Ярость

Ричард делает несколько шагов по палате. Медленно. Осторожно. Шаг правой, трость, подтащить левую. Повторить. Его челюсти сводит от напряжения — настолько сильно он сжимает зубы от боли в колене. Постукивание резинового наконечника трости по плиткам на полу сводит его с ума. Дойдя до кресла у окна, Ричард медленно садится и шумно выдыхает, прикрывая глаза. Сердце будто решило пробить дыру в его грудной клетке, легкие обжигает болью от каждого вдоха… но он еще не мертв, и это — хоть что-то. Чтобы его убить, нужно нечто большее. Услышав тихие шаги, оборвавшиеся у двери его палаты, Ричард открывает глаза. В дверном проеме стоит Коннор. Лейтенант в отставке вытирает взмокший лоб салфеткой, пока брат неуверенно подходит к нему. — Ну… как ты? Ричард смотрит на носы кожаных туфлей Коннора. — Жив. — Он слышит нервный смешок. — Ясно… Что говорят врачи? Когда тебя выпишут? Комок из мокрой салфетки летит через всю комнату и попадает в урну. Ричард проводит рукой по лицу. — Еще две недели здесь. Затем — восстановительная терапия… и никто не может сказать, сколько она будет длиться. Коннор… — Он морщится и, помедлив, продолжает. — Я не собираюсь сидеть дома после лечения. Мне нужна работа. Поэтому, я хочу, чтобы ты сделал кое-что для меня. — Ричард поднимает взгляд на лицо брата. — Можешь держать меня в курсе дела Гэвина Рида? На лице Коннора появляется недоумение. — Конечно… но зачем? Ричард усмехается. — Он важен. Хочу лично им заниматься. Его брат приподнимает брови. — Важен? — У меня есть основания считать, что у него имеется ценная для нас информация. Коннор растерянно почесывает щеку. — Как, ты сказал, его зовут?.. — Рид. Гэвин Рид. Он смотрит на свое отражение в зеркале, и его пальцы скользят по переносице, сросшейся безукоризненно. За две недели отек почти исчез с его лица, остались лишь мешки под глазами, а может все дело было в бессоннице. Элайджа не знает. Эти две недели он не видел Коннора. Вообще. Тот не отвечал на его звонки, не появлялся в Киберлайф… он исчез. Он исчез, и в этом был виноват только Элайджа. Его несдержанность. Его нетерпеливость. Он сам стал виновником своего одиночества, как, впрочем, и всегда, но Коннор… Элайджа понял, насколько много этот мальчик для него значит, лишь тогда, когда все похерил, как бы выразился Гэвин. Усмехнувшись, он закрывает глаза. Дом звенит от тишины. Не шумит ни один вентилятор в системном блоке. Клавиши и кнопки мыши не издают ни звука. Ни одно кресло не скрипит. Тишина давит на барабанные перепонки, она заражает Камски оцепенением. Он не может сдвинуться с места, да и не хочет. Как бы невзначай его голову посещает мысль, что если снять со стены интерактивную доску, то кронштейн с накинутой на него петлей из провода вполне выдержит его восемьдесят кило… Два сильных удара в дверь заставляют вакуум у него в ушах взорваться. В замешательстве взглянув на входную дверь и запахнув посильнее халат, Элайджа направляется в прихожую. Он смотрит в глазок. У порога стоит Коннор. Он не может поверить собственным глазам, однако, ошибки быть не может. Раздаются еще два удара, и Элайджа спешит распахнуть дверь. Ему в лицо ударяет прохладный осенний воздух. — Коннор?.. — Я могу войти? — Его голос тихий и хриплый. Отведя глаза от осунувшегося лица Канненберга, Элайджа делает шаг назад, давая ему зайти в дом. В руках Коннора — папка с бумагами, которую он и протягивает Элайдже. — Я пришел, чтобы отдать Вам это. — Опережая его вопрос, Коннор говорит. — Там мое заявление о прекращении наших с Вами занятий. Оно подписано моим опекуном. Элайджа смотрит на черную папку у себя в руках и усмехается. — Значит… вот так? Он поднимает взгляд на лицо Коннора, и не понимает, хочет ли тот снова сломать ему нос или же расплакаться. — Я сделал это для того, чтобы Вас не могли привлечь как моего преподавателя. — Голос Коннора срывается. — Это не ради меня. Элайджа молча смотрит на него и откладывает папку на стол. Коннор не знает, куда деть руки. Коннор не знает, куда деть взгляд. — Ты мог бы просто прислать заявление мне на почту. — Он делает шаг вперед; кадык Коннора нервно подпрыгивает под кожей. — Зачем на самом деле ты пришел, Коннор? — Мне пора… — Он нашаривает ручку двери за спиной и спешит выскользнуть на улицу, но Элайджа выходит вслед за ним и хватает его за руку. Он видит в глазах Коннора проблеск паники. — Зачем ты пришел, Коннор? — Элайджа тянет его к себе, и тот, черт бы его побрал, делает неуверенный шаг вперед. Мышь сама бежит в пасть змеи. Элайджа прижимает Коннора спиной к стене; тот запоздало выставляет руки перед собой, упираясь ладонями в грудь Камски. — Отойдите… Терпение. Без него он потеряет все. Подавшись вперед, он касается губами губ Коннора… и делает шаг назад. Он видит — грудь юноши часто вздымается и опускается, выдавая тяжелое дыхание. Освободившись, Канненберг спешит сбежать вниз по ступеням и быстрыми шагами направляется к машине. И тут Элайджа видит его… Водитель. Все это время он сидел в машине, и сейчас его глаза чуть ли не прожигают в Камски дыру, сверкая белками сквозь лобовое стекло. Поэтому, когда тем же вечером у двери его дома появился полицейский отряд из четырех человек, Элайджа знал, по чьей наводке это случилось. Мягкий грифель карандаша скользит по бумаге, оставляя за собой жирный след, и на нарисованном черепе появляется вторая глазница. Подправив ее ластиком, Гэвин начинает заштриховывать ее. Конечно, до Маркуса ему было далеко, но это хоть как-то помогало не слететь с катушек в этом чертовом месте. Маркус, сукин сын… Если бы он знал, что все кончится так, может и не стал бы его слушать. Ведь все началось до смешного просто — Гэвину приспичило сделать татуировку. Что-нибудь цветное, яркое, напоминающее неоновые вывески, которые зажигают ночью… Наверное, ему просто хотелось отвлечься от серой жизни полицейского участка. Гэвин не знал причины. Он долго не мог найти эскиз, который бы его устраивал, поскольку сам не знал, чего хотел. Но однажды вечером, возвращаясь с работы домой, он приметил на стене автобусной остановки небольшой прямоугольный стикер — его невозможно было не заметить, ведь стена была прозрачной. Гэвин подошел ближе. Основным элементом была рука — кулак, поднятый вверх. На темной коже горели яркие красные и голубые мазки. Задний фон был оставлен невзрачным серо-голубым. И Гэвину понравилось. Черт возьми, да это ведь то, что он так долго искал, думал он, фотографируя стикер на телефон, и буквально через три дня это изображение, доработанное тату-мастером, заняло всю внешнюю поверхность его правого плеча. Ох, как тогда бесилась его мать… Но никаких других проблем ему эта татуировка не доставила — в конце концов, была зима, и его руки всегда были закрыты одеждой. История приняла решающий оборот лишь спустя несколько месяцев, одним жарким весенним вечером. Гэвин решил проветриться, прогуляться по центру города, может сходить в кино… Он сидел у фонтана в одной майке, обвязав толстовку вокруг талии, и поедая хот дог, когда свет загородила человеческая фигура. — Прошу прощения. Он поднял взгляд, всем своим видом советуя незнакомцу съебаться и не портить ему такой охрененный вечер. Перед ним стоял смуглый парень, на вид ему было не больше тридцати. Он улыбался. Он сказал: Ваша татуировка. Гэвин бросил взгляд на правое плечо. — Что? — Ваша татуировка. Вы знаете, что она означает? Гэвин не знал. Он пожал плечами, и так и ответил. Сказал, что ему понравился рисунок. Парня это явно развеселило. Он спросил, что же Гэвин думает насчет андроидов, и, получив «Пластиковые мудаки» в качестве ответа, улыбнулся чуть шире. Он присел рядом, чему Гевин был не особо рад, и сказал, что эта картина изображает противостояние между людьми и андроидами, и что люди всегда будут одерживать верх, поскольку у людей есть то, чего нет в роботах — душа. Робот не может вложить в картину эмоции, поскольку не испытывает их… — И откуда ты такой умный взялся на мою голову… — Гэвин хмыкнул. — А тебе-то почем знать? Может, парень, который это рисовал, вообще не это имел ввиду. Его собеседник только рассмеялся и ответил: он и есть «парень, который это рисовал». Гэвин ему, ясное дело, не поверил, тогда тот достал из большого бумажного пакета, на который Гэвин не обратил до этого внимания, маленький холст, несколько тюбиков краски и кисть. Через полчаса на коленях у Гэвина лежал его собственный портрет, выполненный, несомненно, если не в той же, то в очень похожей технике. В правом нижнем углу он был подписан белым маркером… «Маркус Манфред». Так Гэвин встретил Маркуса.