужно было вместе с храмами и сжечь. Слава хотел объяснений, но опять пришлось самому со всем разбираться, а психологом он себя всегда считал отвратным, несмотря на попытки в глубокие текста, потому что хуй знает, что у человека там на душе, человека определяет его бекграунд, а куда уж тут до бога-самодура. Но мысли все равно крутились вокруг одной фразы. Прикончив чашку чая, Слава решил пойти в душ, намеренно сделал достаточно прохладную воду, чтобы только отвлечься и подумать о чем-нибудь более насущном. Про работу хотя бы. Сегодня же уже суббота, стоп. И завтра воскресенье. Никогда бы, блять, не подумал, что будет скучать по собственной работе! Но все же удалось немного отвлечься, когда все тело пробила дрожь по выходу из воды. Вытершись насухо полотенцем, он, недолго думая, просто стащил с кровати плед и так пошел на кухню, захватив с собой мобильный. В соцсетях – нихуя, совершенно ничего. Слава бездумно скроллил ленту, все равно возвращаясь к прежним мыслям. Видимо, это закончится лишь когда он нормально все обсудит с Мироном, у которого сейчас определенно важные «божественные» дела. Он выглянул в окно, за которым только-только начинал разгораться рассвет и понял, что не может сидеть в квартире, давят стены и собственные размышления. И усмехнулся, подумав о том, что коты перед смертью всегда стараются сбежать из дома, чтобы умереть на воле. Кто знает, что будет дальше. На улице было морозно. Осень начинала затухать, превращаясь из пушкинской золотой в осень Достоевского, промозглую, влажную и грязную. Слава и сам особо не представлял, куда шел, просто подбрасывая монетку на каждой развилке. Орел – прямо, решка – лево, или в зависимости от ситуации. Он всецело доверился случаю, как это часто бывает с людьми, отчаявшимися во всем. Карелин-то, конечно, себя отчаявшимся никогда не признавал, да и вообще, незачем ему самого себя характеризовать, подбирать слова. Не то слишком гордый, не то просто боялся громких слов по отношению к себе. Он шел мимо Невы, слушая в наушниках кавер на одну из песен Гражданской обороны, хреновый кавер, но чем-то цепляющий, и увидел девчушку у самого берега, смотрящую прямо вглубь воды. Кто знает, может быть, она планирует изучить дно еще пристальнее, лично, или же просто думает о чем-то своем, никак не связанным с мирским бытием, дело вкуса. Ему даже самому захотелось подойти и заглянуть в чарующую глубь воды, которая притягивает не меньше земли, когда стоишь на крыше какой-нибудь высотки. Но начинающийся дождь диктует свои правила, заставляя искать не более подходящее место на набережной, а укрытие, потому что мелкие капли были только началом. Карелин побежал к остановке, на которой пока еще никого не было, и решил на месте все же определиться, куда его занесло и как добраться домой. Все-таки прогулка помогла немного отвлечься от того факта, что в него, кажется, влюблен бог, и прочей канители. Хотя пару раз мысленно он к нему обращался, но так, по инерции и в составе ругательств, когда едва не наступал в очередную лужу, не имея ввиду того Оксимирона, с которым пил чай на кухне. И сейчас, озираясь по сторонам и прицениваясь, насколько он промокнет, если выйдет сейчас в сторону дома (благо, телефон наконец-то соизволил указать его местонахождение),или же насколько заебется ждать, пока дождь закончится, подумал : «Господи, когда ж это все закончится?». И Господь не заставил долго ждать с ответом. - Не знаю. Твоя книга вообще по пизде пошла, так что не могу сказать, - Оксимирон стоял метрах в двух, прислонившись к стенке остановки, и курил, как будто просто ждал маршрутку, а не появился из ниоткуда. Слава дернулся, услышав знакомый голос, и готов был продемонстрировать весь обширный словарный запас, по пути объяснив, что не помешало бы научиться здороваться в кои-то веки, но до него вовремя дошла информация о книге. - То есть ты ее нашел? – он с непониманием смотрит на Мирона, нахмурив брови. И в эту же секунду немного пугается, потому что в таком случае Оксимирону ничего не мешало прочесть его прошлое или написать будущее. Факт того, что твоя жизнь находится пусть и в божественных руках, достаточно напрягала. Да и шанс того, что он найдет нужную книгу, ничтожно мал, их же миллиарды. Но бог лишь выдохнул дым, вверх, словно красуясь, выдержал небольшую паузу, испытывая чужие нервы на прочность. - Нет. Но я больше, чем уверен в этом. Через твою книгу я бы мог влиять на свою судьбу, а это недопустимо, - он пожал плечами и выбросил окурок и обернулся по сторонам, когда дождь усилился, и с крыши полились струи воды. – Возможно, ее вообще больше нет. Карелин задумался. Если бы книги больше не было, то и он бы не жил, логично? Ведь они исчезают только после смерти человека, сгорают… Или нет? А что произошло с книгой того же Вани, он вроде с Мироном общается? Слишком много вопросов, которые начинают разрывать голову. - А Ваня? Ну, который со Светло, - Карелин поморщился, вспомнив об этом факте. – Он ведь с тобой общается. На него это никак не влияет, да? Точнее, то, что его книги больше нет. Мирон поджал губы и отвел взгляд, глядя в лужу, пузырящуюся от капель дождя. Судя по его виду, он озадачился или вопросом Славы или ответом на него. - Что ты знаешь о прошлой религии? Карелин нахмурился. О христианстве, вере в Иисуса, которая была раньше, он знал достаточно, интересовался этим вопросом, да и в культуре она оставила немалый след. Картины, книги, скульптуры. И, изучая ее, понимая, что в Библии есть множество несостыковок, находил похожие и в Горгороде. И начинал бояться, что Оксимирон – такая же выдумка. - Многое. - Так вот, Ваня – демон. У него нет книги, он единственный оставшийся демон, - Слава понял, что резко хочет выкурить пару сигарет, пойти домой и спрятать Светло куда подальше, приказав этой нежити даже не подходить к его другу. – И не смей лезть в их отношения, - прочитал его мысли Оксимирон. – Я ручаюсь за Охру и могу пообещать, что вреда он Ване не принесет. Карелин не сразу понял, что Охра – это, по-видимому, настоящее имя «священника», но все же успокоился. Чужие слова вызывали доверие, непонятным образом, хотя он себе давал наводку не верить никаким богам ни при каких обстоятельствах. - Ну заебись теперь, - выдохнул он и посмотрел на небо, затянутое тучами. – Хоть дождь прекрати, а? Слава внезапно почувствовал себя очень сонным, звук капель, разбивающихся о крыши, неуловимо убаюкивал, но в то же время он понимал, что нужно еще многое обсудить. - Каким таким образом? – удивленно спросил Мирон и посмотрел на него, словно тот нес полнейшую ахинею. - Ну, я не знаю, - Карелин непонятно покрутил руками в воздухе, как будто что-то объяснял наглядно. – Ты ж бог как-никак. Он почему-то вспомнил фильм «Брюс Всемогущий» и усмехнулся, подумав о том, что там богом быть определенно круче, чем на самом деле. По крайней мере, там он не водился с демонами, не писал человеческие судьбы и вообще отрывался на полную. - Кто такой Брюс? - Какого хуя ты читаешь мои мысли? – тут же вскрикнул Слава, обескураженный такой наглостью. Хотя, ему не привыкать, пора бы привыкнуть, что теперь боги не обременены чувством такта и личного пространства. – Фильм. «Брюс Всемогущий». С Джимом Керри, - говорил он, ожидая чужой реакции, но разочаровался. – Ну нет. Неужели не смотрел? - Кто такой Джим Керри? – он хотел бы подумать, что Оксимирон просто смеется над ним, но нет, непонимание на лице было определенно неподдельным. Слава немного выпал в осадок. И даже не оттого, что не знал, как объяснить, что за актер и о чем фильм. Он внезапно почувствовал разницу между ними, огромную. Он и Оксимирон – из совершенно разных времен, разных взглядов и мнений. Между ними не то что водораздел, между ними эпохи. Очень странно понять это лишь тогда, когда дело дошло до обсуждения фильмов, а не когда он объяснял Карелину, что все люди – всего лишь герои книжек. - Посмотри как-нибудь, - отрешенно сказал Слава, все еще находясь в своих мыслях. - Поможешь мне разобраться? – он удивился, услышав такую просьбу. Неужели Мирон действительно хочет помощи в этом? Тем более Славиной? В голове резко всплыла последняя фраза вчерашнего разговора. « Я бы хотел влюбиться в тебя». Карелин даже затаил дыхание на несколько секунд, совершенно не веря в происходящее. Это слишком похоже на какую-то хуевую мелодраму или просто розыгрыш. - Хорошо, - он кивнул, посмотрев на Оксимирона. Тот едва улыбался, чуть приподняв уголки губ. Но глаза его не выражали ничего, кроме непредвзятого равнодушия, и поэтому Слава решил не поднимать эту тему. В конце концов, Окси неплохо у него в мыслях роется, так пусть и теперь прочитает. Но он активно игнорировал чужие мысли и лишь подкурил очередную сигарету. - Привычка? – глупо спрашивает Слава, первым не выдерживая долгой паузы. Дождь вроде как начинает утихать, но, как теперь кажется ему, совершенно не вовремя, потому что потом уже у них не будет причин продолжать этот нелепый и неважный разговор, который был необходим Карелину. Едва ли Оксимирон захочет заглянуть на чай и наконец-то объясниться. - Как тебе сказать. Я вообще ни к чему не пристрастен, не помню даже, какого оно. Скорее так, от безысходности, - Мирон покрутил в руке тлеющую сигарету, словно она была чем-то действительно интересным. Слава так и не разобрал марки, скорее всего, заграничные какие-то, крепкие, судя по дыму. Блядь, до чего же мелочи, которыми он забивает свой мозг, неважны по сравнению с тем, что его интересует на самом деле. – Надеюсь, никотин убивает. Заебала эта вечность. Карелин еще лет в семнадцать понял, что самое страшное, что может случиться с человеком – это бессмертие. И сейчас бог своим печальным и немного побитым видом подтверждал эту мысль, даже сердце сжималось, когда Слава смотрел в эти пустые, уставшие глаза, смотрел, как заканчивается сигарета. И все равно почему-то молчал, а ведь дождь прекращался, на улицах появлялись люди. Сгорбленные, черные, явно мечтающие умереть, но так и не понимая значения смерти. Дождь закончился. Пора домой. - А почему… Хотел бы? – спросил Карелин, глядя на экран вибрирующего телефона, оповещающий о звонке от Светло. - Потому что я не умею. Не помню, как, мне не положено, что-то вроде того. Ты был прав, сказав, что я не умею ни любить, ни ненавидеть, - Мирон остервенело бросил в лужу недокуренную сигарету, будто разочаровался в ней окончательно. – Нельзя мне, потому что я должен быть непредвзятым. Меня выбрали богом из-за моих же взглядов на мир, и сами же сказали, что я не могу их придерживаться. Лицемерие, блядь, вселенского масштаба! Все то время, пока он говорил, Слава пристально смотрел на него, и, кажется, все-таки успел что-то уловить в светло-голубых глазах. Что-то на часть секунды, что-то живое. Злость, негодование. Может, даже разочарование, но он блеснули живым огнем. Но бог тут же опустил взгляд, прикрыв веки, а когда открыл, то смотрел уже снова стекляшками, будто имплантами. - Прости, - тихо сказал он, и Слава разочарованно выдохнул. Наверное, вообще показалось, просто свет как-то не так отразился. В голосе Мирона действительно слышалось сожаление, но, вероятнее всего, сожалел он о том, что вообще сказал прошлым вечером. Стоило Карелину моргнуть – и перед ним уже никого не было, только недокуренная сигарета в луже осталась как свидетельство того, что здесь кто-то был. Вот так всегда – без объяснения, без предупреждения. Ну, хотя бы закончился дождь, и тучи вроде как начинали расходиться, позволяя редким лучам освещать улицы. А в квартире, в которую перенесся Мирон, солнце не заглядывало уже долгое время. Он оказался в темной прихожей, в которой у дверей валялось несколько пар перепутанной между собой обуви, одного и того же человека. Вроде, с каждым случается, убрать - дело пяти минут, но именно эта деталь напомнила Мирону о произошедшем. Раньше здесь перемешивалась обувь двух людей. Он не знал, имеет ли право вообще здесь появляться, но все же сделал шаг вглубь квартиры. Немного замялся у двери, ведущей в гостиную, а когда услышал знакомый голос, то даже дернулся. - Хватит мяться, проходи. Ссаными тряпками выгонять не буду, хоть и очень хочется, - Оксимирон вошел в приоткрытую дверь. В комнате был откровенный бардак, но он говорил не о лени хозяина, а о бессилии. Бессилии что-то изменить в квартире, в жизни, потому что смысла в этом уже и не видел. Шторы наглухо зашторены, а ни один источник света в виде лампы или же верхнего света не горел. В кресле свалена одежда, с первого взгляда и не понять – чистая, которую лень разобрать, или же грязная, которую лень донести до стиральной машины. На диване ютился человек, что-то равнодушно рассматривающий в телефоне, и забавно сдувающий с лица прядь кудрявых волос, невплетенных в высокий пучок. У Мирона внутри что-то сжалось, когда он увидел такого Олега. Он будто умер внутри, но тело продолжало по инерции выполнять какие-то простейшие и базовые вещи, потому что сердце все еще билось. А во взгляде, в лице – ничего, будто камень. Наверное, так и выглядит смирение. - Едва ли ты пришел, чтобы высказать свои запоздавшие соболезнования, - уверенно произнес Савченко и убрал телефон, отчего в комнате стало совершенно темно. Оксимирон не выдержал и включил напольную лампу, потому что не мог не видеть лица собеседника, это раздражало. Олег лишь поморщился от света, но насчет этого ничего не сказал. – Так что тебе от меня надо? Он даже не пытался скрыть своего пренебрежения такой «компанией», а уж о каком-то трепете перед Богом и речи быть не могло. - Совета, - отвечает Мирон быстро, словно стыдится своих же слов и старается сделать вид, что он и вовсе ничего не говорил. В ответ ему Олег сначала неверяще смотрит, а потом заливается смехом, немного истеричным, и качает головой из стороны в сторону, отказываясь верить в происходящее. Он знал, что такое случится, но не был уверен, что доживет до момента. Был бы жив Рома, Мирон бы ни за что не пошел к Олегу, потому что его самодовольное лицо раздражало не на шутку. Пусть его бы пару раз послали, но подобной реакции бы точно не было. - Да ну нахуй, Мирош? Не думал, что, став смертным, дотащу до этого дня, - глаза Савченко все же загорелись, стали чуть живее. Но в них играл огонек наслаждения от мести, на которую ему даже не пришлось заморачиваться. – Неужели ты влюбился? - Нет. Но, - Оксимирон запнулся, не зная, как продолжить. - Если ты пришел ко мне, то да. Так что именно ты хочешь от меня? Узнать, больно ли было такому ангелу, как мне, падать? Ну, крылья знатно помяло. Невыносим. Бог закатил глаза, но промолчал. Олег как всегда близок к истине, но Мирон слишком горд, чтобы признать. Давно, когда он только получил «доступ» к Библиотеке, став писателем, он пытался придерживаться старого строя, со всякими помощниками, которых раньше называли «ангелами», хоть они и умерли с прежним Богом, и прочим. Рома и Олег всегда работали вдвоем, принимали решения, казалось, существовать друг без друга не могли. Оксимирон не обращал на это внимания, будучи захваченным работой, да и переживать-то было нечего – любой, попавший сюда, лишался любых оценочных чувств. Он не знал, как это происходило, но считал не большой потерей, цель оправдывала средства. Но этим двоим как-то удалось сломать… Себя? Мирон понятия не имел, как это вообще могло произойти, но они влюбились. И он испугался, что они смогут разрушить вообще все. Он пытался сделать все возможное, чтобы вернуть все, как было, но тут его сил было недостаточно, Рома и Олег сами послали все и решили пасть. Они стали смертными, хотя Савченко всегда твердил, что Рома и любовь вечны. Но он умер. И любовь вместе с ним. - Каково снова стать… смертным? – несмело спросил Оксимирон. Его действительно пугала неизвестность, но хотя бы он перестал думать о том, что все еще обойдется. Он чувствовал, что стал слабее, намного, и он боялся смерти. Сотни раз видел смерти, когда-то очень давно убивал сам, но не знал, насколько она способна разворотить все изнутри. Мирон отчетливо помнил историю Лермонтова, сейчас видит Олега, и понимает, что смерть никогда не забирает кого-то одного. - Как бы мне ни было хуево, отвечу тебе, что становишься ты не смертным, а живым, - криво ухмыльнулся Олег и достал из кармана мятую пачку сигарет. – К зеркалу подойди. Давай, вон оно, на стене висит. Оксимирон недоверчиво посмотрел на него и все-таки подошел. Свет от лампы был тусклый, но достаточно, чтобы увидеть, о чем говорил Савченко. Бескровные губы, пустые, незаинтересованные глаза, словно неживое лицо. Он постарался улыбнуться, хоть что-нибудь, но это было исключительно работа мышц, не более. Он помнил себя еще человеком, а сейчас… Вечность убила его. - Вооот, - протянул Олег и выдохнул дым в потолок. – Ты можешь быть таким до того, как тебя кто-нибудь не сбросит с насиженного места, а можешь пожить еще ну… Сколько-то лет, не будучи особо оптимистичным. Мирон удивился чужим словам. Нет, в них не было ничего такого. Просто удивительно, как человек, сам больше походящий на живого мертвеца, пропагандирует жизнь. Его убивают эмоции, сигареты, алкоголь, даже воздух, но он все равно верит в жизнь. - Вероятнее всего, тот, в кого ты, кхм, влюбился, может чувствовать по-настоящему. Так постарайся же, блять, соответствовать, - он затушил окурок в пепельнице и все же встал, чтобы раскрыть шторы и впустить свет в комнату. Мирон еще раз бросил взгляд в зеркало и отошел от него. Слава действительно умеет чувствовать. Иногда кажется, что он - просто смесь эмоций, сильных, настоящих. Он живой, в отличии от бога, не предал свои взгляды и не растерял веру. Мирон тянулся к нему, сам того не понимая, словно хотел еще раз прочувствовать, какого это – быть живым. И ему такая возможность предоставится, дело времени. - Спасибо, - он был по-настоящему благодарен. Он сделал свой выбор, окончательный, зная обо всех последствиях, видя их перед собой. - Не проеби только. И имей ввиду, что каждая секунда может стать последней. Так что будь добр, съеби из этой квартиры туда, куда тянутся твои жалкие остатки души, - Савченко не особо обременяло чувство такта, но говорил он все по делу. Оксимирон еще раз посмотрел на него, получив в ответ грустную улыбку, и исчез, так же улыбнувшись на прощание.