Да ну нахуй, быть не может!

Фиона устала. Она устала ждать Липа каждый день, бросаться к двери, писать ему по поводу и без. Она уже настрочила ему столько смс, что смысла не видит писать дальше. Он уже не вернётся. Точнее, вернётся, но только когда сам захочет. После стольких сил, вложенных в его выздоровление, после стольких минут, проведённых вместе, пусть даже Лип этого не помнит, Фиона словно чувствовала его своим продолжением. И сейчас это продолжение грубо оторвали и выбросили, и она не может его найти. — Не написал? — спрашивает осторожно Йен, зная, каким болезненным для Фионы был этот удар. Фи усмехается. — Нет. — Он вернётся, ты же знаешь. Конечно, она знает. Знает, что у Галлагеров есть такая черта характера — съёбывать из дома в пустоту и пытаться выжить на улице, у друзей, потому что собственная семья уже в печёнках сидит. Да даже Фиона думает об этом, что уж говорить о Липе. Но её трясёт. Ей снова чудится, как Липа увозят в больницу и медбратья чуть ли не умываются его кровью. Ей кажется, что он при смерти. Каждую минуту, пока брата нет дома, Фиона снова и снова переживает те страшные три месяца, во время которых она сама едва не отправилась на тот свет. Она так устала, что Веронике удаётся вытащить её в клуб. Сама подруга, конечно, тут же находит себе другую компанию, а вот Фиона какое-то время торчит у бара, без конца опустошая бокалы. «Маргарита», «Секс на пляже» — ей вдруг подумалось, что из названий коктейлей можно составить целую историю. Просто идеально, блядь. Даже в клубе она не может расслабиться до конца, постоянно пытаясь найти глазами Липа. После пятого бокала её неслабо так таращит. Галлагер выбегает на танцпол, ловит первого встречного мужика, который хоть немного отличается от обезьяны и затаскивает его в откровенно интимный танец, который обязательно кончится сексом где-нибудь в обшарпанном туалете. Ей кажется, это хороший способ забыться — вот так использовать какого-то левого мужика. Под алкоголем вообще все решения кажутся правильными, блядь. Он не особо торопится тащить её куда-то. Фиона так выгибается, словно от этого траха зависит её жизнь, её конкретно так накрыло опьянение, так что ей плевать, как это выглядит со стороны. Смену партнёра Фи замечает не сразу. Лишь когда накачанные руки мелькают в поле зрения, ощупывая грудь, Галлагер понимает: здесь что-то не так. Не то чтобы предыдущий мужик был дрищом, но этот явно посильнее будет, разница очевидна сразу. По ходу трахаться она будет не с тем, с кем планировала. И почему-то заводится с полоборота от этой мысли. Пьяный мозг отказывается работать, ей совершенно не хочется анализировать и даже просто узнать, кто так усердно её лапает. Один раз она пытается повернуться, но мужчина не позволяет. От него пахнет крепким алкоголем, сигаретами и сексом — прикосновения такие жаркие, что Фиона сразу же намокает. Кто бы ни был этот незнакомец, он своё дело знает. Он будто чувствует, что нужно ей прямо сейчас. Предвкушая один из самых интересных трахов в своей жизни, Фи беспрекословно подчиняется мужчине, двигается вперёд сквозь толпу, пробивая себе путь к жаркой ночи. Ей нравится, что за всё время он ни разу не убрал руки, словно боится её отпустить. Ей нравится, как он собственнически ощупывает её грудь, как скользит ладонями по бёдрам, как касается, трогает, сжимает, целует. Она даже немножко ощущает себя шлюхой, и это её заводит. Фиона действительно сильно перебрала. И вот в тот самый момент, когда всё уже почти случилось, когда она уже приготовилась к шикарному сексу — вдруг он пропадает. Она растерянно оглядывается, перебирая окружающих пьяным взглядом, идёт в одну сторону, другую... Но как она может найти человека, которого даже не видела? Фиона пробирается обратно, ждёт на танцполе, а потом бредёт к бару и думает, что так эпично её ещё никто никогда не обламывал. Дома Галлагер ложится спать с мыслью, что этот мудак — самый мудачный мудак на свете. Нельзя вот так распалить и свалить. Это преступление. Она засовывает пальцы в пижамные шорты и за минуту доводит себя до оргазма, от которого всё равно остаётся какой-то привкус разочарования. *** Когда Лип возвращается домой, Фиона бросается ему навстречу, хотя ещё вчера, пока была пьяна, думала, что даже не посмотрит в его сторону. Но радость так сильна, что ей по барабану, сколько времени его не было дома, чем он занимался — ей просто хорошо, что теперь Лип рядом. Она даже не обижена. Кажется, что брату Фи готова простить вообще всё на свете. Вечером, когда они остаются вдвоём, Фи по-настоящему хорошо. Из всей семьи она всегда была ближе к Липу. В конце концов, они старшие. В периоды, когда папочка безбожно бухал, а мамочки вообще не было, именно Липу Фиона жаловалась, как ей тяжело. Только он понимал и принимал её полностью, со всеми заморочками и тараканами, позволял класть голову себе на плечо и ныть о том, как несправедлива жизнь. Она много думала о причинах его странного поведения в последнее время, но ничего не приходило в голову. И каждый раз мысли возвращались к той фразе, которую она тогда ляпнула. Сейчас, по прошествии нескольких дней, она не кажется такой уж странной. Ей хочется удержать самого близкого человека возле себя — что в этом такого? В конце концов, она же не первому встречному это сказала, а собственному брату. Нет, определённо, даже если Лип помнит об этом, ничего страшного. Да, именно это Фи и имела в виду. Он должен это знать. И сейчас, когда Фиона сидит рядом с ним, ей охуенно. Ей так охуенно, даже не хочется идти в постель, хотя завтра с утра на работу. И всё было бы хорошо, если бы не её дурной язык, который оказался быстрее опьянённых близостью Липа мозгов. Она почти понимает, что делает, но не может остановиться. Когда Лип подаётся к двери и снова хочет убежать, Фиона снова действует исключительно на эмоциях, даже не соображает, что делает. Она готова сделать что угодно, только бы он не уходил. Его мускулы уже не такие стальные, как минуту назад. Он чуть расслабляется, и Фиона пользуется этой слабостью, прижимается сильнее и в какой-то момент понимает — ей удалось. Лип начинает шептать что-то успокаивающее, она вдыхает его запах, успокоившись на груди, и вдруг... Его руки, крепко сжимающие талию. Губы у шеи, совсем близко, они почти касаются кожи. И рост, рост совсем такой же, она ведь чувствовала это тогда — даже спиной. Фионе хочется развернуться и прижаться задом, чтобы сравнить, но она уже сейчас почти полностью уверена. Липкий страх расправляет внутри щупальца. Ей становится страшно настолько, что она шарахается в сторону, снова бормочет, оправдывается, отводит глаза, скользнув взглядом по мышцам брата. Поведение Липа в последние дни моментально находит объяснение. Его отдалённость — не от других членов семьи, а именно от неё. Его нежелание признаваться, в чём дело, тогда как раньше они всё-всё друг другу рассказывали. Его порыв выйти из комнаты минуту назад, а сейчас — яростное желание узнать правду. Это не может быть правдой. И одновременно — как раз может. Всё сходится. Человек, который практически довёл её до оргазма одними прикосновениями, сейчас стоит перед ней, сомнений быть не может. И страшнее даже не то, что он хочет её. Страшнее то, что ей это нравится. Ведь удержи она это чувство в брате, и Лип уж точно всегда будет рядом, а разве не это было самым большим желанием Фионы в последние месяцы? Да и всю жизнь. Разве не хочет она ощущать эти эмоции изо дня в день только с ним, делиться проблемами и заботами — снова с ним, делить даже постель... Эти мысли приходят к ней в голову уже позже, когда Фиона оказывается внизу. Она трусливо сбегает, оставив Липа наедине со своими догадками. Кто-то скажет, что это извращение. Что нельзя мастурбировать на прикосновения брата, но именно это Фиона и делает, устроившись на диване. Она не может вернуться к Липу — пока что не может. Фи знает, что он ждёт, чувствует всем телом, как он молчаливо терпит, пока она вернётся. Утром Фиона быстро собирается, выходит из дома и тут же получает смс: «Нам нужно поговорить». Она не удерживается — оборачивается. И видит в окне своей спальни Липа.