небо падает

So close — Olafur Arnalds Where Good Girls Go to Die — London After Midnight До самого утра Морион забывается тревожным сном, сквозь неплотную пелену которого слышит обеспокоенное ворчание матери, несколько раз входящей в комнату. До обоняния доносятся разнообразные запахи: то трав, то влажной земли, то снега, самого первого, незапятнанного следами. Кто-то постоянно приходит и приносит с собой лоскуты этих ароматов, оставляя их после себя ещё на несколько мгновений. На грани сна и яви Морион видится каменный берег, где камни впитали в себя истории, которых никому прежде не довелось слышать. Там шестнадцатилетняя Морион, раскинув тёплые одеяла, лежала, не чувствуя холода, но чувствуя небо, раскинутое бездонным пространством над головой. В тот день тоже вышло солнце, вплавляющее золото в волосы Дагбьерт. Дышалось легко, и воздух был свеж, а языку солёно проводить по губам, и в груди сотни крылышек бились и трепетали. И на коже рук от холодных брызг блестели капли. Дагбьерт, молчаливая прежде, осторожная и печальная, теперь говорила и говорила, будто никогда раньше её никто не слушал, и каждое слово её истекало от горя и красоты, от тихой печали, какую берегут под рёбрами. Молодая, сияющая, сокрывшая в себе тысячи трагедий, до которых лишь руку протянуть и вынуть по одной, опалив и пальцы, и губы, возложившие на каждую поцелуй. И Дагбьерт, нашедшая в Морион приют, вложила той в руки своё измученное сердце, без страха быть непонятой или отвергнутой. Они обе отчётливо слышали друг друга и чувствовали. И до пугающего осознания оставалось ещё так долго. Просыпается Морион от жуткой тошноты, внутренности охвачены огнём, и девушка поднимается с постели, и ноги едва не подгибаются от слабости, обрушившейся на её тело. Она успевает скрыться в ванной, хлопнув дверью перед Кристианом. Её тошнит, а после она ещё продолжительное время пытается взбодриться под прохладным душем, чувствуя, как вода забирает бессилие. Крис стучит в дверь, но она игнорирует его вопросы, будто стоит произнести хотя бы слово, её вывернет наизнанку и каждый орган окажется беззащитным. Она выдерживает отвратительные минуты, дробя их на мгновения, уговаривая себя, что это пройдёт, она переживёт это время, и жизнь продолжится. Морион смотрит, как струи воды растекаются по телу. Омывают небольшое изображение лука и стрел на подвздошной, она и сама проводит пальцами по этому месту несколько раз, будто силясь вплавить чёрные линии ещё глубже. Так, моя лучница, ты отпечаталась у меня под кожей. — Мор, ты напугала меня, — оживляется Кристиан, когда, она, наконец, появляется. Волосы мокрые, плечи покрыты мурашками, взгляд отсутствующий, и весь её вид, обнажённой и с каплями воды на коже, заставляет мужчину отступиться, вселяет в него новый страх — если дотронуться до неё сейчас, она рассыплется, обратится в пыль, и даже памяти о ней не останется под его ладонями. — Пожалуйста, поговори со мной. Всё же он решается, делает шаг вперёд, подавая тёплый халат, и Морион немедленно укутывается в него, обнимая себя руками. Согреться сразу не получается, но ощущение, что сейчас придёт тепло, оказывается очень приятным, и несколько секунд она им наслаждается. — Я не понимаю, что мучает тебя, — говорит он, следя за тем, как она садится к трельяжу и пытается расчесать мокрые волосы, но те только путаются. Тогда она начинает дёргать сильнее, но лицо остаётся бесстрастным, будто ей вовсе не больно. — Почему тебе так плохо здесь? — Это пройдёт, — наконец, отзывается она. Глупый, мне не здесь плохо, мне без неё плохо, и от того, что я могу с этим жить. — Нет, я уже слышал это, — он почти груб, но лишь оттого, что беспокоится, неведение равнозначно бессилию, а бессилие страшит Кристиана больше всего. — Это место оживляет самые прекрасные и самые ужасные воспоминания, — Морион переводит взгляд на отражение Кристиана, растерянного, но внимательно слушающего. Он садится на разобранной постели, не обращая внимания на край воздушного одеяла, свесившегося на его ноги. — Я не готова об этом говорить, мне просто нужно немного времени, чтобы взять себя в руки. И есть вещи, о которых тебе лучше не знать. — Даже если мы собираемся пожениться? Её рука застывает вместе с расчёской, занесенная над волосами. В отражении он кажется ей совсем мальчишкой, в то время как самой себе видится древней и уродливой старухой. Она находит силы на улыбку, лукавую и призванную сбить серьёзность разговора. — Особенно, если мы собираемся пожениться. Кристиан ничего не может сделать с тем, что немедленно откликается на её улыбку. Так уж Морион на него действует. — К тому же у меня просто был жар из-за переохлаждения, — Морион пожимает плечами и рассматривает его лицо, в надежде, что он не заметил, как тяжело она сглотнула, ибо каждое слово в эти моменты подобно раскалённым и острым кускам железа, проталкивающимся по горлу. Ведь она думает о причине своего срыва — иначе этот бесконтрольный поток эмоций никак не назвать. — Но теперь всё в порядке. Он смиренно кивает головой, отводит глаза. Ему невыносимо смотреть, как она возводит броню между ними, и всё, что под силу ему — наблюдать, выжидая, когда Морион выйдет к нему на свет. В общей комнате как всегда суетливо, множество разговоров и обсуждений. Её семья шумная и живая, подвижная, словно рыба в воде. Всегда кажется, будто находишься в центре улья, и пахнет мёдом, пылью, прибитой дождём, и лентами для волос, пропитанных ароматом цветочного шампуня. Запахи в этом доме будто живые и всегда сами по себе. После завтрака всех разбирает томление. Последние летние дни приносят чувство печали, кружевной и лёгкой, как осенние листья на ветру. Никто даже словом не вспоминает происшествие накануне, и потому Морион не тревожится ни о чём, кроме температуры чая в кружке. Она обжигает язык. — Как насчёт пикника? — спрашивает мужчина, которого Морион замечает не сразу, будто глаза застлала пелена. Как если бы кто-то отвёл от него её взгляд. — Уже довольно прохладно и дальше будет лишь холоднее, к тому же вечером мне уже нужно ехать обратно. Все дружно оживляются, поддерживая идею чужака. Морион одёргивает себя, ведь это ей он чужой, семья знает его давно, он и сам скоро станет частью семьи. Моей семьи. — Я соберу снедь, — Брианна тут же поднимается из своего кресла, взмахивая руками. Раскрасневшаяся и забавная, в своей широкой шерстяной юбке, она вспыхивает навстречу Морион, укутывая в свои объятия, и шепчет едва различимо: — Ты в порядке? Морион откликается на объятие с охотой, молча кивнув, Брианна не видит этого жеста, но чувствует, и ей достаточно. Она отпускает её, наградив улыбкой и потрепав по щеке, как ребёнка. Ведь, подумать только, Морион взрослая и волевая, её ребёнок. Остальные поднимаются, желая собраться как можно скорее и выехать к воде. Ведь, конечно же, они отправятся к морю, к тому тихому местечку внизу утёса, где ветру их не достать. Неподвижными почему-то остаются Сверрир и Дагбьерт, замершая в одном положении, удерживая руку в чужой широкой ладони. Морион садится напротив них, движения её плавные, она действует, словно крадучись, и эту негласную угрозу улавливает даже чужой мужчина. Не от того ли Дагбьерт до побелевших пальцев сжала его руку. Однако во взгляде её нет ни одной противоречивой эмоции, она будто очерствела в своём превосходстве. Но что всё это означает на самом деле — ему никак не разобрать. Морион улыбается. — Разве вы не едете? — она достаёт сигарету из оставленной братом пачки, аккуратно крутит её между пальцев, что привлекает взгляд Дагбьерт и, наконец, делает его острее. На столике рядом лежат и спички, и зажигалка, но тянется девушка к бумажному коробку. Ловко зажигает спичку и следом сигарету, немедленно распространяя едкий дым. Сверрир каким-то образом освобождает свою руку и поднимается, нелепо улыбаясь. Ему хочется до боли в горле покинуть эту комнату, он неловко переминается с ноги на ногу, чувствуя себя неуклюжим мальчишкой, потому что эта бесцеремонная девочка, будто отрава, брошенная в воду, распространяется во всём пространстве, и ему просто трудно находиться рядом. Вчера он этого не заметил, а сегодня ему хочется сбежать, ведь ничего более явного ему не доводилось испытывать. — Едем, — снова улыбается и, качнувшись, направляется прочь, случайно задевая край кресла Морион, проходя мимо. — И надо бы поторопиться, — бросает он Дагбьерт. А Морион только теперь думает о том, где он сегодня ночевал. Всё в дыму. — Прекрати курить, — Дагбьерт поднимается, поправляя подол кофты, и, преодолев расстояние между ними, склоняется над племянницей, забирая из её пальцев сигарету и бросая в её чашку, и только когда она вновь одёргивает край кофты, Морион замечает, что рука её дрогнула. — Какого чёрта ты вообще делаешь? Девушка откидывается на спинку кресла, из-за чего низ её тонкого свитера задирается, оголяя полоску белой кожи. Дагбьерт опускает взгляд и сокрушённо качает головой, пока Морион всматривается в искажённые недовольством черты лица. Дым между ними всё ещё не рассеялся до конца, и это делает женщину похожей на видение из сна. — Иногда мне хочется курить, — говорит Морион, махнув рукой, — ты испортила мой чай. — Можешь допить мой, — бросает Дагбьерт, выпрямляясь, она так резко уходит, что от этого порыва Морион окатывает волной её запаха, и она просто продолжает сидеть, не в силах побороть силу, придавившую её к этому чёртовому креслу. Они едут на двух машинах, Морион садится рядом со Сверриром, в то время как обеспокоенная Дагбьерт сидит за рулём другого автомобиля. Мужчина чувствует внимательный взгляд, но отвечает на него не сразу, а когда поворачивает голову, то сталкивается с мягкой усмешкой, и почему-то становится спокойнее. Если не смотреть ей в глаза, то никаких неприятных чувств не возникает, потому он смотрит на её рот, алый, будто воспалённый, и не может винить себя за этот взгляд. Потому что она позволяет. — Откуда вы знаете мою семью? — наконец, спрашивает Морион, решив, что именно это самый правильный вопрос из сотни тех, что пронеслись в сознании. — О, — оживляется он, — Дагбьерт привела меня в ваш дом на ужин в прошлый Новый Год. Я развёлся с женой и оставил ей дом, так что справлять праздники мне было решительно не с кем. И Дагбьерт пригласила меня к своим близким. Мы вместе преподаём, — добродушно улыбаясь, добавляет Сверрир. — Вот как, — холодные пальцы Морион теребят край воротника лёгкого пальто, и Сверрир несколько раз обращает на это действие взор. — Я видел твою фотографию в её бумажнике, — где-то на подсознательном уровне мужчина чувствует, что ему нужно одобрение Морион, о которой услышал лишь, когда спросил про чёрно-белое фото, увиденное совершенно случайно. Тогда Дагбьерт посмотрела на него очень странным, долгим взглядом, ускользающим куда-то сквозь него. Ему показалось, что ещё мгновение, и её рот исказится от злобы, и она попросит его больше никогда не спрашивать об этом. Но Дагбьерт улыбнулась и ответила, что на фото её племянница. Поддавшись силе воспоминания, Сверрир не замечает, каким бледным становится лицо Морион. Она сжимает ткань воротника мизинцем и безымянным пальцами, остальными скребя по коже под лёгким, воздушным шарфом. — Йонас, останови машину, — голос сдавленный, дыхание вырывается из грудной клетки шумными и тяжёлыми толчками. Чужие руки на плечах кажутся клеткой, чувство удушья настигает её с головой, Морион резко открывает дверцу машины и практически вываливается на землю. Упирается руками в колючую траву, вырывая пучки. Свежий воздух усмиряет тошноту, но она продолжает часто дышать, будто никак не может насытиться воздухом. Машина, следующая за ними, останавливается, и оттуда выходят остальные. Прежде, чем кто-либо подходит к ней, Морион поднимает голову, цепляясь за пронзительный взгляд карих глаз. Она усмехается тому, что всегда смотрит на эту женщину снизу вверх, вечно коленопреклонённая. И поднимается без чьей-либо помощи. — Укачало! — она разводит руками, стараясь звучать как можно веселее, будто всё это одна большая забава и все должны посмеяться. Но никто не смеётся. И вечно вокруг неё сплошное молчание. Они все так боятся ранить её хрупкость, но она не хрупкая. Она опаснее любого из них, и твёрже. У неё вновь перехватывает дыхание, и она прижимает ладони к животу, будто пытаясь защититься. Ветер становится нестерпимым, будто обледенел из-за её появления. — Только не говорите, что из-за меня у всех пропало настроение, — она смотрит на Йонаса с укором, надеясь, что он додумается прийти ей на выручку, и он, наконец, отмирает. Протягивает бутылку с водой, улыбается и оглядывает остальных. — Ну, что, — добродушно произносит он, — едем дальше? Все соглашаются и уже готовы разойтись по машинам, как Дагбьерт заявляет, что всем нужно перебраться в её машину. Она бросает ключи Йонасу, а он машинально отдаёт ей свои, и она направляется к Морион. — Мы съездим в город, — объясняет она, глядя на брата, Эйнар только руками разводит, мол, зачем, — привезём твоё любимое пиво. Садись в машину, девочка, — требует она, вновь поворачиваясь к Морион, и на этот раз та делает именно то, что от неё хотят. — Но до города час езды, — возмущается Брианна. — Пиво! — восклицает Эйнар, и все смеются, соглашаясь с тем, что это действительно аргумент. Едут они молча, даже не глядя друг на друга. Мимо проносятся равнины и холмы, заросшие пожелтевшей травой и дикими цветами. Небо нежно-голубое с серыми облаками, которые кажутся светлее по краям, из-за чего возникает видимость, будто они сияют. — Зачем это? — вдруг спрашивает Морион. Она почти лежит, выставив колени, обтянутые джинсами, и почти упираясь в бардачок. Руками всё ещё обхватывает себя, и пальцы, спрятанные в тепло пальто, никак не согреваются. Она поворачивает голову к Дагбьерт и выжидающе смотрит на неё, обрамлённую серым и голубым. — Не знаю, — отзывается женщина, продолжая смотреть на дорогу. — Мне просто показалось, что сейчас нужно именно так. Морион тянется к её руке, и Дагбьерт вздрагивает, когда пальцы касаются внешней стороны ладони, то ли от неожиданности, то ли из-за того, что они ледяные. — Тогда расслабься, — тихо просит Морион, глядя на побелевшие от напряжения пальцы женщины. — Иначе ты нас убьёшь. Она больше не прикасается к ней. Сейчас её боль будто бы спит, уставшая от собственной тяжести. Морион не замечает, как пространство прорезает музыка. Тихая и спокойная, но что удивительно, есть в этом спокойствии какая-то особая тревога, очаровывающая и напоминающая о мечтах, о прошлом. О закатах, становящихся всё аллее в преддверии осени. — Сколько тебе сейчас, сорок? — спрашивает Морион, и Дагбьерт начинает смеяться, пару раз запрокинув голову. — Ты нахалка, — констатирует она, поджимая губы и стараясь не улыбаться. — Это простой вопрос, Дагбьерт, — Морион пожимает плечами, — не понимаю, что в нём такого оскорбительного или неловкого. — Тридцать девять, — сообщает женщина, возмущённо качнув головой. — Комментариев не будет? — Нет, — отзывается Морион. — Ты останешься на свадьбу? Повисает молчание, тягучее, как смола. — Ты решила сделать это здесь? — Мама настаивает. И снова расползается тишина, нарушаемая только тихими вздохами. Морион ощущает пустоту, будто всё внутри вымерло и не осталось ничего, что могло бы напомнить о чувствах, о простых человеческих чувствах. Только беспощадный холод, так иногда бывает и проходит быстро, но время пустоты мучительно, и потому девушка вновь протягивает руку, чтобы дотронуться, но теперь уже до волос. — Останусь, — произносит она и чувствует вдруг прикосновение к шее, под волосами, там, где горячо и очень остро. Она вздрагивает, пытаясь отстраниться от кончиков пальцев, от острожного прикосновения. — Не делай так. У меня ведь отпуск, — последняя фраза звучит нелепо и контрастно по сравнению с предыдущей. Морион кивает и молча убирает руку. Предосенний Рейкьявик вызывает у нее волну нежности и тоски. Они нигде не останавливаются, кроме продуктового, и, взяв нужной марки алкоголь, возвращаются в машину. Морион мучительно не хочется возвращаться, потому она предлагает заехать за кофе. — Забыла, насколько он здесь ужасен? — спрашивает Дагбьерт, но просьбу выполняет. Кафе небольшое и уютное, с деревянной отделкой внутри. Посетителей почти нет, пахнет карамелью и свежей краской, сочетание странное, но отчего-то нравится. Они садятся за столик в самом углу, подальше от окна. Свет здесь приглушённый, несмотря на наличие двух окон. Это в конечном итоге создаёт особую атмосферу. Старые фотографии в деревянных рамках, фонари в виде факелов, горящие даже днём, бочки у стены и огромные ключи, развешанные на стенах, — всё это напоминает о старых временах, в которых ни одна из них не жила. — Он действительно отвратителен, — сообщает Морион, отпивая из своей чашки и немедленно отставляя её на край. Дагбьерт отмалчивается, ей не хочется ни кофе, ни чая, который она заказала, ни разговоров. Немного покоя, самую малость, и новое сердце, потому что этому верить нельзя. Она всё чего-то ждёт, но даже самой себе не может объяснить, что именно. Что может поменяться лишь от того, что кто-то этого хочет? — Я не помню этого места, — произносит Дагбьерт, когда молчание становится невыносимым, только потому, что говорить о том, о чём хочется — им нельзя. — Раньше здесь был притон, — Морион пожимает плечами, делая ещё глоток тёмной жидкости, которую по нелепице назвали кофе. — Удивлена, что ты не знаешь даже этого, живя здесь столько лет. — А я не удивлена, что ты знаешь даже это, — Дагбьерт выгибает брови и смотрит с укоризной. — Теперь понятно, почему ты указала на это место. Морион усмехается, но усмешка сползает с губ, когда она видит, как дрожат пальцы, обхватившие чашку с остывшим чаем. Иногда ей кажется абсурдным, что они могут общаться так, будто ничего между ними не происходит, словно им удалось сохранить родственные узы не попранными. Но лишь до тех пор, пока любая деталь, например, дрожащие пальцы, не выбивают Морион из колеи. Сотни мыслей вспышками по оголённым нервам: как горячо будет этим пальцам, если взять их в рот? Станут ли они дрожать сильнее, если вложить в них сердце, забьётся ли оно быстрее? Словно поражённая амоком, она встаёт, и Дагбьерт инстинктивно повторяет её действия. Она отставляет чашку, когда Морион обходит столик и стремительно приближается. Решительная, острая, она заставляет Дагбьерт отступать, пока та не упирается в стену, чуть не сбив фонарь. Дыхание, пленительно-горячее, касается кожи лица, спадает на шею и грудную клетку, и вот самой дышать становится трудно. Близость Морион раскаляет её добела. Всё неправильно, губительно. Почему она терзает их, почему бы просто не прекратить всё это разом и не держаться подальше. Но разве они умеют? Они, обе? — Я так хочу спросить тебя, — шепчет Морион, словно в бреду, привычно раскалённая. Она близко, непростительно близко. Её пальцы обвивают запястья Дагбьерт, трогают ладони. — Так давно хочу спросить. Вместо того, чтобы оттолкнуть её, не пытаться поглотить полностью это ощущение тяжести чужого тела, прижатого к собственному, что даже через слой одежды можно почувствовать, как вздымается в дыхании живот, Дагбьерт просто замирает в мучительном ожидании. — О чём? — точно так же шепча, отзывается она. И вновь Морион прикасается лбом к её лбу, и губы её горят теплом напротив других губ. И неизбежность поцелуя так страшит, потому что это именно то, о чём они обе думают, здесь, в полумраке пустого кафе, где никому нет дела до двух женщин, пытающихся сохранить свою душу, не переступив последнюю черту. Но разве они пытаются? Да и стоит ли пытаться, когда плечи под обрушившимися на них ладонями полны тепла и гладкости, собрать которую возможно лишь языком. — Ты когда-нибудь касалась себя, думая обо мне? Хотя бы раз ты хотела меня так сильно, что не могла прекратить прикасаться к своему телу, потому что всё во мне — твоё, а всё в тебе — моё? Дагбьерт быстро приходит в себя, мысли о том, кто перед ней, ясные и болезненные. Вот, чему она позволила произойти. Её пальцы сходятся на подбородке Морион, она заставляет её смотреть себе в глаза. — Никогда не задавай мне таких вопросов. Пора запомнить, кто перед тобой, девочка, — в её голосе нет ни злости, ни холода, и это ранит больше всего. Морион кивает, медленно и несколько раз, будто пытаясь убедить себя в чём-то. Всегда так близко и всегда не до конца. — Я всегда помню, — говорит она и отступает. — Пора ехать. Я помню нашу последнюю осень, родная, там было много печали и много тепла. В тот вечер, когда я сказала тебе, что звёзды умирают, чтобы стать нами, ты принесла в руках мне горсть орехов. И я ела орехи из твоих рук. Ты сказала тогда, что звёзды гордились бы, если бы знали, кого создали их атомы. Ты так много говорила, что я не могла не верить тебе. И трогала губами твои ладони, вбирая в рот горчащие плоды. Я никогда не любила орехи, Дагбьерт. Но до сих пор люблю твои ладони.