Облачная рябь

Время все еще не помогает. Просыпаться Сакуре не нравится. Это третий раз за сутки — и это слишком. Весь вчерашний день вынимает из нее то, что люди называют жизненной силой. Поэтому первое время она даже не ворочается и не пытается скинуть тяжелое и теплое одеяло. Утро — Сакура осторожно выглядывает из-под подушки — обычное. Снаружи точно не завывает и не бьется в стекло снежная крошка, только смутно-серо. А ведь рассвет был таким розовым… Мадара — она снова выглядывает из-под подушки, но в другую сторону — уже не спит. Матрас аккуратно убран, а на кухне можно различить голоса. На всякий случай Сакура оглядывается в поисках Роши, чтобы случайно на него не перекатиться или не сесть... Рассветный разговор кончается тем, что Мадара вынуждает ее лечь спать, а сам исчезает на кухне. Он не ложится рядом, но это и к лучшему. Сакура думает, что им стоит поговорить об этом попозже. Не все человеческие острые углы удалось обойти. Изуна молча ставит перед ней чашку с чем-то и кладет рядом несколько цветных таблеток — витамины. Смотрит строго. Они то волнуются, что лекарства подействуют как-то не так, то предлагают ей их пить… Витамины, наверное, не имеют побочных эффектов? И если с ними все понятно, то с жидкостью… Еще окутанная медовым паром душевой Сакура осторожно принюхивается. Темная, потому что влажная прядь соскальзывает со щеки и окунается в чай. — Не отравлю, — обещает Изуна и ставит перед ней тарелку. — И поешь. А ты — присмотри за ней. Я вернусь вечером и если снова найду тут мелодраму… Звучит многозначительная пауза. — То?.. — Мадара, опершийся об подоконник бедрами, приподнимает бровь. Люди называют это игрой с огнем… На «то» Изуна отвечает обездвиживающим взглядом из-под очков такой концентрации, что Сакура на всякий случай подбирает ноги под себя. Мадара небрежным жестом ладони предлагает брату продолжить. Вот кто точно ночью отдохнул… Пока Изуна объясняет ему, что такое находиться в социуме, Сакура заедает омлетом с рисом горький чай и изо всех сил старается не забывать жевать. У нее нет сил на встречу с Ханаби, но просто взять и сдаться? Опустившийся напротив нее соулмейт пододвигает к ней маленькую тарелку с моти. Сакура ошибается, решив, что он отдохнул и чувствует себя хорошо. Мешки под глазами и заострившееся лицо выдают Мадару, как бы он там ни обменивался с Изуной колкостями. Изуна, на их счастье, уходит и забирает с собой свое странное настроение. И так как он не забирает с собой Роши, тот мгновенно находит себе место и запрокидывает на сиденье стула лапы. Сакура, которую цепляют когтем, возмущенно айкает и отпихивает наглеца. Глубоко удовлетворенный собой Роши демонстративно тянется и неспешно направляется к миске с кормом. — Изуна избаловал его, — с оттенком неприязни говорит Мадара, а когда она смотрит на него, то добавляет: — Ешь. Впереди будет длинный и насыщенный день, лучше бы набраться энергии. Сакура честно старается, но аппетита в процессе не возникает. Вот как у Ино еда ассоциируется с силой, а у нее — с бессмысленной тратой времени?.. Она доедает с усилием, пусть даже Мадара и не смотрит, а просто сидит напротив, будто в полудреме. День серый, поэтому пылинки над ним не вьются, но не смотреть все равно сложно. — Хочешь что-то спросить? — Мадара приподнимает веки и прищуривается на нее задумчиво. Вопросов, на самом деле, много. Но стоит ему предложить их задать, как каждый внезапно становится прозрачным и неуловимым. Целый рой прыскает в разные стороны, оставляя вместо себя напряженную пустоту. — Что изменится? — спросив самое очевидное, Сакура неуютно ежится. — Можем снова спать вместе? А… а обниматься? Чем закончится, если ты ко мне наклонишься? О чем бы ни подумал соулмейт, он явно не к тому приходит, если напрягается. — Ты иногда наклоняешься, — чтобы не тратить энергию зря, объясняет Сакура, — и у тебя такое лицо… ты чего-то хочешь, но сделать не можешь. Всегда останавливаешься. Меньше всего ему хочется это ей объяснять — по лицу видно. Как и обычно, Мадара смеривает ее внимательным взглядом, откидывается на спинку стула, прижимает к переносице пальцы… Сдобрив ожидание глотком горького и поэтому бодрящего чая, Сакура готовится к новому ханжеству. Изуна хорошо варит кофе, но чай… — Мне действительно объяснить тебе, что такое поцелуи? — с непередаваемой усталостью в голосе интересуется соулмейт и запрокидывает голову к потолку. — Не говори, что не обсудила это… сколько раз девушки обсуждают отношения? Так, похоже это очень деликатная территория. Если даже Мадара, привыкший, наверное, ко всему, надеется, что Сакура просто шутит. Мысль о том, что она действительно может пошутить, придает сил и даже слегка заряжает азартом… Сакура спускает ноги со стула и опирается об столешницу локтями, находя точку опоры. Взгляд Мадары сужается, когда она покачивается на передних ножках стула. У нее, вообще-то, все рассчитано: бело-серую чашку она отодвигает подальше, садится удобно и не качается так, чтобы действительно потерять равновесие. — А если… — она останавливает движение, чтобы слезть, — не объясняй, покажи. Для поцелуев презервативы не нужны, Ино бы мне сказала. Очень деликатная территория. Молча закрывший глаза Мадара медленно вдыхает, медленно выдыхает сквозь полуприкрытые губы. Мускул у него на челюсти дергается. Когда соулмейт открывает глаза, то напрягается всем телом сразу. Ловко подобравшаяся к нему сбоку Сакура закладывает руки за спину и довольно улыбается. Сверху вниз Мадара выглядит ничуть не меньше, а наоборот, внушительней. Он, оказавшийся ниже ее в таком положении, замирает с поднятым взглядом. Только брови вздрагивают. Нет, как у него так получается? — Показать? — переспрашивает так он и сужает взгляд. — Ну ты же не можешь объяснить, — просто отвечает Сакура и улыбается снова, надеясь, что не выглядит хитрой. — Почему не можешь показать? Это приятно? Или какое-то исключение? Правило? Соулмейты так не делают? — Просто соулмейты — нет. Если становятся парой — делают, — волевым усилием и дозой иронии перебивает неловкость Мадара и скрещивает руки на груди. — Приятно. Вспомнив, как он обычно действует, Сакура опирается о столешницу ладонью и наклоняется к нему. Влажные волосы щекочут шею и щеки. Если их убрать за уши, то эффект от плавного движения исчезнет. Ей нравится то, как Мадара впивается в нее немигающим взглядом, от которого становится только азартнее. — Не опирайся так, — соулмейт прикасается к ее запястью, согнутому достаточно неудобно, — или локоть согни. Не переноси вес на руку, у тебя не запястья, а… Качнувшаяся в его сторону Сакура с удовольствием замечает, как ироничный звук застревает у него в горле. Вместо того, чтобы закончить инструктаж, Мадара медленно и с присвистом выдыхает. То знакомое чувство, мучающее ее уже не в первый раз, возникает и нападает со спины. — А дальше как? — стараясь выглядеть солидно, спрашивает Сакура и приподнимает брови. — Ты обычно ниже не наклоняешься… Кстати, что нужно сделать? — Прикосновение губами, — Мадара приподнимает брови и выжидательно смотрит. Если бы она каждый раз по-человечески стеснялась спрашивать и уточнять! В этот раз хочется догадаться самой. И куда обычно люди друг друга целуют? Она смотрит на короткостриженный висок, на морщинки под глазами соулмейта, на переносицу и на скулы. Не обходит вниманием подбородок и губы, и когда немигающий взгляд Мадары, растерявшего все эмоции за самоконтролем, становится пронзительней, Сакура понимает — оно. Но это, конечно, было на поверхности — в такие моменты он часто смотрит на нижнюю часть ее лица. Соулмейт не мигает, и в его взгляде вместо — желательно — эмоций Сакура видит только свое отражение в темной радужке. Несколько карих крапинок почти на ободке. В пояснице скапливается дискомфорт, и Сакура не успевает решить, как поступить дальше. Моргнув, она обнаруживает, что оказывается к Мадаре нос к носу. Тяжесть ладони на затылке, запах ментола, тепло в низу живота, расплывающиеся на фоне темноты радужки карие крапинки. Полы — а она босая — отдают прохладцей. Руки у соулмейта горячие. Большой палец, твердый и шершавый, обводит контуры шейного позвонка — ворот майки сползает не в ту сторону. На одной из темных ресниц Мадары светлая пылинка. У Сакуры вздрагивают губы от полуулыбки — надо же. Этот момент растягивается в остановившемся времени. — Вот так, — ставшим ниже голосом говорит Мадара и приподнимается ей навстречу. Кожа — самый большой орган человеческого тела. У нее столько функций и такое значение. Но именно сейчас она, как орган, становится уязвимее и чувствительнее, чем когда-либо. Машинально сжавшаяся от прикосновения, делающего ее уязвимой, Сакура не моргает. Усмехнувшийся Мадара убирает ее влажные волосы с лица и повторяет мягкое прикосновение в ямочку под нижней губой. Неспешно и аккуратно, но от этого внутри Сакуры поднимается температура. Придерживая за затылок, Мадара наклоняется, немного перемещаясь. Сакура чувствует его губы на самом конце линии челюсти, там, где она заканчивается под мочкой уха. Низ живота скручивает приятная судорога. Соулмейт целует мочку, и ахнувшая Сакура охотно наклоняет голову, чтобы дать его губам прижаться ниже. Сухие губы ласкают дальше — прижимаются к точке под подбородком, там, где дрожит линия пульса. Колени сжимаются. Нарастающая температура отогревает пол под ногами. Ладонь ослабевает, и Сакура, жмурясь, запрокидывает голову. Она поднимает ресницы, смотря в потолок. Шею слегка щекочут кончики волос. Новые ощущения укладываются внизу живота горячим и требовательным желанием, которое так просто внутри не растворяется. — Это… — лепечет она, чувствуя, как все внутри нее наполняется знакомым теплом, — это… — Пока не совсем это, — с густым удовлетворением в низком голосе тянет Мадара и усмехается. Он не только хорошо двигается, но и хорошо управляет чужими движениями. Плавно скользнувшая ему на колени и сама не заметившая, как так получилось, Сакура держится за чужие плечи и осознает: не одной ей тепло. Мадара — снова тот, смотрящий на ее губы, обдающий взглядом, а потом поправляющий на ней одежду, рассматривающий и желающий наклониться, но всегда отстраняющийся. Все это время он хочет больше, чем может себе позволить. В этот раз он поднимает лицо к ней навстречу. Небольшое движение — и губы встречаются, а когда это происходит, Сакуру пробирает насквозь ниткой, но не зова, а чего-то еще, но все еще проходящего сквозь сердечную мышцу. Опора растворяется, а стопы как будто отрываются от прохладного пола. Тело теряет вес. — Как т-ты это делаешь… — шепчет она ему в приоткрытые губы, хлопает ресницами, рассматривает с внутренней дрожью чужое лицо так близко. — Так? — спрашивает Мадара, устанавливая зрительный контакт, и надавливает ей на затылок, чтобы столкнуться с ней губами и обвести нижнюю языком. И смотрит вопросительно, так, будто не делает ничего. Все внутри простреливает снова. Сакура, дрожа, упирается руками ему в грудь. В ее собственной груди сердце разрастается до невероятных размеров и грохочет так, будто весь шум с улицы собирают в маленькую банку. Мадара смотрит на нее снизу вверх, приподняв подбородок. Под пальцами напрягаются мышцы. Хочется притвориться умиротворенной и бесстрастной, но губы обожжены, а низ живота ноет и ноет… В соулмейте сквозь темную дымку пробивается острое и внимательное. Под отслеживающим изменения взглядом — морщинки под глазами становятся глубже — Сакура машинально облизывается и выдыхает носом. Вот почему Мадара иногда наклоняется с к ней и не сразу может выпрямиться. Сколько раз она сталкивалась с подобной борьбой? Сейчас бороться приходится ей, но она не человек, у нее есть преимущества. Может, эмоции и не совсем то, что она осознает полностью, но желания понимает прекрасно. И ее желание — это еще одно такое прикосновение. Острый взгляд мутнеет, когда Сакура, опираясь о чужое плечо, опускается ниже и осторожно оставляет отпечаток на уголке губ, который Мадара то и дело иронично приподнимает. Лицевые мышцы вздрагивают, а на затылок снова ложится ладонь. Соулмейт не дает ей выпрямиться — он накрывает ее губы своими. Хныкнувшая Сакура цепляется второй рукой за его затылок и позволяет себя прижать. Мадара учит ее с большой увлеченностью. Мягкое ласкающее прикосновение к нижней губе, к верхней, снова поцелуй в ямочку подбородка. Сакура нетерпеливо наклоняется и пробует по его схеме, но соулмейт легко перехватывает контроль. Сжав коленки, потому что внутри становится тепло и судорожно, она обнимает его крепче и пытается устроиться на чужих коленях удобнее. Чудеса, как легко у Мадары получается пересадить ее к себе на бедра и найти угол стыка так, чтобы стало комфортно. — П-понимаю, почему ты наклонялся, — бормочет она ему в подбородок, наклонившись и прервав долгое тактильное сладкое мучение. — Я бы тоже наклонялась… ты же это хотел сделать? Дышать, несмотря на то, что она совсем не задыхается, достаточно сложная задача, когда сидишь на соулмейте, который перебирает твои волосы на затылке. Влажная кожа головы чувствительная, и такие прикосновения приятные. Сакура опускается ниже, опустив голову, прячет лицо у него в стыке плеча и шеи, замечает, как по чужому телу бежит судорога. С улыбкой она рассматривает его шею, повернув голову, и понимает, что мурашкам подвержена не только ее кожа. Вздохнувший Мадара замирает, как каменный, когда Сакура, вспомнив урок, осторожно касается шершавой мурашечной кожи там, где можно отследить пульс. Может, потому что губы влажные и чувствительные, может, потому что импульсы могут идти один за одним, но соулмейт покрывается мурашками снова. Мгновение — и Сакура обнаруживает, что от нее отпрянули с такой резкостью, будто она не поцеловала, а укусила. Мадара смотрит на нее пристально и непонятно — спрятанные эмоции не выходят за пределы чужого разума, а дышит тяжело. Удивительно, но краснеет он так же, как Изуна — пятнами, причем с шеи, а не со щек. Он потрясающий. У Сакуры от этой мысли сжимается сердце. Люди имеют множество критерий, исключений и предпочтений — она не вдается. Если слишком много, зачем портить время и разбираться? Какая разница, кто красивый, а кто нет, кто более притягивает взгляды, а кто менее? Для нее это не имеет никакого смысла. Шизуне называет ее красивой, Ино называет ее красивой, Мадара признает, что она в предпочтениях — в его или в предпочтениях общества неясно, но сути не имеет. Сакура не думает, что от этого факта что-то в ее жизни зависит, но… но если Мадара видит ее такой же потрясающей, то, наверное, так сжимается сердце и у него? Он чувствует то же самое? Спросить она не успевает. Соулмейт горбится, чтобы преодолеть возникшее расстояние — но почему-то не прижимает, что было бы удобнее — и целует ее снова. Наклонившаяся к нему Сакура прогибается в пояснице и балансирует, опершись на его плечи. В голове вместо мыслей какие-то ватные обрывки, и единственное отчетливое — это желание не останавливаться. Когда ладони соулмейта ложатся на нее — одна на щеку, другая на поясницу, Сакура вздыхает ему в губы, растопленная, как масло, отвечает на влажное движение. Язык обводит ее нижнюю губу и проскальзывает внутрь… Ошеломленно дернувшаяся Сакура отшатывается. — Тише-тише… — соулмейт успевает придержать ее за поясницу. Сакура дышит быстро, прижимая пальцы ко рту, и пытается осознать, что только что произошло. Мадара смотрит на нее внимательно. Осторожно отпускает. Показывает ей раскрытые ладони. — Я бы не сделал больно, — успокаивающе убеждает он, с более яркими, чем обычно, губами, взъерошенными волосами и со смятой на плечах майкой. Завораживающее, если подумать, зрелище. Сакура фыркает от этой мысли, но звук больше похож на всхлип. Мадара напрягается. — Я не ждала, — признается она и осторожно переносит вес на бедра соулмейта. — Это… вы так делаете? — Это другой поцелуй, — Мадара кладет ладони ей чуть выше тазовых косточек. — От него и ощущения другие. — Правда другие, — смущенно признается Сакура, чувствуя, что все внутри сворачивается в искрящий током ком, а между ног теплеет. Она осторожно поглаживает его плечо. — Тебе не больно? Бедро… — она опускает взгляд. — Нет, — отрывисто отвечает Мадара, напрягшийся непонятно от чего. — Почти нет. Почти? Сакура осторожно опирается об его плечи, чувствуя, как под майкой и под кожей напрягаются мышцы, и соскальзывает на пол. Босые ступни тут же остывают. — Не настолько, — соулмейт с неодобрением следит за ее движениями и приподнимает руку, жестом предлагая подойти поближе. Хотя куда ближе! Когда он обнимает ее за талию, точно находя именно то место, где талия уже всего, и прижимает к своему боку. Там горячо. Сакура гладит Мадару с долей осторожности по плечу, доходя движением до лопатки. Морщинки около глаз соулмейта исчезают. Мадара медленно расслабляется и смотрит снизу вверх уже спокойно и задумчиво. Прикосновения успокаивают и его. Сначала она думает, что ей кажется. Но если кажется, то можно проверить? Сейчас она может это сделать. Осторожно Сакура кончиками пальцев прикасается к брови соулмейта. Эта самая бровь вздрагивает. Мадара, приподняв ее, откидывает голову назад, чтобы взглянуть Сакуре в глаза. Она повторяет движение и замечает, как вздохнувший Мадара уже не кажется даже внимательным. Просто спокойным. — Я думала, только меня успокаивает, — тихо говорит Сакура и проводит подушечкой пальца по линии роста жестких волосков. У соулмейта даже брови колючие. Мысль на фоне отрывков и ватных облаков оказывается такой яркой, что вызывает улыбку. Углы рта соулмейта вздрагивают, но Мадара ничего ей не говорит, только позволяет трогать его и дальше. Удивительно, как работает человеческая система отношений, да и само человеческое отношение. Соулмейт перед ней все тот же: он умеет быть жестким, жестоким, агрессивным, напористым, пугающим, злым. Сложно не вспоминать каждую его реакцию на что-то, что идет не так. У вчерашней обиды привкус горькой таблетки и ощущение, что морозится горло. Мадара столько раз делает больно, но Сакура верит ему ночью и оказывается в таком положении. Сложно соотносить Мадару, кричащего на нее на крыше, и Мадару, который наблюдает за ней расслаблено и едва ли не лениво: отсутствие складки между бровей и на лбу, чуть растворившиеся морщинки под глазами, прямой и открытый взгляд. — Мы сможем делать так часто? — Сакура щекочет кончик его брови и наблюдает за выражением лица. — Так часто, как захотим, — с расстановкой обещает Мадара. Улыбнувшись, Сакура опускает веки. Это радует. — К сексу это тоже относится? — уточняет она, решив, что лучше разобраться со всем сразу раз и навсегда. — Давай поговорим об этом, — соулмейт хмурит лоб с таким лицом, что сразу становится понятно, будь у него свободны руки — он бы потер переносицу, — когда вернешься. Чтобы помочь ему, Сакура гладит тонкую кожу между бровей. Упершийся в нее взглядом Мадара вздыхает медленно и с чувством, но не говорит ничего. Ему сложно не улыбнуться, и, к ее удивлению, Сакура замечает, как углы его губ — до сих пор покрасневших даже за контуром — вздрагивают. — Ты умеешь быть таким хорошим, — тише говорит Сакура, смотря на него, трогает выраженные скулы большими пальцами. Когда-то он отталкивает ее так далеко, как может. Сейчас — замирает в руках. Это вызывает ощущение власти. Сакура держит целого человека, ее соулмейта, на кончиках пальцев. Оттолкнет — вызовет эмоции, притянет — вызовет реакцию. Впервые она чувствует подобное. Когда не Сакура обмирает в чужих руках. Она помнит его разным, но не может поверить, что Мадара способен быть и таким. Это же Мадара с его острыми линиями лица, жутким огнем в черных глазах, напряженной линией плеч и ранящей усмешкой, и ранящими словами. Но вот. Он может быть и другим. Оказавшимся в ее руках. Ночью Сакура выбирает ему поверить и надеется, что не совершит ошибку. Может, она выбирает и верит не зря. Мадара не отвечает ей, только закрывает глаза и качает головой. Есть в этом что-то знакомое. Пытаясь подобрать эмоциональную подоплеку, Сакура перебирает в памяти все выражения лица и соотнесенные с ними эмоции… Упавшая на лицо соулмейта тень от ее фигуры мешает распознать, но Сакура действительно старается. Смутное ощущение оформляется в нужную ассоциацию, и внутри становится холодно и пусто. Мадара сожалеет. И она понимает, действительно понимает, без подсказок и без мыслей, о чем он сожалеет. Тепло на левой груди, как раз прислоненной к чужому плечу, становится проникающим и изнутри остывающим. Сакура держит его в руках, осознавая весь шлейф, тянущийся за ними из прошлого. Там больно, а еще больнее то, что такое случается часто. Чем дальше, тем меньше, но… но это же не исчезает. Это скользкая и подрывающая их мягкий контакт мысль — что, если все-таки ошибка? Что, если ему что-то не понравится, и тогда он снова сделает ей больно? Как тогда? Как уйти, но не забыть? Как вообще можно забыть соулмейта? Что, если шлейф перевесит? Сакура чувствует вес слов на губах. Но «я, кажется…» даже если и щекочут язык и нёбо… — Поговорим вечером, — вместо этого соглашается она и отпускает его. — Не хочу опоздать. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Мадара приподнимает брови, рассматривая ее так, будто оценивая вероятность панической атаки. — Лучше, чем вчера, — отвечает она и снабжает слова ответственным кивком. Похоже, соулмейт верит в это слабо, но предпочитает поверить вслух. Сакура знает, что просто не будет. Ей придется оказаться в людном месте с настоящей человеческой девушкой, а рядом не будет ни Ино, ни Шизуне, ни Мадары, ни на худой конец Изуны… Одна мысль об этом вредит настроению, которое поднимается невероятно высоко благодаря тактильному обучению. Вдруг она скажет что-то не то? А если Ханаби обидится? Или… или будет как с Конан? И… И… Вздохнувшая Сакура мнет в пальцах розовый вязанный ком, ковыряя плетение ногтями. Застыв полуодетой на кровати, она честно старается: дышит, убеждает себя, что от этого не умирают, и что она сделает большой шаг, если проведет хорошо время. Успевший и помыть посуду, и одеться соулмейт садится рядом с ней. Он молча берет ее ладонь в свою и расправляет, водит пальцами по тыльной стороне, прикасается к началу большого пальца. Медленное и шершавое движение по коже — и соулмейт прикасается к острому кончику ногтя. Такое спокойное и почти не пересекающее всяких телесных границ движение ощущается и щекоткой, и лаской одновременно. Мадара обводит ее палец своим, касается мягкой складки кожи, благодаря которой большим пальцем можно двигать почти в какую угодно сторону. Повернувшись, Сакура сталкивается с ним коленями и заглядывает в лицо. — Вдох, — Мадара снова ведет подушечкой по коже Сакуры до кончика пальца, — выдох, — ведет до основания. Вдох и выдох случаются сами собой — она привыкает действовать так, как предлагает соулмейт в ситуациях, когда страшно до паники. Сейчас страшно не настолько, просто очень… не по себе, но… — И снова, теперь с указательным, — соулмейт не смотрит ей в лицо, только на тыльную сторону ладони, и медленно проводит новую линию, от чего Сакура ощущает выступившие мурашки. — Вдох… …выдох. Под его руководством, медленным и убедительно спокойным, она дышит над каждым пальцем левой руки, а когда Мадара заканчивает простым поглаживанием по ребру ладони, что-то внутри вздрагивает. — Длинна вдоха и выдоха разная, — он обхватывает ее ладонь своей и аккуратно сжимает. — Концентрируешься на прикосновении. Очень просто. Стало лучше? Сложно сказать, из-за чего стало лучше, потому что правда стало. Внутри рассасывается комок из панических вопросов, и поездка на транспорте и знакомство с Ханаби без посредницы-Ино уже не кажутся страшными. — Наверное, потому что ты делал, — честно признает Сакура, встречаясь с ним взглядом. — У тебя всегда получается успокоить… Она не ждет ничего, потому что соулмейт не из тех, кто может так пугаться. Но Мадара не перешагивает через это. Вместо того, чтобы отвернуться и предложить уже пойти, соулмейт молча сжимает ее ладонь. — Ты научишься это делать и без меня, — с привычной для него уверенностью обещает Мадара и сжимает ладонь чуть сильнее, чтобы тут же ослабить давление. Не пугает, но дает почувствовать, что рядом кто-то есть. Сакура не знает, насколько он прав, но… если подумать… она ведь больше не боится идти без страховки, которую Мадара представляет без какого-либо труда. Ему просто нужно идти на полшага впереди нее — и люди предпочитают его огибать. У нее вряд ли так получится, потому что человеческие тела прекращают расти примерно в… во сколько… она не уверена, но есть ощущение, что ей выше не вырасти. Но Сакура проводит по начерченным линиям большим пальцем, и реакция оказывается бледной. — Научусь, — она соглашается и сжимает его ладонь в ответ. Руки соулмейта подходят лучше, и когда он гладит ее по волосам, дышать становится легче. — Если тебе что-то не понравится… или если захочешь уйти, напиши мне. Восклицательный знак, точку, что угодно, — Мадара, повернувший голову так, чтобы по острому профилю скользили серые дневные лучи, улыбается уголком губ. — Перезвоню, скажу, что ты нужна дома, приду за тобой. — Ого, так можно? — у нее даже глаза шире раскрываются. — Можно, — он усмехается. — Иногда это используют на свиданиях, если партнер не понравился. — Свидание? — Сакура даже пересаживается, так, чтобы смотреть и не напрягать шею. Мадара легко следует за ее движением и облегчает ситуацию — поворачивается. — Это встреча? С кем-то неприятным? — Нет. Это… встреча пары. Проведенное вместе время… от прогулки, до… до чего угодно, — пытающийся разобраться с формулировкой Мадара в этот раз не справляется. — То есть, мы на свидании? — предполагает Сакура. — Ты помогал мне готовить, а сейчас мы вместе тут стоим… — Нет, — снова медленно выдыхает соулмейт. — Как же… Свидание — встреча, чтобы заняться вместе приятным. На него приглашают. — Ага, — кивает она, резко задумываясь над тем, как это работает. — Мы пойдем на свидание? У Мадары вздрагивают брови. — А ты приглашаешь? — он приподнимает их забавно, почти иронично. — Проводишь меня до Ханаби? — спрашивает она, пытаясь не улыбаться. Мадара теряет интерес. — Это не свидание. Еще варианты? — и в этот раз выгибает бровь действительно иронично. — Пойдем позже, — предлагает Сакура, которую достаточно интригует концепция, чтобы ее попробовать. Чтобы соулмейт согласился и не соскочил, она добавляет к словам лучезарную улыбку, к которой добавляет легкую самоуверенность Ино. Судя по тому, как Мадара медленно прищуривается, а морщинки под глазами собираются в ветвистые молнии, самоуверенность приходится впору. — Ты же все равно за мной придешь, — беспечно пожавшая плечом Сакура упирается в матрас руками, чтобы покачнуться на краю, как на стуле. — А!.. Ты где-то неподалеку будешь? Если Мадара, успокаивающий ее весь вчерашний вечер и часть ночи, Мадара, который растирает бедро так, будто хочет перебить боль болью, останется где-то… просто чтобы… — Перенес встречу с Хаширамой поближе, — туманно отвечает соулмейт, следящий за ее движениями. — Напишешь — похищу тебя быстро. Рассмеявшаяся Сакура ловит баланс, чтобы усесться по-человечески и прижаться к чужому боку. Всего на минутку. Мадара не останется неподалеку просто потому, что ей нужно с кем-то встретиться. А потом, когда они вернутся, Сакура расспросит его и о свиданиях, и о том, как с ними соотносится секс, да и… у нее, как и всегда, много вопросов. Надо бы вовремя вспоминать их записывать, а какое там!.. Сакура использует советы Ино: дышит, вспоминает три волшебные фразы, решает, что уж встреча ей ничем опасна не будет. На улице холодно, а воздух пронзительно-влажный — от этого только хуже. Поэтому дышит Сакура медленно и осторожно, чтобы не обморозиться изнутри. У нее и так ощущение, что выпитая вчера вода отдает температуру желудку. Почему, иначе, у нее так внутри ледяно? Зато опытным путем выясняется: одновременно удается волноваться только о нескольких вещах, а не обо всем сразу. Либо о том, как движутся люди, либо о том, как пройдет встреча с Ханаби. На метро волнения не хватает. Открытие мало чем помогает, потому что Сакура предпочла бы вообще не волноваться. Мадара провожает ее до дверей кафе и напоминает о том, что она всегда может уйти. На такой случай он предлагает ей — если она, конечно, не захочет подождать его внутри — остаться на остановке, которая маячит впереди прозрачным куполом с яркой лентой изображения, транслируемого на экране. Тут нет очереди, и Сакура выглядывает в теплом зале фигуру — шелк волос и резкие движения — Ханаби. Это кафе с такой же прозрачной стеной, выходящей на улицу, только стекло затемнено по низу, примерно Сакуре до коленей. Так Мадара выглядит немного обрубленным. Впрочем, прозрачный слой не крадет у его усмешки мягкий оттенок. Сакура улыбается тоже и снова разворачивается в зал. Людей здесь немного… Но Ханаби… Не успевшая понять, что в зале ее нет, Сакура чувствует сзади движение двери. Ханаби появляется из-за спины, не раздетая, с колючками снега в шоколадных распущенных волосах. На шее у нее небрежно лежит пушистый бледно-желтый шарф, а на рукаве темно-зеленой длинной куртки несколько влажных пятен. Сакура успевает рассмотреть ее всю — от небрежно, но так красиво (в груди сжимается) лежащих волос до высоких черных ботинок. — Привет! — она ловким движением сбрасывает с шеи оборот шарфа, так что он остается лежать концами на ее груди. — Я не опоздала! Минута в минуту! Сакура мгновенно понимает, почему они с Ино подружились. Им совершенно невозможно противостоять. То есть, конечно можно, но очень непросто. Вокруг Ханаби пульсирует энергия почти в тон рыжим стенам, и не поддаться сложно. Только что она замирала в непонимании у дверей, а уже садится за столик ближе к середине, а не к краю комнаты. — У тебя очень точно получилось, — Сакура аккуратно расстегивает молнию, которая решила заесть и зажевать в себя кусочек шарфа. Правда минута в минуту. Ханаби знает, поэтому довольно улыбается и опускается в свое кресло. Она легко выбирается из большой — действительно большой, в нее и Мадара мог бы влезть — куртки и оказывается в коротком фиолетовом платье. Оно с горлом и с широким поясом из той же ткани. Рассматривая, как по матовой ткани скользит свет, Сакура чувствует что-то знакомое… Когда Ханаби закидывает одно острое колено на другое, в голове сходится. Фиолетовый цвет Сакура запоминает хорошо, только на Конан. И, если честно, именно ее сейчас не хочется вспоминать. Ассоциации вымываются, стоит ей самой раздеться. — Классный свитер! — зорко рассматривает цветную вязь сквозь щель разъезжающейся молнии Ханаби. Так как это самый уютный свитер, под которым не совсем понятно, в лифчике Сакура или нет, она решает, что комфорт не повредит. Слегка сползший с плеча свитер обнажает лямку майки, и приходится поправить. — А у тебя платье, — Сакура осторожно улыбается, думая, что фиолетовый бывает разным. Этот фиолетовый — теплый, еще немного и смог бы стать розовым. Ханаби ничуть не похожа на Конан: ни глазами, ни осанкой, ни даже улыбкой. — Оно мое любимое, — Ханаби проводит по плечу ладонью, но другим жестом, не оправляющим, а приглаживающим. — Очень мягкое… о, Аки! Подплывшая к ним официантка в темно-бежевой форме улыбается уголком губ. — Привет, Ханаби, — она достает небольшой блокнот. — Как всегда — латте на банановом? Эклеры? Сладкие сэндвичи? Тайяки? — Лавандовый раф, — Ханаби улыбается ей лучезарно и пропускает волосы сквозь пальцы, чтобы стряхнуть ставший липким снег. — Два. Привела к вам новую посетительницу. Сакура-сан, это лучшее место, где можно выпить кофе! Официантка посматривает на Ханаби с некоторой долей мягкой усмешки и подтверждает: — Мы используем только качественные кофейные зерна, и у нас авторская обжарка. Но Ханаби-сан немного преувеличивает. Пока что у нас затишье — никаких очередей… — Преувеличиваю? Я? — Ханаби выгибает бровь и складывает руки на груди. — Когда хвалят — нужно принять. Я же кондитер, я знаю. Нет очередей, потому что неподалеку открыли новое заведение. Слышала, теперь у вас есть конкуренция. Сакура не совсем понимает, насколько плохо иметь конкуренцию, но ей нравится, что очередей нет. На улице не снег и не ветер, который может подхватить и унести, как пушинку, но все же… не то чтобы тепло. — Тренды приходят и уходят, а качество остается. Значит, тайяки, — официантка усмехается снова и записывает в своем блокноте. — А вам? Сакура, на которую сводится внимание, замирает на выдохе. Сцепив ладони, она проводит большим пальцем по большому пальцу и старательно ровно отвечает: — Эклеры. Что бы это ни значило. — Попробуй шоколадные! Они тут почти такие же, какие делаю я, — вычесавшая волосы Ханаби откидывает их часть за плечо, а оставшейся части дает течь по фиолетовой ткани платья. Официантка снова смотрит на нее с усмешкой и качает головой. Похоже, что она знакома с Ханаби давно, раз разговаривает так свободно. Сакура сталкивается с тем, что официанты, помощники, кассиры — это люди очень вежливые и совершенно не стремящиеся быть такими, как Аки. (Но в книжных магазинах, возможно, существуют исключения) Ее волосы, собранные в тугой пучок, мерцают в уютном приглушенном свете. Этот же свет, падая на ее лицо, создает эффект большей ироничности, чем есть на самом деле. — У нас уже набран штат кондитеров, — вежливо сообщает официантка и смотрит на Сакуру. — Шоколадные? Если Ханаби умеет делать эклеры и любит готовить, то ей, наверное, виднее. Так что от Сакуры требуется только кивнуть. Официантка приятно желает им хорошего отдыха и с ровной спиной и расправленными плечами, почти походкой Ино, удаляется в сторону стойки, где уже есть один человек. Это мужчина в такой же темно-бежевой форме, а за его спиной целая стена из разных деревянных полок. Каждая из них занята причудливыми банками с — возможно, это и есть кофейные зерна — чем-то сыпучим и коричневым. Выглядит это красиво, но странно… — Бутафория, — говорит Ханаби, а когда Сакура поворачивается к ней с удивлением, добавляет: — Кофейные зерна нельзя хранить на свету. Смутно ориентируясь на контекст, получается понять: кофейные зерна из банок не используют. Чтобы не показаться странной, Сакура спрашивает: — Ты много знаешь о кофе? До этого она и не подозревает, что кофе нельзя хранить на свету и что с официантками можно разговаривать с улыбкой и шутливо. Ино делает похоже, но и все-таки — официанток она не знает. — Люблю его пить, — Ханаби задумчиво наклоняет голову и тут же сдувает с носа шелковую прядь. — А ты недавно распробовала? — Да, — Сакура кивает и кладет ладони на бедра, поглаживая плотную оранжевую ткань спортивных штанов. — Мой… один знакомый пьет его небольшими порциями и без всего. Это так… едко. Плечо у Ханаби приподнимается и опускается. Жест выходит красивым еще и потому, что на гладкой матовой ткани платья гаснет нежно-желтый блик. Непохоже, что она разделяет точку зрения Сакуры. Это должно насторожить, но она успевает себе напомнить: люди — сплошные исключения. — Иногда он и должен быть едким, — Ханаби приподнимает подбородок, чтобы взглянуть в сторону стойки. — От такого просыпаешься. Можно в него и лимон выжать. Очень бодрит, но не советую — если только в крайнем случае. Будет… очень едко. Лимон на вкус кислый кошмарно. Представить, как сочетается едкое и кислое — не лучшее решение перед тем, как попробовать что-то новое. Верится, что будит… — Я тут бываю часто и всех знаю. Так что никакой едкости, — Ханаби прищуривает на нее круглые серые глаза и добавляет к этому предвкушающую улыбку. — Мне нравятся тут бисквиты. Я делаю десерты, поэтому выбрать кафе для того, чтобы выпить кофе — иногда проблема. — Ты можешь выпить кофе без сладкого, — предполагает Сакура, у которой слегка не сходятся концы. Не обязательно выбирать сладкое и ждать его в таком ярком помещении, чтобы выпить кофе. Дома, возможно, гораздо спокойнее. Но, кто знает, вдруг у Ханаби живет кто-нибудь, похожий на Изуну, и попробуй тронуть его моти или запас кофе? Ханаби подпирает подбородок кулачками и умиленно улыбается. Ее лицо, светлое и глазастое, становится похожим на детское. — Я кондитер, потому что обожаю сладкое. В детстве хотела только его и кушать. Я выросла и поняла, что не могу питаться только сладким — слишком приедается. И хочется, чтобы приготовил кто-то другой, а ты отдохнула, — пожимает плечом она и снова посматривает в сторону стойки. — Ты же понимаешь? Нет. Но представить, что готовка отвлекает от изучения мира, так легко, что ситуация складывается сама собой. Аж дрожь берет. Правда, признаться в этом Ханаби оказывается не так просто. — Я не умею готовить, — Сакура оттягивает рукава свитера так, чтобы они закрыли кончики пальцев. — Но… но мне иногда хочется, чтобы за меня кто-нибудь съел. Это занимает столько времени. Все-таки удобно, что она надевает майку, а не «удобный» лифчик. Так не чувствуешь себя, будто кто-то держит. Людей нежелание есть удивляет, иначе почему Ханаби смотрит так, будто не верит? А, казалось бы, куда ни посмотри — сплошные исключения. Чтобы не чувствовать себя скованной, Сакура снабжает сказанное жестом Ханаби — пожимает плечом. Та меняет позу, откинувшись на спинку стула. — Окей. А любимые блюда? Не хотела бы научиться их готовить? Какое у тебя любимое? — с интересом спрашивает Ханаби, которой эта тема почему-то более интересна, чем что-нибудь еще. Лучше бы о соулмейтах… — У меня… их почти нет, — спустя паузу отвечает Сакура, складывая ладони на коленях. — Кроме пиццы. А еще панкейки. Их я готовлю — Ино научила. — Очень на нее похоже, — бормочет Ханаби. — Так ты живешь не одна? Пока Сакура прослеживает логическую цепочку и находит ее стройной, собеседница пытается сгладить ситуацию: — Я не хотела быть резкой, просто… впервые сталкиваюсь. Ты действительно любишь учиться! Помню… география? Кажется, Шикамару спрашивал… горячий период? До сих пор? Становится теплее — на спине выступает морось пота. — Люблю учиться и не люблю отвлекаться, — ответ сам собой скользит с языка, и Сакура понимает, что это была своевременная и удачная реакция. Становится тепло, но уже от удовольствия. — Хорошо учишься? Или хочешь хорошо учиться? Ты похожа на студентку, которая выделяет важное маркерами и клеит стикеры с пояснениями, — Ханаби на мгновение озаряет ее улыбкой. — Но вовремя кушать — это только помогает учебе. Она не первая, кто говорит это. Сакуре иногда хочется поверить в то, что это преувеличение. В конце концов, она может забывать о еде и сне, если что-то ей интересно. Отвлекаться ей нравится на рассветы, Мадару и подруг. Два исключения из трех способны помочь в обучении. Одно из трех болит в груди, и даже так оно Сакуре нравится. Что такое, по сравнению с этим, еда? Аки-сан ставит перед ними чашки кофе, а когда Ханаби смотрит на нее с одобрением, то хитро подмигивает. В ее исполнении это выходит завораживающе — у Аки длинные ресницы, кажется, чем-то намазанные… — Для принцессы фарфор, — смешливо добавляет она и ставит на стол десерты. — Можно просто Ханаби-химэ, — Ханаби улыбается, но такое ощущение, что ее задевают. Слишком много нового, даже если молчать. Поэтому Сакура решает отвлечься. Столы расставлены в достаточно непредсказуемом порядке. Их перемежают деревянные ящики, в которых в квадратах земли живут остролистные и высокие растения. Сквозь них особенно не приглядишься, но на столике напротив — Сакура прищуривается — девушка сидит с большим картонным стаканом. Речь о чашках? — Химэ? Ты больше на диснеевскую похожа, с птицами, — официантка снова подмигивает. Наверное, за ними стоит записывать? Все-таки Ино права — чем больше общаешься, тем больше узнаешь. Иногда страшно, неловко и тревожно, но в результате можно представить, что человеческая жизнь способна тебя принять. Все даже немного проще, чем представляет Сакура. В переписке Ханаби использует слэнг, про список которого Изуна, похоже, забывает. Но вживую она его пока не использует. — Вот как ни придешь сюда, так кто-нибудь оскорбит, — жалуется Ханаби опешившей Сакуре и, резко прищурившись, скрещивает руки на груди. — Вот поэтому я тут и не работаю. — Не работаешь ты тут, — официантка мягко пододвигает к Ханаби блюдце с рыбкой из теста, — потому что без опыта приходила. — Сейчас уже и не хочется, — поменявшая закинутую левую ногу на правую Ханаби вздергивает нос. — Приятного аппетита, — желает им официантка и дружелюбно подмигивает и Сакуре. У нее это так получается, что очень хочется научиться и самой. Решив попрактиковаться дома, она ерзает на стуле, устраиваясь поудобнее. Когда Аки исчезает, то становится заметно — часть людей подходит к стойке самостоятельно. Сакура не уверена, но, похоже, официантки подходят не ко всем. Или еще одно человеческое странное правило об исключениях?.. — Почему диснеевская с птицами? — решив, что интерес весит больше, чем повышение странности, спрашивает Сакура. Эклеры — трубочки из теста, сверху покрытые густой пудрой. Их хочется попробовать, но для начала — вопросы. Ханаби заправляет длинные шоколадные пряди за маленькие уши, в мочках которых мерцают прозрачно-фиолетовые камешки. Иногда поражает, на что люди готовы пойти, чтобы носить красивое. Даже проколоть часть тела. Интересно, насколько это больно? Когда целуют под мочкой — Сакура чувствует, как знакомый жар разрастается внизу живота — очень приятно… Но, как показывает опыт, чем чувствительнее место, тем больнее, если в него ударят. — Несколько лет назад я часто сюда приходила, — Ханаби добавляет в кофе сахар — три кусочка, — и пила кофе… много кофе. Тогда я хотела тут работать… но у меня действительно не было опыта. Зато по выходным было немного свободного времени. Я приходила сюда с книжкой, занимала столик — вон тот, ближе к туалету — и отдыхала. Я при Аки отбрила какого-то хама, вот она меня и дразнит. Белль — вообще-то — не принцесса, но неважно. Что-то в этом есть. Ино говорит, что ее подруга может много и без остановки болтать, но Сакура замечает, что слова той даются не очень хорошо. Кажется, именно эта тема не предполагает раскрытия. — Не смотрела? Правда? — Ханаби наклоняет голову так, что темные волосы скользят по скуле. — Белль была умной, а когда попала к чудовищу, то перевоспитала его и сделала принцем. Только что попробовавшая кофе Сакура не сразу собирает слова в предложения. На это уходит еще два глотка. И тогда сладкий и вкусный кофе становится горьковатым. «Перевоспитала» не ощущается уютным. Вспоминается блеск голубых глаз Ино, когда она в ярости цедит: хватит с меня приручения! Если не получается у Ино… — Они были соулмейтами? — спрашивает Сакура, которой не представляется, чтобы оба были обычными и не связанными друг с другом людьми. — К счастью, нет, — Ханаби прячет взгляд, отделяя от рыбки хвост с помощью тонкого ножа. — А то могло бы плохо кончиться. С соулмейтами даже сказка может кончиться плохо. Наблюдающая за движениями собеседницы Сакура чувствует, как по коже бегут мурашки. Даже теплые бока чашки не сильно влияют на температуру пальцев. Люди же ищут соулмейтов. Они могут подойти к предполагаемой паре в кафе или в магазине, предложить пожать руку или узнать имя… Не все их хотят, не все с ними становятся счастливыми, как Мадара и его родители. Но неужели иногда иметь соулмейта — это для кого-то иметь плохой конец? — Ты так думаешь? — решает спросить Сакура, которой не хочется упустить возможность узнать что-то двойственное. — Разве это… не хорошо, что он есть? — У тебя же он есть? — посмотревшая на нее прямо Ханаби, заметив осторожный кивок, вздыхает. — Разве все стало просто, когда вы познакомились? Почему-то она забывает, что спрашивает это в первую встречу и что получает ответ… — Ему не был нужен соулмейт, — Сакура отвечает задумчиво, пытаясь сложить мысли в пазл. — Мне он был тоже не нужен. Но это было… это было сложно… У Ханаби вздрагивает бровь. Это изменение вызывает у Сакуры нервный импульс. Язык немного ноет, и она прикусывает кончик, чтобы прийти в себя. Ханаби смотрит на нее так, будто Сакура очень чудная, но правда в том, что Ханаби знает ужасно много, а Сакура — нет и вынуждена притворяться. Как у Ино получалось общаться с людьми без страха? Подруга говорит ей о трех основных фразах, а братья Учиха в свое время придумывают, что с ней. Ханаби общается с ней недолго, но они успевают не понять друг друга. Сакуру это тогда задевает, и вот сейчас у нее есть возможность поправить позицию. Ханаби не Конан. Ей не нужен Мадара, она не заманит Сакуру в опасное место. Ее можно не бояться. — Я ничего не помню, — вдохнув, на выдохе сообщает Сакура и впивается в чашку двумя руками. В кафе не очень шумно, но сейчас звуки и вовсе отодвигаются на другой план. Мир сужается до столика, а Сакура ощущает внезапный азарт, когда замечает во взгляде Ханаби удивление. Пот на спине, кажется, собирается в капли. — Я несколько месяцев назад от кого-то убегала… не помню, от кого, но убегала. И я тогда неудачно упала. Это… это звучит странно, но я с тех пор очень мало что помню и многое учусь делать заново… Даже общаться. Ино тогда… она просто поддержала меня, чтобы не пришлось вам рассказывать, что я не учусь, а…. — Сакура вздыхает снова, потирает подушечкой пальца край чашки, — лечусь. Извини. Она цепко ищет на лице Ханаби непонимание или удивление, но видит только яркое и глубокое сочувствие. От этого становится жарко, и Сакура старается вдохнуть медленно и спокойно. Водя большим пальцем одной руки по большому пальцу другой, она добивается от себя и выдоха. Менее жарко или неуютно не становится, но движение все-таки позволяет почувствовать: она не застывает. А если Ханаби спросит что-то еще… есть три удачные фразы. Да. Она справится. — Я давно хотела сказать. Просто не знала, как… это же странно звучит, — признается Сакура и ежится. — Я и соулмейта так нашла… он меня спас. И с ним точно легче от этого не было… — Ками-сама… — выдыхает наконец-то Ханаби и, спустя паузу, добавляет: — Так вот почему ты… не обижайся, ты очень милая и внимательная… Но когда мы познакомились, ты была очень напряженной, как будто… тебе не нравилось с нами общаться. — Я волновалась, — признается Сакура и пожимает плечами, чувствуя все свои неловкие промахи как один большой. — Мне не хотелось быть для вас странной… Но это сложно. — Ты, наверное, нервничала, — Ханаби сочувственно щурится, — а Шикамару еще и с допросом пристал… наверное, было так неловко. Извини нас. Если ты учишься всему заново, — она задумчиво опирается на замок из рук подбородком, — это сложно. Ты со многим справляешься. Жар спадает. Его место занимает другое — щемящее и ноющее. Все, что говорит Ханаби, ощущается в двойной мере. Это ведь правда и неловко, и нервно, и сложно — все для одного не-человека. Признательность, вот что чувствует Сакура. Когда кто-то замечает твои усилия и сочувствует — это на мгновение облегчает ношу. И прошедшая ночь, и прошлый день оказываются для нее такими весомыми. Даже удивительно, что она понимает это только сейчас, сидя напротив человека. Что-то похожее она испытывает, когда разговаривает не так давно с Хаширамой. — Я не одна, — с облегчением отвечает Сакура и даже чувствует желание попробовать эклеры, — мне помогает Ино и… еще одна подруга. И соулмейт, я тогда с ним и встретилась. Сказанное действует на Ханаби как-то странно. Похоже, что неловкость передается ей. До этого она кажется абсолютно непробиваемой и неспособной на стеснение. Сейчас у Сакуры есть ощущение, что у Ханаби много вопросов. Смотрит она так, будто оценивает… — Тебе повезло с соулмейтом, да? — Ханаби проводит по плечу ладонью, стряхивая незаметную пылинку, и встречается с Сакурой взглядом. Непохоже, что она хочет спросить именно это — выражение лица у нее все еще оценивающее. Но лучше такой вопрос, чем неловкий. — Ему не нужен был соулмейт, — она пожимает плечами, рассматривая эклеры. — Никакой. Она помнит насмешку в темном взгляде, когда протягивает соулмейту ладонь. Ханаби ест тайяки с помощью вилки и ножа. Эклеры, наверное, едят так же? Во всяком случае, нож и вилка подложены и Сакуре. Уже почти не жарко, а тело точно не собирается цепенеть или отторгать воздух. Можно и попробовать — повторить за Ханаби. — И ты просто… переубедила его? — скорее удивленно, чем осторожно спрашивает наконец она, наклонив голову так, что тень падает на левую сторону лица. Отделившая кусочек трубочки и разглядевшая, сколько внутри шоколадного крема, Сакура машинально отвечает: — У нас сильная связь. Это она его переубедила, а не я. Мне тоже соулмейт был не нужен. Мягкий вкус уносит ее сожаление о резкости. Как люди придумывают все эти потрясающие вкусы? Она даже жмурится на секунду. Эклеры — это ее новая любимая еда. Вот, казалось бы, тесто и крем… на них она бы отвлекалась, но, похоже, питаться только сладким нельзя. — Думаю, что понимаю, — говорит Ханаби, и ее голос ненадолго приобретает пронзительность. — Иногда лучше без соулмейта. — У тебя его нет? — Сакура, подняв взгляд, теряется, когда замечает, как смотрит Ханаби. Ей больно. Она понимает, что до этого не слышала ничего о том, есть ли он у Ханаби. Ино говорит, что это больная тема, а Сакура и не пытается узнать о Ханаби больше. Та интересуется этой темой, пьет за придурков-соулмейтов, но… он у нее есть или нет? Теперь она пьет кофе, держа чашку кончиками хрупких пальцев. — Есть, — признает она и пожимает матово-фиолетовым плечом. Тогда почему она так интересуется чужими? Сакура действительно не понимает, какой в этом смысл. Ханаби, до этого казавшаяся сгустком энергии, так подходящим ярком пространству, будто темнеет. Метаморфоза завораживающая и пугающая, поэтому Сакура не решается спросить еще раз. Но и не приходится. — Я с детства мечтала о нем, а получила… а ничего и не получила, — Ханаби, откинувшись на спинку стула, скрещивает руки на груди — мнутся фиолетовые рукава. — Такое случается, я же взрослый человек, понимаю. Но связь тоже сильная. Я чувствую, когда ему очень больно. А больно ему бывает часто. Иногда мне кажется, — она улыбается кончиками губ, только очень-очень горько, — что он специально. Не может достать вживую, достанет по связи… Замершая Сакура не сразу понимает, что тело цепенеет. Она старается осознать: соулмейт Ханаби делает ей больно связью, нарочно! Нарочно. Он не может ударить сам, поэтому калечит себя нарочно. Чтобы соулмейтке стало больно. Фантомное ощущение лески в груди надрывает ее. Как давно она сама задыхается и думает, что умрет в темноте, потому что Мадаре кто-то делает больно? Это же… это же так страшно и… и… Чувство беспомощности и злости заполняет Сакуру так быстро, что она даже не думает: — Да как он может?! Ты же ему не просто человек!.. В груди грохочет и кипит. Бабуля Чиё говорит, какими бывают люди, Шизуне упоминает, на что люди способны, сама Сакура видит толпу тех, кто поддерживает избиения, а сама соулмейтка тому, кто избивает. Но… но… как же так со своим соулмейтом?! — Я не хочу иметь с ним ничего общего, — Ханаби отвечает с резкой и яркой неприязнью, сжавшая себя в руках и остро прищурившаяся. — Я ему как раз просто человек. Поэтому он так делает. Больше ничего сделать не может. Слава Ками-сама, он далеко, и мы больше не увидимся. Сакура замечает, что не может держать вилку — руки просто дрожат от ярости. Она кладет ее со звоном на тарелку и, водя указательным пальцем одной руки по большому пальцу другой, глубоко вздыхает. — Мне не стоило говорить, — Ханаби вздыхает и сама и пытается улыбнуться. — Тебе, наверное, неприятно об этом слышать. — Я надеюсь, что ему в два… нет, в три! В три раза больнее, чем тебе! — выпаливает Сакура, сжавшая кулаки. — Ты этого не заслуживаешь! Я… я даже не знаю, как вообще с таким… это же так страшно, как ты справляешься? Острая человеческая жестокость кажется такой правильной, такой очевидно справедливой, что Сакура едва не вскакивает. Нет, вот только она задумывается, что человеческий мир интересный для непрерывного познания, как сталкивается с таким… с таким… зверством. В кафе становится чуть больше людей, но на эту вспышку никто не оглядывается. Только Аки, мелькнувшая у стойки приметной фигурой, посматривает в сторону Ханаби. Сама Ханаби, которой бы как раз такую вспышку, сдержанно отпивает кофе, смотря на блюдце с раскрошенной рыбкой. — Я готовлю, — признается она и смотрит так, будто эта ситуация ее и не касается. — Работа с тестом успокаивает… Ну и в спортзал раз в неделю. Потягать тяжести тоже помогает. Это старая история, я уже привыкла. Сложившая пазл из «спортзал» и «потягать тяжести» на уровне отсылок, Сакура решает уточнить это попозже у Мадары. Ханаби уже и забывает о том, что она понимает меньше, чем хотелось бы. — А что ты любишь готовить? — спрашивает Сакура, вдохнув и выдохнув, потому что не уверена, что Ханаби будет приятно говорить о таком соулмейте. В круглых серых спокойных глазах Ханаби вспыхивает огонек. — Такие эклеры я с закрытыми глазами делаю, — сообщает она абсолютно серьезно и вонзает в чудом уцелевший бок рыбки-тайяки вилку. — Только послаще. Как тебе? Сакура, которая съедает кусочек просто для того, чтобы чем-то занять тело, кивает: — Вкусно. — Работала бы тут я — было бы еще вкуснее, — Ханаби наклоняет голову, смотря с тонкой и уверенной улыбкой. — Раньше тут были трайфлы «Красный бархат» и «Молочная девочка». Сейчас… надо было раньше подумать! «Красный бархат» тут очень вкусный. Следящая за ее мимикой Сакура осторожно кивает и уточняет: — А это…. Тоже десерт? У Ханаби меняется выражение лица. Она приподнимает ладонь, опускает, чуть меняет позу и с потрясением спрашивает: — А ты не пробовала? Ино была права: спросить у Ханаби что-то о еде — это прекрасный способ узнать тонну нового и сойти с неуютной темы. Всего лишь одно «нет», и собеседница вспыхивает, но не так, красным, как в коридоре Ино, когда та говорит о Шикамару. Ханаби вспыхивает и вбирает в себя пространство, людей, шум и даже время. Завороженная Сакура узнает о том, насколько же легко и сложно одновременно приготовить кусок торта — слой теста и крема — в стакане. — Это действительно так сложно?.. — благоговейно спрашивает она в конце. — Я не знала, что готовить еду — это тоже интересно. Рассмеявшаяся Ханаби опускает лицо. Шоколадные волосы струятся по фиолетовой ткани, а над головой мерцает свет. В кафе становится больше людей, но Сакура все равно не отрывает от Ханаби глаз. Наверное, кто угодно, кто смотрит на них со стороны, не может от нее оторваться. — Это такое же искусство, как и, — она складывает ладони и кладет подбородок на замок из пальцев, — рисование или музыка. Ты создаешь искусство, когда создаешь эмоции и даешь их почувствовать кому-то еще. Нет человека, которого нельзя тронуть едой, как и нет человека, которого нельзя тронуть музыкой. Для тебя это, — Ханаби смотрит на остатки рыбки, — выпечка с начинкой, а для кого-то — воспоминание о детстве. Ты можешь об этом даже не знать, а человек, которому ты испекла тайяки, попробует и почувствует, что прошли годы. — Вкус может возвращать память? — заворожено спрашивает Сакура, потому что о таком слышит впервые. — Если он такой же, каким его запомнили, — Ханаби кивает и, осмотревшись, добавляет: — Все эти люди пришли сюда не столько за едой, сколько за воспоминаниями. Они могли съесть ванильный пудинг или мороженое дома. Но они добрались до этого места, взяли с собой друзей или родных, или коллег… может быть, они и не запомнят именно этот пудинг. Но пройдет время, и они вспомнят, каким он был вкусным и с кем они его ели. Последовавшая ее примеру и оглянувшаяся Сакура замечает компанию девушек. Они уютно устраиваются в глубине зала и заставляют центр овального стола блестящими прозрачными мисочками с чем-то розово-молочным. Одна из девушек водит телефоном над скоплением сладкого, вторая поправляет мисочки каким-то особенным способом, а третья смотрит на это снисходительно с приподнятой бровью. — Это станет воспоминанием о хороших днях, а, может, и о плохих. Но тогда они вспомнят вкус и поймут, как далеко зашли, чтобы его забыть. Один рецепт, зато столько вкусов: встреча с дорогим человеком, вечер перед экзаменом и надежда на удачу, холодный вечер после расставания, быстрый перекус перед собеседованием. Ты готовишь вкусную еду, но не знаешь, что она заставит человека вспомнить. Или, возможно, твой ванильный пудинг и сам станет воспоминанием. Вот почему это интересно, — Ханаби тоже смотрит на компанию тех девушек с улыбкой. — Это с детства меня восхищало. Я могла создать новые воспоминания для дорогих мне людей. — Ты готовишь для других, но это помогает тебе? — рассматривающая ее Сакура чувствует, как в груди становится теплее. — Иногда помощь другому помогает и нам, — Ханаби пожимает плечом, поправляет и без того идеально лежащие волосы. — Это звучит эгоистично, но для людей, которых мы так поддерживаем, нет разницы. Я иногда пеку банановый хлеб для сестры, когда она слишком много учится. Она покушает, а я буду спокойной, что покормила ее. Сакура вспоминает Изуну и с некоторой оторопью понимает, что видит его навязчивое желание покормить в другом свете. Смотрит ли он на это так же, как и Ханаби? Забота может идти и не от желания помочь кому-то, а от желания помочь себе. Так по-человечески… Она смотрит на компанию девушек: они обсуждают что-то с хихиканьем, и та, что смотрела снисходительно на остальных, с удовольствием на лице смакует ложечку десерта за ложечкой. Может быть, Ханаби права, они сейчас создают новые воспоминания или находят старые. И в том, и в другом случае им поможет то, что Сакура считает вынужденной мерой. Есть ли у нее такие воспоминания? Ханаби медленными и короткими глотками пьет кофе, не ожидая от Сакуры ни ответа, ни попытки заговорить. Это комфортно. Поэтому она и решает попробовать. Последнее приятное воспоминание о еде — это блинный цветной торт, с которым ее знакомит Ино. Они и Шизуне только вчера говорят о стольких интересных вещах… И вкус панкейков на кухне Ино: спокойно и уютно, так безопасно. Они шутят, а Сакура тогда впервые задумывается о том, что хочет жить одна, и делится этим. Получает поддержку и готовится к тому, что встретится с новыми людьми. Как же быстро тогда все заканчивается… Вспоминается не только сладкое, а острое: лапша с курицей, съеденная пару дней назад. Мадара помогает ей практиковаться в ходьбе на улице, а заодно учит выбирать одежду и предлагает выбрать книгу… а в лапшичной вынуждает ее к нему наклониться и наносит ей на щеки густой, но легко впитывающийся крем для чувствительной кожи… Похоже, она находит способ есть хотя бы трижды в день. — Тебе это очень нравится? — Сакура разглядывает мелькнувшую на губах Ханаби улыбку. — Поэтому ты занимаешься этим, даже если сложно и тяжело? — По-другому бы я так далеко не зашла, — Ханаби плавно ставит чашку рядом с блюдцем. — С помощью еды можно помириться и позаботиться. Мне нравится, что можно не говорить, а просто предложить меренговый рулет или сладкий сэндвич. А можно предложить сделать вместе. Это сближает. Если попробуешь, то поймешь. Можно ли считать попытку приготовить завтрак совместными усилиями — действительно запоминающимся моментом? А можно ли считать свиданием — приготовленное вместе сладкое? Потому что если и есть способ сделать прием еды приятнее, то сейчас Сакура на него натыкается. Кушать не потому, что надо, а потому, что это запомнится. — А что просто приготовить? Если вообще не умеешь? — Сакура поддается вперед, чтобы опереться локтями о край стола. — Ни я, ни соулмейт… его брат говорит, что он просто будет есть всякую дрянь… Похоже, Ханаби этот вопрос вводит в серьезную задумчивость. Во всяком случае, смотреть она начинает насквозь. Она же знает столько рецептов и, похоже, очень много умеет… — Мороженое?.. — не совсем уверенно отвечает она. — Так сразу и не скажу… Для меня очень многое готовится просто. Давай, я тебе напишу вечером? Правда, сложно. Так дело в том, что она слишком много умеет? Сакура всего лишь хочет попробовать, но ощущает острое чувство зависти к тому, сколько же Ханаби усваивает и чему успевает научиться… если ей это нравится так же, как Сакуре — учить, как устроены человеческие тела, человеческий мир и человеческая жизнь, тогда Сакура действительно завидует ей. Ханаби заходит так далеко. Сакура хочет однажды ответить на похожий вопрос глубокой задумчивостью и оценкой того, насколько ее идея может быть сложной для только обучающегося человека… — Как тебе кофе? — Ханаби посматривает на ее едва ополовиненную чашку. — Лаванда нравится не всем. Пришедшийся на мысли о том, стоит ли Ханаби знать о «потере памяти», кофе оказывается так и не запомненным. Он остывает, становясь просто чуть теплым. У лаванды действительно необычный привкус. Так как Сакура не пробует ее отдельно, то не может сказать, насколько кофе с ней гармонирует. Это вкусно, но странно. И очень сладко. Наверное, слишком сладко. Когда она говорит об этом, Ханаби сдержанно признает: — Да, немного… как насчет латте на банановом? Аки смотрит на Сакуру с пониманием, когда принимает новый заказ. — Звучит красиво, но нравится не всем, — признает она и смотрит уже на Ханаби, с тонкой улыбкой. — Тебе тоже? Хорошо. Латте на банановом — молоке? как его делают? — нравится Сакуре больше. Вдобавок, она признается, что не понимает, как можно делать из бананов молоко, а Ханаби набирает воздуха в грудь и раскладывает тему по полочкам. Они еще недолго болтают, пока у Ханаби не кончается время, выделенное на встречу. Она просит не говорить Ино о соулмейте и объясняет, что рассказала только потому, что у Сакуры есть опыт и есть соулмейт. — Я не расскажу, — обещает она и осторожно пожимает протянутую ладонь. Ханаби улыбается ей слабо и вдруг остро прищуривается: — А это… вон там, это не твой соулмейт? Сакура, которая пишет Мадаре заранее и теперь ждет, удивленно оборачивается. За окном много людей и, кажется, начинается сильный ветер. Прохожие кутаются в шарфы и поднимают высокие воротники, надевают капюшоны или опускают пониже шапки… Знакомая фигура вполоборота виднеется через окна кафе. Кажется, он действительно встречался с Хаширамой поблизости. Давно закончил и ждал, пока она напишет, или Сакура помогает ему закончить побыстрее? — А как ты поняла? — спрашивает она, повернувшись обратно. Становится не по себе. Ханаби не видит его раньше, а Сакура его не описывает. — Это старший брат Изуны Учихи, — с достаточно удивленным выражением лица говорит Ханаби, щурясь. — Нет, точно не ошиблась. — А Изуна… ты знаешь Изуну? — Сакура даже подпрыгивает. Ничего себе совпадение. Ханаби щурится снова, но тут же поводит подбородком и переводит взгляд на Сакуру. — Не так тесно, как моя старшая сестра, — она иронично улыбается и плавным движением поправляет слегка перекрутившийся рукав. — Они встречаются. И… так получилось… я знаю, что о его старшем брате ходят не лучшие слухи. Розовый свитер мягкий и уютный, мешковатый и удобно скрывающий тело. Но когда температура тела поднимается, то Сакура чувствует, как в нем сыреет насквозь. Даже мягкие и пушистые волосы на затылке становятся влажными. Это не та нервная морось, когда она признает отличие от людей вслух. Память, кем Мадара был по собственному выбору, никуда не исчезает, но затирается и становится не такой важной… Сакура не может отвернуться от него, хоть и пытается. Она говорит об этом и с ним, и с другими. Но никогда еще она не чувствует такой лихорадочной тревоги от мысли, что кто-то видит в Мадаре его прошлое. Она не сразу понимает, почему. — О его работе, — говорит тише Ханаби, смотря внимательно и осторожно. В довесок к жару Сакура еще и краснеет. — Кажется, ты понимаешь, что такое отдача от связи, — теплая маленькая рука с сильными пальцами крепко сжимает ладонь Сакуры. Ханаби улыбается ей сочувственно. Будто… будто думает, что у Сакуры все так же, как и у нее! — Не всем везет с соулмейтами, — говорит она искренне. — Извини, это не мое дело… но ты знаешь, что не должна смириться и ждать, что он изменится? Ханаби не хочет навредить. Это оказывается заметнее, чем Сакура думает. И, кажется, ей понятно, почему она так говорит. — Он никогда это так не делал, — хрипло отвечает Сакура, потому что не может выносить этот взгляд — Ханаби ведь ничего не знает! — Он не делал так с зо… со связью. — Извини, тебе… наверное, неприятно. Я просто… немного об этом знаю. Сестра встречается с его братом, — встревоженная Ханаби потирает локти, обняв себя руками. — Так вот, кто твой соулмейт… А я… я ведь что-то об этом слышала… Хината… Да, точно, она рассказывала! Говорила, что брата Изуны нашел соулмейт. Кажется… ты же нашла его по связи? Хината говорила, что… что тебе тогда нужна была помощь. Первый человеческий вечер вспоминается так, будто прошел только что. Мадара тогда пожимает ей руку… пожимает ей руку… нет, он делает это, потому что его подталкивают! Какая-то девушка! Вспоминается ощущение узнавания, неуловимое, странное, такое непривычное — ведь Сакура знает не так много людей. Вот кого ей напоминает Ханаби. Девушку, которая пихает соулмейта Сакуры локтем в бок. Горькие и тяжелые воспоминания колют, но она старается отмахнуться — это уже прошло. — Наверное, я ее помню, — растеряно отвечает она, сжав в руках мягкий край свитера. — Да, мне… мне нужна была помощь. В глазах Ханаби мелькает сочувствие. Она снова смотрит сквозь прозрачную стену, на фигуру Мадары, но уже по-другому. — Я и не думала, что такой, как…. — она прикусывает уголок губ и извиняется: — Нет, прости, не так сказала… Я не знаю, что он за человек, но… я рада, что теперь тебе не нужна помощь. Тебе же не нужна помощь? Краска не сходит с лица, но Сакура заставляет себя ответить: — Уже нет. — Тогда хорошо, — с ощутимой неловкостью говорит Ханаби. — Я напишу тебе несколько рецептов… выберу самые простые и вкусные. Неловкость смешивается с все еще не прошедшим чувством странной злости и уязвимости. Почему случается так, что Ханаби заглядывает так легко в то место, которое хочется спрятать и больше не вспоминать? Учатся ли этому люди или подобное случается само собой? Она не специально и извиняется, но Сакура все равно одевается, ощущая, насколько щекам жарко. Они прощаются неловко, но и все-таки Сакура, если подвести итоги, довольна и разговором, и собой. Она встречается с человеком, который не относится к ней заранее нехорошо — это дает надежду, что последующие встречи с людьми с каждой новой будут все лучше и лучше. Если только привыкнуть к тому, что люди бывают меткими там, где очень бы не хотелось иметь мишень. На улицу Сакура выбирается с удовольствием и с ощущением, что заканчивается тяжелый, но интересный обучающий момент. Тут же ежится. После теплого и вкусного времени холодный ветер в лицо отрезвляет. Мадара поворачивает голову, когда Сакура подходит к нему сбоку. Он не выглядит замерзшим, только довольным. Щурится — морщинки под темными глазами собираются в лучи. По его лицу сложно что-то понять, но это мимическое изменение кажется чем-то приятным. Интересно, как двое людей (точнее, одна из них нелюдь) могут воспринимать одного и того же человека. Настолько по-разному, что странно. — Хорошо провела время? — спрашивает Мадара, посмотрев на Сакуру внимательно, поправляет ей шарф. — Продуктивно, — кивает Сакура серьезно и с удивлением наблюдает, как Мадара исторгает гортанный смешок. — Ты надо мной смеешься? — Ты напоминаешь Изуну, — Мадара хмыкает. — Он такой же — в поисках продуктивности. Представившая Изуну, сидящего с кем-то в ка… а ведь так может быть. У него же есть пара! И непохоже, что Мадара об этом знает… Он протягивает ей руку. Сакура замечает Ханаби, которая выходит и теперь поправляет подол куртки, и машет ей. Та улыбается и кивает. Сакура решает, что с нее достаточно самостоятельного хождения за день, и берется за ладонь соулмейта. Ей хочется почувствовать поддержку, то ощущение безопасности, которое дает выдохнуть даже на улице, даже если впереди метро. Ладонь горячая и жесткая, но даже несмотря на последнее, это комфортно. Они возвращаются в час, когда люди заполоняют собой все видимое пространство. В метро, куда Сакура заходит с содроганием, в поезде они оказываются прижаты к друг к другу. Она не падает просто потому, что Мадара крепко обнимает ее за плечи одной рукой, а второй держится за поручень. Это не одна минута в месте, где Сакуре не нравится, и это время хочется потратить побыстрее. Поэтому, решив, что вопросы в этом ей помогут, Сакура спрашивает, есть ли у Изуны девушка-несоулмейтка. Ханаби делает акцент не на этой теме, поэтому задать ей кучу вопросов, да и придумать эту кучу вопросов, не получается. Всегда можно написать ей и узнать побольше. Но интересно, знает ли Мадара? И связан ли этот факт с тем, что Изуна иногда в хорошем, а иногда в плохом настроении? И неужели он может быть с кем-то таким же… таким же, как Мадара. Ну хотя бы похожим… сложно поверить! — Нет, — отвечает он ей в ухо под монотонный шум движущегося поезда. — А что? — Просто интересно, — бормочет в ответ Сакура, слегка размякшая от вынужденной близости и от того, как теплое дыхание соулмейта щекочет ей скулу. — Нет, — усмехается Мадара и будто ненароком прикасается к ее щеке своей, наклонившись ниже. — Почему это тебе интересно? — Вспомнила, как ты говорил со мной насчет Ино, — напоминает она ему, находя идеальное воспоминание для ответа. — Тебе не понравилось, что она может стать его соулмейтом. Я подумала, что это из-за… ну, того, что у него уже есть пара. Нависший над ней Мадара слегка покачивается, когда поезд тормозит на очередной станции, и выжидает для ответа момент, когда поезд снова набирает скорость. — А что, сюда скинули еще одну твою знакомую, и ты встретила ее в кафе? Мне волноваться за Изуну? — Нет, — возмущенно отвечает Сакура, вскидывая голову и задевая Мадару подбородком. Соулмейт, усмехнувшись, оставляет мягкое след-прикосновение на ее щеке. Но попытавшаяся в него уткнуться Сакура встречает напряжение. — Подожди до дома, — просит ее Мадара серьезно. Что не так? В метро нельзя обниматься? Он же держит ее за плечи… Она посматривает на него удивленно, но решает отложить вопрос до прихода домой. То ли компенсируя, то ли используя двойные стандарты, когда рядом с ними втискивается высокая женщина, Мадара встает так, чтобы прижимать Сакуру не к боку, а к груди. И вот в чем проблема обнять ее потому, что хочется, если все равно так делает? Дома их ждет Изуна. Вразрез вечеру он неприлично доволен — и похоже не тем, что кого-то довел — и взъерошен. Золотистая оправа очков поблескивает на свету. Вокруг него вьется Роши как предвестник какой-то пакости, и подмерзшая Сакура решает держаться позади Мадары. Так. На всякий случай. Пока Мадара, доставший пачку сигарет, крутит ее в пальцах, Сакура наливает себе теплой воды. Какие-то странные звуки отвлекают ее в тот момент, когда она только подносит стакан к губам. Она оглядывается в поисках источника и с опаской понимает, что их издает Изуна. Он делает это, не открывая рта, и покачивает головой, пока стоит над плитой и ждет, пока сварится кофе. Сакура подавляет желание выйти из кухни спиной вперед и подбирается к Мадаре. — Изуне плохо, — нашептывает она ему в плечо, когда оказывается достаточно близко. — Ты послушай. Мадара смотрит на нее с недоумением. Прислушивается, щурясь, гортанно усмехается. — Он подпевает. Видишь, он в наушниках, — соулмейт наклоняется к ней, чтобы нашептать это в висок, и Сакуре внезапно становится очень жарко. Стараясь это игнорировать, она смотрит на соулмейта большими глазами. Как можно подпевать такими звуками? Они же странные… Хорошо, это не так важно. Люди могут петь так, как хотят, но Изуна, вообще-то, до этого не кажется тем самым странным человеком. Хотя, если можно ему… — Это поднимает ему настроение, — добавляет Мадара, так и не отстранившись. Горячие мурашки добираются даже до затылка. Хлопнувшая ресницами Сакура запрокидывает голову. Но Мадара всего лишь утягивает ее обратно в комнату, где вынуждает завернуться поверх пледа в одеяло. Оказавшаяся в ворохе теплой ткани Сакура следит за его перемещениями по комнате с недоумением. Соулмейт перетаскивает ноутбук на кровать и быстро что-то набирает на клавиатуре. В профиль он кажется расслабленным и непривычно удовлетворенным. — Хочешь досмотреть Гарри Поттера? — предлагает он, смотря искоса. — Я хочу свидание и узнать, почему нам нельзя обниматься в поездах, — с еще большим недоумением отвечает ему Сакура. У Мадары пальцы замирают над клавиатурой. Он медленно переводит на Сакуру внимательный взгляд: — И с чего начнем? Можно подумать, что он не знает ответа. — С вопроса, конечно, — удивляется она и устраивается поудобнее, чтобы оказаться в коконе. — Ты же меня обнимал в метро. Почему иногда нельзя, а иногда можно? — Проявлять чувства в общественных местах… — Мадара морщится так, будто ему снова приходится объяснять необъясняемые вещи, — мы обычно так не делаем. Прошлый раз — когда ты потерялась в толпе? Она кивает. Ну и чем это отличалось? Кто-кто, а соулмейт не кажется ей зависимым от чужого мнения. Это же он пугает консультанта в книжном до икоты, врывается в цветочный магазин и абсолютно не стесняется того, чем зарабатывает на жизнь. — Меня интересовало твое спокойствие, — отвечает так, будто это очевидно, Мадара и задумчиво перебирает пальцами по клавиатуре. Тут же опускает взгляд и проверяет что-то на экране, несколько раз щелкает по одной из клавиш. — А в этот раз — мнение людей? — Сакура, не вылезая из одеяла, ерзаньем пододвигается к соулмейту. — Нет, — он задумчиво смотрит ей в лицо. — Мне не хочется, чтобы кто-то смотрел на нас. Это… только для нас. Представь, что кто-то видит, как ты, например… переодеваешься. Снова какая-то человеческая непотребность. Ее не особенно волнует, что кто-то увидит ее без одежды. Можно подумать, люди не знают, как другие выглядят без одежды! Отличаются только формы тела, а так-то принципиальной разницы нет. Во всяком случае, раздел анатомии обходит стороной возможности, что люди имеют крылья, чешую или хитиновую оболочку. Да даже если и имелось бы, и от человека к человеку различалось… Сакура непонимающе поднимает брови. Соулмейт опускает веки, медленно и бесшумно выдыхает… — Тебе не нравится, когда кто-то видит, как ты плачешь, — терпеливо говорит он и переселяет ноутбук с колена на матрас. Вчерашний вечер вздрагивает в груди бессилием. Мадара пытается привести пример, но только использует привычную для него иглу. — Когда ты видишь, — Сакура обнимает себя руками, что создает идеальную защиту из одеяла — торчит только голова, — Изуна, Ино, Шизуне… Тебя ничего не пугает, тебе не захочется заплакать. Изуна сам может довести кого-нибудь до слез. Ино… она, может, и плачет, и боится, но точно, не как я — она не задыхается. А Шизуне очень спокойная. Вам не нужно пить таблетки и холодную воду, а мне пока нужно. Ты говорил, что я справлюсь… но ты же не знаешь, когда. Я хочу… хочу быстрее. Мне все равно, если кто-то увидит, но не хочу, чтобы видели вы. Признаться в этом оказывается ничуть не проще, чем соврать Ханаби. Если она исчезнет вечером и, может быть, некоторое время будет только писать, то Мадара не исчезнет. Он будет помнить и знать, насколько она слабее и людей, и своих подруг. Да что уж там, он и так знает, видит, держит на руках, помогает дышать… Мадара говорит, что для нее просто слишком много нового мира вокруг. Но когда его станет просто достаточно? Сакура отвлекается, чтобы высунуть из-под одеяла ноги и поболтать ими в воздухе, свесив с края кровати. Босые ступни быстро подмерзают. — Таблетки тебе дает Изуна, — тщательно подбирая слова, замечает Мадара и садится к ней вполоборота. — Они не просто так у него лежат. У всех есть страхи. Бояться никому не нравится. Ты… ты переживаешь это сильнее. У тебя нет опыта в выдерживании. Не перенимай у нас худшее — не вини себя за то, в чем не виновата. Лучше, если это увидим мы. Вздрогнувшая Сакура поворачивает голову. — Мы знаем, как помочь, — Мадара, качнувшись в ее сторону, накрывает босые ноги одеялом. — Чего ты боишься? — чтобы избежать его проницательного и понимающего взгляда спрашивает Сакура. Некоторое время соулмейт молчит. Потом пропускает смешок. — Расскажу — тоже испугаешься, — и, слабо улыбнувшись, заправляет ей прядь за ухо. — Тебе и своих страхов достаточно. Чувство, что рот вот-вот откроется, а голосовые связки совместно с языком ее предадут, вынуждает Сакуру прикусить нижнюю губу. Она не хочет говорить «я, кажется, тебя…», не сейчас. У нее кончаются силы на вопросы, кончается желание узнать, почему люди так друг друга стесняются. Все, на что она будет способна, это лежание на кровати и смотрение в потолок. — Представь, что люди видят, как ты взлетаешь, — снова предлагает ей аналогию Мадара и кладет ладонь ей на спину. — Ты же не хотела, чтобы кто-то видел. Вот и я не хочу, чтобы кто-то нас видел. Да, в этот раз он выбирает удачный пример. Сгорбившись, Сакура только отрывисто кивает. Люди видят то, что не должны. Но это ее пугает, а ситуация с метро Мадаре просто некомфортна. Впрочем, какая разница… она способна пойти на компромисс, а если… Она чувствует себя человеком, когда робкая мысль созревает: если ей захочется, можно сделать вид, что ей некомфортно. Рука Мадары выводит на спине дуги, каждую из которых хочется дополнить — подобраться поближе и устроиться так, чтобы соулмейт ее обнял. Но Сакура решает, что способна удержаться и почувствовать кроху силы: справиться самой. — Я поняла, — соглашается легко, чтобы показать, что она справляется. — Теперь можно свидание? У нее есть прекрасная идея, которая не потребует от нее сил. Если так подумать, то она хотела бы провести время хорошо — второй раз за день. Усталость выжимает ее досуха, но Мадара не Ханаби. С ним можно не притворяться человеком. Кашлянувший Мадара смотрит на нее, сузив глаза, опирается ладонью о матрас рядом с бедром Сакуры. Она вздыхает, потому что воздуха требуется больше, чем обычно. — И что же ты хочешь сделать? — соулмейт приподнимает брови, из-за чего становится подозрительным. — На крыше ветрено. Сакура устало качает головой и тоже опирается ладонями об матрас. Рука Мадары совсем близко, можно накрыть ее своей и сжать пальцы. Так станет спокойнее… — Полежать с тобой, — предлагает она вариант, который может успокоить всегда. — Это не свидание, — Мадара смотрит на нее снисходительно, но почти сразу становится подозрительным. Потому что она, вздохнув, вязко забирается на кровать с ногами и ложится на бок. Становится легче. Зато соулмейта это движение настораживает. — Плохо? Знобит? — он прищуривается снова, рассматривает ее цепко, будто ожидает, что на ней где-нибудь появится надпись. — Нет, — бормочет она и медленно моргает. — Не свидание?.. Ну и ладно. А просто так? Мне нравилось с тобой спать. Даже когда ты говорил, что я ворочаюсь… было… приятно. Я тогда не знала, что прикосновения бывают… разными. Для некоторых нужно быть не ребенком. Глаза слипаются, но почему-то сознание ничуть не мутнеет. Только говорить становится немного сложнее. Будто она выпила таблетку Изуны, а та еще не совсем подействовала. Косой взгляд из-под упавших на лицо волос открывает ей чужое лицо. Мадара с закрытыми глазами сжимает челюсти так, что у него выступают кости на лице. Сакура поджимает колени к груди. Она знает, что соулмейт это заметит. Но левая грудь становится чувствительной, и хочется про это забыть. Если прислушаться к ощущениям, можно почувствовать на ней контур ладони. Не больно, не страшно — Сакура верит обещанию. Ей не хочется, чтобы это всплывало раз за разом. Но с некоторыми воспоминаниями сложно что-то сделать. Впрочем, у нее есть теория, что опыт Ханаби можно перенять. Много хороших воспоминаний ведь помогут ослабить старое? Попытку проверить она откладывает на следующий день, потому что сейчас сил нет ни на что. Всего на один день можно же сделать исключение? — Больше не больно и не страшно, — разрушает она тишину первой, повторяя вслух обдуманное, и поворачивает голову, чтобы показать соулмейту лицо. Мадара проницателен, его так просто не обмануть. Но она и не обманывает. — Нужно поесть, — наконец говорит он и встает, протягивает ей руку. — Идем. Вот только же решила позволить себе исключение… — Я хочу немного полежать, — Сакура и не пытается пошевелиться в его сторону, только дергает плечом. — Потом поем. Ты можешь пока сам… Рука обвисает и опускается. Некоторое время Мадара смотрит на нее со скептически поднятой бровью. Это выглядит внушительно, потому что соулмейт снизу вверх, особенно если она лежит, кажется слишком большим. Только Сакура успевает выработать немного иммунитета, а сейчас действительно не готова уступать. Вздохнувший Мадара молча проводит по лицу рукой, потом осматривает кровать оценивающе. — Пять минут, — предупреждает он. — Подвинься немного. Мадара устраивается так, чтобы не быть слишком близко, но и не слишком далеко. Ложится на здоровый бок, опирается локтем о матрас и наблюдает за ней полуприщуром. Знакомый терпкий запах, почти без ощущения снега, накрывает ее вторым одеялом. Между ними расстояние одного небольшого шага. Чтобы его сделать, нужно много уверенности, что он будет сделан не зря. Сакура почти не чувствует сомнения. Она заправляет волосы за ухо и придвигается вязким ползком. Мадара похож на источник тепла, чем ближе — тем больше ощущения замерзших рук. Иногда можно обжечься, иногда согреться. Решая не гадать и не мучиться, Сакура почти прислоняется к его груди своей. Телу становится жарко. Мадара даже не напрягается, хоть и знает, что она без лифчика. Наоборот. Одной рукой он проскальзывает под ее плечами, второй обнимает сверху. От ощущения, что время останавливается, а мир становится безопаснее, Сакуре кажется, что она хотела бы провести так целый день. — Я скучала, — шепчет она ему в грудь и поднимает голову, устраивая подбородок удобно, смотрит в глаза. Как и всегда — в них ее отражение и густая чернота радужки и зрачка. Лица людей идеальны для выражения эмоций, но его не такое. Сакура к этому привыкает. Сейчас Мадара кажется безмятежным. Настолько, что непривычно. Она помнит практически все выражаемые мимически эмоции на его лице, но такое спокойствие — ни тени, ни искры других эмоций на радужке — ее удивляет. — Тебе хорошо? — спрашивает она, разглядывая черточки морщин около его глаз. — Даже когда так близко? — Ты знаешь все, что должна знать, — подумав, отвечает ей ставшим ниже голосом Мадара. — Это больше не борьба с очевидным. Сакура скованно кивает. Борьба с очевидным кончается. У нее до сих пор есть вопросы, которые она задаст, а еще у нее есть цели и помимо. Сколько она уже не занимается серьезно? Ей нужно научиться многому, а она позволяет себе настолько расслабиться. Конечно, время не проходит даром — Сакура узнает столько интересного, чего нет в учебнике! Только этого мало. Опустивший веки Мадара совсем не похож на того человека, который, усмехнувшись, жмет ей руку. Удивительно, насколько бывает непонятной судьба. Люди, которым никто не нужен, оказываются без выбора. Нелюди тоже. Ради чего все это? — Я хотела научиться защищаться, — тяжело вздохнув, шепчет Сакура. — Запястье больше не болит. А тебе не нужно ни с кем драться. Я думаю, что это может помочь. Непохоже, что соулмейт разделяет ее энтузиазм. Но думает он недолго — гладит ее по спине и молча кивает. Что-то тяжелое, но до этого неощутимое, прекращает давить на всю поверхность тела. — Я постараюсь, и у меня будет получаться, — Сакура смотрит ему в глаза с надеждой. — Это может помочь? — Может, — признает Мадара, потирая большим пальцем выступ лопатки, что ощущается даже сквозь одеяло. — Я найду еще… способ. — Значит, все будет хорошо? — почувствовавшая неожиданный прилив сил Сакура даже приподнимается на локте. Свернувшийся вокруг них мир больше не кажется единственным местом, где она будет в безопасности. Она ищет подтверждение в выражении лица Мадары, но оно вдруг застывает. Вздрогнув от вибрации, Сакура понимает — дело не в том, что она не права. — Конечно, — отстраненно отвечает соулмейт и садится, чтобы вытащить телефон из кармана домашних штанов и его разблокировать. Что бы ни было на экране, это заставляет Мадару смотреть так, как он хорошо умеет — пугающе и оценивающе. По его лицу мелькает тень. Что-то случилось? Сосущее ощущение образовывается где-то в желудке и отказывается растворяться, даже если Сакура вдыхает поглубже. Чтобы не выдерживать напряжение в неведении, она тоже садится и тянется к Мадаре, чтобы заглянуть ему через плечо. Но, будто заметивший ее попытку, Мадара блокирует телефон. Экран гаснет, но Сакура успевает заметить — он рассматривал какое-то фото. Прокрутив в пальцах телефон, соулмейт нехорошо прищуривается. — Что-то плохое? — встревоженно пододвигается к нему поближе Сакура. Молчание не успокаивает, а только пугает. Лучше знать сразу, а не бояться подтверждения. Что могло так на него подействовать? Неужели это как-то связано… — Хаширама, — он раздраженно морщится, а когда замечает, насколько пристально она на него смотрит, добавляет: — Ничего особенного. Идем есть.