Синдром

«Склонность к развитию зависимостей…» Сакура закусывает карандаш, ближе склоняется к коленке и очерчивает повторно последний выведенный иероглиф. «Повышенная раздражительность…» Она сводит брови к переносице, вдумчиво смотрит сквозь строки и игнорирует чужой проницательный, но безынтересный взгляд на собственном лице. «Снижение работоспособности…» Харуно спешно запахивает блокнот, стоит чужим глазам скользнуть на исписанные пожелтевшие страницы, проходится пальцем по глянцево-розовой обложке и прячет карандаш в спирали на боковине.  — Закончила? Она кивает, расторопно тянет губы в милой улыбке и поднимается со скамейки. Блокнот оказывается в незамысловатом серебристом клатче, мужской взор еще с минуту настойчиво испепеляет его обращенным вниманием, но любопытство догорает, не успев даже зародиться.  — Спасибо, что согласился пойти со мной. Харуно оставляет за спиной место встречи и собственноручно очищенную от снега скамейку. Каблуки гулко ухают по утоптанной дорожке. Сакура не ждет даже ответного угуканья, но боковым зрением видит еле заметный кивок.  — На самом деле, даже не представляю, с кем я должна идти, если не с тобой, Саске-кун, — отшучивается Сакура неловко. Но напряжение продолжает висеть в воздухе и не собирается улетучиваться. Колкий воздух щиплет щеки, Сакура то и дело закусывает нижнюю губу, бросая короткие взгляды на спутника. Что касается Саске, тот напряженности не видит или смело игнорирует ее, берет девушку под руку — слабо, осторожно, шершавый рукав пальто едва не ускользает сквозь длинные пальцы — и направляет ко входу во внутренний двор поместья Яманака. В абсолютном безветрии воздух даже на зимней улице кажется спертым, для Сакуры каждый очередной вдох — потуга. Она провожает взглядом облезлые и разве что снегом припорошенные кроны деревьев, старается не смотреть сквозь паутину тонких и неказистых в отсутствии листвы черных веток на выделяющуюся, размывающую тусклый горизонт багряным пятном резиденцию. Интересно, он сейчас там? Или и эту неделю избегает рабочей рутины, сбрасывая свои обязанности на плечи подчиненных? Он ведь не пишет ей больше. От этого спокойнее, но лишь на крохотную капельку. Харуно хочется вырваться и зарычать от негодования, когда в замысловатой плетеной арке, разрезающей собой живую изгородь, им приходится остановиться. Именно там мать Ино и поджидает гостей: госпожа Яманака встречает Саске глубоким поклоном и скорым изучающим взглядом, Сакуре же она готовит свои теплые объятия, неловкое и невнятное бормотание на ухо, сухой поцелуй в щеку и намекающий взгляд янтарно-карих глаз над затылками пришедших. Харуно глядит сначала на Саске, беззащитно и без напряжения смотрящего прямо над собой, изучает его расслабленный и аристократичный профиль и только потом поднимает взгляд, устремляя его в замысловатую плетень над их головами. Недовольный, рассерженный и вынужденный. Лепестки омелы такие мелкие, воздушные, что их просто спутать с крупными снежинками, затесавшимися между стеблей. Цветки на фоне пресно-сизого неба смотрятся прозрачно — они почти растворятся собой хотя бы в тех же снежных облаках, нависших над поместьем где-то совсем высоко. Сакуре даже на мгновение кажется, что чужие пальцы оплетают сгиб локтя с ощутимым нажимом, что под мужской ладонью кожа теплеет. Но тогда, когда она натыкается на скучающий взгляд Саске, то с поразительной четкостью осознает, что не меняется ровным счетом ничего. У Сакуры редко такое случается, что она не ссылается на Ханакатобу, разглядывая растения, но в этот раз она даже не хочет помнить, что омела значит на языке цветов, когда перешагивает уверенно порог и спешит войти в дом, оставляя плетень позади. Саске с этим решением абсолютно согласен, несмотря на то, что единственное, что его заинтересовало в этой ситуации, это то, зачем Сакура так долго смотрит на небо. От прикосновений Саске как от осеннего солнца: на душе светло, но холодно. Учиха — неумолимая константа в своем односложном образе жизни и суждений, а Сакура даже не лезет в эти примеры — если и звать ее переменной, то в этом уравнении ее значение ноль. Когда Учиха в далеком прошлом одним широким шагом перешагивает стадию, следующую за «друзьями», то каким-то необъяснимым образом оказывается в категории «хороших бывших», так и не побывав «настоящим». Это, конечно, Ино придумывает эту классификацию, но Сакуре остается только коротко кивать в ответ, потому что взгляд подруги на их отношения со стороны — особенно проницательный. Из Саске «бывший», действительно, хороший: они видятся в меру, общаются — тоже в меру, а неловкость оба оставляют где-то в далеком подростковом возрасте. В восемнадцать лет она целует Саске в первый раз, когда они прогуливаются в парке перед его отбытием из деревни. Ей отчего-то кажется, что так и нужно, что это самое оно, но Учиха встречает этот жест оторопело и оставляет без комментариев. В двадцать лет целует ее он, правда, в лоб и на одну малюсенькую секундочку, но именно в том мгновении она отыскивает больше тепла и нежности, чем в любом другом. Потому что отказывается взять ее с собой в путешествие. И если в тот день Сакура заунывно плачет, провожая взглядом его неумолимо меркнущую к горизонту спину, то сегодня трезво осознает, что этот поступок кроме как великодушным и не назвать. В общем-то, в двадцать лет они и спят в первый раз вместе перед его уходом на дне рождении Наруто. Довод «не хочу вступать в третью декаду своей жизни девственницей» сонному и пьяному Учихе кажется достойным, а Сакуре после я-уверена-что-выпила-меньше-литра саке кажется, что Саске потрясающе подходящий кандидат для первой ночи с мужчиной. А сейчас Саске — хороший бывший. В его обществе к ней не будут лезть с расспросами друзья, с ней не будут флиртовать мужчины, от нее — в идеале, конечно — все будут держаться подальше на многолюдном мероприятии. Ступая за порог, Учиха едва уловимо меняется в лице: выглядит даже несколько обеспокоенным и напряженным. Возможно, сказывается нелюдимость вкупе с обилием народа в коридорах усадьбы. Здесь все ярко и пестро, и Сакуре даже кажется, что Учиха оценивающе глядит на убранство из-под полуприкрытых век именно поэтому. Харуно не знает, кого из знакомых ей здесь видеть хочется, а кого — нет. Она успешно избегает общества собственных родителей, увлеченно болтающих с Йошино Нара, да и те пропускают ее фигурку мимо глаз, стоит матери Ино вклиниться в разговор. Саске неспешно следует рядом, держится чуть позади, и Сакура на каждый второй шаг чувствует, как невесомо соприкасается юбка платья с чужим бедром. Она настороженно оглядывается, лишний раз находит в парне лишь абсолютное отсутствие интереса к происходящему с легкими нотками пренебрежительности. Он смотрит ленно, но оценивающе: озирается на каждую икебану, учтиво кивает в ответ каждому поклонившемуся ему гостю, пересчитывает взглядом пепельно-блондинистые макушки членов клана Яманака. Харуно нравится понимать, что не только ей все это чуждо. Когда она передергивает плечами от излишне шумно разразившейся музыки, то слышит за спиной холодный разочарованный выдох. Когда удивляется, как же много у Ино шумных родственников, Саске согласно кивает в ответ. Это поразительное совпадение — желание Саске наведаться в деревню для посещения шифровального отдела и библиотеки, поэтому Сакура хватается всеми своими цепкими пальчиками с облепленным белым маникюром за возможность видеть своим сопровождающим Учиху. Потому что Ино каждодневно знакомит ее с десятками мужских кандидатур, подходящих внешне и статусом на роль ее партнера на свадьбе подруги, потому что Киба, сцепившийся в очередной склоке с Тамаки, настойчиво предлагает Сакуре составить компанию на этом празднестве. Потому что… «Ты могла бы прийти с Рокудайме», — отпечатывается в сознании пьяный бред подруги. Сакура не может выбросить его из головы. Надо сказать, ее голова в последнее время и без того неплохо напоминает прохудившееся мусорное ведро: даже в напряженности будних, проведенных в больнице в гордом одиночестве, она умудряется лишний раз думать не о том, о чем надо — о том, о ком не надо. А будни пролетают мимо спешно и стремительно, оставляя после себя затекшую от постоянных ночных смен шею и мозоли между указательным и средним пальцем правой руки. Ино приготовляется к свадьбе, наведывается в больницу катастрофически редко, но и только для того, чтобы забрать что-то из ящиков своего стола. Укорять ее нет ни времени, ни причин: Яманака берет отпуск через день после посиделок в баре, а Сакура успевает только волчком вертеться между архивом, библиотекой и бесконечным скопищем палат. Она опоминается только тогда, когда находит на столе раскрытый справочник по психологии поверх бесчисленных историй болезни и четко осознает, что ищет в строках и между ними диагноз совсем не относящийся к больным из стационара. Оправдание — простое и логичное — с таким даже спорить не станешь. Врачебный интерес. Не больше и не меньше. Именно поэтому тогда, когда есть возможность оттянуть все трудовые обязанности и хотя бы попытаться не вспоминать потемневший от накатившей ярости взгляд Какаши, тонущий в свете софитов, Сакура спешно затягивается потеплевшим шампанским. В горле лопаются мелкие пузырьки, она сипло прокашливается, но выпивает фужер до одной единственной капли на донышке. Саске совсем рядом, но отвлечен беременной Хинатой: та, с явным румянцем на чуть припухших щеках, оправдывает мужа и обещает его скорый приход. Сакура заходится в каком-то излишне истеричном смешке, бросает незамысловатое «я отойду» и направляется в сторону уборной, но коридор у входной двери затягивает ее и заставляет в последний момент изменить траекторию. Похолодевшие пальцы барабанят по обивке клатча, Сакура не выдерживает и выуживает изнутри блокнот. Она прячется за куртками и спинами, упирает лопатками стену и едва ощутимо напрягает запястья. Страницы встречают ее знакомыми иероглифами, но она уверенно пролистывает до заднего форзаца и раскрывает вклеенный наподобие суперобложки конверт. Три бумажки шуршат и склеиваются, но она выуживает особенно выделяющуюся. Помятая салфетка с маслянистым пятнышком у незамысловатой эмблемы заведения в углу, дрожит в мозолистых пальцах. Размашистые, но хорошо читаемые иероглифы выведены грифелем и надрывают шершавую поверхность на последнем слове. На часах без пятнадцати четыре. Она успевает, если поторопится. Успевает, если Какаши не отрезвили сказанные в сердцах ее слова в баре. Будет только лучше, если на кладбище она встретит только собственное отражение в глянце монумента. Торжество начнется через добрый час, пока гостей радуют только легкие закуски, шампанское и витьеватая музыка на фоне. Успевает, точно успевает! Сакура уверенно минует оставшиеся метры коридора, старательно пропуская мимо ушей чужой оклик из толпы, надеется не встретить Ино, ее мать или Сая и считает минуты на дорогу, чтобы успеть вернуться. Рука мелко дрожит, когда она дергает пальто с вешалки, надрывая крючок.  — Я бы не советовал. Сакура так и замирает в пальто, накинутом на правое плечо, когда неловко разворачивается. Саске встречает ее безразличным взглядом и поджатыми сосредоточенно губами — по этому выражению лица не разберешь, что ему нужно. Но Сакура поджилками чувствует, что ничего хорошего за пресной миной не кроется.  — Не понимаю, о чем ты, — отмахивается Харуно и ныряет второй рукой в рукав. Стоит ей развернуться спиной и успокоенно выдохнуть, она чувствует чужое касание: длинные пальцы оправляют ворот пальто, опускаются между лопаток и подталкивают к выходу. Сакуре остается только шумно сглотнуть и задержать дыхание, когда дверь гулко ухает за спиной, а Саске, так и не надев поверх плаща, оказывается с ней на крыльце. Они проходят на террасу — створки, ведущие в комнаты усадьбы, задвинуты, а внутренний двор безлюден и лишь запорошен мелко снегом, будто сладость под посыпкой. Сакура продолжает неосознанно считать минуты, провожая взглядом опускающиеся на землю снежинки. Саске останавливается у перил, упирается в них спиной. Его высокая фигура в привычно мрачном одеянии ярко контрастирует с пейзажем, раскинувшимся за широкими плечами. Смотрит он категорично и даже холодно, а от его тела идет впечатление напряжения, но зажимается он скорее от перепавшей под ноль температуры на улице.  — Я в курсе, — начинает Учиха уверенно. Сакура спиной врезается в стенку позади себя, скрещивает руки на клатче и вскидывает брови в удивлении.  — В курсе чего? — уточняет она скептично. Мужские пальцы едва крепче сжимаются вокруг перил, Саске утомленно клонит голову к плечу, позволяя ринненгану на мгновение сверкнуть из-под челки. Сакура к этому виду не привыкнет никогда; она передергивает плечами, отводя глаза от почти гипнотического взгляда.  — В курсе твоего, — он замирает разве что на мгновение, чтобы цокнуть языком, — повышенного внимания к Какаши. Сакура хрупко, фальшиво усмехается.  — Зато я — нет. Просветишь? Саске тоже хмыкает в ответ, смотрит исподлобья. Хрупкие снежинки ниспадают на широкие и жилистые мужские плечи, по темно-синему хлопку рубашки спускаются на грудь.  — Ты и сама прекрасно знаешь, о чем я говорю, — замечает он колко, — но, может быть, не хочешь этого понимать. Из равновесия Сакуру выводят то ли проницательные мысли Саске, то ли хлопок двери за углом и звонкие чужие голоса. Смех гостей рассеивается за стенами коридоров абсолютно, когда на улице вновь поселяется безветренная тишина: даже улицы молчат за лишенной листвы живой изгородью. Саске смотрит сквозь, но не мимо и расфокусированно, как будто бы в стену за ее спиной, но именно внутрь, в зажатую волнением грудь, где под ребрами отчего-то отчаянно трепещет сердце.  — Какаши — не лучший кандидат, — деликатно намекает Саске, встречаясь с растерянностью, написанной смазанно на девичьем лице.  — Зато ты у нас…  — Я тоже не лучший, — замечает он совестливо, — я — один из худших.  — Самокритично, — язвит Сакура, дергая верхнюю губу вверх. Учиха вздыхает. В этом вздохе читается четкое раздражение к бессмысленному диалогу, но парень неумолимо продолжает. Харуно до дрожи пробирает мужской безразличный голос.  — Я скажу все разом, дальше сама решай, жизнь твоя. Я многократно говорил, почему тебе отказал. Плохо услышала — напомню. Я, — он замялся на долю секунды, — испытывал симпатию по отношению к тебе. Но самое ценное, что ты можешь дать человеку, это счастье. Или лишение его отсутствия. И я тебе это дал. Сакура решает, что-то, что она оставляет новый фужер с шампанским внутри, это не самый лучший выбор при таком разговоре. Саске привычно прямолинеен и расслаблен, но читаемо в его чуть сдвинутых к переносице бровям то, что ему этот монолог не дается просто. И ему бы шампанское не помешало — вот, что думает Сакура, когда Саске прекращает свою мысль и отворачивается лицом ко внутреннему двору.  — И я не хочу, чтобы ты транжирила предоставленный мною подарок. Меня осведомляют о делах в деревне. О твоих делах. И я знаю, что сейчас Какаши тратит все свои деньги на бары и проституток, про то, что он поехал головой. Наруто планирует сменить его на посту в этом году, если между нами. Зато Сакура перечисленного не знает. О многом — смутно догадывается, логически доходит до этих выводов и видит наяву, но по-детски и отчаянно не верит. А эти чувства для нее непривычные и забытые — от наивности в Сакуре остается только секундное проявление, когда она перед сном скользит взглядом по запылившейся фоторамке и вглядывается в такие знакомые, но такие далекие ей лица. Только тогда она позволяет себе вздохнуть грустно, иногда всхлипнуть, но после — помотать головой и отмахнуть ненужные мысли. Пусть все это — привязанность к учителю и сокомандникам, трепетные чувства по отношению к Саске, искреннюю признательность — к Какаши — остается в прошлом и пылится под хрупким стеклом рамки. Сейчас у нее другие заботы. Почти все — не ее собственные. И почему-то даже не к родным людям обращенные, не к друзьям, а к чужим, которых она ради приличия называет близкими. Но ей не хочется соглашаться с мыслью, что Какаши — человек павший. Хотя бы потому, что все, черт побери, давно так решили и ее пытаются к этому мировоззрению примкнуть. — Ты сама знаешь, что достойна лучшего. Поэтому не повторяй свои же ошибки. Тратить свои нервы на то, чтобы самозабвенно помогать человеку, которому на тебя плевать, это… сама знаешь. Сама знаешь, сама знаешь. Ничего вразумительнее. Отчаянно хочется противостоять.  — Разберись сначала со своим здоровьем и нормализуй рабочий график, — заканчивает Саске абсолютно отрешенно. Ей головой хочется согласиться с понурым Учихой и с его неумолимо режущим болью по сердцу мышлением. Хотя бы потому, что она совсем не знает, что делать с чужими проблемами. Возможно, стоит послушать Саске, а редко ли он говорит пустые слова или же просто редко говорит — это выступает на первом плане выдвинутого решения.  — Если не станешь конвейером мне подбирать подходящих кандидатов, то ладно, уговорил. Вернемся? Но почему, почему на душе остается так пусто? Только склизкая оболочка из собственных ошибок уверенно затягивает корочкой раны на сердце от личных переживаний. Она сминает и комкает салфетку в глубоком кармане платья. Ино встречает Сакуру липким отпечатком малинового блеска на щеке и утянутым донельзя корсетом, который подруга хочет затянуть того сильнее. Сакура оглядывает собственное простенькое платье в рубашечном стиле и на какой-то момент решает, что поскупилась на покупку другого — кораллового, с пышной юбкой и треугольным вырезом до самых нижних ребер. Пепельно-лавандовая имитация шелка не огибает ни грудь, ни бедра, но зато подходит к единственным пригодным — или вообще единственным, если исключить сменные босоножки в больницу — серебристым лодочкам на невысоком каблуке. Харуно стоически сначала утягивает корсет на пыхтящей подруге, потом давится от вида округлой и излишне открытой груди шампанским. Ино вертится то ли перед ней, то ли перед собственным отражением в зеркале, оправляет розовые розы в прическе и не щадит лака для желающих подвянуть бутонов. Сакура же испещряет собственным взором часы в каждую свободную секунду. Стрелки неумолимо приближают назначенное время, и Сакура только отсутствующе выдыхает, когда видит, что шестой час перешагнул через пятый. Не успела. Значит, так и нужно. Ино светится всеми лучами своего обаяния, блестками на веках, стразами на платье и сетью жемчужин, плотно обхвативших шею. Сакура не светится. Она в чужом свете меркнет, блекнет и остается где-то на фоне — неразличимая в своем унынии и тусклом платьишке позади мерцающей эмоциями и одеянием Яманака. Она аккуратно поправляет размазанный блеск в краешке губ подруги, которой так и не терпится дернуть губы в очередной попытке начать монолог, когда снова находит взглядом часы. Опоздала ведь, не успела, зачем смотрит?  — Но и он, наверное, опоздает, — бормочет она неосознанно, тонкой липкой кисточкой съезжая чуть ли не подбородку.  — Сакура-а! — Ино дергается назад, позволяя блеску размазаться того ниже и тянется к салфеткам, зыркая на подругу исподлобья и из-под наклеенных ресниц с одинокой аметистовой стразой.  — Ино, ты сильно обидишься, если я отойду ненадолго? — уточняет Сакура, переключаясь на прокрашивание собственных побелевших губ. Малиновый блеск выглядит невыгодно в сочетании с сегодняшним нарядом, но притягивает взгляд к тонким, но четко очерченным губам Харуно.  — Ты издеваешься? Ну хоть сегодня побудь со мной! — ноет под боком Ино. — У меня свадьба, Сакура!  — Я успею к началу церемонии, — твердит Харуно, вскакивая и поспешно оправляя платье.  — Церемония началась десять минут назад, — упирает руки в бока привставшая вслед Ино, — мы на нее и так опоздали.  — Значит, не страшно… Сакура понимает, что давно распрощалась с совестью, когда выпархивает из комнаты подруги и спешным шагом перебирает ступеньки. Она не опоздает. Она успеет. Она обязательно разберется с тем, что творится с Какаши. Устаканит его бюджет и собственное спокойствие. Сакура четче осознает, что Какаши опаздывает, когда подбирает с пола упавшее с вешалки пальто. В этот день опаздывают все: и он, и сама Харуно, и даже невеста. Причем все они опаздывают именно на свадьбу Яманака. Какаши распахивает дверь и сразу же ловит на себе обеспокоенный взгляд Сакуры. Она приоткрывает рот с размазанным впопыхах блеском и так и остается смотреть на его фигуру, заслонившую собой проход. Лицо колет просачивающимся сквозь раму зимним воздухом, в носу свербит от насыщенного запаха табака. Хатаке разочарованно взбрасывает брови, наблюдая за неловко замершей девушкой.  — Надеялся, что мы не встретимся, — приветствует он раздражительно, сбрасывая с плеч легкое темно-серое пальто на продольной молнии.  — И вам добрый вечер, Какаши-сенсей, — проговаривает Сакура оторопело. Какаши провожает ее жесты сквозящим пренебрежением. Сакура не знает, к чему именно эта эмоция обращена: к простенькому платью, оборванному крючку пальто, что так не хочет зацепиться за вешалку дырочкой в подкладке, испачканному рту или же просто к ней самой в целом.  — Вы… здесь? — уточняет она осторожно, прощупывая почву, навострив всю свою внимательность для рисовки более точного психологического портрета. Она врач, она психолог, она должна наблюдать за его поведением, делать выводы и ставить диагнозы, а не нервничать, переживать и обхватывать от волнения руками собственные плечи. Хатаке морщится. Она видит только, как он болезненно щурит глаза, остальные эмоции прячутся за эластичной тканью маски — их не прочтешь. Он звучно и хрипло прокашливается, скользя по ней затуманенным взором, как будто сквозь смотрит и видит что за ее спиной. От этого мрачного жеста она напрягается опять. Его взгляд затуманенный, невидящий. В отличие от Саске он даже не пытается разобраться, что у нее на душе, он наоборот как будто не замечает, как побледнело девичье лицо. Сакура считает секунды, теребит собранную между пальцами ткань платья на плече и хмурится. Хатаке вновь обращает на нее внимание очень скоро. Он сбрасывает с плеч несуществующие пылинки и делает первый шаг, чтобы пройти мимо.  — Хоть духи сменила, — бормочет он обозленно.  — Какаши-сенсей, — перебивает Сакура уверенно. Она знает, какой подход к таким людям — взрыхленная и длинная дорога, по которой каждый шаг шаткий и вынужденно осторожный. Этот путь непреодолимо длинный, его не перешагнешь уверенно и разом даже под пылким напором.  — Завяжите уже свой язык. Он не смотрит на нее, но навостренно слушает. Ухо чуть заметно, по-собачьи чутко шевелится. Сакура вновь сминает салфетку заиндевевшими пальцами в кармане платья. Когда Хатаке проходит мимо, пренебрежительно останавливая взгляд на собственном плече, лишь бы не коснуться ненароком чужого, Сакура видит, что в темно-серых глазах, таких пустых и прищуренных, наконец плещутся эмоции. Только эти эмоции — чужие. Они не принадлежат тому Какаши, который должен пройти мимо. Она слышит, с каким пугающим и гулким хрустом сжимаются чужие кулаки, именно поэтому впервые за вечер выдыхает в обществе Учихи спокойно, стоит тому преградить Какаши путь. Рокудайме не отводит глаза, не клонит голову, а просто обходит фигуру Саске под углом. Харуно готова поспорить, что в сжавшихся на плохо выглаженном рукаве пиджака Хокаге пальцах Саске полно остервенения. Она щипает собственные ладони, приоткрывает рот и взбрасывает брови, когда Учиха на мгновение задерживает разочарованный взгляд на ее лице.  — Ма-а, — тянет Какаши ленно и с легкой озлобленностью.  — Держись от Сакуры подальше, Какаши, — сквозь зубы сипит Саске, не разжимая пальцев. Хатаке поворачивает голову, направляя все свое внимание на Учиху. Одновременно с напряженной мужской шеей хрустят костяшки пальцев Харуно.  — Для тебя — Рокудайме-сама, — в тон Учихе отвечает Какаши. Сакура в голове перебирает очевидные дальнейшие подколки: Рокудайме обязательно намекнет на то, чьи руки приложены к амнистии зазнавшегося Учихи. Но Хатаке не успевает даже приоткрыть под маской рот, когда его перебивают чужие слова.  — Мне плевать на клички того, чье место давно и по праву принадлежит Нанадайме. Какаши хмыкает. Звучно так, презрительно и пренебрежительно. Как будто до сих пор отстаивает свой статус в чужих глазах и одной своей мимикой показывает, где место собеседника.  — А мне плевать на нее, — выплевывает едко Какаши, но его голос ощутимо мрачнеет, грубеет и становится громче позволительного, — ну и на черта ты, сопляк, тычешь меня носом в свои идиотские фантазии? Трахайтесь на здоровье, я не мешаю. Какаши выглядит свирепым волком, когда резким движением сбрасывает со своего плеча неугодные руки. Он четкими и резкими движениями отряхивает ткань пиджака и не сводит взгляда с Саске. Тот освободившейся рукой оттягивает ворот рубашки и сжимает губы тонкой ниткой. Под скулами видно проезжаются желваки, размытые и ассиметричные красноватые пятна рассыпаются по шее, по щекам. Дело — дрянь. Откровенная дрянь, тут не выкарабкаешься, даже протянув спасительные извинения.  — Только… — продолжает Какаши на этот раз чуть тише и хрипло, — подумай хорошенько, устраивает ли ее размер твоего члена, если она мне чуть в любви не признается после того, как вы переспали. Перед тем, как угольные глаза вспыхивают красками шарингана, Сакура только и успевает вцепиться объятиями в мужскую фигуру. Чужой рывок из ее цепких рук порождает разразившейся в нескольких шагах по коридору смешок. Харуно из-за плеча Учихи провожает взглядом расслабленно полосующую скрипящие половицы фигуру Рокудайме, ленно запустившего руки в карманы штанин. Сакура выпархивает в зал бабочкой с подбитыми крыльями. От мрачного общества Саске, который после разговора в коридоре смотрит на Сакуру с презрением, будто подпитанным из поведения оппонента, ее спасает только задержавшийся Наруто. Поэтому сейчас, когда парни замирают где-то в углу и многозначительно перешептываются, Харуно остается совсем одна. Куда деть себя — не знает. Она не может вернуться в комнату подруги, потому что ей совестливо. Тем более, та и сама вот-вот должна спуститься вниз. Наверное, ей поправляет макияж Темари — из всех знакомых подруг Харуно только с ней не сталкивается в толпе. Разрезает древесину половиц пестротой длинная ковровая дорожка. Сакура стоит совсем рядом с ней, утопает каблуками в бархате покрытия и трет отчего-то заиндевевшие предплечья. Этот день она изначально представляет себе совсем не таким.  — Сакура, я так рад, что ты здесь!.. Ямато останавливается по правую руку от нее, облаченный в изысканный смокинг. Его волосы — уложенные, в руках — очевидно только первый фужер. От него еще пахнет морозом с улицы, а на плече покоится мелкий лепесток омелы.  — Я хотел извиниться за то, что произошло в баре, — осторожно улыбается он, — и за себя, и за семпая. Это просто неловкое совпадение, что…  — Все в порядке, Ямато-сенсей. Сакура не хочет продолжения диалога, но мужчина очевидно не понимает этого, когда неумолимо продолжает.  — Семпай неплохой человек, у него просто сложные времена и… — он берет паузу для очередного крупного глотка. — У него проблемы. Сакуру пронизывает навязчивое чувство дежавю. Она поворачивает голову нарочито медленно, смотрит сосредоточенно, но Ямато отводит глаза и машет рукой Саю, наконец появившемуся на дорожке. Когда музыка начинает греметь громогласно, Сакура не слышит: у нее в голове кровь кипит и стучит набатом пульса по вискам. Ино проплывает мимо нее плавно и красиво, совсем не в пример ссутулившейся Харуно. Она крепче сжимает в руках букет из розовых роз, поправляет прическу и смахивает из уголков глаза несуществующие слезинки. Когда какофонией сливаются клятвы, аплодисменты и звучные поцелуи новобрачных, Сакура даже не поворачивая головы ощущает чужое присутствие рядом. В нос бьет менее четким, но горьким и мокрым табаком. Она не видит, как напрягается в плечах застывший по другую руку Ямато.  — Сейчас расплачусь! — выдает Какаши ленно. — Салфетку можно?  — А-а, да. Сакура неосознанно лезет в карман и протягивает скомканную бумажку прямо в протянутую руку. Харуно оборачивается, чувствуя на другом плече тяжелый взгляд. Ямато глядит шокированно и оторопело, выпучив темные глаза. Его пальцы нервно барабанят по стеклу фужера. Харуно вопросительно приподнимает брови и приоткрывает рот.  — Откуда это у тебя? — непозволительно громко спрашивает Какаши. Его голос разрезает даже шум музыки. Отчего-то тишина возникает необъятная, даже мелодия глохнет, пока зал не полнится перешептываниями. Харуно атакуют с двух сторон настороженные мужские взгляды, и ей некуда деваться, некуда спрятаться. В голове не формируется паззл происходящей картинки — он хаотично разбросан.  — Вам лучше знать, — отвечает она невнятно и неразборчиво.  — Вот как, — хмыкает Какаши, опять погружаясь всем своим вниманием в строки, — в пять часов вечера на кладбище… Ты не хочешь объясниться, что это за чертовщина, Тензо?! Сакура неловко отступает, впечатываясь спиной в напряженную фигуру Ямато. Только вот его руки, опустившиеся автоматически на ее плечи, не представляют собой поддерживающий жест. Он как будто сам обосабливается от этой ситуации, прячась за ней.  — У тебя есть еще? Сакура вся дрожит. От повисшей вновь тишины. От слезы, крупно и чернильно описывающей скулу подруги, замершей с букетом в руках. От Какаши, который смотрит на нее так озлобленно, что только и хочется всхлипнуть беспомощно.  — Отдай мне их, живо! — Сакура отшатывается назад, но дальше некуда. Вот он, перед ней — человек, обращенный из поддержки в того, кто под корень вырывает девичью выдержку. И ей натурально страшно наблюдать за тем, какой гримасой искажается мужское лицо под маской. Тремором бьются обледеневшие запястья, когда Сакура на третий раз открывает застежку клатча. Чужие руки мгновенно вырывают блокнот, как будто с осознанием пролистывают его до последней страницы. Харуно чувствует, как кожа правой щеки впитывает в себя первую слезу. Блокнот валяется распахнутым на дорожке. Его страницы переворачиваются и шелестят на сквозняке. Сакура отрешенно пытается глядеть в белизну строк, но глаза пеленой заволакивает, когда Ино разрезает тишину своим плачем. На последнем листе четко отпечатываются пыльно-серые очертания туфли подруги, когда та, подобрав подол платья, спешно удаляется из зала. Лепестки упавшего рядом букета вторым ковром покрывают бархат дорожки.  — …У грушевого дерева… На принтере напечатано, даже пару строчек написать, — он заминается в коротком смешке, — поленился. А, Шикамару? Сакуре долго не приходится искать глазами Нара: ее взгляд сам находит обеспокоенное и пожелтевшее нервно лицо. Какаши раскрывает глаза шире, клонит голову к плечу и провожает взглядом кадык помощника, картинно испуганно проехавшийся под тонкой кожей шеи. — Шизуне, ты каждого Хокаге выслеживаешь, когда тот собирается в бар? — Какаши держит в руке предпоследнее письмо, когда делает шаг вперед. Он останавливается одной ногой на блокноте, другой — от злости пинает рассыпающийся букет трепетно-нежных розовых роз.  — Идите-ка вы все к чертям собачьим! — рычит он зверем. Сакура дрожащими руками собирает в голове пресловутый паззл. Картинка складывается пусть мрачная, но четкая, определенная. Какаши опять заставляет ее вынужденно провожать свою удаляющуюся спину взглядом. Только в этот раз пойти за ним совсем некому. Даже Тензо остается в повисшей в зале тишине, так и не убрав своих крепко сжатых и потных ладоней с плеч Харуно. Сакура дрожит трепетно и нервно. Если бы блокнот был цел, она обязательно бы двойной линией подчеркнула все симптомы, подвела ниже красным маркером жирную черту и написала такие очевидные, но долго прятавшиеся от нее за компанию с Рокудайме слова. Посттравматическое стрессовое расстройство. Хотя ему давно впору называться синдромом Четвертой Мировой Войны Шиноби.