Там, за холодными песками

      — Берегись!       Се Чжэнь — и откуда только ловкость взялась? — неожиданно толкает меня. Стрела чиркает по щеке и пролетает мимо, заставляя зажмуриться. Дорога сплошь усыпана камнями, поэтому я спотыкаюсь, делаю пару неверных шагов и теряю равновесие.       На широкой речной глади тут и там мелькают белые пенные гребешки, блики раннего солнца играют на волнах и бьют прямо в глаза.       Помогите! Только не в воду! Я же не умею плавать…       Но времени на размышления просто не остается — в тот же миг я кувырком лечу вниз. Плюх! Барахтаюсь что есть сил, но холод мгновенно пронизывает до костей, студеная вода стремительным потоком заливает рот, нос, уши и, кажется, злорадно посмеивается надо мной. Все мысли тут же вылетают из головы, холод расползается по телу и превращает его в один большой кусок льда. До ушей доносятся лишь смутные крики и бульканье, когда крупные пузыри воздуха всплывают к поверхности воды. В полном отчаянии закрываю глаза и чувствую, что совсем нечем дышать.       Знал бы раньше — не прогуливал бы уроки плавания!       Перед глазами всё меркнет. Тело становится невесомым, и его окутывает непроницаемая влажная тьма.       С мучительным усилием приподнимаю веки. Хорошо хоть свет не слишком яркий…       Чья-то заботливая рука вытирает мне лоб. Пытаюсь издать какой-нибудь звук, рука замирает и помогает мне приподняться. Передо мной миловидная девушка лет пятнадцати-шестнадцати. Губки ее складываются в очаровательную улыбку, и она протягивает мне чашку с водой.       В горле как раз всё горит огнем, так что я с благодарностью принимаю чашку, выпиваю одним глотком и сразу чувствую себя намного лучше.       Выпрямляюсь и внимательно осматриваюсь вокруг. Оказывается, я очнулся в какой-то юрте. Ощупываю мягкие шкуры и только теперь начинаю верить, что всё это не сон.       Снова и снова хватаю пальцами собственное лицо, щиплю себя за ноги — и наконец вздыхаю с облегчением.       Я, Хань Синь, всё-таки не умер, я вернулся в мир живых!       Поворачиваю голову и вижу, что улыбка милой девушки теперь сияет ярче солнца.       — Это ты… меня спасла?       Стоит открыть рот, и оказывается, голос мой стал таким хриплым и скрипучим, что я и сам едва разбираю слова.       Девушка кивает и улыбается, но молчит. Потом натягивает на меня стеганое одеяло и жестом подает знак, чтобы я снова лег. Чувствую смутное беспокойство и не соглашаюсь ни в какую. Мы молча препираемся, пока из-за двери не доносится голос:       — Юноша уже пришел в себя?       Девушка немедля встает и откидывает матерчатый дверной полог. В юрту, пригнувшись, входит человек, и я приподнимаюсь, чтобы лучше видеть. Бородатый, рослый и крепкий мужчина лет пятидесяти окидывает меня взглядом и едва заметно улыбается. Рассматриваю незнакомца с опаской и отмечаю, что одежда на нем и на девушке такая, какую носят на севере, за Великой стеной, хотя лицами оба походят на жителей империи Жуи.       Мужчина усаживается, не сводя с меня глаз:       — Очнулся — это хорошо. Приток Со в этом месте узкий, зато глубокий, утонуть — как раз плюнуть.       На миг замираю от ужаса, вспоминая всё, что произошло накануне. Потом сокрушенно склоняю голову:       — Ваш покорный слуга просит прощения, он еще не поблагодарил за спасение его жизни.       Мгновение мой собеседник молчит, потом покатывается от хохота:       — Судя по говору, ты не из местных!       Киваю, поднимаю голову, и наши взгляды встречаются. Мужчина расплывается в улыбке:       — Да мы, вообще-то, тоже. Совсем недавно сюда перебрались. А ты скорее смахиваешь на столичного барчука. И каким ветром тебя в такую даль занесло?       Делаю глубокий вдох, а мысли лихорадочно кружат в голове. Не похоже, чтобы эти люди имели отношение к армии, поэтому отвечаю прямо:       — На самом деле я солдат войска Великой Жуи. Был в яньском плену, пока не подвернулась возможность бежать. Добрался как раз до этого притока, тут меня настигла погоня, тогда я в реку и упал.       Мужчина долго молчит. Потом начинает свой рассказ:       — Ну а мы жили на границе Великой Жуи. Кто мог знать, что яньская армия вторгнется на наши земли? На городок напали, и никто даже сопротивления не оказал. Мы с дочерью отправились вслед за другими беженцами куда глаза глядят. С тех пор вот кочуем с места на место, так и здесь оказались.       Лицо его искажает гримаса боли, он опускает голову и молчит. Девушка, стоя рядом, легонько похлопывает его по спине, а на глазах ее блестят слезы.       — Весь городок заливала кровь, куда ни глянь — на улицах валялись трупы. Мать убили прямо у дочери на глазах, с тех пор у нее язык и отнялся, — с горечью добавляет мужчина. — Вот так-то…       Внезапно чувствую себя виноватым и тоже опускаю голову.       Военная мощь Великой Жуи ослабела отнюдь не вчера, хотя очевидным наше тяжелое положение стало лишь сейчас. Однако там, в столице, я и не подозревал, каково приходится жителям приграничных окраин. Даже на поле битвы не задумывался, каким лишениям подвергаются эти простые, мирные люди.       — Ладно, ладно, довольно на сегодня разговоров. — Мужчина утирает глаза и поворачивается к дочери: — Принеси-ка жидкой каши, пускай юноша силы подкрепит.       Внезапно на ум приходят Се Чжэнь и другие пленники. Спешу задать мужчине вопрос:       — Почтенный, вы не знаете, где сейчас стоят войска Великой Жуи?       Он застывает на миг, но тут же качает головой:       — Сынок, пойми меня правильно… Подумай, стоит ли тебе к ним возвращаться. Ясно же как день, что Великой Жуи в этой войне не победить. — Он вздыхает. — Послушай добрый совет: ты еще совсем молод, у тебя вся жизнь впереди, не стоит губить ее ни за что ни про что. Уходи, пока можешь, здесь задерживаться опасно.       Чувствую в его речах тайный смысл и тут же спрашиваю:       — Почему же здесь опасно задерживаться, почтенный?       — Не так давно мимо прошло яньское войско, так что, боюсь, не за горами очередная кровавая битва.       У меня перехватывает дыхание, а сердце больно сжимается в груди.       «Завтра вечером, не позднее, укрепления у реки Со падут», — эти слова Мужун Юя внезапно звучат в ушах. Кидаю быстрый взгляд в окно: красное закатное солнце мало-помалу уходит за темный горизонт. В груди давит болезненный ком. Хочу повернуться и встать с постели, но при каждом движении раны на спине словно каленым железом прижигают, и я невольно охаю от боли. Мужчина и девушка тотчас спешат ко мне, чтобы поддержать и помочь.       — Что ни говори, а так ты долго не продержишься. — Мужчина заставляет меня снова лечь и пытается успокоить: — Выкинь ты всё это из головы. Недаром в народе говорят: чем жить человеком в смутные времена, лучше родиться псом в эпоху мира и благоденствия. Когда на дворе война и смута, наше дело простое: выжил — и хорошо. Ты вот хочешь вернуться, а кто знает, может, армейские чинуши тебя уже давным-давно в покойники записали.       На попытку подняться я потратил последние силы, так что теперь лежу на постели и с трудом перевожу дух.       Снова наступает тишина, слышно лишь мое тяжелое дыхание. Молча смотрю, как солнце в окне медленно скрывается за горизонтом, оставляя на темнеющем небосводе яркую роспись заката. Облака горят всеми оттенками алого и пурпурного, и на этом красочном фоне зеленые деревья и желтый песок рисуют живописный приграничный пейзаж.       В памяти отчетливо всплывают события последних дней. Плен, пытки, побег, падение в реку — каждый раз я был буквально на волосок от смерти. Да еще столкнулся на свою голову с таким непростым противником, как этот Мужун Юй. Вот уж не везет так не везет!       Неужели крепость у реки Со всё-таки пала?       Яньский принц, по-видимому, решил добиться своего любой ценой, так что, вероятно… скорее всего… Нет, не хочу даже гадать, чем дело обернется.       В голове звучат слова моего спасителя… И ведь правда! Я и сам не уверен, стоит ли возвращаться назад.       Для моей страны я уже сделал всё, что мог, исполнил свой долг до конца. Пусть я не совершил великих подвигов, но и изменой себя не запятнал. Там, в столице, никто меня не ждет, никого не тревожит судьба пленника. А для моей так называемой семьи кровь и родство медной монетки не стоят.       Крепко закрываю глаза и твердой рукой натягиваю на себя одеяло. Сейчас и в самом деле на редкость удачное время, чтобы исчезнуть. В Великой Жуи сочтут меня павшим за родину, вдовствующая императрица и дядя подумают, что я умер. Мужун Юй решит, что мне удалось бежать и вернуться домой, так что теперь он сможет наконец спать спокойно… Одним выстрелом — трех зайцев! И мне хорошо, и людям радость.       Делаю глубокий вдох и принимаю судьбоносное решение.       Только меня и видели.       Неприятно, конечно, это признавать, но теперь я настоящий дезертир.       К счастью, тело мое достаточно выносливое, и к тому времени, как небо окончательно темнеет, я ухитряюсь подняться с постели самостоятельно. Чтобы не терять времени зря, быстро собираюсь в путь. Как мужчина меня ни уговаривает, твердо стою на своем, и тогда они с девушкой провожают меня до речной переправы.       На переправе толпится народ и ярко горят фонари. Большие и маленькие лодки так и снуют туда-сюда, по берегу вышагивают люди с оружием в руках — судя по доспехам, солдаты армии Великой Жуи. Неудивительно, что в военное время в стране с хорошо развитыми водными путями проводится строгий досмотр всех судов.       По дороге я уже обдумал дальнейшие планы. Нужно, не приближаясь к столице, двигаться по рекам на юг — ну а там легко затеряться в безбрежном море, как рыба, или взлететь высоко в небо, как птица: в обширном мире найдется, к чему приложить мои таланты.       Уже сгораю от нетерпения, предвкушая, как начну новую жизнь, хе-хе-хе…       Сажусь в лодку, прислоняюсь к высокому борту и притворяюсь, что задремал. Сам же осторожно приподнимаю свою широкополую шляпу из бамбуковой щепы и украдкой изучаю попутчиков. На первый взгляд все они кажутся обычными людьми, но, если присмотреться получше, заметно, что некоторые лишь переодеты простолюдинами. Человека военного всегда можно узнать по осанке и манерам, а также по исходящей от него ауре.       Вздыхаю и снова натягиваю шляпу на лицо. Похоже, в пути придется быть крайне осторожным.       — Дорогу! Дорогу! У нас приказ — осмотреть лодку! — раздается крик с берега.       Когда несколько солдат Великой Жуи поднимаются на борт, сердце мое екает от страха.       Ну что за напасть!       Ладони потеют, я сжимаю зубы. Будь я на твердой земле, возможно, удалось бы потихоньку улизнуть, но отсюда не сбежишь, даже если за спиной крылья.       Не дыша, замираю на носу лодки. Солдаты, осмотрев остальных, приближаются ко мне.       — Покажи-ка свое лицо, дай старший братец на него полюбуется.       Командир отряда подходит и пытается приподнять мою широкополую шляпу. Хватаю и придерживаю ее руками:       — Благородный командир, ничтожный простолюдин недавно подхватил неизлечимую болезнь, мне очень неловко, прошу простить.       Здоровенный детина на миг замирает, остолбенев от моей наглости, но тут же приходит в себя:       — У меня приказ: всех, кто плывет на лодке или корабле, осматривать поголовно. И неважно, болезнь там у тебя или еще что. Даже если твой родной папаша помрет, мне придется открыть гроб и осмотреть покойника!       Его жесткий ответ не оставляет места для маневра. Губы мои кривятся в усмешке: иные солдаты Великой Жуи в бою никуда не годятся, зато простых людей притеснять горазды.       Тот, кто провел в армии несколько лет, отличается и речью, и манерой держаться. Такое не скроешь. Я это понимаю и в глубине души трясусь от страха. Подаюсь вперед и собираюсь заговорить, но, прежде чем успеваю открыть рот, с меня срывают шляпу.       — Я-то сразу понял, что с тобой, парень, не всё ладно. Приметил тебя, еще когда ты к перевозу шел, — сложив руки на груди, заявляет тот же здоровяк и сверлит меня грозным взглядом. — У простолюдинов такой выправки не бывает, так что ты, по всему видать, из военных.       За его спиной вырастают еще несколько солдат, и лодка от их шагов ходит ходуном.       — Что ты здесь делаешь? Говори как есть! — требует командир, хватая меня за воротник.       В мгновение ока в голове проносятся тысячи мыслей.       — Братец, сдается мне, этот малый — вражеский лазутчик, — раздается чей-то голос.       Здоровяк замирает на миг — и расплывается в улыбке:       — Точно! Ты ведь пробрался сюда из Великой Янь, верно?       Сжимаю кулаки, а сердце — тук-тук-тук! — колотится как одержимое.       Что же делать? Что делать?..       Не успеваю ничего сообразить, а здоровяк уже хватает меня и скручивает руки за спиной. Потом злобно рявкает:       — Пошел, мерзавец!       Поднимаю голову, бросаю на него гневный взгляд и, стиснув зубы, пытаюсь вырваться из его хватки. Он резко бьет меня по шее ребром ладони. Тупая боль сжимает горло, перед глазами всё меркнет, чувствую сильный тычок в спину — словно нож под лопатку вонзили. Силы разом покидают меня, и я мягко оседаю на дно лодки.       Я весь закоченел с головы до пят. Смутно ощущаю, как в нос и рот льется ледяная вода. Едва не захлебываюсь, кашляю надсадно и, несмотря на мучительные усилия, долго не могу разлепить тяжелые веки.       Кто-то от души пинает меня ногой.       — Ты, мать твою, всё дохлятину из себя строишь? Давай, вставай, живо!       Слегка хмурю брови — голова трещит немилосердно. Плаваю в каком-то вязком дурмане, но из последних сил пытаюсь приподнять непослушное тело. Бросаю взгляд вокруг и в тот же миг издаю в глубине души горестный стон.       Снова тюрьма, пропади оно всё пропадом…       Едва спасся из когтей тигра, как тут же угодил в волчье логово. Видно, я и правда всю неудачу за восемь поколений собрал.       Только решился навсегда покинуть Великую Жуи, и тут меня ни с того ни с сего хватают и волокут обратно. Похоже, Небеса просто насмехаются надо мной!       Шея болит адски. Невольно потираю ее ладонью и сердито спрашиваю:       — Где это я?       — Коли уж ты у нас хитрый лазутчик, тебе ли не знать, что это за место? — Тюремщик останавливается прямо передо мной и грозным голосом требует: — Говори, что удалось разнюхать!       Поднимаю голову и убеждаюсь, что он одет как принято в Великой Жуи. Возмущаюсь:       — Какой я тебе, мать твою, лазутчик? Я второй генерал при командующем Чжоу.       Тюремщик застывает, опешив, но тут же разражается бранью:       — Хватит нести всякий вздор! Второй генерал — рядом с командующим Чжоу, где ж ему еще быть!       — Я оказался в плену, потом бежал и вот — попал сюда!       Тюремщик изумленно пялится на меня, а я, не сводя с него взгляда, чеканю каждое слово:       — Слушай, что я тебе скажу. Яньцы взяли меня в плен, и лишь на днях мне удалось устроить побег. Можешь не верить, только отведи меня к командующему Чжоу, пусть он сам решает, убить меня сразу или лучше медленно четвертовать.       Его лицо перекашивает, на лбу взбухают вены. Опустив голову и сжимая в руке кнут, он погружается в долгие размышления. Потом с каменным лицом заталкивает меня в камеру, запирает на замок и молча уходит.       Измученный и окоченевший, я опускаюсь на пол и горько вздыхаю.       После того, как ты вернулся из плена, кто поверит, что ты не изменник, не вступил в сговор с врагом и не передал ему важные и тайные сведения? Я сослался на командующего Чжоу только для того, чтобы потянуть время. Зная его норов, можно с уверенностью предсказать: раз усомнившись во мне, он будет скор на расправу.       Даже ради дядюшки-министра он меня не помилует.       Запрокинув голову, разглядываю обшарпанную стену. В душе внезапно поселяется темное, гнетущее чувство и наполняет ее смутной горечью.       Время тянется и тянется, факелы постепенно догорают, и камера медленно погружается в беспросветную темноту, а стены сливаются с черными густыми тенями. Никто ко мне не приходит, не слышно даже отдаленного звука шагов.       Закрываю глаза, сворачиваюсь клубком и прячу лицо в коленях.       Холодно. Как холодно. Я устал. Как же я устал. Нет сил ни слово сказать, ни вдох сделать. Хочется лишь провалиться в глубокий сон и ничего больше не чувствовать и не знать.       Здесь моя земля, моя Великая Жуи — но почему я не чувствую ни капельки родного тепла?       Кругом царит мертвая тишина. Кажется, я незаметно покинул мир живых, погрузился в непроглядный мрак, и теперь остается только ждать, когда колесо бытия повернется и начнется новый круг перерождения.       — Хань Синь…       Резко открываю глаза и вижу в тусклом свете за решетчатой дверью чей-то темный силуэт. По голосу на генерала Чжоу этот человек совсем не похож, но он определенно мне хорошо знаком.       Приглядевшись, понимаю, что это и впрямь не кто иной, как Се Чжэнь.       Он открывает дверь камеры и крадучись пробирается внутрь. Садится рядом со мной на корточки.       Смотрю на него и совершенно ничего не чувствую.       — Значит, тебе удалось добраться до своих? — спрашиваю.       Се Чжэнь едва заметно кивает. Лицо его скрывается в тени, тело напряжено как струна, а правая рука прячется в рукаве и мелко дрожит.       — Какая удача, когда отец — военный министр. Ты вернулся — и к тебе никаких вопросов, а меня вот с порога в лазутчики записали.       Отвожу взгляд и смотрю, как трепещет слабое пламя факела. Умирающие огненные языки извиваются медленно и бессильно, а вместе с ними вяло колышутся две наших тени.       Се Чжэнь поднимает голову, его застывшее лицо в этой мрачной темнице выглядит особенно зловеще.       — Иди и сам во всем признайся, — советую ему, сжимая рукой лоб. — Чего доброго, сейчас сюда войдет командующий Чжоу, тогда уже будет поздно.       Он снова опускает голову и, кажется, с трудом держит себя в руках. Я теряю терпение. С каких пор этот малый стал вести себя так глупо?       Вдруг замечаю стальной отблеск. Се Чжэнь делает быстрое движение рукой — и холодное острие кинжала упирается мне в горло.       — Не двигайся! — шипит он.       Острое лезвие разделяет нас, и слова становятся не нужны. От ледяного прикосновения стали по коже бегут мурашки, а по спине струится холодный пот.       После долгого молчания Се Чжэнь цедит сквозь зубы:       — Если бы ты не вернулся, Хань Синь, до такого бы не дошло.       Меня неожиданно разбирает смех:       — Се Чжэнь, ты и правда боишься, что я тебя выдам?       Он молчит, но ответ я читаю в его глазах.       — Вскоре после того, как ты упал в реку, нас настиг яньский отряд, — рассказывает Се Чжэнь. — Мы подумали: всё равно умирать, так почему бы не попытать удачу. И тоже попрыгали в воду. — Он слегка нажимает на кинжал. — Видно, умереть нам было не судьба: всех до одного выловили дозорные Великой Жуи.       Смотрю ему прямо в глаза и презрительно усмехаюсь:       — Ага, и ты подумал: раз я упал в реку, вряд ли мне удастся выжить, а значит, о твоем предательстве никто и не узнает. Но тут я вдруг появляюсь, ты ударяешься в панику и не знаешь, что теперь делать и как быть. Тогда решаешь просто взять и избавиться от свидетеля, так?       Лицо Се Чжэня становится злобным, как морда хищного зверя, и он медленно произносит:       — Умный ты не в меру, Хань Синь. Такой умный, что даже не по себе.       Вдруг откуда-то налетает резкий порыв ветра, пламя факела взметается вверх, бросая отблески на сумрачное лицо Се Чжэня. Воздух полнится жаждой крови.       Поднимаю взгляд и усмехаюсь снова:       — Интересно, почему это командующий Чжоу сюда не спешит? Похоже, никто ему обо мне не доложил.       Се Чжэнь мрачно улыбается:       — Укрепления на реке Со не устояли бы перед неприятелем, даже если бы я в плену ни слова не сказал. Командующий Чжоу уже давно принял решение отвести войска с этих позиций и оборонять Южный перевал.       Он явно порывается что-то добавить, а рука с кинжалом мелко дрожит.       — Хань Синь, не хочу я тебя убивать, мы же с тобой всё-таки почти как братья. В столице, бывало, и в переделки вместе попадали, и в потасовки ввязывались. Но теперь… ничего не поделать…       Смотрю на него в упор:       — Если я поклянусь, что никому про тебя не скажу, сможешь подтвердить, что я не лазутчик?       Он колеблется, но затем качает головой:       — Нет, не могу. В этом деле нельзя оставлять ни единой зацепки.       Я не в силах удержаться от невеселого смеха:       — Да уж, в конце концов, ты же родной сын военного министра Се Юня. Про таких, как вы, говорят: «Злое сердце и жестокие руки».       В его взгляде застыло отчаяние, а рука всё сильнее нажимает на кинжал, и я уже чувствую, как по шее медленно текут теплые капли.       Глаза Се Чжэня становятся огромными, он нервно взвизгивает:       — Прости, Хань Синь!       — Стена пала! Стена пала! Яньцы прорвались! Яньцы!.. — доносятся снаружи полные ужаса вопли.       Се Чжэнь белеет от страха и невольно оборачивается. Весьма удачно — я тут же отклоняю голову, а рукой отбиваю кинжал в сторону. Шею пронзает острая боль. Се Чжэнь поспешно поворачивается и в панике бьет своим оружием куда попало.       Лезвие ярко сверкает.       Пока я сидел в этой камере, ноги затекли, и уйти от удара просто не успеваю. Отчетливо слышу звук, с которым кинжал входит в тело.       В груди вспыхивает боль, как будто меня разом пронзают десять тысяч острых мечей. Во рту — сладковатый вкус крови.       Се Чжэнь резко выдергивает кинжал, кровь струей хлещет из раны, перед глазами всё вспыхивает алым. Силы мгновенно покидают меня, словно их кто-то высосал одним глотком. Падаю на ледяной пол как подкошенный и не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.       Се Чжэнь трясется от страха, кинжал выпадает из его пальцев и со звоном катится по камням. Равнодушно смотрю, как мой убийца стрелой вылетает из камеры, впопыхах даже дверь забывает закрыть. Всё тело медленно леденеет, словно овеянное зимней стужей. В голове мутится, я становлюсь легким, как пушинка, и медленно плыву в необъятной пустоте, гонимый ветром, влекомый волнами неведомо куда.       На этот раз, похоже, удача окончательно от меня отвернулась… Боюсь, я обречен…       Хочется рассмеяться, но даже на это не хватает сил.       Умереть от руки соотечественника… Вот дерьмо… обидно…       Перед глазами мелькают вдовствующая императрица, дядя, тетя… двоюродный брат-император… вся моя развеселая компания гуляк и бездельников… Если я и в самом деле отправлюсь в мир иной, думаю, никто не станет по мне печалиться, не станет поливать мою могилу слезами и сжигать жертвенные деньги.       Меня внезапно разбирает смех.       Даже если я умру здесь, родичи не будут горевать. Все двадцать лет моей жизни — одна большая глупая шутка… Пока жива Великая Жуи, вы по-прежнему останетесь теми, кто вы есть: вдовствующей императрицей и Матерью Поднебесной; вознесенным превыше всех людей императором; влиятельным и богатым министром… А я не могу даже увидеть лица родителей, услышать их голоса…       — Родители… — шепчу из последних сил. — Отец… Матушка…       Больше ничего не вижу, перед глазами колышется багровая пелена. По телу расползается смертный холод и, наконец, на мир опускается черная мгла.       В сонном дурмане проходит целая вечность — а может, одно мгновение, за которое успеешь только чаю глотнуть…       И вдруг раздается крик:       — Здесь кто-то есть!       Мелькает неясная тень, и я внезапно оказываюсь в чьих-то теплых объятиях.