Футболисты бывают разные

Понедельник, 3 апреля 2017 года. 14:00 Ты прячешь зонт в сумку — кажется, сегодня обещанного дождя не будет точно. Сухо, облачно. Петербург необыкновенно молчалив в это утро — самый обычный учебный день, но отчего-то вам отменяют две пары. Историк предлагает всем уйти пораньше, и никто не против. Вы с подругой как обычно заходите в небольшую кондитерскую около Университета и спускаетесь в метро. Из-за туч на какое-то мгновение доверчиво выглядывает солнце, поблескивая на стеклянном куполе Дома Книги. Сегодня вам с И/П не по пути — она собирается заехать к тете, чтобы забрать некоторые вещи. Мелодично звякает оповещение нового сообщения. «Напиши, как пересядешь на свою ветку». Поспешно блокируешь экран телефона, чтобы убрать его в сумку — вы с Федей в небольшой, так сказать, ссоре. Снова по какой-то глупой причине, о которой уже сто раз забыли. Но не забыли о самом конфликте. Ты не злишься — вовсе нет. Просто на данном этапе не хочется вообще никак контактировать с парнем. Нужно время, чтобы отойти от самого факта ссоры. И когда он в Москве, а ты в Санкт-Петербурге, получается это лучше всего. Общение ограничивается лишь парой сообщений, чтобы понять, все ли живы и здоровы. Надо ответить. Ты быстро набираешь ответное сообщение. «Хорошо». Ускоряешь шаг, чтобы успеть на поезд, что только подошел к перрону. Обычно ты садишься в самый последний вагон, чтобы было ближе выходить на своей станции, но сегодня решаешь изменить своему обычаю. До последних просто не успеть добежать, поэтому заходишь в третий, удобно устраиваясь на только что освободившемся месте. Народ толпится возле дверей, чтобы выйти на «Технологическом институте». Ты машинально достаешь из сумки потрепанную книгу Агаты Кристи и закрываешь глаза, вслушиваясь в стук колес состава. Минута до взрыва. 14:33 Все происходит в одно мгновение. Прогремевший взрыв оглушает, заставляет сердце пропустить два удара. Ты инстинктивно ныряешь в проход, поджимая под себя ноги и пряча голову. Выбивает стекла и лампы — мелкие осколки разлетаются по вагону вместе с какими-то металлическими фрагментами. Сверху наваливается чье-то тяжелое тело, выбивая из легких спасительный кислород. Истошные крики людей, скрежет металла, острая боль в пояснице и мешающий дышать едкий дым. Темно. Ты пытаешься пошевелиться, но с ужасом понимаешь, что ноги отказываются повиноваться. Поезд останавливается, и только сейчас шум в ушах прекращается. Яркий свет особенно явственно врезается в твою память. Снова крики. Что-то липкое стекает по щеке — утыкаешся лбом в холодный пол и затихаешь. — Девушка потеряла сознание, скорее. Один точно мертв, у него лицо раздроблено. Свет. Стук колес. Агата Кристи. Понедельник. Чалов сидит на трибуне, упрямо гипнотизируя взглядом телефон. Прошло уже двадцать минут, а от Т/И ни сообщения, ни звонка. Конечно, она могла уже десять раз передумать отвечать и снова игнорировать его до конца недели. Но не могла — это «хорошо» было равносильно обещанию. Она должна была написать. Может что-то случилось? Но что могло случиться? Гончаренко о чём-то негромко переговаривается с Акинфеевым, но Федя даже не пытается прислушаться. Сейчас все мысли сосредоточены на одном — что могло случиться. Он не слышит, как рядом садится Игорь. Не слышит, как затихают все остальные, с сочувствием глядя на него. Он слышит только подрагивающий голос Гончаренко — В питерском метро произошел, скорее всего, терракт. Но мы не уверены, может ее и не было именно в том поезде. Каждое слово со всей силой вонзается в барабанные перепонки. Может ее и не было в том поезде. Может и не было. А если была, что тогда? Что? — Мне нужно на самолет. — Да, конечно, — кивает Акинфеев, — мы поможем, чем сможем. — Хорошо. Чертово хорошо. Ничего не хорошо. Что, если это «хорошо» было последним. — Она не может умереть. Не может. Ее телефон был выключен. Ее родители также не отвечали на звонки. Он боялся думать о том, что могло случиться. Боялся представить это. Боялся, что успеет только на опознание тел погибших и увидит там ее мертвенно-бледное лицо. Боялся, что это будет последним. Наверное, если бы не Игорь, он не справился бы с этим в одиночку. Пока Акинфеев узнавал, в какую больницу отправили пострадавших и где родители Т/И, Федя едва ориентировался в пространстве. — Жива, жива. Облегчение. Минутное облегчение, обдающее холодным душем собственных переживаний. Чалов сидит в коридоре, до боли сжимая виски — как все дошло до этого? Только благодаря тому, что сразу же бросилась на пол — ты осталась жива. Упавший сверху мужчина получил несовместимые с жизнью травмы и умер в тоже мгновение. Он спас тебя от множества осколков и сильной взрывной волны. Говорят, что ты чудом отделалась лишь многочисленными порезами и ушибами — все могло закончиться во много раз хуже. В тот роковой час взрыв раздался в соседнем проходе, в непосредственной близости от тебя. — Я так боялся… Ты слабо улыбаешься, касаясь пальцами его руки. — Знаю, и я боялась. Боялась, что мы расстанемся так глупо.