Ярость

— Рид! Гэвин Рид! Он открывает глаза. Охранника почти не слышно, так как все вокруг, а именно — еще двадцать семь человек, орут и не затыкаются ни на секунду. Однако, за неполную неделю Гэвин привык. Просто поразительно, к чему может привыкнуть человек. А, может, его просто контузило какой-то гранатой сильнее обычного, и у него мозги набекрень, кто знает… — Гэвин Рид, у Вас посетитель! Он проводит рукой по лицу и встает с койки. Эти пять дней… они не были веселыми днями. Первый день, пожалуй, был самым дерьмовым. Гэвин вошел в блок, прижимая к себе покрывало, крошечный тюбик зубной пасты, зубную щетку в пластиковом пакетике, мыло, и единственной мыслью в его голове было… О. Боже. Меня. Убьют. Здесь. Каждый заключенный считал своим долгом свистеть и орать на него, пока его вели к камере. Дальше было хуже. После того, как он занял койку, после того, как большая часть парней с вопросами типа «Ты ешь свой паек?» и «Можно одолжить твой чемодан, мужик?» отвалила от него, после всего этого настал ужин — на его лотке была половина сосиски, отливавшая чем-то фиолетовым, пара подсохших и покрывшихся жесткой корочкой соцветий брокколи и черствый кусок хлеба, который Гэвин и принялся жевать, так как он вызывал у него меньше всего подозрений. На вкус тот хлеб был похож на картон. Но, едва он успел закончить с ним и начал раздумывать о том, насколько безопасно есть сосиску, прямо перед ним возник огромный свиноподобный детина, который был, по несчастью, его сокамерником. Он вырвал поднос у него из рук, после чего отвесил ему пощечину, от которой у Гэвина зазвенело в голове так, будто кто-то выпустил пулеметную очередь у самого его уха. И вот Гэвин сидел с огромным красным отпечатком ладони во всю щеку… и нет, он не вскочил и не начал драться. Все вокруг орали что-то вроде: «Ууу, тот маленький белый парень только что отхватил по щам, ууу!», а он просто сидел и смотрел в пол. Его сокамерник был настолько больше, что ни о какой драке не могло быть и речи — в том парне было минимум шесть футов роста и две с половиной сотни фунтов веса, он бы легко размазал Гэвина по стенке. Но тут в его голове всплыла еще одна вещь, которую он слышал о тюрьме — если тебя унизил один, и ты не дал ему отпор, то все остальные попытаются сделать то же самое, поэтому следующей мыслью Гэвина Рида было: прекрасно, теперь ему придется драться со всеми. И такая перспектива его совсем не радовала. Что он сделал после этого? Он заполз на койку, укрылся пледом с головой и уснул. Точнее, сделал вид, что уснул. То же самое повторилось и на второй, и на третий день — этот свиноподобный мужик отбирал у него еду, и Гэвин ничего не мог с этим поделать. Поэтому в ночь со вторника на среду он лежал в койке и думал: он больше так не может. На нем уже живого места не осталось из-за этого придурка-переростка. Черт, он не жрал три дня ничего, кроме того сраного куска хлеба. Если так пойдет дальше — он тут сдохнет от голода, поэтому не похер ли ему, что тот верзила может его избить или даже убить? Это, по крайней мере, будет быстрее. И тогда Гэвин, понимая, что в драке ему не победить, дождался, когда его сокамерник захрапел. Он осторожно встал с кровати и подошел к нему — тот лежал на спине и спал, явно не подозревая ни о чем. Гэвин огляделся. На полу рядом с его кроватью стояли сланцы — Гэвин взял один в руки; он был сделан из тяжелой твердой резины и был длиннее, чем предплечье Гэвина. И, просунув в руку в этот сланец и покрепче ухватившись за его верхнюю часть, Рид начал со всей силы молотить им по роже того парня. Он не знал, сколько раз он его ударил — он слышал хруст, он видел кровь, но не останавливался. Он не останавливался, пока не был уверен, что его сокамерник лежит без сознания, тогда он выронил сланец, побежал к решетке и, тряся ее, начал вопить что-то вроде: «Охрана! Охрана, помогите! Охрана!». Вскоре весь блок дрожал от воплей: «Тот мелкий белый парень тронулся!», клацанья решеток и ударов ног о двери. Когда охрана все же появилась, к удивлению Гэвина, каждый заключенный принялся доказывать им, что сокамерник Рида сам во всем был виноват, и что это была самооборона, поэтому Гэвину даже не пришлось сидеть в изоляционной камере — в «дыре», как ее тут называли, за все случившееся. После той ночи, когда его сокамерника унесли в госпиталь, никто больше не пытался отобрать его паек. Кроме того, теперь он был один в камере. По ту сторону стекла Гэвин видит Элайджу, который с улыбкой смотрит на него, и его немного коробит то ли от убийственного спокойствия кузена, то ли от его новой стрижки, то ли от кольца в левом ухе. — У вас есть пятнадцать минут. — Охранник отходит на несколько шагов. Гэвин садится напротив кузена и берет трубку телефона. Как только Элайджа делает то же самое, он хмыкает: — Ты как был куском дерьма, так и остался. Мог бы хоть изобразить радость, увидев своего кузена впервые за последние два года. Улыбка Элайджи становится чуть шире. — Я рад. И, возможно, если бы нас не разделяло стекло толщиной в дюйм, я бы даже дал тебе подзатыльник как в старые добрые времена. — Тихо рассмеявшись, он вздыхает. — Я правда рад, Гэвин. Я рад, что ты жив. Тот усмехается: — Сменил прическу? — Он видит как Элайджа неосознанно проводит рукой по бритому затылку. — Наверное, я должен сказать, что тебе идет? — Только не надейся услышать то же самое в адрес своей стрижки «под ноль». Она ужасна. Рид тихо смеется, но мрачнеет, стоит ему вспомнить, о чем ему в действительности нужно поговорить. — Я попросил тебя об адвокате несколько дней назад… Тот хмыкает: — Ну, грубо говоря, ты не просил… — Увидев застывшее от ужаса лицо Гэвина, он не может сдержать смеха. — Работа над твоим делом идет полным ходом, Гэвин, и, если верить адвокатам, то все не так уж плачевно. — «Не так уж плачевно»… — Передразнивает его Рид и проводит рукой по лицу. — Блядь. Эл… ты знаешь, кто руководил тем отрядом, который нас пришлепнул? Меж бровей его кузена залегает складка. — Нет, почему ты спрашиваешь? — Это был лейтенант Ричард, мать его, Канненберг. — Шипит Гэвин и видит, что кадык Элайджи нервно дернулся вверх. — Мне кажется, ты понял, что я скажу следующим — этот сукин сын охрененно зол на меня за что-то, что ты сделал с его братом. И при других обстоятельствах я бы не стал тебя спрашивать об этом, в конце концов, это не мое дело, да и это было хрен знает сколько лет назад, но сейчас я хочу понимать, за что этот мудак так хочет надрать мой зад. Его кузен за стеклом отводит взгляд; он откидывается на спинку стула и, поджав губы, прижимает трубку телефона к плечу. Через несколько секунд он вновь прикладывает ее к уху и тихо спрашивает: — Что он тебе сказал? Гэвин морщится. — Он спросил, помню ли я то дело против тебя, я ответил, что помню, и он сказал, что сделает со мной то же самое, что ты сделал с его братом. Ты можешь мне ответить? — Он именно это сказал? — Эл, мать твою! — Кулак Гэвина ударяет по столу; Элайджа вздыхает. — Мы с ним… встречались какое-то время. Потом поняли, что не вполне друг другу подходим, и… Гэвин лишь качает головой. — Заканчивай молоть эту хрень прямо сейчас. Я знаю тебя слишком хорошо, чтобы видеть, когда ты врешь. Что. Ты. Сделал. Камски прикрывает глаза. — Я сказал тебе правду, Гэвин. Просто… наши отношения начались не с лучшей ноты. — Он проводит рукой по лицу. — Ты помнишь, в чем меня обвиняли? — Рид хмурится и постукивает пальцем по столу; Элайджа усмехается. — Подозрение на половое преступление четвертой степени. Гэвин чувствует, что его разбирает истерический смех. — Не-не-не… Ты же не?.. — Он смеется и, прикрыв лицо рукой, качает головой. — С ума сойти… Просто охрененно… Элайджа наклоняется ближе к стеклу. — Послушай, тебе надо успокоиться… — Успокоиться?! — Визгливые нотки в собственном голосе только подстегивают ярость у него внутри. — Успокоиться?! Этот мудак собирается выебать меня, а мне надо «успокоиться»?! Ты тому пацану то же самое говорил?! Камски прикрывает глаза и, помедлив, тихо отвечает: — Твоя истерика никому не нужна, а теперь слушай меня — если бы он хотел что-то сделать с тобой, то уже давно бы это сделал. Сейчас ты в безопасности — он не сможет ничего с тобой сделать, пока ты здесь, ты слышишь? А теперь… — Элайджа вновь садится ровно, — когда мы разобрались с этим небольшим… недоразумением, можно приступить к важной части. И оставшиеся десять минут Камски рассказывает ему, какие обвинения выдвинуты в его адрес и как их можно обжаловать, пока охранник за спиной Гэвина, в конце концов, не делает шаг по направлению к ним. — Мистер Рид, время. Гэвин крепче сжимает телефонную трубку, и последнее, что он слышит, прежде чем телефон отключают, это: «Адвокат встретится с тобой в понедельник». Он кладет трубку на рычаг и встает; на руках за спиной застегивают наручники.

***

Он смотрит на то, как искрятся небоскребы Детройта в лучах утреннего солнца, и улыбается. — Хэнк. Рука на его талии вздрагивает, и из-за спины раздается бурчание: — Еще пять минут… Коннор поворачивается и с улыбкой смотрит на его лицо. — Пять минут было десять минут назад. Пора вставать, лейтенант, Ваш долг, а именно — утренний выгул Сумо, ждет Вас. Недовольно кряхтя, он разлепляет глаза. — Если бы ты не готовил такие завтраки, в жизни бы не согласился выгуливать его в такую рань… — Коннор тихо смеется, и он, улыбнувшись, проводит ладонью по его щеке. — Ладно, сейчас… Подперев щеку рукой, Коннор наблюдает за тем, как Хэнк садится на край кровати и наклоняется, чтобы поднять свои вещи с пола — что бы Коннор ни делал, эту привычку было невозможно вытащить из Хэнка. Надев футболку и джинсы, он встает. — Сумо! В ту же секунду из соседней комнаты, словно только этого он и ждал, неторопливо выходит этот огромный шерстяной медведь — их с Хэнком сенбернар. У него во рту — обслюнявленный поводок с ошейником. — О Господи Иисусе… — Хэнк, поморщившись, осторожно берет ошейник в руки и надевает его на пса. Коннор тихо смеется, натягивая на себя одежду. Хэнк возвращается через час, и Коннор не может сказать точно, кто быстрее бросается к еде — он или Сумо. Покачав головой, он садится напротив Андерсона и тоже принимается за завтрак, но вскоре откладывает вилку и выдыхает: — Хэнк, мне нужно будет слетать в Техас. Это на пару дней. — В ответ на вопрошающий взгляд Хэнка, Коннор продолжает. — Мне нужно в госпиталь. Ричард… Ричард схватил несколько пуль во время задания, мне вчера пришло письмо из Пентагона. Я хочу увидеть его. Хэнк кивает. — А. Конечно, нет проблем. Передавай ему, что я по-прежнему могу надрать ему зад. Коннор закатывает глаза. — Хэнк! — Не без причины, расслабься. — Он вновь принимается за еду. — А вообще, скажи, чтобы поправлялся. Черт, бедный парень… Коннор встает и целует его в лоб. — Спасибо. — После чего идет в гардеробную. Из-за его спины раздается: — Ты же не будешь свой омлет, да? Канненберг не может сдержать улыбки. Вечно голодного копа из Хэнка не вытравит, кажется, ничто. — Нет, он твой.