Там, за холодными песками

      Вздрагиваю и открываю глаза. Передо мной маячит знакомое лицо, в которое так и хочется впечатать кулак.       Обладатель этого самого лица, Мужун Юй, расселся у кровати, сложив руки на груди, и смотрит с каменным выражением — словно я какой-нибудь фрукт, а он всё не решит, то ли съесть меня, то ли сначала сок выдавить, а потом выпить.       Видит, как я медленно прихожу в себя, и даже ухом не ведет, только равнодушно отмечает:       — Проснулся.       Внутри мгновенно вскипает злость: в конце концов, разве не он главный виновник всех моих бед?       Пытаюсь подняться — и грудь тут же пронзает резкая боль. Сквозь белые повязки проступает темно-красное пятно. Ничего не могу поделать — снова падаю на кучу подушек и одеял и, задыхаясь, судорожно хватаю ртом воздух.       — Эй ты, потише! Вон какая в тебе дыра — повезло, что вообще в себя пришел.       Мужун Юй подается вперед, с легкой ухмылкой протягивает ко мне руки и поправляет одеяло. Смешно ему, надо же! Хотя ухмылка у него какая-то жутковатая, прямо мороз по коже подирает — вот уж странно!       Так странно… даже не знаю, что и думать…       — Ладно, хватит! — Стискиваю зубы от боли и отталкиваю его руку прочь. Он сердито хмурится и возвращается на место. — Похоже, мне посчастливилось снова оказаться у тебя в плену.       Он кивает с явно довольным видом:       — Рад, что ты сам это понимаешь.       Мне не хватает воздуха, поэтому даю себе время как следует отдышаться, прежде чем ответить:       — Что поделать, в плену так в плену. По ночам тут, конечно, холод собачий, кормят всякой дрянью, то и дело допрашивают да пытают, а в остальном — ничего, жить можно.       Он удивленно распахивает глаза, как будто не уверен, что всё ясно расслышал:       — Хань Синь, да ты, похоже, ничего не принимаешь близко к сердцу!       — А стану я принимать всё близко к сердцу — ты что же, меня сразу и отпустишь? А если нет — что толку волосы на себе рвать?       Помолчав, добавляю:       — Только давай с тобой условимся: на сей раз я уж точно ни сном ни духом, знать ни о чем не знаю, ведать не ведаю и всё такое. Так что если надумал опять приставать с вопросами, то лучше бы ты меня там, в камере, помирать бросил.       Он тихонько покашливает и крепко сжимает расползающиеся в улыбке губы. Потом напускает на себя серьезный вид и торжественно изрекает:       — Лучше спасти одну человеческую жизнь, чем возвести храм о семи ярусах. — И добавляет: — К тому же мне это не стоило особых усилий.       Не могу удержаться, насмешливо фыркаю:       — На этот раз твоя армия разгромила укрепления на реке Со. Наверняка при штурме погибло множество солдат — или ты спасаешь всех и каждого?       Пламя свечей дрожит, озаряя комнату неярким теплым светом. Только сейчас мельком замечаю, что за окном уже густые потемки. В глазах Мужун Юя мерцают загадочные огоньки, он так пристально рассматривает меня, словно что-то ищет. И вдруг отворачивается:       — Довольно! Знаю, ты любишь словесные баталии, но я не собираюсь с тобой тут копья ломать. Вот, держи. — Он берет чашу с каким-то темным отваром и протягивает мне. — Раны твои уже смазаны целебной мазью, а теперь выпей-ка лекарство.       Кто знает, что там у него на уме? Не уверен, стоит ли принимать из вражеских рук подозрительное зелье, а потому снова откидываюсь на подушки. Судя по глазам Мужун Юя, он начинает сердиться:       — Если бы я хотел отправить тебя на тот свет, уже давно бы это сделал. Стоило возиться, спасать тебя, выхаживать! Не желаешь лечиться? Дело твое!       Но, вопреки собственным словам, он по-прежнему держит чашу с горячим отваром у моего лица. Пожимаю плечами: вступать в очередной спор нет ни сил, ни желания. В конце концов беру чашу и осушаю одним глотком. Всё же я под его крышей, да и душа моя едва в теле держится, так что волей-неволей приходится подчиняться. Не ровен час доиграюсь: рассердится всерьез — и прости-прощай, короткая моя жизнь.       Рана открывается снова, грудь мою сковывает боль, проникая до самого сердца. Словно в меня опять и опять вонзают острый клинок, превращая тело в кровавое месиво. Прикрываю рот, когда меня скручивает приступ надрывного кашля, и чувствую на языке мерзкий сладковатый привкус.       Чтоб тебе пусто было, Се Чжэнь! Безжалостная ты сволочь… Погоди, только доберусь до тебя, ты у меня сдохнешь в корчах!       Вдруг чувствую, как чья-то рука мягко поглаживает меня по спине, а другая вкладывает в пальцы платок. Поднимаю взгляд и замечаю в глазах Мужун Юя странные отблески — словно он созерцает нечто весьма приятное.       Вытираю губы, а сам извожусь сомнениями: что, если моя рана слишком тяжелая — настолько тяжелая, что уже начинается бред? С чего бы Мужун Юю было приятно смотреть на измученного пленника, в котором еле теплится жизнь?       — Спасибо, — говорю.       Он снова садится на место, а я вздыхаю, медленно и осторожно. Становится зябко. Натягиваю на себя теплое одеяло и интересуюсь:       — Сколько же людей погибло на этот раз?       Мужун Юй бросает на меня быстрый взгляд.       — Павших не так уж и много. Половина войска Великой Жуи, поджав хвост, сбежала к Южному перевалу, а остальные, едва нас завидели, мигом побросали оружие и сдались в плен. Только один мелкий предатель из рода Се… — на лицо его набегает мрачная тень. — Он из тех, кто и добра не видит, и зла не различает, зато будет из кожи вон лезть, чтобы угодить и нашим, и вашим... Этот прохвост мне так надоел, что я прикончил его одним ударом меча.       — Что?!       Резкий вскрик отнимает последние силы, и я чувствую, как из раны снова сочится теплая кровь. От боли не могу ни слова сказать, ни пошевелиться, только и остается, что, задыхаясь, сверлить Мужун Юя гневным взглядом. Он же изгибает брови и весь сочится высокомерием:       — Такие двуличные негодяи с ножом за пазухой не достойны называться людьми. Жив он или мертв — от этого прочим ни холодно, ни жарко.       Молча смотрю на него, не зная, что и ответить.       Се Чжэнь, конечно, проткнул меня кинжалом и едва не убил, и я совру, если стану утверждать, что питаю к нему добрые чувства. Но внезапная весть о его смерти всё же удручает.       Однако, уверен, есть человек, чье горе с моим не сравнить. Министр Се Юнь — вот чья скорбь поистине огромна, ведь он потерял единственного сына и надежду на продолжение рода…       Голова просто раскалывается от боли. Тихонько потираю лоб и испускаю глубокий вздох.       Должно быть, сейчас я выгляжу совсем измученным. Поразмыслив, обращаюсь к Мужун Юю:       — Эй, вроде как уже вечер. Что-то в сон клонит… Не соизволит ли ваше высочество покинуть мои покои?       Не успеваю договорить, как брови Мужун Юя резко сходятся к переносице, а голос яростно звенит:       — Как — для своего спасителя у тебя и слова доброго не найдется? Выставляешь вон?       Невинно хлопаю глазами и поплотней заворачиваюсь в одеяло. Немного подумав, возражаю:       — Надо же: такая важная персона, императорский сын, почтив своим присутствием тюрьму, протягивает руку помощи неприятельскому солдату! С чего бы это вдруг?       Мужун Юй вздыхает и медленно, раздельно произносит:       — А вот это не твое дело. Как бы то ни было, я вошел в камеру и обнаружил там полумертвого тебя. Ты же не станешь этого отрицать?       Немного поколебавшись, качаю головой.       — Полагаю, второй генерал Хань, теперь ты убедился на собственном опыте, каково это — быть верноподданным. — Мужун Юй загадочно улыбается, в глазах его пляшут довольные огоньки. — Ты бы скорее умер, чем предал свою страну. И вот с невероятным трудом, преодолев тысячи невзгод и лишений, ты возвращаешься к себе в Великую Жуи — но кто бы мог подумать? Тебя принимают за вражеского лазутчика. Ты снова оказываешься на волосок от смерти — от рук своих же соотечественников! Тц-тц, даже не знаю, то ли тобой восхищаться, то ли тебе сочувствовать…       — Мужун Юй! — Грудь мою внезапно обжигает такая ярость, что я резко сажусь, и наплевать, что рана может открыться. — Что за язык у тебя такой ядовитый? Да и вообще, кто тебя просил меня спасать?       — И всё же, как ни отпирайся, а ты у меня в долгу. — Он смотрит на меня, и лицо его сияет ослепительной улыбкой.       Сверлю его взглядом, кипя от негодования, но никак не могу найти слов, чтобы возразить.       — И что же теперь? — вопрошает он с таким беззаботным видом, словно мы с ним погоду обсуждаем. — Твоя страна, которой ты служил верой и правдой, отводит войска из крепости, где они стояли не один десяток лет. Доблестная армия под натиском противника не может удержать эти земли и в панике уносит ноги, бросая собственных солдат на произвол судьбы. Увы и ах! Какое жалкое зрелище!       Его слова причиняют жестокую боль.       Мужун Юй качает головой, уголки его губ кривятся в язвительной усмешке.       — И даже ты, родич императора, внучатый племянник вдовствующей императрицы, попав в плен, не можешь рассчитывать на помощь. О да, поистине жалкое, удручающее…       Он бьет по больным местам, безжалостно растравляет открытые раны, и гнев мой из самой глубины души жгучим потоком выплескивается наружу. Хватаю попавшуюся под руку подушку и швыряю в него:       — Мужун Юй, думаешь, спас меня — и теперь вправе насмехаться...       Подушка летит прямо ему в лицо, но он ловит ее в воздухе и отвечает с едва заметной улыбкой:       — Хань Синь, я полагал, ты лишь обликом похож на юную прелестницу, а выходит, ты и по характеру — девица девицей. Вот оно, последнее оружие обиженной женщины.       — Ты!..       Вслед за подушкой в полет отправляется пустая чаша, словно пущенная из лука стрела. Мужун Юй уклоняется, посудина со свистом пролетает мимо, едва не задев плечо. Бац! — и на пол дождем сыплются осколки.       Из-за двери несутся возгласы:       — Ваше высочество!..       — Ваше высочество, у вас ничего не случилось?       — Ваше высочество желает, чтобы мы вошли?       Мужун Юй оборачивается и громко кричит:       — Всё спокойно! Оставайтесь на месте! Без моего приказа не входить!       Он снова поворачивается ко мне, растягивает губы в усмешке, потом опять садится и ловко отправляет подушку в обратный полет:       — Угомонись и залечивай раны. Какие жалкие броски! Если сейчас захочешь бежать, боюсь, тебе это будет не под силу. Не говоря уже о прочих желаниях.       Стиснув зубы, выдавливаю:       — Что за вздор! Всё равно сбегу, даже не сомневайся.       Мужун Юй резко вскакивает и смотрит мне прямо в глаза, исподлобья, с угрозой:       — Что ты сказал?       Невзирая на боль, упрямо выдерживаю его взгляд — не стану я перед ним робеть, не дождется. После долгого молчания Мужун Юй, едва заметно усмехаясь, наклоняется ближе:       — Думаю, должен тебе признаться: с первого же дня меня заинтриговала твоя необычайная стойкость. Поэтому я разузнал во всех подробностях о самых жестоких, непереносимых пытках. Но тут — какая досада! — ты вдруг взял и исчез. Теперь же ты снова в моих руках, так что я уже предвкушаю, как славно мы повеселимся. Надеюсь, тебе понравится…       Лунные лучи льются в окно, бледный безжизненный свет, словно изморозь, ложится на пол. Огонек свечи не в силах рассеять густой сумрак, а зловещее лицо Мужун Юя нагоняет зябкую дрожь.       — Ты…       Кроме этого единственного слова не могу выдавить ни звука.       И вдруг Мужун Юй смеется. Его обаятельный смех, царственный и благородный, наверняка способен вскружить головы толпам неопытных легкомысленных девиц, которые падки на внешнее совершенство и не способны заглянуть глубже. Надо полагать, тысячи юных красоток выстраиваются в очередь, чтобы по первому знаку упасть в его объятия.       Интересно, есть у него жена?       Если да — меня всерьез беспокоит судьба этой бедняжки…       — Снова витаешь в облаках.       Слова раздаются над ухом так неожиданно, что я едва не подпрыгиваю. Вынырнув из беспорядочного потока мыслей, вижу прямо перед собой грозное лицо Мужун Юя. Невольно пытаюсь отстраниться, но он сразу же придвигается ближе, протягивает руку и крепко хватает меня за подбородок.       — А ты и впрямь занятный тип.       Его горячее дыхание толчками бьет в лицо, и мне становится не по себе. Вырваться из хватки я не могу, остается только отворачиваться да отмахиваться руками.       — Хочешь помучить — дай хотя бы оправиться от ран, тогда и пытай себе на здоровье. А сейчас, прошу, уйди!       Он тихонько покатывается со смеху, словно услышал нечто крайне забавное. Потом внезапно разжимает пальцы, и я полным ртом хватаю воздух — кажется, еще миг, и этот злодей бы меня задушил.       Мужун Юй выпрямляется во весь рост и медленно идет к двери. Взгляд его так и мечет искры, но, не говоря ни слова, яньский принц загадочно улыбается и уходит прочь.       Передо мною высится куча сваленных как попало книг. Потираю усталые глаза, снова откидываюсь на подушки и лежу, прикрыв веки, то и дело вздыхая. И так уже несколько дней подряд: есть, спать да принимать лекарства — вот и все мои занятия. А кроме этого я только и могу, что валяться в постели, читать или бездумно пялиться в одну точку, сидя в пустой комнате.       Мужун Юй, впрочем, сама доброта: велел слугам притащить мне целую гору книг, чтобы я мог хоть немного развеять скуку. И всё же, когда я представляю, каким жестоким пыткам он собирается подвергнуть меня после выздоровления, искренняя признательность моя несколько охладевает.       Эх…       Ох…       Окидываю рассеянным взглядом тихую комнату, натягиваю на себя одеяло, заворачиваюсь в него и устраиваюсь поуютнее, окруженный мягким теплом. Снаружи сквозь резные оконные рамы сочится яркий солнечный свет, коврами расстилая по полу узорчатые тени, но от этого мое жилище кажется еще более уединенным и всеми покинутым.       Мысли мои лениво блуждают. Явись сюда этот тип, хотя бы перебранку с ним устроили — всё лучше, чем давить подушки в полном одиночестве.       По крайней мере, какое-то развлечение…       Рана в груди снова начинает ныть. Се Чжэнь расстарался, вонзил кинжал глубоко. Лекарь сказал: еще чуть глубже, немного правее — и даже сам легендарный целитель Хуа То не сумел бы спасти мою жизнь. Конечно, закутавшись в уютное мягкое одеяло, не могу не признать горькую правду: как удачно, что Мужун Юй и его воины вовремя напали на крепость! Се Чжэнь испугался, засуетился и замысел свой до конца так и не довел.       Продолжая вздыхать, перелистываю страницы книги, кутаясь в одеяло. Хватит! Что толку переливать мысли из пустого в порожнее? Сейчас важнее всего поправиться, набраться сил, а потом дождаться удобного случая — и бежать.       Куда именно бежать?.. Это я пока не решил. В любом случае, в столицу возвращаться нельзя, но и здесь задерживаться тоже не дело.       Мужун Юй… Стоит о нем подумать, как начинают судорожно дергаться губы. Со дня нашей встречи меня непрерывно преследуют неудачи, несколько раз я даже едва не отправился на встречу к Янь-вану. Что, если наши знаки рождения несовместимы? Лучше бы нам тогда держаться друг от друга как можно дальше.       Полуприкрытая дверь внезапно распахивается настежь, слышатся шаги. Они приближаются к моей кровати. Я уже знаю, кто это, а потому не глядя указываю рукой на стол:       — Поставь лекарство туда, я встану и выпью сам. Спасибо.       Не успеваю закончить фразу, как с меня резко сдергивают одеяло, и сквозняк тут же впивается в тело холодными когтями. Дрожа, цепляюсь за свой кокон, пытаясь его вернуть:       — Я еще болен! Погоди, пока поправлюсь, тогда и начнешь снова пытать!       И конечно, сверху доносится голос Мужун Юя:       — Какие громкие вопли! На мой взгляд, такого живчика трудно принять за немощного больного.       Молча закатываю глаза и отворачиваюсь. Подобное безобразие он учиняет каждый день, так что нет никакого желания слова на него тратить.       Мужун Юй садится на край кровати и отбрасывает одеяло в сторону:       — Пора нанести на твои раны лекарство.       И тотчас принимается срывать с меня одежду. Душа моя уходит в пятки, я бьюсь и трепыхаюсь что есть сил, едва не падая на пол, но Мужун Юй хватает меня в охапку и прижимает к кровати. Он открывает флакончик с лекарством, а я лежу среди подушек, слабый, как младенец, и не могу даже дать отпор.       — Послушай, Мужун Юй… Что ни день — одно и то же! Тебе еще не надоело?       — А тебе самому не надоело что ни день сопротивляться — ведь итог всякий раз один? — невозмутимо возражает он.       Ладно, пусть его… Зарываюсь лицом в подушку и позволяю нанести на спину целебную мазь. Шрамы от кнута еще не затянулись, и адское снадобье жжется так сильно, словно пытка продолжается вновь.       Втягиваю сквозь зубы холодный воздух — при каждом слабом движении всё тело до костей пронзает острая боль.       — Эй, ты там… полегче… Ты вообще умеешь накладывать лекарство?       — Ты у меня первый пациент, так что терпи, — бесстрастно заявляет он — и вдруг свободной рукой убирает мокрые от пота волосы с моего лба.       Втираешь мазь, так втирай, а руки свои держи при себе!       В душе я глубоко возмущен, но всё же терплю до конца, сжав зубы и обливаясь потом. В следующий раз ни за что не уступлю, не позволю и пальцем ко мне притронуться — иначе не Се Чжэнь с кинжалом, а Мужун Юй со своими зельями сведет меня в могилу.       Он отставляет флакончик в сторону, а я кое-как поднимаюсь и натягиваю верхнюю одежду. Мужун Юй между тем присаживается за стол и наливает себе чашечку чая.       Сегодня он не в доспехе — на нем лишь длинный светлый халат. Волосы закручены в небрежный узел, глаза довольные, настроен благодушно — словно не на войну собрался, а на загородную прогулку.       Ну, это если не замечать у него на поясе меч в черных ножнах.       Мужун Юй берет чашку, и меня пронзает его взгляд — задумчивый и в то же время испытующий.       — Хань Синь, хочешь знать, скольких мы взяли в плен? — Сделав глоток, он медленно растягивает губы в улыбке.       Покосившись на него, невольно втягиваюсь в перепалку:       — Ваше императорское высочество, вот сидите вы тут и зубоскалите, нарываясь на грубость. А не пойти бы вам к куртизанкам поискать удовольствий! В кои-то веки воевать не надо — так ловите миг, наслаждайтесь радостями жизни!       На его месте я бы всяко предпочел ласкать мягкое женское тело, чем возиться с больным да пичкать его зельями.       Он будто меня и не слышит, а улыбка не сходит с его лица. После долгого молчания говорит:       — К куртизанкам я схожу всенепременно, да только сейчас не время. Слыхал я, что в Великой Жуи, за рекой Янцзы, моросят косые дожди, а в ивовых ветвях так дивно поют птицы…       Он поднимает голову, по-прежнему улыбаясь, и медленно, нараспев, произносит: Земли Юго-Востока Так несказанно прекрасны! Огромны и многолюдны Здесь, в Цзянъу, города. С давних времен не меркнет Добрая слава Цяньтана, Роскошью и богатством Славился он всегда. Ивы в прозрачной дымке, Арки мостов ажурных, Ветер, вздымая шторы, Проносится по садам. Столько разных строений, Крошечных и громадных, Столько людей повсюду Я еще не видал. В пышноветвистых деревьях Тонет песчаная дамба, Движутся к берегу с ревом Волн белопенных стада. До самого горизонта Тянутся рвы и каналы, Вокруг - куда ни посмотришь - В солнечных бликах вода. Что ни двор - то в избытке Разных шелковых тканей, Жемчуг, какой захочешь, Купишь в торговых рядах. Моты здесь и транжиры Бахвалятся друг перед другом, Дни проводя в забавах, - Какая в этом беда! Цепью озер прозрачных Город перепоясан, А над ними в тумане Гор голубая гряда. Здесь гуйхуа всю осень Нежно благоухают, Лотосы полыхают. Так и манит сюда! С рассвета до поздней ночи Музыка не стихает, Песни поют, веселятся Плывущие на судах. Лотосы обрывая, Девушки шутят, смеются, И рыбаки, балагуря, Забрасывают невода. Всадники показались - Стяги над головами. В такт барабану и флейте Быстрая их езда. Стихи, захмелев, слагаю, Облаком сизым любуюсь... Будет время, все это На полотне воссоздам. И, во дворец вернувшись, С поклоном на суд отдам.*       Я холодею с головы до пят, руки и ноги сковывает липкий страх. Глаза Мужун Юя блестят, он беззаботно смеется:       — Слыхал я, что говорят те, кому довелось там побывать: в Великой Жуи, за рекой Янцзы, женщины стройны и грациозны, красой подобны нежным бутонам; хмурят ли брови, цветут ли улыбками, топают ли в гневе ножкой или сердито бранятся — всегда и во всем полны они очарования и прелести. Они гораздо соблазнительней армейских куртизанок, ну а я человек терпеливый, подожду.       Не дожидаясь, пока он закончит, прерываю:       — Намерен атаковать Южный перевал?       Мужун Юй опускает голову и снова делает глоток чая.       — И что, если так? Рано или поздно перевал всё равно окажется в моих руках. К чему так удивляться? — Он поднимает взгляд и улыбается: — Неужели ты до сих пор остаешься верноподданным Великой Жуи?       Лицо его кажется бесстрастным, но глаза глядят уверенно и твердо. Я открываю рот — и не могу издать ни звука.       — В последнее время, — продолжает Мужун Юй, — армия Великой Янь усиленно готовится к походу. Когда придет срок, Южный перевал — да что там, даже столицу Великой Жуи! — я получу на блюдечке.       Я замираю от ужаса. Через мгновение срываюсь с постели и, пошатываясь, на нетвердых ногах делаю несколько шагов вперед. Потом немного успокаиваюсь и четко, раздельно бросаю ему в лицо:       — И не мечтай! Укрепления Южного перевала стоят со дня основания империи. В их строительство и оборону вложено немало сил. Вряд ли они падут перед тобой по щелчку пальцев.       Мужун Юй застывает от неожиданности, но тут же улыбается, ставит чашку на стол и подходит ко мне.       Народ империи Янь всегда отличался богатырским ростом, и, хотя среди мужчин Великой Жуи я считаюсь довольно высоким, приходится смотреть на Мужун Юя снизу вверх. Свет падает на яньского принца из-за спины, и потому лицо его скрыто в тени, однако властная поза и жесты полны недвусмысленной угрозы. Он подходит ближе, не оставляя мне ни малейшей лазейки для отступления.       — Стены падут, а люди — живут, — чеканит он каждое слово.       Поднимаю голову и смотрю в его довольное лицо.       Вдруг в голове проносится мысль: да он же намекает, что в столице Великой Жуи… полно лазутчиков…       — И вот еще что. Послушай добрый совет. — Мужун Юй наклоняется ко мне, едва не касаясь губами уха. — Даже не думай больше бежать. Не испытывай мое терпение. В следующий раз ты получишь наказание, вынести которое тебе будет не под силу.       Я молча вглядываюсь в его черные глаза, а он изгибает брови и расплывается в победной улыбке. ________________ * Стихотворение выдающегося поэта Лю Юна (ок.987-1053) в переводе М.Басманова. Лю Юн, хоть и родился в состоятельной чиновничьей семье, но на службе не преуспел: император Жэнь-цзун прочел одно из его стихотворений («Журавль устремился в небо») о нежелании служить государству и стремлении жить в обществе певичек и, разгневавшись, вычеркнул его имя из списка победителей экзамена на должность чиновника. Многие годы поэт вел праздный образ жизни, развлекаясь с певичками, и только в зрелом возрасте получил наконец мелкую чиновничью должность. Во многих своих стихах он воспевал роскошь и богатство крупных городов центрального и южного Китая. Стихотворение "Земли Юго-Востока" Мужун Юй цитирует не случайно: с ним связана любопытная легенда. Говорят, что повелитель империи Цзинь, созданной захватчиками-чжурчжэнями, прочитав это стихотворение, воспылал желанием скорее перейти Янцзы и овладеть городом Ханчжоу, который в стихотворении назван старым именем Цяньтан.