Они хотели жить вечно

Он видит, как Сириус смотрит на Джеймса – больным и тусклым взглядом побитой ногами собаки. Он видит это каждый мордредов день – в их спальне и общей гостиной, за столом в Большом зале, на занятиях, когда Поттер непременно садится с рыженькой Лили и шушукается о чем-то голова к голове. Он видит, как на глазах выцветает Бродяга. При жизни превращается в призрака и, возможно, скоро научится проходить через стены. Неплохое умение для того, кто чаще других удирает от Филча с его драной кошкой, напоминающей вылезший из могилы полусъеденный труп. Он видит, как, бывает, сцепляются взглядами, как меж ними полыхает-искрит. Как болезненно кривятся искусанные в лохмотья тонкие губы, как Сириус уходит прочь ото всех, как места себе не находит. Он все еще помнит (и соблюдает) их глупый, отчаянный договор, заключенный на ступенях совятни. Он закрывает глаза каждый раз, когда Сириус вылавливает его в пустых коридорах после отбоя, в укромных уголках библиотеки за огромными пыльными стеллажами, затаскивает в затянутые паутиной тайные проходы. Целует, торопливо и беспорядочно гладя руками. Целует-грызет, как какой-то пещерный, примитивный вампир, прокусывая тонкую кожу на шее. Пит всхлипывает, когда Сириус резко входит в него – все чаще торопливо и без какой-либо подготовки. Бродяга стонет-хрипит и сбивчиво шепчет: – Хвост, Питти, мой мальчик. Прости, я опять причинил тебе боль. – И движется в нем отчаянно, рвано. Дергая на себя, чтобы глубже и ближе. Зализывает укусы и языком собирает солоноватый пот с бледной шеи, с плеч, со спины. "Я люблю тебя. Я всегда тебя... буду". Хвост давно уже чаще молчит. Хвост кусает себя же до крови за губы. Глотает слезы, что клокочут внутри, не позволяет пролиться и капле. Когда-то он говорил ему: "Я все смогу, я буду любить за двоих, я сумею. И не попрекну никогда за то, что любишь его, за то, что им одним только дышишь". Уверен был, что этого хватит – быть с ним хотя бы вот так. Ненадолго становиться частью него, все-все-все ему позволяя. Надеяться, что наступит тот день... Он чувствует, как с каждой их тайной встречей под ребрами расползается уродливой кляксой бездонная тьма, как отвоевывает орган за органом, как лишает рассудка. Он чувствует, как любовь умирает, трансформируясь в гнойную язву, в нарыв. Он чувствует, как выгорает, превращаясь в кого-то другого. Подрагивающими холодными пальцами он стягивает мантию под подбородком. Меж бедер липко и сильно саднит. Не смотрит, как голый (в одной расстегнутой мятой рубашке) Сириус курит, расслабленно привалившись к стене. Поглядывает из-под полуопущенных век, и густые ресницы отбрасывают темные тени на щеки. Пальцы покалывает от желания прикоснуться, стереть эту маску с лица, вернуть хоть на миг безбашенного и веселого балагура. Того, которого однажды он полюбил. Но Питер только зубами скрипит и ищет брюки в ворохе перепутавшейся одежды. Зачем он вообще его раздевал? Мог и просто быстро присунуть, к коленям штаны приспустив. Питер накручивает себя, распаляет. Стискивает слабые кулаки. Сириус виновато и грустно кивает. – Я тебя невыносимо измучил. Малыш, это пора прекращать. Столбик пепла на магловской сигарете растет. Дыма в комнате столько, что режет глаза. Все плывет, как в тумане, что утрами ползет от озера к замку молочной плотной волной. Питер дергает зло головой – не получается из ушей вытрясти чертову воду. Щеки щиплет от бессильных яростных слез, за которые и себя, и Бродягу – ненавидит так сильно. – Питер... Питти, ну что ты, малыш? Ты разве не видишь, не чувствуешь? Как я тебя разрушаю. Причиняю одну только боль. Я ведь только беру, только пью твои силы и ничего не оставляю взамен. Это правда, но Питер слабо шевелит губами: – Я без тебя не смогу. Без Бродяги он просто ляжет и сдохнет. Или забьется куда-то под пол в вонючую узкую щель, превратившись в жалкую крысу, и будет лежать. Пока просто не перестанет дышать. Пока не исчезнет. Блэк рывком к груди прижимает, Блэк ерошит мягкие волосы цвета высохшей осенней травы, Блэк губами вжимается в макушку и шепчет, что не оставит его никогда, что всегда-всегда будет рядом. – Прости меня, ладно, малыш? Прости, я буду пытаться. Питер? Ну не молчи. – Хорошо. Ладно. Я хочу тебе верить. Блэк целует его до невозможности нежно, стирая пальцами влажные дорожки со щек. * Кажется, между ними меняется что-то. Утром Бродяга под удивленным взглядом Поттера и укоризненным Рема за завтраком плюхается рядом с ним на скамью и приобнимает за плечи. Питер моментально краснеет и ёрзает, будто в штаны ему сыпанули песка. Питеру так страшно повернуться чуточку влево и увидеть потемневший, остановившийся взгляд. "Это нечестно! Нечестно! Я тоже хочу быть счастливым, почему ты решил себе все забрать? Усидеть на двух стульях – и девчонка Эванс тебе, и Бродяга. Оставь хоть что-нибудь мне. Хоть немного". Рука Бродяги на плече напрягается. Тяжелая, как из железа. Но Сириус только улыбается шире и мочку уха губами цепляет. При всех. Ошарашенно хихикает Лили и зачем-то бросает быстрые взгляды на Джеймса, за противоположным столом кузина Нарцисса поджимает бледные губы, аккуратно и царственно ножом разрезая омлет. Ее нареченный Малфой презрительно цедит что-то сквозь зубы, и по слизеринским рядам пробегают смешки. Питеру хочется раствориться, стать опять для всех невидимкой. Питеру хочется, чтобы закончился цирк, в который сам он и на секунду не верит. – Позанимаемся сегодня у озера вместе? – интимно шепчет Бродяга, плевавший на поднявшуюся суету. У Джеймса отчего-то острые скулы. Сидит с неестественно ровной спиной, руками сжав край стола. Костяшки белые и белые ногти. Лили дергает его за рукав и что-то твердит ему быстро, но Поттер не слышит. Поттер пытается с собой совладать. Поттер размеренно дышит. Считает, наверное, про себя от ста до единицы, как когда-то учили. – Почему бы и нет? – выговаривает Питер раздельно и ровно. Аккуратно снимает руку Бродяги с плеча и выбирается из-за стола. С него хватит. Сегодня. Обеспокоенный Ремус кричит что-то в спину, но выкрик перекрывает короткое, тихое: "Бродяга? Поговорим? Нет, не здесь. Не сейчас". Ну, конечно. * Занятия тянутся бесконечно. Так, точно кто-то применил артефакт для неограниченного растяжения времени. Питер не слушает профессоров – царапает на пергаменте рожицы домовых, выводит портрет полтергейста, что на Зельях притаился за огромным пыльным котлом у стеллажей с ингредиентами и свитками. Наблюдал любопытно. Питер вздрагивает каждый раз, когда Блэк приближается, чтобы шепнуть пару слов, клюнуть в щеку, закинуть руку на плечи, рукой по щеке провести. А Джеймс целый день какой-то удивительно неуклюжий, то перья с книгами по полу рассыплет, то склянку с редким зельем расхлещет. Отмахивается от засыпающей вопросами Лили и что-то злобно исподлобья шипит в ответ на осторожные увещевания Рема. Питера попросту не замечает. То есть – совсем. Не то, чтобы это как-то его огорчало... Кипучая едкая злость кислотой разъедает хрупкие вены. Клокочет в горле. Сложно дышать. В итоге Питер уходит раньше других и пропускает обед, чтобы незаметно пробраться в их спальню, взять нужные вещи, принять быстро душ. На всякий случай. Лишним не будет. У озера они с Бродягой останутся только вдвоем. Там есть одно укромное место... Питер ему сегодня покажет. Не помешает даже резвящийся Кальмар. Питер расскажет ему обо всем. Питер так честно больше не может. Что, если они найдут хоть какое-нибудь решение? Может быть, он согласится попробовать отворот?.. * С озера дует пронзающий холодом ветер, и ледяные волны на берег накатывают одна за другой. Питер с ноги на ногу переступает – в тонких ботинках, что к тому же промокли насквозь, далеко не тепло. Наверное, стоило бы наложить хоть какие-то чары, но он... Сейчас он не помнит даже о том, что волшебник. Сейчас, когда Сириус не пришел. А он ждал его, как придурок, час и еще половину. Он все глаза просмотрел и закоченел, как сосулька. Конечно, может он зря, может парни, когда он так поспешно ушел, опять учудили чего-то и загремели на отработку. Ведь это Бродяга. Неугомонный балбес, баламут. Должно быть, Филч отобрал у них палочки и запер в какой-нибудь грязной кладовке разбирать завалы или сортировать магических жуков – лапки в одну банку, глаза – непременно в другую. Перед сном Сириус все в красках расскажет ему, они вдосталь еще посмеются и непременно в совятню сходят вдвоем отправить письмо... и на ступенях будут там в темноте целоваться... Питер чувствует, как щиплет глаза. Это ветер, что по лицу оплеухами хлещет. Это чей-то злобный смех в вышине. На самом деле – завывания приближающейся бури, не больше. Кажется, дальше тут торчать бесполезно. * Пальцы не гнутся, а пропитавшиеся озерными брызгами полы мантии отяжелели от замерзшей воды и позвякивают при каждом шаге. Он пробирается в замок с бокового неприметного хода. Кажется, через него в Хогвартс привозят продукты и необходимую утварь для кухни. Оттуда в Гриффиндорскую башню ведет коридор, увешанный выцветшими портретами неизвестных людей, заставленный сколотыми статуями, заваленный грудой ржавых, никому не нужных доспехов. Филч тут почти не бывает, а потому он легко... – Джимми... – знакомый, такой надломленный голос прибивает к месту, и Хвост замирает, сливается со стеной и прекращает дышать. – Все кончено, Джимми. Тогда почему ты разреветься готов, как девчонка из-за распоротого подола или потерянной броши? – Сириус... – просит Поттер так, точно молит его о пощаде. – Один только раз. – Ты это уже говорил мне... я сбился со счета. Малышку Лили украшают рога? Это горько. Это тьма, что хохочет внутри, заходясь в приступе яростного веселья. – Я люблю тебя. Шорохи. Тени поднимаются с пола и встают перед ним в полный рост. Тени втягиваются под кожу, и он становится тенью. Он неотличим. – Джеймс. Джимми... да. Кажется, Питер и через стену, за поворотом которой выясняют отношения двое друзей, может видеть, как Сириус смотрит на Джеймса. Так, как никогда не поглядит на него. Воздуха в этом коридоре катастрофически мало. Кровь из прокушенной губы стекает на подбородок и ниже. Марает рубашку. Сириус всхлипывает, отвечая на поцелуй.