Это всегда был ты

— Билл, что происходит? Он совсем не выходит из комнаты. Мама уже спрашивала, всё ли в порядке. В глазах у Джинни плещется растерянность, что удивительно, учитывая её отношение к Флёр и свадьбе в целом. Но, кажется, в этом доме все до единого понимают, что разъярённая миссис Уизли — проблема глобального масштаба. А если она к тому же не получает ответов на свои вопросы, ситуация и вовсе становится критической. — Всё в порядке, Джин, — он треплет её ласково по волосам, чувствуя, как ложь скребётся на языке. Джинни смотрит взглядом, что до ужаса напоминает мамин, и отвечает: — Зайди к нему, братец, он никого больше не подпустит. Он кивает. И когда только она успела повзрослеть? ** — Чарли? — зовёт на пробу, толкая дверь. Она поддаётся, и он входит в комнату с некой настороженностью. Здесь царит хаос. Как от вспышки неконтролируемой магии, подтверждающей, что всё происходящее выходит за рамки и попросту ненормально. — Почему ты мне не сказал? — его голос напоминает шелест листвы. Какой-то тихий, шуршащий, бесцветный. И ни капельки тепла. Не спрашивай меня, умоляю. Я не смогу честно ответить. Не знаю сам. Просто я... Просто я в тебе слишком сильно, так, что меня самого почти нет. И это страшно, знаешь? Просто я чересчур труслив, чтобы, как ты, не бояться, чтобы принять то, что всегда было между нами. Билл ёжится. В полумраке, в пол-оборота черты его лица искажены практически до неузнаваемости. Он полосует усмешкой, напоминающей оскал хищника, что вот-вот набросится на жертву и не даст ей и возможности вырваться. Билл не видел его таким никогда. — Ну что ты молчишь, Билли? — такое привычное из его уст имя звучит как никогда холодно. — Я сам не думал, что всё случится так скоро, — он судорожно вздыхает, игнорируя когти вины, раздирающие внутренности, ввинчивающиеся под лопатки, заставляющие его дышать через раз. — Мисс Делакур времени даром не теряла, — из груди Чарли вырывается булькающий смешок, что больше напоминает лай псины, тоскующей по хозяину. Мой верный Чарли. Растоптанный мною же. Если ты только сможешь простить... * — Я твой, Билли, — шептал он, царапая спину, и целовал плечи, ключицы. Губы терзал и рассудка лишал. — Мой родной... — а Билл сжимал его руку и дурел, понимая, что когда-нибудь всё же наступит момент, когда им придётся... Придётся ему, и пусть будет больно, пусть он его возненавидит... — Ты возвращаешься завтра, — носом в ямку у шеи. — Я буду ждать, слышишь? Буду всегда, — тихо-тихо, так преданно, что в груди у Билла — расцветает слепящая потребность, а на лепестках по краю — иней от предстоящей разлуки, от невозможности быть вместе и просто любить, как умеет. — Буду скучать, Чарли, так сильно. — И я буду. Без тебя тронусь, рехнусь. Не могу без тебя... Никак... — И я не могу. Это никогда не изменится. * — Понадобилось всего шесть лет, чтобы ты всё же смог, да, Билли? Биллу хочется ему запретить. Чтобы не смел произносить когда-то нежное, ласковое имя т а к ненормально жёстко, так что от каждой буквы — пощёчина, удар в солнечное сплетение и накатывающее отвращение к самому себе. — Прости меня, — еле слышное принятие поражения. Он мирится с тем, что предал его. Он мирится с тем, что навсегда его потерял. Никогда, я никогда не смогу принять. Не смогу. Не в этой жизни. Садится к нему на кровать и тянет руку, что дрожит, как лист на ветру. Позволь мне. Просто позволь, пусть и не заслужил. Ещё пара сантиметров. Ближе. Пока ещё есть время, пока не стало слишком поздно, пока ты не стал меня ненавидеть. Как последняя попытка ощутить прикосновение тёплых мозолистых пальцев. Последний шанс запомнить его, прежде чем пути обратно не будет. Знает, что не имеет никакого права. Знает, что ему было бы противно от самого себя. Вот только Чарли — не он. — Полежи со мной, — и укладывает голову на груди, не говорит ничего. Сплетает их пальцы, и Билл понимает, что не важно, что свадьба уже через месяц, потому что он уже мёртв. Его просто нет. Ты же чувствуешь это, да? Как я мигом выгорел изнутри? — Конечно, как скажешь. * — Это же грех, грех, понимаешь? — бормотал пылко, не веря себе. Всё пытался отсрочить неизбежное, уже наступившее. — Я люблю тебя, Билли, разве любовь — не спасение, не дар свыше? — сцеловывал неуверенность, растапливал сердце и привязывал к себе прочными нитями, соединял жизни, что у них изначально — одна на двоих. — Люблю тебя, — выдохнул сипло в макушку. — Знаю, — радостным смехом в ночной тиши, — знаю. Всегда знал, что мы друг для друга. * — Будешь моим шафером? Так тошно. Так мерзко. Эгоист, знаю... Мне просто хочется увидеть тебя. Запомнить твою улыбку и взгляд, прежде чем всё рассыплется пеплом. Чарли вдруг улыбается неуместно лучисто, освещая комнату, напрочь лишённую солнца. — Если ты хочешь этого, разве могу я отказать, Билли? Впервые за вечер в пяти буквах — ни тени насмешки и боли. Чересчур мягко, трепетно — так, как он не заслужил. Билл накладывает запирающее. Укрывает их одеялом и ни на миг не отпускает его руки. — Чарли, я... Его лица касаются такие родные, знакомые руки. — Тише... — оглаживает шрамы на лице, от чего в уголках глаз печёт, а в груди — буря. — Давай полежим, пока мы всё ещё мы. Пока мы есть друг у друга. Пока ты всё ещё мой, а я твой. Пусть даже этому вскоре наступит конец. — Чарли... — и голос вроде почти не дрожит. И всхлип, приглушённый, задушенный, ему просто мерещится. Это всё от плохо смазанных петель, да от капель, что мерно стучат по окну. Определённо.