Ярость

И вот он стоит с голой задницей посреди коридора из металлической сетки — на полпути, не на свободе, но и не в тюрьме, — и уже не может скрывать дрожи. Его руки дрожат, когда он натягивает на себя синие штаны, его сморщенный от холода член примерно одного с ними цвета. Он наклоняется и застегивает липучки на кроссовках. Господи, сейчас он предпочел бы быть где угодно, только не здесь. И он слышит, служащий спрашивает: что он хочет сделать со своей старой одеждой — сжечь, отправить домой или отдать в благотворительный фонд? И Гэвин отвечает: сжечь. Сжечь это к чертовой матери. Ему станет лучше, если он будет знать, что хоть часть его прошлого, связанного с лейтенантом Канненбергом сгорит. Служащий кивает, его длинная гусиная шея с острым кадыком сгибается и разгибается. Гэвин напяливает на себя последнюю вещь и поднимает взгляд. Его обступают охранники, и под их конвоем он идет внутрь. Под его ногами хрустит холодный гравий — это почти успокаивает, но он замечает краем глаза, как среди этого темного мелкого камня что-то поблескивает. Как золотой зуб во рту. Гэвин прищуривается. Он видит тусклую стрелянную латунную гильзу. В комнате, куда завели Гэвина Рида, находилось только зеркало, табурет и машинка для стрижки волос, лежащая на этом самом табурете; через десять минут Гэвин покидает эту комнату с обритой под ноль головой и без растительности на лице. Он выглядит тем, кем и является — новичком. Свежим мясом. После посещения «парикмахерской» его ведут в другую комнату, и Гэвин замечает, как противно холодно его лысой голове на сквозняке. — Это лишь формальность, но мы обязаны проводить эту процедуру со всеми новоприбывшими. — Говорят ему. Рид кивает. Он уже понял, что для его здоровья будет лучше молча соглашаться со всем, что ему тут говорят. Эта комната — небольшой зал мест на тридцать, с проектором, подвешенным к потолку, и белым экраном на стене. Гэвин занимает стул в первом ряду, и свет гаснет. Экран перед ним горит белым какое-то время, а затем, мигнув, превращается в черный, с белой жирной надписью по центру:

Исправительный департамент штата Мичиган совместно с Национальным исправительным институтом Сексуальное насилие в мужских тюрьмах Целью данного фильма является предупреждение противоправных действий сексуального характера среди заключенных

Гэвин хочет сглотнуть, но не может. В течение следующего получаса люди на экране сменяли друг друга — бывшие заключенные, жертвы изнасилований, они рассказывали о том, чего нельзя делать, чтобы тебя, наивного придурка, не опустили. Нельзя, например, принимать подарки — особенно конфеты. Нельзя соглашаться «дать взаймы чемодан», и тому подобная хрень. Если не понимаешь, что именно тебе говорят и в каком подтексте — лучше промолчи. И не зависай с опущенными — в твоих интересах быть как можно дальше от этих ребят. Но Гэвин-то понимает, что вся та хрень, которую ему говорят эти люди, для него бесполезна. Ричард Канненберг не будет пытаться подловить его на слове. Он не будет стараться запутать его двусмысленными фразами. И он уж точно не будет класть ему на подушку сладости. С губ Рида срывается нервный смешок — он представил Канненберга прокрадывающимся в его камеру, чтобы положить здоровенный красный леденец ему на кровать. Гэвин ловит на себе раздраженный взгляд охранника и затихает. Вскоре фильм подходит к концу, и перед Гэвином появляется надзиратель. Надзиратель информирует его о правилах тюрьмы — рассказывает о всем том, чего в тюрьме делать нельзя, и о том малом, что в тюрьме делать можно. Нужно ли говорить, что в голове у Гэвина не отложилось ровным счетом ничего, кроме того, что у надзирателя темные круги под глазами, помятое лицо и щеточка усов под носом. Каким отбитым придурком надо быть, чтобы выбрать работу надзирателя в тюрьме? Похоже, надзиратель и сам задавался этим вопросом. А дальше, так как с формальной частью было покончено, его буквально выталкивают из задней двери, со словами «Иди, ищи свой блок». Первое, что приходит на ум Гэвину — осмотреться, и перед его взглядом предстают километры колючей проволоки, намотанной сверху на заборы из стальной сетки — он насчитал пять рядов заборов, отделяющих его от внешнего мира. Колючая проволока лежала и на земле, у самого основания забора. Если у Рида и были какие-то мысли о побеге, то сейчас они улетучились. Каждый блок представляет из себя пятиэтажное кирпичное строение, на передних стенах блоков белой краской выведена буква высотой в два этажа. Гэвин, крепче прижав к себе постельное и подушку, направляется к блоку под буквой «С». Едва ему стоит зайти внутрь, как он сразу понимает, сколько хаоса в этом месте. Тут, как и в СИЗО, никто не разговаривал — все орали, только масштаб был другой. Гэвин, втянув голову в плечи, плетется к лестнице; на лестничной площадке между первым и вторым этажом трое парней пинают четвертого, лежащего на полу — как Гэвин позже узнает, у тюремных видеокамер есть слепые зоны, и эта лестничная площадка находилась в одной из них. Изо всех сил стараясь не смотреть под ноги, он переступает через тело на полу и продолжает идти к камере. Камера оказалась двухместной. Едва ему стоило положить белье на свою койку, в камере появился громадный черный парень. Протянув ему руку, он говорит: привет. Он говорит: меня зовут Киллер. Гэвин пожимает его руку. Гэвин думает: интересно, Киллер, очень интересно, почему тебя так прозвали, приятель… уж наверняка не потому, что ты убил кого-то. Едва Риду стоит об этом подумать, как в блоке появляется надзиратель, и он орет: Gate break! Гэвин выглядывает из камеры и видит, что двери, ведущие, как он понял, во двор, распахиваются, и заключенные выходят из блока. Не долго думая, Гэвин отправляется за ними, и выходит на площадку, по периметру которой заключенные наматывают круги. Гэвина передернуло — до того они напоминали ходячих мертвецов своими пустыми глазами и ничего не выражающими лицами. Услышав окрики надзирателя, он делает шаг вперед и встает в шеренгу.