Ярость

Коннор не может заниматься. Оленьи глаза Коннора налились кровью. Под ними — синяки коричневого цвета. Это заставляет Элайджу потерять свое самообладание. Он спрашивает: в чем дело? Коннор, что произошло? Тот молчит, крепче сжав губы, словно боится, что слова вылетят у него изо рта против его воли. — Коннор, ответь мне. Юноша передергивает плечами. — Все нормально. — Он отворачивается к мониторам и начинает печатать. Элайджа видит, как в коде появляется одна ошибка за другой, и, вздохнув, кладет ладонь ему на плечо. — Коннор. Тот тихо всхлипывает и проводит рукой по лицу. — Мистер Камски, почему люди, которых мы любим, оказываются такими двуличными? Элайджа медленно присаживается на стол напротив Коннора и видит, как парень спешит утереть слезы. — Если бы внутри человеческой головы был программный код, Коннор, я бы дал тебе ответ. — Он осторожно касается щеки Коннора, заставляя его посмотреть на себя. — Но правда в том, что люди такие, какие есть. Мы можем их принять или отвергнуть, но не изменить. Канненберг опускает глаза. — Ей нужны были только деньги. — Его голос тихий и хриплый. — Я не понимаю, как не увидел этого с самого начала. Ведь все было у меня перед глазами — все чеки, счета… Камски запускает пальцы в волосы юноши. Они упругие и шелковистые. — Любовь часто нас ослепляет, Коннор. — Шепчет он; вздохнув, Элайджа мягко тянет его к себе. — Иди сюда. Почти не колеблясь, Коннор подается вперед. Элайджа чувствует, как промокает футболка у него на груди, и поглаживает Коннора по спине, крепче прижимая к себе. Он склоняет голову и зарывается носом в его волосы; они пахнут мятой, но не той, которой пахнет жевательная резинка, а, скорее, той, лист которой он сорвал с пышного куста, поставленного посреди валенсийского центрального рынка, и растер в пальцах. Как же хорошо. Он готов просидеть так всю вечность, позабыв об амбициях, программных кодах и работе… — Прошу прощения, мистер Камски… — Юноша спешит отстраниться и вытирает лицо ладонью. — Не знаю, что на меня нашло… Элайджа молча смотрит на него какое-то время, а затем встает. — Пойдем. Не оборачиваясь, он направляется в другую комнату. В ней — еще один стол с компьютером. Элайджа отодвигает стул и жестом приглашает Коннора сесть. — Один мой студент очень хотел с тобой пообщаться. Я не мог ему отказать. Коннор переводит озадаченный взгляд с Камски на экран, на котором открыт новый диалог. — Он не сказал, о чем хотел поговорить, но, я думаю, ты это выяснишь и без моей помощи. — Элайджа идет к двери. — Пойду сварю кофе. Ты будешь? По-прежнему пребывая в замешательстве, Коннор кивает, и он выходит. Мужчина возвращается через двадцать минут с подносом в руках и находит Коннора увлеченно строчащим сообщения в диалоге. Элайджа ставит поднос на стол и улыбается. — Так что он хотел? — Он подает Коннору чашку. — Спасибо, мистер Камски. Он интересовался, чему я научился. Мы обсудили некоторые вопросы касательно алгоритмов… Мужчина выдыхает: — Впечатляет… Программа обсуждает программы… Коннор оборачивается, и Элайджа не может сдержать тихого смеха при виде замешательства на его лице. — Прошу прощения?.. — Значит, Коннор, по-твоему эта программа прошла тест? Она достигла четвертой ступени? Юноша переводит взгляд с лица Элайджи на монитор и обратно. — Вы… Это… — С его губ срывается смешок. — Это программа? Та самая, над которой Вы работали? Камски улыбается, наблюдая за восторженным блеском в его глазах. — Это… Это невероятно… — Ты спросил, как его имя? — Что?.. — Коннор переводит растерянный взгляд на монитор. — Имя. Пальцы Канненберга, чуть дрожащие от напряжения, вновь выдают дробь по клавишам, и вскоре на экране появляется исходящее сообщение, а через несколько секунд и ответ: «Коннор. Мое имя — Коннор. Мы с тобой тезки». В комнате повисает тишина. Элайджа скрещивает руки на груди, пытаясь скрыть волнение. Коннор проводит рукой по волосам и, обернувшись, улыбается. — Вам гораздо лучше так — без щетины, если Вам интересно мое мнение, мистер Камски. Он смотрит в бесстрастно-благожелательное лицо работника аэропорта и всеми силами противится желанию выхватить из кобуры свой М1911 и произвести несколько выстрелов ему в голову. — Мне очень жаль, но это единственный выход, сэр. Им придется покинуть автомобили, так как их не пропустят на аэродром. Просто блеск. Конечно, так намного безопасней, ведь пленные повстанцы совершенно точно не вытворят никаких глупостей и будут тихо и спокойно идти шеренгой по двое навстречу к своей судьбе — а именно, суду и тюрьме. Кипя от бешенства, лейтенант направляется обратно к колонне машин и отдает приказ выводить пленных и вести их к самолетам под конвоем. Сам он идет к машине, где держат Гэвина Рида. Тот, как оказывается, беззаботно спит, повиснув на самом краю койки и чудом не падая на пол. Оба солдата, стоящие в дверном проеме его камеры, обмениваются смешками. Ричард закатывает глаза и набирает в грудь воздуха. — Рота, подъем! Раздается грохот, и пол автомобиля сотрясается, когда на него валится Гэвин. Чудеса, как видно, не могут длиться вечно. При виде сего зрелища, Ричарду даже кажется, что его перестала душить ярость — настолько это было уморительно. — На выход, мистер Рид. Тот, сонно щурясь, сидит на полу и потирает затылок рукой. — Что?.. — Я сказал, на выход. Он медленно поднимается, по-прежнему держась рукой за ушиб. Лейтенант кивает. — Только без глупостей, мистер Рид. Вытяните обе руки перед собой. Когда Гэвин без особого энтузиазма исполняет приказ, один из охранников подходит к нему и застегивает на его запястьях наручники. Рид шипит: — Полегче, мудак, у меня руки не как у маленькой девочки, не обязательно затягивать так сильно. Солдат толкает его к выходу. Что что-то не так Ричард понимает, стоит им едва выйти на улицу. Один из солдат стоит, привалившись к их машине, его рука прижата к животу. Ричард жестом останавливает идущих позади него Гэвина и его конвой и направляется к нему. — Сержант Браун, объяснитесь. Тот поднимает взгляд на лейтенанта. — Сэр. Я бы хотел обсудить с Вами решение по поводу моего личного дела, сэр. Ричард хмурится. — Сейчас не место и не время говорить об этом, сержант, это во-первых. А во-вторых — обсуждать что-либо, касательно Вашего личного дела, Вы будете только с трибуналом, не со мной. Лицо сержанта дергается от нервной улыбки. — Вот как… Знаете, а повстанцы, возможно, не так уж неправы, как Вы думаете. Некоторых из нас исправит только могила. Канненберг морщится, но слова не успевают сорваться с его губ. Сначала он чувствует сильный толчок в грудь. Опустив глаза, Ричард видит руку сержанта, сжимающую короткий вспомогательный нож, который под углом вошел ему в грудь по самую рукоять. Он слышит, как Браун выкрикивает что-то, и на несколько ярдов правее от них начинается суматоха. Следующим раздается выстрел, и Ричард опускает свой М1911, другой рукой придерживая нож в ране, так как пальцы сержанта разжимаются, а сам он валится на асфальт. Отведя взгляд от дырки во лбу сержанта, крови и мозга, забрызгавших бок автомобиля, лейтенант делает пару шагов назад и оборачивается. Глаза Гэвина Рида похожи на два белых бильярдных шара, и Ричард не может сдержать усмешки при взгляде на него. Какой же он все-таки придурок. — Ведите пленного к самолету. Сейчас же. — Выдыхает он, припадая плечом к машине. Солдаты медлят, смотря на него. — Сэр… — Это приказ, выполнять! — Рычит лейтенант, собрав остатки сил, и выглядывает из-за автомобиля. Гэвин смотрит на то, как кольт Ричарда, сверкнув в лучах солнца, вновь вырывается вперед, и чувствует, что конвоиры, схватив за руки, тащат его куда-то. — Полный пиздец… — Шепчет Рид, пока его перебежками от укрытия к укрытию ведут к воротам аэродрома. Последнее, что Гэвин успевает заметить перед тем, как оказывается по ту сторону ворот — залитый кровью китель лейтенанта, осевшего на землю, и далекие сирены машин скорой помощи.