Ярость

Коннор почесывает висок ручкой, задумчиво глядя на исписанную страницу в тетради. У него была эта забавная для века высоких технологий привычка — писать на бумаге. Он говорил, что ему так проще думать. Он бы мог переубедить Коннора, сказать, что это имеет значение только в его голове, на деле же бумага лишь понижает его продуктивность — напечатать то же самое вышло бы гораздо быстрее, кроме того, напечатанный текст проще редактировать, пересылать, делать копии на случай утери оригинала… Но это было такой милой привычкой, что он решил промолчать. В конце концов, они никуда не спешат. — Мистер Камски, можно вопрос? Элайджа, вздрогнув, переводит взгляд на лицо Коннора, который продолжает что-то писать. — Да? Ты что-то хотел? Парень, уткнув взгляд в тетрадь, негромко фыркает. — Просто хотел спросить, почему Вы не бреетесь. Вопрос застает его врасплох. Он прикасается к щеке, и чувствует пальцами жесткую длинную щетину. Действительно, когда он брился в последний раз? Он сглатывает. Коннор спешит добавить, не услышав ответа: — Простите, это было невежливо с моей стороны… — Нет-нет, все в порядке… — Он рассеяно улыбается. — Ты подловил меня на этом вопросе, Коннор. Не знаю. Не придавал этому значения. А что? Элайджа замечает, что парень вздохнул с облегчением. — Просто… Не знаю. Вы выглядите немного странно. — Он пожимает печами. — Но это лишь мое мнение, ничего больше. Коннор отворачивается к мониторам и начинает печатать, и Камски отводит взгляд. Теперь он начал вспоминать. Сначала он перестал носить линзы. Потом бриться. Когда волосы стали слишком длинными, он просто стал собирать их в хвост. Работа над проектом. Он и не задумывался, насколько она его захватила. Если бы не Коннор — когда бы он обратил внимание на свой внешний вид? Когда его пригласили бы на какую-то конференцию? Или когда попросили бы дать интервью журналу? Или не заметил бы вообще? Тем временем Коннор поворачивается к нему. На его лице улыбка. Компьютер не нашел ошибок. Элайджа поднимается и подходит к нему со спины. — Так, посмотрим… — Он взъерошивает волосы парня. — Что ж, похоже, ты взошел на вторую ступень кодирования. Поздравляю, Коннор. Искренняя растерянность в глазах юноши заставляет его тихо рассмеяться. — Всего ступеней три. Нейронная сеть, созданная тобой сейчас, будет работать корректно, но при общении отличия между ней и человеком будут очевидны. Она подойдет для целей, в которых не требуется… «живости». Архивирование. Сортировка. Навигация. С каждой ступенью алгоритмы становятся сложнее, как ты мог догадаться. На третьей ступени программа довольно умело имитирует человека, но не более. Ты все равно понимаешь, что общаешься с набором нолей и единиц. — Он присаживается на край стола и улыбается. — Сейчас я работаю над четвертой ступенью — где программа будет неотличима от человека. Брови Коннора ползут вверх. В его глазах загорается интерес. — Правда? Элайджа улыбается. — Правда. — Это будет здорово! — Коннор одергивает себя. — Я имею ввиду, для компании. Это будет хорошо для компании. Вздохнув, Элайджа покачивает головой. В Конноре пытались ужиться двое — веселый семнадцатилетний парень, страстно увлеченный программированием, и будущий председатель компании Киберлайф, которую оставил ему отец. И семнадцатилетнему парню осталось жить всего год — ведь со следующего наступает совершеннолетие, а, следовательно, Коннор станет одним из двух основных акционеров Киберлайф с пакетом, равным четверти акций всей компании, и займет кресло председателя, которое до этого принадлежало его отцу, а затем — дяде, который являлся их с братом опекуном. Он проводит рукой по лицу. — Ладно, Коннор, не буду больше тебя задерживать — уже поздно, как-никак. Тот, вздохнув, начинает собираться. — Вы правы. Как всегда… — Закинув ремень сумки на плечо, он кивает. — До свидания, мистер Камски. — После чего направляется в прихожую. Элайджа провожает его взглядом. — До свидания, Коннор. Начинался третий день их пребывания в пустыне, и с самого утра, едва увидев сообщение из штаба, Ричард понял, что день этот обещает быть лучше остальных. Сегодня их должны были вытащить отсюда. Машины прибудут и помогут довезти пленных до ближайшего аэропорта, откуда их распределят по судам их штатов. Они же с Гэвином полетят в Детройт. Ричард откидывается на спинку стула и прикрывает глаза. Из его левого уха торчит наушник — поскольку он не мог позволить себе надеть сразу оба из соображений безопасности. Перед его мысленным взором возникает Аманда — их с Коннором няня. Когда они были детьми, она заменяла им мать во всем, начиная от сказок на ночь и заканчивая трепкой за проступки. Что ты думаешь о Гэвине Риде? Ричард приподнимает брови. Он подонок, мятежник и предатель. Он получит то, что заслужил. Аманда усмехается. Вот как? Праведный гнев, Ричард? В ухе отдается: «Праведный гнев висит на моей шее Он никогда не получает уважения…»* Лейтенант морщится. Аманда видела его насквозь даже тогда, когда не являлась непосредственно частью его собственного сознания. А уж теперь быть неискренним с ней не получилось бы вовсе — кроме того, это означало бы, что он неискренен прежде всего с самим собой. Я рад, что он сядет. Но не потому, что он преступник. Потому что это личное. Они с Амандой вновь в ее любимом японском саду. Мелкий белый кварц похрустывает под его ногами. Она невесомо касается кончиками пальцев ярко-красных бутонов роз. Как же хорошо Ричард помнил этот жест. Ты хочешь отыграться на Риде за грехи его кузена. Ты думаешь, что тебе станет легче. Но понимаешь, что не станет. Она срывает одну розу и подносит ее к лицу, и он чувствует, как внутри все закипает. Это ярость? Это страх? Это отчаяние? Аманда, улыбнувшись, вздыхает. Ты всегда пытался обмануть себя, Ричард. Всегда пытался убедить самого себя, что желаешь лишь нужных вещей. Твоему отцу было нужно, чтобы ты заботился о военных интересах компании. Твоим учителям было нужно, чтобы ты получал лучшие оценки. Твоему брату было нужно, чтобы ты был человеком, на которого он мог положиться. Он отворачивается. Перед его глазами сияет рябью речка. В ней — дрожащее отражение белого моста. А что нужно тебе, Ричард? Противный писк заставляет сад погрузиться во мрак. Лейтенант открывает глаза и выключает таймер на наручных часах. Его перерыв подошел к концу. Гэвин скользит ладонями по гладким металлическим стенам, испытав все стадии внутреннего конфликта — и в данный момент его депрессия плавно перетекает в принятие. Ни одного не запаянного наглухо шва. Ни одной незатянутой гайки. Толстые стальные прутья на окошке семнадцать на семнадцать дюймов не шелохнулись даже после того, как он попробовал на них повисеть. А, впрочем, даже если бы он и смог выбраться — что дальше? Он бы очутился в машине с двумя вооруженными до гранаты в заднице солдатами, а, как верно заметил этот гребаный лейтенант, сам он стреляет хреново. Гэвин заваливается обратно на кровать, констатируя: — Пиздец. Говоря о лейтенанте — он, вроде, что-то сказал про его кузена… Ах, да. Точно. Он проводит рукой по лицу и морщится. — Полный пиздец. Гэвин смотрит в потолок. Сколько лет назад был тот судебный процесс? Десять? Да нет, больше. Ему тогда было двадцать четыре — Элайджа как раз помог ему с покупкой его первого мотоцикла в тот год. Значит, двенадцать лет назад. Ну он, сука, и злопамятный. И ведь процесс-то закончился ничем — мальчик все отрицал, дело закрыли… Гэвин задумчиво почесывает подбородок. А, может, лейтенанту просто нужен повод? Может он решил, что сможет давить на него таким образом? Ну, хрен дождется тогда. Давить на то, чего у него нет — а именно, совести и чувства вины, — дело более провальное, чем поиск щелей в этом чертовом контейнере. В конце концов, это дело Элайджи, а не его. Он не имеет отношения к тому, с кем спал — если вообще спал, это ведь так и не доказали — его кузен. Ладно, пока ведь этот чертов лейтенант ему ничего не сделал, верно? Ну, кроме того, что засунул пальцы ему в зад… Воспоминания об этом весьма бесславном моменте заставляют Гэвина Рида поморщиться и покраснеть. Несмотря на то, что это был всего лишь стандартный обыск, и что он, в общем-то, сам спровоцировал именно такое развитие событий, внутри него каждый раз начинал полыхать молотов из стыда и ярости, стоило ему вспомнить об этом. Но в целом — кормят три раза в день, есть крыша над головой, душ, туалет… После того, через что ему пришлось пройти, эта камера была для него номером пятизвездочного отеля. От размышлений Гэвина отрывает звук заводящегося мотора, доносящийся снизу. Рид садится, прислушиваясь внимательней, и в этот момент машина начинает движение.