***
К живым стенам и статуям он уже привык; к соблюдению субординации, пусть и с натяжкой, — тоже. Уже второй раз Стивен возвращается в комнату абсолютно вымотанный, падает на кровать без сил и плохо спит. Трагедия с Топаз, которую заменили буквально через пару часов (как ему сообщила Жемчуг), при таком ритме жизни отходит практически на второй план: он просто не успевает об этом думать. И это при том, что он выполняет только то, что ему говорят, — каково приходится другим Алмазам, даже страшно представить. Конни приободряет его, как может: отвлекает лёгкими разговорами в свободное время, держит за руку в особо напряжённые моменты и следует повсюду тихой мышкой. За одно её присутствие Стивен уже благодарен. — Сегодня к тебе придут портные и подберут подходящий наряд на бал, — озвучивает Жемчуг расписание. — Зачем самоцветам портные? — не понимает Стивен. — Вы же можете менять световую форму и всё такое… — Портных мало, зато много кузнецов. Люди тоже могут воевать без брони, но не воюют ведь, — улыбается Жемчуг в ответ. — Портные обычно заняты тем, что шьют новые наряды Жемчужинам, создают для них аксессуары. А ещё, например, если голубой самоцвет принадлежит Жёлтому Алмазу, то он никак не сможет показать свою принадлежность ей из-за невозможности сменить цветовую палитру. Очень много мелочей, где одной сменой формы не обойтись. — Вот оно как… — задумчиво бормочет мальчик и замолкает. После портных назначено ещё несколько встреч, о которых он предпочёл не думать — всё равно его присутствие, как сказала Жемчуг, нужно чисто для галочки.***
Против Белой идти глупо. Абсурд, граничащий с саморасколом. Решения, которые принимает Верховная правительница, всегда исключительно верные; все её правила — то, что позволило выстроить их непобедимую империю. Все они должны приносить жертву во благо этой идеальной империи, но Жёлтая всё чаще ловит себя на мысли, что устала класть себя на жертвенный алтарь. «И не только себя», — думает она, глядя на Голубую, которая сейчас вертится перед ней, демонстрируя новое бальное платье, и излучает счастье в чистом виде. — Как тебе? — с предвкушением спрашивает сестра, не скрывая волнение в голосе. Видеть Голубую столь оживлённой, с этой радостной улыбкой на лице, с блеском в глазах для Жёлтой подобно живительному свету. Она и сама не сдерживает улыбку, кивая: — Восхитительно. — Жаль, что тебе ничего нового я придумать не успела. — Я как-нибудь переживу. Но что больше всего терзает Жёлтую после возвращения в Родной мир, так это мысль о том, что Белая от них что-то скрывает. Белая никогда ничего от них не скрывала — в этом просто не было смысла. Белая идеальна, она — абсолют, и каждое её слово — истина в последней инстанции, но во всём произошедшем с Розовой, в самом поведении старшей из Алмазов было много странного. Во всяком случае, Жёлтая уверена, что Белая обо всём знала: и о выжившей Розовой, и о её странной форме, — однако им об этом сказать позабыла. Зачем ей это было нужно, Жёлтая не понимает. Их обвели вокруг пальца, заставили скорбеть по младшей сестре шесть тысяч лет, и если сама Жёлтая могла пережить эту трагедию относительно легко, то Голубая чуть не сошла с ума от горя. Конечно, она не смеет требовать от Белой объяснений — Белая никогда ни перед кем не отчитывается, — и всё же обида упрямо грызёт Жёлтую изнутри. — О чём задумалась? — отвлекает её от размышлений Голубая и щёлкает пальцами прямо перед её носом. — Да так, мелочи… Любимые лазурные глаза смотрят на Жёлтую с такой теплотой и заботой, что от сказанных Розовой слов становится плохо. — И ты так просто ей это позволяешь?! Ты же любишь Голубую!!! Она закрывает лицо руками, упрямо трёт лоб, пытаясь выбросить из головы мысли о Белой. — Ты явно устала. — Скорее всего, — усмехается Жёлтая. — После бала нам обязательно нужно будет провести время вместе, — нравоучительно произносит Голубая. — Как насчёт просмотра новых Жемчужин? В Рифе в этом столетии они вышли такие красивые! Жёлтая вымученно кивает, любуясь сестрой. Ей всё равно, чем заняться: она отдыхает, когда просто находится рядом с Голубой.***
Мешки под глазами замечают все Кристальные самоцветы, и даже обычно буйная Аметист неуверенно предлагает ему отказаться от всех этих Алмазных заморочек. Хотя бы ради самого себя. Стивен уже думал об этом, но хотел почувствовать, каково это — быть Алмазом. Хотел побыть на месте мамы хоть немного и, вероятно, лучше её понять. — Я могла бы спеть тебе, как в детстве, — мягко предлагает Жемчуг. — Перед сном, — на что мальчик радостно кивает, устраиваясь в кровати поудобнее. Колыбельная, которую поёт Жемчуг, возвращает его в блаженное раннее детство, укутывает в мягкое одеяло и дарит спасительный, но непродолжительный сон. Стивен нехотя открывает глаза, усиленно трёт их и оглядывается: он один в совершенно пустой комнате, но колыбельная не стихает. — Я покажу тебе сиянье прекраснейших дюн, — напевает тихий голос, — глубины широких морей… Он звучит откуда-то из-за стены, и Стивен идёт туда, как зачарованный, касается гладкой поверхности кончиками пальцев — и стена отодвигается в сторону, являя его взору узкий мост, ведущий куда-то далеко. — Я скрою от твоих глаз ледяные дворцы, — колыбельная становится немного громче, — и своды каменных миров… Это уже не голос Жемчуг, это даже не те слова, какие она ему поёт. Шаг ускоряется, и мальчик уже не замечает, как бежит, переставая оглядываться по сторонам, видит в конце пути туалетный столик в ярко-розовых тонах и большое зеркало, в котором отражается незнакомая фигура. — Живи же в мире, полном тёплых лучей, вдыхай полной грудью пыльцу… Он взбирается вверх как можно быстрее, припадает к зеркальной поверхности, в которой отражается только он, отчаянно бьёт по стеклу, уверенный, что видел здесь кого-то ещё. — Молю, чтобы ты никогда горя не знал… В этот раз осознание, что это всего лишь сон, приходит к Стивену довольно быстро. Обиженно поджав губы, он ещё раз бьёт по зеркалу и припадает к нему спиной, медленно падая вниз и усаживаясь на слишком большом для него столике. — И в тебе воплощая мечты… — голос постепенно затихает. Мальчик задирает голову, глядя наверх, во мрак незнакомой ему комнаты. Его спины неуверенно касается чужое тепло — Стивен с надеждой оборачивается и встречается взглядом с розовыми алмазными глазами. — …я буду вечно хранить твои сны, — слышит он, проснувшись уже в привычной обстановке в окружении Кристальных самоцветов.***
Утром ему помогают одеться Жемчуг и Конни; Гранат обнадёживающе хлопает по плечу и советует расслабиться. Не то чтобы Стивен не пытался, однако он уже третий день расслабиться не может. Они с Жемчуг идут первыми: выход остальных запланирован на несколько часов позже, — идут в бальный зал по мосту, и Стивен останавливается на середине пути. Просто стоит, глядя вперёд, и внезапно формулирует для себя причину, почему ему здесь так не нравится. Вдаль простираются бесконечные безжизненные строения, сияют огнями мосты, горят шпили и башни, вокруг снуют по мелким поручениям Жемчужины, пролетают над головой Аквамарины, пробегают мимо Кварцы… Родной мир — не планета. Родной мир — это город размером с планету. Пустой, безликий, серый — огромное пространство, многоярусная структура и ни единого намёка на жизнь. У Стивена от ужаса скручивает живот и к горлу подступает ком. Самоцветы не знают ничего иного; Родной мир для них — идеал, к которому следует привести остальные колонии. Редкие мятежники, на короткое время осознавшие, что они творят, этим обществом порицаются и чувствуют вину за то, что оказались дефектными, не сумевшими порадовать Алмазную власть выполнением элементарных поручений. В чём цель такой империи? Среди толп он видит мимолётные взгляды самоцветов, адресованные друг другу: искры, какие он видел между Рубин и Сапфир, какие он видит между Жёлтой и Голубой; взгляды, которые не замечают «правильные» самоцветы; взгляды, которые являются единственным, что связывает тех, кто привязался друг к другу больше положенного. Стивена грызут сомнения. Даже если он убедит Жёлтую и Голубую в своей правоте, если надавит на их чувства друг к другу — всё равно все эти простые самоцветы просто не знают иной жизни. Даже если попытаться изменить эту диктатуру, лишь очень малая часть самоцветов сможет найти смысл жить дальше. Они все связаны, скованы, покалечены. Эти путы до сих пор обвиваются и вокруг камня Розовой: Белая никогда не собиралась отпускать её по-настоящему, словно прекрасно знала и о восстании, и о личине Розы Кварц. — Пойдём, — тихо произносит Жемчуг, положив ему руку на плечо. Они уже слишком долго стоят на одном месте. — Твоя мама не хотела, чтобы ты видел это. Его мать сбежала от такой жизни и ему такого тоже не желала. Но он уже здесь, и сейчас по-детски наивно желает исправить ошибки, которых не избежала Розовая, сделать что-то больше, чем она.