Облачная рябь

      Темнота комнаты не навевает сон, и Сакура терпеливо ворочается в кровати. Вместо того, чтобы заснуть вместе с ней, беспокойство наоборот просыпается. Ничуть не помогает этому и зов — нитка потрескивает и изредка тянет в груди. Невозможно ни заснуть, ни успокоиться.       Мадары ещё нет, хотя на часах три ночи. Он уходит, когда на улице просыпаются сумерки. Сакура провожает его взглядом из-за щели между дверью и стеной. Соулмейт то ли не замечает, то ли предпочитает не заметить наблюдения, а она смотрит, как он одевается, и думает о том, что говорит ему. Её слова имели для него значение. Короткая искра торжества появляется ядовитым теплом в груди и почти сразу растворяется. Ведь эти слова ничего не решают. Зато обещание, полученное пугающим способом, который Сакура точно не будет использовать слишком часто, даёт слабую надежду. Ведь Мадара не сможет его выполнить, если не разберётся со своими проблемами, а он чаще всего остаётся верным своему слову.       Она ворочается, ворочается, ворочается, а потом решает, что хватит с неё. Одеяло тяжёлое, согретая простынь печёт спину… Сакура сползает на пол и забирается на подоконник. Воровато оглядывается на дверь и прислушивается. Изуна не шумит на кухне уже давно, но перестраховаться не мешает. В квартире царит сонная тишина. Даже Роши, часто активизирующийся ночью, не цокает когтями по полу где-нибудь в коридоре.       За оконным стеклом не шуршит колкий снег. Поэтому Сакура открывает окно без внутренней опаски снова утонуть в злобном вихре.       Она заворачивается в плед, садится на подоконник, скрещивая ноги и выставляя прикрытые тканью пледа коленки в высокоэтажную пустоту. Прислонившись плечом к краю окна, Сакура рассматривает дом напротив и нависающее над ним мутно-фиолетовое небо. В многочисленных окнах то вспыхивает, то гаснет свет, то мелькают смутные человеческие силуэты, то задвигаются шторы и жалюзи. Дом похож на огромный светофор одного цвета, но разных оттенков.       Хитрый ветер пробивается под плед, забирается внутрь тонким морозным слоем, от которого кожа покрывается мелкими мурашками. Сакура плотнее укрывает плечи, ёрзая на месте и не боясь выпасть. Тоска подкрадывается сзади, просачиваясь через ткань и даже не взирая на отсутствие зазоров. Ей, чтобы распространиться в теле, не нужно никакое разрешение. Горбя плечи, Сакура видит человеческий город сверху-вниз. От импульса, который подтолкнёт тело вперёд, в свистящую холодом пустоту, её отделяет только нежелание причинять Мадаре такую боль. Даже если ей всего лишь хочется увидеть бабулю Чиё или почувствовать себя невесомой, Мадара не заслуживает такого удара в самый неподходящий момент. Не зря же зов то натягивается, то ослабляется.       Сакура, запрокинув голову, смотрит в небо. Улыбается по-человечески кривовато, как соулмейт. Старая обида колет её не хуже, чем слова Мадары. Всё случается не так страшно, как может предположить та же бабуля Чиё. Соулмейт не бросает её одну в человеческом мире, старается заботиться о ней, пускай и чересчур беспокойно и контролирующе, сдерживается в тяжёлые моменты. Но… но почему же действительно она? Мало кто мечтает спуститься вниз, к людям, но если существует Ино, то, может, существует кто-нибудь ещё с таким интересом к человеческой жизни? Почему бы им не получать людей-соулмейтов? Жаль, что некому задать этот вопрос: никто не сможет на него ответить.       Сна так и нет. Ни в одном глазу. Она потирает их по очереди, прежде чем слезть с подоконника и пойти за учебником географии. Строчки сливаются в одну: в полутемноте, которую Сакура не разбавляет лампочным светом, их почти не видно. Но если водить по ним взглядом, голова немного успокаивается. Поэтому она читает, не вчитываясь, и ждёт.       Ещё недавно стремительно чернеющее небо начинает сереть. Сакура, отвлекаясь от учебника, всматривается в высоту. Со временем черничный оттенок становится жидким, будто кто-то щедро разбавляет его водой. Она следит за процессом, замечая, как внутри всё стягивается от недостатка сна и волнения за Мадару. Зов изредка подёргивает её внимание на себя. Он не взрывается острой болью, как в тот момент, когда соулмейт почти умирает, но именно этого ощущения Сакура и ждёт каждый раз, когда чувствует нитку связи внутри.       Поэтому, когда она слышит щелчок двери, сползает с подоконника мгновенно, игнорируя и упавший на пол плед, и стаю мелких иголочек, заколовших ступни. Даже вчерашний — уже вчерашний — разговор не оставляет ей сомнений в том, что стоит посмотреть, как он. Мадара уже успевает разуться и теперь расстёгивает куртку. Заметив Сакуру в дверном проходе, он останавливается: его руки замирают, а потом как-то бессильно обвисают. — Не ребёнок, — бесцветно замечает он, подходя к ней, — а укладывать спать надо.       Сакура вздыхает. От соулмейта волнами исходит тяжёлая усталость. Вряд ли у него есть силы на её отчитывание, но он всё равно где-то их находит. Потрясающий человек. Интересно, где у него хранится запас слов на такие случаи, когда даже руки опускаются? Это навык или врождённое? — Я не могла заснуть, — объясняет она ему и, приподнявшись на носочках, спускает куртку с его плеч. — Всё из-за меня, я помню, — он даже не шевелится. — Ты не виноват в том, что зов такой чувствительный, — спокойно отвечает Сакура. — И… я не хотела вчера сказать тебе, что ты затягиваешь процесс. Я просто хотела сказать что-нибудь… ну, такое, какое обычно говоришь ты.       Мадара приподнимает брови. Приваливается плечом к стене. Предлагает жестом продолжить. Чудак. Сакура вздыхает. Кто из них ещё ребёнок… Возникшее у неё чувство, что сейчас стоит промолчать и удержать разговор до лучших времен, когда у соулмейта не будет такого вида, она отклоняет. В конце концов, она просто скажет, что думает, это не займёт больше минуты. Мадара ответит ей что-нибудь вроде «вы все такие на небе нежные», а потом сам предложит поговорить об этом не сейчас. — Мне обидно, когда ты говоришь мне гадости, — стараясь объяснить доходчивее, она разжёвывает до крайности. — Я постоянно их от тебя жду. Это не очень приятно.       Мадара прислоняется к стене ещё и виском. Под его взглядом, долгим и невозмутимым, ей становится почему-то неловко. Это запускает другую эмоцию. Почему ей должно быть неловко? Она же не врёт! Сакура скрещивает руки на груди и вопросительно поднимает брови. У соулмейта вздрагивают губы, но смутная усмешка пропадает почти сразу. — Что именно ты считаешь гадостью? — интересуется он всё так же невозмутимо. — Ты надо мной смеёшься. Не вслух, но говоришь так, что становится понятно, что смеёшься, — признаётся немного сбитая с толку Сакура. — И ты часто стараешься надавить на самое неприятное... На то, что меня волнует или обижает. Если можно тебе, почему нельзя мне?       Мадара смотрит на неё из-под опущенных век. У неё складывается ощущение, что он сейчас испытывает гораздо большую неловкость, чем она сама минуту назад. Соулмейт с едва слышным звуком вдыхает и, выдохнув, отвечает: — Это привычка. — Плохая привычка, — она замечает это с осторожностью, но не может не вспомнить о курении. — Вижу, быстро перенимаемая, — в неё упирается красноречивый взгляд. — Вот! — обличительно сообщает Сакура, поднимая вверх ладонь. — Вот так обычно и происходит! С этого и начинается! — Так, — весомо роняет соулмейт, и она уже готовится сопротивляться давлению, — давай обсудим это позже.       Ей стоит либо улучшить навык создания диалогов в мыслях, либо прекратить раз и навсегда. Для решения этой проблемы ей нужна вторая часть разговора о реакциях человека, но точно не сейчас. — Хорошо, — успокаивает его она, видя, что он пускай и стряхивает усталость на пару секунд, но она никуда не уходит. — Идём спать.       Мадара приподнимает брови, но держит всё, что хочет сказать, при себе. Куртка, так и не снятая, висит на локтях, и впившаяся в неё красноречивым взглядом Сакура, кажется, достигает цели. Потому что соулмейт медленно стаскивает её с тонкой усмешкой, оставляет на вешалке и жестом показывает, что пропускает Сакуру вперёд.       В комнате он опускается на надувной матрас. Розовые полосы света на полу его не смущают. Удивительная способность — засыпать и не в темноте тоже. Сакура, севшая на кровать, рассматривает неподвижную фигуру под ногами. Само выходит, она даже это не контролирует. Мадара чувствует это и открывает глаза. Он лежит на боку, поэтому ему не приходится поворачивать голову, чтобы встретиться с ней взглядом. Сакура не может отвернуться, не может опустить веки – что-то внутри заставляет её поддерживать контакт, и от этого не некомфортно, а наоборот спокойно. Будто так и должно быть.       Мадара не моргает. Поползший по его короткостриженому виску солнечный луч вот-вот доберётся до левого глаза. В воздухе мелькают крохотные пылинки-искры. Сакура, представив, как соулмейт щурится и жмурится, улыбается. Перепад эмоций у соулмейта на лице едва замечаем, но она успевает «поймать» вздрогнувшие губы и сменившийся взгляд. — Иди сюда, — хрипло говорит Мадара и, чуть отодвинувшись от мягкого края, похлопывает ладонью по матрасу.       Сакура удивлённо смотрит на него. Зачем? Они уже давно не спят вместе. У неё нет кошмаров и нет желания случайно наткнуться на ещё одну запретную территорию. От чего у соулмейта стираются прошлые границы допустимого? — Пожалуйста, — добавляет он невозмутимо.       Она вообще-то имеет в виду вопрос «зачем», но… Просящий о тактильном контакте соулмейт — необычный опыт. Что он хочет сделать? Интерес оказывается сильнее нежелания вляпаться в очередную историю. Сакура встаёт с кровати и делает несколько шагов, аккуратно садится на матрас рядом с животом Мадары. Плотная поверхность опасно прогибается, и приходится искать равновесие, чтобы не требовалась живая опора. Сверху-вниз соулмейт кажется ещё более усталым, чем снизу-вверх.       Удивительная вещь — ракурс. Помявшись, она ему об этом сообщает. Мадара лежит так, что голова слегка повёрнута в её сторону, и поэтому вполне заметно ведёт подбородком: — Я в порядке. — В каком порядке? — ворчит Сакура. — Видел бы ты свои круги под глазами!       Она, не слишком подумав, обводит потемневшую кожу под левым глазом, куда вот-вот попадет солнечный луч. Мадара всматривается в неё так, что кожа покрывается мурашками. Он приподнимается на локте, видимо, собираясь высказать ей о границах прикосновений, но почему-то так и не начинает. Сакура, приготовившись к тому, что фраза будет обидной и колючей, смещает баланс на другую сторону, чтобы быстро и ловко встать. И Мадара, бессильно выдохнув, жжёт её губы взглядом и нагло утягивает Сакуру вниз.       Это неожиданный манёвр, и рука на талии определённо мешает подняться. Приземлившаяся практически на соулмейта, она привстаёт, опираясь ладонью о матрас. Ладонь тут же соскальзывает. Выругавшийся Мадара реагирует мгновенно: изменяет вектор движения одним рывком руки. Оказавшись вмятой в чужое тело, Сакура больно ударяется подбородком о какую-то из костей грудины и ойкает. — Ты чего, — обиженно тянет она, — пусти… — Ты могла растянуть второе запястье, — звучит насмешливо над её головой. — Но ты сам меня дёрнул, — напоминает Сакура и всё-таки приподнимается над ним, опираясь обеими ладонями о чужую грудь.       Мадара дёргает челюстью. У него вид человека, который успевает пожалеть, но ещё не успевает раскаяться. Сакура сдувает распушившиеся прядки с носа и снова вопросительно поднимает брови. Лежащий под ней соулмейт смотрит непроницаемо. Под правой ладонью гулко стучит его сердце. Сакура отслеживает ритм скорее мельком, чем вдумчиво, но Мадара, кажется это всё равно замечает. Он легко переворачивается, будто на нём никто и не лежит, и «стряхивает» Сакуру себе под бок. — Ты чего-то хотел, — она напоминает ему ещё и это, напряжённо готовясь сбегать. — Я хотел, чтобы ты легла спать, а не сверлила меня взглядом, — отбривает соулмейт и укрывает её сначала краем одеяла, а потом и рукой поверх.       Втиснутая в него Сакура хлопает ресницами, но осторожно устраивается поудобнее. Ненароком, будто случайно, прислоняется лбом к солнечному сплетению Мадары. Тот не вздрагивает, даже не шевелится. Она удовлетворённо улыбается и растекается в тепле. Майка соулмейта липнет к влажноватому от духоты лбу. Надо начать отсчёт, но почему-то так не хочется… Звук дыхания Мадары над макушкой убаюкивает. Ровно, спокойно и уверенно. Он держит её между лопаток, вжимая туда ладонь, и Сакура с медленным разочарованием ощущает, как хватка медленно ослабевает.       Один, два, три...       Мадара шумно выдыхает над её головой, а она мелко вздрагивает. Ладонь между лопаток расслабляется окончательно. Сакура смотрит в тёмную ткань майки, не моргая, и беззвучно шевелит губами. Дурацкое упрямство, заставляющее её считать, не позволяет выскользнуть из-под руки сразу же. — Минута прошла, — почему-то шёпотом сообщает она, досчитав до шестидесяти, и ожидает, что её отпустят.       Соулмейт не реагирует. Даже дыхание не сбивается. Она осторожно поднимает голову, чтобы взглянуть ему в лицо. Взгляд скользит по расслабленному лбу, складке губ, углубившейся из-за упавшей тени, опущенным векам. Мадара спит!       Она прислушивается к его дыханию и понимает — правда! И… и что теперь? Можно остаться в тепле и в ощущении, которое будто гладит её живот изнутри лёгкими касаниями, от которых и сладко, и жутко одновременно. Всего лишь нужно сделать вид потом, что случайно заснула — ночью же не получилось! Подумаешь, какая мелочь… Между прочим, Мадара зовёт её и укладывает рядом сам. Но Сакура не уверена, что соулмейт будет счастлив проснуться и обнаружить её рядом. Полежать или заснуть рядом — это не одно и то же. Да и ей гораздо комфортнее не ждать от него какого-нибудь… не такого движения. Она пока недостаточно разобралась в теме прикосновений и одежды.       Но вот как тут выбраться?       Впрочем… Используя всю осторожность, которая есть, она медленно переворачивается на спину и раскрывается. Так рука Мадары оказывается на рёбрах, давит около груди. Всё внутри колко и уязвимо сжимается, пока Сакура осторожно не приподнимает её за запястье и не убирает на матрас.       Хватит опасных прикосновений, непонятных и двусмысленных, которые она воспринимает проще, чем её соулмейт. В конце концов… однажды уже всё заканчивается плохо.       Она так и не засыпает. Позднее утро знаменуется тем, что Роши опрокидывает на кухне что-то бьющееся. Она слышит, как младший Учиха отчитывает кота, и удивляется звучащему в голосе терпению. Кто может подумать, что Изуна настолько терпимый именно к Роши? Сакура сонно выглядывает сначала в коридор, потом заходит на кухню. Там весь пол в осколках. — Осторожнее, — предупреждает её Изуна, доставший специальную подметательную штуку. — Стой, где стоишь.       Пока он сметает осколки, она спокойно замирает в дверном проходе и разглядывает Роши, уместившегося на подоконнике и свесившего с него хвост и переднюю лапу. Кот смотрит на сдержанно ругающегося сквозь зубы Изуну с удовлетворением на морде. Он не человек, но, к удивлению Сакуры, высокомерный вид умеет изображать даже лучше, чем она сама.       Через пару минут появляется и Мадара. Возможно, что он чувствует, что все уже проснулись? Или потому что стало шумно? В любом случае, он всегда просыпается либо раньше Сакуры, либо позже, но не намного. Сейчас для солнечного утра он не выглядит подходяще. Встрёпанный, мятый, с закрывающимися глазами… до выспавшегося состояния ему чего-то не хватает. Ещё пары часов тишины, скорее всего. — Вы не могли бы так не шуметь? — ядовито сцеживает Мадара, взъерошивая волосы ладонью. — Скажи это Роши, — ухмыляется Изуна и выкидывает осколки, а когда выпрямляется, добавляет: — И начни приходить вовремя. Во сколько вернулся?       Мадара смеривает его таким взглядом, что Сакура бы уже сплавилась в комочек, и шагает к столу. Журчит вода, наливаемая в стакан. Развернувшийся к ним лицом соулмейт держит стакан двумя пальцами, но не пьёт — смотрит на мявкнувшего Роши. Сакура ненавязчиво продвигается ближе к окну. Кот, конечно, наглый, но он не заслуживает быть выброшенным с… какого этажа? — Что насчёт работы? — Изуна отвлекает внимание по-своему: спрашивает о чём-то странном и подходит к брату ближе, хлопает его по плечу.       Мадара мгновенно сжимает стакан ладонью, как если боится, что он упадёт. Изуна удостаивается выражения лица, который только что получает и Роши. Сакура, уже подобравшаяся к коту, осторожно почёсывает его за ухом и хихикает, когда он тычется мокрым носом ей в руку. Братья тихо о чём-то говорят, во что ей совершенно не хочется вслушиваться. В ней дрожит и колется не злое слово, а навязчивая тревога за Мадару. И даже если делать вид, что ничего не замечаешь и со всем согласна, особенно с тем, что он приходит усталый и ближе к утру, не становится легче. — Я собираюсь закурить.       Как он появляется за спиной так бесшумно? Сакура, обернувшись на него, понимает, что Изуны на кухне уже нет. А сам соулмейт выглядит ещё хуже, чем когда просыпается. Она без слов уступает ему место у окна, на всякий случай, стягивая с подоконника Роши. Кот этим остается недоволен, умудряется ударить её по подбородку лапой, а по носу — хвостом, когда выворачивается. Подбородок немного жжётся. Впрочем, она забывает об этом почти сразу. Пододвинувший к себе пепельницу Мадара так и не достаёт сигарету — он смотрит на Сакуру. Что-то не так? Она приподнимает брови. — Пару дней меня не будет дома, — наконец-то сообщает соулмейт с непонятным усилием. — Постарайся не довести Изуну, нормально питаться и спать.       Сакура понимает, что дышать становится сложнее. Нет, только не снова, мелькает в голове панически. Ками-сама, когда она прекратит быть такой… такой… вот такой! От обиды на саму себя, на дурацкую невозможность глубоко вдохнуть можно расплакаться. Стараясь этого избежать, она медленно набирает воздух внутрь… — Сакура, — веско окликает её соулмейт.       На плечи ложатся тяжёлые руки. Она вздрагивает и поднимает взгляд. Лицо Мадары расплывается. Оказывается, она действительно вот-вот заплачет. Нет, что же это такое! Сакура пытается взять контроль над дыханием, над слезами, над задрожавшей нижней губой. Почему она не может быть, как… как Изуна, например? Вряд ли тому вообще бывает сложно дышать! И Сакура совершенно уверена: Изуна не станет плакать. Может, он даже так не умеет. Эта мысль почему-то успокаивает её больше, чем попытка взять всё под контроль.       Напряжённый соулмейт, всё ещё держащий её за плечи, смотрит ей в лицо. Она отрицательно качает головой, заранее предвкушая вопрос «тебе плохо?». Но Мадара удивляет её. Он ничего не спрашивает — шершаво поглаживает её по сухой щеке. А потом осторожно, будто опасаясь, что может смять, обнимает, окуная в свой запах и в появившееся ещё утром, в кровати с ним, жутковато-сладкое ощущение. — И вот как тебе о чём-то рассказывать? — интересуется Мадара ей в макушку нейтрально. — Тебя же сразу накрывает. — Чем? — сквозь неподавленный инстинктивный всхлип, похожий изнутри на толчок, спрашивает Сакура. — Истерикой, — неохотно отвечает соулмейт. — Второй день уже. Это… — большая и твёрдая ладонь поглаживает между лопаток, — из-за того фото? Тебе страшно? — Я не знаю, — честно шепчет ему в майку Сакура и ёжится от того, что одна из его рук пропадает с её спины. — Оно… оно просто… всё должно было пройти, но… Я не знаю.       Ей страшно. Только признаться в этом соулмейту, сильному и ничего не боящемуся, у неё не получается.       Мадара осторожно поворачивается вместе с ней, и они вполне слаженно перетаптываются на одном месте. Поясница прикасается к прохладному краю подоконника. Сакура приподнимает голову и, столкнувшись взглядом с соулмейтом, ощущает желание зарыться в него лицом и просто помолчать. Неожиданная ложь должна остаться хорошо спрятанной. Но непохоже, что он даст ей промолчать. На секунду соулмейт отстраняется, впуская между ними воздух, и вдруг одним крепким и плавным толчком усаживает её на подоконник. Схватившаяся за его локти Сакура чудом не вскрикивает, а замирает. Холодное стекло прожигает сквозь ткань. — Сакура, — Мадара, наклоняясь, заглядывает ей в глаза, — я знаю, что делаю. Тебе ничего не угрожает.       Его руки обводят её щёки, вытирая невидимые слёзы. — А тебе? — она старается звучать спокойно, но голос всё равно взлетает на тон выше. — Я взрослый мальчик, — с усмешкой говорит он и наклоняется к ней ещё ниже, прикасается лбом к её лбу. — Я разберусь. А ты, пожалуйста, подумай о себе. Когда я вернусь, мы поговорим о твоей парикмахерше. — Ты точно вернёшься? — она разглядывает его, оказавшегося так близко и так вовремя.       На чёрной радужке видно отражение её лица. — Ты бы этого не хотела? — предполагает Мадара иронично.       Ей хочется переспросить таким же тоном или ответить положительно. Почему он снова над ней смеётся? Это совсем не смешно. Сакура упирается ладонями ему в плечи и пытается оттолкнуть. Соулмейта непросто сдвинуть с места, но сейчас он спокойно выпрямляется. Поддаётся. Взгляд сверху-вниз становится внезапно понимающим, и от него хочется спрятаться. Она скрещивает руки на груди и смотрит на свои голые колени. — Не обижайся.       Она удивлённо поднимает голову. Мадара, судя по его виду, не собирается пояснять. Слишком у него непроницаемое лицо. Она вздыхает. Осторожно прикасается к его локтю, не зная, зачем ему это, если он и так спокоен. Почему-то это действует на него противоположно. — Вы, люди, такие странные, — сообщает она ему с непониманием. — Я не трогала тебя там, где ты в одежде, но ты всё равно вздрагиваешь.       Мадара чем-то давится. — Что?       Нет, ну честное слово… почему она должна объяснять ему то, что он и так отлично знает? Впрочем, ей не сложно. Не то чтобы она очень хочет это делать, но вид соулмейта, понявшего, что она дошла до этого сама, очень её порадует.       Сакура делится с ним догадками и полученными выводами, но реакцию явно не угадывает. Мадара проводит ладонью по лицу. Оно у него такое, что сразу становится понятно: где-то в её рассуждения закрадывается ошибка. Причём, не смешная, а из той серии, где соулмейту снова придётся растирать переносицу, прокашливаться и играть желваками. Она старается найти плюсы: зато сможет понять больше! Но, если честно, это почти не работает. — Зона границ, Сакура, это весь человек и где-то метр в радиусе, — абсолютно серьёзно сообщает ей Мадара и, заметив её полный ужаса взгляд, добавляет: — В идеале. Для незнакомцев. Друзья, например, могут похлопать по спине или плечу. Обнять… У пар таких границ гораздо меньше. Зоны запрета – это обычно… чувствительные места и зоны половых органов. — Я почти была права, — вздыхает Сакура, не обращая внимания на его реакцию. — Половые органы всегда имеют дополнительный слой одежды. А… чувствительные зоны? Это какие?       Мадара смотрит на неё долго и внимательно. — К которым человеку не нравятся или… слишком нравятся прикосновения. Например, эрогенные. Они индивидуальны и к ним не принято прикасаться почти никому. Поэтому-то границы и такие обширные.       Сакура роняет голову в подставленные ладони. Ками-сама! Такое ощущение, что они снова говорят о уместности открытого тела.       Это ведь действительно бесконечно. Она никогда не справится… если у них всё настолько индивидуально, включая одежду, мнение о теле, мнение об эрогенных зонах — что бы это ни значило — то, как подозревает Сакура, дальше не легче. Там же ещё деление на приятные и неприятные участки… Ожесточённо растирая лицо, она решает, что хватит этого с неё. Раз уж всё индивидуально, то имеет ли вообще смысл в этом копаться?       Может, для начала хватит общих правил? Мадара, конечно, в это решение не входит. Его индивидуальности — их знание — могут облегчить жизнь рядом.       Сакура со скрипом зубов понимает: даже если остальные её не волнуют, с Мадарой придётся разбираться не на общих примерах. — У вас есть что-то… что-то не индивидуальное? — с отчаянием вопрошает она, и сквозь руки голос становится гулким. Неожиданно её осеняет гениальная идея: — А ты можешь сказать, где тебя трогать нельзя? Я думаю, что так будет проще… — Мы можем поговорить об этом в другой раз? — соулмейт смотрит на неё таким взглядом, от которого совсем недавно по спине побежали бы мурашки.       Но сейчас она слишком запутана, слегка разочарована и чересчур нагружена, чтобы думать о мурашках. — Позже ты найдёшь кучу отговорок, чтобы меня запутать, — мрачно отвечает ему Сакура и осторожно сползает с подоконника. Так. На всякий случай. — Хорошо, — с терпением в голосе соглашается Мадара и опускает веки, но она понимает, что ему это очень не нравится. — Я не люблю, когда резко подходят сзади. У меня на это вполне профессиональная реакция. Ещё… лучше не трогать живот, шею, горло и половые органы.       Вспомнив, какая у него профессиональная реакция, Сакура содрогается. Внимательный соулмейт замечает это и приходится отвлечь внимание. — А что не так с горлом?       Она даже прикасается к своему горлу. Ничего особенного. Щекотно немного. Наверное, кожа на горле очень нежная? Или… Воспоминание о торчащем из шеи Мадары лезвии заставляет её сжаться. Становится холодно даже с закрытым окном. — Ну смотри, — усмехается соулмейт.       Сакура вздрагивает, удивлённо запрокидывает голову и замирает с огромными глазами. Горячая ладонь, лёгшая ей на горло, плавит кожу и заставляет тяжесть сконденсироваться внизу живота. Большой палец поглаживает выступы, щекочет, а ладонь движется выше. Подбородок ложится в неё идеально. Одно движение, и голова оказывается поднята ещё выше.       Большой палец, опустившийся ей на линию челюсти, дёргается к губам, неожиданно бережно поводит по уголку. Сакура смотрит в потемневшее и согревшееся угольным огнём лицо соулмейта и ощущает, что мысли начинают плыть… Между ними что-то натягивается, похожее на зов — такое же неумолимое и вздрагивающее от невидимых порывов, будто это нитка или леска. Ощущение, которое заставляет её волноваться, а позже — почти остаться под рукой соулмейта, наполняет тело как рассвет наполняет комнату розово-оранжевым.       В груди становится горячо, в голове мягко и пусто, во рту — сладко. Дело в сгустившейся духоте?..       Лёгкое движение ближе, навстречу темноте, расплывшейся в глазах Мадары, она делает неосознанно. Губы приоткрываются, а чужой палец, шершаво огладивший только уголок, летяще сминает всю. Нитка выдерживает удар, пуская в обе стороны гул и вибрацию.       Мадара, с радужкой, едва ли не расплывшейся по всему белку глазных яблок, поддавшийся навстречу сам, склонившийся, согнувшийся едва ли не вдвое, опускает веки так, будто это принесёт кому-то спасение. Сакура с дрожью поддаётся к нему навстречу, когда он прижимается лбом к её лбу. Внутренности захлёстывает мощный порыв, создающий гулко шуршащие волны. Она, помня о предупреждении, осторожно кладёт руки ему на плечи, не решаясь коснуться чужой спины. — Всё в порядке, — тихо и напряжённо выдавливает соулмейт. — Хорошо, — шёпотом отвечает ему Сакура и встречается с ним взглядом.       Кажется, Мадара хочет сказать что-то ещё. Но слова так и остаются неозвученными. Он наклоняется снова, только уже без такого проникающего под кожу внимания.       Движение одной его ладони между её лопаток успокаивает. Сакура прижимается щекой к пахнущему сигаретой плечу и мельком удивляется, какое оно твёрдое, несмотря на то, что кость должна прощупываться чуть дальше. Впрочем, Мадара немного напряжён…       Сидеть на подоконнике, опираясь о соулмейта, не очень удобно, но очень тепло. Ей неизвестно, какое выражение лица сейчас у него. Терпеливое? Мадара всё чаще и чаще демонстрирует именно эту эмоцию. Иногда в его взгляде мелькает что-то незнакомое, пугающее и не очень, наоборот, подстрекающее Сакуру потянуться навстречу. В этот момент выяснять что-то такое совсем не хочется.       От его глубокого вдоха становится ещё спокойнее, чем от простого поглаживания. Несмотря на то что она — между прочим! — без штанов, соулмейт ничего по этому поводу не говорит. Даже обнимает её, устроившись между бёдер Сакуры. Наверное, дело в направляемом внимании. А если не замечать, то не так и страшно?       Пока он не опомнился, Сакура осторожно слезает с подоконника. Её легко отпускают. Мадара… каким же странным становится, когда обнимает её. Чего он хочет от неё, что так смотрит? Сакура вспоминает упёршийся ей в губы взгляд. Соулмейт будто провоцирует сам себя.       Либо, приходит мысль вдогонку, не может остановиться.       Мадара так и не достаёт сигареты. Сначала он наблюдает за тем, как она вымешивает блинчики. Когда рука устаёт, Сакура меняет на другую, но так выходит ничуть не лучше. Появившийся за плечом соулмейт осторожно вытягивает из её зажатого кулака венчик. — Как твоё запястье? — мельком интересуется он и неожиданно умело взбивает тесто. — А ты разве умеешь? — пропускает его вопрос мимо ушей Сакура, помнящая о том, что соулмейт мало приспособлен к готовке. — Только мешать, — взгляд искоса и невозмутимое признание.       Сакура кивает. Но взгляд с неё никуда не пропадает. Мадара всё ещё смотрит, причём ещё выжидательнее, чем до этого. Так. — Что? — она на всякий случай делает шаг в сторону. — Запястье, — соулмейт взглядом указывает на её растрепавшийся за ночь бинт.       Она осторожно крутит им, проворачивая кулаком, и приходит к выводу, что боли не чувствуется. Хотя то, как ей приходится опереться на соулмейта, когда он приходит ранним утром… — Не болит, — честно отвечает Сакура. — Если не болит, может, бинт уже не нужен?       Взгляд Мадары источает сомнение. Она не уверена, насколько соулмейт ей сейчас не верит и вычисляет вероятность того, что она врёт. Но это немного раздражает. Сакура, поджав губы, подходит ближе и, почти соприкоснувшись с ним бедром, пытается забрать венчик. Мадара спокойно разжимает пальцы и уступает ей место, но не отходит — опирается о стол рукой, становясь боком. — Ты не понимаешь, какие последствия могут нести повреждения. А я ещё не сталкивался с людьми с неба, — говорит он, когда Сакура начинает взбивать тесто самостоятельно. — Я не знаю, что в твоём теле устроено по-другому. И пока я не решил, что буду делать, если таблетки сработают не так. Поэтому хотелось бы, чтобы ты… м-м-м… повреждалась меньше.       Его желание объяснить это даже без её вопроса оказывается приятным. Раньше Мадара обдаёт её специфически-пугающим взглядом, иногда выцеживает краткие объяснения. Она, вспоминая одну из прошлых тревожных ночей, когда не может заснуть, находит подтверждение: соулмейт старается. Чего это ему стоит — непонятно, но, очевидно, усилия стоят результата? Чтобы не улыбнуться ему, Сакура прикусывает губу и, не смотря на соулмейта, кивает. — Спасибо, что заботишься обо мне, — пережидая тёплый и похожий на ощущение первых минут под душем период, нейтрально добавляет она.       Тени чуть перемещаются. Сакура поворачивает голову. Но Мадара не движется — просто стоит рядом. Сквозь прищур, в черноте радужки, мерцает что-то очень знакомое. Она видит это не раз, и не только у него, но стоит нащупать воспоминание, как взгляд меняется. Соулмейт криво приподнимает угол губ и неловким жестом похлопывает её по макушке.       Панкейки получаются симпатичнее, чем в прошлый раз. Сакура довольна этим до задранного носа и сладкой дрожи. Перекусив ими вместе с соулмейтом, она решает заняться делом. Человеческий мир сам собой ей не поддастся. Но… Прочитанное уходит из мыслей сразу, как она добирается до конца предложения. Сакура повторяет физику, потому что хочет перейти к следующей главе самостоятельно… Только физика сегодня для неё не лучше, чем человеческие взаимоотношения.       Мадара перебирает клавиши ноутбука с мягким щёлкающим звуком, на что-то похожим и непохожим одновременно. С подоконника видна только часть его профиля, и Сакура пользуется этим каждый раз, когда понимает, что не может вспомнить, что прочла. У неё даже складывается цикл: прочесть, попробовать вспомнить, о чём, взглянуть на неподвижный и бесстрастный профиль Мадары и перебороть вязкую тревогу в груди. Вид соулмейта, присутствующего в комнате, немного успокаивает. Хочется оказаться чуть ближе, снять с него это вросшее в кожу бесстрастие, узнать, о чём он думает, помочь хотя бы мелочью. А Сакура не может ничего из этого.       Наверняка есть какое-то развиваемое с годами умение успокаивать пару или просто другого человека. Но она его не знает. Её способ, предлагающий обнять и молча подержать в руках, вряд ли сработает с Мадарой и вообще перенимается у него же. — Что случилось?       Она чуть не роняет тетрадку по физике на пол. За то время, что Сакура смотрит на соулмейта, тот успевает это заметить. Скошенный взгляд лежит на ней тяжёлым вопрошающим слоем. Мадара разворачивается на кресле к окну. Его широко расставленные под острым углом колени напоминают Сакуре ту позу, в которой она пытается дышать в окно. Невозможность справиться одной. — Ты смотришь, — уточняет соулмейт, видя, что она не спешит отвечать.       Сакура опускает невидящие глаза в тетрадку и импульсивно её захлопывает, чтобы согнать насевшую на мысли оцепенелость. — Я не могу читать, — ломко объясняет она и прижимается спиной к прохладному стеклу. — Ты можешь послушать. Включить тебе Гарри Поттера? — нейтрально предлагает Мадара и встаёт. — Я даже думать не могу, — признаётся с неловкостью Сакура, замечая, что он берёт свой телефон. — Это серьёзно, — соулмейт усмехается, почему-то оказываясь ближе, и это очень органичное движение. — Я могу чем-нибудь помочь? — Ты можешь вернуться здоровым, — она находит вариант почти сразу и запрокидывает голову, чтобы посмотреть в глаза Мадары.       Он их тут же закатывает. — Со мной будет Хаширама и ещё пара… знакомых. Я не думаю, что у меня есть шанс вернуться не здоровым, — соулмейт, выделяя последнее словосочетание, осторожно прислоняется к подоконнику бедром.       Будь у неё время, она точно бы задумалась: почему Мадара старается быть ближе к ней. Но времени нет, поэтому приходится сделать на ней пометку и понадеяться, что она вспомнится позже. — Хаширама? — оживлённо переспрашивает Сакура, вспоминая. — Хаширама выглядит сильным…       Если честно, Хаширама выглядит так, что ему хочется доверять и хочется его слушать и улыбаться, когда улыбается он сам. Вряд ли эти способности сработают с работодателями, но… почему-то мощная тревога немного укладывается. Прищур Мадары она замечает только когда прекращает улыбаться и выходит из мыслей в реальный мир. Замерший вполоборота к ней соулмейт даже не моргает. — Тебе нравится Хаширама, — мельком бросает он, но для такой небрежности смотрит слишком пристально. — Да? — Сакура приподнимает брови, а потом, снова вспоминая, ощущает что-то приятное внутри. — Да. Он очень… живой.       Ей сложно уложить Хашираму в несколько слов, чтобы создать полный образ, а не лохматый по обрывочным краям силуэт. Он напоминает и непредсказуемый мигающий свет лампы, и включенное ночью жёлтое окно в доме напротив, и обдающий рыжим вкрадчивый закат. И даже чем-то напоминает Ино — наверное, способностью быть лучшим другом Мадаре. Ино, конечно, не дружит с Тобирамой, но Сакура думает, что различия не слишком фатальны. И Хаширама ей действительно нравится. — Из него вышел бы хороший соулмейт, — усмехается Мадара, но глаза не улыбаются, даже не теплеют, только внимательно и цепко наблюдают за Сакурой. — Я его почти не знаю, — она пожимает плечами и соскальзывает с подоконника. — Но думаю, что кому-то повезёт быть его соулмейтом.       Возможно, она говорит что-то не то. Не само же собой у Мадары выступает такое выражение лица? Она не совсем понимает, что пошло не так, поэтому предпочитает сделать вид, что не понимает вообще ничего. Обычно это срабатывает, и сейчас ей совершенно не стыдно за такой способ отложить ответственность подальше. — Тебе повезло чуть меньше, да? — в небрежности Мадары нет ни намёка на шутку, но почему-то он приподнимает угол губ.       Что это должно значить? Похоже на провокацию. Шизуне вполне чётко описывает это, но всё-таки отсутствие пары десятков примеров не даёт Сакуре сориентироваться. Поэтому придётся сказать то, что думает. Промолчать, судя по всему, не выйдет. — Я не знаю, — недоумённо приподнимает брови она и разворачивается к нему всем корпусом. — Почему ты говоришь об этом? Ты думаешь, из Хаширамы бы получился плохой соулмейт? Тебе не нравится, что я считаю его хорошим? — Это твоё дело, — по ней скользит равнодушный взгляд.       Нет, его определённо что-то раздражает. Сакура хочет приглядеться и зафиксировать увиденное или услышанное, но пока она дотянется до телефона и включит диктофон — атмосфера разговора разрушится. Вот и первый минус идеального решения.       Она всё ещё отлично помнит то, что Шизуне говорит о провокациях. Пришедшую мысль она отметает практически сразу. Реакция Мадары — сложная формула с неизвестным количеством переменных. Где-то сдетонирует, где-то нет. Отвечать провокацией на провокацию не кажется идеальным решением. — Если это моё дело, то почему ты раздражаешься? — полагая, что это звучит гораздо лучше, чем «…то почему ты спрашиваешь?» осторожно интересуется Сакура.       Мадара обдаёт её косым непонятным взглядом и, не ответив, отходит обратно к ноутбуку. Недолго что-то делает с ним, то печатая, то щёлкая по тач-паду, не садясь в кресло, а потом поворачивается к ней: — Я снял пароль. Чтобы не приходилось брать втихую планшет у Изуны, — последнее предложение он произносит с такой долей иронии, что у Сакуры почти краснеют щеки. — Я надеюсь на твоё благоразумие. Два часа в день, помнишь?       Она послушно кивает, поставленная перед моральной дилеммой: действительно ли стать благоразумной или всё-таки попытаться узнать побольше? И кое-кто так и не отвечает на её вопрос. Зато как мастерски переводит внимание! Сакура, подумав, решает сделать вид, что ничего не заметила. Она потом запишет, чтобы спросить попозже. Соулмейт даже если догадывается о том, что творится в её голове, вслух ничего не говорит.       Наблюдать за тем, как он собирается, Сакура не может. Чтобы этого не делать, она утыкается носом в окно и старательно рассматривает размытые очертания облаков. За спиной шуршат и скрипят дверцами шкафа, ходят и останавливаются… Она всё пытается направить мысли на форму облаков и на воспоминания, как приятно было сквозь них пролетать, но слышит только шаги соулмейта.       Когда он замирает и не двигается несколько секунд, Сакура инстинктивно оборачивается. Мадара стоит с сумкой и рассматривает экран своего телефона. Заметив её движение, соулмейт приподнимает голову. В глубине чёрных глаз не мерцает ничего, кроме непробиваемого спокойствия, но именно оно заставляет Сакуру сжаться. Будто Мадара уже знает, чем всё кончится, и может быть к этому только готовым. — Ешь хотя бы три раза в день, — просит он её, когда убирает телефон в карман штанов. — Спи по ночам. Постарайся не сидеть в книжках целый день. Если что-то болит или что-то нужно — говори Изуне. Я постараюсь скоро вернуться. Но пока меня нет, тебе придё тся присмотреть за собой самостоятельно.       Он уже говорит это, только утром. Может, повторы его успокаивают?       Сакура кивает. Она провожает его до коридора, жадно следя за каждым движением и рассматривая спину в тёмном свитере. Мадара одевается и обувается быстро, замирает, только когда нужно застегнуть молнию на куртке, потому что замечает нервное наблюдение. С лицом сдающегося и снисходительного человека он слегка приподнимает руку, будто собирается погладить Сакуру по плечу, и она понимает его так, как умеет, и не удерживается.       Вздрогнувший от того, что она прислоняется щекой к его груди, Мадара сбивается с ровного дыхания. Отделяющий от тепла кожи свитер не скрывает того, что чужое сердце на пару секунд ускоряется. Она слышит это и, закусившая губу, только прижимается крепче.       Повисшая тишина не смущает её и не пугает. Чем дольше она будет длиться, тем позже Мадара уйдёт, внезапно осознаёт Сакура и запрокидывает голову. Его глаза — чёрное и похожее на провал в пустоту небо. Оно заполняет собой потолок и пространство, неподконтрольно разрастается над головой, беззвездное и непроницаемое. Небо её не ослепляет. Не успевает. Мадара прислоняется к её лбу своим и ненавязчиво придерживает плечи.       Чтобы впитаться и проникнуть внутрь него, нужно преодолеть слой кожи, костей и тканей, но в этот чёрный и беззвездный момент, когда лицо соулмейта оказывается так близко, Сакура понимает: она уже внутри. И то, что он успевает сделать то же самое с ней, становится очевидно при выдохе. Страх, что сейчас отпустит, уберёт руки с плеч, похож на быстро стынущий чай — с каждым мгновением усиливающийся.       Сакура цепляется ладонями за короткостриженный затылок и за щёку, шершавую и суховатую, прижимается в ответ так, будто хочет промять кость, нырнуть в беспросветное-чёрное небо, почувствовать снова, как соулмейт не контролирует дыхание и напрягается, пытаясь поступить правильно. Она даже привстаёт на носочки. Ей горячо и влажно: если сейчас моргнёт, то по щекам потечёт. Напоминать себе, что сейчас нельзя плакать, жестоко, но честно. Мадара не должен утешать её в тот момент, когда нуждается в спокойном уходе и уверенности, что с ней всё будет в порядке.       Он не отталкивает, выдыхает раскалённый сигаретный воздух ей в запястье, сводит полы куртки за её спиной, обнимает поверх… Большой палец Сакуры чертит перевёрнутые дуги под его прикрытым глазом, задевая ресницы. Лицо соулмейта так близко, что она может рассмотреть каждую пору и мелкую морщинку, если, конечно, постарается: у неё не слишком удобный ракурс. В том, как руки Мадары сжимают её совсем не сильное тело, есть что-то тяжёлое, но уютное одновременно. Разомкнутые губы Сакуры то и дело подрагивают, будто вот-вот пропустят звук, но она понимает: у неё нет нужных слов.       Пространство и время схлопываются, оказываясь мимолетной вспышкой где-то на краю сознания. Всё пропадает, кроме горячего ощущения где-то в солнечном сплетении. У него густой пузырьково-сладкий привкус, набирающий концентрацию только сейчас. Сакура чувствует это раньше, чувствует его ниже, чувствует и не может идентифицировать. Как и сейчас. Но сейчас оно подталкивает колотящееся под стенкой рёбер сердце прямо в чужую грудь.       Хочется зарыться в тепло соулмейта, никуда не отпустить, устроить истерику и расплакаться так, что будут дрожать стены. Мадара будет глядеть зло и жестко, может, будет вытирать ей слезы и требовать, чтобы она прекратила, но останется. — Я вернусь, и мы всё сделаем правильно. Хорошо?       Она даже не сразу понимает, что он говорит. Слова — вода за пределами её слуховых возможностей. В тишине они звучат приговором, и ей с трудом удаётся задержать настоящую воду — солёную и едкую — в глазах.       Мадара смотрит на неё уверенно и спокойно. Смотрит так, что невыносимое ощущение в груди сворачивается в болезненный кипяточный жгут. Сакура хочет от него избавиться. Сакура кусает губы. Сакура только кивает и, разжав руки, отходит в сторону.