Лабиринт для Ариадны

Приблизительно неделя пути разделяла Афины и Крит – немногим больше или немногим меньше, в зависимости от изменчивого настроения повелителя ветров Эола и повелителя морей Посейдона. Это была страшная неделя, причём не только для афинян, принесённых в жертву чудовищу Лабиринта, но и для моряков, которые должны были отвезти своих же на заклание. Помня о первой неудачной попытке обхитрить Миноса, Эгей ввёл простой закон: моряки должны проследить, чтобы афиняне доплыли до Крита в целости и сохранности. Чтобы никто не бросился в море. Никто не попытался сбежать. Порезать вены. Заморить себя голодом. За гибель кого-то из обречённых вся команда могла поплатиться собственной жизнью. Тягостная обязанность. Многие моряки после этого спивались, не вынеся груза вины на плечах, многие – люто ненавидели Эгея. И всегда на корабле царила мёртвая, свинцовая тишина – и по дороге на Крит, и обратно. Всегда, но не в этот раз. Впервые за двадцать лет на корабле, плывущем с Крита, с утра до ночи звучали весёлые песни и звонкая музыка. Всех на корабле – и спасшихся от смерти, и команду – захватило немного лихорадочное веселье, они никак не могли насмеяться, наговориться, натанцеваться, они постоянно пили и ели, словно никогда в жизни не чувствовали вкуса еды по-настоящему, хохотали над самыми дурацкими шутками, обнимались, будто родные, иногда плакали – и снова смеялись, смеялись, смеялись... Танат уже занёс над ними свой страшный клинок – но они умудрились ускользнуть в последний момент. Никогда прежде жизнь не казалась им настолько упоительной. И лишь для одного пассажира это было очень странное плаванье. Ариадна никак не могла до конца поверить. Неужели это действительно происходит? Это не сон, не дурман, навеянный травами в вине афинских гостей, не сладкая грёза в полуденный час, когда она задремала где-нибудь на южных скалах Крита – это самая настоящая реальность?! Она сбежала с Крита. Она. Сбежала. С Крита. То, что казалось невозможным, то, что не смогли гениальные Дедал и Икар – она сделала. Она сбежала с Крита. Она находится на корабле, который несёт её всё дальше и дальше от ненавистного острова – его уже не видно, если оглянуться назад, вокруг только лазурное море, сверкающее на солнце, как сотни расплавленных драгоценных камней, и бездонное, яркое, великолепное небо, по которому неспешно катится раскалённая колесница Гелиоса... Ариадна была так счастлива, что почти вновь поверила, что её дедушка добр и любит её. Может, это он и помог ей? Или... Ариадна стояла на палубе, зачарованно глядя в охваченное розовым пламенем заката небо, и улыбалась счастливой, открытой, сияющей улыбкой, такой, что от неё даже немного болели щёки, скулы и даже виски – настолько девушка не привыкла так много и счастливо улыбаться. Может, это её Икар?.. Может, он стал спутником Гелиоса, и это он помогал ей всё это время? Икар, Икар, Икар... Впервые воспоминание о нём не отдалось мучительной болью – Ариадне захотелось запеть, засмеяться, закружиться по палубе в танце! Её Икар, он смотрит на неё оттуда, с неба, он заботится о ней даже сейчас, её возлюбленный, её драгоценный... Смеясь, девушка закружилась по пустынной палубе, обхватив себя руками – казалось, сердце вот-вот выскочит у неё из груди. Свободна! Она, наконец, свободна! И боги, как же славно здесь пахнет солью и солнцем – не надышишься! Планируя побег, Ариадна опасалась, что у неё, никогда не ступавшей на борт корабля, будет морская болезнь, но обошлось: девушка прекрасно переносила плаванье. Казалось, у неё вот-вот вырастут крылья, как у её любимого и друга, и она полетит, смеясь и ликуя, танцуя в солнечных лучах и обнимаясь со всеми ветрами, полетит далеко-далеко, высоко, но солнце не растопит воск в её перьях, ведь его там не будет – это будут самые настоящие крылья, и она взлетит на них далеко в небо, и её дедушка Гелиос поцелует её в лоб и крепко обнимет, а потом из-за его широкой спины выглядит проказливо улыбающийся Икар, и у неё теперь всё-всё-всё будет хорошо. Ведь она заслужила, правда?.. Она так долго жила в клетке с чудовищами... Заслужила она хоть немного солнца и счастья?.. «Заслужила, девочка. Только не кажется ли тебе, что настала пора разобраться со всем, о чём ты так старательно пытаешься забыть?» Оказывается, всегда трезвая, рассудительная и рациональная часть её сознания, которая не позволяла Ариадне дать слабину даже в самые отвратительные моменты её жизни, могла эту жизнь нешуточно отравить. Каким-то участком разума девушка, конечно, понимала, что никакого якобы «голоса» в её голове нет – просто она всегда была очень одинока, не считая Икара и Дедала, и потому придумала его себе, чтобы было немного легче. Этот голос всегда был с ней, спокойный и твёрдый, никогда не теряющий рассудка. Он не был с ней ласков – напротив, порой давал увесистые оплеухи, приказывая собраться, но всегда помогал ей действовать здраво и рассудительно, и – Ариадна знала, ведь это был её собственный голос, голос её сознания – всегда был на её стороне. Но, несмотря на это... «Чего тебе от меня надо?! – болезненно воскликнула принцесса Крита в мыслях, до боли вцепившись пальцами в собственный локоть, и судорожная гримаса исказила её лицо. – Я счастлива! Я свободна и счастлива, позволь мне упиться этим счастьем! Во имя Посейдона, я это заслужила! Заткнись, заткнись, умоляю тебя, заткнись хоть раз в жизни! Ты мне не нужен – я счастлива!» «И не подумаю, – спокойно и холодно ответил её разум. - Счастлива? Правда? Всецело и абсолютно? И правда веришь, что дальше будет только солнце и радость? Ну-ну. Давай-ка порассуждаем трезво, девочка». Губы принцессы болезненно скривились. – Ненавижу... – пробормотала она вполголоса. Целых три дня пути она заталкивала всё тёмное, всё страшное, все гнусные мысли куда-то вглубь сознания, но сейчас... Ариадне приходилось бегать от опасностей – она могла часами искусно прятаться по замку от Минотавра, скрывать от всего мира свои отношения с Икаром – но бегать от собственных мыслей она не собиралась. В каюте было тихо и прохладно. У каждого из немногочисленных пассажиров корабля была своя каюта, и Ариадна горячо благодарила богов за это: она не знала, как делила бы спальню с кем-то из девушек... Тяжело вздохнув, Ариадна прислонилась к двери, закрывшейся за её спиной, и медленно стекла вниз. Уткнулась горячим лбом в холодные ладони. Прерывисто перевела дыхание. Девушки... Она, конечно, ожидала чего-то подобного, но всё же надеялась на большую... благодарность?.. Гая потеряла друга в Лабиринте. Дидима потеряла брата, или, вернее, все девушки потеряли братьев, ведь общее горе и страх успели сроднить их за время пути туда, на Крит, на заклание надёжнее кровного родства. «А ведь я поначалу надеялась, что смогу с ними подружиться... – с горечью усмехнулась Ариадна. – А теперь осмеливаюсь высунуть нос из каюты только ранним утром да поздним вечером, когда все спят, и крадусь по кораблю, как мышь на дрожащих лапках... Принцесса Крита», – плюнула в себя саму с невыразимым презрением. Как было бы хорошо, не будь она связана никаким родством с царём Миносом! Если бы она о нём даже не знала! Как это было бы замечательно! Она жила бы в далёких и прекрасных Афинах, и, может быть, Дидима была бы её подругой... А не пыталась вцепиться ей в волосы и швырнуть за борт, как два дня назад, когда они только двинулись в плавание. Девушка сходила с ума от горя. Она беспрерывно плакала и рвала на себе волосы, расцарапывала ногтями хилую грудь, захлёбывалась в рыданиях, переходящих иногда в страшный, надрывный, тонкий вой. Ариадна смотрела на неё со смесью ужаса, сочувствия и восхищения: так вот, оказывается, как горюют сёстры по братьям?.. Однажды она попыталась к ней приблизиться. Робко дотронулась до плеча, вполголоса шепнула: «Дидима... Мне очень жаль...» А потом встретилась с безумным взглядом, в котором горе стремительно сменялось слепой яростью. «Ты! – прорычала Дидима, вскакивая на ноги. – Это из-за тебя он погиб!» – «Что? – нахмурилась было Ариадна. – О чём ты говоришь? Я помогла вам сбежать оттуда!» Но Дидима её не слышала. Словно дикий зверёныш, она бросилась на принцессу Крита, вцепилась ей в волосы, оттолкнула к самому борту, так, что Ариадна уже почувствовала влажный холод, распахнувший пасть за её спиной. Из её горла вырвался испуганный вскрик – но она в тот же момент сгруппировалась и жёстко оттолкнула девчонку от себя. Крепкая, проворная Ариадна, с лёгкостью взбирающаяся на самые высокие и неприступные скалы на Крите, способная часами рассекать упругим телом ледяные волны и бегать быстрее лани, с лёгкостью могла бы сама отправить хилую, тонкокостную Дидиму за борт – но лишь мягко и вместе с тем решительно оттолкнула бедную девушку от себя, стиснула ладонями тонкие запястья, и жёстко промолвила: «Я лишь хотела сказать, что сочувствую тебе, Дидима. Мне жаль, что так получилось», – и ушла, оставив ошеломлённую девушку вновь захлёбываться слезами. С тех пор она старалась перемещаться по кораблю, когда меньше всего рисковала натолкнуться на кого-то из афинян. Ариадна не боялась, что её вытолкнут за борт (хотя, навалившись на неё всей толпой, девчонки бы справились) – просто... неуютно было под этими хмурыми взглядами. Словно это она – не Минотавр, не Минос, а она – в чём-то виновата. «Почему так? – беспомощно спрашивала себя Ариадна, рассматривая собственные обтянутые хитоном колени. – Я ведь помогла им... Помогла! Без меня они все погибли бы там, в Лабиринте!» Она напоминала ребёнка, не понимающего, за что с ним обошлись так несправедливо. Когда-то давно, в детстве, когда кто-то из братьев впервые её ударил – не по-детски, как всегда бьют своих сестёр братья, а по-настоящему, отвесив звонкую, холодную оплеуху – Ариадна так же сидела, рассматривая свои колени, в одном из сотни своих потайных местечек и рассуждала сама с собой, пытаясь постичь своим детским разумом, что она сделала не так. Ведь она же была хорошей? Ведь так, была? «Была, – сочувственно вздохнул голос разума, теперь очень похожий на голос Дедала. – А теперь вспомни, что ты слышала о себе от афинских девушек. Что они плевали тебе в спину, когда ты проходила мимо». «Дурная кровь». «Отродье Миноса». «Криткая царевна», – с презрением, с ненавистью, отвращением, словно она была особо омерзительным подвидом лягушки. Ариадна судорожно, мучительно вздохнула и зарылась лицом себе в колени, путаясь пальцами в густых волосах, стискивая пряди, сдавливая виски... Несправедливо. Почему так несправедливо?! Детская обида жгла изнутри так сильно, что на глаза почти навернулись ребяческие, кипучие слёзы. «Вот так, моя милая», – печально вздохнул внутренний голос. Как бы ей хотелось, чтобы этот голос принадлежал не ей самой, а кому-то другому! Чтобы это был кто-то сильный и добрый, кто обнял бы её и защитил от всех бед, кто-то с тёплыми, ласковыми руками... Или хотя бы чтобы её просто пожалели. Ведь это неправильно – что она, женщина, девушка, вынуждена сама защищать свою жизнь и вот так сидеть в каюте, прижимаясь к стене и беспомощно уткнувшись лицом в колени? Разве не должен у неё быть защитник? Добрый, любящий её друг... Отец ли, возлюбленный, брат – кто угодно, лишь бы защищал её. Лишь бы она могла на него положиться. Лишь бы он её хоть немножечко любил. «Ты – дочь Миноса, которого они все ненавидят... – грустно продолжал разум. – Заслуженно. Они охвачены горем, потеряв людей, с которыми их сроднила опасность. Им нужно выместить его хоть на кого-нибудь. Не будь тебя – они бы могли вымещать его на Тесее, гневаясь, почему он не смог спасти всех мужчин, а только двоих и Гаю. А те, кто не охвачен горем – ненавидит тебя лишь потому, что ты – его дочь. Увы, так тоже бывает, дорогая моя». Ариадна с беспомощной улыбкой погладила саму себя по плечу, потому что этого не мог сделать никто другой. Боги, как же ей было одиноко на этом корабле! В какой-то степени – даже более одиноко, чем во дворце, где ей, по крайней мере, все знакомо. А здесь... Здесь все её ненавидят. И она даже представить не может – или боится – что будет дальше. Если бы Тесей испытывал к ней хоть какие-то тёплые чувства: дружбу, благодарность, влюблённость – он, принц Афин, сумел бы её защитить, но Тесею, кажется, на неё плевать, он ненавидит её так же, как все остальные, и не может преступить в себе эту ненависть, даже несмотря на помощь. Наверное, он вовсе пытается о ней не вспоминать и думать, что он сам изобрёл способ выбраться из Лабиринта. Ариадна виделась с ним только во время трапез, и они не перемолвились за все три дня ни единым словом. Впрочем, девушка и не стремилась. Странно, но... Она даже немного скучала по дому. Ариадна никогда не покидала Крит, даже за пределами столицы не бывала. Сыновья Миноса, кроме Минотавра, ездили в завоёванные отцом города, чтобы навести там порядок, если поднимался бунт, но дочери – и Минотавр – не знали мира за пределами острова, будто этого мира вовсе не существовало. Когда-то в детстве Ариадна принесла карту в мастерскую Дедала, и Икар долго рассказывал ей о городах и странах, и воображение рисовало ей причудливые, фантастические образы, и это было так сладко, так славно... «Если бы у меня были крылья, я облетела бы весь мир!» – горячо воскликнула тогда маленькая принцесса, и Икар, рассмеявшись, порывисто поцеловал её в щёку. Теперь, вспоминая тот день, Ариадне казалось, что какая-то мысль, какая-то идея промелькнула в тот миг в его глазах, но это была, конечно, неправда. Интересно, как там сёстры?.. Отец наверняка пришёл в неистовство, когда узнал... Ариадну не связывали нежные чувства с сёстрами, но она не хотела бы, чтобы он сорвал на них зло – девушки ни в чём не виноваты. В ночь побега Тесей приказал отряду матросов со своего корабля взять несколько бочонков с маслом и устроить пожар в порту, поэтому все великолепные, стремительные, смертоносные корабли её отца, которым не повезло в ту ночь отдыхать у берега, сгорели. Ариадне было даже немного жаль: корабли ей нравились. По губам критской царевны скользнула призрачная улыбка: она прямо-таки слышала звериный вопль отца, полный бессильной ярости, когда он понял, что законная добыча не только ускользнула у него из-под носа, но и лишила его возможности немедленно броситься в погоню. Впрочем, погони всё равно боялись все на корабле, просто никто не осмеливался говорить об этом вслух. Все понимали: у Миноса вполне могли быть ещё корабли. Каждый день Ариадна страшилась увидеть гряду стремительно приближающихся знакомых силуэтов – флотилию, готовую взять их в кольцо и раздавить, как давят в ладони комара. По ночам, когда девушка засыпала (перед этим долго ворочаясь и сходя с ума от бессонницы), ей часто это снилось: ночь, бурливое море, отблески пламени на воде, и страшное, искажённое гневом и болью, лицо Миноса, его толстые губы, шепчущие ей: «Братоубийца». Иногда он превращался в Минотавра и падал к её ногам, окровавленный, хрипло шепча то же самое слово. Иногда она видела холодный мраморный зал, залитый серебром лунного сияния, и три бездыханных тела, струйки тёмной, дурной крови, медленно растекающиеся к высоким стенам, и отца, рвущего на себе волосы и ревущего, словно раненный бык, рыдающего на трупах своих мёртвых сыновей. Иногда он превращался в Дидиму, но кровь заливала её лицо, чёрная, запёкшаяся, и она снова пыталась столкнуть её с корабля, и на сей раз у неё получалось, и Ариадна падала во мрак морской глубины, и там Минотавр стискивал вокруг неё холодные руки, шепча на ухо «Сестрёнка...». Боги, ей ведь только пятнадцать лет! Пятнадцать лет, разве это должно сниться пятнадцатилетним девушкам?! Ариадна судорожно провела ладонями по лицу и сделала глубокий вздох, такой неровный и прерывистый, как будто на груди у неё лежал камень. Очевидно, тьмы, которую она заталкивала внутрь, стараясь предаваться заслуженному счастью, которого так мало было в её жизни, намного больше, чем она рассчитывала. Нужно успокоиться. Всё это... Всё это – прошлое. Жестокое, ужасное, искорёженное, но это – прошлое, и если боги окажутся к ней так же милостивы, как и в день побега (порой Ариадна нервно хихикала, думая, что их просто забавляло наблюдать, как она мечется, словно мышь, напуганная насмешливым взглядом кошки), то оно не настигнет их в образе разгневанного Миноса, и она благополучно доберётся до Афин... Девушка сосредоточенно закусила губу и, решительно вскочив на ноги, прошлась по каюте. Пол под ногами покачивался, и от этого её постоянно немножко тянуло в сон с непривычки. Забавно: дочь человека, с которым даже Посейдон, пожалуй (опасно было думать такое прямо во владениях Черногривого, но тем не менее), поостерёгся бы связываться на море, не может привыкнуть к качке. Сама не зная об этом, девушка в точности повторяла жесты своего прославленного родителя: в минуты задумчивости он так же прохаживался по комнате, заложив руки за спину и сосредоточенно стискивая пальцы, только у него это были короткие, грубые, сильные пальцы воина, а у неё – тоже коротковатые, но тонкие и ловкие пальцы принцессы – и взгляд у него был такой же сосредоточенный. Да, ей страшно. Да, её ночи полны кошмаров, да, она сама не понимает, откуда они взялись, боги, ведь она половину сознательной жизни мечтала, чтобы вся её семья (кроме сестёр) погибла, а проклятый Крит провалился в морскую бездну! Неужели настолько сильна власть дурной крови?.. Да, всё это правда, и даже сейчас страх и тошнота сжимают ей сердце, но если она хочет, чтобы её история завершилась благополучно – ей нужно рассуждать трезво и думать о реальных опасностях, а не призраках с окровавленными лицами. Какие опасности могут её подстерегать? Ариадна принялась загибать пальцы. Её могут убить во сне. Эти же афинские девушки. Например, под предводительством Дидимы, чью ненависть можно резать ножом – настолько она осязаема, так и висит в воздухе, стоит Ариадне случайно показаться в поле её зрения. Поэтому девушка тщательно запирала каюту каждую ночь и ходила, оглядываясь, готовая в любой момент выхватить кинжал. Их может нагнать Минос... Принцесса сильнее закусила губу. Это тревожило её сильнее. Против покушения она может хоть что-нибудь предпринять, но отец... Если он их нагонит – шансов нет никаких. Флотилия Миноса уничтожит корабль афинян, как зубастый пёс – беспомощного котёнка. Он перебьёт их всех, и афинянам ещё повезёт, если Минос будет настолько взбешён, что не изобретёт какого-нибудь интересного способа умерщвления. И её он тоже найдёт... Ариадна судорожно облизнула пересохшие губы. Она почти слышала его голос, хриплый, тягучий, насмешливый: «Неужели я был недостаточно гостеприимным хозяином, что мои гости решили сбежать с пиршества в их честь?.. Да ещё вместе с моей любимой дочерью...» По коже девушки пробежали мурашки, и она поспешно обхватила себя за плечи, пытаясь ладонями прогнать мертвенный холодок. «Не думай об этом, – приказала себе со всей жёсткостью и упрямством, на которые была способна. – Ты ничего не сможешь с этим сделать. Это от тебя не зависит, думая об этом, ты доведёшь себя до безумия – и всё без толку. Просто выбрось это из головы. Если он вас нагонит – ты умрёшь. Если нет...» Если нет – она доплывёт до Афин. Ариадна медленно опустилась на постель и снова сжала виски пальцами. Афины... Прекрасный город из рассказов Икара и Делала. Светлый и величественный. Полный мудрых и утончённых мужей, чьи мысли столь же чисты, как их дела. Город солнца и счастья. Таким он рисовался ей когда-то давно, но теперь... Ариадна медленно покачала головой, и глубокая морщинка появилась между её бровями. Теперь... Афиняне ненавидят её. Этих – она спасла, или, по крайней мере, помогла спастись, но и то они смотрят на неё со сдерживаемым желанием вышвырнуть за борт, и только благодарность их и сдерживает. Вчера Ариадна слышала, как Фавий и та девушка с чернильными пятнышками на пальцах – принцесса узнала, что её зовут красивым именем Гиания – горячо убеждали остальных: «Подумайте, ведь если бы не она – мы все были бы мертвы! Она не заслуживает плевков в спину!». Как у неё тогда трепетало сердце в порыве безумной благодарности... Вот только на других афинян не подействуют никакие речи. Они ненавидят Миноса, ненавидят Крит, а значит, будут ненавидеть и её – плоть от его плоти, кровь от его крови. И... Что они могут сделать?.. От страха судорожно сжималось сердце, но Ариадна старательно не обращала внимания, хотя её пальцы невольно стискивались на груди. Они могут попытаться шантажировать Миноса с её помощью... И как бы ни обернулись эти попытки – для неё, Ариадны, они закончатся блеском клинка Чернокрылого и мертвенным холодом от вод вечной реки Стикс. Если Минос расхохочется им в лицо (она, девушка, не нужна ему, у него и так достаточно дочерей) – афиняне могут в гневе, поняв, что она для них бесполезна, её убить. Если же Минос согласится забрать её себе взамен на (лживые, несомненно) уступки... Лучше пусть убьют афиняне. Ариадна подумать боялась, что сделает её отец с предательницей-дочкой, из-за которой погибли его сыновья. Может, ей стоит более оптимистично смотреть на вещи? Она, как-никак, принцесса. Что делают с принцессами? – Заключают династические браки... Поднявшись с постели, Ариадна в задумчивости подошла к большой чаше с пресной водой для умывания и склонилась над собственным отражением, изучая себя придирчивым взглядом. Побег оставил на ней свой отпечаток. Скулы заострились. Губы кажутся тоньше, зато горят кровавым пламенем, истерзанные сотней укусов. Глаза немного впали и почернели, в них горит лихорадочный огонёк, а под ними обозначились тёмные круги. Смуглая кожа значительно побледнела. М-да. Явно не мечта афинского принца. Пожалуй, её нельзя назвать уродиной, отнюдь нет – влюбился ведь в неё Икар? В её живые глаза, в грудной, низкий, раскатистый смех, в белые зубы в окаймлении вишнёвого, пухлого рта, ямочки на щеках, в непокорные кудри, сдерживаемые обручем, в подвижную, крепкую фигурку и прекрасные ноги, которые он когда-то ваял по памяти... Влюбился, ведь так? Но сейчас она выглядела измученной. Измученной и готовой отчаянно цепляться за любую соломинку, чтобы выжить. За красоту её явно не возьмут – даже на этом корабле все девушки в миллиард раз красивей. А по политическим соображениям... Ариадна с грустью покачала головой и раздражённо оттолкнула от себя чан. Это было бы очень славно, но... Нет. Нет. За ней, предательницей и братоубийцей, не стоит мощь царя Миноса и Крита, грозной морской державы – её родной отец убьёт её, как только представится возможность, и едва ли царь Эгей, взрастивший такого сына, как Тесей, станет рисковать ради призрачной возможности, что Минос не нападёт на новообразовавшихся родичей. Значит, либо шантаж, либо... Ариадна сглотнула, чувствуя, как в горле будто бы встал не просто комок – будто там застрял твёрдый, солёный камень. Либо шантаж, либо её убьют. Казнят. Возможно, предварительно поиздевавшись. Кровь от крови Миноса, отродье Крита... В глазах афинян она не заслуживает иной участи. И что ей делать тогда? Ариадна знала, что: она будет яростно отбиваться, защищаться, срывая голос, до хрипоты кричать, что она помогла Тесею победить Минотавра, что это из-за неё они здесь, живые и здоровые, но какова вероятность, что к ней прислушаются? Афинянки её ненавидят. Тесею, кажется, плевать, и Ариадна сильно сомневалась, что ему достанет благородства разделить с «критским отродьем» свою блистательную победу. Поверят ли только её словам, не подкреплённым ничьим больше свидетельством?.. Ариадна медленно покачала головой, ожесточённо, так, что они даже заболели, кусая губы. Если её решат казнить – шансов у неё... Очень мало. Практически нет совсем. Как бы ей хотелось думать, что её встретят, как героиню! Что её будут чествовать, что под ноги ей будут бросать цветы... Ведь она правда, правда помогла Тесею! Не спасла их всех, конечно, всего лишь принесла оружие и нить, которая помогла им выбраться из Лабиринта, и без воинских и лидерских способностей афинского принца ничего бы не получилось, но и без неё у них бы тоже ничего не получилось! Она заслужила разделить с ними радость триумфального возвращения... «Этого не будет, – спокойно и жёстко отрезал разум. – Ты для них – критское отродье, помнишь? Враг. Дочь врага и сестра врага. Станут они делить с тобой триумф и радость?..» Не станут. Следовательно... Сосредоточенно расхаживающая по каюте девушка неожиданно остановилась и с тихим стоном прижала ладонь к груди. Как же ей не хватало Икара! И Дедала. Они бы горячо защищали её, будь они здесь. И им, достопочтенным афинским гражданам, к тому же, мужчинам, отважным пленникам, сбежавшим с ненавистного острова, вполне вероятно, поверили, и пощадили бы её. И, может быть, Дедал забрал бы её к себе домой. Она бы научилась готовить и каждый день пекла бы ему лепёшки, собирала оливки в его саду, помогала ему в создании скульптур, как верная дочь. И, может быть... Если бы ей очень-очень повезло... Она бы вышла замуж за Икара. У них был бы красивый каменный дом, окружённый пышным, тёмно-зелёным садом, а под окном росло развесистое персиковое дерево, с которого можно было бы сорвать спелый, пушистый плод, просто протянув руку из окна... Ариадна прерывисто, медленно вздохнула, как вздыхает человек, старающийся взять под контроль новый приступ боли, и с грустью качнула головой. Этого не будет. Моряки с Крита сказали чётко, что остатки их крыльев – тонкий деревянный каркас долго держал их на воде посреди моря, слишком далеко, чтобы можно было подумать, что они выбросили их, добравшись до берега – и даже привезли обратно одно крыло. Это было крыло Икара... Ариадна хотела взять одно перо с него на память, но Минос, взбешённый дерзким побегом, разломал его и небрежно бросил в камин со словами «Туда ему и дорога». Ариадна стояла за его спиной, окаменевшая, и мечтала выцарапать его звериные глаза. Девушка встряхнулась всем телом, и жёстко стиснула ткань на груди пальцами. Спокойно. Не время предаваться горьким воспоминаниям – нужно думать. В Афины ей нельзя, во всяком случае, нельзя во дворец Эгея. Можно было бы сбежать, не доплывая до Афин – между Афинами и Критом, как рассказывал ей Икар, было ещё несколько островов с небольшими городками на них, там беглецы планировали делать остановки, потому что не смогли бы добраться до Афин за один перелёт – но, как Ариадна поняла, афинский корабль шёл, не останавливаясь: не было необходимости, да и давать обречённым возможность для побега – опасная игра. Прямо сейчас они приближались к небольшому острову под названием Наксос, но остановку делать не собирались. Можно попытаться сбежать, когда корабль только-только пребудет в афинский порт... Да, пожалуй, это лучшая возможность. Толкучка, неразбериха, отсутствие одной девчонки не заметят. Принцесса лихорадочно облизнула сухие губы, покрывшиеся трещинами от многочисленных укусов. Это вполне возможно. Во имя хтония Невидимки, разве может быть что-то невозможное для женщины, что сбежала с Крита?! Вот только... Что ей делать потом, в Афинах? Куда она пойдёт? Она, как-никак, принцесса, и все её умения связаны с этим, выживать одна на улицах она не умеет. К тому же, в ней всё дышит царственным происхождением: осанка, поворот головы, природная надменная властность в голосе. Не хватает только таблички на спине «Пожалуйста, ограбьте и изнасилуйте меня, я не смогу дать вам отпор и являюсь очень удобной добычей, спасибо». А Афины – наверное, такой большой город... Большой и опасный... «Стоп! – решительно вступил разум, почувствовав, что девушка готова поддаться панике. – Главное, что ты будешь жива, а дальше – разберёмся на месте. Нельзя утопать ни в мыслях о прошлом, ни в мыслях о будущем: и то, и другое способно тебя погубить». Ариадна твёрдо кивнула. Можно было бы украсть что-нибудь отсюда, с корабля... Что-нибудь ценное, что можно продать. Но ничего ценного она не видела – кто берёт драгоценности в последний путь? Разве что обручи на голове у Тесея и ещё пары девушек, но их красть было бы слишком опасно. А вот ножи... Те ножи, что она отдала Тесею и его спутникам... Ариадна вновь облизнула сухие губы кончиком языка. Да, их украсть стоит. При ней всё ещё был её собственный нож, маленький и тоненький, но ещё один не помешает – хотя бы для продажи. И ещё кое-что, важнее ножа: еда. Вряд ли она в первый же день после побега (если тот пройдёт удачно) найдёт, где поесть, поэтому еда ей будет необходима. Итак, значит, побег из порта, а до того – раздобыть еду и оружие. Теперь, когда Ариадна понимала, что её ждёт, что она собирается делать сейчас, а что – потом, ей значительно полегчало – будто камень упал с груди, и из неё даже вырвался негромкий, полный облегчения смех. Сейчас – всё понятно, и если она будет действовать точно и решительно, то избежит смерти, а потом... Потом – будет потом. Она что-нибудь придумает. За последние несколько дней она убедилась, что придумывать у неё получается великолепно. «Я же говорил, что надо было с самого начала всё обдумать, – весело усмехнулся её разум. – Теперь иди-ка поешь, девочка моя, ты давно уже ничего не ела». А Ариадна лёгкой походкой вышла из каюты, впервые за время плавания ощущая под ногами хотя бы некое подобие твёрдой почвы, будто бы её странная, безумная жизнь хоть немного вернулась под контроль.