Никого кроме нас

Через несколько недель растения зацвели буйным цветом: азалии, петунии, колокольчики и пионы, яркие дельфиниумы, астры, робкие анютины глазки, и даже подсолнухи потянулись вверх — Блэквуды сажали все, без разбора, лишь бы превратить сад в пестрое пятно. Лишь бы он не оставался дурным, серым напоминанием. По задумке Сиэля, возня в почве с лопатками, семенами и саженцами могла отвлечь двойняшек и Ханну от солено-горькой рутины того дна, на котором они все негласно оказались. Вырванные корни деревцев нужно спрятать обратно в почву и хорошенько полить. Особенно тщательно — самые молоденькие. По двойняшкам теперь особо не заметны последствия потерь, разве что игры по-прежнему странные — или это Сиэль стал принимать их как должное? Одно он знает наверняка: если Ханна, Себастьян и Сиэль уже нечто оформленное, то двойняшки — это семена, и их всходы произойдут рано или поздно. Старшим остается лишь уповать на то, чтобы созрели не ядовитые и не гнилые плоды. Ханна молится не о том. Молитва Блэквудов должна звучать иначе: «О, несчастный Черный Лес, внемлем к вековым твоим кронам, отведи токсины от зреющих семян, а мы, твои несчастные обитатели будем усердно орошать их слезами лицемерной радости. Это все, на что мы способны!» Богомолы служат стражами леса, муравьи проистекают по почве его, циркулируют, как кровь, изредка проявляясь особенно неумолимыми потоками из трещин цемента — кровь матери. Молодой черный Волк — будущий хищник семьи и первая надежда леса — Себастьян. Он уже стал меньше скалиться впустую и копит силы на большее. Ханна — хранительница священного дерева в подземелье, невинная Гарпия, которую коварный Осьминог вырастил отнюдь не по свободолюбивым канонам гарпий, и теперь она — заточенная в клетке колючих ветвей душа. Сиэль чувствует, что сестрица не та, кем себя считает. Сиэль бы подтолкнул Себастьяна сломать ее никчемный алтарь, если бы это только помогло. Наконец, сам Сиэль — это Кролик с двумя головами и двумя сердцами. Близнец дышит ему в висок, одаривая силой. Священная жертва, которую Сиэль не имеет права потратить впустую. Он обязан удержать Лес. Возможно, для этого, ему даже придется направлять вспыльчивого Волка, хотя Кролик не может не признать, что тот хорошо справляется и без помощи. Пока Себастьян работал, Сиэль водил брата и сестер в садовую лавочку — уютное местечко в конце квартала. Там они покупали саженцы и семена, удобрения, и тащили домой. По чуть-чуть, зато каждый день. Такие вылазки хоть и возбуждали детей, однако, несли отвлечение. Сиэль упорно делал вид, что не замечает косых взглядов прохожих: для выхода в люди Альберта можно было уговорить только отказаться от самодельного парика, но от платья — никогда, даже через угрозы ремня. Виктория носила братины зеленые и голубые комбинезоны и костюмчики, а волосы спрятала под кепку Себастьяна, которую где-то откопала. Держалась она с мальчишеской бравадой и то и дело опекала Альберта, а тот, в свою очередь, притворялся слабым существом: иногда чересчур. Стоило ему хныкнуть или скривить гримасу Сейчас Заплачу, Виктория бросалась на обидчика с тумаками и пинками, не думая о том, кто перед ней. Одним словом, они прочно поменялись местами и возвращаться не планировали. Сиэль решил не вмешиваться. Он лишь уповал на то, что они без приключений дойдут до лавки и обратно, не намотав на счетчике Косых Взглядов лишний десяток. Не хватало им еще разговорчиков и сплетен, но и держать двойняшек все время в заточении тоже не выход. По воскресеньям Сиэль уговорил Себастьяна на совместные прогулки: кино, парк, поход в супермаркет, вылазку к озерному берегу — Блэквуды традиционно катались туда всей семьей — что угодно, лишь бы вместе и вне дома. Младшим почувствовать свободу и присутствие большого мира необходимо, как воздух. Это Сиэль предпочел бы спрятаться с книгами и богомолами на целый век. Может чуть дольше. Говорят, некогда Блэквуды славились долгожительством. Сиэль не знает, насколько это правда, у них ведь даже не сохранилось семейных альбомов. Вот так ни одной фотографии бабушек, дедушек — ничего. Кроме матери и отца, Блэквудов как будто не существовало в природе. Они часто переезжали с места на место, кардинально меняя местоположение. От севера до юга, резко — на запад. «Словно от кого-то прятались», — думает нынче Сиэль и гадает, возможно ли, что отец и мать были?.. Но тогда загвоздкой в гипотезе становилась глубоко верующая Оливия. Вряд ли даже сильное чувство подтолкнуло бы мать вступить в грязь и поддерживать ее существование в виде пары-тройки големов. Големы любви. Сине-, каре-, зеленоглазые. Все чересчур разные. Смешно. В последнее время Сиэлю многие вещи кажутся забавными, нежели странными, тревожными, благоприятными или не очень. Он словно отстраненный наблюдатель: смотрит на все издалека и решает… тоже издалека, но немного с улыбкой. Он уже не тот, кто приказывает богомолу уничтожать выбегающих из трещины муравьев. Он уже почти что сам этот муравей. Интересно: если поведать Себастьяну о теории инцеста между Оливией и Гордоном, как он отреагирует? Яростью? Абсолютным неприятием? Отмахнется? Но ведь карточный домик складывается не из пустоты, а из карт, которые лежат перед носом. Сиэль не может их выдумать из ничего. И Себастьян должен это понимать. Их семья странная. Возможно, у всех детей разные отцы? Поэтому Оливия и такая верующая — замаливает грехи, ведь по представлениям, которые ей внушили с детства, измена должна считаться тяжким грехом. О чем Оливия постоянно молилась? Почему не захотела открыть отпрысков миру и вручить чужим людям на опеку, но благословила на выживание в одиночестве? Сиэль никогда не узнает. Можно спросить у шкафа, возможно, он ответит. Прошел месяц с тех пор, как Себастьян начал работать. По понедельникам, вторникам, четвергам, пятницам и субботам он — официант, с одиннадцати до пяти вечера. После у него подработки в супермаркете, включая среду, а по понедельникам, средам и пятницам с восьми до десяти утра парень помогает на почте. Один раз Сиэль позвонил на работу и попросил позвать Себастьяна Блэквуда. Голос на другом конце трубки не подал виду, но Сиэль все же выявил встревоженность — то, что он и хотел услышать. — Что случилось, Сиэль? — Проверка связи. Мало ли. — И это все? — Это важно. Двойняшки совсем от рук отбились. — В какой-то момент, посреди дня, когда Сиэль закладывал белье в барабан стиральной машинки, ему вдруг ужасно сильно потребовался старший брат. Необъяснимая волна ужаса в момент осознания, что пол под ногами растворился, и ты вот-вот улетишь в неизвестность. Ты совершенно не представляешь, что там, кроме пустоты. Стены кажутся ирреальными, натянуто-пугающими, свет от лампочки в приборе зловеще мигает и несет тотальную угрозу, так как является частью необъятности, которую ты сам, увы, не контролируешь. Мир оказался вдруг чересчур хаотичным, вернее, Сиэль сам позволил случайно напомнить об этом. Он запутался в цветах: серое платье Виктории (или уже Альберта) бросать к темному или к светлому? Смешной катализатор для паники, но как мало надо Кролику. Стало сложно дышать, и вот Сиэль уже, как брошенная на сушу рыба: жадно ловит ртом воздух и покорно стекает вдоль стены. В руках пустая корзина для белья. Сиэль мало что контролирует и живет в картонном домике: сегодня стирка, стряпанье ужина, а завтра?.. Что их ждет завтра? Для чего крутится хрустальное, нет, цементное колесо? Мир Блэквудов столь не защищен… И что такой, как он, может сделать? Поэтому не набрать номер, записанный в лимонном блокноте — на крайний случай — оказалось невозможным. Сиэлю необходима чужая устойчивость. Рациональность существования. Натянуть канаты. Ударить желудем в твердь дуба, чтобы услышать твердый, реалистичный звук. Это правда, иногда Кролики мечтают о тяжелых волчьих лапах: их собственные слишком импульсивны и напряжены. «Один раз и все». Глубокий вздох: это в чужой груди растет раздражение, сейчас оно поднимется на гребень волны и изольется в напряженных звуках. — Сиэль. Звони только в крайнем случае, мне нельзя отвлекаться. Неужели это сложно понять? Бросает трубку. И все же Сиэль получает, что хотел. Себастьян уверен в том, что происходит в мире: он работает и не должен сердить начальство, а еще недоволен глупостью брата. Себастьян жив. Устойчив. Реален. Его действия учитывают будущее — их совместное будущее. Именно тогда Сиэль ощущает и собственную уверенность. «Все-таки постираю с темным», — думает он. Блэквуды почти каждый день пропадают саду: всегда находится занятие. Полить цветы, прополоть сорняки, половить бабочек и стрекоз для Сиэля, поскакать между быстрорастущих кустов. После стирки, глажки, уборки и приготовления еды — вместе с Ханной или по очереди — Сиэль располагается в шезлонге, чтобы почитать или послушать радио. Бренчание старых французских мотивчиков — маминых любимых — убаюкивает и успокаивает. Ханна все свободное время проводит либо у себя в спальне, либо на крыльце, у клумбы петуний: что-то тихонько чиркает в альбоме и никому никогда не показывает; стала еще более скрытной и замкнутой. Правда, один раз призналась Сиэлю в том, что не удержалась и показала двойняшкам шкаф, поэтому, теперь они знают секретное местоположение матери. — Ханна, зачем ты это сделала? — Сиэль рассердился, ведь проблемы будет решать он. — Извини, я не смогла иначе. Так несправедливо скрывать от них правду, она же и их мама тоже. Но… все в порядке, Сиэль, они отреагировали хорошо. Эта фраза насторожила еще больше: как можно в понятии сестры отреагировать на цементный секрет хорошо? И тут он уловил в светлых, слегка отрешенных глазах нечто, что объяснил, как смирение и довольство. Оливия Блэквуд в восприятии Ханны удостоилась чести большей, чем заурядное захоронение. Замурованная в прямоугольный резервуар из дуба, Оливия навсегда останется с ними, почитаемая и… живая. Ханна, верная дочь, сможет быть рядом с ней, потому что Ханна до сих пор не отпустила мать. Ее алтарь в комнате, ношение цветов и ухаживание за шкафом, тихие неразборчивые беседы… Она живет Оливией и считает, что, если не Себастьян и Сиэль — стянутые пороками атеизма — то у двойняшек есть шанс снова встретиться с мамой. Поверить, заговорив с цементом. — И что… что, по-твоему, произошло? — спросил он.  — Они поняли, что она не вернется, и отпустили. Они отпустили маму. Может, он ошибся? Или Ханна знала, какой ответ может его успокоить? Ханна, как он и считал в последнее время, не такая, какой кажется. Гарпии — хитрые существа. Особенно те, что скрывают лицо под белым саваном. Откуда он берется таких мыслей? Сад, в котором они живут, наполнен сильными, вибрирующими звуками. Свет и тени, упорно растущие вширь растения — похожие на самих Блэквудов — силуэты бегающих мальчика-девочки и девочки-мальчика, шепчущиеся голоски, беловолосая грустная призрак Ханна, редкие силуэты стрекоз, нависающих над шезлонгом… Молчание цемента снаружи и стон цемента внутри… Все смешивается в цельный сочный жаркий лес образов. Сиэлю ничего не оставалось, как принять произошедшее, как должное. Теперь это ожидание и наблюдение за тем, как цемент укладывается в двух вакуумных сердечках. Даже в его собственном, он до сих пор не утрамбовался и не высох.

***

В воскресенье они отправились семьей на прогулку. Сиэль решил, что если Альберт не снимет платье, то стоит хотя бы приблизить мальчика к образу девочки. Это оказалось сделать достаточно легко: волосы мальчика достаточно отросли и уже ниже мочек. Пряди украсили заколкой, выбрали самое нарядное из платьев Виктории — темно-голубое, с белым воротничком и манжетами — черные замшевые сандалики. — Я чудесная девочка, просто волшебная, — любуется Альберт в зеркало, и Виктория хлопает в ладоши от восторга. Ее облачили в темно-зеленый костюмчик, — шортики, рубашка и пиджачок с лентой — а волосы закололи на макушке и спрятали под шляпку с полями. «Как же дорого вы мне обходитесь», — мысленно причитает Сиэль, одевая детей. Те же предвкушают длинную прогулку — это будет их первая вылазка со смерти Гордона. Они долго гуляют в парке. В выходной день здесь снуют потоки людей, и двойняшки держатся поближе к старшим, не отпускают друг друга ни на шаг. Однако, не только младшие, — они все чувствуют себя не в своей тарелке. Кроме. Пожалуй, Себастьяна, который поддерживает связь с внешним миром и как будто даже стремится в его объятия. Какие-то пожилые дамы интеллигентного вида остановились около темной стайки: — До чего красивые детки! Миссис Марпс, вы видите тех же ангелочков, что и я? — О, ваши глаза еще на что-то годны, подруга, да, очевидно, это совершенно прелестные дети! Как зовут два очарования? Двойняшки мгновенно прячутся за Сиэлем и Себастьяном. Сиэль отвечает: — Извините, они у нас робкие… Иногда. — Раз в год, — добавляет Себастьян. Альберт впивается в запястье синеглазого и ковыряет ногтем кожу: «Ай!» Сиэлю диалог напоминает детство. Когда-то им самим умилялись и называли слащаво-приторным словечком. Сейчас от такого тошнит, и даже не верится, что в какой-то период он не был Плаксой, а улыбался всем подряд. Может, его детство несет контрастные отпечатки из-за близнеца? Одну половинку взял Ангел, вторую — бесхребетный Кролик. Женщины улыбаются. — Приятного вам дня, дети. — Благодарим, и вам тоже. После того, как куплены билеты на аттракционы, они идут дальше. — И чего им было нужно? Странные, — бубнит Сиэль, оглядываясь. Он бубнит просто чтобы побубнить — на деле он не считает старушек странными. Они — лишь крошечный повод отвлечься на мир, чем Сиэль старается воспользоваться. Поговорить о чем угодно — он буквально заставляет язык двигаться. — А мне понравились, — замечает Ханна. — Странные, — повторяет Сиэль, — еще украдут и заберут на органы. — Кудаа-а? — спрашивают двойняшки. Себастьян хмурится, а синеглазый добавляет: — Что? Я по новостям видел. Детей крадут в многолюдных местах, но присматривают самых розовощеких. На кого никогда не падет подозрения? На бабушек. Себастьян вздыхает: — Альберт, Виктория, на карусель с лошадками пойдете? Двойняшки подозрительно смотрят на старших: — Мы-то пойдем, а вот вы за нами хорошенько следите! — Бабулек не подпускайте! — Глаз не спустим. Давайте уже. Раньше Гордон подсаживал детей на лошадей, а теперь они залезают сами. Любимый аттракцион двойняшек: их звонкий смех сливался в один ручей на весь парк. Однако, теперь дети катаются молча и только пытаются удерживать внимание на старших: те то исчезают, то появляются… Все смешивается в размытые пятна, поваленные стволы деревьев… — Все молодцы, кроме Себастьяна! — заявляет Виктория. — Он отвлекался и не смотрел на нас. Сиэль тычет в его бок локтем: — Признаете ли вы свою вину, мсье? Чем вы вообще занимались? Вот так и крадут, между прочим… — Привет, Себастьян! Незнакомка возникает из ниоткуда. Пшеничные волосы, бледно-розовое струящееся платье, все в блестках, босоножки на высоких каблуках — какие-то неземные хрупкие стебельки растений, обхватывающие тоненькую лодыжку. В руках шарик, и он, как мазок черной краски на голубом, норовит оторваться и упасть нелогично вверх. Сиэль уже видел девушку. После того единичного звонка в супермаркет, он как-то заехал в кафе — встретить Себастьяна по окончанию рабочего дня. Сиэль не признавался себе в том, что хотел лишь, как Кролик контролировать действия Волка в Лесу. Его настораживало то, что один из них пропадает в неизвестности, поэтому хотя бы одним глазком, он должен был подсмотреть: как это, что происходит. Видеть процесс. Быть готовым… к чему-то. Увидеть брата в ином мире оказалось нелегким открытием. Хотя бы потому, что всегда мрачный, тяжелолицый, окутанный во все черное, Себастьян внезапно предстал в белом фартуке и с лучезарной улыбкой. Улыбка Себастьяна предназначалась всем и каждому. Открытая. Любезная, дружелюбная. Искажающая суть черного настолько, насколько это возможно. — Пс-пс, официант, где мой брат? Себастьян вернул почти прежнее выражение только ради Сиэля: — Освобожусь через пятнадцать минут. Кофе будешь? — Давай, только ты не ответил. — Что тебя удивляет? — Эта улыбка… ты никогда раньше так не улыбался. — Сам подумай: какой шанс получить чаевые мрачному человеку? — Выглядит ужасно. Это не ты. Себастьян ухмыльнулся. — Ты в этом так уверен? Его позвали с соседнего столика: группка девушек. Звонкая стайка птичек. Та, что подзывала была вся в розовом. Жвачка Бубль-Гум. Малиновый зефир. Себастьян отошел к посетительницам, сохраняя высшую степень любезности. Эти завсегдатаи знали его по имени. Сиэль понаблюдал за остальными официантами — все юноши — и оказалось, что так старается только брат. Себастьян из кожи вон лезет ради них — своих неугомонных деревьев, которые чернеют за плечами все более запутывающейся чащей. Растет сад, путаются ветви-отношения… обиды, боль… яд. Рано или поздно животные, которые живут в нем, окажутся задушены или же… обретут свободу в буйном, прекрасном лесу. Внимание! Молитва Черному Лесу. Пусть его ветви и шипы зарастут густым войлоком с внешней стороны. — Добрый день, — отвечает Себастьян девушке. — Гуляешь? «А то незаметно», — Сиэль водит скучающим взглядом по наливному брюха шарика. Себастьян должен оценить его непробиваемый черный цвет.  — Знакомься, Элизабет, это мой брат Сиэль, сестра Ханна и двойняшки, самые младшие, Альберт и Виктория. Чтобы не возникло недоразумений, Виктория бьет кулаком в грудь: — Я Альберт. У девушки странные сережки в виде лилипутских колокольчиков: на ветру они бренькают в ритм звонкого голоска: — Не думала, что у тебя так много братьев и сестер. Везет же! — Элизабет протягивает шарик детям. «Что нужно сказать?» — подсказывает черноволосый. — «Он подходит нашему Себастьяну. Спасибо». — Да, он с нами, все равно, что в раю, — на полном серьезе изрекает Сиэль. Девушка улыбается. Она как будто смущена встречей: то и дело заправляет за ухо локон волос. От девичьей шелковой кожи сильно пахнет цветочными духами. Элизабет вся блестит, светится, как перламутровая рыбка, и совсем не вписывается в их темное облако, в их стаю. К счастью, она это понимает. — Что ж, пойду дальше, Себастьян, приятно было познакомиться с твоей семьей. Завтра расскажешь, как провел день? Завтра же понедельник — день лимонных пирожных? Я не ошибаюсь? — Верно, день лимонных пирожных, ваших любимых, — повторяет Себастьян. — Тогда точно приду, оставь, пожалуйста, самое вкусное для постоянной клиентки! — она подмигивает. На вид ей лет двадцать. Старше Себастьяна. Каблучки озорно стучат. Когда их легкий стук удаляется, Сиэль не сдерживает кособокой ухмылки: — Дай угадаю, она оставляет непозволительно много чаевых, иначе, как это вытерпеть — не представляю. — Приятная девушка, не понимаю, к чему это замечание. Себастьян оборачивается Элизабет вслед и машет рукой. Сиэль отделяется от остальных и бурчит: — Пойду куплю булку, закормим каких-нибудь уток. «До смерти». Когда он возвращается, то обнаруживает разгневанного Себастьяна. Парень держит двойняшек за шкирки, не давая убежать. Какая-то женщина с мальчиком лет восьми громко изливает негодование. Мальчик вымазан в грязи, как и двойняшки. — Какое нахальство! Они у вас дикие звери и воспитаны в лесу, я не понимаю! Мы же в цивилизованном месте, и тут такое!.. Сиэль спрашивает, что случилось. Ханна вводит в курс дела: двойняшки напали на мальчика на игровой площадке. — Значит, есть за что! — Сиэль огрызается на женщину и оглядывает пострадавшего: крепыш, похожий на слоненка в нелепой кепке с ветерком. Двойняшки по сравнению с ним сущие котята. — И вы хотите сказать, что малыши поколотили этакую взрослую детину? О, боже, он у вас еще и ревет, как девчонка! Сиэля одолевает гнев, он и сам удивлен, но остановиться уже не способен: снова близнец, иначе быть не может. Сиэль просто вынужден отдать ему бразды правления: — Он старше их в два раза! Я бы постыдился на твоем месте. Мальчишка ревет шибче. На месте щек образуются лоснящиеся складки: откармливают на убой. — Да он одной левой их может уложить! — продолжается Сиэль, уже впиваясь взглядом в чужую мать. Что-то толкает его в грудь — как нож в спину насквозь — Себастьян отталкивает Сиэля назад и неожиданно рявкает: «Помолчи!» затем обращается к незнакомке с самым виноватым видом. Такой идет разве что официанту. — Нам глубоко жаль за этот неприятный инцидент. Это моя вина: я не доглядел за ними. Будьте уверены, дома с ними проведут воспитательные меры. Извините. Нам, правда, очень-очень жаль. Вид молодого человека, склонившегося в полупоклоне так, что длинные пряди образовали черный водопад, производит на даму смягчающее впечатление. Но для порядка она еще пыхтит: — Это ужасно! Первый раз сталкиваюсь с таким! А этот… — она не знает как обозвать синеглазую бестию и гадюку, — посмотрите с каким гонором накинулся! — Мой брат не хотел, простите его. — И я сама знаю, как воспитывать своего сына! Он и мухи не обидит! Он славный и тихий мальчик! Воспитанный! — Он у вас хороший мальчик. Не знаем, что на наших нашло, — Себастьян стоит спокойно, но прикладывает усилие, чтобы удерживать двух детей; на болезненно-бледном лице желваки выскочили. Он в ярости, однако, Сиэль не верит ни глазам, ни ушам — это кто угодно, только не его брат. Тот Себастьян, к которому он привык, никогда бы так не унизился. Это невозможно. Когда случай исчерпан, дама уводит подвывающего слоненка. Сиэль вырывает двойняшек из жесткой хватки и прижимает к животу. Двойняшки не плачут, но пристроились щеками к спасительному теплу и притихли. Их обида настолько сильная, что даже не вырывается в крик: свернулась очередной порцией яда в ядре семени. — Что ты такое вытворил?! — шипит Сиэль. Себастьян смотрит рассержено на всех, включая Ханну. — Нам не нужны неприятности. — Это унизительно! Уверен, двойняшки защищались! — Ты в этом уверен? — Да, черт возьми, уверен! Да если и нет! Ты должен был постоять за них, в любом случае! В любом, слышишь?! Даже если они тысячу раз не правы! — Не неси чепухи. — Тот первый начал, — жалобно пищат младшие. Жертвы несправедливого судьи уже почувствовали, под чьим крылом могут найти убежище. — Первый! — подвывает Альберт и отирает крупные слезы. У таких слез очень горький вкус. — Верю, верю, — Сиэль оглаживает маленькие головки, точно целует. Так Оливия делала утренние «клю-клю», — но в следующий раз будьте умнее и не ведитесь. — Но он толкнул Викторию! Сиэль не сразу замечает перемену: Альберт вернулся быть мальчиком, чтобы защищать сестру. Неужели обратная трансформация? — Ты поступил правильно, Альберт. Так и надо: нельзя давать себя в обиду. Себя и близких. Драться когтями и зубами, если придется, и все же… все же лучше — хитростью, понимаете? Сиэля всегда раздражала пресловутая фраза про удар в щеку. Дудки! — он ударит в ответ еще сильнее. Только так и не иначе. Этому ли не научил его Себастьян? Или близнец? Альберт сипит уже чуть тише, он утирает нос привычным движением. Вполне мальчишеским. Себастьян молча курит. Теперь он бредет в стороне ото всех и думает о чем-то с самым мрачным видом. Сиэль на самом деле понимает его позицию: кто знает насколько чокнуто-скандальной была дамочка? Не стоит привлекать внимание к своей осиротевшей семье. Если правда всплывет наружу… Иногда лучше проглотить, чем потом расхлебывать. Двойняшки и Ханна как-то грустно крошат хлеб в пруд. Жирные птицы похожи на поплавки с короткими лапками. Внизу, почти у кромки вод, из травы выкатываются светлые шарики. Бегут смешно, косолапо, желтой полосой в ряд. Быстро перебирают лапками, спотыкаются. Пищат. Сиэль привлекает внимание брата и сестер и указывает на утят пальцем. Двойняшки хихикают над забавными зверятами и следуют вдоль берега дальше, чтобы следить за ними. — Не надо было затыкать мне рот, Себастьян, — говорит Сиэль, свесившись через перила на мосту. — Я тоже имею право голоса. — Я был прав. — Ты уверен? — Я был там, ты нет. Я брал ответственность, но ты влез. — Хорошо. Ладно. Но тебе не кажется, что из двойняшек не стоит делать жертв? Я не хочу, чтобы они за все чувствовали вину. — «Как я. Они не должны стать, как я». — И нам нужно держаться вместе. Вот, что я хочу сказать. — Я сделал так, как посчитал нужным. Разговор окончен. Сиэль смотрит в воду: мутно-изумрудная, с неясной рябью, кое-где плавают водоросли. Он пытается вспомнить цвет воды, когда они были здесь с родителями, и не может. Он просто не обращал внимание на такие вещи, а сейчас они почему-то кажутся важными. Как эти утята из травы — причина первых искренних улыбок за весь день. Глоток воздуха. Облегчение. После ужина Сиэль моет посуду. Ханна развешивает постиранное белье на заднем дворике, Себастьян пытается почитать в освободившееся время, но, кажется, у него не очень получается, он то и дело клюет носом. — Альберт, Виктория! — кричит Сиэль. — Если хотите я включу вам воскресные мультики! Двойняшки сбегают с лестницы и проносятся мимо так быстро, что он замечает только смутные силуэты. — Мы в сад поиграть! — У нас важный ритуал! «Надеюсь, они не откопали книгу Себастьяна», — ухмыляется Сиэль, вытирая полотенцем голубую супницу. Кажется, он заметил в руках одного игрушечную лопатку.