солнечным светом по моим венам

      Жара наматывала на шею узкую петлю, отчего прохожие беспрестанно оттягивали пальцем воротник, смахивали со лба липкие капельки пота и хлестали холодную воду канистрами. Женя невыносимо мучилась в своих джинсах и синтетической рубашке, которую напялила чисто чтобы в магазин сбегать в одиннадцать часов вечера, а не для того чтобы сидеть на капоте автомобиля под палящими лучами в ожидании своих грёбанных пончиков! Живот предательски проурчал какие-то возмущения, из-за чего Одинцовой пришлось скрючиться в три погибели, чтобы никто больше не услышал этих ужасающих звуков. — Же-неч-ка, — довольный Артём потряс бумажными пакетами прямо перед её носом и оборвал смех, увидев грозное жалостливое выражение лица девушки. — Окей, надо перекусить. Растеряв все остатки приличия от голода, Евгения с удовольствием пережевывала хорошо пропитанное воздушное тесто, со стонами закатывала глаза, а затем слизывала остатки сахарной пудры со своих пальцев, что отчего-то очень заинтересовало Дзюбу — его голубые глаза, не отрываясь, следили за тем, как девичьи губы обхватывают фалангу за фалангой. У него языке крутились тысяча и одна пошлая шутка, ни одна из которых наверняка никогда не понравится Одинцовой с её чересчур серьёзным взглядом на мир. Но теперь, когда она впустила его в свою душу, это казалось логичным. Только легкомысленные дуры после развода вприпрыжку ищут себе новую «вечную» любовь, громко хохоча и стреляя глазками — Евгения училась на своих ошибках. И Артём как-то наивно надеялся, что его она своей ошибкой не считает. — Тём, не пялься на меня так — обычно я не веду себя, как животное, но я не ела нормально со вчерашнего обеда, — Одинцова смущённо скомкала использованную салфетку и облизнула сахарные губы. — Я владею тремя ресторанами, Жень, и разве могу я обвинять кого-то в желании здорово пожрать? — Дзюба протянул большой палец к её лицу, убирая остатки пудри с уголка губ, и Евгения инстинктивно прижалась щекой к его раскрытой прохладной ладони. — Тебе кто-нибудь говорил, что ты отличный кондиционер? — Обычно девушки подбирали другие комплименты для меня. Одинцова беззлобно пихнула его в плечо, отчего Артём даже не пошатнулся, а только сгрёб её в объятья и уткнулся носом куда-то в макушку — от Жени всегда пахло кориандром с нотками манго. Дзюба никогда бы не смог идентифицировать подобные ароматы, а вот Федя, у которого был не только глаз намётан на женские штучки, но и нос, отрапортовал об этом факте на автомате: в молодые годы они со Смоловым поспорили, так ли он вездесущ, и Артём тогда не без сожаления расстался с целым косарём. «В молодые годы», — мысленно хмыкнул ресторатор, вспоминая о своём надвигающемся дне рождения. Как-то было совсем невесело — в прошлом году он вообще не стал ничего отмечать, не считая распития спиртных напитков в клубе Смолова, который понимающе отменил все мероприятия и запретил охране кого-либо пускать. Они просто бухали, единственный раз прерванные звонком Кокорина, поздравления которого (он же поздравлял?) Артём даже не запомнил. Хотя Саня точно шутил про старость-не-радость и про обед в девять утра. — Сколько лет этой коле? Оказалось, Женя давно спрыгнула с капота и заинтересованно копалась в салоне автомобиля — видимо, в поисках воды. — Не более двух дней. — Но от жары она испортилась, — Евгения выкинула бутылку в ближайшую урну и, вздохнув, плюхнулась на пассажирское сиденье ногами на улицу. — Тём, не мог бы ты купить мне попить? Вот, держи, — она протянула мужчине мятую сотку. — Одинцова, тебе голову напекло? Я в состоянии оплатить тебе бутылку воды. — Да, но я не хочу быть тебе должна! — Женя, это ерунда, правда. — Артём! — девушка решительно поднялась на ноги и, взмахнув купюрой, бессильно процедила. — Ладно, я сама пойду. У Дзюбы на лице заиграли желваки от раздражения — не верилось, что столь безобидную ситуацию они смогли превратить в не самое приятное воспоминание. — Это что, комплекс какой-то? Не стоило задавать этот вопрос. Словно в замедленной съёмке Артём наблюдал, как взметнулась медь волос, плавно разрезая плотный воздух; как недобро сверкнули серо-зелёные глаза; как девичий стан приобрел резкие линии вместо нежных и плавных, коими Дзюба наслаждался, когда Женя была в расслабленном и добродушном настроении. Она приблизилась практически вплотную — Артём мог сосчитать зелёные точечки, окропляющие радужку вокруг чёрного расширившегося зрачка. — Да, у меня комплекс, Артём. Большой такой, размером со счёт в банке на имя моего бывшего мужа. Я много лет жила на его деньги, не видя в этом ничего предосудительного, как и он, пока не наступили долгие месяцы бракоразводного процесса — каждая копейка, Артём, слышишь, аукнулась мне. И не потому что Оуэн был скупердяйской скотиной, а потому что это я унизила его — я, которая просто надеялась, что, заходя в наш общий дом, не увижу полуголых девиц, сидящих жопой на выбранном лично мною комоде! На третий месяц я уже думала отказаться и остаться с ним, — взгляд Жени окончательно остекленел. — Потому что сил не было, потому что журналисты, адвокаты, судья разрывали меня на части, как тряпичную куклу. И каждую неделю я слышала глухое «останься», совсем непохожее на просьбу до сих пор влюблённого человека — я разрушала его репутацию. А ему было плевать, что он разрушал меня. Глаза жгли непрошенные слёзы, хотя, казалось, они были выплаканы ещё в Америке, но нет — она стоит напротив Артёма на какой-то стоянке возле пончиковой, сжимает в кулаках его футболку и рыдает, не в силах поднять взгляд. Потому что наверняка наткнётся на стену холодного отчуждения, как и всегда. Потому что никому не приятно выслушивать чужую боль, впитывать её под кожу и переживать то, что с ним-то «никогда не случится». Она искривлёнными губами просит немое прощение, на которое Дзюба не обратил внимание, а хорошенько встряхнул и нагнулся, чтобы их лица находились на одном уровне. — Я напоминаю тебе о нём? — у Артёма совсем не дрожит голос, он абсолютно спокоен. — Нет, — честно ответила Женя, и от её недавней истерики остались только частые судорожные вздохи, — ты вытесняешь его из моей памяти. Правда, Тём, он — не ты. Я не знаю, как это объяснить, просто… да, вначале я пыталась вас сравнивать, но это оказалось так глупо, потому что вы стоите на разных чашах весов. Точнее, Оуэн давно упал с них, не удержав равновесия, а ты, Тём, по какой-то неизвестной мне причине всё ещё рядом, хотя статьи в интернете утверждают, будто мужчины бегут сломя голову от истеричных женщин. — Статьи в интернете всё врут. И ты не истеричка. И, удивительно, это было так похоже на «я тебя люблю».

***

      Женя успела подремать на заднем сидении, подложив под щёку сложенные ладошки и смешно приоткрыв рот. Как только Артём понял, что она проснулась, он выпалил вопрос, ответ на который он должен был знать прежде, чем станет выбирать свадебные кольца: — Marvel или DC? — Marvel, — сонно пробубнила Евгения, хорошенько потягиваясь. — А кто твой любимый герой? — Чудо-женщина, конечно же. В салоне воцарилось гнетущее молчание, которое было прервано громким ржачем Одинцовой: — Ну и лицо у тебя, боже, Тёма! Я же пошутила! — Таким не шутят, Женя, не шутят! — Дзюба и сам не удержал смешка. — У меня было такое чувство, как будто сердце из груди вырвали! — То есть если бы я не интересовалась комиксами, ты бы выбросил меня на пустой трассе? — Она не такая уж и пустая. Вон, смотри, бабуля сидит, яблочками торгует. — Иногда мне так хочется тебе врезать. — Ключевое слово — иногда, — Артём с видом победителя постучал пальцами по рулю. — А во всё остальное время — я хочу вполне конкретно впечатать твоё красивое лицо в ближайшую стенку. — Погоди, ты только что назвала моё лицо «красивым»? Евгения с мученическим стоном откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза ладонью, не желая видеть довольное лицо Дзюбы в зеркало заднего вида. — Тём, мне жарко. Вруби кандей на полную. — Ты заболеешь. — Да с чего… — Переоденься лучше в мою майку, — бросил Артём, не отрываясь от дороги, — поищи её сзади где-то. — Не буду я переодеваться, — фыркнула Женя, в тайне надеясь, что никто не заметит румянца на её щеках. Но по усмешке Дзюбы стало ясно — заметили. — И я тебя не стесняюсь. Просто… ты будешь пялиться. — Не буду. Честное дзюбское! Одинцова в очередной раз провела рукой по потному лбу и, вздохнув, повернулась в поисках обещанной майки. На ней было синими буквами выведено «Зенит». — Фанат футбола? — Ещё какой, — хмыкнул Артём, стараясь сдержать своё слово и не подглядывать. — В детстве мечтал стать футболистом. Но, как видишь, кривая дорожка повела не в ту степь. — Угу, — пальцы путались в мелких пуговицах рубашки, но наконец ткань нехотя сползла с плеч, и Евгения шустро натянула на себя свежую майку, пропитанную запахом Дзюбы, который буквально ударил ей в нос. Она кое-как перелезла на переднее сиденье и улыбнулась водителю: — Спасибо. — Знаешь, одного «спасибо» мало будет, — наигранно деланно вздохнул ресторатор и тут же почувствовал короткий поцелуй в щёку. — Ну, всё ещё маловато. — Твоё «маловато» у меня ещё долго будет красоваться, — Женя красноречиво отодвинула ворот майки, чтобы Артём краем глаза полюбовался на оставленный засос. Он, конечно же, не чувствовал никаких угрызений совести — напротив, захотелось продолжить начатое, только в более удобной обстановке… — Мог бы хотя бы для приличия извиниться. — Тогда, может, и ты извинишься за то, что вчера вывела меня из себя? Евгения приоткрыла было рот, но не нашлась с ответом и отвернулась к окну. Она не обижалась — просто не могла, ведь в кои-то веки её покинула сковывающая напряжённость. Она могла чавкать, измазываться в пудре, плакать, конючить и переодеваться в чужую одежду — и это всё подарил ей Артём. Несмотря на то, что уставал в дороге, что любил самолёты, что хотел поскорее решить проблему московского ресторана. Наконец, они въехали в столицу. Небо было скрыто за серыми тучами, в воздухе пахло дождём и надвигающейся грозой, а Женя на негнущихся ногах вошла в подъезд и натянуто улыбнулась подскочившей от неожиданности консьержке. Дзюба остался сидеть в машине, только потому, что Евгения настояла — она ведь точно расплачется, разрывая упаковочную бумагу в клочья прямо в коридоре. Только вот при виде картины в груди образовалась пустота, неприятно засосало под ложечкой, но больше — н и ч е г о. Просто кусок бумаги с тонкими карандашными линиями и четвертинкой краски. Она слышала, как в квартиру вошёл Артём, по-хозяйски скинув кроссовки, и прошествовал на кухню. Долго гремел кружками, ложками, ждал свистка чайника, чтобы молча протянуть излюбленный чай застывшей Одинцовой. — Всё в порядке? — Да, — Евгения сложила губы трубочкой, чтобы остудить напиток. — Мне даже не верится, что я так волновалась из-за этой картины. По окну стекали первые капли дождя, когда Дзюба устало завалился на знакомую кровать, но на этот раз Женя так по-домашнему улыбалась, лежа напротив, и тихо-тихо напевала колыбельную, которую когда-то выучила для близнецов. Они оба были измотаны — дорогой, переживаниями, открытиями. Но больше усталости они чувствовали счастье, такое простое и человеческое, заложенное в коротких вопросах, кружке чая, ладони на твоей спине и мирного сопения над ухом.