Здесь пахнет солнцем

      Когда Мадара был ребенком его отец часто уходил на поле боя, оставляя сына под чутким покровительством Фумико и своих доверенных советников. Последних Мадара терпеть не мог главным образом потому, что они остервенело пытались привить ему так называемое чувство меры. И утверждали, что будущему войну необходимо видеть границы дозволенного и хоть чем-то отличаться от неотёсанного варвара. Но Мадара предпочитал внимать только словам отца. В то время как сам Таджима исчезал на целых два или три месяца и лишь изредка давал о себе напомнить. Впрочем, всегда возвращался неожиданно, руки у него постоянно были заляпаны кровью, и от него пахло чужаками. Отмывшись, он тот час же взъерошивал чернильные волосы на голове ребёнка, широко улыбался и говорил раскатистым баритонным голосом: «Очень скоро я возьму тебя с собой, и тогда мы вместе будем рвать глотки нашим врагам». Рвать глотки и защищать свой клан в скором времени составило смысл так называемых дозволенных границ, и Учиха принял их как обязательство. Впервые Мадара попал на реальное поле боя, когда ему стукнуло одиннадцать. К тому моменту небеса уже успели прибрать к рукам его мать и трёх младших братьев: клановые междоусобицы уносили их неторопливо одного за другим, а в памяти оставалась только груда кровавых тряпок и запах нарывающих ран. Мадаре ничего другого не оставалось кроме как впустить в своё сердце бессмертное эхо войны. Проникнуться неутолимой жаждой возмездия и втоптать в грязь последние детские фантазии о мире. Эта была очередная стычка между кланами Сенджу и Учиха. Таджима отдал сыну катану и велел убить как можно больше врагов. Мадара старался не запоминать число отнятых жизней. Но с той поры осознал, что никогда уже не сможет остановиться. Что-то всякий раз подталкивало его к кровопролитию. И даже сейчас, спустя семь лет, когда приходилось биться бок о бок с Хагоромо против Сенджу, Учиху опутывало это неизменное ледяное чувство. И он понимал, что находится как раз именно там, где требовалось больше всего.       Противника удалось остановить уже у самых стен поселения и отбросить назад к границам. Как и прежде вражеское войско вёл опытный и искусный Бацума, не понаслышке знающий все слабые стороны Учиха и Хагоромо. Приходилось постоянно держать его на виду и ловить момент, чтобы прикончить. Было бы неплохо избавить Таджиму от такой необходимости. Однако когда в месиве врагов появился Тобирама, пришлось немедленно оставить эту затею и отбиваться от «Белогривой Собаки». Бой затягивался. Армии сражались по привычке и без лишних изяществ: только крики и кровь. А когда солнце окрасило высокие шапки гор в грязную позолоту, скрежет клинков неожиданно смолк. Сенджу отступали, неся большие потери. Тягаться с красноглазыми дьяволами можно было только на открытой и хорошо знакомой местности. Здесь же легко угодить в их хитроумные ловушки. Буцума привык, но не любил рисковать, особенно если в отряде был тот, кто безмерно дорог ему. Непонятно почему его сын ослушался приказа. И в самый последний момент выдернул Мадару из тесного окружения войска, а после продолжил биться с ним один на один, не обращая внимания на многочисленных врагов за своей спиной. Такое странное безрассудство совсем не было похоже на Тобираму. Младший Сенджу всегда беспрекословно подчинялся приказам и никогда бы не вступил в схватку, заранее зная, что силы неравны. Мадара холодно усмехнулся, поняв, что Белому Псу больше некуда отступать, и он загнал себя в тупик. — Ты решил принести жертву или просто сглупить?! В ответ Тобирама лишь крепче стиснул зубы. И не озвученные слова проклятия повисли незримой пеленой тяжести в жгучем воздухе. Сенджу заострил внимание на загорелой шее противника. С самых ранних лет он мечтал когда-нибудь перерезать Учихе глотку и понял, что сейчас ни при каких условиях нельзя оставлять Мадару в живых. От Учихи необходимо избавиться немедленно, потому что другого такого шанса может уже не представится. Сенджу перехватил катану в обе руки и кинулся на врага, презирая всякую опасность. Их клинки скрестились, а сталь пронзительно заскрежетала, посыпались бледно-желтые искры. Мадаре не составило труда пересилить шестнадцатилетнего мальчишку и выбить клинок из его ещё очень уверенных рук. После чего Учиха схватил Тобираму за горло. Шаринган позволял видеть малейшее движение врага и опережать его на две-три секунды. Белый Пёс не успел даже вздрогнуть. Сломать шею или пронзить сердце — не играло никакой роли. Главное — сделать смерть быстрой и удостовериться в её подлинности. Мадара решительно стиснул пыльцы и лишь на крошечный миг вместо пылающего ненавистью лица Тобирамы увидел простодушного Хашираму — прыткую улыбку на через-чур тонких губах и живой блеск в любознательных миндалевидных глазах. Заколебавшись, Учиха допустил страшную ошибку, и через секунду всё его плечо охватила нестерпимая ужасная боль — Мадара почувствовал, как стрела рвёт его руку и проходит насквозь. Держать Сенджу и дальше в плену становится невозможно. Тобирама вырывается, чтобы нанести смертельный удар, но шаринган и вражеское окружение останавливают его. Белый Пёс сталкивается с удушающим взглядом Учихи и понимает, что совершает необдуманную глупость. Его убьют прежде, чем он успеет хотя бы коснуться Мадары. Шансов нет. Сенджу делает шаг назад, словно вслепую по охваченному огнём полю. Перед глазами рябит, а воздух превращается в вязкую липкую кашу. Нет, это вовсе не страх, а всего лишь стыд и вина за свои необдуманные действия, за неоправданный риск. Далёкий голос Буцумы действует как поводок и Тобирама отступает. Кое-как ему всё-таки удаётся прорваться через войско и оказаться в относительной безопасности. Мадара шипит уже не от боли, а от съедающей его живьём ненависти. Рана сильно кровит и рукой практически не пошевелить. О сражении на мечах можно забыть. Молодой Учиха кидает пронзительный взгляд через кривой и широкий, как пересохшее русло реки, овраг прямо на другую сторону поля боя. И сталкивается с глазами Буцумы. Его враг холоден и сдержан, твёрдо сжимает в пальцах изогнутый лук и готов снова натянуть тетиву. Говорят, стрелы Буцумы никогда не знают промаха и бьют насмерть с первого раза. Выходит, Сенджу просто хотел оторвать Мадаре руку. А во второй раз уже наверняка выстрелил бы в лоб. Будь он трижды раз проклят!       Когда на поле боя стало тихо, и запах крови окончательно впитался в землю, Мадара вспомнил сердитое лицо отца и его единственную просьбу, сказанную прямо перед тем, как младший Учиха затворил за собой двери-сёдзи и выступил в бой. «Не спускай глаз с Буцумы» — говорил Таджима. И ведь как в воду глядел! А теперь эта проклятая стрела торчит из плеча, словно охотничий гарпун, и не даёт нормально вдохнуть. Двадцать дюймов в длину, стальной наконечник и три поперечных зазубринки. Адская боль. Но Мадара терпит. Вокруг столпилось его собственное войско. Кое-где промелькнули лица Хагоромо. Раненому подали клочок чистой ткани, чтобы он смог хоть как-то приостановить кровотечение. Учиха выхватил хлопковый белый платок и зажал рану. Тряпица мгновенно окрасилась в красный цвет. Мышцы свело судорогами. — Чёртов Буцума! — Хрипит Мадара сквозь плотно стиснутые зубы, а в памяти невольно всплывает до дрожи пронзительный взгляд Сенджу, обещающий Учихе убить его в следующий раз. За Тобираму он готов раскроить череп даже самому Ямогути — новому даймё в долине Фуккутши. Раненый терпеливо выдыхает, обхватывает пальцами скользкую от горячей крови стрелу, но прежде чем успевает дёрнуть, слышит за спиной хорошо знакомый голос, принадлежавший мужчине. — Не советую. Мадара послушно замирает и чувствует, как по странной детской привычке всем телом почему-то овладевает дикое напряжение. И он не может пошевелиться. Вот ему снова десять лет и он застукан ранним утром в покоях Наоки и не кем попало, а её рассерженным отцом: шесть часов, нервная дрожь в груди, куча нелепых оправданий и одна дурацкая желтобрюхая канарейка, ради которой и был совершен этот нелепый подвиг. Ведь Наоки всегда хотела ручную птичку, и Мадаре безумно нравилось делать ей такие «рисковые» подарки. Он знал, что в благодарность обязательно получит лёгкий и тёплый поцелуй в щеку такой же нежный, как первое дуновение весны, и у него в душе вдруг всё заклокочет, забьётся и заиграет. Учиха кинул взгляд через плечо, не заметив как скоро всё напряжение куда-то исчезло, уступая место осторожному любопытству. К нему приближался хорошо слаженный для войны человек, облачённый, как обычно, во всё белое. Густые черно-бурые волосы забраны в высокий тугой хвост, седина ещё не посмела тронуть ни одной пряди. Острые грубые скулы и пытливый взгляд прищуренных сероватых глаз. Хмурая уверенная полуулыбка на обветренных губах. Катана в левой руке, а из доспехов только котэ[1]. Да, это был всё тот же Химура-сан. Мадара хотел подняться на ноги, чтобы поприветствовать главу клана Хагоромо как подобает, но мужчина в белом приостановил его рывок спокойным взмахом руки. А потом внимательно всмотрелся в окровавленное плечо, и что-то тревожное мелькнуло у него в глазах. Мужчина слабо кивнул. — В поселении у меня живёт хороший лекарь. Он позаботится о твоей ране. Голос Хагоромо лился всё так же плавно и непоколебимо, как и пару лет назад. Казалось, что этого человека ничто не может вывести из себя, разве только канарейки и непрошеные гости в покоях его дочери. Подумать только! Сегодня эта позорная авантюра кажется Мадаре такой глупостью, что он с трудом узнаёт в том бесшабашном мальчишке самого себя. А ведь каких невообразимых усилий стоила ему поимка птицы. Сколько он высматривал её среди деревьев, а потом гонялся за ней по всему лесу и, наконец, сколько же заноз пришлось вытаскивать из содранных пальцев, не говоря уже о синяках и нравоучениях Таджимы. А всё ради чего? Ради одного поцелуя и красных от смущения ушей. Где-то в глубине души Мадаре захотелось посмеяться над самим собой, но боль в плече напомнила о себе и мгновенно смыла все воспоминания. — Ты вовремя. Настоящий Учиха никогда не пропустит сражение, так ведь? — Химура сдержанно кивнул головой в знак благодарности и мысленно отметил, каким взрослым стал Мадара. Совсем не тот глупый шалопай, что таскал Наоки птиц, а она такая проказница вечно их выпускала под шумок. И всё начиналось сначала. — Идём, — Хагоромо посмотрел на рану и невольно пожмурился, вспоминая, какую несносную боль могут причинять стрелы Буцумы. — Избавимся от этого! К тому же войску тоже не помешает отдохнуть.       Дом Химуры стоял чуть дальше от прочих хижин, на небольшом зеленеющем холмике в самом центре поселения. От любопытных глаз его скрывали лапистые красные клёны и горбатые колючие сосны. К дому поднималась узкая каменная лестница. Она занимала всего десять минут ходьбы, но Мадара знал и другой более короткий путь — маленькая тропинка, не огибающая холм, была протоптана когда-то им самим и не раз сбегавшей из-под родительского надзора Наоки. С тех пор минула целая вечность. И, наверное, секретная дорожка давно уже заросла сорной травой. В конце концов, зачем ей теперь пользоваться? Лекаря пригласили прямо в дом. Он был ниже Мадары на целых две головы, худощав и малоразговорчив. Повторял только одно: «Чуть потерпите, я почти закончил». Он аккуратно отщепил тяжелыми железными щипцами верхнюю часть стрелы и потихоньку вытянул её из плеча. Тем не менее Мадаре пришлось крепко стиснуть зубы и проглотить все колкие ругательства, когда-либо ему известные. Химура пристально наблюдал за процессом, и за всё время ни одна мышца на его строгом лице не посмела дрогнуть. А когда рану благополучно залатали и перебинтовали, велел слугам подать саке. — Снимет боль, — пояснил Хагоромо, преподнося к губам керамическую чарку, до краёв наполненную благородным напитком, впитавшим запах здешних рисовых полей и дождей. Мужчина одобрительно улыбнулся гостю. — Кампай![2] — Кампай. Мадара последовал примеру Химуры. Саке оказалось чуть подогретым — так оно быстрее подействует и притупит неприятные ощущения. Учиха коснулся пальцами раненого плеча и пожмурился. Мышцы ныли и скручивались в тугую спираль. Последний раз его ранили года два назад. И он совсем отвык, а теперь чувствовал себя уязвлённо и не комфортно. Пустые чарки вернулись на приземистый столик, и ровно на одну минуту в гостиной воцарилась церемониальная тишина. За это время Мадара успел обратить внимание, что за столом по-прежнему лишь два дзабутона[3]. Выходит, Наоки ещё живёт в этом доме. А значит, не замужем. — Как отец? — предельно вежливо спросил Химура. — Я ждал его, но вместо себя он посылает сына. Всё ли в порядке? Мадара задержал внимание на сероватых глазах собеседника. Об отце было не принято говорить в дурном тоне, особенно когда сам Таджима, очевидно, тщательно скрывает свой недуг даже от самых доверенных людей. Однако Таджима и Химура уже давно знакомы друг с другом и война породнила их души. — В последнее время отец часто болел. Сырой воздух вреден для его здоровья. Губы у Хагоромо дрогнули в попытке исторгнуть какие-то слова, но мужчина промолчал и лишь скромно кивнул головой. — Хорошо, что у него есть ты. — Произнёс чуть тише. Мадара посмотрел в пол и заморгал черными, как сажа, ресницами, вспоминая с каким порой нетерпением Таджима рвался в бой и оборачивал врагов в пыль. А сегодня разболевшийся отец мог выехать только на охоту и его приходится оставлять с Изуной. Но брат позаботится о нём и защитит, если понадобиться. Волноваться не о чем. Хагоромо вздохнул. — Сенджу не первый раз атакуют наше поселение. Около года назад они уже предпринимали такую попытку. Но Хитоми успел выведать их планы. И мы были вовремя оповещены. — Хитоми умер. Вчера на закате река выбросила его на берег, — прервал Мадара, отчётливо вспоминая пустой взгляд и обмякшее, как мешок с рисом, тело. — Три колотые раны в спине. Химура догадливо прищурил сероватые глаза и крепко сжал зубы. Напряженно помолчал около минуты и выдохнул: — Выходит, Буцума всё-таки раскусил его. Старый лис. Он не дурак и умеет подобрать удобный момент. Пока мои люди не оправились от прошлого сражения нас легче всего одолеть. Я сомневаюсь, что Сенджу остановятся на этом. Здесь слишком опасно, именно поэтому я был вынужден отослать свою дочь в более безопасное место. Хотя бы до тех пор, пока мы не встанем на ноги. Мадара вскинул на Химуру неоднозначный взгляд и только спустя пару секунд осознал, что смотрит не на него, а как бы сквозь и видит лицо Наоки. Тот отдалённый и непорочный образ, слишком хорошо сохранившийся в памяти. Молодой человек прикрыл глаза и встряхнул головой. — Наши кланы всегда помогали друг другу. В борьбе с Сенджу мы были на одной стороне. С тех пор ничего не поменялась и мы готовы оказать вам помощь. Химура не сдержал лукавую и приструнивающую улыбку. — За отца решаешь? Мадара осекся и почувствовал как незримая рука ущипнула его, вместо того чтобы ударить как следует. Стало не по себе, но это тягучее ощущение очень быстро исчезло. — Уверен, отец полностью разделяет это желание. — Учиха склонил голову в знак почтительного отношения и почувствовал резкую боль в плече, впервые за последние десять часов он понял, что смертельно устал и хочет лечь. — Как бы там ни было, а с такой раной в дорогу нельзя. Отлежись у меня пару дней. Я извещу Таджиму, что ты у меня. Мадара хотел отказаться, в этом доме он не мог чувствовать себя уютно, но потом вспомнил, что не спал целые сутки, и слишком долго использовал шаринган. Пару часиков ему вполне бы хватило, чтобы набраться сил. Но вот проклятая рана не оставит его в покое и будет терзать ещё две-три недели. И раз уж он намерен оставить своё войско здесь и отправиться домой в одиночку в дороге эта рана может сыграть дурную службу. Придётся день-два попользоваться чужим гостеприимством. — Благодарю. Однако письмо я предпочёл бы отправить лично. — Проговорил Учиха, склонив голову. Слова дались ему с трудом и, кажется, Химура заметил это. Хагоромо снисходительно нахмурился. Он знал, что удержать Учиха в чужом доме невозможно. Все они куда-то рвутся и торопятся. Вот и Мадара точно такой же как Таджима в годы давно минувшей юности: того даже уговорить остаться на чарку саке оказывалось заведено провальным делом. Нет и всё тут! Но у Мадары были особенные причины. Впрочем, Химура не думал, что спустя восемь лет между Учихой и его дочерью ещё может существовать хоть что-нибудь. Детская влюблённость мимолётна, как цветение вишни. И чтобы подружиться достаточно всего пару дней общения и двух-трех коротких улыбок. А чтобы перепутать любовь с дружбой хватит и одного поцелуя в щечку. К тому же уже скоро Учиха заключат союз с Фуума. Да и самой Наоки здесь нет.       Щупленькая молодая служанка, одетая в бледно-серое однотонное кимоно, провела Мадару в заранее приготовленные для него покои: просторная комната на втором этаже с окнами, выходящими на восток. Молодой человек ещё успел застать рыжеватое солнце, растаявшее на стенах. Постель была готова, от еды Учиха отказался — аппетита не было. К тому же проклятое плечо опять разнылось и навалилось чудовищное бессилие. Да и в ушах упрямо продолжала греметь сегодняшняя битва, а перед глазами то и дело мелькали пестрые от крови лица Сенджу. Спиной молодой человек чувствовал мягких тщательно взбитый футон. И потихоньку расслаблялся. Болевые ощущения унялись и Мадара уснул. Последняя ясная мысль была об отце и Изуне. Уже к вечеру они должны получить письмо и быть извещены. Вьюрок птица очень маленькая и подстрелить её практически невозможно. Она точно долетит.       Химура отправился к себе в кабинет, как только распрощался с Мадарой, будучи уверен в том, что раненый проспит целые сутки и беспокоить его совсем не стоит. Он снял, наконец, пропахшие кровью Сенджу котэ и облачился в домашнее белое кимоно с черным поясом. Сел за стол у окна и принялся неспешно писать послания своим союзникам. Тонкая черная кисть медленно опускалась в густые чернила и раз за разом рисовала аккуратные иероглифы. Тишину разбавлял только слабый шорох бумаги и скромное чириканье крошечных птиц в клетке. Солнце медленно перебралось со стен на пол, забралось в жесткий ворс татами[4] и окончательно исчезло к семи часам вечера. В кабинете зажглись светильники, к которым то и дело липли гадкие насекомые. Пришлось закрыть окно и оборвать прохладное дыхание подступающей ночи. Тут же сёдзи позади Хагоромо вздрогнули и плавно отъехали в сторону. Мужчина остановился, одобрительно кивнул слуге. Тот мелко протрусил через всю комнату и с виноватым видом склонился над самым ухом господина, что-то невнятно прошептал. Рука у Химуры дрогнула. И тяжелая каллиграфная кисть чуть было не выскочила из тонких напряженных, как струны, пальцев. — Повтори. — Попросил мужчина, рассерженно и взволнованно сдвинув брови. Человек снова шепчет на ухо и при этом как-то странно бледнеет. Химура аккуратно смахивает с кисточки чернила, насухо вытирает и откладывает незаконченное письмо. Легкой поступью выходит из кабинета. Слуга плетётся следом, вспоминая милосердных ками[5]. Комочек мышц в груди Хагоромо нервно подрагивает, он неосознанно сжимает руки в кулаки и невольно ускоряет шаг, желая как можно скорее оказаться на месте. И увидеть всё воочию. Дышать хочется глубже, но воздух в доме стал невероятно густым. Решительным и нетерпеливым жестом мужчина оттолкнул последнюю дверь и оказался в «предгостивой» комнате. Его вдруг охватило нестерпимое желание выругаться, и в то же время неописуемая нежность затопила сердце. Всего в четырёх шагах от мужчины у самого порога, словно чужая этому дому, стояла невысокая девушка лет шестнадцати. Она, молча и как-то неуверенно, отстегнула крепление на каса[6] и сняла тонкую бамбуковую шляпу, слабо придерживая её двумя пальчиками.