***
Сон мой глубок и дарит блаженный покой. Я лишь чувствую, будто вернулся в давно знакомое место — даже запах навевает смутные воспоминания. Во сне передо мной мелькают лица, ходит некто облаченный в яньский доспех, слышатся отголоски звонкого девичьего смеха. Я сплю долго, очень долго, целую вечность. — Пора просыпаться! Кто-то гладит мой лоб, и от испуга я резко открываю глаза. Первое, что вижу — роскошные занавеси. Делаю глубокий вдох и медленно сажусь. Какая-то женщина средних лет смотрит на меня с легкой улыбкой на губах. Я с подозрением оглядываюсь вокруг, снова и снова. Всё кажется знакомым, но голова словно распухла, и, как ни стараюсь, вспомнить это место не могу. Женщина снова улыбается: — Что, уехал на пару дней на войну, и уже успел позабыть старушку? Тру глаза, и мало-помалу зрение проясняется. Передо мной — изящная женщина с благородной осанкой, в синем платье, с волосами, стянутыми в простой узел. Это же… Конечно же, это… — Тетушка Сю! Долго смотрю на нее, боясь поверить собственным глазам; она же улыбается, кивает и присаживается на краешек кровати. Я быстро обвожу взглядом убранство комнаты. — Неужели это… — Резиденция господина министра. Молодой господин, вы же не могли так быстро все забыть?.. — Тетушка Сю подает мне миску горячей жидкой каши: — Вот, выпейте-ка, согрейтесь. Министр Хань, возможно, зайдет к вам попозже. Дядя?.. Нерешительно беру миску. По-прежнему теряюсь в догадках и соображаю с трудом. Тетушка Сю — приближенная моей двоюродной бабушки, вдовствующей императрицы. Почему она здесь? И что вообще происходит? Судя по ее словам, подчиненные моего дядюшки-министра вернули меня домой, хотя верится как-то с трудом... Неужто дядюшка, которому никогда не было дела до племянника, станет рисковать людьми, чтобы вытащить его из яньского военного лагеря? Или он подозревает, что я переметнулся на сторону врага и замыслил измену, — вот почему не пожалел ни сил, ни средств, чтобы вернуть меня на родину и примерно наказать? Вся спина, кажется, покрывается холодным потом. Дядя никогда ничего не делает без причины, он не станет проявлять ко мне доброту из родственных чувств — таковых у него попросту нет. — Тетушка Сю, я… хочу кое-что спросить. — После нескольких неудачных попыток мне, наконец, удается растянуть в широкой улыбке застывшие, непослушные губы. Тетушка снова садится рядом и в недоумении смотрит на меня. Кашлянув разок, полушепотом задаю вопрос: — Вы можете рассказать, что тут вообще происходит в последние дни? Она долго молчит, не скрывая печали, потом упавшим голосом отвечает: — Всего лишь война. Что еще тут может происходить? — Тогда… как я… Хочу узнать, как я попал обратно в столицу, но тетушка не дает мне договорить: — Не спрашивай сейчас ни о чем. Разве плохо вернуться домой живым и невредимым? Если бы с тобой что-то случилось, боюсь, молодая госпожа не могла бы мирно покоиться в земле… Я широко распахиваю глаза, миска с кашей дрожит в моих руках. Молодая госпожа, которую упомянула тетушка Сю, — это же моя мать, младшая и единственная сестра дядюшки, горячо любимая племянница вдовствующей императрицы. Когда речь заходит о моей матушке, я только и могу, что удрученно вздыхать. В странном оцепенении смотрю на миску с кашей. Аромат разваренного зерна пробуждает мой голодный желудок. Тетушка Сю утирает слезы в уголках глаз и подгоняет меня, чтобы я быстрее поел. А, ладно! Сейчас самое главное — хорошенько набить пустой живот.***
На следующий день дядя вызывает меня в дальнюю гостиную. Он только что из императорского дворца, лицо его осунулось от усталости, под глазами залегли синеватые тени, на фоне ярко-алых парадных одежд резко выделяется ослепительно-белая седина волос. Зовут дядю Хань Цзюань, он родной племянник вдовствующей императрицы, хотя младше ее всего на каких-то семь-восемь лет. Он занимал высокие посты при двух императорах, сейчас служит Министром Чинов и носит почетный титул князя Цзина [1]. Много лет они со вдовствующей императрицей во всем поддерживают друг друга и давно уже прибрали к рукам дела государственного управления. Со времен моего прадеда род Хань играл в стране ведущую роль, не зная себе равных. Ныне министру противостоит в борьбе за влияние столь же сильный соперник — князь Чжэньхай, Хэн Цзыюй, который держит в своих руках армию. Когда дядя видит меня, в его глазах вспыхивает какой-то загадочный огонек — вспыхивает на миг, и тут же гаснет; взгляд его снова становится темным и непроницаемым. Не тратя зря слова, министр равнодушно спрашивает: — Ну что, встал с постели? Дядя всегда был со мной суров — никакой родственной теплоты и близости. Я его побаиваюсь и только молча киваю в ответ. Служанка помогает ему снять накидку, и он садится, оглаживая бороду. Не глядя на меня, все тем же ровным голосом отдает распоряжения: — Оставайся в особняке. Не вздумай болтаться по городу и учинять безобразия в дурной компании этих лис и псов, твоих приятелей. Всё, как в старые добрые мирные времена: запрещает мне шататься по улицам, как будто не я только что вернулся с поля битвы. Как будто я прежний беспечный гуляка и шалопай. Ладно вам, дядюшка! Можете скромно умолчать о том, что вернули меня домой, только не надо обращаться со мной как раньше. Как ни крути, я девять раз мог умереть, но мне посчастливилось выжить...[2] Почему бы вам, почтеннейший, хотя бы не обнять меня в утешение?.. Увы, дядюшка явно ни во что меня не ставит. По мановению его руки мальчик-слуга живо выпроваживает меня за дверь. Дует легкий осенний ветерок, желтые листья медленно парят в воздухе. Любуюсь прекрасными видами резиденции министра. Где-то идут сражения, льются реки крови, но столица ни капли не изменилась — всё та же роскошь, всё то же великолепие. От нечего делать брожу по саду, вздыхая на ходу. Вот уж действительно скука смертная. Запрещает мне выходить! С тем же успехом мог бы угостить меня ударом кинжала… Подпираю подбородок рукой и вспоминаю своих приятелей — «этих лис и псов». Давненько я их не видел… Интересно, как они там?.. Вдруг меня разбирает смех. Запрещаешь выходить? А ногам-то моим ты не хозяин…***
«Небесный край» — самое знаменитое увеселительное заведение столицы. Здесь ни на миг не смолкают музыка, стук игральных костей, тосты, гул голосов. Толпа бурлит, словно кипящая вода в котелке, одни посетители прибывают, другие расходятся по домам. Даже в отдельной гостиной на втором этаже слышно, как слуги внизу приветствуют и обслуживают гостей. Стол ломится от изысканных яств, к тому же здесь подают превосходное столичное вино — в общем, я позволяю себе закатить настоящий пир. — Ну и как тебе война, Хань Синь? Слева сидит молодой мужчина с ясными глазами, изящными чертами светлого лица и благородными манерами. Он наливает мне чарку вина. Я хмурю брови и поднимаю на него пристальный взгляд. — Вы все тут наслаждаетесь счастливой столичной жизнью. Где вам понять, какие горести и муки несет война? На миловидном лице моего собеседника — а зовут его Сун Жомин — появляется тонкая улыбка. — Ха-ха! Побывал разок на поле битвы — и только послушайте, какие серьезные речи ведет. — Вот-вот! — кивает второй мой собутыльник справа, более живой и открытый по натуре. Опрокинув чарку вина, он продолжает: — Скажи, Жомин? Наш Хань Синь скоро станет таким же унылым занудой, как его дядюшка. — Да ну тебя, Пэй Юань! — фыркаю я. — Еще ты тут будешь язвить! Империя Жуи всегда опиралась на ученых мужей, а семье Сун императорские экзамены позволили продвинуться при дворе. Почти все в этом роду — широко образованные и достойные люди. Сун Жомин, младший сын семьи Сун, занимает должность императорского цензора [3] и советника, а по натуре он настоящий возмутитель спокойствия. Семья Пэй, напротив, люди военные, испокон веков они верно охраняют императорский дом. Пэй Юань, как начальник отряда дворцовой стражи, отвечает за императорскую гвардию. Мы трое примерно одного возраста, и у нас схожие взгляды и увлечения. — Лень с вами спорить. Есть охота — езжайте на войну сами, там и узнаете, что почем, — отвечаю я и встаю. В большой гостиной нас только трое, поэтому здесь весьма просторно. Я беру чарку с вином, подхожу к окну и распахиваю его. Алое солнце склоняется к западу и вот-вот скроется среди плывущих облаков. «Небесный край» стоит на одной из самых оживленных улиц столицы, внизу прохожие так и снуют туда-сюда. Фонари уже горят, кругом светло, как ясным днем. В разноцветных огнях торговые районы города выглядят празднично и ярко. Столица не спит, веселье длится всю ночь. Люди толпами выбираются из темноты к свету, тянутся к этому сверкающему фейерверку, как мотыльки, что летят на огонь, стремясь хоть на миг прикоснуться к роскоши и суете. Я не спеша потягиваю вино, а перед глазами — поле сражения: сломанные копья, отрубленные руки, конские копыта дробят кости, и везде — горы трупов, и всюду — кровь… Сун Жомин медленно подходит ко мне и тоже устремляет взгляд в окно. Потом тихо вздыхает: — Если столица падет, доведется ли нам еще когда-нибудь увидеть подобное великолепие? — Мы же не станем сложа руки ждать смерти. Пэй Юань за моей спиной, кажется, недовольно усмехается: — Сложа руки ждать смерти. Хорошо сказано. — Он долго молчит, потом продолжает: — Хань Синь, ты только что вернулся и еще не знаешь. В последние дни императорский двор бурлит, как кипящий котел, и добром это явно не кончится. Я резко оборачиваюсь, а Сун Жомин ровным голосом поясняет: — Министр Се предложил перенести столицу на юг, и его поддержали многие высокопоставленные чиновники. Тех, кто настаивает на решительном сражении с яньскими войсками, становится все меньше и меньше. — Перенести столицу на юг? — Я невольно стискиваю в руке чарку с вином. — Разве так они не утратят доверие народа, разве так государство не развалится на куски? Если императорская семья и чиновники уедут, они же оставят простых людей безоружными, бросят их на растерзание яньской армии! Пэн Юань глубоко вздыхает: — Так подсказывает здравый смысл. Только вот всесильные сановники, прибравшие к рукам власть, думают совсем иначе: им лишь бы спасти собственную шкуру и прочие ценности, больше их ничего не волнует. Глаза Сун Жомина сверкают от возмущения, когда он, стараясь сдержать горечь, медленно цитирует «Дао дэ цзин»: — Небо и Земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью. Совершенномудрый не обладает человеколюбием и предоставляет народу возможность жить собственной жизнью. [4] — А что говорит вдовствующая императрица? — сквозь стиснутые зубы спрашиваю я. Сун Жомин снова поворачивается к окну и смотрит на кровавое вечернее зарево. — Вдовствующая императрица — всего лишь женщина, — дрогнувшим голосом отвечает он. — И, как любая женщина, не рвется в бой. Пока что она не дала окончательного ответа, но, по-видимому, скорее склонна согласиться с предложением министра Се Юня. Я тоже поворачиваю голову и долго не отрываясь смотрю в окно. На время в комнате воцаряется мертвая тишина. — Семья Ван — хоть и ученые мужи, но люди несгибаемые и гордые. Они всегда выступали за то, чтобы с оружием в руках дать отпор яньской армии и бороться до конца. Кто мог предположить, что дней десять назад вдовствующая императрица по какому-то надуманному обвинению отправит их всех в ссылку? Мой отец рассудил, что это несправедливо, и попытался замолвить за них словечко. Его тотчас поместили под домашний арест. — Сун Жомин горько вздыхает. — Я всего лишь простой императорский цензор и волен говорить всё, что пожелаю. Только вот сделать ничего не могу. Я опускаю голову и в утешение похлопываю его по плечу. — Жомин, а что Его Императорское Величество? — спрашивает вдруг Пэн Юань. — Неужели он безропотно позволит вдовствующей императрице вмешиваться в дела государства? Сун Жомин подходит к столу, наливает себе еще вина и горько усмехается. — Его Величество живет в затворничестве во внутренних покоях дворца. А все вы знаете, что вдовствующая императрица вершит дела железной рукой. Да и министр Хань ей в этом помогает. — Он искоса бросает на меня короткий взгляд. — Хоть и негоже так говорить, но государь — лишь марионетка в чужих руках. Даже если бы захотел, он не в силах ни на что повлиять. Не знаю сам, как из семьи Хань могла выйти женщина с такой железной волей, как вдовствующая императрица. В свое время она и ее брат, мой дед по материнской линии, объединились и поддержали прежнего императора, Жуи Му, в его притязаниях на трон. Расставляя на ключевых постах доверенных лиц, они постепенно вытесняли с должностей представителей других влиятельных семейств. Прошло совсем немного времени, и семья Хань достигла небывалого могущества, подмяв под себя даже императорскую власть. Когда двенадцать лет назад князь Чжао поднял мятеж, вдовствующая императрица решительно подавила его, а затем использовала как предлог, чтобы лишить земель и имущества многих родовитых сановников и тем самым еще больше укрепить влияние семьи Хань. Когда мой дед по материнской линии скончался, его должность перешла к сыну, моему дядюшке, который продолжил дело отца, и при нем семья Хань достигла небывалых высот. Я качаю головой и опираюсь на подоконник. В душе — сам не пойму — то ли буря противоречивых чувств, то ли полное опустошение. — Перенести столицу!.. — язвительно фыркает Пэй Юань. — Что толку нам тут охать да сокрушаться? Если яньцы и правда осадят город, разве наши семьи бросят нас на произвол судьбы? Может, мы еще первыми отсюда сбежим. Сун Жомин стискивает зубы, его лицо бледнеет. — Упадок и процветание страны зависит от каждого простолюдина, что уж говорить о тех, кто облечен властью! Пэй Юань, отбросив чашку в сторону, холодно усмехается: — Полагаешь, от них будет какой-то толк? Даже Хэн Цзыюй, которого все зовут Спасителем, — того же поля ягода. Про этого Спасителя, как про Сыма Чжао, говорят: каждый прохожий знает, что у него на уме![5] Я стою у окна и молча разглядываю прохожих. Сам я не из тех, кто облечен властью, и не знаю, о чем они там в верхах спорят и чего добиваются. Но забыть о человеколюбии и «предоставить народу возможность жить собственной жизнью» — нет, не так должны поступать всякие важные персоны. — А что намерен делать мой дядя? — спрашиваю. — Министр Хань не горит желанием переносить столицу, — помолчав, отвечает Пэй Юань. — Он выступает за продолжение войны. Но сейчас многие в растерянности, чиновники гражданские и военные косятся друг на друга с подозрением, да и генерал Хэн Цзыюй не слишком-то настроен проливать кровь в бою, так что… — Те чиновники, что поддерживают перенос столицы, действуют сплоченно. Если они будут так же настойчиво продвигать планы бегства и вдовствующая императрица, наконец, скажет свое слово, пути назад уже не будет. — Эх!.. — вздыхаю я и снова сажусь за стол. — Кто знает, чем всё это кончится? Мы люди маленькие, что нам остается? Только разговоры. Если они все-таки решат перенести столицу, сможем ли мы выступить против? Тогда и нам, хочешь не хочешь, придется поспешно уносить ноги. Скрипнув зубами, Пэй Юань возмущается: — Вечно мы смиряемся, вечно терпим унижения! Теперь Великую Жуи будут презирать все кому не лень. Это же просто война, нужно просто бороться с врагом. Лучше погибнуть в бою, чем стать посмешищем всей Поднебесной! Люди военные уже давно были в империи Жуи на вторых ролях, и многие из них, должно быть, в душе согласились бы с Пэй Юанем. Сун Жомин тоже вздыхает, и беседа сходит на нет. Заметив, что уже поздно, мы втроем допиваем вино и спускаемся по лестнице. Пэй Юань кладет руку мне на плечо: — Хань Синь, раз уж ты сумел вернуться домой, выкрои немного времени, чтобы навестить Ван Шу. — Что? — удивленно переспрашиваю я. Сун Жомин поворачивает голову, и уголки его губ трогает улыбка. — Ты умчался на войну в такой спешке, что даже не попрощался с ней. Каждый раз, когда мы отправляемся выпить вина на расписной лодке, она все расспрашивает нас, беспокоится, как у тебя дела. Пэй Юань хлопает меня по плечу и посмеивается: — Ждет тебя с нетерпением, все глаза проглядела, бедняжка. У такой красавицы нет недостатка в поклонниках, а она с первого взгляда в тебя влюбилась. Ты просто обязан ее навестить. Решительно мотаю головой: — Я вовсе не из ее поклонников, ни разу и пальцем к ней не прикоснулся… — Разве можно так относиться к женщине? — перебивает меня Пэй Юань, неодобрительно качая головой. — Если сходишь ее проведать, от тебя же не убудет, верно? — Он с силой хлопает меня по плечу. — Не заставляй девушку страдать, просто выбери время и приходи. Я потираю плечо, и мы с приятелями расходимся. Тут же ко мне хвостом цепляется парочка слуг. Дядя, этот старый прохиндей, давно уже заметил, что я втихаря улизнул из особняка, и отправил своих людей таскаться за мной по пятам. Я вскакиваю на коня, трогаю поводья. Вечерний ветер бьет в лицо и уносит хмель с собой. По телу пробегает холодок, мысли проясняются. Нет, дядя велит своим людям пасти меня не просто так. За всем этим явно что-то кроется. Когда наконец добираюсь до дома, голова снова начинает кружиться, и я поспешно направляюсь к себе в комнату. По дороге прохожу через сад, и в галерее вдруг замечаю неподвижный темный силуэт. Кто-то стоит и вглядывается в залитый серебристым лунным светом дворик, а полами его одежд играет легкий ветерок. — Кто здесь? — спрашиваю. Человек неспешно оборачивается. Я трясу головой, чтобы прогнать остатки хмеля, и с удивлением узнаю… собственного дядюшку! Плохо дело! Он же пьяных терпеть не может… От этой внезапной мысли я мгновенно трезвею. Дядюшка сегодня не при параде. Он медленно приближается, и я в замешательстве выдавливаю из себя улыбку: — Меня тут выпить пригласили, отказываться было как-то неловко… Он все так же не спеша проходит мимо и тихо бросает на ходу: — Следуй за мной. Я бездумно поворачиваюсь и следую за дядей, посматривая на него украдкой. Он то и дело неодобрительно косится на меня, я тут же отвожу взгляд и напускаю на себя глубокомысленный вид. Разговаривать с моим дядюшкой — та еще работенка. Мало кого допускают в его личный кабинет. Я с любопытством таращу глаза, входя в комнату, перегороженную на две части голубой шелковой занавеской на нефритовых крючках. Прямо передо мной висит картина, нарисованная «бледной тушью» — сосны и бамбук; под картиной — два коричневых сиденья и длинный стол. По бокам на высоких парных подставках стоят вазы с цветами. Дядя приподнимает занавеску и приглашает меня в кабинет. Я послушно вхожу. Стоит мне сделать шаг, и взгляд упирается в огромную карту. — Это же большая карта империи? Невольно подхожу ближе и протягиваю руку, чтобы коснуться нарисованных гор и рек, от величия которых захватывает дух. Дядя молча кивает, садится за стол и теребит бороду. Потом не спеша задает вопрос: — Ты умеешь читать карты? Я тоже киваю и тихо поясняю: — В военном походе научился. Дядя улыбается: — По-видимому, боевой опыт пошел тебе на пользу, иначе ты бы только и умел, что развлекаться и учинять безобразия. В душе я глубоко возмущен. Да не улыбнись мне удача, я бы уже сто раз отправился на тот свет, так и сложил бы голову на чужбине! В неярком свете фонарей хорошо заметна седина на дядиных висках, лицо его выглядит изможденным, и сейчас он кажется гораздо старше своих лет. Он берет чашку чая и хрипловатым голосом начинает: — Наставник Ляо обучал тебя военной стратегии. Сейчас я проверю твои познания. Посмотри внимательно на карту, и я задам тебе несколько вопросов. Я вздрагиваю, бормочу в ответ что-то невнятное и снова поворачиваюсь к карте. — Яньское войско уже достигло Южного перевала, — продолжает дядя. — По сведениям, их не меньше двухсот тысяч. Если бы ты собирался идти на штурм, что бы ты сделал? Немного поразмыслив, подхожу к карте поближе и указываю на Южный перевал: — Я бы разделил армию на три части. Одна — на севере, другая — на юге, а в центре самая сильная нанесла бы главный удар. — Я рисую дугу сверху вниз. — Эти два фланга перережут важнейшие пути с юга на север и в будущем позволят окружить столицу и лишить ее возможного подкрепления. Дядя пристально смотрит на меня, выражение его лица меняется. — Продолжай. — Хотя мы уже много лет удерживаем Южный перевал, у нас не хватает войск, чтобы его защищать. Поэтому, по всей вероятности, наша армия будет вынуждена оставить его и отойти к столице. — Как нам удержать столицу? — немного помолчав, спрашивает дядя. Я сжимаю губы и смотрю на него в упор. — Перед столицей лежат шестьсот ли равнин, которые невозможно оборонять. Военная стратегия утверждает, что такие обширные равнины — потерянная земля. Чтобы их удержать, не хватит и трехсот тысяч солдат, а у нас наберется сто тысяч, не больше. Кроме того, у Великой Янь сплоченная армия… высокий боевой дух… — Пока говорю, искоса поглядываю на дядю. Он поглаживает пальцами чайную чашку, лицо его скрыто в тени. Остается только продолжить: — У нас же тут… Гражданские и военные чины друг другу не доверяют… В народе единства нет… А кое-кто тайком заглядывается на императорский трон. Тут никак невозможно предсказать, чьей рукой будет убит олень… [6] Дядя вдруг резко отставляет чашку, широко распахивает глаза и впивается в меня ледяным взглядом. Вид у него при этом очень странный. — Отлично! — Он встает, подходит к карте и, не глядя на меня, медленно проводит по ней рукой. — Скажи-ка, если соберем все силы, чтобы дать отпор, сможем ли мы одержать победу? Я резко отступаю назад и натыкаюсь спиной на холодную стену. Качаю головой, покрываясь ледяным потом. Я не знаю ответа. По лицу дяди расплывается странная улыбка. — Не знаешь? Да, ты не знаешь. И я тоже не знаю. Даже вдовствующая императрица в своем Дворце Вечного Спокойствия — и та не знает. — Кое-кто говорит: вместо того, чтобы сражаться не на жизнь, а на смерть, лучше перенести столицу на юг, — помолчав, продолжает он. — Тогда, используя реку Ци как естественную преграду, мы смогли бы остановить продвижение войск Великой Янь. — Дядя вдруг снова меняется в лице — его натянутая улыбка словно застывает. — Перенести столицу, как тебе? Перенести столицу! Даже я, старый пень, начал уже об этом подумывать! Я в ужасе цепляюсь за его рукав: — Дядя, вы не станете!.. Он медленно поворачивается ко мне с этой своей загадочной улыбкой. — Не оставаться же здесь, если все уедут?.. Поднимаю на него глаза и вижу, что он словно постарел в один миг. Застыл, плечи сгорбились, поседевшие волосы тронул осенний ветер. Он вдруг горько, протяжно вздыхает, отворачивается и снова садится за стол. — Подойди! Он подзывает меня жестом, и я нерешительно приближаюсь. Дядя долго смотрит на меня и молчит, словно пытается что-то отыскать на моем лице. Я его взгляда не избегаю, но тоже молчу будто воды в рот набрал. Кабинет накрывает мертвая тишина. Наконец он отводит глаза, поднимает крепко сжатый кулак и медленно раскрывает пальцы. Кладет на стол и подталкивает ко мне зеленый камешек-подвеску. — Это твое. Больше не теряй. Я долго гляжу на камешек, потом беру его обеими руками. Это подвеска в форме кольца — два нефритовых дракона смотрят друг на друга, изумрудные, как речная вода. Конечно, это же мой потерянный нефрит! Я потрясенно смотрю на дядю. Как моя пропажа оказалась в его руках? Дядя, кажется, очень устал. Подперев голову рукой, он жестом велит мне уйти. Не осмеливаюсь донимать его расспросами, молча разворачиваюсь и покидаю кабинет. Рассматриваю свою подвеску в лунном свете. Зеленые нефритовые тела драконов словно начинают слабо светиться изнутри и, кажется, вот-вот оживут у меня на глазах: оскалят зубы, выпустят когти и издадут грозный рев. Надеваю подвеску на шею и засовываю камешек под одежду. Вдруг сердце сжимает странная тоска. Растерянно смотрю вдаль, на залитый тусклым серебряным светом мир, и тихо вздыхаю. Мой камешек, наконец, нашелся, но и прощальный подарок того человека всё еще со мной. Когда ложусь спать, в голову приходит тревожная мысль. В доме дядюшки всё осталось, как прежде; те, кто должны здесь быть, на месте — и только одного человека я до сих пор так и не видел. И человек этот — не кто иной, как наставник Ляо. _______ [1]Титул князя Цзина 靖国公 можно перевести как «Князь, умиротворяющий страну» или «Князь, наводящий порядок в государстве» [2]Выражение 九死一生 (на девять шансов умереть лишь один ― остаться в живых) используется в значении «подвергаться смертельной опасности, большому риску», «чудом остаться в живых», «спастись от верной гибели». Это строка из классической поэмы «Лисао» Цюй Юаня (ок. 340-278 до н. э.): Разорван мой венок, И, задыхаясь, Другим венком Я заменил его, Я девять раз умру, Но не покаюсь - И в этом вижу Воли торжество. (пер. А.И.Гитовича) [3] Императорский цензор - чиновник цензората, органа, который осуществлял надзор за чиновничеством и судопроизводством и подчинялся императору. [4]«Дао дэ цзин» - основополагающий источник учения и один из выдающихся памятников китайской мысли, оказавший большое влияние на культуру Китая и всего мира. Основная идея этого произведения — понятие дао — трактуется как естественный порядок вещей, не допускающий постороннего вмешательства, «небесная воля» или «чистое небытие». Традиционно автором книги считается Лао-цзы (VI — V вв. до н. э.) Согласно Лао-цзы, все социальные явления и поступки людей должны быть подчинены естественной необходимости. Поэтому он отвергал конфуцианское понятие жень - «человеколюбие», считал его чуждым природе человека, а требование его соблюдения - неоправданным вмешательством в жизнь общества. [5] Т.е. нацелился на императорский трон. См. примечание к гл.8. [6]Выражение 鹿死谁手 — «чьей рукой будет убит олень?» используется в переносном значении «невозможно предсказать, кто победит».