Приговор судьбы

      Приходил в себя Гэвин тяжело и мучительно.       Первыми вернулись звуки. Равномерный гул, словно турбины взлетающего самолета годов из двухтысячных, разрезал тишину беспамятства. Вернулся свет, холод пробрал позвоночник, и Рид вывалился из обморока, пытаясь сообразить, где он. Пару раз моргнул, очухиваясь, и тихо застонал, поджимая под себя ноги.       Он валялся на шершавом бетонном полу. Его куртка куда-то подевалась, прикрытую лишь тонкой футболкой кожу леденил камень. Черт. Холодно!       Но шевелиться не было сил. Он чувствовал себя разбитым и покореженным. Каждая клеточка болела, каждый мускул подрагивал, сопротивляясь. Бока ныли. Глотка пересохла, горло драло как с перепоя. Болели глаза, голова раскалывалась.       Гэвин полежал еще немного, пытаясь привести в порядок мысли. Столовая, драка, Коулман, дуэль… Все казалось туманным и расплывчатым. Нереальным. Саднил прокусанный язык. В животе урчало.       Спустя какое-то время Рид всё же заставил себя подняться. Шатаясь, цепляясь за стены, он принял вертикальное положение. Чтобы обнаружить, что это бессмысленно.       Карцер оказался крохотной, вылитой из глухого камня комнаткой. Здесь не было ничего – ни кровати, ни стула, ни даже туалета. Голый ровный камень. Промерзлый. Единственная дверь – массивная и стальная, с механическим и электрическим запорами и крохотным окошком из уже виденного стекла-зеркала. И тусклая лампочка под самым потолком, прикрытая надежной решеткой. Ни пробоины, ни трещины, ни стыка. Клетка. Для особо опасных зверей.       Гэвин устало вздохнул и обнял себя за плечи. Холодно. Единственной куртки его лишили. Судя по температуре – он глубоко под землей, вне досягаемости солнечного света и тепла.       — Сволочи… — прохрипел Рид, ворочая непослушным языком. Эхо собственного голоса заполнило карцер. Глухо. Совсем глухо.       Стоять оказалось трудно. От голода его подташнивало, желудок скручивался спазмами. Вязкая слюна стягивала нёбо. Гэвин вздохнул, проглотил комок в горле, едва не поперхнувшись, и уселся в самый угол карцера прямо на пол. Согнул ноги, уткнулся носом в колени. И стал ждать.

***

      Он не знал, сколько прошло часов, а может, и дней прежде, чем стальная дверь с лязгом подалась. Шагов за стеной он не услышал. Карцер словно отсекал все лишние звуки, оставляя наедине с собой. Ни бездушно-радостной Хлои, ни андроида-надсмотрщика с его тошнотворной едой. Тишина. Обезоруживающая и дикая. Давящая, сминающая, выворачивающая наизнанку душу.       — Гэвин?       Рид поднял пустой взгляд. Он не сломался, нет. Глубоко внутри он готов был биться до последней капли, до окончательного истощения. Но измотанный организм давал слабину. Тело не слушалось, ноги затекли, кровь по жилам струилась лениво и вязко, как смола.       Над ним стоял Ричард Коулман. Всё так же выглаженный, причесанный и строгий. Каштановые волосы аккуратно убраны, тонкая выбившаяся прядь падает на лоб. Сейчас Гэвин подумал, что начальник тюрьмы удивительно красивый. И сраный галстук на гибкой шее ему безумно идет. Рид вспомнил, что за белоснежной рубашкой скрывается след его зубов, и эта мысль ему понравилась.       «Моя сучка».       Губы почти разомкнулись в улыбке. Почти.       — У меня есть вода, — Ричард показал ему пластиковую бутылку. — Ты хочешь пить?       Гэвин не ответил.       Тогда Коулман подошёл ближе, присел на одно колено и коснулся ладонью щеки Рида. Скользнул ниже к подбородку, цепляясь за небритую щетину. Губы Ричарда сжались – неприятно – но на лице не отразилось ни брезгливости, ни отвращения. Только пытливая складка на лбу. И взгляд. Пристальный, изучающий, и… теплый. Поразительно теплый, греющий в этом сумрачном холоде карцера.       Ричард помедлил, ловя в глазах заключенного странные проблески. Затуманенный разум Гэвина возвращался. Веки дрогнули, рот приоткрылся.       Коулман почти с заботой придержал его голову, чуть запрокинул назад и приложил бутылку к пересохшим губам. Рид глотнул: раз, другой… Ричард следил, как дергается кадык на смуглой шее. Не мог оторваться. Было в этом что-то… завораживающее. Какая-то интимность, недозволительная откровенность.       Коулман сидел слишком близко. Так, что хорошо улавливал запах, исходящий от Гэвина. Пот и немытое тело. В другой ситуации Ричард позволил бы себе краткую гримасу омерзения. Грязное животное. Но сейчас этот тяжелый, мускусный аромат плоти казался почти приятным. Контраст. Резкий контраст между вымытыми, идеально выбритым Коулманом и истощенным, избитым Ридом.       Они оба это почувствовали. Необъяснимое влечение, граничащее со звериной похотью. Их потянуло друг к другу. Ричард заглянул в расширенные зрачки арестанта и увидел там свое собственное отражение. Чистое, подлинное. И знал, что Гэвин тоже нашел в его глазах себя.       Это мгновение хрупкого равновесия длилось всего секунду. Но обоим показалось, что за краткий миг они успели заглянуть в свою самую потаенную часть. В душу.       Рид закашлялся, и Ричард поспешно отстранился, прогоняя наваждение. Поднялся на ноги и отошел, глядя, как Гэвин вытер рот тыльной стороной ладони, облизнул губы, собирая остатки влаги, и наконец ожил.       — Кхе… Думаешь, купил меня? — с нескрываемым ехидством произнес арестант. Знакомая едкая улыбка растянула скулы. — Хуй там. Отъебись, красавчик. Моя задница стоит дороже глотка воды.       Коулман хмыкнул. Гэвин Рид не был бы Гэвином Ридом, если бы позволил своему языку произнести хоть одно вежливое слово. А, впрочем… именно в этом и состоит первый урок.       Ричард мягко – пугающе мягко – улыбнулся и, глядя только на Рида, театрально перевернул бутылку кверху дном. Вода брызнула на стылый пол. Гэвин наблюдал. Молча. Как желанная влага расплескивается по бетону, как лужа растекается по карцеру тёмным пятном, подступая к самым пяткам. Непроизвольно провел языком по губам. Он все еще чувствовал жажду. Пара глотков, которые подарил ему надзиратель, лишь пробудили угасшую муку.       Бутылка полетела в сторону. Рид проводил ее взглядом.       — Хочешь пить? — повторил свой вопрос Коулман, доставая из внутреннего кармана маленькую флягу. — Тогда поблагодари меня. Вежливо.       — Иди нахер, урод — взбрыкнул Гэвин, гордо вздергивая подбородок.       Еще чего! Этот мудила сам же едва не отправил его на тот свет, уморив голодом и жаждой. А теперь рассчитывает на благодарность? Хуй ему в зубы, а не спасибо.       — Жаль, — с видимым сожалением произнёс Ричард.       Убрал флягу обратно в пиджак, смерил его взглядом и развернулся к двери.       — В таком случае ты будешь сидеть здесь столько времени, сколько понадобится, чтобы осознать свою ошибку.       Гэвин потемнел. Он не хотел подавать вида, но чертов карцер его пугал. Одиночество пробуждало разум, вытаскивая на поверхность зловещие, странные образы. Риду чудилось, что на самом краю зрения вдруг вспыхивают яркие точки. Порой слышались звуки – голоса и шорохи – но стоило позвать или окликнуть их, и голоса пропадали. По коже проходились мурашки, словно невидимые руки оглаживали его, ласкали…       Но самыми пугающими были мысли. Лишенный общения мозг порождал влажные иллюзии, главным участником которых был Коулман. Вот он лично затягивает на Гэвине ошейник, с тонкой улыбкой проверяет замок и нежно скользит пальцами по его шее. Целует в ключицу – Рид выгибается, подставляясь. Ему нравится! Нравится чувствовать себя ведомым, нравится, когда тонкие пальцы оглаживают зад, а томное дыхание обжигает затылок. Нравится, когда чужое тело прижимается к спине. В носу чешется от запаха одеколона. Собственный терпкий пот и тянущее жжение в паху…       Гэвин тряс головой, сгоняя постыдный бред, но он возвращался с маниакальным упорством. Снова и снова. Рид злился, рычал как пес, и не допускал и мысли о том, что эти образы действительно таились в глубине его сознания. Нет. Гэвин Рид не сраный педик. Он не позволит никому пользоваться собственным задом.       Однако когда Коулман сейчас, уже в действительности, подошел к двери, Гэвин испытал смесь отчаяния, раздражения и мучительного смятения. В голове осталась только одна мысль. Он больше не хочет оставаться один на один с собой. Не хочет знать.       — Ха, вот и пиздуй! — попытался изобразить злорадство Рид. И сам же понял, что голос дрожит. В глазах поселился страх. Нет, он больше не вынесет безумного одиночества. Не сможет. Свихнется. Ему нужен человек. Любой. Пожалуйста.       Ричард пожал плечами и притронулся к электронному замку. Пара касаний, писк сканера, ответ программы. Дверь с лязгом открылась.       Коулман шагнул в коридор.       — Сука, стой! — заорал Рид и дернулся, прикусывая губу. Это конец. Он пропал. Безвозвратно.       Ричард замер на полушаге. Прислушался. Но оборачиваться не стал. Только склонил голову, ожидая продолжения, как требовательный хозяин ожидает ласки от провинившегося пса.       — Это… — Гэвин сжал кулаки. Впился ногтями в кожу, сжался, словно каждое слово ранило глотку острым стеклом. — Как там тебя… Коулман… Стой. Прошу.       Рид затих, скомкав последние звуки. Коулман вернул ногу. Усмехнулся. Одними губами. Кажется, он не безнадежен.       — Ричард, — произнес он отчетливо. — Мое имя Ричард, Гэвин.       — Да хоть Мистер-мне-похуй! — съязвил Гэвин, но тут же перебил себя, увидев, что вычищенные кожаные ботинки снова двинулись к выходу. — Да стой ты, мудила! Я… я скажу. Чего бы ты там не хотел услышать. Только выпусти меня. Отсюда. Совсем.       Ричард удовлетворенно хмыкнул, повернулся и снова вошел в карцер. Дверь во второй раз лязгнула.       Рид сидел бледный, как мел. Взмокший, растрёпанный, но с гордо вздернутой головой. Правда, стоило Коулману вернуться, как пыл угас, в глазах поселилось беспокойство. Таким – послушным – Гэвин казался куда привлекательней. Казалось, драки даются ему легче, чем самые простые слова. Коулман педантично пометил себе в голове эту особенность и остановился перед заключённым.       — Итак?       — Э-э… Ну…       Рид замялся, отводя глаза.       Ричард наклонил голову, разглядывая чуть порозовевшие уши арестанта. Лихорадочный румянец придавал его облику какой-то неповторимый шарм. Коулман поймал себя на том, что улыбается. Он ему нравился. Этот озлобленный на весь белый свет бунтарь-одиночка с характером вздорной гиены. Даже грязные слова, слетавшие с его губ, вызывали в нем какую-то волну нездорового возбуждения. Хотелось большего. Дотронуться, коснуться, огладить и прижаться. Сделать своим. Впрочем, половые контакты с заключенными строго запрещены. Нарушителю грозит серьезный штраф, а за ним увольнение и последующая безработица. И кому как не начальнику тюрьмы было об этом знать. Впервые за время работы Ричард ощутил нечто, напоминающее сожаление.       — Спасибо, Ричард, — по словам отчеканил Коулман, решив проявить сочувствие. И жестом предложил Риду повторить. — Твоя очередь, Гэвин.       — С-спасибо… — Гэвин сглотнул. Захрипел, подавился, но продолжил, — Ричард.       — Умничка, — с чувством родительской гордости похвалил Ричард.       Рид вспыхнул. Вскинул небритый подбородок, зло блеснул глазами. Впрочем, на Коулмана это не произвело должного впечатления. Он подошел еще ближе. Кожаные ботинки хлюпали по луже. Навис, загораживая и без того тусклую лампочку. Склонился и внезапно нежно потрепал заключенного по волосам, словно перед ним сидела любимая мохнатая овчарка.       «Сальные, — коротко заметил Ричард. — Нужно позволить ему принять душ. Потом».       — Молодец, Гэвин. Хороший мальчик.       — Пошел нахуй! — Рид брезгливо отстранился, ударившись затылком в стену. Оскалился. — Отъебись, мудила!       — У тебя очень грязный рот, — насмешливо заметил Ричард. Многозначительная улыбка тронула губы. — Надо это исправить.       — Оставь меня в покое, уебок! — зарычал Гэвин, выдираясь и отползая как можно дальше, насколько позволял тесный карцер.       Коулман не обратил на его выкрик никакого внимания.       Он перевел взгляд на потолок – камер здесь нет и никогда не будет – оглядел стены, мокрый пол и Рида, скрючившегося в углу. Гэвин ответил ему дерзким взором снизу-вверх. Непорядок. Непослушные собаки должны быть наказаны.       — Знаешь, твой похабный язык доставил мне массу проблем, — заметил Ричард чуть отстранённо. В тоне сквозила угроза. — Мне пришлось их решать, Гэвин. Это было непросто. — Коулман вздернул бровь. — Вселенная любит гармонию. Ты её нарушил.       Рид показал зубы. Острые и пожелтевшие от налета.       — Именно, — Ричард положил руку на пояс. Пальцы сомкнулись на полицейской дубинке. Обычно, он не носил её, предпочитая власть авторитета, а не оружия, но правила предписывали спускаться в карцер только имея при себе средства защиты. — Язык и зубы – твои главные враги, Гэвин. Попробуем исправить?       И с этими словами он достал из-за пояса дубинку.       Глаза Гэвина блеснули. Его будут бить. Что ж. В глубине души Рид знал об этом с самого начала. Они вдвоем, его крики никто не услышит. Стальная дверь не откроется без пароля, а драться у него нет сил. Голод и обезвоживание сделали свое дело. Рид беспомощен, как ребенок. Всё что он может – терпеть. И надеяться, что ему позволят выйти отсюда на своих двоих.       Но Ричард не собирался устраивать побои. В его привычки не входило избивать заключенных до полусмерти, до сдавленных хрипов, посиневших скул, налитых кровью ссадин и перепуганных медиков. Нет. Его методы были более… изящны. Но не менее эффективны.       — Я не сделаю тебе больно, Гэвин, — успокаивающе предупредил Ричард. — Но тебе придется поработать. Языком.       Он кивнул на дубинку.       Рид растерялся. Что за херня? Это шутка? Очередная издевка? Уловка?       Однако Ричард не выглядел игривым. Скорее напротив – брови нахмурены, губы поджаты, глаза смотрят холодно и выжидающе.       — Давай, — почти ласково подбодрил его Коулман, придвигая дубинку ближе, к самому рту. — Ты ведь хочешь отсюда выйти?       — Ха, да ты извращенец, да? — истерично хохотнул Рид, вжимаясь в стену. — Сраный больной ублюдок. Тебе что, некому больше отсосать? Попроси своего золотого мальчика, он хочет. Наверняка хочет, чтобы ты выдрал его, как последнюю шлю…       — Соси, Гэвин, — прервал его Ричард. — Займи свой грязный язык делом. Он у тебя хорошо подвешен.       Рид сглотнул и уставился на начальника. И похолодел. В серых глазах плескалась знакомая непоколебимая сталь. Этот человек не принимал отказов. И умел ждать. О да, Коулман готов был ждать хоть сраную вечность. Пока Гэвин не подчинится. Не уступит. Не сделает так, как приказал хозяин Ричард.       Рид нервно покосился ему за спину. На плотно закрытую дверь. За время тоскливого одиночества он отчетливо понял одну вещь: сбежать не выйдет. Если он хочет отсюда выйти, ему придется отсосать дубинку. В горле засвербело, точно его уже трахали в рот как минимум с десяток Коулманов. Внутри всё сжалось. Язык приклеился к нёбу, слюна застыла, заледенела. Пульс зачастил неприлично часто.       Ему не оставили выбора. На сей раз придется играть по чужим правилам. Одно обнадеживало – никто не увидит этого позора. Никто, кроме Коулмана. Но Рид знал, как выиграть эту партию.       — Пиздец ты больной, — откомментировал Гэвин, поднимая взгляд на Ричарда. — Но… — он провел языком по сухим губам и ухмыльнулся, не отводя глубоких, потемневших глаз. В глубине зрачков что-то блеснуло. — Так и быть, я сделаю тебе приятно. Очень, — выделил голосом, — приятно. Чтоб ты тут кончился от наслаждения и сдох в муках, как последняя тварь.       Коулман жестко улыбнулся. Ему понравилась грубость.       Дубинка ткнулась сильнее. Гэвин раскрыл рот, пуская ее внутрь, облизнул гибкий резиновый наконечник и хитро прищурился. Намеренно пошло прошелся кончиком языка по стволу, вернулся обратно и поднял лукавые глаза на Ричарда.       — Продолжай, — сухо кивнул Коулман.       И Рид подчинился. Чуть сменил положение тела, подогнул ноги и встал на колени, оказываясь точно напротив ширинки тюремщика. Всего лишь часть игры, вульгарной и дешевой игры. Забавы только для двоих. Гэвин театрально завел руки за спину, развязно передернул плечами, разминаясь, и вновь припал губами к дубинке. На этот раз почти жадно. Словно действительно хотел.       Кончик языка мягко заскользил повдоль черного стержня. Почти коснулся чужой руки, прошелся опасно близко – всего в каких-то сантиметрах от побелевшей кожи – и отправился в обратный путь, собирая капли поблескивающей слюны. Достигнув края, Гэвин задержался, прихватывая зубами кончик. Чуть потянул на себя, задевая эмалью резину – недвусмысленный жест – коротко приложился губами, почти целуя дубинку, словно сладкое яблоко. И ухмыльнулся, наблюдая как дернулась жилка на виске Коулмана.       По правде говоря, лизать дубинку оказалось не очень приятно. Палка едко пахла резиной, пластиком и какой-то ненатуральной синтетикой. Во рту осел горький привкус, собственная слюна отдавала чем-то кислым. Но Рид пересилил отвращение, снова и снова лаская черный стержень языком, выписывая не то буквы, не то узоры, вычерчивая одному ему понятные слова. Нецензурные, конечно, но это не имело значения. Гэвин старался не для себя. Его взгляд неотрывно впивался в Ричарда, глаза блестели в свете единственной лампы по-звериному дико. В глубине души он знал, что Коулмана раздирает на части. Что внутри уложенной за годы работы в тюрьме программы происходят сбои. Что Ричард хочет, но не может отвести от него взор. И это подстегивало получше первобытного желания отомстить за унижение.       Сердце стучит в горле. Пульс в ушах гремит на весь карцер, как ритмичный датчик: стук, стук, стук. Это соревнование. Тест на выдержку. Кто сдастся первым?       Рид зацеловывал дубинку, высовывал кончик языка и почти дразнил резину, то мелко-мелко тыкаясь носом, то нарочито медленно и тщательно вылизывая до самого основания. Сальные волосы упали на лоб, но Гэвин не стал отвлекаться, чтобы оправить их. Его губы казались темными, влажными и развратно перемазанными слюной. Они танцевали на дубинке, они игрались, с пошлым хлюпаньем присасывались к черному пластику, вбирая в глотку жезл, а потом опускали. Всего на миг, чтобы потом возобновить странную игру. А глаза… Глаза смотрели на Ричарда. Только на него, словно во всей комнате ничто более не заслуживало их плотоядного взгляда.       Коулман тоже заметил это. Вздыбившейся кожей почувствовал повисшее напряжение, ощутил растекающийся по венам азарт борьбы. Настоящая дуэль происходила сейчас, здесь, в этой бетонной комнате с крохотным окошком. И он проигрывал.       Ричард не любил минеты. С его точки зрения прелюдия заканчивалась там, где начиналось голое тело. Он никогда не облизывал любовников, никогда не позволял им себя целовать или, что еще хуже – кусать, оставляя наливающиеся пунцовым метки на идеальной коже. Коулману нравилось трахаться – как и всем людям – однако для него соитие представляло собой некую задачу, которую нужно выполнить и выполнить хорошо. Качественно. Идеально.       Однако сейчас он поймал себя на мысли, что невольно представляет на месте дубинки свой член. И ему… нравится. Даже больше. Его заводит это лукавый блеск в голубых глазах, это ощущение опасности, подстерегающее каждое мгновение близости. Сейчас Гэвин непристойно заглатывает наконечник, насаживается до самой глотки, сдерживая рвотные позывы, а уже через секунду сожмет челюсти мертвой хваткой. В паху сладко ёкнуло. Силой воли Ричард подавил зарождающееся возбуждение, внешне оставаясь абсолютно спокойным. Но пульс предательски скакнул на несколько ударов вверх, его бросило в жар.       И Гэвин заметил это. Нашел слабое место, брешь в совершенной системе под названием Ричард Коулман. И каждым жестом, каждым движением языка, двигающегося с пошлым хлюпаньем, ласкающим не дубинку – тюремщика – вгрызался в податливую плоть.       Рид никогда никому не отсасывал. Нет, он пробовал секс с мужчинами, как и всякий дорвавшийся до утех мальчишка менял партнеров и позы, одежду, места, время суток. Но он всегда был сверху. Всегда доминировал, удовлетворяя свои собственные желания и эго и никогда не заботясь о партнере.       Сейчас же всё его внимание занимал второй участник действа. Гэвин не задумывался об этом, однако малейший отклик – рваное трепетание ресниц, чуть расширенные зрачки, дернувшиеся скулы – пробуждали волну наслаждения. Кончики пальцев приятно покалывало, затекшие колени и спина казались мелочью по сравнению с напрягшимися руками на дубинке. Чужие ухоженные ногти впились в дубинку, и внутри у Рида всё затрепетало от мрачного удовольствия. Это из-за него. Из-за него всегда спокойный Ричард побледнел, из-за него пытливая складка на лбу налилась испариной, из-за него начальник тюрьмы неслышно давится воздухом, забывая дышать.       Гэвин позволил себе снова ухмыльнуться, резко забирая в рот. И так же резко выпуская, чтобы по черному стержню прошлась вибрирующая волна и замерла, достигнув ладоней Ричарда. Коулман прикусил губу. А Рид уже снова зацеловывал резиновый наконечник, бесстыдно играл языком, повторяя всё то, что когда-то испытывал на себе. В точности воспроизводя движения, пожалуй, даже ритм. Памятью он всегда гордился. Именно она порой помогала ему раскрывать самые сложные преступления. Но это было тогда, в другой жизни. Сейчас же воспоминания снова оказывали ему услугу, но уже другого рода.       — Пха! — вдруг выдохнул Коулман, с шумом выталкивая из легких воздух. Отвел взгляд в сторону, разорвал столь долгий и невыносимо сладкий зрительный контакт. И отступил, отводя дубинку в сторону. — Достаточно.       Проиграл.       Гэвин усмехнулся. С вызовом покосился на чужую ширинку, но чертов Коулман или обладал поистине нечеловеческой выдержкой, или был импотентом. Черная ткань брюк топорщилась ровно настолько, насколько ей положено выпирать у мужчины. Или всё-таки чуточку больше?       — Гэвин, — позвал Ричард, отвлекая Рида от разглядывания чужих штанов. — Ты молодец. Хорошо постарался.       Голос даже не сипел. Ему хватило пары секунд, чтобы взять себя в руки.       Гэвин дернул головой. Раздраженно. Плюхнулся на задницу, давая натруженной спине отдых, вытер рот тыльной стороной ладони. И демонстративно сплюнул. Вязкая капля поймала жёлтый блик и осталась темнеть на бетонном полу. Черт. Он ведь до последнего надеялся подставить этого говнюка, увидеть, как всегда сдержанное лицо заливается краской стыда. И у него почти получилось. Почти. Вот же дерьмо!       — А теперь послушай меня, — продолжал Коулман спокойным, наставительным тоном. Плевок он оставил без внимания. — Ты в тюрьме, Гэвин. В моей тюрьме. И здесь есть правила. Правило номер один: ты не хамишь персоналу. Правило номер два: ты не дерешься с заключёнными. Правило номер три, — тут Ричард поморщился, — ты не кусаешься. И последнее, Гэвин, — Коулман брезгливо переложил дубинку в другую руку, — ты обращаешься ко мне «сэр».       Рид молча слушал, злобно зыркая исподлобья. Всю жизнь он терпеть не мог правила. И вот теперь какой-то надменный мудила с комплексом собственной значимости ставит ему условия?       — И что получу я? — наконец хрипло спросил он.       — Душ, — загнул палец Ричард, — нормальный подъем без световой камеры и доступ к некоторым возможностям досуга. Скажем, спортзал. Два часа каждый день, — Коулман выразительно оглядел его. Показал три пальца. И склонил голову, ожидая решения.       — А последнее? — Гэвин язвительно усмехнулся. — Я умею считать, придурок.       — Сэр, — поправил его Ричард. — Я в этом не сомневаюсь, Гэвин. Но для начала ограничимся этими… опциями, — с легкой заминкой продолжил начальник тюрьмы. Подошел ближе, вскинул еще влажную дубинку и задрал подбородок Рида. Мокрый наконечник мазанул по коже. Намеренно вынудил его снова заглянуть в серебристые радужки. — Ты ввязался в драку в первый же день, как тебя выпустили из камеры. Учти, я с тебя глаз не спущу.       — Ха, — Гэвин фыркнул. — Лучше займись своей работой. Кажется, кое-кто из твоих надзирателей слишком рьяно выполняет свои обязанности, не так ли?       Коулман прищурился. Рид не дурак, недооценивать его глупо. Конечно, он заметил. Как во время их поединка в столовой Уильям Картер незаметно опустил руку к вирт-браслету. Как вздрогнул, когда Гэвин оказался сверху, оседлав Ричарда и занеся нож для решающего удара. И как палец легонько притронулся к сенсорной панели, заранее настроенной на ошейник заключенного номер GR200. Короткий, почти не болезненный разряд, искрой пробежавший по позвоночнику, дал Коулману шанс одержать верх. Всего секунда промедления, стоившая Риду победы.       — Тебя выпустят, — холодно заметил Ричард, оставив вопрос висеть в воздухе. — И накормят. Врач займется синяками. Будь хорошим мальчиком, и наш уговор останется в силе. Иначе, — Коулман обвел взором карцер, — это место станет твоим новым домом. Помни, Гэвин. Это моя тюрьма.       Рид не ответил. Только провожал его настороженным и неприязненным взглядом, пока Коулман набирал пароль и позволял программе просканировать свои параметры. Дверь карцера открылась.       Ричард шагнул в проем. Но на пороге замер, не оборачиваясь.       — Мы еще встретимся, Гэвин, — донеслось тихое, прежде чем Рид снова остался один.       Гэвин только фыркнул, слушая, как хриплое «пфек» разливается по опустевшему карцеру. На полу темнела мокрая лужа. Снова пробил озноб. Рид сжался, обнял себя за плечи и приготовился к длительному ожиданию.