***
Столичная жизнь тиха, как стоячая вода, и, кроме моих приятелей, «лис и псов», всем, как обычно, на меня наплевать. На следующий день после моего прибытия тетушка Сю незаметно вернулась во дворец, а после той вечерней беседы дядя со мной больше не разговаривал: он, как и прежде, каждый день уходит на службу спозаранку и пропадает там допоздна. Что же до наставника Ляо, тот исчез, словно дух или призрак, и никто не знал куда. Скрепя сердце, я всё-таки осведомился у дядюшки, куда подевался наставник. Дядюшка даже не удосужился оторвать взгляд от книги: — Отпросился на два месяца. Сказал, хочет съездить родных навестить. Ему явно не терпелось от меня отделаться. Я уже собрался было атаковать его вопросом, куда именно поехал наставник, но тут вошел управляющий и изогнулся перед дядей в почтительном поклоне. Видя, что расстановка сил не в мою пользу, я немедленно развернулся и произвел отступление из дядиного кабинета. Сидя на галерее, не знаю, куда себя девать от скуки, и вздыхаю уже сотый раз за день. Что поделать… В ту ночь дядя заприметил, как я возвращаюсь из Яшмового Дворца, и тут же посадил меня под домашний арест. Теперь за мной присматривают без устали, денно и нощно. Стоит подойти к парадным воротам министерского особняка, откуда ни возьмись выскакивает управляющий, расплывается в улыбке до самых ушей и почтительно просит меня вернуться назад. Мать его так и разэтак! При первом удобном случае ваш покорный слуга твердо намерен уехать далеко, улететь высоко — словом, убраться отсюда как можно дальше, вот прямо куда глаза глядят! Издаю возмущенный стон, но тут кто-то хлопает меня по плечу, так что я едва не лечу кувырком. Оборачиваюсь и с удивлением вижу управляющего с его улыбочкой до ушей. Он тыкает пальцем куда-то себе за спину: — Хозяин изволит взять вас с собой во дворец. Собирайтесь. Меня прошибает холодный пот. В-во дворец… Во дворец?! На… на встречу с этой жуткой старушенцией?! Люди добрые! Просто заприте меня в дровяном сарае, и все дела!***
Закатные облака заволокли небо, и кажется, будто всю землю охватил пожар. Отблески заходящего солнца играют на зеленой глазурованной черепице Дворца Великой Чистоты неяркими изменчивыми переливами. По обе стороны от входа в просторный главный зал стоят бронзовые курильницы — журавль и черепаха; в воздухе вьются тонкие струйки дыма, разливая аромат алойного дерева, отчего зал напоминает небесный чертог. Насколько хватает глаз, широкая Императорская Дорога тиха и пустынна: кругом ни души, только Золотые Стражи застыли на посту. Дует зябкий осенний ветер, я поеживаюсь от холода, поплотнее запахиваю свою парадную форму Стража и, ускоряя шаг, спешу вслед за дядей и дворцовым евнухом. Миновав бесконечный ряд павильонов, мы, наконец, останавливаемся перед Дворцом Вечного Спокойствия. Евнух почтительно кланяется дяде и входит внутрь. Вскоре нам навстречу выступает другой евнух в пурпурном придворном одеянии. — Вдовствующая императрица просит Хань Цзюаня, князя Цзина, пожаловать на аудиенцию, — объявляет он. Унылым взглядом провожаю дядюшкину фигуру, которая неторопливо скрывается за воротами дворца, и остаюсь в полном одиночестве терпеть нападки коварного осеннего ветра. Честно говоря, понятия не имею, зачем дядя притащил меня во дворец, но раз уж притащил, мог бы объяснить всё как есть, а не разводить тут на ровном месте великие и ужасные тайны. Бросаю взгляд налево, потом направо. Куда подевались все эти нарядно разодетые дворцовые прислужницы, которых здесь вечно полным-полно? Как же так — ни одной не видать? Эх… И никого из знакомых кругом, не с кем даже поболтать, чтобы убить время. Не зная, куда себя девать от скуки, вытаскиваю из-за ворота свою подвеску и внимательно изучаю. Это кусочек белого нефрита — так называемый «бараний жир» [7], — покрытый искусной ажурной резьбой. На ощупь он гладкий и нежный, но очень твердый. Два феникса сплелись в кольцо поверх узора из коротких коленец бамбука; цвет такой бледный, полупрозрачный, что и впрямь напоминает то ли мягкое масло, то ли застывший жир. «Чем нас любовь связала? Шелковою лентой, на ленте той — подвеска из нефрита» [8]. Эти строки вдруг сами собой всплывают в памяти. Я крепко-крепко сжимаю в ладони нефрит, а сердце неведомо почему сжимает тоска. Когда решил с ним расстаться, был я прав? Или это ошибка? Если не желал его больше знать, зачем принял в подарок нефрит? В один миг в душе моей воцаряется полный раздрай, сумбурные мысли в смятении мечутся по кругу, и я никак не могу призвать их к порядку. — Господин Хань! Ко мне с улыбкой приближается евнух в пурпурных одеждах. Я вздрагиваю, торопливо запихиваю нефрит обратно за воротник и вслед за евнухом поднимаюсь по ступеням Дворца Вечного Спокойствия. Господин, командир Золотой Стражи… Я небрежно усмехаюсь. Звучит, конечно, громко, но это лишь ничтожный ранг в строгой иерархии военных чинов Великой Жуи. Просто чтобы пыль в глаза пускать: должность командира Золотой Стражи император жалует детям именитых сановников за заслуги их предков. У дверей принимаю образцовую осанку и на мгновение замираю прежде чем бесшумно войти внутрь. Дворец Вечного Спокойствия — резиденция вдовствующей императрицы; внутреннее убранство отличается великолепием и вместе с тем изысканной простотой. Я прохожу за расшитую облаками шелковую ширму и попадаю в просторный дворцовый зал. Весь пол покрыт огромным ковром, в воздухе витает хорошо знакомый аромат, стена за почетным креслом задрапирована бордовой тканью. Откинувшись на спинку, в кресле восседает роскошно одетая женщина, глаза ее прикрыты, правая рука небрежно подпирает голову, перед лицом покачиваются подвески «короны феникса» [9]. Вдоль стен стоят бесчисленные, тонкой работы, высокие подсвечники, плавно колеблются язычки пламени, освещая простую, но величественную обстановку зала, достойную матери всего народа. Дядюшка сидит в кресле сбоку от вдовствующей императрицы. Он удостаивает меня легким кивком головы. Я преклоняю колени, опускаю глаза в пол, тихо бормочу положенные приветствия, потом долго жду в тишине — и наконец до меня доносится сухой старческий голос: — Довольно! Твои приветствия никогда не идут от чистого сердца. Скривив губы, встаю, но так и не поднимаю головы. Нет никакого желания видеть ее взгляд — глубокий и загадочный, в котором ничего не прочтешь. Когда-то я пытался гадать, что в нем: явно — ненависть, да еще горькая досада, а может, всего лишь… жалость? — Ты только что вернулся с полей сражений, расскажи-ка Нам что-нибудь занятное, а Мы послушаем. Я вдруг теряюсь и не нахожу слов. На этих самых полях сражений — что там может быть такого занятного? Только алая кровь брызгами во все стороны. Если и случится что занятное, в бою как-то не до того, чтобы это запоминать. В груди ворочается глухое недовольство, но я всё же учтиво улыбаюсь: — Не представляю, что именно госпожа вдовствующая императрица желает услышать? Она неторопливо открывает глаза, от улыбки так и веет зимней стужей. — Научился даже в разговоре со мной ходить вокруг да около? — Хань Синь не смеет, — отвечаю, всё еще не поднимая головы. — Обстановка на войне довольно сложная, ваш ничтожный слуга следовал в походе за генералом Чжоу и не слишком обращал внимание на прочие события. О чем вдовствующая императрица хотела бы узнать? Прошу, выскажитесь более определенно. Прикрыв глаза, она усмехается, снова и снова. Вдовствующая императрица уже в летах, и даже толстый слой белил не может скрыть морщинки в уголках ее глаз. Многослойное парадное одеяние, словно саван, окутывает неумолимо дряхлеющее тело. Дух ее по-прежнему крепок, но выражение лица невольно выдает растущее бессилие. Я снова остро ощущаю густой аромат, он тяжелым комом сжимается в груди, рождая чувство невыносимого удушья. — Ты вырвался живым из яньского военного лагеря, вот и расскажи мне обо всем, что там происходит. На меня накатывает страх, и я склоняюсь еще ниже. Немного подумав, рассказываю кое о чем, что видел и слышал в плену. Разумеется, намеренно упуская некоторые подробности. Вдовствующая императрица обменивается с дядюшкой загадочными взглядами, а я стою перед ними, и сердце грохочет как барабан. Дядины подчиненные Тени, судя по всему, способны проникнуть в главный яньский военный лагерь, чтобы вернуть на родину тело князя. Меня они тоже сумели скрытно вывезти в столицу, а это значит, что дядя должен хорошо представлять себе обстановку в стане противника. Так с какой стати расспрашивать меня? — Ты, подойди! Послушно приближаюсь и замираю в каком-то шаге от вдовствующей императрицы. Она мягко улыбается, от чего морщинки в уголках глаз становятся заметнее. — В докладах трону упоминается прибытие отряда Железных Волков. Тебе ведь довелось увидеть их собственными глазами? Я долго взвешиваю всё в уме и, наконец, киваю. Дядя и вдовствующая императрица — две хитрющие старые лисы, и, поскольку помирать меня как-то пока не тянет, отвечаю с оглядкой: — Ваш ничтожный слуга видел их как-то раз, пока был в плену. — М-м? И как они тебе? Прищуриваюсь, делая вид, что напрягаю память. — Железные Волки отважны и безжалостны, это знает вся Поднебесная. Ваш ничтожный слуга видел лишь лес алых знамен, уходящий за горизонт — казалось, горы сплошь залиты кровью. Вот и всё, что удалось рассмотреть жалкому пленнику. Вдовствующая императрица выпрямляется, глядя на меня в упор. — Хань Синь, когда это ты научился быть таким изворотливым? Я вновь почтительно склоняюсь перед ней: — Ничтожный слуга не посмел бы. — Ты же был в яньском военном лагере, так почему не разузнал больше? — Вдовствующая императрица мудра, но в плену ваш ничтожный слуга шагу не мог ступить без надзора вражеских солдат. Он не сумел послужить Великой Жуи и теперь сгорает от стыда. Дядюшка между тем уже давно хранит молчание, только щурится и пристально изучает меня. А мне вдруг становится так обидно! Когда я угодил в плен, никто ведь даже не почесался. Я не раз был на волосок от смерти, насилу выжил, а теперь они меня еще и допрашивают, будто мне известно о неприятеле всё и даже больше. Что бы я там себе ни думал, по-прежнему держу язык за зубами, только склоняюсь ниже и ниже. Здесь нечем дышать, нужно отсюда выбираться… Слышу, как вдовствующая императрица выпрямляется в кресле, стараясь казаться бодрее и моложе. Она ничем не выдает своих истинных чувств. — Как ты можешь на глаз оценить их число? — спрашивает она. Хотите загнать меня в ловушку? — Ваш ничтожный слуга слышал от министра Ханя, что в неприятельской армии не меньше двухсот тысяч воинов. Переглянувшись, вдовствующая императрица и дядя снова смотрят на меня. Я спокойно, как человек, которому не в чем себя упрекнуть, встречаю их взгляды. Если бы я, оказавшись в плену, принялся всеми правдами и неправдами разнюхивать обстановку, от меня бы уже давным-давно и костей не осталось. Вдруг вдовствующая императрица прекращает допрос, опирается на подлокотник кресла и чуть заметно усмехается в сторону дяди: — Министр Хань, так-то вы воспитали своего племянника. От этой ее улыбочки меня дрожь до костей пробирает, но дядя — тот, даже если перед ним рухнет гора Тайшань [10], и глазом не моргнет. Вдовствующая императрица медленно встает с «трона феникса», подходит ко мне и, по-прежнему улыбаясь своей ледяной улыбкой, смотрит мне прямо в лицо: — Твоя фамилия, несомненно, Хань, однако действительно ли передо мной отпрыск рода Хань? Я тоже смотрю ей в лицо, и пронизывающий холод расползается от самых пяток по всему моему телу. Когда я был ребенком, дядюшка порой брал меня с собой во дворец, и, пока они с вдовствующей императрицей обсуждали государственные дела, я играл с маленьким императором, почти что моим ровесником… Иногда вдовствующая императрица бросала на меня странные взгляды и едва слышно вздыхала. Признаю, временами я бываю изворотливым, да только никогда не угадаешь, какой смысл она вкладывает в свои речи, и сколько ни старайся, в ее глубоком загадочном взгляде ничего невозможно прочесть. Вдовствующая императрица неожиданно протягивает руку, кончики ее пальцев, похожие на бутоны кардамона, выглядят такими хрупкими — вот-вот осыплются с руки, будто с ветки. Я вдруг пугаюсь и отступаю назад, потому что взгляд вдовствующей императрицы полыхает злобной яростью. — Тетушка! — Мой дядя в мгновение ока вскакивает и преграждает ей путь. Она застывает, руки замирают в воздухе, гладкие острые ноготки кокетливо поблескивают. Гордо подняв голову, она делает еще один шаг вперед. — Убирайся прочь! — рявкает на меня дядя. Стискиваю зубы, разворачиваюсь и вылетаю вон, не тратя времени на предписанные этикетом поклоны. Как только выскакиваю за ширму, передо мной мелькает чья-то тень, но уже поздно: мы сталкиваемся друг с другом. Тетушка Сю хватается за ширму, чтобы не упасть, и в изумлении смотрит на меня. Я криво усмехаюсь и показываю пальцем на внутренние покои. — Тетушка, вы же не забыли свое обещание? — доносится до меня приглушенный голос дяди. — Двенадцать лет! — с ненавистью шипит в ответ вдовствующая императрица. — И не было дня, чтобы я об этом не пожалела! Голос ее резко обрывается, слышится сдавленный всхлип. Бросив быстрый взгляд за ширму, тетушка Сю шепотом говорит: — За последние несколько дней на вдовствующую императрицу свалилось слишком много забот. Она постоянно тревожится, порой впадает в гнев и теряет над собой власть… С этими словами тетушка Сю делает мне знак уходить. Глаза ее наполняются слезами. Мне остается лишь кивнуть и поскорее исчезнуть из дворца. В ушах эхом отдаются слова обезумевшей от ярости вдовствующей императрицы: — Этот мальчишка!.. Зря я позволила ему остаться в живых!.. Он такой же, как тот, один в один: вечно бросает мне вызов! Замедляю шаг и оглядываюсь назад. В своем ли она уме? Что она такое несет? Выхожу из дворца и вижу, что облака уже заволокли всё небо и алый закат заливает кровью дворцовую площадь. Несколько евнухов и служанок, опустив головы, спешат мимо, скованными движениями напоминая оживших кукол. Жду и жду, но дядя всё не появляется. Оглядываюсь назад и рассматриваю величественный Дворец Вечного Спокойствия, окрашенный лучами заходящего солнца. Стою и молчу. Потом опираюсь на белую, словно выточенную из нефрита балюстраду и в каком-то оцепенении гляжу на серую плитку двора. Дует холодный ветер, в голове разливается тупая ноющая боль. Растираю виски, и тут взгляд мой падает на дворцовые ступени. Они вдруг начинают раскачиваться, их очертания расплываются в тумане. Пытаюсь пошире открыть глаза, но голову пронзают тысячи тонких игл. Боль просто невыносимая: кажется, будто мозг свободно болтается в черепе сам по себе. Опускаю голову и дрожу всем телом, навалившись на балюстраду, чтобы не упасть. Невесть отчего каждый раз, когда я пытаюсь вспомнить прошлое или вижу белую лестницу Дворца Вечного Спокойствия, меня терзает эта невыносимая боль. Порой мне кажется, от нее можно избавиться только если расколоть голову о камни. Слышу тихий звук шагов и поворачиваю голову. По лестнице быстрым шагом поднимается дворцовый евнух в пурпурных придворных одеждах, за ним следует еще один человек, чье лицо я издалека не могу ясно рассмотреть. Отмечаю лишь то, что он высокий и стройный, шагает легко, одет в свободное черное парадное платье с широким рукавом, волосы завязаны в высокий пучок. Уверенной и непринужденной походкой он направляется прямо во Дворец Вечного Спокойствия. _______ [1] «Дворцовые фонарики» — одна из нескольких разновидностей китайских фонарей. Такие фонарики появились во времена династии Восточная Хань (1-2 вв.н.э.) и, как видно из названия, поначалу использовались для освещения дворцов. По легенде, основатель династии Лю Сю, когда перенес столицу в г.Лоян, устроил масштабный пир для своих соратников и велел украсить дворец особо изящными праздничными фонариками. Основу для таких фонариков изготавливали из ценных пород дерева и делали вставки из шелка, а позднее — из стекла, на которых рисовались цветные рисунки или декоративные узоры. Со временем такие фонарики приобрели большую популярность и стали использоваться повсеместно. [2] «Красные хоромы, яшмовые двери, танцы с веерами, музыка и песни» — это выражение описывает так называемые «Восемь больших хутунов». Хутуны — узкие старинные переулки Пекина. Район под названием «Восемь больших хутунов» представляет собой переплетение восьми небольших улочек, которые образуют единый ансамбль района Цяньмэнь. В древности этот район славился публичными домами и был пристанищем художников и поэтов. [3] «Плещут весла, светло, словно днем, — так сияют огни в темноте. Развлекают певички гостей, лодки быстро скользят по воде». Это строки из пьесы «Веер с персиковыми цветами» Кун Шанжэня (1648-1718 гг.) — поэта, писателя и драматурга времен империи Цин. события, связанные с падением предыдущей династии Мин (1368—1644 гг.). Эти события и неотделимая от них история любви молодого ученого Хоу Фанъюя и благородной певички Ли Сянцзюнь легли в основу сюжета его пьесы. В те времена пьеса была запрещена, и только в 20 веке к ней пришла популярность. [4] Кардамон многим знаком в качестве пряности, однако в китайской культуре бутоны кардамона часто фигурируют в поэтических сравнениях с женскими пальчиками. По цвету и форме они действительно напоминают изящные, ухоженные кончики пальцев. Бутоны этого цветка появляются во 2 лунном месяце (по нашему — в апреле) и для китайцев традиционно ассоциировались с юной девушкой лет 13-14, которая только начинает расцветать, с ее молодостью, свежей прелестью и невинностью. [5] Алойное дерево также называют орлиным или райским деревом. Его самые известные в Китае названия — «тонущее дерево» и «тонущий [в воде] аромат», в которых отразилось основное свойство этой древесины – тонуть при погружении в воду. В Восточной Азии алойное дерево считалось очень дорогим лекарственным материалом и весьма ценилось как курительное вещество, используемое в религиозных ритуалах. Употреблялось также в парфюмерии и в качестве сырья для создания бус, украшений, инкрустаций мебели. Его древесина твёрдая, смолистая, жирная на ощупь, легко воспламеняется и при горении распространяет приятный запах. [6] Первые сведения о легализованной проституции в Древнем Китае содержатся в источниках эпохи Тан (616-907 гг.), хотя самые ранние достоверные сведения о проститутках были обнаружены в источниках эпохи династии Хань (206 г. до н. э. - 220 г.). В те времена существовали две категории проституток — «государственные» и «частные». Государственные проститутки» разделялись на две группы — «правительственные», обслуживающие чиновников, и «гарнизонные», предназначенные для солдат и матросов. Именно к правительственным проституткам и относится Вань Шу. Элитные «девушки из весенних домов» — скорее куртизанки, а не проститутки в современном понимании. Эти женщины скрашивали досуг клиентов пением, игрой на музыкальных инструментах, танцами, игрой в шахматы, беседами об искусстве, стихами и цитатами из литературной классики. Проститутка могла провести ночь с готовым хорошо заплатить гостем, однако «продажа весны», (т.е. сексуальные услуги) была далеко не всегда обязательной, а в наиболее изысканных заведениях девушки даже хранили целомудрие. [7] Так называемый «бараний жир» – почти идеально пропускающая свет, самая дорогая разновидность нефрита цвета свежевыпавшего снега. Таков самый знаменитый в Китае хэтяньский (или хотанский) нефрит, он добывается в предгорьях хребта Кунь Лунь (на северо-западе Китая). [8] «Чем нас любовь связала? Шелковою лентой, на ленте той — подвеска из нефрита». Это строки из «Оды о свадьбе», написанной Фань Цинем (?– 218), жившим во времена правления династии Восточная Хань. В этом стихотворении от лица девушки описаны радости и разочарования любви. Ей постоянно приходилось разлучаться с любимым, и они часто обменивались подарками, каждый из которых имел символическое значение. Еще одна строка из того же стихотворения: «Как избавиться от тоски и печали? — С помощью двух одежд из белого шелка». Шелковая лента с нефритовой подвеской играла в древности ту же роль, что сейчас — обручальное кольцо. Когда молодые вступали в брак, мать невесты повязывала ей на пояс нефритовую подвеску, чтобы все люди видели, что ее дочь теперь замужем. [9] В Древнем Китае дракон знаменовал собой императора, а феникс — императрицу. «Корона феникса» — традиционный церемониальный головной убор женщин высшей знати. Такие короны одевали на различные торжества, и конечно же, на свадьбу. «Короны феникса» украшали фигурками фениксов, драконов, облаков и цветов. [10] Гора Тайшань находится на востоке Китая. Она обладает большой культурной и исторической значимостью и входит в число пяти священных гор даосизма. По древней китайской легенде пять великих гор возникли от рук, ног и головы Пань-гу — первого человека на Земле, творца Вселенной. Из-за своего особенного положения Тайшань считается головой Пань-гу. Она стала главным местом, где великие императоры поднебесной обращались к Небу и Земле. В китайской культуре образ горы Тайшань закрепился как символ стабильности.