небо падает

Lost Zone — Pianochocolate Впервые это случается в тот день, когда по дому распространяется запах еловой смолы и мандаринов. В день памяти святого Торлакура неожиданно вышло солнце, разогнав привычную серость, делающую всё вокруг матовым, в воздухе витало едва уловимое предчувствие чего-то неизбежного, волнительного, отчего дышалось полной грудью и хотелось трогать ветер руками, чтобы ощутить яснее, что же грядёт, несмотря на то, что он беспощадно ранил руки холодом. В камине пылали поленья, источая жар, на ёлку вывесили последний шар, переливающийся серебром, и почему-то казавшийся совершенно неуместным, мешающимся. Но никому, кроме Морион, не пришло в голову даже мысли о том, чтобы снять его с веток, будто никто не замечал, что он не на своём месте, неправильный. Она забралась в кресло, испытывая странный трепет от происходящего, любая деталь казалась значительной, как если бы ей открылась какая-то тайна. Потому она всматривалась во всё вокруг, изумляясь тому, как играют цвета, какими отчётливыми становятся черты каких-либо предметов. Но полёт испытываемого восторга всегда ограничивался болезненными ощущениями, будто птицу, расправившую крылья, настигало острое лезвие, обрушившись на эти самые крылья. Так Морион пыталась объяснить себе то острое чувство зародившейся привязанности, толкающее её следовать за Дагбьерт всюду. Морион появлялась поблизости без страха быть назойливой, ибо присутствие её не несло в себе никакого значения, она просто оставалась где-нибудь неподалёку, листая книгу или журнал, чтобы в процессе незаметно поднять голову, сдвинув очки на край переносицы, и взглянуть на Дагбьерт, сидящую в кресле, которое обычно выбирала сама. Взглянуть в тот самый момент, когда она чему-то улыбалась, приподнимая лишь уголок рта, или хмурилась, вчитываясь в те моменты, которые знала наизусть, но продолжала удивляться написанному. Эта потребность созерцания никогда не пугала Морион, потому что у неё было лишь бескрайнее восхищение человеческой красотой, выплёскивающейся в самые простые действия, как нарезка овощей, например, и лёгкое перебирание пальцами, чтобы не пораниться. Было не страшно думать о теплоте волос, скользнувших за спину, когда Дагбьерт поворачивалась к окну. Но, сидя перед камином и глядя на переливающиеся ёлочные украшения, Морион напряглась всем телом, словно изнутри проросли маленькие иголочки, как бывало, когда волна, окатив босые ноги, внезапно отступала. Она не стала оборачиваться, потому что это ощущение приходило ровно в тот момент, когда где-то поблизости появлялась Дагбьерт, когда столкновение становилось неизбежным, и Морион только и ждала, когда же эта женщина пересечёт её пространство, моментально заполнив его собой. В этот раз в её появлении сквозила некая фатальность, словно между ними пролегла невидимая черта, которую они были обречены переступить. Однако шаг сделала лишь Морион, переведя взгляд на руки Дагбьерт, когда та коснулась того самого серебристого шара. Блики заиграли на коже длинных пальцев, и Морион замерла от невыносимой жажды коснуться их своими, сжать в ладонях, чтобы после прижаться к ним губами. Она встала, поражённая сотней этих крошечных и губительных мыслей, заметавшихся в сознании, будто кто-то разворошил улей, взъярив сотни ос. Тёплая шерстяная кофта, накинутая на её плечи, спала на пол. Дагбьерт повернулась, услышав шуршание позади, и тоже замерла, увидев выражение лица Морион. — В чём дело? — наконец, Дагбьерт отпустила елочный шар, который до того момента продолжала держать, и направилась к племяннице, стоящей неподвижно и едва дышащей. — Морион… Она замолчала, будто натолкнувшись на барьер, но не остановилась, продолжая приближаться, рождая в Морион ассоциации с цунами, идущей к берегу. Женщина оказалась совсем близко, обхватывая ладонями побледневшее лицо и чувствуя, что там, внутри этого хрупкого существа, разверзлась самая настоящая война. Наконец, Морион, чьи глаза блестели от влаги, дрогнула и накрыла руки Дагбьерт своими, отстраняя их от лица и удерживая навесу между ними, пока обеспокоенная женщина пыталась понять, что же произошло. Ведь абсолютно точно что-то произошло. Морион почувствовала, что внутри всё становится твёрдым, будто обращаясь в камень. Неизбежный и необратимый процесс, который разрушит всё, что она знала и любила. Она сжала пальцы Дагбьерт дрожащими руками, умоляя себя не подносить их ко рту, к горящим губам, болящим не случившимися поцелуями. В этот момент Морион поняла, почему никогда никого не целовала, в ней не было места для чужих поцелуев. В ней не было места чужим людям, ибо кровь в ней звала ту же самую кровь. В тот момент, когда Морион уже была готова прижаться ртом к чужим ладоням, она сжала их крепче и притянула к груди, почти под шею, кладя на них подбородок и закрывая глаза. Несколько мгновений понадобилось ей, чтобы вновь посмотреть Дагбьерт в глаза, умопомрачительно тёмные глаза, в которых беспокойство смешалось со страхом, скорее, инстинктивным, нежели осознанным. — Кем я для тебя буду? — прошептала она, — кем я всегда для тебя буду? — Я не понимаю, — отозвалась Дагбьерт, когда в памяти пронеслись сотни моментов, наполненных смыслом, которого тогда они обе не могли узреть. Тогда пришёл страх, потому она солгала вновь: — Я не понимаю. Морион улыбнулась как-то жалко и разжала ладони, оставляя Дагбьерт стоять с протянутыми руками, которые ей так отчаянно хотелось целовать. Покидая ту комнату и ту женщину, Морион слышит гул голосов, и вновь нечаянная и чужая радость касается её сознания, возвращая к настоящему, где в комнате так же тепло, кожу рук обжигает жар чайной чашки, а в грудной клетке так тесно, будто нутро набили цветами, чьи бутоны, напитавшись влаги, стали раскрываться. Вернувшиеся мужчины шумно обсуждают удачный улов, всё это время Кристиан пытался привлечь её внимание, практически размахивая крупной рыбой, которую ему удалось выудить. В кухне пахнет выпечкой, и этот запах навсегда запечатлевается в памяти наряду с событиями, повлекшими за собой новые вспышки боли. Среди родных Морион замечает мужчину, которого не видела раньше. Она отчего-то испытывает тревогу, лёгкую и неназойливую, но всё-таки тревогу, хочется защититься от него, защитить всё, что её окружает. — Эй, Мор, погляди, — Кристиан снова достаёт из таза рыбу, — чуть не уволокла меня за собой! — Он хорошо справился, — посмеиваясь, произносит отец, переглядываясь с Йонасом. И всё это почему-то кажется будто бы другой реальностью, Морион, будто в прострации, видит одновременно несколько событий: входят Сольдис и Дагбьерт, отец радостно сообщает, что у Сверрира сломалась машина, но ему повезло, что он был недалеко от берега, когда они возвращались с рыбалки. Воздух загустевает, в нём слишком много жара и соли и хочется подышать свежей прохладой, но Дагбьерт застывает, практически впиваясь взглядом в Морион, которая никак не может понять, почему стало так тяжело дышать и почему Дагбьерт так смотрит. Ей же больно, кровь будто леденеет, распространяя чувство какого-то зверского холода, а Дагбьерт смотрит, продевая сквозь кожу ржавые иглы, и стежки, до абсурда ровные, ложатся на мягкую и нежную ткань. Морион уже почти не слышит, когда ей представляют Сверрира, будущего мужа Дагбьерт. Тёмная пелена застилает глаза, и всё же она видит, как рыба в руках Кристиана вдруг дёргается, пытаясь вырваться, и бьёт его хвостом по ошарашенному лицу. Из самых глубин души, где зарождаются все чувства и расходятся по оголённым нервам, из самых тёмных мест исходит нечто яркое, вспышками, толчками, и поднимается в груди, прокатывается по горлу, чтобы излиться в звонком смехе. Морион смеётся, вызывая цепную реакцию, и вот уже смеются все, а Дагбьерт смотрит на неё, так смотрит, господи, как же она смотрит. Им так хорошо, словно ни один из них никогда не ведал печали, смех разлетается в пространстве, словно звон колокольчиков, и радость опоясывает всех присутствующих. И это чувство наполненности во всём теле кажется Морион невероятным, и она совсем не понимает, почему стало так тихо, почему они все смотрят на неё, неужели им не смешно, ведь она продолжает смеяться, несмотря на то, что слуха касается чьё-то рыдание, и щекам так горячо, невыносимо горячо. А они все испуганы, и Дагбьерт так смотрит. Ну, что ты смотришь, милая, разве не видишь, как смех мой искренен? Она оказывается словно придавленной к земле с непосильной ношей на плечах. И ноги не держат, ну и что здесь такого, пол прохладный и так приятно упираться в него руками, она просто хочет немного прохлады, ведь всюду так горячо: рукам, щекам, в груди. И так темно. Морион продолжает смеяться, пока кто-то надрывно плачет, она закрывает уши, и когда кто-то подхватывает её на руки, отчаянно цепляется за чужие горячие плечи. Она узнаёт его запах и вдруг затихает, чувствуя, как дрожит собственное тело, оно изломано дрожью, оно нуждается в прохладе, прожжённое чужим взглядом и всего парой слов. — Ты бы видел свое лицо, — шепчет она Кристиану, почти касаясь его уха губами, — ты бы видел своё лицо, Крис. Она цепляется за него, как за последнюю возможность выжить, и действительно выживает — из ума. Реальность вокруг расходится, расслаивается и падает пластами прямо под ноги Крису, который скорбно молчит, подобно каменному изваянию, но ведь это внутри неё камни. Она заглядывает ему за плечо, обхватывая руками затылок, всматривается в нечёткий силуэт. О, она точно знает, на кого смотрит. Последующие мгновения утопают во тьме. И Морион больше не способна разглядеть тот почти звериный ужас в карих глазах, мрачно провожающих взглядом болезненное видение хрупкой и почти прозрачной Морион. Женщина обнимает себя за локти, с силой прижимая руки к себе, практически вдавливая их в живот и рёбра. За спиной суетятся обеспокоенные люди, которым она запретила идти следом, и все, включая Эйнара, её послушали. Но даже она сама не решается отправиться за Морион, пытаясь разобраться в том, что будет правильно. В чём Морион нуждается больше — в её присутствии или покое. Дрожь не оставляет тело, и чужое вторжение в личное пространство становится чем-то неприятным, тяжёлым. Она сбрасывает руки Сверрира и всё-таки идёт к спальне племянницы. — Ни слова Брианне и остальным женщинам, — остановившись на мгновение, произносит Дагбьерт и, дождавшись кивка, уходит. В комнате жарко, даже слишком. Морион вырывается из тяжёлого сна, чувствуя полное бессилие и жар. Она пытается спихнуть с себя одеяло, но руки слушаются плохо, потому ей удаётся только раскрыть ноги. Обнажённую кожу бедра тут же начинает покалывать от какой-никакой, но свежести. Кто-то снова пытается натянуть на неё одеяло, и она открывает глаза, видя склонившуюся над ней Дагбьерт, точнее, практически перегнувшуюся через неё. В кресле спит Кристиан, за окном уже темно, а Морион лежит, охваченная жаром, и всё кажется странным и одновременно естественным. Даже жажда перестаёт терзать горло и хочется просто бесконечно лежать, запечатлевая в памяти этот момент странного спокойствия. — Жарко, — шепчет она, и Дагбьерт прекращает попытки заново укутать её. — Всё-таки заболела, — отзывается немного раздражённо женщина, откидываясь на вторую половину кровати и всматриваясь в лицо, которое кажется ещё бледнее в серебристом свете луны. Она не говорит ни слова о произошедшем, но, глядя друг другу в глаза, они обе явственно видят одно и то же. Но все эти чувства кажутся неуместными, когда прохладная ладонь Дагбьерт ложится на пылающий лоб. Морион прикрывает на мгновение глаза, впитывая это ощущение, и становится легко, где-то там, в глубине души, всё ещё ревут её чудовища, но на поверхности кольцами сворачивается умиротворение. — Тебе нельзя смотреть на меня так, — Дагбьерт ложится совсем близко к лицу Морион, кладя под щёку ту руку, которая только что касалась лба девушки. И этот тихий отчаянный шёпот, разоривший тишину между ними, стекает с губ, с волос, с кончиков пальцев. Эти слова, неправильные в своём значении, потому что люди, носящие одну кровь, не должны говорить таких слов, потому что между ними не должно быть ситуаций, при которых эти слова стали бы необходимы. — Я знаю, — отзывается Морион и тянется к другой руке женщины, чтобы разделить прикосновение, ведь тот взгляд, что они делят, нельзя вынести, не коснувшись чужого тепла. И не важно, что в комнате есть кто-то чужой, кто-то опасный, ведь он может разрушить этот хрупкий мирок двух людей, связанных узами прочнее клятвенных. И порочнее. — Ты всегда повторяешь одно и то же, — продолжает Морион, — так давно, что эти слова утратили значение. Я больше не знаю, что правильно, а что нет. Есть только ты, всегда только ты. И всё в тебе моё, а во мне твоё. — Замолчи, — Дагбьерт приподнимает голову, всматриваясь в блестящие в полумраке глаза, — пожалуйста, замолчи, ты говоришь ужасные вещи. То, чего ты хочешь — противоестественно. — Ты поэтому выбрала его, да? — лихорадочно шепчет Морион, поднимаясь на локтях, её горящий взгляд блуждает по лицу Дагбьерт, — потому что это правильно? Так спокойнее? Тело сухое, несмотря на жар, кожа раскаленная и без того, но хочется ещё горячее, чтобы до невозможности вдохнуть. Морион откидывает одеяло, перебрасывает ногу через бёдра Дагбьерт и нависает над ней, упираясь руками по обе стороны от лица. Женщина пытается отвернуться, но не вырывается, боясь разбудить Кристиана. Они обе на краю пропасти, и Морион упорно ведёт их прямо к срыву. Её близость разоряет сознание, стирает границы, размывает понятия о морали и пороке, Дагбьерт не перестаёт осознавать их значения, но ощущает естественность происходящего, и это пугает, это выглядит притягательным, болезненно притягательным. В тот момент, когда она с ужасом в сердце и остервенелой надеждой ожидает поцелуя, чтобы после винить не себя в отступничестве, а Морион, пылающую над ней, девушка просто опускается полностью, пряча лицо в волосах, разметавшихся по подушке. Она глубоко дышит, ощущая под собой всем телом трепещущее и желанное существо. В этот самый момент, когда человек, которому она пообещала всю свою жизнь, спит в неведении, Морион целует волосы, пропахшие ладаном и горечью полыни. И чудится ей запах апельсиновых корок, треск поленьев, и тот самый миг, когда впервые ей захотелось ощутить Дагбьерт не как часть самой себя, а как женщину, которую ей дозволено назвать своей. Долгое время они лежат во мраке, повторяя дыхание друг друга, чувствуя, как одно сердце откликается на другое, деля сухой жар на двоих, и не боятся, что мужчина в кресле откроет глаза и посмотрит на них, а мужчина, ждущий внизу, войдёт сюда в поисках своего. — Слезь с меня, — наконец, просит Дагбьерт, и Морион покоряется ей как сотни раз до этого. Перебирается на свою половину, чувствуя, как последние силы покидают тело. — Прости меня, — густой, словно взбитое молоко, воздух прорезает тихий голос Морион. — Я сделала это с тобой. Ты всего лишь откликнулась на то, что я пыталась вызвать в тебе. Я это сделала, потому что не заслуживала твоей любви. По-прежнему прохладная ладонь накрывает рот Морион, призывая замолчать. В темноте раздаётся тяжёлый вздох и кажется, что легче не будет уже никогда. Разве Морион виновата в том, что однажды Дагбьерт вошла в её жизнь, сломленная и обнаженная душой. Разве Морион виновата в том, что увидела каждый обломок с острыми краями и полюбила каждый обломок живого сердца. У Морион никогда не было другого выбора, потому что она сделала его в тот момент, когда дочь ворона переступила порог её дома. Ты говорила, что мы погибнем, если воспротивимся морю, его непоколебимой глади. Но я не боялась гибели, ибо лишь одно море страшило меня и влекло. Лишь одному морю я была предана с первого дня своего существования. Ты говорила, что ни одному плоту не выдержать силы шторма, но когда волны настигли меня, я была и плотом, и штормом. Я выживала, когда чужие руки оставляли следы на твоей коже, и ты смеялась, срывая со щёк моих слёзы. И я была готова лизать ладони, коснувшиеся тебя, как волны лижут камни скал, и разбиваться о них, коль стали бы они моим берегом в этом беспощадном море тебя. — Когда-нибудь мы обе получим по заслугам, — шепчет Дагбьерт, а затем до слуха Морион доносится шелест и тихие шаги, которые растворяются за закрывшейся дверью. — Когда-нибудь обязательно, родная, так и будет. Когда-нибудь. Krummi — ворон. Фамилия Дагбьерт буквально переводится как дочь ворона.