небо падает

Звёздная пыль на моём языке и твоих запястьях, Всюду, где можно коснуться губами. Ты из нитей, натянутых Богом, в Вечном тумане. Я по каждой пройдусь с поцелуем.

Olof Arnalds — Surrender [ft. Björk] ólafur arnalds — eulogy for evolution В общую комнату Морион больше не возвращается. Мечется из стороны в сторону, удерживая себя руками, будто пытаясь укачать то самое спавшее так долго, то, что затмевало её человечность в первое время, когда она только покинула дом. Тогда на неё обрушилась свобода от любых запретов, от привычных норм, всё это будто осталось позади, на холодной земле. Она и облик человеческий на долгое время оставила там же. Она залпом опустошает стакан с виски, проливая на себя и ковёр. Вкус отвратительный, ощущения — тоже. Морион откашливается, небрежно вытирая рот руками, а внутри зреет нечто дикое, злое. Будто звери выходят из клеток, потому что готовы убить своего тюремщика. На мгновение она теряет ощущение реальности, как если бы кто-то вырвал её из сознания и из мира, будто тряпичную куклу. Тяжело дышит, пытаясь сосредоточиться, но получается плохо. Всего лишь несколько слов, всего лишь женщина, и все винты сорваны, а клетки пусты. И стены сдвигаются. Кто-то внутри скребёт по рёбрам: отпусти, отпусти. Морион отпускает. Если бы боль её имела физическое выражение, то это были бы вороны, чёрные и дикие вороны. Ей и теперь кажется, что стая беснуется над головой, бьёт клювами потолок, и тот осыпается прямо в волосы, а потом вороны ведут её за собой. Через несколько мгновений, миновав зал, где всё ещё слышен смех и разговоры, почти зажмурившись, она направляется в спальню. Ей ненавистна сама мысль о своём присутствии рядом с ними, незапятнанными и не подозревающими о сердце, изъеденном червоточинами. В этот момент ненависть пылает в ней так неистово, что внутренности сводит. Она удаляется от них, радостных и счастливых, потому что, узнай они, чьё имя она носит под сердцем и шепчет как молитву в самые тёмные ночи, прокляли бы даже память о ней. Мелькает мысль, что именно этого она и хотела, возвращаясь, вспомнить, каково это — снова быть продетой ржавыми иглами, может, потому что она никогда так и не заживала, а может, потому что ей нужно хотя бы это. Ибо если боль единственное, что свяжет её с Дагбьерт, она возьмёт и это. Но признавать это страшно, потому Морион злится ещё сильнее. Шаг за шагом, вдох за вдохом. Ей нужно вытащить этот стальной ком, неважно, как много плоти она поранит острыми краями, главное достать его или хотя бы разбить на части, чтобы стало легче. Даже если она на самом деле не хочет облегчения, мечтая о насыщении. Я не просила быть такой, это просто случилось. Ты прошла по моему солнцу, не опалив ног, и я оплакивала тебя сокрушительную внутри себя с тех самых пор, как впервые взглянула на твои руки. И оплакивала свою погасшую планету. Ты говорила, что любовь это непозволительная роскошь, потому что пришла в мой дом израненной птицей. А я слушала и молила, чтобы хотя бы однажды ты позволила мне поцеловать перебитое крыло. Я не просила тебя, я не хотела тебя, но ты появилась. Всё, что было в моей жизни, пришло с тобой. И если бы ты попросила, я бросила бы к твоим ногам свою жизнь и любую другую, сотни чужих жизней я отдала бы тебе, я могла бы сделать твоим всё. Кристиан просыпается в тот же момент, когда она, хлопнув дверью, следует прямо к нему, без объяснений, не отвечая на вопросы и игнорируя обеспокоенный тон. Забирается сверху и целует, только бы он замолчал. И он подчиняется, отдавая ей всё, что она не пожелала бы забрать. Пусть это будет он, имеет ли значение, кем заполнять себя, если жажда другого человека непреодолима и неутолима. Пусть это будет он, чтобы выжить, чтобы выжечь, чтобы ненадолго вытолкнуть боль из бездонного нутра, чтобы двигаться с ним в беспамятстве и не думать. Перелить в него часть своей ярости, зайти дальше, чем позволяла себе когда-либо. Кристиан откликается на её немую мольбу, и руки его сильны в причиняемой боли. Шея под пальцами горячая и гладкая, он сдавливает сильнее, опрокинув её на спину. Всё приходит в бесконечное движение, беспорядочно, рвано. Но, даже заставляя её задыхаться, он чувствует, она больше, чем эта хрупкая оболочка. Там, под кожей, бьётся что-то страшное, неистовое. Он будто танцует с демоном, который возьмёт душу, а в обмен ничего не даст. Ведь даже позволяя ему контроль, она остаётся тем, кто таит в себе опасность. Кристиан боится её, и когда она вздрагивает под ним, когда затихает и гладит его по щеке, чтобы после оттолкнуть — столько в ней камня и ржи. — Что случилось? — спрашивает он, когда Морион неподвижно лежит на спине, изредка моргая и перебирая пальцами в воздухе, словно трогая невидимые струны. В полумраке она кажется ему выцветшей, словно старая фотография, на которой ни цвета, ни живых людей давно уже нет. — Ничего, — она лжёт и знает, что Кристиан это понимает. Но он больше не спрашивает и даже не смотрит на неё. Только прислушивается. Вот она поднимается, отчего раздаётся глухой скрип. Вот тихо идёт в сторону ванной, а через несколько мгновений до него доносится шум воды. Под утро она говорит ему: — Это пройдёт, — она смотрит ему в глаза, серость рассвета ложится на него, словно покрывало, и ей отчего-то хочется провести рукой по его плечу. Он ловит её пальцы, но не решается целовать, потому что всегда чувствует, чего делать нельзя. В этом он лучше всего. Морион улыбается, позволяя ему просто сжимать свою руку. — Я знаю, — наконец, произносит Кристиан, отражая её улыбку. Ничего ты не знаешь. А я знаю, что она где-то в доме, я чувствую каждой клеткой своего тела её присутствие. Я знаю, как она дышит, как вздрагивает во сне, я знаю, что одеяло невыносимо тёплое от соприкосновения с её телом. Мне так жаль, что ты здесь, вместо неё, что ты прикасаешься ко мне, ты смеешь брать то, что принадлежит ей, и я наказываю нас обоих за это. Морион отворачивается к окну, где уже виден алеющий край неба. В горле ком, под кожей горячо и бёдрам горячо, она раскрывается, позволяя прохладному воздуху себя обволочь. Она думает о том, как множество ночей представляла, что входит в комнату Дагбьерт и столько же раз входила, чтобы просто дотронуться до неприкрытого плеча, коснуться волос, пахнущих травами и мёдом, чтобы услышать: «спи крепко, девочка, во сне мы бываем счастливыми». Но ни разу Морион не уходила оттуда счастливой и не видела сна, в котором бы Дагбьерт не отворачивалась от неё, только узнав, почему она на самом деле приходит. Перед тем, как погрузиться в сон, Морион оживляет в памяти фразу, сломившую её в одну из таких ночей: — Тебе нельзя смотреть на меня так. _____________________________________________________________ Просыпается Морион от возгласа: — Чёрт, Мор! — Кристиан стоит перед ней, озабоченно рассматривая её шею. — Прости, я не хотел, чтобы так вышло. — Чего ты всполошился? — она отворачивается, вытягиваясь по всей длине кровати, и неосознанно поглаживает низ шеи ладонью. Она ощущает дискомфорт и только потом понимает, о чём говорил Крис. — Твою мать, — вырывает у неё, когда она вскакивает с кровати и бежит к зеркалу. Она рассматривает довольно заметные синяки и хмурится. Вчера она даже не вспомнила о чувствительной коже, на которой проявляется практически любое воздействие, когда просила его быть жёстче. Кристиан подходит сзади, обвивая руками и прислонившись лбом к затылку. — Прости… Она прерывает его, развернувшись, и направляется в ванную. — Я как-нибудь исправлю это, не переживай, — бросает она ему и только потом замечает, что он полностью одет. — Ты куда-то собрался? Кристиан улыбается и кивает: — Твой отец позвал порыбачить, а ты же знаешь, как я всегда хотел попробовать, — он прерывается как-то растеряно, — мы вообще-то договорились тебя не будить, но я увидел синяки и… ну, сама знаешь. Она только закатывает глаза, однако не чувствует раздражения. В конце концов, он просто переживает. Она и сама бы переживала. — Так что, ты поедешь? — Нет, в другой раз, — отзывается Морион, — к тому же, наверняка у вас будет сугубо мужская компания. Не позволяй отцу далеко заплывать, иначе останетесь без бензина посреди холодного моря. С ним такое уже бывало. Девушка смеётся, видя его озадаченное лицо, и исчезает за дверью. Морион всё ещё очень сонная, но холодный душ помогает взбодриться, пусть эффект и не продлится долго, потому что она всё равно чувствует себя измотанной. Удивительно, как за один день она изменилась, пришла к той версии себя, которую хотела оставить позади и думала, что оставила. Морион считала, что справится, но всё это оказывается сильнее. Она надевает бельё и вдруг подходит к высокому зеркалу, чтобы посмотреть на следы на теле, которых оказывается больше, чем она ожидала. Тёмные пятна контрастируют с белой кожей, и почему-то она ощущает нечто схожее с удовлетворением, будто злорадствуя себе самой. Морион замечает не сразу, что дверь раскрыта, видимо, из-за сквозняка, но едва удерживается от того, чтобы вскрикнуть, когда в проёме появляется Дагбьерт. На ум почему-то приходит глупая ассоциация с садом и переломанными нарочно цветами. Морион смотрит в зеркальную гладь, но видит не своё отражение. Потемневшие глаза, ужас, застывший на лице, вызывают в Морион желание развернуться и развести руки, но она остаётся неподвижной. Только смотрит на женщину, а та не может перестать смотреть на неё. Слишком поражена, пожалуй, они обе. Во взгляде Дагбьерт вспышками проносятся эмоции, и смотрит она так, что внутренности плавятся. Вот она, правда, вот чего ты боишься, не меня — себя. Кожа под взглядом этим начинает пылать, будто жидкое олово растекается от ключиц по плечам, стекает на живот, обволакивает подвздошные. И только тогда Морион разворачивается, думая, что выдержит прямой взгляд, не отражённый от зеркала. А потом Дагбьерт меняется в лице, замечая, наконец, что не так. И идёт прямо к ней, оставив мягкий кардиган, который принесла с собой, на спинке кровати. Всё, что успевает запомнить Морион, то, как прохладная рука касается обнажённой горячей кожи. Дагбьерт заводит ладонь под волосы, перебрасывая их за спину Морион, и та вздрагивает от того, что кончики волос касаются лопаток. Только потом она понимает, что Дагбьерт осматривает её синяки. Её обеспокоенное лицо совсем близко, от волос пахнет шампунем и они всё ещё влажные, и Морион в порыве, будто чувства выталкивают друг друга из неё, почти касается её лица, но отдёргивает руку. И Дагбьерт снова смотрит ей в глаза, будто ожидая, что она что-нибудь скажет. Но Морион думает лишь о том, что за любовь, которой она хочет заниматься, она отправится в пекло. А не о том, что плохо скрыла синяки. — Часто он оставляет тебе такие подарки? — она раздражена, это ощущается даже кожей. — Только когда я прошу, — отвечает Морион, жалея о каждом слове и действии. Потому что Дагбьерт не просто раздражена, она злится. И если не боль мельком проявляется во взгляде, то Морион даже не представляет, что ещё это может быть. Женщина отстраняется, явно чувствуя разочарование, и старается больше не смотреть на Морион. — В доме прохладно, я подумала, тебе пригодится это, — кивает она на висящий кардиган. — Я привезла с собой вещи, — зачем-то произносит Морион, совсем сбитая с толку, но лишь до той поры, пока Дагбьерт не смотрит на неё снова. Кривая усмешка ложится на её полные губы, и под рёбрами у Морион леденеет. — Он мой, — в её голосе звучит горечь, но это никогда не изменит того факта, что сами слова и их значение призваны проявить жестокость. Своеобразная месть за провокацию накануне. Тогда Морион бросается за ней и у самой двери хватает за руку, разворачивая к себе, почти прижав к стене. Неразумные, они обе поступают неразумно, пытаясь оградить себя друг от друга, сталкиваются лишь сильнее. — Что ты делаешь? — тяжело дыша, спрашивает Дагбьерт. Её руки дрожат, и Морион чувствует, как эта дрожь передаётся и ей. — А чего бы тебе хотелось? — боль проламывает себе пути внутри, вгрызается в сознание, проявляя дикость и отчаяние, с которыми Морион не может справиться. Это заставляет её говорить, произносить ужасные вещи. Она ощущает всё с такой силой, что другим чувствам просто не остаётся места. Второй день, она в этом доме только второй день, но чувствует себя заточённой тысячелетиями. Дагбьерт сопротивляется, словно птица, пойманная в руки, но замирает, когда Морион застывает у её губ. Обе тяжело дышат, но в этот момент исчезают все звуки. Будто они в вакууме. И ей бы начать вырываться сильнее, по-настоящему, не так, будто хочет, чтобы её сопротивление сломили, и становится совсем страшно. — Пожалуйста, — вдруг произносит она, — если ты меня действительно любишь, — на этом слове Морион дёргается, будто пронзённая стрелой, — не смей этого делать, — уже шепчет женщина, пока внутри ревут вихри чудовищного отчаяния. Она почти чувствует прикосновение у уголка рта, но ничего не происходит. Морион только прислоняется к её лбу, закрывая глаза. — Я твоя тётка, твоя кровь. Я твоя кровь, — снова повторяет Дагбьерт, тоже закрыв глаза. — Прости, — на выдохе, почти без сил, — пожалуйста, прости. В коридоре слышатся чьи-то шаги, и они обе отскакивают друг от друга, из-за чего Дагбьерт бьётся спиной о стену и ойкает, заломив руки и потирая ушибленное место. — Надо бы одеться, барышня, — громко произносит Брианна, тут же появляясь перед глазами. Она с укором смотрит на дочь, и та немедленно достаёт вещи из чемодана. — И разобрать чемодан. И цветы полить, — замечает она, оглядывая комнату. — И почему вы обе ещё здесь? Никак не наговоритесь? Никто не отвечает, но матери, кажется, это и не нужно. Она больше занята тем, чтобы привести всё в порядок, потому начинает протирать полку с книгами посудным полотенцем, которое держала в руках. — Боже, мама, — усмехается Морион, пытаясь спрятать настоящие эмоции за поддельным раздражением, — прекрати. Она одевается и, бросив взгляд на Дагбьерт, всё ещё стоящую у стены, надевает кардиган, который та принесла. Следом отбирает у матери полотенце, не обращая внимания на причитания. — Ладно, — сдаётся Брианна, — идёмте, завтрак уже готов. И когда ты уже выбросишь этого жуткого кота? — она неодобрительно косится то на Дагбьерт, то на дочь. — Ты привезла Йоля? — удивляется женщина, поднимая руки, чтобы собрать волосы. Она касается пальцами запястья, видимо, в поисках резинки, но, не обнаружив её, хмурится. — Конечно, привезла, — опять же откликается Брианна, уже выходя, — она всегда таскает с собой это чудовище. Почему ты просто не могла подарить ей куклу? — Ей было шестнадцать, Бри, — отзывается Дагбьерт. — А легенда о Йольском Коте всегда была её любимой. Морион только пожимает плечами и протягивает Дагбьерт заколку. — Это тоже хорошо держит, — говорит она, когда женщина задевает её ладонь кончиками пальцев. — Держит, — зачем-то добавляет Дагбьерт, и ни одна, ни другая не уверены до конца, о чём они всё ещё говорят. ________________________________________________________ Завтрак проходит в относительном спокойствии, мужчин в доме нет, женщины занимаются своими делами, изредка переговариваясь. Ката, жена Йонаса, всё расспрашивает Морион о предстоящей свадьбе, хотят ли они справить её здесь, в Исландии, о чём Морион ещё не думала. И если быть полностью честной, то давно не думала и о самой свадьбе. Если раньше она считала, что это принесёт ей долгожданный покой, то теперь в браке ей видится только бесконечная тяжесть и ответственность за человека, которого она не любит. И носить его кольцо теперь равнозначно быть закованной в цепи. — Это правда, что на серии твоих картин «вороново крыло» изображена Дагбьерт? — неожиданно спрашивает Сольдис, привлекая внимание всех, кто находится в комнате. Высокая и нескладная, она кажется грозной, но Морион, съёжившаяся, будто обнажили часть её души, понимает, что бояться нечего. — Да, — уверенно произносит она, ловя на себе острый и настороженный взгляд карих глаз. — У любого художника есть муза, — пожимает плечами Морион и мягко улыбается, и только одному человеку в комнате известно, чего ей стоит эта улыбка. — А как ты узнала, картины выставлялись только раз, и я запретила даже фотографии размещать. — Боюсь, это моя вина, — подаёт голос Брианна. — Что? Я не знала, что это тайна. — Вороново крыло? — произносит Дагбьерт. — Символично. Морион только плечами пожимает. — Я пойду к морю, — говорит она, поднимаясь на ноги. Переводит взгляд на Дагбьерт, но та качает головой. Морион запахивает края кардигана, коротко кивнув, и уходит, не оглядываясь. Ей просто нужно к воде. Нас не заберут у моря, если мы и сами станем морем. Помнишь, как ты приносила мне камни, а я набивала карманы, веря, что если пойду ко дну, ты и меня достанешь. Ведь я оказалась самым тяжёлым твоим камнем. Однажды ты обещала, что сердце моё не познает печали, потому что ты будешь меня беречь, я боялась твоих обещаний. Ибо ты стала моей единственной печалью. Была вина во мне, вила кружева свои, была беда со мной и носила твоё имя. Морион оставляет велосипед у высоких камней, снимает обувь и носки, погружаясь в холод земли и песка. Мелкие камушки впиваются в ноги, но она всё равно продолжает идти, впитывая это ощущение близости с мокрой землёй. Осень уже почти здесь, тепло уходит каждый день, оставляя только ностальгическую пелену и заставляя тосковать по тому, что ещё не случалось. Вода холодная, но только сначала. Окутывает ноги по щиколотки, но Морион поднимает джинсы выше, заходя дальше и испытывая желание погрузиться полностью. Вдалеке она видит лодку отца, но знает, что вернутся они ещё не скоро, потому можно насладиться временем наедине с морской гладью, которую тревожит лишь ветер, распуская круги по воде. Морион наклоняется и пытается нащупать рукой камень в воде. Наконец, достаёт небольшой гладкий камушек и долго согревает его в своих руках, сжимая пальцами. А потом замахивается и бросает его с такой силой, что кажется, хочет пробить морское дно. И в этот бросок вкладывает всё своё отчаяние. Но камень на дне, а отчаяние остаётся с ней. На берег она выходит уже совсем продрогшая. — Брианна сказала, что ты, как всегда, полезешь в воду, — говорит Дагбьерт, выходя из-за камней. В её руках тёплая куртка, и она разворачивает её, чтобы Морион могла с лёгкостью её надеть. — Я думала, что ты не хочешь идти со мной, — безразлично отзывается Морион, будто замёрзли и чувства. — Но я тоже знаю твои привычки, — женщина поправляет воротник куртки, снова оказываясь так близко, — и что если тебя не вытащить из воды, то ты пробудешь тут до вечера, никому не хочется, чтобы ты заболела. Она заглядывает Морион в лицо и так и не опускает руки, держа их на плечах. — Тебе нельзя смотреть на меня так, — говорит Морион, и Дагбьерт смеётся то ли от горечи, то ли от комичности ситуации. Хотя в этом никогда не было ничего смешного. — Тебе тоже, — отзывается она. Морион только кивает, а затем устало прижимается к ней, кладя голову на плечо. Холода как и не бывало. Они стоят так на берегу моря, которое и прежде хранило тяжесть их встреч, острые слова и прикосновения, в которые вкладывалось отнюдь не тепло родства. — Пойдём домой, девочка. И перед глазами Морион проносится почти целое десятилетие, когда она действительно была девочкой, боящейся своего порока и нечаянных прикосновений. Сегодня в ней нет страха, только безграничное желание переступить черту. Ты — мой дом, моя земля. Я обращаюсь к тебе, как к молитве, и верую в твою несокрушимую силу, ведь ты раз за разом обращаешь в руины все мои храмы, и они осыпаются тебе под ноги. Ты идёшь по святыням, и нет над тобой ни бога, ни дьявола, так чего я боялась все эти годы, от чего отказывалась ты, боясь нарушить то, что свято? Ибо нет ничего святого, всё давно попрано нами. Во тьме, все эти годы я бродила во тьме, ведомая лишь твоим именем, запёкшимся кровью на губах, выбитым на каждой моей кости. Ты моя не отзвучавшая исповедь, но я больше не ведаю страха. Не боюсь ни проклятий, ни изгнания. Ведь самое страшное уже давно произошло. Они боялись пришествия, но даже не заметили, что ты давно уже ходишь по земле, и я целую твои следы.