***
Билл показывает ему окрестности, как и договаривались. Он всё припоминает истории из детства, одну за другой, и это нечестно, что он описывает их столь ярко, будто они приключились вчера. Они взбираются на вершину горы, и Билл обнимает его за талию осторожно и дыханием щекочет шею: — Правда, восхитительно? У Чарли сердце замирает. Он дышит воздухом с примесью хвои и немножечко соли. Он дышит Биллом, который так близко, что хочется кричать от счастья. — Правда. Они спускаются вниз и решают разжечь костёр, чтобы можно было посидеть на улице подольше. Билл спорит, что без магии ничего не получится. У Чарли выходит на раз, и скептицизм уступает искреннему, даже детскому изумлению. — Как ты... Он лукаво улыбается и довольно отвечает: — Мне кажется, огонь — всё же моя стихия. Билл достаёт из кармана куртки камеру и начинает снимать его. Снова и снова. — Прекрати, — смеётся, наблюдая за тем, с какой увлечённостью он жмёт на несчастную кнопку, которая такими темпами скоро задымится. Он — ожидаемо — не слушается. Подходит к нему, цепляет пальцами подбородок, и между ними расстояние в два-три сантиметра, ещё немного — и одно дыхание на двоих, ещё немного — и можно коснуться, провалиться и насовсем в нём утонуть. Он словно мысли читает, наклоняется так, что практически впивается губами в его, а после отстраняется и улыбается. Чарли знает это улыбку. Дерзкую, слегка безумную и до дрожи горячую. Такая улыбка кричит о том, что всё ещё впереди. — Вот так, Чарли, получится здорово. И всё щёлкает, как какой-то маньяк. Пусть играется.***
Игра продолжается и в доме. Билл притворяется, словно ничего не происходит. Чарли знает правила: теперь он должен сделать шаг сам. — Нарочно изводишь, да, братец? — Я не... — Довольно. Он хватает Билла за воротник рубашки и целует, как хотелось с момента их приезда сюда, в богом забытый домик какой-то там дальней родственницы, отошедший Биллу по наследству: родители недоумевали, почему именно ему, но факт остаётся фактом — кроме хозяина снять защиту никто не мог, и это им было на руку. Это стало спасением ото всех, их способом убежать и спрятаться от пытливых глаз. От серой реальности, в которой мать упорно ищет старшему сыну невесту, восклицая, какой он чудесный мальчик, и сокрушается по поводу того, что у Чарли на личном фронте всё по-прежнему глухо. От реальности, в которой у них ничего не может, потому что ненормально, неправильно, потому что так быть не должно. Чарли ведёт его в спальню, не отрываясь ни на миг. Билл тянет нетерпеливо кофту с него, а затем пальцами цепляет футболку. — Дорвался всё-таки... — смеётся, позволяя старшему брату себя целовать. Позволяя ему делать с собой что угодно. Потому что если кому и верить, то ему. И только ему. — Ты мой, слышишь? Ты мой, братишка, и точка. И мне всё равно, потому что нужен ты. Лишь ты. Билл мажет языком по кадыку, прикусывает кожу и через мгновение смотрит прямо в глаза. У него во взгляде — неукротимое пламя, сметающее все преграды на своём пути. У него во взгляде — потребность и необходимость, и неутолимая жажда. Чарли может дать название каждому из чувств, что одолевают Билла сейчас. Потому что они взаимны. Потому что это будто слышать его сердце, как своё, где бы ни находился. И неизменно попадать в ритм. Потому что нет никого дороже, потому что предназначены друг для друга. — Сними... — На нём всё ещё преступно много одежды, когда Чарли обнажён. Он толкает его на кровать, нависает над ним и просит снова: — Сними, Билли, я прошу... — И касается серёжки, тянет за мочку слегка. Брат хрипит что-то невразумительное, но просьбу выполняет, не разрывая зрительного контакта. И Чарли осознаёт: он пропал, он не хочет спасаться. Билл тихо-тихо говорит о том, как ему хорошо, выводя на коже немыслимые узоры. Подчиняет ласками и нежностью, от которой кажется лишним даже дышать. Замирает, прежде чем толкнуться впервые. Боже... Это больше, чем физическая близость и банальное сплетение тел. Это больше, чем удовольствие быть рядом и обнимать, целовать и касаться, брать и отдавать не меньше взамен. Это единение душ, и только это единственно верно. — Я люблю тебя, — слетает с губ одновременно. Больше жизни. Больше всего, что существует в этом мире.