Витражи из крыльев фейри

И стылые осенние дни понеслись вскачь. Дженсену никогда не было так спокойно и радостно в преддверии зимы. Раньше он ощущал только липкий страх, даже не от холода или возможной нехватки еды, а скорее от ожидания весны. Когда его скрутит болью и отчаянием, а в голове будет страшный неутолимый голод, жажда касаний и объятий. Тревога и безысходность, помноженные на одиночество. А сейчас у него появился Джаред. Чудовище, разгромившее витражи, любитель застрять в хитроумных ловушках, привереда, из принципа не прикасающийся к вяленому червячиному мясу. Единственная радость и свет арахнидской жизни. Это грело так, что Дженсен диву давался, сколько у него сил появилось. Он и слепыша нового на соседнее дерево сходил поймал, и оклад у малого витража переложил, и мух последних осенних наловил, и ловушек у корней дерева понастроил, с изумлением обнаружил в них муравьёв. А ещё ему безумно понравилось радовать Джареда, приносить по его просьбам разную мелкую чепуху, вроде сушёных улиточьих раковин, которые чем-то умиляли его пару, и он развесил их гирляндами по ветвям. Или странная просьба — достать у пойманных муравьёв острые жвалы. Дженсен чуть не лопнул, выпив целого муравья, чтобы безопасно добыть с него это. А Джаред ими вырезал из пожухлой листвы себе обмотки на ноги и скрепил их на ногах, как-то хитро продевая в дырочки нелипкую паутину. Теперь он мог ходить, не цепляясь за кору пушистыми паутинными носками, предпочитая взмывать вверх, если поскальзывался, а не вертеться подвешенным под веткой, если цеплялся. Сердце у Дженсена в такие моменты останавливалось, но он скрипел жвалами и смирялся. Лучше уж пусть вспархивает, чем ноги морозит или подворачивает. Одного раза вправления вывихнутой лодыжки ему хватило, чтобы осознать — бывают вещи и похуже чем простой ветер. Тем более, что ветра-то Джаред совершенно не боялся. Он с ним дружил и пару раз показывал Дженсену, как он умеет полагаться на воздух, и тот его на удивление уверенно держит. Было красиво, но Дженсен всё равно попросил больше не повторять. Джаред вообще оказался рукодельником и умельцем, сделал плетёные двери из черенков листьев и тоненьких веток. Дженсену в голову не приходило так переплетать что-либо. А эта затея с глиной? Сколько её было у корней, в том числе разворошенной диким зверьём и теми же муравьями, а Дженсену и в голову не пришло вымесить её с тонкими волокнами и вылепить сосуды. Джаред попытался сушить глину на солнце, но осеннее небо было постоянно затянуто тучами, через день моросил мелкий проникающий везде дождь. И Дженсен повёл его в самое секретное дупло. Закопчёное, с немалым запасом дров. Его род никогда и никому не раскрывал этого секрета, а Джареду он показал. Два особенных камня, которые вроде обычные, а ноги сотрёшь, пока найдёшь такие, искра между ними, рождающая огонь. — О… — только и смог сообщить Джаред, когда из-под рук арахнида вспыхнул огонь. На открытом огне пробные глинянные пластинки лопались. Дженсен решил прожечь очаг до углей и попробовать прогреть глину на них. Заодно и порадовал себя — прирезал лишнего червяка, выпотрошил в червячне, а к костру приволок чистые подсушенные куски, разложил над костром, нанизав на острые палки. Из тайного места достал редкое сокровище — костяную коробочку с бесценной чистой солью. Коробочку он нашёл в муравьиных запасах, а соль всё лето по крошке выпаривал из сока редких цветов. Но когда от подсоленного жарящегося мяса пошёл запах, он признал — все мучения того стоили. На эту вкуснятину повёлся даже привередливый Джаред. Умял пару кусков и уснул в тепле костра вместе с третьим. Просушенная глина стала прочной, но шершавой. Джаред снова навёл какой-то глины, только жидкой, попросил найти лягушачью или улиточью кладку более-менее свежей икры и уже с новым составом запёк всю посуду. К изумлению Дженсена она получилась в этот раз гладкой, блестящей, а по цвету — золотой, почти как Джаред, укутанный облаком пыльцы. Всей фантазии Дженсена хватило на то, чтобы в пяти кувшинах прогреть до пузырьков и поставить остывать запечатанным древесный сок. На всякий случай. Было как-то пару раз, что зимой водная щель иссякала, и приходилось снег для питья собирать. А Джаред решил удивить — в самый большой сосуд набрал сока дерева, добавил сушеных фруктов, а когда забродило — подпоил. Думал, что будет весело. Проснулся весь в паутине. А Дженсен ещё пару дней один уходил ночевать в холодный зал с разбитым витражом. Джаред думал, что он обиделся, а Дженсен помнил, как в дурном пьяном сне видел — жвалы впиваются в суставы крыльев, а тощее золотистое тело растворяется в пищеварительном соке, спелёнутое паутиной в плотный кокон. Пока не убедился что собой управляет, в ставшую общей спальню не возвращался. Впрочем, вылить странное пойло тоже не дал. Часть потратил чтобы приманить на сильный запах последних снулых муравьёв, а остатки запечатал и оставил на будущее в холодном дупле. И Джареда успокоил: — Я сам себя испугался, ты ни при чём. Теперь мы знаем, я такое не ем. И снова всё вернулось в привычное русло. Приятное по утрам, дела и заботы днём, а по вечерам — тёплые разговоры о звёздах, о ветре. Дженсен рассказывал истории про страшного лешего, хозяина всех деревьев, Джаред о чудовищных птицах, что ловят крылатых людей в надкронье. Говорили о том, как первые люди по-разному нашли и приручили огонь. И снова — приятное на ночь и спать. Почуяв, что скоро станет совсем холодно, Дженсен тоже решил свою пару удивить. Подготовился с вечера, а поутру потащил сонного Джареда мимо кладовой — баловать. На самую верхнюю южную ветку. Тот стрелял глазами — на завтрак у обоих было только «приятное», и, видимо, он ждал подвоха. Дженсен с вечера убрал паутину с пары плодов. Почти созревшие, упакованные в плотную, непроницаемую для солнца и тепла ткань, они замерли в почти-спелости. Открой солнцу, и через пару часов — готово. Джаред учуял запахи на подходе — взвился над веткой, неверяще вертя головой. Ни в начале зимы, ни в первые холода он не рассчитывал обнаружить на ветке сладчайшие переспевшие ягоды. Увидел и паутину, снятую с них, и коконы остальных запасов. Загорелся как утренний рассвет, зарумянился от восторга. — Это ты мне? Правда можно? — Всё для тебя, ешь. Ягоды были самые поздние, мелкие. Чтобы Джареду на весь день хватило, Дженсен открыл сразу три. Смотрел, как крылатый пьёт сок, кусает понемногу сахаристую мякоть, смакует и дразнится. Наслаждался. В этот год и зима для Дженсена пришла незаметно и вершина года. В холода они стали меньше выходить из гнезда, а двигались быстро и шустро, чтоб не успеть замёрзнуть. Ближе к весне Джаред то ли от перекорма, то ли по каким другим причинам умудрился даже впасть в спячку. Закуклился в паучьи шелка и уснул. Ни для еды не выбирался, ни до ветра. Причмокивал и продолжал спать, притираясь к паучьему боку, если вдруг рядом обнаруживал. Дженсен с удивлением понял, что и сам не прочь вздремнуть под его тёплым бочком недельку-другую. Так увлёкся, что даже время отслеживать перестал, в последний выход закупорил дверь в спальню поплотнее и вырубился. Пока один был — как ни старался, не получалось уснуть, а с парой — раз и получилось, тепло и вкусно в обнимку. Проснулся довольный, но плохо соображающий. От запаха. Измятая пустая постель рядом благоухала весной и бедой.