Облачная рябь

      Первое, что делает Изуна, принимая эстафету контроля на себя, это предлагает ей поспать.       Они встречаются на кухне, где Сакура пьёт второй стакан воды, надеясь заглушить сосущий вакуум в груди. Мадара уходит совсем недавно, но вместе с ним исчезает и часть сил. Возникшее от недосыпа и с каждым часов усиливающееся чувство изводит её до такой степени, что становится невозможно даже читать. В голове вместо мыслей какие-то тяжёлые и неподцепляемые облака. Стоит выдернуть одну, и она расплывается.       Всё вокруг такое зыбкое, и такая проблема определённо имеется только у Сакуры.       У Изуны, например, не трясётся в руках кружка, с которой тот выбирается из своей комнаты. Он потрёпанный, весь в кошачьей шерсти, от которой отфыркивается, в тёмной домашней одежде и в своих тонких очках. — Ты как-то… — Изуна сканирует её прищуром, — устало выглядишь.       Сакура пожимает плечом. Не она приходит на кухню с пустой громадной кружкой из-под кофе. Младший Учиха долго смотрит на неё. Молча. Потом поджимает губы, и очки слегка сползают. Весь вид Изуны свидетельствует об усиленной мысленной работе. Уставшая от непонятного молчания Сакура следит за движением оправы по линии носа с интересом: сорвутся на пол?       У наступившего вечера есть преимущество перед днём: всё в комнате становится слегка золотистым, рыжим, иногда розоватым или фиолетовым, в зависимости от того, с какой скоростью двигается к ним закат. Сейчас по полу мечутся тени с мягким черничным оттенком, а за окном медленно сгущаются цветные облака.       В такой цветовой гамме Изуна почти не кажется грозным. Даже когда отмирает — ставит кружку в мойку, а сам зачем-то садится за стол. Предлагает ей жестом сесть напротив.       Когда Сакура садится, он ещё пару секунд молчит, перебирает пальцами по столу знакомым движением. — Давай так, — тёмный взгляд упирается в её лицо. — Я спрашиваю, что происходит, ты честно отвечаешь. У меня нет ни времени, ни желания разгадывать загадки, — акцентирует. — Взамен могу пообещать не сильно контролировать, сколько ты сидишь в ноутбуке. Мы друг друга поняли?       В предложении ничего опасного. Есть даже большой плюс. Пока Мадары нет, она сможет узнать так много, как только сможет... Сакура надеется, что правильно поняла: чрезмерного контроля от Изуны можно не ждать вообще. И как на такое не согласиться?       Она кивает. — Тогда вопрос. Сколько ты спала? — опёршийся локтями о стол Изуна складывает руки в замок. Подумав, добавляет: — Сегодня. — Я не спала, — она покусывает нижнюю губу, внимательно присматриваясь к реакции.       Изуна вздыхает, клоня голову набок. Очки сползают ещё ниже. Видимо, это их нормальное поведение, потому что он легко поправляет их прикосновением к дужке. — Хочешь что-нибудь съесть? — предлагает с нотой бесконечного терпения.       Забить вакуум внутри едой не кажется хорошей идеей. Сакура отказывается. Тут же оправдывается надежда, что брат Мадары не пойдёт по пути старшего и не попытается что-нибудь в неё впихнуть. Но он почти сразу компенсирует. — Тогда уложим тебя спать, — Изуна говорит так, что становится понятно: это не предложение.       Вместо жалюзи или шторы — и то, и то в комнате Мадары отсутствует — Изуна набрасывает на вертикальную палку, которая должна держать ткань, простыню. Мгновенно комната становится похожа на сумрачное, но вполне уютное место, наполненное мягким и будто запертым внутри рассеянным светом.       Изуна шевелит пальцами, посматривая на окно без удовольствия от воплощения идеи, и поворачивается на пятках, чтобы пройти мимо Сакуры в свою комнату. Спустя минуту возвращается, держа что-то в горсти, и одновременно перелистывает что-то на экране телефона. Присевшая на край Сакура следит с ним интересом.       На ладони Изуны лежат два каплевидных странных отростка. — Наушники, — с сожалением смотрит на них он и предлагает Сакуре взять. — Никаких проводов, не запутаешься.       Она осторожно берёт один кончиками пальцев и разглядывает его на свет с сомнением. Изуна со вздохом забирает его обратно и демонстрирует, как надевать, на себе.       Сакура повторяет движение. Получается не с первого раза: появляется ощущение, что вот-вот выпадет. В ухе такой отросток воспринимается твёрдо и не очень комфортно. Она морщит нос, а потом осторожно поправляет наушник, проворачивая чуть мягче.       Прошедшая пара секунд, за которые она успевает понять: от наушника в одном ухе очень снижается громкость окружающих её звуков. А ещё Изуна не даст ей справиться самой, потому что предлагал до этого, а она опрометчиво сообщила, что не может. — Второй, — опустивший взгляд в телефон Изуна протягивает ей вторую чёрную каплю-отросток. — Не бойся. Скримеров не будет…       Что это такое, Сакура не знает, но уточнять не спешит. Возможно, Изуне придёт в голову мысль показать на примере? А это, судя по всему, что-то, чего можно бояться. Сакуре меньше всего хочется расширять список страхов именно сейчас. Она с сомнением крутит в пальцах взятое и всё-таки вкладывает в ухо.       Подавляемые звуки — мявканье Роши, который вползает в комнату через неприкрытую дверь — и звук трущейся о пол обуви — Изуна покачивается с носка на носок — гаснут. Это неправильная, но очень уютная тишина, в которой оказаться неожиданно приятно. Если, конечно, сосредоточиться, можно расслышать всё, что захочешь, только Сакура не хочет. У неё внутри огромный вакуум, который вот-вот затянет сам себя. Так ощущается отсутствие сна, и это не может нравиться. А в тишине становится гораздо легче.       За ней следят исподлобья, не тяжело и не мрачно, а с привычным для Изуны чем-то испытывающим и немного нервирующим.       Он приподнимает ладонь…       И звуки — жуткие! — наваливаются с двойной силой. Сакура вздрагивает всем телом, хватаясь за уши ладонями, пытается вытащить наушники.       Впервые лицо Изуны оказывается так близко. Она испуганно замирает, смотря на него, и не может сфокусироваться на чём-то одном. — Это просто… специальные триггеры, которые расслабляют, — убеждает он её, осторожно держа её запястья. — Я забыл сделать потише. Не бойся.       Сакура помнит его исследовательский взгляд и не может довериться на все сто процентов. Изуна, конечно, не тот человек, который будет заботиться о ней просто так. Но и вряд ли он станет просто так ей вредить. Только поэтому она расслабляет руки, а не вытаскивает наушники, и позволяет ему снова включить.       Гораздо тише, но всё такие же объёмные, похожие на просачивающуюся сквозь уши вату и лёгкие иголочки, обволакивающие голову шорохом и царапаньем, добирающиеся до мозга и постукивающие прямо по нему звуки… напоминают собой одно большое полотно.       Сакура слышит одно, но в то же время на фоне играет второе… Звуки будто шелестят прямо внутри черепной коробки, и это не жутко и не неприятно, как оказавшийся там однажды чужой смех.       Резко навалившаяся с тишиной реальность имеет глаза Изуны. Чёрные и спокойные. — Звуки разные и будут длиться очень долго. Я сделаю их очень тихими, ты ляжешь и попытаешься под них заснуть. Хорошо? — он говорит с ней как с ребёнком, но это даже необидно.       Сосущее чувство, которое приносит невозможность заснуть ночью, давит на ребра изнутри и вот-вот обломит их, чтобы втянуть в эпицентр. Она может только кивнуть. Под одеялом чувство немного затихает, подозревая, что его вот-вот погасят, а на тело обрушивается неимоверная тяжесть. Сакура, опустив голову на подушку, вслушивается в шорох и постукивания, странные и ни на что не похожие звуки, от которых почти идут мурашки. Она цепляется то за одно, то за другое, но они выскальзывают из пальцев и оставляют после себя приятную дрожь…       Какая-то мелочь упирается в ребро. И не сдвинешься так, чтобы удобнее было… В сонных мыслях лениво скользит: можно перевернуться на бок или спину. Но так тепло, хорошо, уютно… Чтобы шевельнуться, нужно приложить усилия, а тело такое расслабленное…       Сакура со вздохом делает скользящее движение в сторону.       И мгновенно просыпается, когда кровать вдруг кончается.       Прижимая ладонь к ноющему виску, Сакура медленно садится. От прохладцы пола по коже бегут мурашки. В голове вместо бодрости туманом висит заторможенность. Сквозь сделанную Изуной занавеску просачивается холодный сероватый свет… Раннее утро? Ближе к середине дня, а небо просто занавешено облаками?       Она ещё некоторое время сидит на полу, приходя в себя. Потом, слегка покачиваясь, встаёт и собирается в ванную. Чтобы проснуться окончательно, принимает тёплый душ. Но тело всё равно отказывается быть полу-оплывшим и неуютным. Глаза едва разлепляются при моргании, а в тело будто кто-то закачал немного нематериальности, и она сработала не как надо: вместо невесомости наоборот утяжелила. Контроль над вялым, едва двигающимся и ноющим вместилищем — это не то, к чему Сакуру готовит человеческая жизнь. Чтобы заставить себя пойти и попить, а не вернуться в кровать, приходится приложить усилия.       Кухня встречает её шумом воды в раковине и запахом еды. Перемывающий целую гору разнообразных кружек Изуна негромко желает ей доброго утра. — Как спалось? — небрежно спрашивает он.       Сакура вспоминает, что забыла о его наушниках… вот что, скорее всего, мешало ей спать! Надо бы их вернуть… — Хорошо. Но сейчас как-то не очень, — честно признаётся она ему, помня о вчерашнем разговоре. — Попей воды, — предлагает Изуна, переворачивая чистые чашки ободками вниз на специальную подставку. — Можешь зарядку сделать. Должно пройти.       Зарядка!       Сакура почти хлопает себя по лбу, когда вспоминает про неё. Со всеми событиями как-то забывается её собственное решение стать чуть сильнее, чем сейчас. Нет, вести в заметках список вопросов и выводов — хорошая идея. Столько всего вокруг, что можно забыть так же легко, как и про зарядку!       Налив себе воды, Сакура цедит её небольшими глотками и действительно чувствует, как становится немного проще. — Мадара звонил.       Она давится водой и долго откашливается, чувствуя, как горит всё внутри. — Я не стал тебя будить, — Изуна, опёршийся о стол бедром, снимает с носа очки и как-то цепляет их за край майки, чтобы они на нём повисли. — Он ничего особенного не сказал, если что.       Она прислушивается к зову впервые за этот — очевидно — вечер. Но зов не дёргает за леску и не тянет проверить, что происходит там, где-то в городе, с её соулмейтом. — С ним всё в порядке, — видимо, поймав её стеклянный взгляд, уточняет Изуна. — Обещал вернуться не ночью. Так что можешь спокойно заснуть сегодня в девять.       Нельзя определить, шутит ли он, передавая обещание, и Сакура предпочитает поверить. Для шутки у Изуны чересчур неироничное выражение лица… Мысль лечь спать сейчас, не дожидаясь девяти, причиняет ей почти физическое желание вернуться в комнату. Но Изуна уже наполовину в холодильнике — чем-то шуршит. Сквозь окна на кухню смотрит утро… Зевнувшая почти как кот Сакура смотрит заслезившимися глазами в наружность, где серо-вьюжно и наверняка холодно.       Они завтракают странными треугольниками из тонкого теста, покрытыми сверху целой мозаикой всякого-разного, чему Сакура названия дать не может. Разогретые, они заманчиво пахнут, непонятная жёлтая корочка сверху тянется, а на вкус — просто взрыв потрясающих ощущений.       Скрутивший треугольник в трубочку Изуна предлагает ей сделать так же, чтобы не уронить на себя часть начинки. Сакура неловко повторяет за ним и оказывается, что так ничуть не хуже. Наоборот, даже лучше, потому что пальцы не пачкаются. — Пицца, — он представляет блюдо, тянясь к ещё одному куску. — Её придумали в Италии, но потом она разошлась по всему миру.       Италия — это страна, Сакура помнит её на карте мира. Теперь, кажется, запомнит ещё лучше.       Она медленно пережёвывает, расспрашивает Изуну о покрытии теста и получает полное описание, что такое это, это и вон то тоже. В пицце соединяется столько всего, и это всё очень яркое, а в комбинации — ни на что непохожее, из-за чего у Сакуры даже теряется чувство меры. — А как её готовить? — после четвёртого куска интересуется она, обиженно понимая, что больше не может съесть ни кусочка.       Каким способом её жарят, что она и не пригорает, а сверху ничего не остаётся сырым?.. — Несложно, — ободряет ответом Изуна, слизывая с большого пальца развод соуса. — Но я её не готовил, а заказал.       Так как Сакура смотрит на него круглыми глазами больше пары секунд, ему приходится пояснить.       Оказывается, не обязательно уметь готовить, чтобы жить одной. Представившая себе, что она возвращается в свою маленькую солнечную квартиру и ей не нужно думать, каким способом нарезать помидор, Сакура чувствует резкий прилив сил. Заметивший это Изуна решает разбить ей возникшую идею дополнительными вводными и сообщает, что приготовленная самостоятельно еда гораздо предпочтительней. Он не дожидается вопроса: «почему?» и объясняет сразу. Оказывается, что иногда готовить самому гораздо полезнее и иногда даже дешевле. Энтузиазм слегка снижается, и Сакура чувствует, что ей пора привыкнуть к мелькающему то тут, то там в мире «да, но…».       Второе, что делает для неё Изуна — достаёт витамины и эластичный бинт. Чуть не подавившаяся капсулами Сакура уныло ждёт, пока её запястье обзаводится толстым закрепляющим слоем. Успевшая привыкнуть к тому, что Мадара делает это идеально, она сразу понимает: слишком сильно затянуто.       Втихую, пока Изуна берёт на себя посуду, Сакура ослабляет повязку и едва её не снимает. Приходится поблагодарить его спину за завтрак и сбежать, пока он не заметил, что фиксирующий слой разболтался и теперь уже ничего не фиксирует. В комнате она как может подтягивает край, подпихивает его под повязку.       После еды тяжесть в теле только усиливается, перебивая действие от стакана воды. Сакура выбирает между сном и пробой зарядки как способа пробуждения недолго. В конце концов… если можно поспать ещё немного…       Она сначала находит оба забытых наушника и кладёт их на стол, а только после вьёт себе гнездо из одеяла и подушек. Накрывшись одеялом с головой, Сакура ещё недолго ёрзает в тепле и темноте. Сознание начинает уплывать медленно, и она с облегчением его отпускает…       …простыня под щекой и виском мокрая и липкая. Будь она прохладной — было бы легче.       Тело сокращается так, будто вместо позвоночника нитка, и кто-то невидимый, слившийся с темнотой, дёргает за неё и дёргает. Сакура не может выбраться из-под обвалившегося на неё одеяла, влажного и тошнотворно тёплого.       Воздух проходит сквозь зубы мелкими порциями. От того, как сильно она их сжимает, болят челюсти. Изворотливая нить зова, перекручивающаяся и тянущаяся от Мадары к ней, будто хочет вырваться из груди и со свистом рвануть в пустоту.       Свернуться в комок у Сакуры получается. Разжаться, чтобы как-то скатиться на пол, тоже.       В полной темноте и тишине, под с похрустывающим внутри зовом, едва дыша, она впервые остаётся одна. И это оглушающе и до истерики панически — чувствовать такое бессильное одиночество.       Соулмейт где-то не в порядке. Настолько, что зов тянет, подгоняет — что с ним, сделай что-нибудь. Сакура обещает себе перед каждой серией мелких вдохов, задыхаясь от осознания, что не может справиться, что вот-вот… вот-вот пройдёт…       Ещё немного. Поглубже бы вдохнуть…       Она, закутанная в тепло, от которого хочется сбежать в метельную ночь, вспоминает — пытается — то, как говорил Мадара. Дышать, как он. Но его рядом нет. И, если она что-то не сделает, может и не будет…       Сакура скребёт ногтями по простыни и по своей коже, упирается лбом в коленки.       Что-то скребётся в дверь. Она старается ухватиться за звук, но он почти сразу прерывается. Вместо этого шуршит дверь.       Тяжесть одеяла сдёргивается одним движением. Отлипающая ткань даёт пространство холоду. Свет вспыхивает вокруг и расползается, отгоняя черноту перед глазами, а размытая фигура, нависнув над ней, встряхивает за плечо. Затрещавший леской зов заставляет её завыть в свои колени. Сакура ощущает прикосновения, но не может сфокусироваться на окружающем мире, чтобы понять, что происходит. Стараясь ловить отдельные звуки, она раз за разом проваливается.       Вдох. Единственный, после которого рывок зова — и тело будто перекручивает, а дышать снова становится невозможно. Даже если постараться. Не спасает воспоминание о том, как звучит голос соулмейта.       Паника, что она не может вдохнуть, держит её крепко и когтисто — от неё не сбежать в светлое помещение. Перед глазами всё одно — снег и чёрное небо.       Сакура ждёт нового рывка, скрутившись, свернувшись, забив лёгкие вакуумом, и готовится. В пересохшем горле трескается слизистая. Быстрое и жадное дыхание перебивается мелкими судорогами…       Зов, словно напитавшись этим, затаивается. Вот-вот стукнет подвох. В ожидании Сакура с трудом замечает, что её держат. Изуна прижимает обе её руки одной своей к матрасу, а другой осторожно похлопывает по плечу. Это нежданно, но сосредоточиться, чтобы зацепиться, не получается. Она дышит глубже и медленнее и не ждёт, что всё так кончится. Не так просто… Стучащая в висках тревога напоминает: дело сейчас не в ней самой.       Зов больше не скручивает из неё мокрый жгут, и Сакура дышит про запас, глубоко, жадно, с всхлипами и присвистом. В перерыве нужно сказать, что что-то случилось… Для того, чтобы сделать это, приходится соскрести все остатки сил. Упёршийся одним коленом около её ног Изуна нависает над ней напряжённой тенью, а расплывающееся над его головой жёлтое мерцающее марево притягивает взгляд. Когда она выталкивает трясущимися пересохшими губами нужное имя, наблюдающий за ней цепко и остро Изуна напрягается ещё больше.       Сакура не пытается объяснить, только беспомощно терпит отходящие судороги и смотрит на него снизу-вверх. Растёкшееся по телу густое бессилие придавливает её к матрасу лучше любой фиксации. — Что «Мадара»? — он, мгновенно заострившийся, с чёрным жутким огнём в глазах, не спешит её отпускать. — Что это… вообще такое было? Эй, — его пальцы неожиданно бережно сжимают её плечо. — Что-то… случилось… — с перерывами на вдох и выдох выталкивает Сакура.       Ей хочется рассказать про свойство зова переворачивать всё с ног на голову. Но у неё нет сил ни чтобы сложить историю в несколько предложений, ни вспомнить — знает ли о таком свойстве Изуна… Вместо этого она выбирает закрыть глаза, дышать медленней и надеяться, что брат соулмейта догадается обо всём сам.       Дыхание восстанавливается только после того, как Изуна, так и не догадавшийся, расслабляется и достаточно неловко пытается объяснить ей, что всё в порядке и бояться нечего. Сквозь тёплую липкую плёнку оцепенения, которая постепенно растворяется, Сакура понимает: Изуна думает, что ей приснился кошмар. Он же знает, что у неё были кошмары. Мадара и спал с ней поэтому. — Сны могут тебя только напугать, — убеждает он её, заодно и даёт ей понять, что в догадке она права.       Он наконец-то отпускает её запястья, что сразу отзывается приятным ощущением, и присаживается рядом, с мокрыми и взъерошенными волосами, полотенцем, висящим на шее… Пахнет гелем для душа. Рядом запрыгивает кот, слишком пушистый, чем обычно, пристраивается около головы Сакуры мягким урчащим комом. Она догадывается, что скрёбся именно он, но сил, чтобы почесать Роши за ухом, у неё нет. — Это не сон, — осипшим голосом повторяет Изуне она с усталостью, от которой внутри начинает знакомо сжиматься, будто сна не было целые сутки. — Это… связь, — заменяет на человеческий термин. — Она болит, когда что-то случается.       В эмоциях Изуны, нависшего над ней, исчезают промельки растерянности, а их место занимает странная жесткость. Соскользнувший с Сакуры взгляд пару секунд фиксируется между широко расставленных коленей. Это выглядит тревожно. — Ты серьёзно?       Когда она кивает, он ещё секунду смотрит в никуда, а потом с неожиданной импульсивностью выругивается, как Мадара, вскакивает и выходит из комнаты.       Эхо печатных шагов вьётся в коридоре и затихает только после того, как хлопает дверь.       Свет режет глаза, и она их закрывает, чтобы попробовать вслушаться. Звуки просачиваются сквозь двери, передаются по воздуху пускай и заглушёно, но интонации от этого не меняются. Изуна в своей комнате ругается на неотвечающего на звонок брата.       В солнечном сплетении — ледяной вакуум, от которого ни спрятаться, ни отвлечься, никак не отделаться. Сакура вслушивается и вслушивается, упираясь лбом в колени. Кость трётся о кость. Больно, но она, выбирая между контролем и судорогами, определяется раз и навсегда.       Зов, который обрушивается на неё в переулке, когда Мадара умирает от ножа в шее, и зов, разбудивший её сейчас, отличаются степенью силы. К сегодняшнему примешиваются проблемы с дыханием, пугающие Сакуру так сильно, что она каждый раз ждёт, что задохнётся.       Мадара… как он себя чувствует? Что с ним происходит? Новый удар, только не в шею и не в грудь? В будущем — новый шрам? Если… если с ним что-то случилось, то она даже не может помочь. Её волосы настолько короткие, что с их помощью ни взлететь, ни исцелить. Ничего не выйдет. Сакура, обхватив ноги руками, царапает обнажённую кожу, чтобы сосредоточиться на лёгкой боли, а не на внутреннем поднимающемся страхе.       Тишина наступает одним моментом. Даже Роши, издающий гудяще-горловые звуки, затихает.       Она пытается встать. Не для подслушивания, а чтобы добраться до телефона… Но снова раздаётся звук голоса. Голос у Изуны отдаёт шипящими и тревожными оттенками одновременно, и неизвестно, кем надо быть, чтобы так уметь.       Ослабевшее после непонятного антидыхательного приступа тело отказывается шевелиться. Сакура чувствует, что сможет встать, если соберёт все силы и заставит себя двинуться хотя бы на миллиметр. Но шаги Изуны снова движутся и, кажется, в её сторону.       Оказаться правой — очень облегчающее состояние. Влетевший Изуна смотрит на неё непонятно, вместо того, чтобы что-то сказать, протягивает раздражённым жестом телефон. Приходится действительно напрячь все силы, чтобы аккуратно сжать тонкую пластину в ладони и положить её на ухо. — Что с тобой случилось? — стараясь выжать из голоса бодрость, хрипло спрашивает Сакура. У неё нет сил на вежливые ритуалы, ей просто хочется узнать, в порядке ли он. Уже всё?.. — Небольшое недопонимание, — от чужого спокойного голоса внутри будто расправляется пружина. — А с тобой? — Какое недопонимание? Ты же не ранен? — Сакура бессмысленным движением пытается перекатиться с бока на спину, чтобы сесть. — Мадара? — Я в порядке, — спустя такую же, как и ответ, неуютную паузу отрывисто сообщает соулмейт. — У тебя снова приступ? — Уже нет, — тихо бормочет она, опуская веки.       Во вздохе соулмейта прослеживается раздражение. Почему-то он не переходит на отрывистые нравоучения, от которых бы точно замутило. Ей не хочется думать о том, что происходит сейчас в его голове, но молчание заставляет ожидать чего угодно. — Что тебя напугало? — вместо того, чтобы обвинить её в непредусмотрительности, спрашивает Мадара.       Становится легче. — Зов, — выдыхает Сакура. — Он же реагирует на то… на… Если тебя ранят, я это чувствую. Больно. — Зов?.. Это спровоцировала наша связь? — резко уточняет соулмейт.       Она отвечает вымученным «угум». Мадара сцеживает несколько ругательств. Тут же добавляет, что это к ней не относится… Будто ей так легче. — Мне жаль, — без усилия, но с нотой вины признает он. — Я буду осторожнее.       Она кивает, обтёршись виском о влажную простыню. Он не возвращается... Тут нечего сказать. Есть только дурацкие вопросы. Например: а так ты не подумал бы об осторожности? Соулмейт успокаивает её тем, что позаботится о себе сам и что он уже не ребёнок, чтобы за него волноваться. Она помнит его слова отлично — в промежутке между этим и тем моментом будто прошло несколько часов. Неудивительно, ведь большинство остального Сакура просто проспала.       Она скользит взглядом по пространству и случайно натыкается им на Изуну. Он красноречиво и в упор смотрит. Это точно несёт смысловую нагрузку, но Сакура сейчас не способна ни на какую нагрузку. Если ему есть, что сказать, то пускай говорит вслух... — Сакура, — со свойственным ему спокойствием Мадара окликает её так, будто видит. — Постарайся не волноваться так сильно. Ничего особенного не случилось. Зов чувствителен к мелочам. Со мной всё в порядке.       Ложь. Очевидная и понятная им обоим. Раскрыть её — это заставить соулмейта выкручиваться. Проще молча принять: он не расскажет ей, что произошло на самом деле. Возможно, она узнает после его возвращения, когда увидит на нём новый слой бинтов. — До следующего недопонимания, — не выдерживает Сакура. — Сакура… — глубокий вздох доносится до неё так, будто соулмейт оказывается совсем рядом и готов привести ей десяток аргументов, почему она не права. — Я не буду волноваться, — обещает ему она до того, как всё начнётся, и едва сдерживается, чтобы не попросить его вернуться скорее.       Вряд ли это как-то поможет. Только затянет разговор. И не зря же взгляд Изуны становится всё тяжелее и тяжелее с каждой минутой. Что не так? — Хорошо, — принимая её обещание, Мадара не продолжает его отповедью. — Дай телефон Изуне.       От очевидного конца разговора внутри Сакуры разрастается тоскливое ощущение.       Она кладёт телефон на матрас, понимая, что все силы кончились ещё на моменте, когда она его взяла. Нагнувшийся за ним Изуна смотрит на неё уже не так убийственно, но всё ещё многозначительно.       Он недолго выслушивает Мадару, с чем-то соглашается, а когда убирает телефон в карман, то не разворачивается к двери. Такое ощущение, что он хочет, чтобы она спросила: что? Сакура спрашивает, потому что играть с Изуной в одну игру лучше, чем в две сразу. Её не хватит даже на половинку. — Надо было догадаться, что ты нажалуешься ему на него же, — многозначительно роняет он, смотря сверху-вниз. — Ты понимаешь, что ему сейчас не до твоих… особенностей?       Растерянность не даёт ей сразу сформировать мнение на этот счёт. Сакура хлопает ресницами и понимает, что Изуна хочет донести. Он не хочет, чтобы Мадара волновался из-за неё. Она и сама этого не хочет, но… ей нужно, чтобы Мадара не пострадал. И если волнение за неё поможет ему остаться целым, то почему бы и нет? — Я не виновата в том, что зов так реагирует, — Сакура отвечает ему тихо, понимая, что не может собраться для серьёзного отпора. — Конечно, нет, — Изуна встряхивает головой, запускает руку в мокрые волосы. — Ты не виновата. Но ты могла и промолчать. Мадаре достаточно вводных, знаешь ли. — Было бы лучше, если бы он получал травмы? — она смотрит на младшего Учиху возмущённо. — Я не хотела, чтобы он волновался из-за меня! Но если это поможет ему быть в порядке!..       От вспыхнувшей эмоции всё внутри собирается в маленький и дрожащий ком, вот-вот готовый взорваться. — Чтобы выигрывать, Сакура, — опустившийся на неё взгляд Изуны обдаёт какой-то сухой и тяжёлой усталостью, для которой попросту не хватает места в пространстве — она начинает сгущать его, — нужно нападать, а не защищаться. Травм иногда не избежать. Я так же волнуюсь за него. Но я знаю, что он всегда понимает, когда нужно остановиться.       В мерцающей между ними напряжённости бликует жёлтый дневной свет: за то время, что она спала, облака расползлись в стороны и дали солнцу просвет. Сакура следит за тенями от собственных пальцев на простыне. Она представляет, как Мадара где-то нападает на кого-то. Так, как на ринге, а может, и ещё безжалостней. И кто-то другой отвечает ему тем же. Как они могут не чувствовать от этого… ничего? Только волнение. Даже не страх. Боится ли за старшего Изуна?..       Он знает своего старшего брата лучше. Сакура не знает хорошо никого из них, но всё это время ориентируется на Мадару. Она помнит, каким он может быть. И ей хочется, чтобы в своей чёрной жестокости соулмейт не забывал о том, как бывает больно от удара. Кто знает, может, кто-то сможет ударить его сильнее? — Сможешь встать? — Изуна ерошит волосы на затылке и сбрасывает тему со счетов так, что ясно — он сказал всё.       Сакура кивает. Она не знает, но кивнула бы даже, если определилась. Мадара протягивает ей руку, когда помогает подняться. Прикосновений Изуны же хочется избежать. — Отлично. Успокоительного? — он предлагает небрежно, зачёсывая влажные пряди назад.       Помня слова Мадары о том, что он не знает, какую реакцию дадут препараты в её случае, Сакура серьёзно задумывается. Она плохо помнит, пила ли их раньше.       Но если обезболивающее не даёт никакого эффекта, кроме требуемого, то, может, и успокоительное… — Пойдём, — Изуна ей кивает.       Приходится напрячься, чтобы заставить себя двигаться. За ней внимательно смотрят, и когда не выходит плавно сесть, перед лицом зависает ладонь. Сакура отрицательно качает головой и сползает на пол с трудом, но сама. Контроль над телом возвращается почти полностью, зато появляется дрожь в руках. Она обнимает себя за плечи, чтобы это скрыть.       Чтобы выпить успокоительное, нужно что-нибудь на всякий случай съесть. Приходится без аппетита сжевать оставшийся кусок пиццы, чтобы Изуна прекратил жутко смотреть, крутя в пальцах блистер.       Когда она запивает вставшую в горле преградой таблетку, у него странное напряжённое лицо. Будто он хочет что-то сказать, но не может озвучить. Иногда так смотрит Мадара... Она бледно улыбается ему, надеясь, что это не какая-нибудь гадость. Но что бы ни хотел сказать Изуна, он молчит... Только предлагает принять душ и не слишком сегодня «заучиваться».       Душ она принимает ещё утром, запускать пальцы в короткие волосы второй раз за день не хочется. Поэтому Сакура под одобрительным взглядом кивает и спешит спрятаться в комнате Мадары.       Там, собрав мысли в горсть, она решает забраться на подоконник и заняться чем-нибудь полезным. Например, собрать все плавающие в голове вопросы в один список!       Завёрнутая в плед Сакура берёт на подоконник кроме телефона ещё и тетрадку и ручку. На всякий случай.       И, к её большому удивлению, стоит только зайти в заметки, как вертящиеся в голове днём и перед сном и никуда не пропадающие мысли с вопросительными знаками…. Вдруг брызгают в разные стороны и оставляют её одну.       Сначала она решает немного подождать. Но сознание так и остаётся пустым. В нём мелькает утренняя пицца, воспоминания о том, как смотрит Изуна, мелькающие нотки тревоги в голосе Мадары… Что угодно. Кроме вопросов, требующих ответов. Сакура раздражённо покусывает нижнюю губу и рассматривает белый экран.       Что это вообще такое?       Это можно внести первым вопросом, но он какой-то не такой для открытия списка. Она ещё недолго меряет взглядом мигающую строчку, записывает жалкое: «насколько всё сложно у людей с исключениями из стандартов?» — и раздражённо закрывает приложение. Попытка собрать всё своё любопытство в одном месте почему-то оказывается провальной.       Пару минут она разглядывает небо за окном. Там светло, жёлто-сине, почти не вьюжно. Облака на просвет — густой перистый дым. Сакура вздыхает, приваливаясь виском к прохладному стеклу. И подпрыгивает, когда телефон, положенный на подоконник, жутко вибрирует.       Оказывается, это Ино. Ино шлёт ей смс, в которой интересуется: а кто рассказал брату Тобирамы, что Тобирама в отношениях и ещё и не с соулмейтом?       О чём она вообще? Брат Тобирамы… кто это, брат Тобирамы? Отвлёкшаяся Сакура хлопает ресницами секунды три, а потом вспоминает. Ночной визит, добрую улыбку и торчащий пучок шоколадных волос.       Она беззвучно ойкает. Неужели ей нельзя было так делать?       Сакура присовокупляет вопрос к ответу, в котором сообщает: не знала, что это секрет, не знала, что у Тобирамы есть брат, а просто среагировала на знакомое имя.       Ино почти сразу ей перезванивает. — Это было не обвинение, — вместо «здравствуй» говорит она, а на фоне у неё много людей, шорохов и посторонних звуков, из которых складывается обычная человеческая улица. — Но учти на будущее, что люди не любят, когда кто-то раскрывает их отношения кому-то… кому-то постороннему. Я тебе потом объясню, почему, — странно фыркает. — Ну и какой этот Хаширама? Чем мне грозит это знакомство?       Какой Хаширама?.. — Тёплый, — всеобъемлюще отвечает ей она, случайно вспоминая диалог с Мадарой. — Не такой, как брат. У него длинные волосы…       Ино фыркает ещё раз, и Сакура осознаёт каким-то неясным порывом: она не злится. Всё в порядке. Но Хаширама, если вспомнить его скользкую привычку просачиваться даже сквозь Мадару, наверняка приносит ей и Тобираме немало неприятностей своим любопытством. — Длинные волосы? — переспрашивает. — Думаешь, он тоже… кхе… не отсюда. — Он спорил с Мадарой, забрался на кухню и почти сварил себе кофе Изуны, — шёпотом сообщает ей Сакура. — Так что может быть.       Разразившаяся смехом Ино ещё минуту не может ответить. Сакура тихо улыбается и слушает его, покусывая губы. Шутка удаётся.       И кстати о братьях…       Она с накатившей болью вспоминает бледную Шизуне, которую обнимает совсем недавно, и то, что случилось с её соулмейтом. Об этом стоит рассказать Ино, даже если она сейчас в хорошем настроении и смеётся. Шизуне точно не помешает поддержка от второй подруги. — Ты что, серьёзно?! — возмущается Ино, когда выслушивает её вклинившийся в перерыв краткий и эмоциональный рассказ. — Она сама не… она-то в порядке? — Она очень волнуется. Думаю, ей сложно, — бормочет Сакура, не зная, как оформить просьбу. — Ты могла бы позвонить ей потом и поговорить немного?.. — Естественно я это сделаю! — голос Ино взвивается, обрушивая громкость на микрофон. — Это просто… просто нечто! Люди иногда такие… такие… дряни, — упавше заканчивает она. — А она мне даже не позвонила! Ничего не сказала! Вечно с ней так… Ну ничего! Сама позвоню после работы, задам жару!       Внутри становится легко-легко, будто часть неба просачивается внутрь и слегка ослабевает связь с землёй. Сакура улыбается с облегчением. Ей хочется, чтобы Шизуне была в порядке, и Ино наверняка вытрясет из неё душу, но вернёт в хорошее настроение. Она и сама ей позвонит. Попозже. Может, сначала напишет.       Ино права: Шизуне действительно откликается на чужие эмоции и проблемы. Она поддерживает её до и после спуска вниз, потом умудряется делать это с сотрясением мозга и во время визита сначала к братьям Учиха, а потом и к Шисуи.       Поддержка Шизуне позволяет Сакуре опереться на что-то даже в тот момент, когда самой Шизуне плохо. Но сейчас это она должна предложить опору. — Значит, ты была у неё, — Ино констатирует это как-то многозначительно. — Да. И там все чуть не переругались, — вздыхает Сакура. — Шизуне сказала Мадаре, что у неё отношения, в которых проще доверять, а не обороняться… а потом Шисуи и Мадара чуть не подрались из-за этого. — Какой у тебя всё-таки проблемный соулмейт, — цокает подруга с каким-то раздражением. — Жаль, не поменяешь.       То есть? Сакура хмурится, представляя, что связь с Мадарой исчезает, а вместо неё появляется связь с кем-то другим. И ей приходится искать кого-то ещё в огромном городе, чтобы потом заново пожимать чью-то руку, а позже волноваться, как объяснить, кто она такая… И что Мадара будет вынужден её отпустить, чтобы не делать ей больно. И что его самого рядом больше не будет, а будет кто-то другой. Но никто другой Сакуре... — Волнуешься за него? — проницательно спрашивает Ино, сбивая с мысли. — Да, — она не видит смысла отрицать и с лёгкостью переключается с непонятного и опасного ощущения покалывания в груди на волнение о соулмейте.       Сакура испытывает острое желание услышать хотя бы его шаги на кухне. Или в коридоре. Где-нибудь. Знать, что он в порядке, а не в опасности. Он же не в опасности? Зов не дёргает за нить, значит, пока нет… — Ино, как прекратить за него волноваться? — задаёт вопрос она, не подумав, и упирается взглядом в синее небо.       Ино вздыхает на фоне так, что динамик обдаёт осязаемой волной сочувствия. Сакура поджимает ноги к груди и упирается в коленки лбом. Как люди умудряются испытывать столько? К этому тоже можно приучиться? — Позвонить ему, — предлагает подруга, — или написать. А ещё ты можешь вспомнить, что твой соулмейт неплохо дерётся и обожает всё контролировать. Не думаю, что ему что-то угрожает.       Кровь на дверной ручке. Проворачиваемый в пальцах нож. Избитый Шисуи. Слежка. Уход на несколько дней и запрет на выход на улицу для неё самой. Мадара контролирующий, правда, но это же ему почти не помогает... А иногда приносит больше проблем.       Сакура прикусывает губу и на всякий случай прислушивается к зову ещё раз. Кристально спокойно. — Он сам звонил недавно. Точнее, меня разбудила связь, и Изуна ему позвонил. А потом сказал, что мне не нужно было ему о связи рассказывать, — вздыхает, вспоминая, как младший Учиха ей выговаривает. — А можно сначала? — просит Ино спустя пару секунд.       Темнота и тёплая влажная липкая плёнка на теле, вжатом одеялом в матрас, возвращаются так, что хочется зажмуриться. Сакура дышит медленно, прежде чем убеждает себя: это только воспоминание, на самом деле зов не болит. Она говорит о случившемся кратко и замирает, кусая губы, чтобы случайно не расплакаться. Ведь если сейчас расплакаться, прекратить будет очень сложно. — Я ничего не могу сделать, и мне страшно, — признаётся она сдавленно в конце, потому что горло уже не пропускает звук. — Я тебя понимаю, — от мягкости тона хочется действительно заплакать. — Это ужасно. Но, Сакура, кое-что ты можешь. У тебя сейчас есть все ресурсы, чтобы изучать новое. Попробуй отвлечься. Пускай твой соулмейт решает свои дела, а ты думай о себе, а не о нём. Это его проблема, это он связался не с теми людьми. И если он будет аккуратнее, чтобы тебя не задело связью, то просто отлично. Что бы там ни говорил… Изуна, — его имя она процеживает так, что сразу становится понятно — она бы подобрала синоним.       Становится слегка теплее. На улице всё так же ярко и холодно, под плечом медленно согревается стекло, зато внутри будто тает острая ледяная игла.       Ино права. Она права практически всегда. Нет чего-то более успокаивающего, чем знание, что есть Ино. — Спасибо тебе, — шепчет Сакура, подтягивая плед так, чтобы не морозить плечо, — спасибо. Ты всегда мне помогаешь. — Это несложно. Мы же подруги, — Ино фыркает, но как-то растроганно, и мгновенно переводит тему: — Кстати, что ты сделала с Ханаби? Она жалуется, что ты в жизни гораздо приятнее, чем онлайн… — Я… я ничего не делала. Я просто ей отвечала. Попросила помочь Изуну… — удивлённо вспоминает Сакура тот момент. — С людьми очень сложно общаться. — Да, это правда, — подруга признаёт с недовольством. — Тебе не повредит живая практика. Думаю, мы придумаем, как её получить. Дождёмся только, когда твой соулмейт разберётся со своим дерьмом.       Ино нечасто ругается, но сейчас это звучит весомо и почти неприятно. Сакура чувствует, как ноет кончик языка, и его прикусывает. У неё есть, что рассказать Ино. Например, что когда Мадара разберётся, они смогут наконец-то найти стригущих их людей. Как минимум, одного точно! Хотя бы попытаться… Но пока нет адреса, а есть только фотография и что-то знающая Конан. Маловато, чтобы порадовать Ино. К тому же, Сакура опасается, что подруга не захочет ждать... — Хорошо, — соглашается она с тяжёлым сердцем.       Секреты, скрытые даже из лучших побуждений, оказываются сложной задачей.       Мысли о Мадаре, в отличие от мыслей о вопросах для списка, ничем не отпугиваются. Сакура прислушивается к зову в перерывах между физикой, которую берёт напором, и иногда чувствует, как тот слегка натягивается и вибрирует внутри.       Что с соулмейтом ни происходит — он пока не настолько в опасности, чтобы впадать из-за этого в дыхательный ступор.       От физики Сакура переходит к биологии, потом повторяет английский, а затем залезает в ноутбук. Давно интересующий её вопрос о том, что у людей с исключениями из стандартов, задаётся в окошко браузера. Вылезшие статьи пестрят терминами, какими-то сводками, расплывчатыми рассуждениями, и из всего многообразия, которое даже не скопировать выборочно, чтобы не потерять смысл, Сакура понимает.       У людей индивидуально всё. Где-то с минимальными отклонениями, где-то абсолютно.       Как-то Ино говорит ей что-то похожее, только она уже не помнит, в каком контексте. Но в момент, когда она в очередной раз читает определение индивидуальности, индивида и личности, что, кстати, могла прочесть и в учебнике, но более сухим языком, Сакура осознаёт бесполезность своих попыток понять всех на основе двух-трёх изученных людей.       Возможно, общие правила, стандарты и какие-то условности как раз и появляются, чтобы хоть как-то контролировать многообразие индивидуальности? Если да, то не слишком это и помогает.       Сакура записывает это прямо под вопросом в заметках и откидывается на спинку кресла. Спинка мягко покачивается, успокаивая слишком разошедшееся воображение. Открытие оказывается тем, от которого хочется опустить руки…       Придётся окончательно смириться с тем, что, узнавая больше о Мадаре, она не сможет применить полученные знания алгоритмом к чему-то другому. Впрочем, ещё на период спуска она узнаёт, что соулмейт любит больше собак, чем кошек, а кошек любит Изуна. И что кто-то из них любит чай, а кто-то кофе, кто-то курить, а кто-то нет. А ещё кто-то может любить газировку.       Сакура, представив, по какому количеству категорий может начать сравнение, только трясёт потяжелевшей головой. Осознание плохо в неё укладывается, тряска не помогает, поэтому она решает сделать перерыв.       На перерыв уходит полчаса, и всё оставшееся время до темноты она читает географию и рассматривает атласы, представляя, что бывает абсолютно везде. Она может быть и там, и тут, и даже вон в этой стране с труднопроизносимым шипящим названием. Интересно, у них такой же шипящий язык?       Сакура не сразу обращает внимание на зазвонивший телефон. Сначала закладывает открытый учебник тетрадкой, а только потом отвлекается на раздражитель.       И поспешно отвечает, увидев имя звонящего: — Да? — Как себя чувствуешь? — нейтрально интересуется Мадара. Звучит так, будто они не заканчивают разговаривать днём, а просто на время прерываются, чтобы продолжить под вечер.       Улыбнувшаяся Сакура прислушивается к зову. Его нет. А те мелкие дёрганья на протяжении дня… вряд ли они считаются за непорядок. В масштабе происходящего, конечно. — Больше не задыхаюсь, — пожимает плечами. — А ты? Ты в порядке?       Мадара секунду молчит. Не то чтобы это хороший знак... — Разве ты это не определяешь по зову? — наконец отвечает он, что у него получается более, чем уклончиво. — Зов дёргается весь вечер, — Сакура подбирает ноги под себя и выпрямляется.       В его большом вертящемся кресле ей удобно и тепло. Нагретая мягкая поверхность будто задерживает температуру, поэтому плед — просто приятное дополнение. — Я и забыл, что у нас не всё стандартно, — усмешка звучит в голосе раздражающим элементом. — Это не смешно, — тихо говорит она, рассматривая левую коленку. — Это больно. — Мне жаль, — второй раз за день признает соулмейт и медленно и глубоко вдыхает. — Сакура, насколько это было… сильно?       Она задумчиво прикусывает верхнюю губу, пытаясь подобрать ёмкое словосочетание, но у неё мало что выходит. — Как если бы из тебя росла нитка, и её вдруг попытались бы вырвать, — вместо описания приходится предложить ассоциацию. — А когда ты был ранен… ну… когда Ино ещё тебя… починила… тогда вообще похоже на взрыв.       Ещё несколько секунд проходит в молчании. В этом нет ни уюта, ни тепла, как в молчании с Ино. Сакура неосознанно докусывает губу так, что чувствует во рту металлический привкус. Приходится облизать и впиться в нижнюю. — Интересно, у такой сильной связи вообще есть плюсы? — мрачно спрашивает соулмейт, и похоже, что вопрос риторический.       Потому что сама Сакура особых плюсов не видит. То, что она их не видит, не значит, что их нет, но пока ни один из плюсов не проявился. Разве что возможность поиска, но и та кажется совершенно бесполезной, если никому из них не грозит опасность. В создании виртуальных карт люди превзошли любой зов. — Если и есть, мы пока об этом не знаем, — ворчит Сакура и спускает одну ногу на пол, чтобы развернуть кресло к окну.       Вечерний вид на улицу подталкивает к осознанию, что без соулмейта прошёл целый день. — Я буду осторожнее.       Сакура опускает веки, вспоминая слова Изуны и свой антидыхательный приступ. Мадара обещает ей это ничуть не успокаивающим тоном, но хочется верить, что он действительно не пострадает. И дело даже не в зове. — Я волнуюсь не потому, что мне больно, — решает прояснить, — а потому что больно не только мне. — Я не могу пообещать, что ты больше не почувствуешь связь, — Мадара признаётся без эмоций в голосе.       Это оказывается почти болезненно. Другими словами, Изуна оказывается прав. Чтобы победить, нельзя только защищаться... Но неужели чтобы победить, нужно испытать боль? Почему не попытаться её избежать? Или... или всё настолько — Сакура давит в себе «плохо» — нехорошо? Может ли она сейчас спросить его об этом? Принесёт ли ответ спокойствие? — Просто не умирай, — собравшись с силами, предлагает она соулмейту. — У меня не настолько длинные волосы… — То есть, когда отрастишь, я могу об этом подумать? — иронично колет её Мадара. — Тебе придётся долго ждать, — не менее иронично отбивает Сакура, внутренне гордясь собой и даже ощущая кроху азарта. — Твоя поддержка вдохновляет, — он всё-таки усмехается, наверное, не выдерживает, и Сакура смеётся, прижимаясь к нагретой спинке стула спиной. Она действительно понимает шутку.       Сквозь потрескивания связи пробивается жизнерадостный голос Хаширамы. Сакура уже готовится к тому, как он будет вмешиваться и смеяться на фоне, но... Почему-то именно этот момент соулмейт решает выбрать для конца разговора. Сакура только успевает услышать, как Хаширама спрашивает что-то, оканчивающееся её именем, как Мадара мгновенно желает ей спокойной ночи. Что такое?.. Наверное, у них тоже должен быть разговор? Или должно начаться важное дело? Не спрашивать же... Тем более, если важное, вряд ли Мадара ответит.       И даже не смотря на это... От его голоса, далёкого, но всё же услышанного, Сакуре тепло внутри — будто в груди появляется чашка с горячим чаем и прогревающим тело паром. Развеянный Ино страх окончательно испаряется и даёт место странному кипучему энтузиазму. От него хочется спрыгнуть с кресла, схватить в охапку учебники и читать каждый по очереди до самого утра. Люди очень умно поступают, когда создают телефоны. Интересно, а как они общаются до них?..       Сакура на волне будоражащего подъёма, прищёлкнув пальцами, открывает заметки. Надо записать до того, как забудет.