Да ну нахуй, быть не может!

Шон. Ш. О. Н. Ну, этот, очередной бойфренд Фионы, от которого мутит в глазах, особенно после парочки бутылок пива. Или тройки. Или сколько он там выпил, Лип уже нихуя не помнит. А ему бы просто забыться к чёртовой матери, потому что его чувства — ненормально, неправильно. То, в чём он боялся себе признаться несколько лет. То, почему до сих пор терпит всех дружков сестры, которые постоянно вытирают об неё ноги, а не начищает им морду. Это сидит где-то глубоко и неправильно, там, откуда уже не выскрести, не вырвать. Чувство, которое называть страшно, даже самому себе в одиночестве и полной темноте. Он боится предаваться ему оттого, что оно неправильное. И оттого, что оно неправильное, так сладко ему предаваться. Так запретно. Взгляд скользит по округлой заднице сестры машинально, Шон, кажется, перехватывает этот взгляд и удивлённо смотрит на Липа, но Галлагер на хую вертел мнение этого уебана. Блевать тянет. И чёрт знает, почему именно — от этой сладкой улыбочки Фи или от Пирса, который хочет затащить её в постель побыстрее, пропустив прелюдию в виде вечеринки у Галлагеров. Ну хочет же. По-любому хочет. Просто хорошо маскируется. Лип знает, что невозможно не хотеть Фиону Галлагер. По себе, блядь, знает. Он выходит на улицу, пошатываясь, с расфокусированным взглядом, вспоминает пьяную Фиону несколько недель назад. Такая беззащитная, тоненькая, маленькая — и так хочет казаться сильной, смелой. Он всегда хотел её защищать. Он всегда старался только ради неё. По крайней мере, теперь уже так казалось. «Я бы встречалась с тобой, не будь ты моим братом». Сука, сука, сука. Фи, ну вот зачем ты это сказала? Почему ты, блядь, всё время всё портишь? Липу только казалось, что его жизнь наладилась: работа, тёлка, планы на будущее. Весь карточный домик рухнул, стоило только его сестре сказать эти несколько дебильных слов. Он почти успел успокоиться. Почти успел разобраться в себе. — Эй, ты чего? — он настолько пьян, что его даже не передёргивает от обеспокоенно-ласкового голоса сестры. — Всё в порядке? Эй, Лип! Фиона разворачивает его за плечо и обхватывает лицо ладошками. Маленькими такими холодными ладошками, которые ещё недавно, наверное, скользили по телу Шона Пирса и залезали ему в трусы. Лип прогоняет дурацкие видения и мычит нечленораздельно, ещё не совладав с языком: — Нрмльна. Сам спрвлсь. — Сам? — Фиона улыбается и притягивает его к себе, отчего в штанах моментально становится тесно, и Лип резко вырывается из объятий сестры и отскакивает в сторону, как ошпаренный — с грацией абсолютно трезвого человека. Она с лёгкой обидой смотрит ему в глаза. Лип моментально уводит разговор в сторону (видимо, ещё не пропил остатки мозгов), будто бы действительно протрезвев. — Шон, значит? — Он хороший, Лип, — неуверенно оправдывается Фиона, не подходя ближе. И слава Богу. Лип понимает, что в глазах Фионы «хороший» — это когда не бухает безбожно, не ебёт каждую встречную и не слишком сильно закидывается наркотой. А, ну и ещё без проблем с законом — этот пункт появился после Джимми-Стива. Список требований старшей Галлагер к мужикам никогда не был объёмным. Что не сказать о требованиях Липа к этим самым мужикам. — А я после этого «хорошего» снова буду забирать тебя из клуба упитую в хлам и накуренную? — рычит Лип, сжимая в руках бутылку. — А, Фи? Такой у нас план на жизнь, да? Ты заводишь себе мужика, трахаешься с ним, вы расстаётесь, и мне приходится собирать тебя по кусочкам? Может, прекратишь уже, блядь?! — Да что на тебя нашло, Лип? — в её голосе неподдельное изумление. Действительно, что. Что могло найти на Липа. Он и сам не в курсе, иначе давно выбил бы эту дурь из своей головы, вот только она не выбивалась: пробовал уже. Он разбил себе в хлам костяшки пальцев, чуть не сломал ногу и не пробил голову. Но мысли о Фионе в его постели и жизни только становились сильнее. — Ничего, Фи. Ничего. Просто думаю, сколько теперь пройдёт времени до того, как я скажу тебе «я же говорил». И буду держать твои волосы, пока ты блюёшь. И тащить тебя в кровать, чтобы тебя, бухущую в хлам, не пустили по кругу в подворотне. А так ничего, Фи. Совершенно ничего. Она поджимает губы, разворачивается и перед тем, как зайти в дом, выплёвывает презрительно: — Мудак. — Сука. Звон бутылочных осколков об асфальт отдаётся в пьяной башке с утроенной силой. Да пошло всё на хуй. Лип находит на улице первого встречного отморозка и говорит ему первое, что пришло в голову. Первым пришло, что он ебал его мать — удивительно, как все эти уёбки до сих пор ведутся на такую чушь. Боль приглушает все остальные чувства, заставляя забывать о том, что в списке Фионы между строк крупными буквами выведено: «Не трахаться с братом». Лучше очередной мудак, чем Лип. Лучше неопределённость, чем тот, кто всегда был рядом. Но как он может требовать? Да пошло оно всё в жопу. — Эй, ты! — хрипит Лип. — Чё, это всё, на что ты способен?