***
Следующим утром, перед школой, Эппл Блум снова использовала свои супер секретные шпионские умения, чтобы стащить нож (из абсолютно пустой кухни), положить его в седельные сумки, пронести в клубный домик и спрятать там. Встретившись со Свити и Скуталу, она спешно рассказала им о созыве экстренного собрания меткоискателей сразу после уроков. Однако дождаться их окончания — самая сложная штука в мире, это вам любой жеребёнок подтвердит. Тянущийся день кажется бесконечным. Вот и сегодня последние минуты до звонка Меткоискатели провели, обессилено пялясь на часы, чьи стрелки нехотя подбирались к заветным 15:15. Но вот колокол зазвонил, и неразлучная троица рванула в свой «секретный» клубный домик. И хотя многие знали, где этот домик находится — как-никак, он был хорошо виден с нескольких дорог — это место по праву считалось тайным, ведь войти туда могли только Меткоискатели. — И какой повод, — спросила Свити Белль, — потребовал аж срочного собрания, Эппл Блум? — Ага, я даже пропустила тренировку Рэйнбоу Дэш из-за него, — вставила Скуталу. — То есть тебе важнее поглазеть на Рэйнбоу, чем помочь нам? — поинтересовалась Эппл Блум. — Конечно нет, просто я не хочу упускать такую возможность из-за пустяков. Дело-то в чём? Весьма уверенная в себе земнопони вдруг нерешительно спросила: — Эм… вы ведь мне доверяете? — Конечно! — воскликнула единорожка. — А что, не должны? — удивилась пегаска. — Ну… — жёлтая кобылка беспокойно потёрла одним передним копытом о другое и уставилась в пол. — Ты чего, Эппл Блум? — спросила Свити, ткнувшись мордочкой в подругу. — Я просто… Я думаю, со мной что-то не так. Я — ненормальная. — Чего? — Скуталу уставилась на Эппл Блум, непонимающе склонив голову. — Я не такая, как все. Со мной что-то не так. Свити Белль, продолжая успокаивающе прижиматься к подруге, произнесла: — Эппл Блум, расскажи подробнее. Мы останемся твоими друзьями, навсегда. Обещаю, — она приставила копытце к сердцу. — И я, — сказала Скуталу, тоже держа переднее копыто у груди. — Хорошо, итак… — начала Эппл Блум. — Я услышала, как брат с сестрой разговаривали прошлой ночью, думая, что я сплю… Она поведала историю такой, какой знала сама, а после посмотрела на подруг и спросила: — Какого цвета кровь у обычных пони? — Блум, кроме шуток! — воскликнула Свити. — Что за вопросы? Эппл Блум вытащила нож, который она ранее свистнула с кухни. — Цвет. Крови. Скуталу и Свити Белль нерешительно переглянулись. Их подруга точно сходила с ума, и они не знали, что с этим делать. — Отвечайте! — потребовала Эппл Блум. — Красный… Кровь красная, — сдалась Свити. — А вот моя — нет, — сказала Эппл Блум, слегка надрезав пясть ножом. Вместо красной крови из раны потекла тёмно-коричневая грязноватая субстанция. Свити и Скуталу одновременно отпрянули назад, таращась в недоумении. — Эппл Блум, это что такое? — спросила пегаска. — Это всего лишь я. И моя неправильная кровь. Сестра говорила Биг Маку то же, что и вы сейчас: у обычных пони она красная. — Блум… послушай, — сказала Свити, нерешительно шагая к встревоженной земной пони. — Просто положи нож, и мы во всём разберёмся. Сущие пустяки. — Для вас — возможно. У вас обеих ведь красная кровь, не так ли? — Эмм… Думаю, да, — Свити попыталась вспомнить, когда в последний раз царапалась до крови, но её память молчала. — Тогда покажи мне, — Эппл Блум швырнула нож на пол перед белой единорожкой. — Не бойся, хватит и маленького надреза. — Я не думаю, что это… — Правильно? У меня грязь вместо крови. Это уж точно неправильно. Ну так что? Посмотрев на нож, Свити увидела на острой грани капли той странной субстанции. Она слабо блестела и напоминала коричневую глину. Потом единорожка взглянула на подругу, с которой случился небольшой экзистенциальный кризис. Оставив сомнения, Свити подняла нож. — Я с тобой, Эппл Блум. Меткоискатели навеки! — произнесла она и провела ножом по передней ноге. Сразу же последовала вспышка боли, но слабенькая, как от пореза бумагой. Что действительно приковало внимание, так это голубое люминесцентное свечение, которое просачивалось из раны вместо крови. Глаза Свити Белль расширились от потрясения, а сама она уставилась на Эппл Блум в поисках ответов: — Что это? Что происходит? Эппл Блум была удивлена не меньше подруги: — Я… Я не знаю. Я думала, что одна такая. Сестра упоминала мою странную кровь и отсутствие метки. Я и не знала, что и ты туда же! — Что насчёт тебя, Скутс? — спросила монотонным голосом Свити. — Какого цвета твоя кровь? Потрясённая до глубины души Скуталу даже не смогла ответить и просто помотала головой. — Давай же… себя мы уже проверили, — настаивала Свити Белль, двигаясь к необычайно нервной пегаске. — Осталась только ты. Скуталу лишь медленно пятилась от двух кобылок, испуганная их поведением. — Погоди, Свити, — сказала Эппл Блум. — Оставь её. Если не хочет — ничего страшного. Единорожка повернула голову и впилась взглядом в Эппл Блум. — Нет, — произнесла она удивительно спокойным голосом. — Мы все должны узнать, с чем имеем дело. Свити Белль повернулась обратно к Скуталу. — Держись от меня подальше, ты… ты… кто бы ты ни был! — пробормотала пегаска, отступая от существа со светящейся кровью. — В чём дело, Скуталу? Ты что, цыплёнок? — произнесла единорожка. — Свити! — воскликнула Эппл Блум, вклиниваясь меж двух пони. — Какого сена ты себя так ведёшь? Она ведь наша подруга! Свити Белль потрясла головой, приходя в себя: — О нет… Что я только что сказала? — Ты обозвала Скуталу цыплёнком! — Ох… нет… нет, я не хотела, — ошарашенно пробормотала Свити, поворачиваясь к пегаске. — Я не знаю, что на меня нашло. Прости, Скуталу. Это всё шок. Я ничего такого не имела в виду, клянусь! Все три кобылки замерли в молчании, и только отзвуки самого обычного дня проникали снаружи: завывал ветер меж деревьев, мычали коровы вдали да чирикали изредка птицы. Скуталу не знала что и думать. Хотелось просто убежать и спрятаться, но она понимала, что две кобылки перед ней — её настоящие близкие подруги, которые останутся ими всегда, независимо от того, что могла сказать Свити в момент паники. Что-то странное творилось вокруг, и Скуталу должна была присоединиться к друзьям в поисках истины. Ведь неважно, насколько ты испугана, если подчинишься страху — ты всего лишь цыплёнок. — Меткоискатели навеки, — тихо произнесла она. — Ведь так? Я была бы плохой подругой, струсив сейчас. — Ох, Скуталу, я правда не… — Всё в порядке, Свити, я понимаю. Просто подай нож. Единорожка толкнула инструмент копытом, и он подкатился по полу к Скуталу, которая, подняв его, сделала робкий надрез, как и остальные — на пястье. Из ранки вытекла только вода. — И что теперь? — спросила Скуталу, снова начиная переживать. — Мы, наверное, были не правы… Не у всех пони кровь красная. То есть, смотрите, вот если Рэйнбоу Дэш поранится, наверняка же из царапин потечёт радуга! А у единорогов — такая же светящаяся магическая слизь! — воскликнула она, тыча в угасающее голубое свечение из пореза Свити Белль. Та опустила взгляд на своё переднее копыто. — Я так не думаю, Скутс… Кровь точно должна быть красной. Слабое голубое свечение на разрезе, казалось, пульсировало. Всё ещё находясь в прострации, единорожка снова подняла нож и приставила обратно к ране. — Свити, что ты делаешь? — требовательно спросила Эппл Блум, когда лезвие ножа воспарило над передней ногой её подруги. — Я обязана узнать, — ответила единорожка и вонзила нож глубже. Как только она это сделала, инструмент проскрежетал обо что-то твёрдое. — Свити, остановись! — воскликнула Эппл Блум. — Не истязай себя! — Это… Это не больно… почти, — успокоила подруг единорожка, осторожно расширяя рану ножом. Удивительно, но боли и правда практически не было. Через некоторое время ей удалось отвести в сторону кусок плоти. За ним обнаружился хромированный поршень, медленно двигающийся, повторяющий малейшие движения копыта. Исследуя себя дальше, Свити Белль отыскала ещё больше поршней, а также различные подпорки, шарниры и прочие соединительные элементы там, где должны были быть кости, сухожилия и мышцы. Металлические внутренности покрывала белая эластичная «плоть». Та самая, которую Свити только что прорезала. Было похоже, что эта оболочка всего лишь придаёт ноге нужную форму под кожей и мехом, ибо никаких признаков сокращения или других движений обычной мышцы она не показывала. Также, судя по всему, именно из неё вытекала та голубая жидкость, причём вытекала невероятно медленно, хоть и была относительно водянистой. Пролитой «крови» едва хватало, чтобы еле-еле стекать по копыту, несмотря на глубокие порезы. Спустя мгновение Свити Белль закончила самокопание и подняла голову. Она выставила ногу перед подругами, оттопыривая края раны магией, чтобы они могли лучше рассмотреть внутренности. — Как вы объясните вот это? — строго спросила единорожка. Две кобылки лишь изумлённо смотрели на искусный механизм и ничего не могли ответить.***
— Она была встревожена, — причитала Эпплджек. — Прям сама не своя, Маки. Эппл Блум снова лежала на балконе и слушала разговор брата с сестрой. Она провела в клубном домике ещё около часа, после того как Скуталу и Свити Белль ушли, тихонько плакала про себя и гадала, что же, в конце концов, с ней не так. Позже, вернувшись домой, она получила нагоняй от Эпплджек за опоздание. Эппл Блум и раньше, бывало, задерживалась, и её сестра всегда была этим недовольна, но обычно всё ограничивалось парочкой нотаций. Сейчас же Эпплджек с ходу отправила кобылку в комнату и сказала ей, что она наказана. Уже не имея сил сопротивляться, Эппл Блум покорно поплелась наверх и повалилась на кровать, роняя редкие слёзы в подушку. Целый час она слушала, как Эпплджек мерила шагами комнату внизу, мягко стуча копытами по дощатому полу. Как только Биг Мак вошёл в дом, та начала разговор. Услышав отчаянную тираду сестры, Эппл Блум, не теряя времени, тайком полезла на балкон, сильно-сильно стараясь унять всхлипы, чтобы её не заметили. — Она сказала, что Свити находилась в едва ли не кататоническом возбуждении, — продолжала тем временем Эпплджек, — в котором меж приступами слёз несла чепуху про монстров с дурной кровью, и на ноге у неё был изрядный порез. А всё, что могла сказать Свити о случившемся — «это вина Эппл Блум». Говорю тебе, я знаю, Рэрити может малость драматизировать, но это не был её очередной припадок… всё на полном серьёзе. Она прям на грани слёз была, переживала за сестру. — А-агась, — сказал Биг Мак. — И знаешь, что самое ужасное? Когда она спросила, знаю ли я, что происходит, я просто стояла и говорила, мол, не имею ни малейшего понятия. Хорошо хоть Эппл Блум ещё тогда не вернулась, не пришлось и о ней врать. Эппл Блум услышала всхлипы и тяжёлые шаги брата, подошедшего обнять сестру. — Спасибо, Маки. Я просто… Я ума не приложу, что с этим делать. Когда Эппл Блум пришла домой, я ей даже в глаза смотреть не могла. Только накричала на неё да отправила спать за опоздание. Я волнуюсь, Маки… Как думаешь, она уже догадалась? Поняла, что она — не настоящая пони? Такого Эппл Блум уже не могла вынести. Слова жалили и терзали похлеще любого ножа, и она разрыдалась. Эпплджек и Биг Мак услышали неожиданный плач с балкона и посмотрели наверх. — Эппл Блум? — прохрипела сестра, горло которой сдавило от ужаса и осознания, что их подслушали. В ответ рыдания лишь усилились. — Ох, сахарок, — проговорила она, — спускайся сюда. Эппл Блум поднялась и тихонько поплелась вниз по ступенькам, всхлипывая и пару раз остановившись, чтобы вытереть глаза. Спустившись, она замерла у двери и просто смотрела на сестру с братом, даже почти не мигая. — Эппл Блум, — начала Эпплджек, ступая к младшей сестре. — Я не знаю, сколь много ты услышала, но… — Уж достаточно услышала! — выкрикнула та, пятясь и пытаясь уклониться от попыток Эпплджек её обнять. — Не бойся, я обещаю, мы с Маки желаем тебе только добра. Эппл Блум остановилась на мгновение, тяжело дыша, а потом ринулась вперёд, обхватила сестру передними ногами и закричала: — Что значит «ненастоящая»?! — Ох, не бери в голову, сахарок… Ты самая настоящая, клянусь. Всё в полном порядке, вот толь… — То есть… я знаю, у меня грязь вместо крови, но… — сбивчиво проговорила Эппл Блум, продолжая плакать и обнимая сестру изо всех сил. — Но я же не монстр? — Ну разумеется не монстр! — воскликнула Эпплджек, слегка отстраняясь, чтобы взглянуть сестре в глаза. — Но… но откуда ты знаешь, что я настоящая пони? Это ведь неправильно — состоять из грязи, и ты это понимаешь. Так почему так говоришь? Биг Мак подошёл к ним и ткнул Эппл Блум в рёбра, удивив её настолько, что она даже плакать перестала. — Ты выглядишь вполне настоящей для меня, маленькое яблочко, — сказал он. — А я полагаю, что кой-чего смыслю в яблоках. — К тому же, — жеребец подмигнул ей, — ты ведь не сомневаешься в честности своей сестры, м? Эппл Блум знала: Эпплджек олицетворяет элемент Честности, и, несмотря на некоторые разногласия, а порой даже ссоры, понимала, что её честность уступала лишь одной вещи — любви к своей семье. — Нет, ни капельки, — ответила она, слегка опустив голову. Биг Мак протянул копыто к подбородку Эппл Блум и осторожно приподнял её голову, чтобы взглянуть ей прямо в глаза: — Послушай, я могу многого не знать, но кое-что знаю точно. Мы — семья. Это значит, что мы всегда вместе, несмотря ни на что. Если ты — Эппл, то имя, кьютимарка или даже цвет крови — это всё неважно. Тут нечто более сокровенное. А уж мы — Эпплы от носа до кончика хвоста, и ты не исключение. Потому даже не думай, что тебе здесь не место, что ты ненастоящая или что мы не любим тебя больше всего на свете, ладно? Эппл Блум посмотрела на него и кивнула: — Ладно. — Вот и хорошо, а теперь иди сюда, — сказал Мак, хватая кобылку в такие крепкие объятия, что она даже ненадолго зависла в воздухе. Когда к ним присоединилась и Эпплджек, Эппл Блум уже практически перестала плакать и чувствовала себя намного спокойнее. — Но если я не чудовище, — задумалась Эппл Блум, — то почему я сделана из грязи? — Кажись, это по моей части, а, Мак? — взглянула на брата Эпплджек. — А-агась. — Ладненько, но, перво-наперво, почему бы нам не пойти на кухню и не достать горячего сидру? Рассказ-то немаленький.***
Итак, помню, я рассказывала, что случилось с мамой и папой, но, похоже, упустила, насколько сильно это по мне ударило. Конечно, мы с Маки быстро взялись за работу на ферме, у нас и выбора-то особо не было: столько дел вокруг. Однако это вовсе не означало, что я так скоро оправилась. Пусть внешне я и оставалась сильной, но на душе было погано ещё целую вечность. Даже спустя год я ревела в подушку как маленькая. А с утра лицо вновь застывало суровой маской, и я уходила лягать яблони. Дело в том, что когда ты сдерживаешь чувства в себе, это не очень-то помогает с ними справиться. И я накручивала себя всё больше и больше, пока остальные понемногу отпускали прошлое. Однажды я убиралась в одном из сараев и случайно наткнулась кое на что, отчего разрыдалась прям на месте. Наверное, со стороны выглядело совсем глупо, но я плакала над чёртовым пугалом. Мы с отцом его делали. Смастерили таких уже с полдюжины, чтоб поля от птиц защищать, но он решил, что ещё одно не помешает. И вот трудились над этим чучелом, аккурат когда мама с папой погибли. Там уж не до того стало. Мы только начали набивать его сеном, и к тому времени, как я его нашла, всё уж рассохлось совсем. Понимаю, глупо звучит, но я решила во что бы то ни стало завершить начатое. Начала пробираться в сарай тайком ночью или в полдень, чтобы Маки ненароком не увидел меня. Я тогда чувствовала себя шкодливым жеребёнком, и из-за того, что именно я делала, и из-за того, что пыталась это скрывать, и вдвойне из-за того, что продолжала каждый раз плакать, едва завидев это чёртово пугало. Уж не знаю, рассказывали тебе Маки или Бабуля как смастерить чучело, но это чутка сложнее, чем может показаться. Настоящий пони-фермер создаёт его в несколько этапов, и это своего рода традиция — делать всё правильно. Так, ежели ты работаешь в подходящий сезон, то сено подсыхает достаточно, чтобы сжаться, но не настолько сильно, чтобы сделаться хрупким. А вот мне пришлось разворотить его целые тюки, чтобы найти менее сухие стебельки в середине. При этом надобно было бы всё держать в тайне, но, как я ни старалась, сарай заполнялся лишним рыхлым сеном. По мере того как я вплетала сохранившиеся крохи, пугало начинало всё больше походить на пони. И всё больше оно напоминало мне, как сильно я скучаю по родителям. Однажды я даже спутала на мгновение переднюю ногу чучела с папиной. Тогда я поняла, что уже не упомню, как выглядели его копыта. Он меня ими поднимал тысячи раз, вёл в первый день школы, да вот даже над этим самым чучелом трудился копытами своими, а я взяла и запамятовала. Это меня дюже сильно напугало — уж ежели я таких простых вещей не помню, недалеко и вообще всё целиком забыть. Потом у меня возникла мысля: я стала доделывать пугало в память о папе, но ведь оно может помочь мне лучше запомнить их обоих, на свой странный манер. Копыто напомнило отца? Что ж, замечательно. Я захотела воплотить в чучеле все черты родителей, дабы не забыть их. Например, как мама вскидывала ушки, стоило только Маки с папой явиться на обед после работы в поле, или как грива падала ей на глаза в ветреные деньки. Как папа хмурил брови, размышляя над чем-нибудь замудрённым, и как блестели его глаза, когда он всё же находил выход. Я знала, что я — тот ещё умелец, но тем не менее была полна решимости и потому взялась за дело. После этого работа вообще почти встала, частично из-за секретности, но по большей части из-за недостатка навыка. Обычно я бы не заморачивалась, да тут вот вбила себе в голову, чтоб все детали как полагается сделать, и нате вам. Нет ничего медленнее, чем неумелый перфекционист, вот что я скажу. Подозреваю, Маки и Бабуля заметили некие странности, ведь я совсем мало спала, возвращаясь поздно ночью или вообще под утро. Однако они не стали допытываться, в чём дело. Наконец, я закончила с сеном и чертовски гордилась собой. Кажись, даже могла слегка улыбнуться. И ежели так, то это была первая улыбка за многие месяцы. Теперь предстояло обшить пугало, а это означало работу в старой маминой швейной комнате, что было сложнее скрывать. Оказавшись там, я нашла в шкафу почти готовый покров на чучело — должно быть, мама шила его, пока мы с папой трудились над основой. Я неплохо держалась в последние дни, однако тут снова сорвалась. Спустя время я немного оправилась и смогла приступить к шитью. Я не была такой мастерицей, как мама, но покров был почти завершён, так что через часок-другой всё было готово. Покопавшись в шкафу ещё немного, я нашла коробку с «чучельными штучками», как мы их прозвали. То бишь куча безделушек, которые можно использовать для глаз, грив, хвостов и тому подобного. Позже, вернувшись в амбар, я сильно удивилась: покров сидел как влитой, даже поправлять ничего не пришлось. Так не бывает. Ну уж точно не с простыми фермерскими чучелами. Это же выглядело будто прямиком с самой модной выставки в мире. Разве что ткань слегка пожелтела после года в шкафу. Думала подкрасить маленько, да потом решила, мол, и так неплохо. Позже я снова полезла в коробку со штучками. Никак не могла подобрать чего-нибудь подходящего для гривы с хвостом, зато нашла две здоровенных пуговицы. Они как сверкнули красным с золотом — сразу напомнили папины глаза. Я и давай их пришивать, а когда закончила, услышала, как телега по полю грохочет. Выбежала через заднюю дверь да порысила по саду, будто там была. Потом поравнялась с Маки, и мы вдвоём пошли домой. Мы как раз проходили возле южного пруда, как вдруг Биг Мак остановился, а потом просто уселся на землю. Мне это показалось малость странным, но я решила, что, наверное, ему всего лишь нужно отдохнуть. Однако даже после полных пятнадцати минут он всё не двигался. Мы мало разговаривали друг с другом с тех пор, как я взялась за пугало, так что я попыталась разрядить обстановку шутливым вопросом: — Что такое, Маки? Любуешься закатом? — А-агась, — просто ответил он. В последнее время я была так поглощена своим горем, что, признаться, совсем забыла о собственном брате. К своему огромному стыду, почти весь год я не задумывалась о том, как он переносил потерю. Конечно, мы много говорили об этом, стали ближе друг другу, но я до сих пор не знала, что Маки каждый день, с тех пор как умерли родители, садится возле этого пруда и смотрит на закат. Этим днём я впервые была с ним, и мы вместе смотрели, как Селестия плавно опускает солнце за холмы вдалеке. Красно-золотой свет падал на поля, дул вечерний ветерок, шевеля тростником и камышами. Я просто смотрела по сторонам, когда мой взгляд вдруг зацепился за пучок красной травы возле пруда. Она слабо шевелилась на ветру, а когда тот создавал рябь на воде, отблески солнца сверкали меж стеблей, будто глаза за гривой. Тут я осознала, что нашла замечательный материал для гривы с хвостом, словно сама Селестия указала мне на него. Навряд ли Маки понял, почему я вдруг заплакала тогда, но он просто обнял меня, и мы просидели так до поздней ночи, пока не повылазили светлячки. Назавтра я воротилась к пруду и собрала самые хорошие пучки той красной травы, какие нашла. Я сплела их в длинный хвост и прекрасную гриву, на манер маминой. Теперь образ пони, стоявший передо мной, вобрал в себя черты и мамы, и папы, и мог вполне сойти за моего родственника. Однако меня всё не покидало чувство, что чего-то не хватает, так что я опять закопалась в коробку безделушек. Нашлась старинная пара очков, которая явно была не к месту; упряжь плуга; трубка из кукурузы, больше подошедшая бы снеговику; невзрачный деревянный меч и старая шляпа с пришитой розовой лентой. Последняя находка мне приглянулась, и я нахлобучила её на пугало. Смотрелось не очень, так что я отцепила ленту. Теперь мне нравился вид, однако это было всё ещё не то. Вдруг меня осенило — я взяла ленту да завязала ей гриву, точно как мама это делала, собираясь в город. Получилось немного вычурно, но так напоминало её, что я оставила всё как есть. И тут меня как громом поразило. Работа была окончена. Столько боли я вложила в это пугало, что у самой теперь почти не осталось. Я к этому времени уж оправилась более-менее, да вдруг поняла — последнее, над чем я с родителями трудилась, оно вот, закончено… И сердце защемило пуще прежнего. Как будто я прощаюсь с ними снова и снова. Будто опять осталась одна во тьме, да того и гляди угасну под тяжестью целого мира. Лёжа в пыли и безудержно рыдая, я пыталась утешить себя, мол, у меня ещё есть Макинтош, Бабуля… Я не одна. Но наговорить-то всякого можно, а вот по-настоящему поверить — поди попробуй. У меня не получилось тогда. Ни на йоту. И я продолжала заливаться слезами, пока Маки не пришёл где-то около полуночи. Они с Бабулей начали волноваться, вот и устроили поиски. Думаю, ему пришлось просто-напросто тащить меня до кровати и укладывать спать. Весь следующий день я не вставала с постели, разве что по нужде. Я не ела и не смогла уснуть ночью. Чувствовала себя так, будто всё исчезло в непроглядной черноте, потеряв значение и смысл. Никогда раньше я не была такой беспомощной и потерянной. Но дальше становилось только хуже. На третий день я вернулась к работе. Не то чтобы мне полегчало, да вот беспокойство Мака и Бабули… От этого становилось только горше, я ведь его не заслуживала. Я вообще ничего не заслуживала. Так и работала, упрямая в своей печали, однако притворялась хорошо, и меня оставили в покое. Мне стыдно за следующий кусочек истории, но я настолько отчаялась, что забралась на крышу большого амбара и глядела оттуда на землю, всерьёз задаваясь вопросом — хватит ли высоты, чтобы быстро всё закончить? Не знаю, хватило ли бы у меня духу спрыгнуть, но, к счастью, этот вопрос так и остался без ответа. Со мной случилась самая чудная вещь в жизни: розовая кобылка предложила мне кекс. Сейчас-то я хорошо знаю Пинки, мы обе связаны с элементами как-никак, и постоянные выкрутасы уже не в новинку. Но вот до того я видела её всего пару раз, да и то в пекарне или на рынке, либо на городском празднике. Встретить Пинки прямо позади себя, на крыше амбара — вот это был сюрприз. Тем паче, что лестница была передо мной всё это время. А она, знай, стоит себе да кекс протягивает, с махонькой свечкой в середине. Я сразу же спросила, что она тут забыла, как здесь оказалась и, разумеется, почему, во имя всего святого, она предлагает мне кекс? Всё, чего я от неё добилась, так это только что ей кажется, что, мол, мне это очень нужно. Но она настаивала, чтобы я закрыла глаза и загадала желание, прежде чем есть. Не помню, что я тогда ответила. Наверное, что-нибудь грубое, уж больно хотела её спровадить поскорее. Поэтому решила подыграть и задуть-таки чёртову свечку. Несносная кобылка улизнула ещё до того, как я открыла глаза, так что я увидела лишь кекс у себя в копыте. Чуть не швырнула его через крышу, но одумалась. Я, конечно, могла наговорить Пинки всё что угодно, но в глубине души искренне желала иного. Всё это время, весь этот год я только и делала, что мечтала снова увидеть их… Должно быть, я смотрелась совсем нелепо, сидя на высокой крыше и изливая душу с кексом в одном копыте да кровельным молотком в другом. Однако рассиживаться не стоило, нужно было как-то спускаться, а решиться на короткий маршрут я уже не могла. Потому была вынуждена сперва скушать кекс, ибо не нашла сил просто взять и выкинуть его после всех причитаний. Это, небось, была моя первая еда за последнюю неделю, и было чертовски вкусно. Вспоминая этот случай, я думаю, что Пинки ни в жизнь не смогла бы вернее загнать меня в угол, чем на той крыше, и вынудить съесть кекс по своей воле. Думаю, эта кобылка намного умнее, чем мы склонны считать. В общем, когда я спустилась и вернулась домой, то слопала полноценный ужин. Более того, впервые с окончания работы над пугалом я крепко и хорошо спала. Но сон длился недолго, ибо Вайнона загавкала на рассвете аки разъярённый шторм. Она милая собачка, но у ней дурная привычка тявкать на редких птиц и опоссумов, забредающих в наши края, да не останавливаться, пока я их не прогоню. Так что я проснулась, сообразила, что лай доносится с крыльца, и поплелась выяснять, в чём же дело. Вайнона повела меня к старому сараю с пугалом, куда я давненько не заглядывала. Наверное, оставила его открытым, и туда забрели какие-нибудь еноты. Добрались мы, значит, до сарая, я открыла дверь. Солнце как раз выглянуло, и прямо внутрь светит, всё как на ладони. Смотрю — а пугало-то пропало! Я разозлилась и готова была ворваться внутрь, рвать и метать, как вдруг углядела, что за тюком сена кто-то копошится. Потом ещё и плач услыхала. Тогда я медленно, осторожно вошла и двинулась туда. Подойдя ближе, увидела, что за старой шляпой, которая не подошла тогда, кто-то был, да укрывался ей как одеялом. Знаете, кого я там нашла? Самую дивную маленькую кобылку на свете. Её жёлтая шёрстка сияла первыми лучами солнца, глаза сверкали красным золотом, прям как папины. Хвост напоминал осенние листья своим насыщенным красным цветом, а длинную гриву удерживала розовая лента, повязанная в огромный бант, как любила делать мама. Я дюже много плакала в последний год, но когда ты потянулась ко мне, а я обняла тебя в ответ, это впервые были слёзы не горя, но радости, которая расцвела в моей душе после долгой, тёмной зимы.***
— И когда я подняла тебя, — продолжала Эпплджек, — ты вцепилась в свою шляпу и сразу захныкала, как только я попыталась её отнять. Пришлось надеть её себе на голову, ибо только тогда ты залезла ко мне на спину, чтоб схватиться за полы. — Так, погоди, — подала голос Эппл Блум, — то есть шляпу ты стала носить аккурат после этого случая? — В точку, — подмигнула Эпплджек, коснувшись края своего знаменитого поношенного убора. — А я, получается, в некотором роде пугало? — недоверчиво протянула Эппл Блум. — Которое ожило из-за кекса? — Если честно, я точно не знаю, как оно случилось, — Эпплджек глотнула сидра из кружки, которую сжимала в копытах. — Знаю лишь, что о такой сестре, как ты, можно только мечтать. В тебе есть лучшие черты мамы и папы, всей семьи Эпплов и даже самих Яблочных Акров. Ты — создание нашей любви. Когда я впервые тебя увидела, то вновь вспомнила о своей великой удаче быть Эпплом. А ещё ты напоминаешь мне родителей. Прям как маленькая ожившая мечта. Эппл Блум оторвала взгляд от сидра и посмотрела в глаза Эпплджек, которые уже полнились слезами. — Тогда мне тоже очень повезло, — сказала она, вставая и обходя стол. — Ведь у меня такие замечательные брат и сестра. Насладившись объятиями, все трое расселись обратно. — А почему грязь? — Без понятия, но мне нравится думать, что мы все несём внутри частичку Акров. Тебе, поди, просто досталась большая порция. — Наверное, так… только это всё же не проясняет дела со Свити и Скуталу. — Какого такого дела, Эппл Блум? — Ну, у них вместо крови тоже всякие прикольные штуки. — Стоп, — Эпплджек прошиб холодный пот. — Чего?