солнечным светом по моим венам

      После работы Миранчуки, едва успев стянуть кроссовки, завалились на диван и врубили приставку, издавшую приветливый звук. Одинцова была настолько вымотана, что не нашла в себе никаких сил разразиться очередной поучительной тирадой, потому что, по сути — всё это было лишь пустым звуком для близнецов, у который глаза загорались при одном только упоминании об их обожаемой Xbox 360. В квартире не раз прозвучала душещипательная история о том, как Лёша и Тоша «недоедали, но копили деньги на эту крошку», так что Женя, которой запретили её даже касаться, была сыта по горло. А тут ещё Артём с самого обеда не обмолвился с ней и словечком, и Женя не могла понять, почему так болезненно ныло сердце от мысли, что он, скорее всего, просто молча улетел в Москву. Улетел рейсом, который для него заказала Лиззи. Улетел, не дослушав даже, что Евгения была согласна на свидание. Но какое это имело значение, когда вечером в четверг она не наслаждалась «лучшим свиданием в её жизни», а в одиночестве шла в ближайший круглосуточный магазин за молоком и яйцами. Потому что сегодня было её дежурство по дому, и никого не интересовало, насколько сильно у неё болела голова и хотелось закутаться с головой в одеяло, как в детстве, наивно полагая, что это и есть лекарство от всех проблем. Когда за её спиной раздался громкий и неожиданный гудок автомобиля, заставивший Женю подпрыгнуть на месте и развернуться, она была в шаге от того, чтобы не накинуться на водителя с нелицеприятными ругательствами прямо посреди улицы. С минуту Евгения выискивала нужную машину, а следующую вечность пыталась найти пути к отступлению, ведь посигналил ей никто иной, как Дзюба — он улыбался во все тридцать два, будто бы около его дома перевернулся фургон с мороженым. — Ты сияешь ярче этого фонаря, — Женя нехотя подошла к Артёму, с готовностью покинувшего кресло водителя. — Что ты тут делаешь? У тебя разве не срочный рейс в Москву? — С чего ты это взяла? — Если ты не заметил, я слышала ваш с Елизаветой разговор, — нахмурилась девушка, — я сидела рядом с тобой. — И я это прекрасно помню, моя дорогая, — невозмутимо пожал плечами Дзюба и, обойдя авто, галантно открыл перед недоумевающей Евгенией дверцу. — Садись. Они стояли посреди опустевшей улицы, по которой медленно расстилалась ночь, таившая в себе приятную свежесть и долгожданное освобождение от мешающей глубоко вдохнуть духоты. На лице Артёма гуляли тени из-за тусклого желтоватого света фонаря над их головами, и от этого ситуация казалась более зловещей, чем Жене хотелось бы думать. Будь она знакома с Дзюбой хоть на два дня дольше — давно бы сидела в салоне машины, но остатки врождённой подозрительности серьёзно тормозили, отчего мужчина нетерпеливо закатил глаза: — Боишься меня? — Ещё чего, — Одинцова демонстративно заняла пассажирское сиденье и потянулась за ремнём безопасности. — Просто у меня такое впервые. — Какое такое? — Артём сосредоточенно завёл двигатель и вырулил на дорогу, сделав вид, что совершенно не замечал, как Женя внимательно следила за каждым его движением. — Ну, не увозил меня посреди ночи в неизвестном направлении, — она задумчиво провела пальчиками по бежевой обивке кресла, и Дзюба подумал, что был бы не прочь, коснись эти подушечки пальцев его щеки. Хотя дамы не очень жаловали его быстро отрастающую щетину, поэтому он только инстинктивно почесал скулу и усмехнулся: — Направление тебе известно. — Артём… мы едем в Москву? — Ты против? — Но до туда же пилить целый день — и это если без затяжных пробок! А как же комфортабельный самолёт, срочность, и, в конце концов, причём тут я? «А не всё ли равно? В последнее время ты, Женя, стала причём всего» — Я слышал, тебе нравятся дорожные путешествия. Чем тебе не оно? — Слышал он, — лишь тихо фыркнула Одинцова и расслабленно откинулась на спинку сиденья, выдыхая воздух с ароматом хвои, который всегда сопровождал Артёма, и теперь она знала причину. Ароматизатор в салоне, и никакой тайны. Дзюба так легко вскрывал для неё все замки, и в холодном освещении шоссе это напоминало ситуацию с Кокориным — только сейчас Женя не хотела всё скрыть, запихнуть в долгий ящик и глупо надеяться, что однажды скелеты не вылезут наружу с ехидным «здрасьте». С Артёмом всё было как-то не так, но в хорошем смысле. — Мне ведь тоже надо в Москву, — шепнула она, прямо глядя на дорогу. — Пришла посылка из Америки на мой адрес. — И ты знаешь, что в ней? — То, о чём мне хотелось бы забыть, но, — Женя сжала губы в тонкую линию, будто бы сомневаясь, стоит ли всё-таки доверять Артёму. Но если не ему, то — кому? Братьям, которые разорались бы при одном лишь упоминании Америки; матери, которая бы расплакалась; или Кокорину, у которого и своих проблем выше крыши? Дзюба рядом, внимательно слушает, увозит её именно в тот момент, когда губы отказываются шевелиться, моля о помощи — и для Евгении этого достаточно, чтобы влюбиться окончательно довериться. — Я думаю, это картина, — Женя отмахнулась от ощущения абсурдности происходящего, она должна произнести свою боль вслух, чтобы накопившееся не взорвалось однажды, словно старый нестабильный снаряд, — большая недописанная картина, которую я начала рисовать ещё в Калифорнии. Ты когда-нибудь бывал там? — В Америке я посещал только Нью-Йорк. — Нет, Калифорния — совсем другое, — мечтательно покачала головой девушка. — Там тепло, пальмы, атмосфера голливудских фильмов и лазурный океан, который и вдохновил меня на то произведение. Я обычно создавала маленькие натюрморты или пейзажи, но они ничего для меня, в сущности, не значили, — она немного помолчала, не зная, как лучше обогнуть воспоминания о бывшем муже. — Я начала рисовать калифорнийский пляж, на который открывался прекрасный вид с моего любимого кафе. Я всё время ходила туда с… Женя не заметила, как сильно сжались пальцы Артёма вокруг руля — внутри всё скрутилось в тугой ком в напряжённом ожидании признания Одинцовой. Дзюба не верил, что его использовали, что ему улыбались, только потому что он кого-то кому-то напоминал, только потому что в нём искали замену. — Я всё время ходила туда со своим мужем, — на одном дыхании выпалила Евгения, вцепившись одной рукой в обивку сидения, боясь, что почва вот-вот испарится под её ногами, и она будет бесконечно падать-падать-падать в чёрную бездну воспоминаний. — Бывшим мужем. Тём, я улетела из Америки, потому что… развелась с человеком, который мне изменил. Артём чувствовал себя дураком, когда нежное «Тём», никогда ранее не слетавшее с уст Жени, затмило другие, более важные, чёрт возьми, слова. — Я полгода торчала на том континенте, только чтобы больше никогда не встретить его. В двадцать пять не особо задумываешься над пунктами брачного договора, особенно когда ты русская девушка, искренне верящая в несокрушимую любовь и считающая этот договор «бесполезным, ведь мы всегда будем вместе», — Дзюба молчал, распаляя Евгению ещё больше. — А в тридцать с ужасом вчитываешься в мелкие буковки, выкатывая шары то на бывшего мужа, то на его адвоката, то на своего адвоката. Унизительно, — она запустила подрагивающие пальцы в растрёпанные волосы. — Ты можешь развернуть машину, пока не поздно, Тём. Даже если бы и хотел, то не смог бы — «прекрати называть меня Тёмой, прошу, это слишком». — Зачем мне это делать? — Дзюба наивно полагал, что готов к правде, но… — Ты же… оставила своего бывшего мужа в прошлом? Ты больше ведь… не любишь его, так? — постоянные паузы были просто необходимы, на выдохе всё произносилось легче. — Две недели назад я ненавидела его всем сердцем, меня нервно потряхивало при одном воспоминании о нём. — И что же изменилось?.. — остаток фразы вышел задушенным, Артём приказывал себе следить за дорогой и не смотреть Жене в глаза, потому что в них он мог увидеть то, как она лжёт или того хуже — то, как она страдает по своему бывшему. — Ты разбудил меня в пять утра, обозвал «ночной бабочкой», пил джин на моей кухне, а потом взял и пригласил меня на работу, — мягкая улыбка не сходила с лица Евгении. Ей будто бы было невероятно приятно вновь возвращаться в те мгновения. В груди распускались подсолнухи, пуская тепло по венам вместо крови — кожа покрылась мурашками, а глаза прикрылись в удовольствии. Казалось, даже вечно прохладные кончики пальцев согрелись. — И с тех пор я не верю своим обещаниям. — Обещаниям? Интригующую атмосферу развеяла громкая трель телефона — Женя глянула на время и хмыкнула: «Прошло уже полчаса». — Где тебя носит, женщина?! — Антон верещал в трубку, словно потерпевшая из сериалов на «Первом». — Что можно делать в магазине, находящемся в двух минутах ходьбы, целых тридцать две минуты?! Не говоря уже о том, что Лёха не даёт мне откусить его палец — старший брат ещё называется, совсем не замечает, как я мучаюсь от голода-а-а! — В холодильнике вообще-то стоит вчерашняя лазанья. — Женя-я… погоди, что? — отчётливо было слышно, как Миранчук свалился с дивана и протопал на кухню. — Мама дорогая, Лёха, мы спасены! — брат одобрительно взвизгнул, и в следующие пять секунд Евгения услышала его не совсем разборчивое: — Ты узнал, куда она пропала? — Да блин! — с набитым ртом воскликнул Антон, возвращая своё внимание хихикающей сестре. — Ты где шляешься вообще? Ночь на дворе! У тебя всё в порядке? — Во-первых, тебе не идёт роль строгой мамочки, — фыркнула Одинцова и покосилась на ухмыляющегося Артёма. — А во-вторых, я еду в Москву. Вернусь дня через два. — Стой-ка, стой-ка, — забормотал младший Миранчук, прожевав наконец кусок лазаньи, — ты там с… Дзюбой? Услышав своё имя, мужчина попросил у Евгении телефон и вымолвил в динамик чёткое: — Да, она со мной, и, если кто-нибудь в ресторане об этом узнает — уволю. — Да-да, Артём Сергеевич, у нас рот на замке, — протараторили одновременно близнецы. — Жень, ну… хорошей поездки! Пиши-звони, уже скучаем! Когда звонок завершился, Одинцова не сдержала заливистого хохота, представляя лица братьев после подобного ночного разговора. — А что ты скажешь Лиз? — Я не обязан перед ней отчитываться. — Все считают, что между вами что-то было, — если уж они и начали раскрывать карты, то должны идти до победного, — или есть?.. Женя очень сомневалась, что имела право на такие намёки — в конце концов, она только что призналась Артёму, что разведена, что уже обзавелась бывшим мужем, а он отреагировал так неожиданно спокойно, будто бы… был в курсе. Но Дзюба всё равно ждал, пока она сама ему в этом признается, и не стоило ли ей тоже проявить некую солидарность?.. — Эти «все» почему-то всегда знают больше, чем я сам, — невесело хмыкнул Артём. Хотел бы он осведомиться у «всех», что там «было» между ним и Лиз, потому что который год эта загадка не давала ему покоя, заставляя цепляться за неё всё больше и больше, пока не дошло до абсурда. Дзюба с неохотой признавал, что поступил с Лизой гадко, по-предательски, эгоистично — с помощью неё он пытался обрести спокойствие в лице заткнувшегося наконец общества, требующего к тридцати обзавестись домом, работой, семьёй. И одного выполненного пункта было, как видно, ему недостаточно. — Ещё скажи, что они неправы. — Да, мы с Лиз вроде как встречались, — неуверенность в собственных словах никак не помогала убедить Одинцову. — Но всё это в прошлом. Сейчас у нас с тобой дорожное путешествие, и мы можем перестать притворяться, будто бы нас не тянет друг к другу. Женя показательно закатила глаза: — С чего ты взял, что меня к тебе тянет, Тёмочка? — Не беси меня, Одинцова. — А то что? — она вызывающе вскинула подбородок, улыбаясь собственному ребячеству, но ровно до тех пор, пока автомобиль резко не увело вправо, а рука Артёма не притянула её ближе за затылок. Его горячее дыхание опалила женины губы, которые невольно приоткрылись, молчаливо давая зелёный свет. Дзюба целовался медленно, со смаком обводил языком верхний ряд её зубов, чуть оттягивал нижнюю губу, вслушиваясь в судорожные вздохи и чувствуя беспорядочные прикосновения девичьих ладоней на своих плечах. Евгения не ощущала своего тела, только чужие губы на своих, тяжёлую ладонь на затылке, не позволяющем отстраниться, хотя лёгкие нещадно жгло от нехватки кислорода. — Тёма… — очередная попытка разорвать поцелуй увенчалась успехом, но, Одинцова, едва успев сделать глубокий вдох, снова прижалась всем телом к Артёму, взяла родное лицо в чашу ладоней и покрыла его каждый миллиметр короткими поцелуями. Смутно она осознала, что уже минут пять восседала на коленях Дзюбы, подставляя под сухие губы белоснежную кожу шеи и изо всех держала довольные стоны за зубами. Но когда ресторатор добрался до её ключиц, прикусывая и оставляя засос, Женя не выдержала и, собрав остатки разума, отодвинула Артёма от себя на жалкий миллиметр. Он недоумённо приподнял брови, нетерпеливо ожидая объяснений. — Тём, надо ехать. — Ну так садись, прокачу, — Дзюба красноречиво приподнял таз, пошло облизнувшись, за что получил от раскрасневшейся Евгении по плечу. — Придурок. Я слишком стара для секса в машине. — Зря, упускаешь всё веселье. — Дзюба! — Одинцова возмущённо завошкалась, перелезая на пассажирское сиденье, и уставилась в окно невидящим взглядом. Не хватало ещё обиженно надуть губки и скрестить руки на груди, бормоча «бе-бе-бе». И на фига она сказала вслух «слишком стара» — как будто бы Артём и сам не знал, что у них разница в целый год! Обдумав этот, в сущности, ничтожный факт, Евгения ещё больше нахмурилась. — Эй, лисёнок, — когда Женя удивлённо обернулась, то вновь оказалась втянута в нежный поцелуй, от которого под закрытыми веками ярче плясали пятна от света фонаря, — я же пошутил. — Я знаю, — она понятливо приподняла уголки зацелованных губ. — Обожаю мужчин с великолепным чувством юмора. Артём горделиво пожал плечами, мол, что есть — то есть, и автомобиль снова помчал по намеченному маршруту.