Здесь пахнет солнцем

      Они оказались на освещенной луной поляне на нейтральной территории между границами двух кланов. Наоки слишком поздно осознала, что эти места ей не знакомы, но возвращаться обратно было поздно. Мадара заманивал её вглубь дикой природы, уводя от сегодняшних переживаний и неизбежных мыслей о замужестве. И в странном молчании, которое кружило между ними всю дорогу, Хагоромо почувствовала неожиданную лёгкость. Молодые люди поднимались над спящей Фуккутши и в скором времени стояли уже высоко на горном выступе. Здесь ночные тени собрались у самых ног Наоки и перемешались с воображаемыми очертаниями каких-то существ. Несуществующие хищники выжидали удобного момента, чтобы цапнуть девушку за тонкие щиколотки. И только Мадара мог их прогнать. — Ты темноты боишься или меня? — С любопытством спросил Учиха, наконец, раскусив вполне естественное волнение, охватившее девушку, как только их путь завершился, и они оказались отделены от внешнего мира. Наоки столкнулась с изучающим взглядом собеседника, но уже без тени робости нахмурилась и серьезно улыбнулась. — А тебя надо бояться? Мадара помедлил с ответом и представил, какой ужас охватит их обоих, если он воспользуется женской беззащитностью и прямо здесь возьмёт Хагоромо как обыкновенную юдзё[1]. От подобных мыслей стало подташнивать, но отделаться от них оказалось не так-то просто, особенно когда ласковый ветер преподносил манящий запах лотоса. Так пахла Наоки.       Со склонов горы при свете звёзд и неполной луны хорошо было видно бледно-молочную извилистую реку. Отсюда она напоминала дракона, опоясывающего всю Фуккутши. Внизу долина всегда казалась огромной, а с такой высоты её можно было без труда уместить на ладони, сжать в кулаке и раздавить вместе с врагами. Наоки представила, как в одну секунду разрешаются все проблемы: на войне больше никто не теряет близких, никому не взбредает в голову дезертировать и искать милосердия под ногами чужаков, никто не заключает браки по договорённости. Просто раз — и ничего этого уже нет. — Мадара, ты помнишь, как мы с тобой впервые встретились? — Спросила Хагоромо. Затёртые воспоминания вернули Учиху на несколько лет назад. Молодой человек понял, что теряет те дни и при этом в нём самом что-то разрушается. — Мы встретились весной в самый разгар ханами[2]. Отец сказал, что у нас гости. Ты бегала в нашем саду… — Мадара смежил веки, вместо того, чтобы позволить себе улыбаться, — ужасно маленькая и ужасно неуклюжая. Дважды упала на ровном месте, рассадила себе колени. Пришлось подать тебе руку. Наоки прикрыла уголочек рта согнутым указательным пальцем, переживая воспоминания ещё раз. Детство точно тончайший шелк — теплый и мягкий. На душе сразу же просветлело, захотелось смеяться. — Но ты всё равно покраснел больше меня. Учиха растерянно хлопнул глазами и сердито взглянул на девушку, обнаружив к ней таинственную нежность, которая всё это время накапливалось в глубинах его сознания, а теперь затопила и буквально дышать мешала. — Ничего подобного. — Пробурчал Учиха, поспешив отвернуться пока ещё не поздно и они не встретились взглядами, обнажающими все чувства и делающими их беззащитными друг перед другом. Хагоромо украдкой глянула на молодого человека и как бы случайно коснулась его руки. Обоим стало чудовищно душно. — О чём ты подумал тогда? Мадара помедлил с ответом, испытывая странную жажду прикосновений. Захотелось схватить тонкую женскую руку и крепко сжать в своей горячей ладони. — Не помню, — немного хмуро ответил Учиха, стараясь успокоиться. — Ты смеялась вместо того, чтобы лить слёзы, и я подумал: «Она мне нравится». Наоки прикусила нижнюю губу, чтобы сдержать улыбку. Чуть смежила веки и, прямо как в детстве, встряхнула волосами: кокетливо и немного наивно. — Серьёзно? — испытующе глянула на Мадару. — Но ты же потом засмеялся и ткнул в меня пальцем, назвав бестолковой одзёсамой[3]. Учиха неловко похмурился, вспоминая, как сильно у него загорелись уши в тот самый момент, и он изо всех сил старался тогда не разоблачать чудовищного смущения. С дуру ляпнул обидное, а потом весь день мучился совестью и искал предлог, чтобы попросить прощения. — Я не это имел в виду… — Мадара помотал головой, чувствуя щекотливый взгляд Наоки, от которого почему-то хотелось улыбаться. — Ками, больше десяти лет прошло. Ты так и будешь припоминать мне это?! Девушка рассмеялась, без труда увлекая Учиху за собой. Ситуация показалась ужасно глупой, но потом оба почувствовали как между ними закручивается тугая спираль желаний и нестерпимо хочется коснуться друг друга, ощутить тепло объятий, поцеловать и, возможно, смертельно обжечься. Отпрянуть, а потом испуганно и растеряно делать вид, будто ничего не произошло. Молодые люди встретились взглядами, и всё случилось как-то само собой. Поцелуй вышел быстрым и лёгким, губы едва коснулись друг друга, но по всему телу ударяли понятные импульсы. Стало жарко и вместе с тем бросило в леденящий озноб. Наоки увильнула и уперлась пальчиками в крепкую грудь Учихи. Растеряно захлопала ресницами, предприняла немедленную попытку отстраниться, но Мадара требовательно прижал девушку к себе. Ужас застыл на её лице и после двух-трёх попыток вырваться, она замерла, приткнулась носиком в его ключицу и невольно обжигала своим мучительно робким дыханием. — Это неправильно! — потеряв голос, выдохнула Хагоромо, её захлестнула волна гнева, она вспомнила о долге перед отцом и всем кланом, поняла, что сглупила и хочет вернуться домой. — Что мы делаем? Нам ведь нельзя быть вместе. Какая ужасная глупость! Ты же понимаешь, у каждого из нас долг перед кланом! В ответ Учиха только крепче сжал девушку в объятиях. — А перед собой?! Перед собственными чувствами у нас есть долг? — Мадара, прошу тебя, — Хагоромо поджала губы, ощущая головокружительные прикосновения горячих рук, дарящих пугающие и ещё неизведанные до конца ощущения. — Я ничего не хочу слышать. Я вообще не должна была выходить к тебе. Мадара запустил пальцы и густые каштановые пряди, обнимая Наоки за затылком, заглянул в горящие огнём глаза. — С тех пор как мы встретились в доме твоего отца, я не могу перестать думать о тебе, Наоки. Девушка вздрогнула всем телом, осознавая, что испытывает к Учихе тот же самое: с каждым днём её всё сильнее влечёт к Мадаре. — Ты ходишь по краю. Вспомни о Сумика. Вспомни, кому дал слово. Мадара стиснул хрупкие женские плечи, и Хагоромо испугалась, что он снова поцелует её. — Глупая одзёсама. Ты нравишься мне. Нравишься ещё больше, чем прежде. И я не хочу с этим бороться… — Ками… — Хагоромо смущенно глянула в сторону, избегая пронзительного взгляда. — Опомнись. Ты сходишь с ума. — Может быть. — Мадара выдержал крошечную и жизненно необходимую паузу, улавливая мельчайшие колебания женского настроения, а после позволил себе договорить. — Прогони меня, если больше ничего не чувствуешь… Минутное молчание превратилось в мучительную вечность, и ожидание стало пыткой для обоих. Наоки думала о собственном браке, который так нелепо совпадал со свадьбой Учихи — для них всё закончиться едва успев начаться. В конце лета, когда пожелтеет трава и набросятся северные ветры, они разойдутся и больше никогда не встретятся. Боль крепко укорениться в груди и будет паразитировать там до конца дней, если только это действительно любовь. Хагоромо решила ничего не рассказывать и попытать крошечное счастье вместе с Мадарой, прежде чем кинется в жизнь лишённую всяческих утешений. Её нежные руки неуверенно погладили предплечья Учихи, чуть задирая бархатное хаори. Девушка поколебалась всего секунду и обняла Мадару, прижимаясь к нему прямо как в детстве, доверчиво, но так осторожно, словно об Учиху можно было смертельно обжечься. Молодые люди стояли рядом ещё какое-то время, прежде чем Наоки отпрянула. Выскользнула из объятий и строго посмотрела Мадаре в глаза. — Ты часто снишься мне. Стоишь на том холме и ждёшь, а я никак не могу до тебя добраться, постоянно что-то мешает. И если я начинаю бежать, холм отдаляется. Становиться холодно и темно, я падаю, а потом просыпаюсь, — губы девушки исказила болезненная судорога, Учиха не сразу понял, что это улыбка. — Я ненавижу этот сон, Мадара, ненавижу до дрожи и вместе с тем я не могу без него. Если долго не вижу наш холм, у меня появляется такое чувство, будто я теряю что-то через-чур важное и мне не успокоиться. А ведь это всего лишь дурацкий сон. Глупо, правда? Учиха задержал взгляд на чувственном лице Наоки, подмечая плавные перегибы подведённых бровей, тонкую линию подбородка и соблазнительно выступающие скулы. Он кивнул в ответ. — Да. Так же глупо, как прийти спустя девять лет на одинокий холм, где тебя никто уже не ждёт… Хагоромо крепко зажмурилась, словно от испуга, а затем рассмеялась и на глазах у неё выступили слёзы облегчения. Она быстро смахнула их, оставляя мокрый след на бледной коже. — Похоже, мы с тобой так никогда и не научимся соблюдать правила? — Девушка завела прядь каштановых волос за ушко, и посмотрела в сторону, над горизонтом уже вовсю брюзжал алый рассвет. Нужно было возвращаться. Учиха ничего не ответил, но девушка услышала, как он улыбнулся. И на душе сразу же стало теплей. Они простояли ещё минуту молча, прислушиваясь лишь к шелесту листьев и собственному сердцебиению, потом Наоки тревожно вскинула голову и как можно спокойнее произнесла: — Приходи завтра в то же время. Я буду ждать.

***

      Ночь стояла глухая, в доме Буцумы Сенджу сегодня было непривычно тихо. Двое мужчин разговаривали полушепотом, плотно затворив двери и окна. В маленькой комнатке горел всего один тётин[4] и собеседники практически не видели лиц друг друга. В темноте сверкали только неподвижные белки глаз и зубы. Людей разделяла тонкая полоска лунного света, и по ней оба ориентировались который сейчас час. Оставалось не так уж много времени, прежде чем над долиной взойдёт солнце и разгонит спасительные тени. Буцума скрестил на груди руки и был вынужден поторопить шпиона. — Этим днём Ямагути опять посещал дом Химуры и встречался с Наоки. Мне удалось узнать, что их свадьба назначена на конец августа. Людей поставят в известность только после церемонии, когда молодая госпожа уже будет в Одоваре. Буцума задумчиво сдвинул брови и недовольно провёл по подбородку шероховатыми пальцами. — Ответь мне, Ямахара, почему Наоки уцелела при нападении на Тора? Шпион опустил глаза и низко поклонился хозяину, вспоминая, как вытаскивал девчонку из осаженной крепости и потом бежал с ней через весь лес к заранее припрятанным лошадям. — Мы не успели её убрать, к Тора подоспело подкрепление, началась бойня. Буцума неприятно пощурился и чуть подался вперёд. — Мы не можем допустить, чтобы брак состоятся. Если дочь Химуры сплетёт с дайме ноги мы проиграем войну. Ямагути обеспечит Хагоромо новым войском. Объединившись вместе, они разобьют нас, а проклятые Учиха не дадут шанса на отсидку. Ямахара приподнял голову, но так и не распрямил спину, находясь в полупоклоне. — Я слышал, Таджима-сан серьезно болен. Тяжелое легочное недомогание. Говорят, он уже не выбирается за пределы поселения. Губы Буцумы искривила сухая ухмылка, и он задумчиво глянул в окно. — Значит, скоро Мадара займёт его место… Шпион кивнул. — Полагаю, так. Изуна ещё слишком юн. — Я слышал, Учиха тоже назначили свадьбу. Невеста из клана Фуума? — Да, дочь Тетсуо. Буцума гордо вздёрнул подбородком и нахмурился ещё пуще. — Похоже, Таджима полагать, что родство с кланом Фуума принесёт ему выгоду. Старый лис! Ямахара промолчал. Выгода была очевидной, и оба понимали это. На пару минут в комнате стало совсем тихо, Сенджу думал о том, как бы ему обыграть противников и избежать удара. Полоска лунного света медленно ползла по полу и уже лизнула кончики пальцев шпиона. Буцума вернулся к реальности, и глаза у него вспыхнули холодным огнём. — Дочь Химуры не доживёт до своей свадьбы. Ты отравишь девчонку. Добавишь несколько капель яда синекольчатого осьминога в её завтрак. Подозрения лягут на её служанку Мидори. Будь уверен, Ямахара, я щедро вознагражу тебя. И за убийство Наоки обеспечу золотом до глубокой старости, твои потомки не будут знать нужды. Ты преданно служишь мне двадцать лет, я высоко ценю это. У шпиона ёкнуло в груди, и он сглотнул пересохшим горлом, живо воображая себе картину, где несчастную Мидори волокут по всем улицам, обмазывают глиной и кидают в горячую залу, или ещё хуже казнят прямо на глазах у всех. Ямахара слышит как она громко и надрывно рыдает, видит, как кидается в ноги Химуры и клянётся в верности. Но он ей не верит. И тогда её слёзы сами собой останавливаются, и она послушно исполняет всё то, что от неё требуется. Ямахара почувствовал запах палёных волос, он с ужасом задержал дыхание и кинул обречённый взор на Буцуму. — В чём дело? — Сенджу попытался уловить в лице шпиона резкую перемену, но ночные тени скрывали все эмоции. Ямахара молчал, слушая мучительные удары своего сердца, рвущегося вон. Он вспоминал ласковые и немного шероховатые от непрерывного труда руки любимой Мидори. Её спокойный голос и уставшие глаза. Едва не задохнулся от чувств к этой женщине и уже готов был упасть хозяину в ноги, начать умолять его не впутывать в эту историю Мидори. — Ямахара? — Обеспокоенно позвал Буцума, сверкнув белками глаз. Шпион поморгал тяжелыми веками, покусал сухие губы и понял, что Сенджу не отступит. — Девчонке всего лишь шестнадцать лет. — Ямахара не узнал собственный голос. — Эта девчонка скоро одарит даймё наследниками, — Буцума столкнулся с собеседником красноречивым взглядом и в очередной раз нахмурился. — Она далеко уже не ребёнок. Шпион не нашёл, чем можно было бы возразить и покорно опустил глаза. Иной раз он и сам невольно любовался дочерью Химуры, пока девчонка играла на цитре или занималась каллиграфией, а он был вынужден охранять её круглосуточно. — Мне показалось, в твоих глазах плещется смятение, Ямахара? Ты сделаешь то, о чём я прошу? Ты готов? — Спросил Буцума. Шпион стиснул руки в кулаки, на лбу у него проступили капельки пота. Он заставил себя ещё раз поклониться, низко припал к татами, едва не поцеловав пол. Его тошнило при одной лишь мысли, что надо немедленно дать ответ. — Да, Буцума-сама, — с жаром выдохнул Ямахара. — Я сделаю всё именно так, как вы просите. Я отравлю Наоки ради вас.