Игры синего шарфика

      Утром следующего дня, как птица феникс из пепла, из измятой и растерзанной постели, поднялся совсем не тот доктор физико-математических наук, профессор Джеймс Мориарити, что утром дня предыдущего.        После выстрела голова еще болела, но эта боль только подстегивала его. Решимость и одержимость того, погибшего Джима, как будто влились в душу и дали хорошего пинка его тихому и мирному тезке.        Сев на постели, он дал себе несколько минут на выстраивание алгоритма своих дальнейших действий, и дальше уже только действовал, не тратя ни одной лишней минуты.        Быстро закончив обычные утренние дела, он решительным шагом спустился вниз, прошел в арку к подъезду соседнего дома. Там днем и ночью тусовалась группка молодежи, примерно того же возраста, что и его студенты. Прежний профессор всегда проходил мимо, чуть не молясь, чтобы они не окликнули его, не пытались стрельнуть сигаретку, или как-то высмеять на понятном только им языке (что случалось чаще, чем хотелось бы), но сегодня он нуждался в их помощи.        Вежливо поздоровавшись, он спросил, не владеет ли кто из них фотошопом. И было в его голосе что-то от того Джима, что сказал «спроси, что я с ними не сделал». Молодежь как-то сразу примолкла, прочувствовав это на уровне дрожи поджилок. Один из парней отозвался.        Мориарти улыбнулся. Он его знал. Подтягивал по математике лет пять назад. Профессиональная память на лица. Он напомнил пареньку об их знакомстве, отвел чуть в сторону и объяснил, что ему нужно.        — Ничего себе… — ахнул парень, — вам зачем?        — Все в рамках закона, — улыбнулся профессор улыбкой Джима, — исключительно для привлечения студентов к лекциям. Если я не заинтересую ребят математикой, вылечу с работы и закончу жизнь в коробке под забором.        — Агась, — тот сглотнул, — не хотел бы я быть на этой вашей лекции.        — Тебя и не приглашают. Ну так, сделаешь? Часа за три? Понимаю, мало, но для настоящего мастера — не срок. Мне не нужен совсем уж шедевр чтобы и разведка коллаж не отличила, но чтобы смотрелось естественно.        — Ага… — прошептал мастер фотошопа, не в силах отвести взгляд от горящих черных глаз Мориарти.        — Прекрасно. Через три часа я к тебе загляну с флешкой.        — А какие фотки брать? — прокричал парень уже в спину убегающему Джеймсу.        — На твое усмотрение. Чтобы и шокировать чуть и в то же время не совсем уж без башни!        За эти три часа, данные на выполнение заказа, Мориарти успел объехать пять магазинов, найти и купить новый «дежурный шарф». Этот он не собирался возвращать кафедре. А также чипсов, сухариков, шоколадок и упаковку пива, которые отдал в качестве оплаты за фотомонтаж.        В институте он оказался за два часа до начала лекций и начал поиски хозяина шарфа. Начал, конечно, с кафедр, опросив всех, кто уже собрался перед началом занятий, не особо удивившись, что безрезультатно. Это было бы слишком легко, а жизнь такое практикует редко. Конечно, подобный опрос возможно придется повторять регулярно, т.к. не все преподаватели приходят в один день и в одно время, но пока нужно двигаться дальше.        Следующим шагом стал учебный отдел (чудесное место, полное дам от возраста нежного до неопределимого на глаз. Тут рождаются учебные планы, по которым занимаются студенты, расписание преподавателей и много других не менее важных вещей). Хотя расписание отправлялось по почте, Джеймс уже понял, что в академии, как и в его родном вузе, также не пренебрегают распечатыванием с вручением под подпись, и, наверняка, нет такого преподавателя, который избежал бы частых приходов сюда для разного рода согласований, уточнений и выяснений кто виноват в срыве лекций.        Дамы подтвердили, что видели несколько дюжин человек в этом самом шарфе, но все были жертвами той самой, триста седьмой. И приходили жаловаться именно по этому поводу. Ладно, отрицательный результат — тоже результат.        Хотя еще оставался шанс, что таинственный владелец все же преподаватель, следующим шагом Джеймс наметил себе деканат, где могут вспомнить студента. Но сначала нужно было провести лекцию. О да, эту лекцию не забудут. Может она даже войдет в институтские байки.        Чуть не пританцовывая и напевая что-то пошленькое, профессор вошел в аудиторию. В точном соответствии с использованием новых технологий, сегодня он принес ноутбук, который подключил к установленному в классе телевизору.        Студентов сегодня было меньше чем вчера, человек пятнадцать. Ничего, ко второй паре тут будет аншлаг. Всех своих пропавших друзей вызвонят.        — Тема сегодняшнего урока: «Теоретические и практические исследования выдающегося математика Алана Тьюринга». Внимание на экран.        Те из студентов, кто все же решились оторвать глаза от мобильников, выдали такую реакцию мимикой и возгласами, что вынудили проявить внимание и своих приятелей. И вот уже пятнадцать пар глаз пялились в экран, а пятнадцать ртов замерли в разных стадиях раззявленности.        Можно было подумать, что профессор ошибся папкой и случайно включил фото из личного архива, что в приличных обществах зовется «клубничкой». Ибо вместо скучных таблиц или формул, на огромной плазменной панели страстно обнимались два обнаженных мужских тела. Лица одного не было видно, но вот второй повернулся как раз к камере.        — Перед вами, — невозмутимо продолжал профессор, — Алан Тьюринг. Неординарнейший, умнейший — не побоюсь этого слова — гений своего времени, погубленный царившей тогда гомофобией и предрассудками. Именно он придумал тот самый «тест Тьюринга», призванный доказать, что развитие машин однажды достигнет такого уровня, что общаясь дистанционно, вы не сможете понять, является ли ваш собеседник человеком или компьютером…        В перерыв Джеймс спустился на второй этаж, познакомиться с деканом. Им оказался приятный мужчина примерно одних с ним лет, с военной выправкой и светлыми, уже начавшими седеть, волосами. Он представился как Джон Ватсон.        К желанию найти владельца шарфа отнесся вполне благосклонно и даже выразил надежду, что сможет помочь.        — Да. Это был студент. Я видел его довольно часто. Запомнил, потому что он вечно приходил в деканат в верхней одежде, хотя это у нас строжайше запрещено. Высокий такой, черноволосый и кудрявый. Ходил в длинном черном пальто и яркой кляксой этот шарф. Кажется, он закончил три… или два года назад.        — А можно как-нибудь узнать его имя? — у Мориарти вспотели ладони и он вытер их о брюки.        — Думаю возможно. Методисты у нас уже сменились, их спрашивать бесполезно… Но я помню к какому он подходил столу… так, сейчас… там у нас сидела… Ирэн… Да, точно Ирэн Адлер. Она вела… я вам запишу какие года набора и какие специальности. Не знаю, где учился ваш герой. Но если пойти в архив и просмотреть личные дела указанных потоков, вы его найдете. Его фото там в пальто и шарфе, я это знаю, потому как помню его студенческий, а фотографии всегда одинаковые для всех документов сдают. Я позвоню архивариусу, предупрежу.        — Спасибо! — Джеймс шагнул вперед и пожал декану руку. — Спасибо огромное.        — И вы не спросите — почему я вам помогаю? — улыбнулся Джон.        — М… По доброте душевной?        — Не совсем. Вам ведь тоже… — он кивнул на шарф, — мерещилось всякое?        — А вам, — тихо проговорил Мориарти, — тоже приходилось его носить?        — Один раз. Горло прихватило, говорить больно, а уйти нельзя, какая-то комиссия-проверка у нас была. Кто-то из преподавателей, видя мои мучения, этот шарф и принес. Боль прошла почти сразу, но больше я не рискнул. Он «швырнул» меня сначала на войну, куда-то на восток: Афганистан или Ирак. Потом показал врачом… Потом… простите, это слишком личное. Причина ведь в этом?        — Да. Я не могу объяснить… Но думаю, это важно.        — Тогда удачи. Сегодня архивариус в отъезде — повез документы в городской архив, так что приходите завтра.        — А… то дело, не могло уже в городской уехать?        — Вот завтра и выясните.        Мориарти не ошибся. На вторую пару явились все его студенты и даже десяток лишних. Лишних он выпроводил, проверив по списку, а со своими продолжил разговор о Тьюринге, его работе и личной трагедии, подкрепляя информацию слайдами.        Вечером, уже в кровати, он поглаживал шарф. Сегодня обошлось без видений. Может, в них нет больше нужды, а может этот синий махинатор оттянется во сне?        И Джеймс не ошибся. Он лежал в своей постели, закрыв глаза, но понимал, что это уже не совсем его мир, не совсем его постель. Но совершенно не испугался, когда почувствовал, что рядом с ним кто-то присел.        Открыв глаза Джеймс увидел Алана Тьюринга. Такого же обнаженного, каким он представил его на слайде. Мориарти медленно сел, выбрался из-под одеяла и молитвенно сложил руки.        — Простите! Простите меня!        — За что?        — Что сотворил этот коллаж. Что выставил вас в таком свете… но… но сами видите, в наше время, чтобы привлечь учеников к предмету, приходится идти на крайние меры.        — Я не сержусь. Вы, точнее ваш мастер фотошопа, дали мне такое тело, о котором можно только мечтать. Взгляните. — Он встал, чуть развел руки в стороны и повернулся вокруг своей оси.        Мориарти сглотнул. В этой его жизни его никогда не возбуждали мужчины. Впрочем, как и женщины. Его влекла лишь одна прекрасная дама — тайна бесконечности, прекрасная и непостижимая. Но сейчас все было иначе.        — На самом деле я был не так идеален, — тело Тьюринга изменилось, став куда менее рельефным и мускулистым, он стал даже чуть ниже ростом. И куда печальнее.        — Вы мой кумир с самого детства, — прошептал Джеймс, пододвигаясь к нему по постели, и вставая на колени, чтобы их головы оказались почти вровень, — я полюбил математику, читая вашу биографию. Как я плакал, когда прочитал о вашем самоубийстве, как плакал… Как я мечтал родиться раньше, вбежать к вам, вырвать из рук тот цианид, убедить, что это не важно кого вы там любите, что я готов защищать вас от всех нападок и никогда, никогда не оставлю одного! И вот теперь, так унизил вас…        — Ну что вы, — Тьюринг улыбнулся, — знаете, я даже благодарен вам. Вы возбудили — уж простите за такое определение — в этих студентах интерес ко мне. Мною заинтересовались, снова вспомнили. Это все что у меня осталось — воспоминания живущих.        — Алан… — прошептал Джеймс, — вы позволите… вас…        Один из величайших математических гениев прошлого чуть вздрогнул, когда руки последователя коснулись его плеч, но не отвернулся, наклонился и позволил встретиться сначала их губам, а затем их языкам.        — Все что пожелаете, Джеймс, — прошептал он между поцелуями, — все. И думаю, в нашей ситуации можно перейти на «ты».        Мориарти пожелал уложить его на постель и долго-долго ласкать, как руками, так и ртом. Плечи, живот, член, ноги. Алан глубоко дышал, его руки впивались в простыню, а губы шептали как прекрасно снова ощущать себя живым. Нужным. Любимым.        Джеймс добрался до его — как это назвать — дырочки? И не испытывая ни малейшего дискомфорта, занялся ею. Чуть щекоча языком и проникая с каждым разом все глубже. Может помогало осознание, что все это не по-настоящему, а может огромная любовь к человеку, чье время жизни не совпало с его.        Но это и не было просто сном. Здесь были все присущие жизни ощущения, чувства. Даже боль.        Когда Джеймс попытался войти в него, Алан застонал и прошептал: — «Больно»!        Мориарти замер, лаская его и целуя, давая привыкнуть и призывая расслабиться. И Тьюринг ему кивнул: — «Продолжай».        Джеймс не спешил. Он хотел не столько сам получить наслаждение, сколько даровать его своему кумиру. И ему это удалось. Крики Алана становились все громче и теперь это уже было имя Мориарти.        Чувствуя, что он уже на грани, Джеймс взял Алана за руки и наклонился, желая видеть его глаза. В жизни оргазм редко настигает двоих одновременно, но в этой временной дыре, открытой синим шарфиком, возможны и не такие чудеса.        Как для Тьюринга, так и для Мориарти, мир разнесло на атомы и только две души, слившиеся в экстазе, все держались друг за друга, пока мир не сложился обратно, а они опять не оказались в той же постели, переплетенные в объятиях, ощущая друг друга каждой клеточкой кожи.        — Спасибо, — прошептал Алан.        — Не уходи! — взмолился Джеймс.        — Это невозможно, ты же понимаешь.        — Но ты сможешь прийти еще раз?        Тьюринг не ответил. Мориарти увидел, что его глаза блестят, будто от непролитых слез, ощутил почти невесомое прикосновение губ. Еще одно угасающее: «спасибо».        И понял, что лежит в постели один. И только синий шарф, как лучший друг, обнимает его за шею и впитывает бегущие слезы.        Запиликал будильник на телефоне. Начинался новый день. День, когда Джеймс отправится в архив.