***
Себастьян читает перед сном, но не темную библию, а учебник по истории. Завтра у них последний тест и — летние каникулы. — Себастьян, — зовет Сиэль. Первое время после того случая, ему было неловко смотреть брату в глаза, но все забылось. — М? — Ты никогда не думал, может ли Гордон не быть нашим… папой? — Иногда мечтаю, чтобы его не было в нашей семье вовсе. — Я тоже. Это плохо, да? — Плохо то, что он такой. Нам просто не повезло и все. Хотя, знаешь, бывает и хуже. Он очень требовательный и самодур, но, возможно, это даже полезно. Знаю ребят, которых растят в вате, — настоящие тюфяки. — Но меня не растят в вате, а я такой, какой есть. — Ты умный. Это все признают. — Да, но… — На остальное у тебя есть я. Тебя есть кому защитить. Так, в чем твоя проблема? — Скажешь же! — Лучше покажи богомолов. Себастьян никогда шибко не проявлял интереса к питомцам Сиэля: насекомые и насекомые. Он любит кошек, но отец строго-настрого запрещает заводить все, что с шерстью. Виктория и Альберт вымаливают себе сухопутную черепашку. Есть догадки, что они получат ее на Рождество. Иногда папочка бывает очень щедрым, но это касается только самых младших. Старшие лишены привилегий, особенно, если они «похожи на баб в штанах». Богомолов Сиэль завел через скандал: Оливия — несмотря на собственную неприязнь к насекомым, — с большим трудом уговорила Гордона. В тот самый момент, когда он ворвался в спальню Сиэля с дихлофосом. — И почему не рыбки? — ревел он. — Почему он не просит обычную скотину? Кроликов или что там еще? Почему нужны именно эти твари? — Гордон, пожалуйста, они совершенно безобидны, и дальше его комнаты не будут никому видны! Пожалуйста, я очень тебя прошу! Он так ими увлечен! В глазах Сиэля стояли слезы, он отчетливо помнил, в какой свинцовый, клокочущий комочек нервов обратилось его сердце, как он заслонял собой контейнер с богомолом — нет, со своим другом. Он готов был даже броситься на отца с кулаками, если потребуется. Пусть его высекут, запрут в чулане, что угодно, он не даст в обиду того, кого приручил. «Того, кого приручил». Маленький Принц все же глубоко засел в нем. Одна мать Сиэля понимала сына, и готова была заступиться, что она и сделала, встав между им и мужем. И Гордон, подумав, сдался. Он всучил банку с травителем жене и вышел из комнаты со словами: «Увижу где-то в доме — прихлопну к чертовой матери!» Альберт и Виктория изредка забегают в комнату и спрашивают: — Богу молятся? — Молятся. — Покажи! Сиэль не знает, почему именно богомолы. Мерзкие для большинства твари ползают по нему, и он ощущает исходящую от них нежность. Эта нежность похожа на прикосновения ключика от потайной двери, за которой сокрыта какая-то загадка. Ее не поймет никто в целом свете и только у Сиэля есть шанс. Во всяком случае, он должен хотя бы попытаться. Волшебные хищники, прилетевшие с далекой планеты, чужеродная форма жизни, упавшая на осколке астероида. Совершенно инакие. Ну или есть другая причина — он их просто любит. Просто так. Да разве нужна причина, чтобы любить? Он достает зеленого молодого самца и садит на запястья Себастьяна. Сначала богомол встает в угрожающую стойку — как боевой монах — а затем успокаивается и складывает ножны и крылья. Все спокойно, можно и помолиться о заблудших душах странников. Вдруг какой-нибудь будет проходить мимо, и тогда, о, не сносить ему грешной головы! — Все-таки решил не пробовать меня на вкус, — говорит Себастьян, тогда как насекомое уже тонко балансирует на его чуть двигающихся пальцах: древний пришелец, цветок дьявола на ожившей почве. Сиэль копит деньги от матери, те, что на карманные расходы, да подарочные. На них он приобретает новые цветы. Они не пахнут, не ядовиты, но зачаровывают всем существом: их конечности двигаются с гармонией перешептывающихся на ветру веток, а шипы — созданы не столько для защиты, сколько для убийства. Это даже лучше, чем может представить себе трусливый Сиэль — не идеальная броня, чтобы защищаться, а средство, чтобы нападать первым. Пожирать врага быстрее, чем он успеет понять, что вообще происходит. Самки особенно смелые и прожорливые, и часто нападают на добычу, которая в несколько раз больше и опаснее. Либо ты — кого-то, либо — тебя. Сиэль ощущает легкие мурашки, всякий раз, когда наблюдает за рискованной охотой. — Чудной. — Себастьян приближает лицо и всматривается в строение тела. Оно кажется ему сплетенным из сочной, молодой травы и веток, шипов, колючек и гороховых стручьев. — Как инопланетянин. — Этого я нашел, не купил. Угадаешь где? — Сиэль присаживается рядом, на край постели Себастьяна, и их ноги задевают друг друга. — В парке? Или во дворе. — В помойке на автобусной остановке. — И как он там оказался? — Ума не приложу. Вокруг ни кустика, а он сидит на пластиковой коробке в урне. — Это та, что около старой телефонной будки? — Ага. — Так, может, он очереди ждал, чтобы позвонить, а ты взял и отвлек. Сиэль улыбается: Себастьян редко шутит вот так, просто. Он подхватывает комичными интонациями: — Алло, кто говорит? — Богомол. — Простите, мы о Боге не разговариваем, семья атеистов. — Нет-нет, я о другом. Какой-то чокнутый мужик хочет зацементировать сад, в котором я живу. Вы понимаете? Мне пришлось съезжать! — Ох, богомол-богомол… — Нам так жаль, — Себастьян смотрит на насекомое. — С этим нам не совладать. Только время и только старость… А ему чертовски повезло, да? У него есть кличка? — Да просто… как-то нет, — Сиэль чешет шею. Кличек он и правда не дает. — Пусть Счастливчиком будет, — говорит Себастьян, и Сиэлю нравится. И правда, кто он, как не Счастливчик? Уж точно не обычный богомол.***
Весь дом, включая Себастьяна, уже спит. Ни шороха, ни звука, лишь со стороны старого сада доносится неугомонное пение лягушек. Сиэлю нравится это время. Он сидит на подоконнике, а у него на колене замерла прекрасная, пестро-коричневая жрица Parasphendale affinis. Короткокрылая агрессивная принцесса. В свете луны они оба, как два пришельца, имеющий тайный сговор друг с другом. Она слишком агрессивна, чтобы жить с кем-то еще, и слишком горда, чтобы быть жертвой. А он — слишком слаб, чтобы не любить таких, как она. Она шепчет ему об уверенности в себе, о том, что открытый мир способен втоптать тебя в грязь, оторвать лапы, склевать голову, но это не имеет значения, когда ты борешься. Такие, как она, сжирают даже своих любовников, потому что борьба — это естественно, а голод — неутолим. Даже, когда Сиэль каждый день бросает ей сочных, жирных кобылок и стрекоз, она все равно всегда хочет есть. Истина такая простая: выживает сильнейший. В этом гораздо больше любви, чем может показаться. Сиэль не уверен, хотя думает, что он похож на богомола. Он знает, что детеныши пожирают друг друга за неимением другой пищи, подходящей по размеру. Братья и сестры… остаются только проворные и целеустремленные. Разве жизнь — это не дар, не любовь? Несмотря на все гадости, которые приходится делать ради того, чтобы выжить? В семье Блэквуд счастливое число — два. Двойняшки Альберт и Виктория, неразлучные, как две ягодки на черенке… и еще близнецы. Сиэль и его отражение. Загадочный второй. Дух. Призрак. Тень. Говорят, Сиэль съел брата на раннем сроке, поэтому его пришлось выскоблить из материнской утробы. Он сделал то, что должен был. Но интересно, если он такой слабый, как говорит отец — никчемный — то каким же немощным должен был бы родиться брат? А может быть, вместе — как одно целое — они были бы невероятно сильны? Сильнее, чем он один? Тогда почему, учитывая, что он сожрал силу брата, он сам — слабый? Сиэль никогда не узнает ответа. «Он бы мной не гордился, это точно». Усмехнулся бы, приподнимая бровь: «И что? Я пал жертвой ради этого ущербного куска с синими заплатками вместо глаз?» Ему бы не требовалась помощь Себастьяна, и внутри, вместо кроличьей фермы, у него был большой, дивный, цветущий сад, распахнутый наружу. Дикий и красивый, привлекающий людей, как тропических бабочек, пестрыми, благоухающими цветами. А как здесь хорошо дышать! Апельсиновое солнце светит ярко, а небо чистое, без единого облачка, как натянутая паранджа девственной жены султана. Сказка, а не человек! Только вот… как его близнец, он знает секрет. Брат далеко не наивный дурак, поэтому в гуще сада повсюду припасены острые ловушки, вроде медвежьих ям, — туда даже изредка попадают неосторожные единороги и детеныши кентавров — только вот гостям знать об этом не следует, никак-нет. Тс-с-с! Есть еще хищные ядовитые цветы с огромными шипастыми пастями. Они способны заглотить человека целиком и переварить в ядовитом соке. Не оставить ни хрящика, ни лоскутка кожи. От человека не останется ничего, даже душу и ту высосут и переварят, пойдет на удобрение — сад зацветет еще пышнее, еще ярче. Ну, а если все не так, и близнец бы упорно стоял на том, что Эдем существует, Сиэль, пожалуй, сам бы отказался от такого брата. Он не доверяет идеальным принцам. Их вообще не существует. Есть только те, кто удачно приспособился. Приспособился… Звучит звук натянутого повода — впрочем, еще нет, это только мечты. «Ты меня же не съешь, Большой Черный Волк? Давай-ка я лучше подскажу тебе, как мы можем жить прекрасным, симбиотическим дуэтом! Что? Нет, это вовсе никакой не намордник, как ты мог такое подумать? Так, элегантная безделушка, очень подходящая к твоему строгому, темному… галстуку». Он почему-то ощущает себя незащищенным. Словно, взяв на себя вину за смерть брата, хочет совершить ради него подвиг, захватить мир или, хотя бы, отвоевать кусочек… Их полцарства. Ради него. Ради нас. Сиэль блуждает взглядом по комнате, следуя мягко-острого края серебристого столпа. Лунный луч пересекает бледное лицо с черными волосами, настолько черными, что кажется, будто это Черная Дыра решила зародиться на подушке одного из отпрысков семьи Блеквуд, в небольшом северном городке, на улице Белых деревьев. И вот, черные деревья и белые… хитро переплетаются веточками. Игра слов. Игра случая. «И все же, почему у меня не такой цвет?» И черты лица… Себастьяна нельзя назвать шаблонным красавцем. У него длинное, вытянутое лицо, узкое, с резкими, острыми чертами. Это бритва. Осколок зеркала. Высокий, граненый стакан с кусочками застывшей лавы на дне. У парня длинный, гордый нос, широкий рот с тонкими губами, которые как нельзя лучше отражают замкнутый и вспыльчивый характер. Лишь лукавые глаза да движение губ — часто нервное и чуть-чуть насмешливое — как будто все скрадывают; лицо преисполняется опасной красоты, той самой, которую называют «с огоньком». Сиэль не отводит взгляда, даже когда замечает, что карие глаза открыты и смотрят в ответ. — Чего не спишь? — спросонья голос хрипловат. — Завтра укороченный день, последний, — почему-то шепотом отвечает юноша. — Но рано встать все равно придется. Так что, давай-ка, ложись спать, пока сам тебя не уложил. Сиэль думает посидеть еще, показывая, что не подчиняется, но, когда заговорили о сне, вдруг, очень внезапно захотелось спать. Оказывается, что уже и веки тянутся друг к другу, как солнце и луна. Возможно, лучше и не спорить. Сиэль возвращает красавицу в террариум, где живет в теплом одиночестве, снимает с себя футболку и штаны — в духоту так лучше спать в одних трусах — и вешает на стул. Он замечает, что Себастьян следит за ним. Он как будто хочет что-то сказать; почему-то очень явственно видны ресницы — прямые и очень черные, под стать щупальцам Черной Дыры на подушке. — Чего? — спрашивает Сиэль. Но парень только переворачивается на другой бок.