Ярость

Четыре недели. На столе высится стопка изрисованной бумаги. Со стен скалятся черепа и змеи, нарисованные на листах, висящих на обрывках малярного скотча. Он находится в следственном изоляторе уже месяц, и только на сегодня была назначена дата первого слушания по его делу. Элайджа нашел ему лучших адвокатов, которых смог купить, но даже они не стали скрывать — Гэвин по уши в дерьме. Максимум, что они могут сделать — настоять на необоснованности в обвинениях в убийствах, разбое и вооруженных нападениях — ведь вещественных доказательств вины Гэвина не было. Но, даже если это и будет принято во внимание, ему грозит минимум десять лет тюрьмы. — Гэвин Рид! На выход! Он откладывает карандаш и оборачивается. Уже?.. Гэвин встает и выходит из камеры; его руки сковывают у него за спиной, и он морщится — он уже и забыл, как эти браслеты впиваются в кожу. Его ведут по коридору мимо орущих заключенных к выходу из блока, к большой черной металлической двери, и Гэвин чувствует, что он… счастлив. Он счастлив, потому что спустя месяц он наконец увидит чертову улицу. Увидит небо. Тяжелая дверь перед ним открывается, и свежий воздух ударяет Гэвину в лицо. Глаза мгновенно начинают слезиться от яркого света солнца. Он зажмуривается и делает глубокий вдох — кто бы мог подумать, что он будет так рад обычному воздуху… Но толчок в спину заставляет его продолжить идти к машине. Элайджа смотрит на свое отражение в зеркале и поправляет узел галстука. — Вас ждать к обеду, мистер Камски? Он даже не оборачивается, просто небрежно пожимает печами. — Не думаю. Судебные слушания имеют обыкновение быть долгими. Фигура у него за спиной кивает ему в зеркале. — Как скажете, мистер Камски. В таком случае, я буду ждать Вас к ужину. Элайджа слабо улыбается — несколько механичная речь все же цепляла слух, и он бы мог исправить это, ведь в моделях, поступивших в массовую продажу, он именно это и сделал — доработал и отшлифовал исходный алгоритм. Но ценность этого образца заключалась именно в оригинальном коде, написанным, пожалуй, его самым талантливым учеником… Элайджа оборачивается. Карие глаза, темные волосы… Да, это определенно его самый вызывающий проект. — Что с машиной, Коннор? Диод на правом виске андроида коротко мигает. — Машина ждет Вас у выхода. Кивнув, он надевает пиджак и идет в прихожую. Коннор следует за ним. Идея создать андроида по образу и подобию главы Киберлайф была встречена крайне неоднозначно как внутри компании, так и вне ее. Об этом, кажется, целую неделю писали все, кому не лень. В Киберлайф сторонников данной идеи было явно меньше, чем противников, да и сам Элайджа, честно сказать, не особо рассчитывал на успех — в конце концов, он не мог представить, что Коннор утвердит такой проект… Он утвердил. Говорят, единственное, что он спросил, когда бумаги очутились у него на столе, было: кто автор идеи? Услышав имя Камски, он без каких-либо других вопросов подписал бумаги. Элайджа до сих пор не понимает, почему. Он испытывал жалость к нему? Или чувствовал себя виноватым? Дверь машины закрывается, и Элайджа чувствует, что его челюсти сжимаются сами собой. Да, черт возьми, он должен чувствовать себя виноватым. Он ушел от него — и ради кого? Ради какого-то алкоголика-полицейского? Элайджа отворачивается к окну, рассеянно наблюдая за мелькающими снаружи деревьями. Интересно, он увидит его?.. Нет, скорее всего нет. Андерсон работает в убойном отделе, какое ему дело до Гэвина… Он мрачно усмехается. Было бы интересно взглянуть на него — посмотреть, не спился ли совсем… Хотя, он вряд ли смог бы спать спокойно, если бы увидел, что Хэнк похорошел, так что, лучше пусть все остается так, как есть. Элайджа проводит рукой по лицу. Прошло почти четыре года, пора бы смириться с тем, что Коннор — настоящий живой Коннор — не вернется к нему. Пора смириться с тем, что, видимо, в Хэнке Андерсоне, есть что-то, чего в Элайдже нет. Его губы растягиваются в грустной улыбке. Возможно, ему стоило уступить Коннору и купить собаку. Возможно, шерсть, ежедневный выгул и пожеванные провода не были такой уж высокой ценой. Хотя, сейчас это уже не имело значения. Потому что сейчас Элайджу больше заботил Гэвин и то, что он сказал насчет брата Коннора. Ричард Канненберг — Гэвин, должно быть, перепугался не на шутку, раз даже его отвратительная память на имена не помешала ему с первого раза запомнить, как зовут лейтенанта. Брови Элайджи сходятся к переносице. Ричард… Да, он помнил этого мальчика. Он был на год младше Коннора, всегда собранный, сосредоточенный, но совершенно не интересующийся программированием и компьютерами, поэтому их с Элайджей пути не пересеклись. Ричард обучался в каком-то частном армейском училище, которое закончил с рангом сержанта, был на нескольких горячих точках, особенно хорошо себя показал в операциях, направленных на подавление государственных переворотов и мятежей. Это то, что Элайдже удалось узнать. Ни одного дисциплинарного взыскания. Ни одного случая неподчинения приказу. За все время службы. Ричард Канненберг обладал безупречным личным делом. Элайджа прикрывает глаза и проводит рукой по лицу. Лейтенант производил впечатление весьма целеустремленного человека, и этот весьма целеустремленный человек нарисовал себе огромную красную мишень на заднице его кузена. На месте Гэвина Элайджа бы тоже перепугался… Машина, мягко качнувшись, останавливается, и Камски рассеяно осматривается. В окне слева — здание суда. Оно осталось таким же, каким его помнил Элайджа — циклопическое здание кубической формы из белого кирпича, подавляющее своей массивностью. В нем не было ни намека на воздушность — лишь монументальность в чистом виде. Вздохнув, он нехотя берется за ручку и открывает дверь. В конце концов, сегодня судят не его. Руки Гэвина, скованные наручниками, сжимаются в кулаки на его коленях. Он сглатывает и, вывернув голову назад, тихо говорит: — Поверить не могу, что ты притащил сюда свою задницу… Элайджа улыбается: — Не льсти себе. Я пришел посмотреть, за что я платил твоему адвокату. Волосы на обритой голове Рида стали отрастать вновь, а под глазами появились не проходящие синяки. Гэвин не может сдержать улыбки, и трещина на его нижней губе лопается и мгновенно наполняется кровью, которую он слизывает и морщится. — Лучшее, что мне светит — десять лет. Ты же понимаешь. Его кузен проводит рукой по волосам. — Понимаю, Гэвин. Рид отворачивается и вытирает скованными руками пот со лба. — Черт… Он обводит взглядом полупустой зал. Знакомых лиц в нем нет, что Гэвина более чем устраивает, и он отворачивается. — Знаешь, иногда мне кажется, что мама ушла вовремя… — Он усмехается. — До всего этого дерьма. Элайджа смотрит куда-то в сторону. Он говорит: — Где представитель стороны обвинения?.. Гэвин поворачивает голову и смотрит туда же, куда и Элайджа. Стул действительно пустует. — Хрен с ним. Больше отсижу в СИЗО — меньше отсижу в тюрьме. Он слышит вздох своего кузена. — Ты безнадежен. Гэвин набирает в грудь побольше воздуха, чтобы начать выяснять, в чем это он там, мать твою, безнадежен, но его отвлекает звук открывшейся двери. Он оборачивается, и весь воздух покидает его, словно дырявый воздушный шарик. Шаг. Удар наконечника трости. Ричард Канненберг медленно, но неумолимо идет к трибуне судьи. От боли с его лба градом катится пот, но лейтенант не останавливается. Его глаза горят — возможно от лихорадки, — и, проходя к пустующему месту, которое, как теперь стало очевидно, принадлежало ему, он бросает взгляд на Гэвина. И улыбается. В этот момент Гэвин Рид понимает — ему не спрятаться. Он понимает — стены тюрьмы, мотки колючей проволоки, башни со снайперами, сторожевые собаки… все это не имело значения. Не было места, где Ричард не смог бы его достать. Почувствовав, как задрожали губы, он зажмуривается и вздрагивает. — Тишина. Всем встать. Повинуясь голосу секретаря, все присутствующие поднимаются со своих мест. Гэвин чувствует, что его колени дрожат, и, взглянув на Ричарда, видит, что лейтенант стоит прямо, стараясь ничем не выдавать боли. — Гордый сукин сын… — Шипит Рид, стараясь унять дрожь. В зал входит судья, и когда он занимает свое место за трибуной, все садятся.