Да ну нахуй, быть не может!

Они не могут быть вместе. В парке холодно. Листья покрывают густым загнивающим месивом затвердевшую землю. Неказистые в своей наготе деревья жмутся друг к дружке, словно пытаясь согреться. На обшарпанной скамейке напротив, то и дело ёжась и зевая, спит бомж. Ну, или просто такой же глава семьи, как Фрэнк Галлагер. Фиона садится на скамейку, закрывает глаза и откидывает голову назад, отчего густые каштановые волосы цепляются за неровную поверхность скамейки, больно тянут — она ойкает и недовольно возвращается в прежнее положение. Фиона понятия не имеет, зачем она здесь. Подумать, наверное, осмыслить — в очередной раз. Выебать себе мозги тем, насколько это неправильно и мерзко. В последнее время это было её самым любимым занятием. Чёрт подери привычку Галлагеров постоянно вляпываться во всякое дерьмо. «Я бы встречалась с тобой, не будь ты моим братом». Фиона так и не привыкла, что часть после запятой в этом предложении уже не нужна. Прошло три месяца с тех пор, как они с Липом сошлись. Три месяца абсурдной страсти, крышесносных ночей, наполненных бесконечной еблей. В общем-то, только секс у них и был. А что ещё? Они не могут обняться на людях (не как брат и сестра), поцеловаться, даже ущипнуть за задницу друг друга не могут. Ничего не могут, потому что рискнут натолкнуться на презрение и непонимание. Они к этому не готовы, потому что сами ещё не разучились себя ненавидеть. Они не могут быть вместе. — Блядь, — выругивается смачно, достаёт пачку и горько усмехается, глядя на единственную сломанную сигарету, болтающуюся внутри. Философское настроение подвело её к мысли, что и сама она — как эта сигарета. И их ебучие отношения с Липом, в которых нет места ничему нормальному. Сломанные, одинокие и никому не нужные. Испорченные. Гниющие изнутри благодаря своему ненормальному влечению. Галлагер чувствует вибрацию, достаёт из кармана дешёвой кожзамовской куртки телефон, смотрит на экран: «Ты где?». С минуту тупо пялится и убирает обратно. Потом снова достаёт, нервно долбя по экрану: «Какая разница?». — Блядь, — говорит Лип, отбрасывая телефон на кровать. Он уже с полчаса сидит дома и ждёт, когда Фиона вернётся. Без неё в доме пусто — и это у Галлагеров, ага. За три месяца он так привык чувствовать её рядом с собой, что пустота без Фионы становилась физически ощутимой. Лип привык, что может в любой момент зайти к ней в комнату, усадить на колени и спросить, как прошёл день. Привык чувствовать себя настоящим мужчиной, способным отогнать любые её страхи и проблемы. Привык, что Фиона доверяет ему и ластится, когда ей плохо. Наедине она именно та, которую он так полюбил — настоящая. Но стоит ей уйти, отдалиться, как начинается эта мозгоебля. Галлагер хватает телефон снова и набирает сестру. — Да? — голос неуверенный, дышит часто, словно только что плакала. — Фи, где ты? — Да какая разница, Лип? Скоро буду. — Я хочу приехать к тебе, — кусает губу чуть ли не до крови. — Забей, — слышно, как вздыхает. Лип сразу же, по одному только этому вздоху, представляет, как Фиона взъерошивает и без того постоянно спутанные волосы и закрывает глаза. — Ты же знаешь, я не могу. Я люблю те... — Хватит! Лип спотыкается и умолкает. Сжимает свободную ладонь в кулак. Слышит, как Фиона затягивается, глубоко вбирая в лёгкие никотин, а у самого сердце бьётся так, будто только что пробежал ёбаный полумарафон. — Я люблю тебя. Она молчит. — Ты слышишь? Люблю. Люблю. — Лип, перестань. — Что случилось, Фи? — Ты случился, ты! Со своей блядской улыбочкой, дебильными приставаниями, с этими твоими разговорами по душам. У меня всё было окей, слышишь? Всё было прекрасно. Я пыталась наладить свою жизнь как могла. Мирилась с уебанами, которые мне встречались. Я была свободна. Свободна, нахуй! А теперь появился ты, и всё пошло по пизде. — Я был всегда. — Вот именно, Лип! Что тебе мешало оставить всё как есть? Нахуя ты всё это начал? — Фи, не начинай... — он протяжно вздыхает, понимая, что снова придётся уговаривать, убеждать, искать очередную стопку хуёвеньких аргументов, которые всё равно разобьются о стену её непонимания. Ведь Фиона не может жить просто. Она настолько привыкла жрать дерьмо каждый день, что уже не верит в счастье. А вот Лип уже давно понял: без Фионы он ничто и никто. — «Не начинай»? Да пошёл ты на хуй, Лип! Это ты во всём виноват. — Может быть. Но ты чувствуешь то же самое. Я знаю, что я прав, ты знаешь, что я прав. Давай сделаем вид, что этой истерики не было, и ты вернёшься домой, окей? — он в напряжении замирает, ожидая ответ. Тишина. — Фи? Тишина затягивается. — Фиона, твою мать! — Мне надо подумать. Не звони и не пиши мне. Она бросает трубку, разбивая последнюю надежду Липа на хороший вечер. Блядь.