Облачная рябь

Долго думать, откладывать, ждать лучшего момента, собираться, но не знать, когда — это способ испортить время. Сакура обнаруживает это не в первый раз, но в первый раз — так явно. Ожидание дергает ее после возвращения Мадары часто, но раньше от него отталкиваться легко. Стоит рассказать Ино о сомнениях — и в голове селятся только нехорошие исходы. Она всего-то хочет ясности и безошибочности. После того, что они с Мадарой проходят, желание кажется оправданным. Если она ничего не понимает в какой-то области, логично разобраться там полностью? Но это же люди! Они — исключения! Эти мысли стоят ей целого утра — серого, нависшего темным небом над городом, ветреного и хмурого. Не самая обидная потеря. Цветных облаков и нежного розово-желтого марева Сакура не пропускает. А вообще-то их хочется. Когда небо цветное, где-то внутри она надеется, что все еще ему принадлежит. Но небо больше не может ее укрыть ни от человеческих глаз, ни от человеческих проблем. Сакура примиряется с этим каждый раз, когда очередная человеческая проблема грозит ей что-нибудь испортить. Вот сейчас одна из таких проблем портит ей настроение перед встречей с подругами. Что еще портит настроение — Мадара, оставшийся на кухне после завтрака. Вызвавшаяся мыть посуду Сакура справляется с этим, не напрягая мозг. Есть что-то приятное в мягкой пене и теплой воде, в сияющих от чистоты тарелках и в том, как легко руки движутся без контроля разума. Так получается не сразу, но по сравнению с тренировкой передвижений на улице, мытье посуды — мелочь. И даже с этой уловкой Сакура чувствует себя неуютно. Все ее сомнения колышутся мыльными пузырями — стоит ли поговорить сейчас, как начать, может, подождать, а если удобного момента не подвернется… Он не открывает окно, не достает сигарет, не выглядит так, будто ждет, пока она уйдет. Сакура видит его боковым зрением и больше не может концентрироваться на мыслительном процессе. Одной его темной фигуры на фоне окна, за которым расползается хмурыми тучами утро, хватает для тревоги. Мадара обычно дает понять, чего хочет, по возникновению желания. С исключениями, в которые входят телесные, эмоциональные и рабочие вопросы. Неприятных новостей не хочется, но Сакура вяло подбадривает себя тем, что сегодня встретится с Ино и Шизуне. Когда она смывает с рук хлопья мерцающей пены, Мадара подходит ближе. От него не пахнет сигаретами, только чаем и ментолом. — Так и не проснулась? — он опирается об столешницу здоровым бедром. Она засыпает и просыпается одна. Мадара, похоже, проводит за ноутбуком всю ночь. Во всяком случае, кожа под нижними веками темнеет в синеву. Чтобы не отвечать, Сакура кивает, вытирает руки полотенцем и собирается сбежать. Соулмейт, оказавшийся слишком близко, щекочет её внимание. — Тогда одевайся, — щурится, рассматривая ее цепко. — На улице проснешься. Растирая уже сухую кожу белой тканью, Сакура только мотает головой. Еще вчера она видит, как Мадаре бывает больно и некомфортно при ходьбе. — Я могу сама, — предлагает она неуверенно. Она не может. Остаться одной на улице, без ориентира в виде фигуры соулмейта? Сакура задумывается над этой вероятностью с обреченной серьезностью. Но что может — не отходить от дома… Нужен хотя бы один шаг, и вот этот подойдет. — Можешь, — соглашается Мадара и забирает у нее полотенце, — но пешеходные переходы тебе не даются. Неприятно, но справедливо. — Тебе больно много ходить, — тише говорит Сакура, решив, что правда ничего не испортит. — Я не хочу, чтобы тебе было больно. — Ты это чувствуешь? — соулмейт мрачнеет и смотрит уже по-другому. Чтобы его успокоить, Сакура осторожно прикасается к горячему локтю. Прилетевшая вдогонку мысль о забавности ситуации, в которой это Сакура успокаивает Мадару прикосновениями, а не наоборот, заставляет улыбнуться. Мадара не улыбается. — Нет, просто заметила. — Вот и границы связи, — он замечает это, смотря в пустоту прищуром. — Так на улицу ты не хочешь? Сакура не хочет. У нее ощущение, что вот-вот сознание перегрузится, потому что вчера она проводит весь вечер в учебных материалах, а сегодня вместе с утренней прогулкой будет еще и встреча с подругами. Но Мадара предлагает ей это, зная о своих ограничениях, и ему сложно отказать. Они не меньше часа медленно ходят неподалеку от дома. Сакура открывает для себя часть местных маленьких магазинов и один большой. В этот раз она не пугается и не напрягается — людей на улицах меньше, а хмурое небо не пугает, наоборот, успокаивает. Удается даже не цепляться за руку Мадары. Она почти собой горда. Когда они возвращаются, их уже ждет Изуна. У него наимрачнейший вид, и если от мрачного неба можно успокоиться, то от такого Изуны тянет неприятностями. Непохоже, что они по душу Сакуры — Изуна что-то нашептывает Мадаре, пока она вертится около закипающего чайника. Греть ладони не так заманчиво, как попытаться подслушать, но… Сакура не уверена, что хочет связываться с Изуной перед встречей с подругой. Попозже — да. К счастью, Учиха-младший не рвется пить с ними чай, а удаляется в свою комнату. Оттуда еще некоторое время слышится его раздраженный голос. Мадара успокаивает вздрогнувшую Сакуру: Изуна говорит по телефону. Она думает, что у человека, говорящего с Изуной, большие проблемы. Заваривший чай Мадара вручает ей большую чашку, ставит перед носом тарелочку с печеньем и погружается в телефон. Она не против. Умытая теплой водой, Сакура все равно ощущает, как горят щеки. Поэтому она сначала греет ладони о чашку с чаем, а потом прикладывает их к лицу… Телефон в руках Мадары вибрирует. Соулмейт едва заметно закатывает глаза и отвечает на звонок. В основном соулмейт молчит и слушает, пока Сакура гадает: кто может одним звонком вызвать у него раздражение? Звонящий доводит Мадару до нового уровня раздражения быстро. Наблюдающая, как у соулмейта вздрагивают брови и напрягается челюсть, Сакура вздыхает и собирается ускользнуть в комнату. Не успевает. Атмосфера сгущается темным облаком. Мадара, очевидно переставший слушать, рявкает: — Хаширама, твою мать, хоть день покоя!.. Чайная ложка выпадает из пальцев и звонко оказывается в чашке. Почти подпрыгнувшая Сакура замирает, ожидая, что соулмейт продолжит. Но он, опустив веки, медленно выпускает воздух сквозь полусжатые губы, и плечи немного расслабляются, а с лица медленно сходит судорога раздражения. Эмоции, клокочущие под его контролем, медленно гаснут. — Потом поговорим, — многообещающе ставит точку Мадара и сбрасывает, цедит едва слышно: «Блядский Хаширама…» За время жизни на земле Сакура узнает достаточно ругательств, хотя предпочла бы так разбираться в сленге. Когда Мадара начинает так выражаться, лучше отойти в сторону и подождать. — Во сколько вы встречаетесь? — он небрежно опускает телефон на столешницу и прищуривается, словно что-то просчитывает. Задумавшаяся Сакура не отвечает сразу. Она так и не уверена, во сколько, и вообще-то стоит уточнить… — Не сейчас, — выкручивается. — А ты тоже куда-то идешь? Мадара неопределенно поводит подбородком. — Нужно задать Хашираме трёпку, — уклончиво отвечает он. Они оба стараются промолчать, понимает Сакура. Это почти смешит. — Хаширама же хороший, — напоминает она соулмейту. — Хаширама бил людей за грязные деньги, — иронично напоминает Мадара и складывает руки на груди. Постаравшись сделать вид, что не хочет улыбаться, Сакура подходит к окну и делает вид, что ее интересует вид снаружи. Крупные хлопья снега падают, падают, падают… Она помнит. Но очень сложно представить Хашираму таким, каким на ринге она однажды видит Мадару — он готов растереть в пыль кого угодно. И вне ринга, кстати, тоже. Пару секунд ничего не происходит. Сакура ощущает тепло в тот момент, когда чужие ладони опираются об подоконник по обе стороны от ее бедер. Прикосновения почти нет, но спиной чувствуется присутствие, и от него вся внутренняя надежда остаться невозмутимой растекается медом. Даже с травмами он умудряется передвигаться бесшумно. На то, чтобы обернуться и посмотреть ему в лицо, уходит ощутимо-весомое волевое усилие. Слишком близко. Слишком. Сакура знает, как на нее это действует, но не может сбежать как в прошлый раз. — Хочешь об этом поговорить? — соулмейт расчетливо расставляет руки так, чтобы можно было наклониться еще ниже. Как хитро он выбирает момент, чтобы предложить разговор. Сакура смотрит на него большими и честными глазами и отвечает: — Нет. Сквозь иронию на лице Мадары проскальзывает еще что-то, от чего Сакуре именно сейчас хочется спрятаться. Ино подбадривает ее и расстраивает одновременно, да, но как столкнуться с этим лицом к лицу? Даром, что лицо так близко. Мадара наклоняется еще чуть-чуть, чтобы оказаться глазами с Сакурой почти на одном уровне. Движение легкое и небрежное, но такое действенное — у нее сводит где-то внизу живота. Нависший над ней соулмейт, не отрывающий потемневшего взгляда, с напряженной линией плеч, но с совсем нечитаемым лицом, не кажется опасным. Если сказать ему что сейчас, он услышит, прислушается и поймет, а позже — устроит в руках и сам будет этим доволен. Ино окажется в который раз права, Шизуне улыбнется и кивнет, а сама Сакура будет высчитывать вероятности и погружаться в глубокие слои человеческих взаимоотношений. Тепло в груди, в низу живота, на щеках и на губах обманчивое и двойственное, желающее ответного шага. Так легко потянуться. И чем бы оно ни было, оно все изменит. Мадара делает шаг к ней первым, рассматривает, оценивает то ли риски, следуя ее примеру, то ли свои желания. Сакура делает шаги к нему столько раз и через раз — жжется. Она хотела бы самодовольно дать себе понять: теперь ее очередь жечь. Но Сакура не хочет быть по-человечески нечестной, и это единственное, что в ней почти не меняется после спуска вниз. Жизнь среди людей делает её мнительной, такой же, как и они, двойственной и опасающейся. Поэтому, когда Мадара отстраняется с невозмутимым лицом, она облегченно расслабляется. — Изуна не любит Хашираму… потому что он брат Тобирамы? — аккуратно спрашивает она, стараясь быть такой же невозмутимой. — Он просто его терпит, — без особенного выражения отвечает Мадара. — Но их допустимое расходится. Хаширама — навязчивый и громкий. А Изуна… ты сама знаешь, что он любит тишину. Ему не нравится, когда его вещи берут без разрешения. Да, это чувствуется. Не зря же Хаширама улыбается настолько довольно, когда получает доступ к кофе? И, если подумать, между Хаширамой и Изуной Сакура не выбрала бы второго. От этой мысли должен прийти стыд, но он так и не появляется, а вместо себя присылает выводы. Хаширама кажется теплым и приятным, но она не знакома с ним близко. Очень глупо считать, что с Изуной у нее близкие отношения, но он привычен со своими меняющимися настроениями и непонятными мотивами. Он не добрый и не злой. Изуна просто Изуна. Который, кстати, после ее попытки отстоять себя, затаивается. Она делает то же самое и намеренно забывает, что брала у него планшет или просила что-то объяснить. Мадара с насмешкой назвал это обетом тишины и теперь, по его словам, наблюдал с удовольствием. Пока непонятно, как общаться с ним дальше. Но Сакура собирается подумать над этим попозже. — А кого он не просто терпит? — задумывается она вслух о другом. — Ну, то есть… — Ко мне, — с усмешкой предлагает кандидатуру Мадара и отходит к столу. Хоть усмешка и мимолетная, Сакура все равно замечает ее с нежностью. Представить младшего Учиху искренне улыбающийся и ругающимся с кем-то, как ругаются Мадара с Хаширамой, едва ли возможно… впрочем, кое-что всплывает, но Сакура не может на этом сосредоточиться. — Ты родственник, — бормочет она, отложив еще одну мысль в папку «попозже». — А… а как тогда… а Шисуи? Он тоже родственник. Развернувшийся к ней вполоборота Мадара морщится едва заметно и дает себе паузу глотком из кружки. Вот оно. Отношения между братьями удивляют ее еще при первом знакомстве с Шисуи. Тогда ему очень плохо, он чувствует себя, как Мадара после ее побега. Только у Мадары это где-то месяц, а у Шисуи гораздо больше. И его семья оставляет его с этим одного. А ведь люди относятся друг к другу лучше, если они связаны кровным родством. Так как Мадара не спешит отвечать, Сакура пробует снова: — Вы редко общаетесь. Она подсаживается на подоконник, мгновенно ощущая, какой он холодный, но решает потерпеть. Соулмейт следит за ее движениями с отсутствующим видом, будто решает задачу по физике в уме. Пока он молчит, Сакура покачивается на краю подоконника вперед-назад, крепко держась. За ее спиной мутное небо, и если представить, что она может откинуться назад и пролететь стекло насквозь, становится и приятно, и колко. — Мы из разных семей, — неопределенно отвечает соулмейт и ставит кружку на столешницу, следя за движением взглядом. — Наши отцы друг друга терпеть не могли. Мы были в постоянном соревновании. Шисуи выигрывал чаще, чем хотел бы Изуна. Изуна проигрывал чаще, чем этого хотелось мне. И не только это. — Он это заслужил? — тихо спрашивает Сакура, опуская взгляд на свои ноги, болтающиеся в воздухе. — Никто из нас, — Мадара усмехается негромко, но от этого звука внутри жмется. — Но мы расскажем эту историю по-своему. Хотя… сейчас это уже не имеет значения. Что он имеет в виду под разными историями? Если сложить все три, может, что-то получится? Неужели там все настолько разное? Она хотела бы услышать и разобраться в этом. Шисуи не так интересен ей, но его соулмейтка — Шизуне. Не хотелось бы вдвоем наблюдать, как их соулмейты выясняют отношения. Впрочем, необязательно выяснять все за один разговор, да? (Даже если очень хочется). — Значит, вы будете общаться так всегда? — пропускает мимо желание вцепиться в детали Сакура. — Никто из нас не жертва, Сакура, — он смотрит на нее с некоторым раздражением. — Но мы с Изуной это признали, а он нет. — Три разные истории, — напоминает она, сдаваясь и проявляя интерес вслух. — Каждая тебя расстроит, — невозмутимо отвечает Мадара и скрещивает руки на груди. Со вздохом Сакура принимает поражение. Болтая ногами в воздухе, она покачивается на краю и размышляет, сможет ли вытянуть из Шизуне хотя бы одну из трех историй. Когда Мадара подходит к ней ближе, похоже, чтобы открыть окно и покурить, Сакура опасно балансирует, наклонившись в его сторону. Она планирует легко спрыгнуть и уступить место, но соулмейт воспринимает движение по-своему. Одним резким и едва ли не свистящим движением он подается навстречу, собираясь поймать. Пачка сигарет падает на пол. Замершая Сакура в одном движении от того, чтобы опуститься в чужие руки, смотрит на Мадару удивленно. Соулмейт, поняв, что она не падает, — выцеживает злое ругательство, которое, впрочем, Сакуру никак не характеризует. — Прекрати, — раздраженно требует Мадара, став вплотную и почти нависнув. — Напрягает. Ты на ровном месте поскальзываешься! Будто это каждый день случается. У Сакуры нет чуткого внимания к мелочам. Вроде тех, что одна нога стоит на коврике, а другая на полу, или на слишком резкий шаг назад, но… действительно. Не настолько часто! — Сейчас бы ты мог меня поймать. То есть, если бы я падала, — с нотой здравого смысла, которой безмерно гордится, отвечает ему Сакура и аккуратно наклоняется вперед, чтобы продемонстрировать. Ткнуться в себя лбом Мадара не дает, а текучим движением отстраняется. Когда у Сакуры сердце подпрыгивает к горлу, а она чувствует, что вот-вот сорвется, — ловит. Все-таки ткнувшаяся в него, только щекой, напугано ухватившаяся за напряженные плечи, Сакура медленно выпускает сгустившийся в легких воздух наружу. Все замершее оттаивает и в отместку дрожит. — Прекрати так делать, — жестко требуют и подсаживают обратно. Мадара смотрит сверху-вниз черными и опасными глазами. Внутри Сакуры сжимается крохотный ледяной комок — прямо там, откуда сердце недавно подскочило к горлу. Она, барахтаясь, возвращает себе равновесие и подбирает ноги на подоконник, вжимается в стекло спиной. Если бы у нее были волосы, она бы ни за что не упала. — Я так бы не сделала, если бы тут не стоял, — сердито фыркает Сакура, испугавшаяся до дрожи, но не желающая в этом признаваться. Он и так считает ее ребенком. Ладонь Мадары опирается о белую поверхность прямо около ее поджатых к бедрам босых ступней. Сакура неохотно поднимает на него взгляд, зачесывает упавшие на лицо волосы назад. — Даже если я успеваю, — вкрадчиво цедит он, и все-таки в конце его голос вздрагивает: — ощущение, что опаздываю. Нет ничего приятного в том, как он сейчас стоит — ребра, наверняка, болят. Чтобы он выпрямился, Сакура поддается навстречу, отрывисто кивает и старается не выглядеть задетой последними словами. — Потому что я однажды прыгнула? — она царапает ногтем белую поверхность подоконника. — Я и так больше не сделаю. — Потому что покалечишься, — большой палец проводит по ее брови, отводя навязчивую прядь в сторону. — Тебе это не понравится. От прикосновения остается теплый след. У глаз, совсем не черных углей, как еще минуту назад, почти мягкое выражение. Мадара смотрит на нее, как если бы видел что-то… кого-то важного. Ее отражение — смесь розового и молочно-белого, на черной радужке блеклое и едва заметное, но оно есть, и Сакура его замечает. Тепло поднимается до горла удушливой опасной водой, дай волю — все затопит и испортит. И, конечно, отогнать и прекратить им наслаждаться едва ли возможно. Снова. Второй раз за утро, множественный, если погрузиться в прошлое, а реакция все та же. Задуман ли этот ход? Или Мадара наталкивается на это каждый раз и не может остановиться? — Зов работает в одну сторону, — мельком улыбнувшись, Сакура разглядывает коленки. Она встряхивает головой, думая о зове и том, что чувствуй его только Мадара… такое размышление безопаснее, чем поиски продуманной закономерности между случайностями. Соулмейт сбивает с мысли. Он снова поправляет ее волосы, задев щеку. И Сакура, сдавшись едва ли не с отчаянием, опускает ему левую сторону лица в расслабленную ладонь. Она видит взгляд соулмейта, чувствует внутри тепло, а снаружи — чужую кожу. Хочется спросить: «если тебя так тяготят прикосновения, почему ты продолжаешь? Кого успокаиваешь сейчас? Разве тебе не проще не замечать? Почему сейчас? Когда мне страшно. Почему не раньше?» — Меня должно это успокоить? Сакура запоминает о нем многое: смех или редкие улыбки, — и практически до мелочей. Так запоминается и склоненное к ней сейчас лицо. — Я не знаю, — честно говорит она и пытается игнорировать напряженный взгляд соулмейта. Забывшись, Сакура снова покачивается и попадает в чужие руки. Нужно вывернуться, потому что тепла становится только больше, и кончик языка пощипывает от желания признать. Но Мадара гладит ее по спине длинным и тяжелым движением, прикладывает к себе, упирается лбом в ее макушку, и спрятавшаяся в его руках Сакура берет компромисс. Почему-то желаниям и решениям очень легко расходиться. «Я хочу с тобой», — рвется наружу само собой, но сложно выговорить, если прижимаешься лицом к чужой груди. Что радует — реакция Мадары. Он сжимает только крепче, сам покачивается с ней в руках, вдыхает беззвучно, но глубоко. — Мы должны поговорить об этом, — бесстрастно и от этого слегка пугающе говорит соулмейт, и его ладонь на ее спине вычерчивает еще один полукруг, только мягче. Нет, она все понимает. Больше не нужны тысячи уточнений, тут несложно понять, о чем говорит Мадара. Она ведь думает о том же. Облегчает ли это момент? Нет, если в груди так замирает. — О чем? — надеясь, что безмятежно, шепчет в теплую ткань Сакура и сжимается изнутри до судороги. Это же Мадара. Он обходит такие моменты стороной, — О том, что мы почти пара, — с потрясающей для него откровенностью, которая именно сейчас настораживает, отвечает соулмейт и отстраняется, не давая возможности удержать всё в себе, — но оба делаем вид, что это не так. И от этого тепло скапливается в горле комом, который не проглотить. Сакура не может спрятать взгляд, потому что это будет виновато, не может сдать назад, потому что это все равно должно было произойти, потому что он не должен знать, что ей страшно. Качнувшись на подоконнике еще раз, она отрывисто кивает и старается не подавать вида, что хочет сбежать к подругам прямо сейчас. — Когда вернемся, — предлагает она, царапнув ногтем пластик. Понимает он причину непривычного желания отложить или нет? По нему, как всегда, не скажешь. Но Мадара принимает ее шаг назад и только и делает, что согласно кивает. Что, впрочем, не отменяет опоздавшей попытки разобраться легко и спокойно.