Чешуя Змеедевы

Ярине, писаревой дочери, с детства не везло. Почти во всём, а в том, с чем везло, потом не везло ещё больше. Отец-писарь научил её читать и писать, на кой бы оно девке надо, непонятно, но научил. Не погорел бы в хате со всем добром, дал бы за дочерью хорошее приданое и нашел бы ей в мужья какого-нибудь купца, молодого, начинающего, которому грамотная жена была бы неплохой помощницей. Но нет, осталась Ярина без семьи и без приданного приживалкой у дальних родственников. Была бы милой да улыбчивой, может, и вышла бы замуж за того, кто был по сердцу, но посватался к ней только беспутный Викт из Змеёвки, да и то только потому что никто в здравом уме за него дочь не отдал бы. А Ярину буквально продали. Пьянющий Викт посмотрел на неё, скривился презрительно, но деньги, вырученные за родительский дом, на стол выложил. На свадьбе жених напился, как свинья, Ярина глаз от стыда поднять не могла, и в первую брачную ночь ей за это прилетело по лицу. Да и то, что было дальше, вызывало только омерзение, пропахший рыбой новоиспечённый муж даже помыться перед свадьбой не удосужился, и слова: «И как тебя сношать, такую страхолюдину?», тоже радости не добавляли. Рыбу после этого Ярина даже на запах не переносила. А потом пошла семейная жизнь в маленькой развалюшке на краю деревни. Викт был или пьяный, или злющий, или то и другое сразу, дела его шли не очень хорошо, выловленная рыба у небрежного и ленивого рыбака частенько портилась, и продать её не было никакой возможности. Ярина как могла вела хозяйство и пряталась от мужа, чтобы не злить его тем, что всегда молчит, никогда не улыбается, и детей родить не может. В деревне говорили: «А куда смотрел, когда брал в жены такую тощую да бледную? Сразу видно, что пустоцвет». Спрятаться Ярине удавалось не всегда, поэтому ходила, бывало, побитая и заплаканная. Деревенские только головой качали, да глядели брезгливо и жалостливо, но никто в семейные дела не лез. Сколько раз Ярина смотрела на выловленную, задыхающуюся в сетях рыбу и думала, что с ней происходит то же самое. Сколько раз стояла над обрывом и смотрела с высоты на воду: набрать бы камней в подол и… Однажды Викт швырнул в жену топор, попал по ноге, ладно хоть обухом прилетело, а не остриём. Дело было вечером, Викт со словами: «Так тебе и надо, сучка!» отрубился и захрапел, а Ярина со сломанной голенью поползла через всю деревню к знахарке, от шока даже на помощь не позвала никого. Или не верила, что помогут. Кто она им? Уродина-сирота из соседней деревни, молчаливая, да неприветливая, кикимора болотная не иначе. Бабы над ней посмеивались, мужики презрительно усмехались, только детишки знали, как она улыбается, и что пастила у неё самая сладкая в деревне. А так, кому она нужна? У всех своих проблем по горло. Когда Ярина доползла наконец до знахаркиного крыльца, силу у неё хватило только на то, чтобы постучать, а дальше сознание её покинуло. Проснулась она в избе на лежанке, переодетая в чистое с выправленной ногой в лубке. Староста Юдий, только недавно выбранный на эту должность советом деревни, стоял перед ней и извинялся за равнодушие, сказал, что больше такого не допустит, что, если Викт не исправится, он её к себе в дом возьмёт, чтобы жене по хозяйству помогала… Ярина слушала и молчала, как-то не верилось ей в чужое небезразличие. Однако Юдий слово своё сдержал, с Виктом поговорил и запретил приближаться к жене, пока пить не бросит, а когда тот возмутился, приложил пару раз кулаком. На правах старосты, который всей деревни как отец считается. Викт решил, что после такого надо непременно напиться, потом пьяный пошел рыбачить и потонул. — Надо же, — покачала головой Ярина, — а я сама топиться хотела… Вдовья жизнь ей понравилась куда больше замужней: за косу никто не хватал и ногами не пинал, вещи не расшвыривал, еду не переворачивал, не будил злобным окриком и страхолюдиной не обзывал… Теперь она была сама себе хозяйка, небольшой домик постепенно делался уютным, знахарка тётка Зояра поручила ей дело — собирать в лесу травы, каждую в нужную пору, и сушить особым образом, сама-то уже немолодая была по оврагам лазить. Ярине с поломанной ногой тоже не сказать, чтобы легко было, но в лес она каждое утро шла с удовольствием, да и возвращалась оттуда с улыбкой, хоть и прихрамывала от усталости. — Ну вот сейчас ты травы собираешь, это хорошо, — говорил ей староста Юдий, из чувства вины продолжавший принимать участие в её судьбе. — А зимой что делать будешь? Ярина пожала плечами, ей ведь самой много не надо, того, что с маленького огорода соберёт, до весны должно хватить. Были бы дети или старики, стоило бы беспокоиться, а так… — У тебя родня есть какая-нибудь? Может, брат? Или сестра? Тётка с дядькой? Можно им письмо написать… Ярина только качала головой. — Мне и тут нравится. — Если у тебя денег на писаря нет, так я дам. Сам себе не признавался, но хотелось ему её куда-нибудь пристроить, чтобы глаза своей хромотой не мозолила. — Зачем мне писарь? Я и сама писать умею. Только некому писать. Нет уж, пусть она зимой с голоду и холоду сдохнет, чем вернётся к двоюродной тётке, которая гоняла её как холопку, попрекала куском хлеба, а потом и вовсе продала. — Как это писать умеешь? Откуда? — удивился Юдий. — Отец научил, и читать, и писать, и считать. Староста скептически усмехнулся, а Ярина молча выложила на стол заметки о травах, сделанные углём на бересте. Сам Юдий читать не умел, но буквы родного алфавита на вид помнил. Выходило невероятное — Виктова вдова, это горе луковое, без слёз не взглянешь, умела и читать, и писать. Одна на всю деревню. Эх, знать бы раньше! С тех пор Юдий отказался от услуг приезжавшего раз в неделю писаря, а Ярине предложил его работу. Так-то дела были невеликие: ежели кто в соседнюю деревню или в город собирался, к Ярине приходили, чтобы письмо родне написать, или запрос купцу в городскую лавку, чтобы проезжая мимо, привёз какой-нибудь товар, или предложения об обмене между деревнями, если у кого излишки в хозяйстве образовывались. С кого-то Ярина брала оплату деньгами, с кого-то продуктами или мужицкой помощью по хозяйству — крышу залатать, забор починить, прогнившее крыльцо заменить. А со старосты поначалу брала оплату бумагой и чернилами, чтобы заметки о травах не на бересте делать, а так, чтобы потом книга получилась. Вскоре у неё, конечно, своя бумага завелась, как у всякого писаря, и книги ей заезжавшие в деревню купцы привозили. Постепенно к Ярине стали бегать учиться деревенские детишки, из тех, что посмышлёней и полюбознательней, им она никогда не отказывала, и платы не требовала, сами носили, кто что мог. Даже девчонок грамоте учила. Подрастут пострелята, будут в обход мамки с папкой записками обмениваться, интересно же! Бабы только вздыхали сочувственно: хоть такая радость для бездетной, с чужими детьми повозиться. Слух о бабе-писаре разлетелся во все стороны, так что гости из городов и других деревень стали в Змеёвке появляться чаще, любопытно им было. Не знай, чего ждали, но посмотрев на тощую фигуру, бледное лицо и тёмно-серый вдовий платок писарицы, только сочувственно вздыхали: ладно хоть читать-писать умеет, а то совсем жалкое зрелище. Хотя после смерти непутёвого мужа Ярина стала выглядеть получше, немного покруглела, одевалась опрятно, и несчастный взгляд у неё сменился на спокойный. Не красавица, конечно, но и не совсем убогая. Да Ярину ничего такого не интересовало: ни через год после смерти мужа, ни через два, ни через три она не заменила серый платок на белый, сообщавший, что вдова отгоревала и готова снова выйти замуж. То-то все удивились, когда обнаружилось, что на четвёртый год вдовства бесплодная Ярина от кого-то понесла. Каждая баба сочла своим долгом устроить мужу допрос, а не он ли с пьяну или на спор так отличился? Мужики от подобной «славы» открещивались хором, с чего бы им с кикиморой бледной грешить, когда дома жена-красавица? Бабы подуспокоились и решили, что это был кто-то из наезжавших к Ярине купцов. А что? Мужики подолгу в дороге, жёны не со всеми ездят, продажные девки дороги, а купцы все как один скряги, за грош удавятся, вот кто-то из особого бережливых Ярину-то и приголубил-облагодетельствовал. Так что решили ждать полгода, чтобы там уж увидеть, на кого ребёнок похож будет. А может, и не придётся ждать, может, непутёвый папашка раньше объявится. Не объявился, и никакими уговорами у Ярины было не выпытать имя «героя, который кикиморы не побоялся».

***

Ребёнок родился в начале весны. — Мальчик, — сказала тётка Зояра, взяв в руки пищащего новорожденного, — Ты знаешь, Ярина, перерезать пуповину нужно отцовским ножом… Ярина знала. Чтобы мальчик перенял силу и защиту отцовского рода, отделить его от матери должен отцовский нож, или наконечник стрелы, если отец — охотник, или топор, если дровосек, да хоть что-нибудь достаточно острое и отцу принадлежащее. Ярина надеялась, что родится девочка, и отцовская вещь не понадобится, её рукодельные ножницы сделают дело, и дочь получит от неё силу праматерей. Но нет, родился мальчик. Опять не повезло… Ярина посмотрела Зояре в глаза, а потом глянула на Юстасю, бортникову жену, что знахарке помогала. — Юстася, набери в колодце воды, — сказала знахарка. — Так ведь есть вода! — показала Юстася, указывая на вёдра и лохань, полные свежей и даже нагретой воды, роды проходили, как и положено, в бане, так что всё было под рукой. — Тогда просто в предбаннике посиди! Юста недовольно фыркнула, но вышла за дверь, догадывалась, что сейчас Ярина расскажет, кто её обрюхатил, и жуть как хотела первая во всей деревне это узнать. Но ничего, подслушает потихоньку под дверью. Ярина протянула руку к своей одежде, что лежала на лавке рядом и достала мешочек на верёвочке, что обычно носила на шее. Мешочек был плотно зашит, так что молодая мать порвала нитки и вытащила содержимое: цепочку из необычного красного металла с таким же медальоном на ней — крест, заключенный в круг. — Ох, доченька! — сочувствующе покачала головой старая знахарка, но амулет взяла и пуповину им перерезала, край круга был достаточно острый. Потом вернула отцовскую вещь матери и занялась малышом. А Ярина сжимала в руке медальон, слушала, как пищит новорожденный сын, и тихо плакала, вспоминая его отца…