Прощальный свет

      Первое видение было неожиданным.       В тот день охваченный паранойей Стефан в очередной раз решил спалить заросли, окружавшие Волшебные болота. Его отряды уже предпринимали несколько попыток, но Диавалю казалось, что король и сам не верит в успех этих операций. Скорее, выражает таким образом свою злобу и бессилие. Королевские отряды, отдельные стражники и даже шпионы, которых они с Малефисентой несколько раз замечали по пути к Авроре, не могли ничего сделать им. Фея использовала лес для своей защиты, легко превращая деревья в непролазный частокол, а почву в топи, Болота же, окруженные теперь колючей стеной, защищали себя сами.       Ворону казалось, что ненависть Стефана отчасти подпитывается самой Малефисентой. Он представлял, как угрожающе все это смотрится в рапортах: «злая колдунья перемещается по округе с непонятной целью…», «ворон был замечен неподалеку от деревни…», «угроза нападения на замок и окрестности…». Хотя знай Стефан истинную причину их перемещений, он бы вряд ли успокоился и отозвал наблюдателей. Аврора росла, становилась смелее, и они сопровождали ее в прогулках по лесу, охраняли во время вылазок в деревню и наблюдали за сбором полевых цветов. Занятия практически идиллические, если бы не приходилось делить их с Малефисентой.       В этот раз отряд стражников был вооружен совсем легко, только личное оружие и самодельные гранаты. Всего 12 человек. Бойцы подбегали к зарослям и кидали горшки с зажигательной смесью. Он стоял в стороне, слившись с тенью зарослей. Невидимый на виду. Он неплохо освоил этот навык в последнее время. Наблюдать за отрядом было любопытно. В их действиях была слаженность, как в танце: они подбегали по трое, как можно ближе к зарослям, и одновременно кидали горящие горшки. Те падающими звездами уносились в темноту зарослей и разбивались с фонтаном искр. Один из стражников выбился из танца — его горшочек развалился в руках и обжег их, тишину леса разорвал полный боли крик. Диаваль поморщился. Неслышно из глубины зарослей выступила Малефисента, в умении сливаться с темнотой она была недостижимо далеко:       — Глупцы, — обронила она. — Зачем делать это ночью, когда человеческое зрение так слабо? Только чтобы покрасоваться.       Они помолчали.       — Может быть думали застать нас врасплох. Я нужен тебе? — спросил буднично Диаваль. Этого требовал их внутренний этикет. Долгое пребывание в человеческом теле не сделало его более разговорчивым, но он научился точно выяснять желания своей госпожи. Это помогало избегать конфликтов, однажды он уже провел два неприятных часа в образе земляной крысы и больше не хотел.       — Зачем? Разве что превращу тебя в волка, покусаешь дурачков, — Малефисента оскалилась в улыбке, а Диаваль поморщился от такой перспективы. — Держись подальше, твои перышки слишком любит Аврора. Я справлюсь сама.       Она пристально посмотрела на горящие заросли и взмахнула руками. Колючие ветви кое-где уже превращались в уголь, но все равно повиновались взмаху руки Малефисенты. По ее воле они разрастались все больше и больше вширь, горели ярче, освещая лес вокруг себя и испуганных стражников. Конечно, забрасывать и без того пылающие ветви было бессмысленно, люди попытались убежать, но живые длинные лозы преградили им путь с тыла и с силой швырнули в центр поляны. Малефисента последний раз взмахнула рукой и вся тяжесть раскаленных ветвей обрушилась на стражников. Люди кричали. Фея не стала дожидаться, когда древесина прогорит полностью, разворачиваясь, чтобы уйти, она повела рукой и прощальным жестом обрушила на раскаленное дерево потоки воды. Вероятно, где-то в округе обмелел небольшой пруд. Диаваль прикрыл веки: освещенную пламенем поляну резко накрыло темнотой. Пока его человеческие глаза привыкали к ночи, Малефисента удалилась.       С массы обгоревшего дерева капала вода, пахло мокрой золой. Чуть в отдалении лежали глиняные черепки с горючей смесью. Что-то толкало Диаваля к ним. Он решил подойти поближе к поляне, надеясь, что все стражники уже умерли, а те, кто мог наблюдать за бойней, благоразумно убежали. Он поднял один из них, он издавал резкий и как будто знакомый запах. В голове всплыло слово «сера», и тут же внутренним взором он увидел желтый порошок и чьи-то руки, отмеряющие его небольшими порциями стеклянной ложечкой. Руки ловко набирали порошок, веселый голос в голове тихо проговорил: «Я вижу, тебе не особенно нравится этот запах, Диаваль. Это всего лишь сера. Между прочим, христиане считают, что именно так пахнет дьявол. Так что он должен быть по душе». Голос засмеялся и стих. Это было как отрывок подслушанного разговора, вырванный из контекста. Диаваль с силой зажмурился, пытаясь вернуть наваждение, но ничего не осталось, кроме отвратительного запаха.       — Помогите… — хриплый голос раздался от края обгоревшей кучи, вырвав его из мыслей. — Эй, кто там ходит. Помоги же, черт возьми.       Диаваль пошел на голос, осторожно ступая в почти полной темноте. В дальнем конце поляны он заметил очертания стражника. Видимо, его придавило разросшимся стеблем, а шлем отлетел, когда его откинуло лозой. Диаваль обошел поляну под деревьями и подошел к лежащему с затылка. Это был крепкий мужчина в возрасте, его загоревшее лицо в глубоких морщинах корчилось от боли и недовольства.       — Наконец-то, пришел. Оттащи это бревно, друг, я еще смогу выбраться. Не бойся, не думаю, что ведьма вернется.       Голос говорившего был глухим и сердитым, он надышался дымом, но явно не собирался сдаваться. Диаваль взглянул на его ноги — они лежали под неестественным углом, вряд ли самоуверенный стражник сможет встать, к тому же один из шипов лозы, придавившей его к земле, погрузился в тело на пару сантиметров, так что, если обломок накренится еще больше, шип пробьет человека почти насквозь. Слова стражника были бредом или агонией, а может королевский слуга просто хорошенько выпил, прежде чем идти штурмовать жуткие волшебные болота, и сам не понимал опасности своих ранений. На его поясе поблескивал нож. Диаваль улыбнулся, Малефисента не переносила металла, а вот ему хоть какое-то оружие пригодилось бы. Он накинул капюшон плаща, быстро обошел лежащего и вытащил нож из-за пояса. Раненый ошалело уставился на него:       — Эй, ты чего творишь! Давай снимай с меня это бревно! — Мужчина звучал грозно, но сделать ничего не мог, каждое движение могло вогнать шип еще глубже, зато руками он размахивал как мельница.       Ножик был хорошим. С острым лезвием и гладкой костяной ручкой, не слишком дорогой, но ладно сделанный. Мужчина, кажется, осознал, что он не собирается ему помогать и теперь громко поносил его, называя грязным воришкой, трусом и грозил ему кулаком. На шее раненого что-то блеснуло — яркая желтая искорка в тусклом ночном свете привлекла внимание Диаваля. Он никогда не страдал угрызениями совести, таская безделушки у придворных в замке, но никогда и не забирал ничего, будучи человеком. Если подумать, то этот распростертый ругающийся мужчина, вообще первый человек, который видит его в таком облике. Только вряд ли мужчина выживет, так что ни ножик, ни украшение ему точно не нужны. В конце концов, ни один приличный ворон не сможет устоять перед золотом. Он наклонился над мужчиной, который перешел на перечисления проклятий шепотом, схватил цепочку за кулон и с силой дернул, цепочка не поддалась, но промедления хватило, чтобы мужчина стянул с его головы капюшон и крепко вцепился в него обеими руками.       — Попался! Я тебя проучу, как обирать королевских… — начал было радостно орать стражник и осекся. Глаза его расширились, в них было недоумение и нарастающий ужас. — Ты кто? Кто ты такой? Никогда таких не видел! Ты точно заодно с этой ведьмой, дьявольское отродье! Так и знал, что она не может действовать одна, надо срочно доложить королю, он поймает тебя, гаденыша, это точно, пришлет армию…       Мужчина задыхался от ненависти, агонии и злобы.       — И зачем ты рассказываешь это мне? — тихо спросил Диаваль и надавил ногой на лозу, придавившую стражника. Шип с отвратительным хрустом вошел в тело. Мужчина задергался, но довольно быстро затих. Видимо, он уже и так потерял много крови.       Диаваль неторопливо снял кулон с мертвого и вздохнул, глядя на окровавленное тело:       — Надеюсь, Малефисента не видела этого безобразия.       Нож и кулон он спрятал за пределами Болот, на их территорию нельзя было внести ничего чужого и тем более ничего металлического. Его человеческое тело, его одежда и обувь, были плотью от плоти этого места, Малефисента творила их, черпая магию из того же источника, что питал Болота. Но стоило ему занести за колючую ограду камень или найденную монетку, как крылатая фея молча останавливалась и сверлила его взглядом, пока он выворачивал карманы.       После каждого такого инцидента он все больше и больше убеждался, что она относится к нему не то чтобы с презрением, а просто никак: воспринимает как некую функцию, бестелесную идею, которая служит только для того, чтобы приносить информацию и максимально отражать ее волю. Так же она обращалась и с остальными обитателями Болот. Беспрекословное подчинение, вот что она от них ждала. Не удивительно, что цветочные феи, переметнувшиеся к Стефану, вызывали у нее презрение, смешанное с непониманием.       Ворон шел к Болтам и вспоминал разговор, который состоялся у них с Малефисентой пару лет назад, они тогда возвращались после очередного дозора, во время которого они провели пять часов, наблюдая как Аврора, совсем еще малышка, пускала самодельные кораблики по ручейкам. Солнце не радовало последние годы, но тот день выдался прекрасным: прозрачный воздух, ласковое солнце и легкий ветерок, приносивший аромат оттаявшей земли.       Именно таким был мир для Авроры, в ее небольшой резервации, тщательно охраняемой им и Малефисентой. Их же весна благоухала разложением: развешанные на деревьях трупы, вдоль которых лежал путь, перестал сковывать зимний холод, и первое солнце взялось за них. Тела принадлежали рабочим: зимой король решил оградить тракт, проходивший через лес, колючей проволокой, а поплатились исполнители этого неблагодарного дела.       Диавалю в этом месте приходилось тщательно выбирать дорогу, кое-где все еще торчали мотки железа. Один из таких он руками убрал с пути Малефисенты, она прошла мимо, как будто никакой опасности и не было. С ладони Диаваля капала кровь, он догнал фею и молча продемонстрировал ей руку, та быстро убрала порез — признак хорошего настроения.       — Знаешь, — Диаваль решил не упускать возможности поделиться своим наблюдением с хозяйкой, — у Стефана скоро закончатся люди, если так и дальше пойдет, — он широким жестом указал на деревья, удерживающие корнями и ветвями свои причудливые украшения. — Не удивлюсь, если он перестанет быть нашей заботой в ближайшее время.       — Почему это? — удивилась Малефисента, перспективы избавиться от Стефана ее всегда интересовали.       — Народу давно пора взбунтоваться против такого правителя. Он десятками отправляет на смерть своих людей. И не только стражу или регулярную армию, а простых работяг. И я не припомню, чтобы много, кто смог вернуться назад. Скоро все его подчиненные станут частью местного пейзажа, а на нас двинутся толпы крестьян с вилами. Хотя на их месте я бы выбрал направление, противоположное болотам, и отправился сразу в замок.       — Зачем бы им это делать? — удивилась Малефисента. — Разве крестьянам есть чем заняться во дворце?       Базовые понятия об устройстве королевства у Малефисенты все же были, но Диаваль понял, что придется растолковать свою мысль получше:       — Малефисента, все, что держит короля на престоле, — слово прошлого правителя и брак с принцессой, у него нет больше никаких прав на трон. Он не знатной крови, его брак не был результатом брачного договора с каким-либо другим государством. А теперь он еще и разваливает хрупкую экономическую систему королевства войной с Болотами. Если бросать все деньги на закупку оружия против тебя, всех людей отправлять на борьбу с тобой, а все силы — на строительство сооружений, защищающих от тебя, то скоро в стране наступит голод. И тогда нужно только надеяться, что ненависть к королю, окажется сильнее, чем ненависть к тебе.       Малефисента остановилась:       — Я не думаю, что у людишек хватит смелости пойти против короля. Ты можешь рассуждать сколько угодно, но я тоже королева и знаю, что мой народ никогда не пойдет против меня. Выступать против данного природой правителя, как бить самому себя по лицу: больно и просто глупо, — она оглянулась на деревья с трупами: обледеневшие за зиму конечности постепенно оттаивали, и тела превращались в бесформенные мешки. — И знаешь, — сказала она даже с некоторой гордостью, — я думаю, что ненависть ко мне победит.       Диаваль подумал тогда, что Малефисента и жители Болот действительно не отделяют себя друг от друга, ведь приняли же радужные феечки и улыбчивые тролли ее как правительницу без единого слова, хотя на Болота из-за этого опустился вечный туман и солнце не выглядывало уже четвертый год. Невозможно же так сильно бояться Малефисенты, чтобы добровольно впасть в спячку и выполнять каждое ее желание? На это нужна свободная воля. Или, может быть, он просто не понимает, насколько она сильна, а они чувствуют это?       Вот он, Диаваль, не принадлежал к Болотам, и его с Малефисентой держало что-то совсем иное: данное слово? чувство самосохранения? Аврора? Он смотрел вслед удаляющейся феи, а она, словно почувствовав его взгляд, обернулась и, весело оскалившись, воскликнула:       — Как ты там сказал? Экономическая система королевства? И откуда только это в твоей птичьей голове?       Малефисента тихо рассмеялась и пошла дальше, а он смотрел ей вслед: опасный участок закончился, она больше не нуждалась в его помощи.       Его прогноз не сбылся: Стефан остановил массовые вылазки в сторону Болот, и только иногда посылал небольшие отряды подобные этому — то ли проверял какой-то новой поджигающий состав, то ли просто демонстрировал, что не забыл о проклятой ведьме.       А вот вопрос, откуда все это в его голове, он задавал себе последние два года регулярно. Он знал, как устроено государство, как происходит торговля; он помнил время цветения растений и их лечебные свойства; глядя на пестрый народ Болот, определял их способности и происхождение на глаз. Он умел читать и мог бы рассказать, как устроена магия (если бы его, конечно, попросили). Все эти знания хранились в его голове и появлялись как будто из ниоткуда, без труда и источника. Он назывался «ученым вороном», но только в последнее время, тщательно следя за собой, начал понимать, что возможно слово «ворон» здесь лишнее.       Чем дальше он уходил от своего естественного вороньего образа, тем больше у него возникало вопросов. Например, много лет он прожил в уверенности, что голос, возникающий в голове во время опасности, — его собственный. Особенная интуиция или седьмое птичье чувство. Но голос явно знал больше его, он спасал от неприятностей и руководил в самые тяжелые моменты: он кричал ему, что не стоит подлетать к этому окну, потому что так выглядит бойница стражи, и действительно оттуда вылетела стрела; он отправил его к Болотам, когда казалось, что есть один путь — замерзнуть; именно он кричал «Опасность» при встрече с Малефисентой и остановился, только после обещания служить ей. И именно он когда-то набатом, разрывающим череп, гнал его сюда, когда он бежал из… А откуда он собственно бежал? Что это было за место? Еще один вопрос, который не давал покоя.       Когда-то знания геральдики возникли в голове, стоило ему впервые влететь в тронный зал, а вот откуда он прибыл, вспомнить Диаваль не мог. Помнил только свой ужас и усталость после долгого полета.       Он с огромным трудом возвращал в свой разум годы, проведенные только птицей: все казалось смазанным, однообразным, почти не различимым, вороньи мысли и воспоминания не хотели укладываться в голову человека, не подходили по размеру и форме. Новое тело отвоевывало себе право на него, подменяло ощущения, отнимало свободу, отвергало память, и он уже и сам не был уверен, кем является. Слугой Малефисенты? Ходячей энциклопедией? Нянькой Авроры?       Сон также не приносил отдыха. Птицей он никогда не спал глубоко: всегда был готов к опасности, в любой миг мог сорваться и улететь. Да и тело должно было быть собранным: прячь не прячь голову под крыло, а равновесие терять нельзя. Люди же спали так, как будто умирали: полностью расслабившись, простившись с разумом и предосторожностью. Реальность переставала существовать на время сна, и память подсовывала ему осколки прошлого, но настолько разрозненные и мелкие, что они почти не давали информации.       Что-то забывалось сразу после пробуждения, оставляя только чувство опасности, грусти или, очень редко, радости. Пара же моментов повторялась так часто, что он смог перенести их из мира сна в реальность. Он помнил высокую башню с оранжевой крышей — глиняной черепицей, шершавой и горячей. Помнил ряды книг — темно-коричневая кожа черенков, золотые названия — «Растения и травы Севера», «Сказания Пурпурной косы», «Магический лексикон», заголовки возникали перед самым клювом — видимо, он часто сидел на книжных полках. Иногда он видел город — невысокая плотная застройка, бежевые домики, крыши которых перетекали одна на другую, полоска большой воды где-то вдалеке. Один из снов был неприятным: на него падали колбы, реторты и склянки с высокого стола, он в последний миг отлетал в сторону, а под ним беззвучно вспыхивал фонтан стеклянных осколков.        Но самым плохим был сон про падение.       Он падал с башни, долго и неостановимо. Он кричал, но вокруг звенела тишина. Башня вытягивалась перед глазами, устремлялась вверх, а он тянулся к ней всем телом, вверх и немного вправо, как будто что-то там могло помочь ему, но каждый раз он просыпался, почти достигая земли. Ощущение падения на несколько мгновений прорывалось в реальность, и он вскакивал на ноги с колотящимся сердцем.       Сон был страшен своей неестественностью: птица не должна бояться падать, полет — это контролируемое падение. Страшно умереть на земле, например, под сетью крестьянина, а падение не должно пугать, ведь достаточно одного взмаха, чтобы спастись. Вот только во сне крыльев у него не было.       Все это было странными тревожащими проблесками его прошлого, но сегодня он увидел небольшой цельный кусочек, как будто выхваченный из темноты: те же колбы, но целые, склянки с порошками и растворами, деревянный стол, но главное: руки человека и голос. Услышать этот мягкий веселый голос было чудом, даже воспоминание о нем наполняло радостью. Значит, у него и раньше был хозяин, кто-то, кто дал ему имя, заботился о нем и разговаривал с ним как с хорошим другом.        Диаваль улыбнулся, если все это смог сотворить простой запах серы, то может быть прийти туда и завтра? Посидеть полчаса, закрыв глаза, наполнить легкие ядовитыми парами, лишь бы снова увидеть что-то из прошлой жизни. Но это не понадобилось.       Ночью ему приснилась комната из видения. Перед ним был деревянный стол, заваленный книгами и препаратами. Через тишину сна пробился глухой стук — деревянная резная дверь сотрясалась от ударов, кто-то пытался проникнуть в его жилище. Его накрыло страхом, он не знал, что там за дверью, но оно вызывало ужас.       Он бросился к шкафу, стоявшему между двух узких окон, по дороге случайно смахнул несколько колб, и они полетели на пол. По комнате разлился запах серы. Там, на верхней полке шкафа было что-то, что могло помочь. Удары прекратились, и он оглянулся — дверь по краям покрывалась черным, это древесину разъедало пламя. Он лихорадочно перебирал вещи на полке, скидывал книги, камни, куски древесины…       Оглушительный шум заставил его обернуться снова, обгоревшую дверь сбили с петель, и она лежала посередине комнаты. В следующее мгновение из темноты за дверным проемом вылетел огненный шар, он пересек комнату и ударил его в грудь. От удара перехватило дыхание, его откинула в сторону окна, и спиной он почувствовал, как ломается тоненькая рама и разбивается стекло. Последовала секунда невесомости, а дальше — падение.       Он падал с башни долго и неостановимо. Он кричал, но вокруг звенела тишина. Башня вытягивалась перед глазами, устремлялась вверх, а он тянулся к ней руками, всем телом, но остановить падение было уже невозможно. Он обернулся направо. Рядом пикировал черный ворон, не отставая ни на сантиметр, как будто был привязан к нему. В глазах-бусинках белело его смутное отражение:       — Диаваль, улетай отсюда! Беги, беги и не возвращайся, — успел подумать он, прежде чем разбился на тысячу осколков.