***
День основания Родного мира совершенно не приносит радости, как это было прежде. Голубая старается выдавить из себя улыбку и прекрасно делает это на публику, но Жёлтую так просто не обмануть: она видит в любимых глазах тоску и боль, которая до сих пор не утихла. Сестра сбегает с праздника сразу же, как только выдаётся возможность, и она бежит вслед за ней, извинившись перед Белой, которой, судя по выражению лица, было глубоко наплевать. Она ловит Голубую за руку ещё в коридоре, и та безуспешно пытается вырваться. — Прошу, оставь меня в покое, Жёлтая! — её голос срывается. — Станцуй со мной. — Не хочу! — Голубая! Жёлтая прижимает сопротивляющуюся сестру к стене, удерживает её запястья и отчаянно пытается успокоить: — Я понимаю, я всё понимаю, Голубая. Но сейчас ты уходишь в свою комнату, чтобы опять тонуть в горе. — Да! — не отрицает Голубая. — Это так плохо?! Почему ты не хочешь просто позволить мне!.. — Помнишь, как мы танцевали с тобой в этот день, когда нам было по десятку тысяч лет? — тепло улыбается Жёлтая, чувствуя, как сестра слабо вздрагивает. — Я не понимала, к чему эти глупости, а ты вела меня за собой и говорила, что я слишком хмурая, что мне нужно уметь расслабляться. Голубая молчит, упрямо сжав губы и опустив голову, однако вырваться из хватки уже не пытается. — Тогда я едва выиграла последнюю битву и считала себя слишком слабой, недостойной быть Алмазом, — Жёлтая отходит и склоняется перед ней в изящном поклоне, заведя одну руку назад, а вторую протягивая ей. — Станцуй со мной. Прошу тебя. Её горячей ладони робко касается холод чужих пальцев; Жёлтая приподнимает голову и сразу замечает искреннюю, пусть и слабую улыбку сестры. — Почему ты не захотела потанцевать там? — интересуется Голубая, проходя в свои покои и подавая знак Жемчужинам остаться снаружи. — Кто-то может пройти мимо, — Жёлтая обнимает её за талию, находит своей ладонью её и несильно сжимает тонкие пальцы. — Не хочу делить твою красоту с какими-то другими самоцветами. Каким бы ни было платье, надетое на Голубую в дни торжества, в какую бы причёску ни были собраны её тяжёлые длинные волосы, — она всегда выглядит утончённо, величественно держит осанку и красиво складывает руки перед собой. По сравнению с ней у Жёлтой слишком широкие плечи, фигура, по её мнению, нескладная и голос — сталь, в отличие от бархатного шёпота Голубой; до подобного великолепия ей очень и очень далеко. Невыносимо хочется защищать Голубую от любых напастей и любых врагов, по возможности даже от самой себя, но это вовсе не означает, что Жёлтая считает её слабой. — Ты смущаешь меня… — Значит, я на верном пути. Музыка оркестра, играющего снаружи, доносится до их ушей тихой мелодией; Жёлтая начинает плавно вести за собой Голубую в танце, любуясь её лицом, не обременённым печалью и грустью. Воспоминания о Розовой тяжелы и висят на их совести неподъёмным грузом, но Жёлтая находит в себе силы двигаться дальше, находит в себе силы вести за собой Голубую, если ей так сложно отпустить прошлое. — Ты никогда не говоришь Голубой, что любишь её, а я говорю! В горле словно застрял горький ком, и Голубая, заметив перемены на лице сестры, останавливается, тянется вперёд и касается её губ своими в мимолётном поцелуе. Жёлтая отвечает с остервенением, со свойственным ей воинственным напором, гладит голубые щёки пальцами, стянутыми жёлтой тканью перчаток. — Я люблю тебя, — тихо шепчет она, едва оторвавшись от Голубой, и стирает слёзы, проступающие на самых краешках её глаз. — Я тоже тебя люблю, — ластится к ладоням Голубая, чувствуя необычную нестабильность физической оболочки. Знакомо немеют кончики пальцев, и последнее, что она замечает, прежде чем оттолкнуть Жёлтую, — сияние их камней. Жёлтая непонимающе смотрит на неё первые несколько секунд, но затем всё понимает и тут же извиняется: — Прости, я… — Ничего, — натянуто улыбается Голубая, невольно вздрагивая от воспоминания о наказании Белой. — Всё равно спасибо.***
Помимо основных её обязанностей по уходу за двадцать четвёртым Детским садом на пятьдесят шестой колонии Жёлтого Алмаза, Перидот поручили также проверять состояние Кластера на планете без идентификационного шифра и даже без порядкового колонизационного номера, которые свойственны всем другим планетам Родного мира. Однако она имела персональное название «Земля», что уже заставило Перидот недоумевать. Ей предоставили все необходимые данные по проекту «Кластер», выдали личное разрешение на использование любого количества робоноидов и неоднозначно намекнули на то, что сама Жёлтый Алмаз крайне заинтересована в чётких рапортах о состоянии и прогрессе эксперимента. Перидот поняла намёк кристально ясно и всё свободное от Детского сада время посвящала изучению полученных данных. Её руководительница — точно такая же Перидот, как и она сама, только созданная в Первую эру и потому возомнившая о себе невесть что — возиться с этим не пожелала, но и на абы кого сбрасывать работу, которую прислала ей лично Жемчужина Жёлтого Алмаза, побоялась. До пробуждения Кластера оставалось примерно пятьсот лет (плюс-минус две сотни); первый отчёт требовали предоставить в ближайшее время. Перидот, в отличие от своей начальницы, рассматривала эту работу как возможность продвинуться вверх в иерархии, потому что для самой себя она давно уяснила: неважно, сколь мала работа, — важно, как она выполнена. Она сместит эту напыщенную уроженку Первой эры с нагретого места, доказав Алмазу, что самоцветы Второй эры ничем не хуже, а уж сама Перидот заслуживает явно большего.***
Чем сильнее она становится, тем меньше у неё шансов подвести Жёлтого Алмаза. Яшма рвётся в любой бой, но при этом умеет держать себя в руках, потому что спешка — удел дураков, а она не из таких. Каждая победа подобна глотку свежего воздуха; Яшма с удивлением подмечает, как, оказывается, слабы многие самоцветы на её фоне, как они несовершенны и беззащитны. Она видит расколы на поле битвы почти каждое десятилетие, и все расколотые самоцветы полностью заслуживают своей участи: раз они не способны уберечь сами себя, то других и подавно не защитят. Яшма уважает иерархию Родного мира. Большинство Кварцев, Топазов, Рубинов — солдаты, потому что лучше всего для этого подходят по физическим параметрам; Жемчужины — прислуга, они красивы внешне и покорны внутренне; Цирконы рассудительны, с хорошо поставленной речью, способны убеждать в своей правоте, приводя разумные доводы. Алмазы живут во Вселенной не первые десятки тысяч лет; они точно знают, для какой работы лучше всего подходит каждый самоцвет; они дают смысл существования, берегут подданных от ошибок. Если каждый будет делать то, что он хочет, это приведёт к развалу, и никому от этого лучше не станет. Яшма создана сражаться, и она делает это. Сапфиры созданы предсказывать будущее, Лазуриты — терраформировать, Гессониты — командовать подразделениями войск. Система работает идеально до тех пор, пока каждая её деталь выполняет строго назначенные функции. Дефектные или повреждённые детали либо чинят, либо выбрасывают и заменяют другими. Яшма предпочитает второй вариант, потому что знает, какова цена ошибки на поле боя, но периодически замечает провинившихся самоцветов на более мелких работах. Позже она выясняет, что таким образом Голубой Алмаз даёт подчинённым шанс исправиться, если они того заслуживают. Яшма глубоко уважает это решение, пусть внутренне с ним и не согласна.***
В первую пару столетий после своего появления на свет Розовая справедливо полагала, что Жёлтая гораздо круче Голубой: у неё и колоний больше, и в битвах она участвует, и войсками командует, ещё и разработками всякими занимается — это же невероятно! На её фоне Голубая смотрелась немного блёкло — в её обязанности входила скучная рутина: назначение наставников едва появившимся самоцветам, разрешение конфликтов, составление программы на знаменательные дни Родного мира — иными словами, множество всяких мелочей внутри их великой империи, что для Розовой было малоинтересно. Один раз мелкая даже не сдержалась и тихо прошептала о своей ужасной маленькой тайне Голубой, но та не обиделась и не разозлилась, а всего лишь посмеялась. А затем с улыбкой поделилась этим с Жёлтой. Розовая осознала свою ошибку довольно быстро, поспешно сделала правильные выводы, и это было заметно сразу. Потому что вместо того, чтобы ходить со своими эгоистичными пожеланиями к Жёлтой, как она делала это ранее, она стала обращаться исключительно к Голубой. Жёлтая вспомнила это неспроста. Сейчас Голубая стояла над ней и смотрела своими выразительными большими глазами, которым она не умеет отказывать от слова «совсем». Разумеется, она осознаёт, что это манипуляция. Наглая, бесповоротная, но при этом ненавязчивая и лёгкая — в этом Голубая специалист, она прекрасно знает, как найти подход к каждому самоцвету, а уж к Жёлтой и подавно. — Не-е-ет, — безнадёжно стонет та, заранее предвидя своё поражение. — Тридцать Топазов — слишком много для такой… незначительной задачи! Аквамарины сами справятся с поимкой людей для Зоопарка, это ведь несложно. — Пожалуйста… — Голубая говорит всего лишь одно слово, и Жёлтая опять стонет. Тридцать Топазов! Тридцать — и для чего?! — Сдалось оно тебе… — бурчит Алмаз, копаясь в панели управления. — Что оно нам даст вообще? Неужели там осталось так мало людей? Голубая скромно присаживается на подлокотник кресла, в котором та сидит, и начинает миролюбиво перебирать пряди её волос. — Тридцать Топазов… — продолжает беззлобно возмущаться Жёлтая, и на экране уже видно, как она отсылает необходимые распоряжения. — Я могла бы… — Спасибо, — Голубая целует её в макушку, ласково проводит пальцами за ухом, отчего сестра буквально млеет. Много тысяч лет назад Розовая сделала правильные выводы: в одиночку от Жёлтой она ничего не добьётся, а вот если рядом будет Голубая…